Страница:
Как только она останавливалась, отец Ксавьер машинально хмыкал что-то, придавая этому хмыканью вопросительные интонации и в то же время размышляя о пользе старинных суеверий. Утром, во время службы, проповедник пустил в ход одно из них, для того чтобы заставить прихожан взглянуть на происшествие в Эшебаре под верным углом и придать большую выразительность своей проповеди веры и революции. Сам он был слишком образован, чтобы поддаваться этим примитивным страхам, которые неотделимы от веры баскских горцев; однако, как солдат воинства Христова, он считал, что его долг использовать любое оружие, которое попадет ему в руки, завоевывая для Церкви новых бойцов. Ему известно было поверье; если часы начнут бить во время Сагары (вознесения даров), то это верный знак чьей-то неминуемой смерти. Поставив часы у алтарной ограды, так, чтобы можно было наблюдать за движением стрелок, святой отец рассчитал время, чтобы Сагара как раз совпала с их боем. Громкий, протяжный вздох пронесся среди собравшихся; затем наступила глубокая тишина. Притворно взволнованный этим предвестием надвигающейся смерти, отец Ксавьер объяснил своей пастве, что этот знак означает прекращение репрессий против баскского народа и смерть возмутительных безбожных влияний и нечестивых веяний в революционном движении. Проповедник был доволен произведенным эффектом, который, во-первых, проявился в том, что он тут же получил несколько приглашений поужинать и провести ночь в домах местных крестьян, а во-вторых, в том, что к вечерней исповеди собралось необычно много народу – пришло даже несколько мужчин, правда, одни только старики, если уж говорить честно.
Закончит ли когда-нибудь эта женщина перечислять свои пустячные провинности? Был уже вечер, стемнело, и в старинной церкви сгущался мрак; отца Ксавьера не на шутку начинал мучить голод. Как раз перед тем, как эта длинноязыкая болтунья втиснула свои телеса в маленькую исповедальню, он обнаружил, что она последняя из кающихся. Проповедник вздохнул и, прервав поток ее излияний, признаний в мелких оплошностях и упущениях, назвал женщину “дочь моя” и сказал, что Христос все слышит, все знает и прощает ей прегрешения; затем он наложил на нее епитимью из множества молитв, которые она должна будет прочитать, так что женщина почувствовала себя совсем уж важной персоной.
Когда кающаяся выбралась наконец из маленькой, тесной комнатушки, проповедник откинулся на спинку стула, выжидая, пока она уйдет из церкви. Не подобало ему проявлять чрезмерную поспешность, показывая, как он торопится попасть на бесплатный обед с вином. Он уже собирался встать, когда занавесь всколыхнулась и еще один кающийся скользнул в полумрак исповедальни.
Отец Ксавьер нетерпеливо вздохнул.
Очень тихий голос произнес:
– У вас всего лишь несколько секунд, чтобы помолиться, отец.
Священник напряженно вглядывался в темноту, стараясь разглядеть сквозь занавесь странного прихожанина, внезапно челюсть у него отвисла и он задохнулся от изумления и ужаса. У того, кто стоял по ту сторону занавеси, голова была обвязана так, как перевязывают мертвецов, пропуская повязку под подбородком, для того чтобы рот их произвольно не открывался. Неужели привидение?
Отец Ксавьер, слишком образованный, для того чтобы поддаться суевериям, отшатнулся от занавеси, выставив перед собой распятие.
– Прочь! Убирайся! Ай, Господи!
Снова раздался удивительно тихий, глухой голос:
– Вспомни Беньята Ле Каго.
– Кто ты? Зачем?..
Плетеная занавесь зашуршала, и острие макилы Ле Каго прошло между ребер священника, пронзив ему сердце и пригвоздив его к стене исповедальни.
Никогда уже теперь не удастся поколебать веру крестьян в зловещее предзнаменование часов, бьющих во время Сагары, ведь оно оправдалось самым непосредственным образом. В последующие месяцы новые цветистые нити, новые красочные подробности вплелись в народные легенды о Ле Каго – о герое, который таинственно исчез в горах, но, как говорят, внезапно появляется каждый раз, когда баскским борцам за свободу особенно нужна помощь. Дух мщения вселился в макилу Ле Каго, и она, прилетев в деревушку Алос, покарала иуду-священника, который выдал бандитам этого героического баска.
НЬЮ-ЙОРК
ПЕРЕВАЛ ПЬЕР-СЕН-МАРТЕН
Закончит ли когда-нибудь эта женщина перечислять свои пустячные провинности? Был уже вечер, стемнело, и в старинной церкви сгущался мрак; отца Ксавьера не на шутку начинал мучить голод. Как раз перед тем, как эта длинноязыкая болтунья втиснула свои телеса в маленькую исповедальню, он обнаружил, что она последняя из кающихся. Проповедник вздохнул и, прервав поток ее излияний, признаний в мелких оплошностях и упущениях, назвал женщину “дочь моя” и сказал, что Христос все слышит, все знает и прощает ей прегрешения; затем он наложил на нее епитимью из множества молитв, которые она должна будет прочитать, так что женщина почувствовала себя совсем уж важной персоной.
Когда кающаяся выбралась наконец из маленькой, тесной комнатушки, проповедник откинулся на спинку стула, выжидая, пока она уйдет из церкви. Не подобало ему проявлять чрезмерную поспешность, показывая, как он торопится попасть на бесплатный обед с вином. Он уже собирался встать, когда занавесь всколыхнулась и еще один кающийся скользнул в полумрак исповедальни.
Отец Ксавьер нетерпеливо вздохнул.
Очень тихий голос произнес:
– У вас всего лишь несколько секунд, чтобы помолиться, отец.
Священник напряженно вглядывался в темноту, стараясь разглядеть сквозь занавесь странного прихожанина, внезапно челюсть у него отвисла и он задохнулся от изумления и ужаса. У того, кто стоял по ту сторону занавеси, голова была обвязана так, как перевязывают мертвецов, пропуская повязку под подбородком, для того чтобы рот их произвольно не открывался. Неужели привидение?
Отец Ксавьер, слишком образованный, для того чтобы поддаться суевериям, отшатнулся от занавеси, выставив перед собой распятие.
– Прочь! Убирайся! Ай, Господи!
Снова раздался удивительно тихий, глухой голос:
– Вспомни Беньята Ле Каго.
– Кто ты? Зачем?..
Плетеная занавесь зашуршала, и острие макилы Ле Каго прошло между ребер священника, пронзив ему сердце и пригвоздив его к стене исповедальни.
Никогда уже теперь не удастся поколебать веру крестьян в зловещее предзнаменование часов, бьющих во время Сагары, ведь оно оправдалось самым непосредственным образом. В последующие месяцы новые цветистые нити, новые красочные подробности вплелись в народные легенды о Ле Каго – о герое, который таинственно исчез в горах, но, как говорят, внезапно появляется каждый раз, когда баскским борцам за свободу особенно нужна помощь. Дух мщения вселился в макилу Ле Каго, и она, прилетев в деревушку Алос, покарала иуду-священника, который выдал бандитам этого героического баска.
НЬЮ-ЙОРК
Стоя в шикарном лифте, Хел попытался осторожно пошевелить челюстью. За восемь дней, которые прошли с тех пор, как он условился об этой встрече, раны на его лице почти зажили. Челюсть, правда, двигалась еще не очень свободно, но унизительная марлевая повязка была уже больше не нужна; кожа на руках тоже была еще очень нежная и чувствительная, но бинты уже сняли; окончательно прошли и желтоватые следы синяков на лбу.
Лифт остановился, и дверь открылась прямо в наружный кабинет. Секретарь тут же вскочил, приветствуя вошедшего с заученной безразличной улыбкой.
– Мистер Хел? Председатель вскоре примет вас. Другой джентльмен уже ожидает в приемной. Не будете ли вы так добры составить ему компанию?
Секретарь был красивый молодой человек в шелковой рубашке, расстегнутой до середины груди, и туго обтягивавших его ноги брюках, из-под тонкой ткани которых явственно выпирал бугор его полового члена. Он проводил Хела в приемную, обставленную, как гостиная в каком-нибудь уютном деревенском доме: стулья с мягкими сиденьями, обтянутыми материей в цветочек, кружевные занавески на окнах, низкий чайный столик, два кресла-качалки, безделушки на застекленных полочках этажерки и фотографии трех поколений семьи в рамочках на пианино.
У джентльмена, который поднялся с мягкого дивана, были семитские черты лица, но оксфордский акцент.
– Мистер Хел? Давно и с нетерпением ожидал этой встречи. Меня зовут мистер Эйбл, и я представляю интересы ОПЕК в делах вроде этого.
Он пожимал руку чуть-чуть сильнее и несколько дольше, чем нужно, что выдавало его сексуальные наклонности.
– Присядьте, пожалуйста, мистер Хел. Председатель вот-вот подойдет. В последний момент что-то произошло, и ей пришлось спешно уехать.
Хел выбрал наименее безвкусный стул.
– Ей?
Мистер Эйбл мелодично рассмеялся:
– Ах, так вы не знали, что Председатель – женщина?
– Нет, не знал. Почему бы в таком случае не назвать ее Председательницей или еще каким-нибудь из этих безобразных словообразований, которые американцы, в ущерб благозвучию, используют для выражения различных понятий общественной жизни: заседатель, например, или законодатель, или работодатель, – в общем, что-нибудь вроде этого?
– Ах, вы увидите, что Председатель совершенно лишена обычных человеческих предрассудков, она вовсе не ищет признания, оно ей не нужно. Такая индивидуализация для нее означала бы некоторую степень падения, шаг вниз.
Мистер Эйбл улыбнулся и кокетливо склонил голову набок.
– Знаете, мистер Хел, мне посчастливилось довольно много узнать о вас еще до того, как Ма пригласила меня на эту встречу.
– Ма?
– Все, близкие к Председателю, зовут ее миссис Перкинс или Ма. Нечто вроде семейной шутки. Глава Компании, понимаете?
– Да, понимаю.
Дверь во внутренний кабинет открылась, и мускулистый молодой человек, сильно загорелый, с вьющимися золотистыми волосами, вошел в приемную.
– Поставьте поднос здесь, – обратился к нему мистер Эйбл. Затем он повернулся к Хелу: – Ма. без сомнения, попросит меня разливать чай.
Загорелый красавец вышел, предварительно расставив на столике чашки из толстого дешевого фарфора с нарисованными на них голубыми ивовыми веточками.
Мистер Эйбл заметил взгляд Хела, который тот бросил на чашки.
– Я понимаю, о чем вы думаете. Ма предпочитает, чтобы вещи были, как она сама говорит, “домашними”. Я узнал о вашей интереснейшей, насыщенной событиями жизни, мистер Хел, некоторое время назад, на одном коротком совещании. Я, разумеется, никак не ожидал встретиться с вами лично, тем более после того, как Даймонд доложил о вашей гибели. Поверьте мне, я очень сожалею о том, что специальная полиция Компании сделала с вашим домом. Я считаю это непростительным варварством.
– Неужели?
Хела раздражала задержка, и у него не было ни малейшего желания терять время понапрасну, болтая о пустяках с этим арабом. Он встал и подошел к пианино со стоявшими на нем фотографиями.
В эту минуту дверь во внутренний кабинет отворилась, и вошла Председатель.
Мистер Эйбл мгновенно вскочил на ноги.
– Миссис Перкинс, позвольте представить вам Николая Хела.
Она взяла руку Хела и крепко сжала ее своими пухлыми, короткими пальцами.
– Господи ты боже мой, мистер Хел, вы даже представить себе не можете, с каким нетерпением я ожидала встречи с вами.
Миссис Перкинс была полная круглолицая женщина где-то между сорока и пятьюдесятью. Ясные материнские глаза, шея, совсем утонувшая под несколькими свисающими подбородками, седые волоса собранные на затылке в тугой пучок, из которого выбивались отдельные пряди, пышная грудь, полные руки и глубокие ямочки на локтях; на ней было лиловое шелковое платье с каким-то пестрым рисунком.
– Я вижу, вы рассматриваете мои фотографии. Здесь вся моя семья, моя гордость и радость, как я всегда говорю. Вот это мой внук, хитрющий маленький разбойник. А это мистер Перкинс. Замечательный человек. Первоклассный повар и просто волшебник во всем, что касается цветов.
Она улыбнулась своим фотографиям и покачала головой, глядя на них с нежностью собственника.
– Ну что ж, пора, пожалуй, перейти к нашему делу. Вы любите чай, мистер Хел?
Со вздохом глубокого облегчения она опустилась в кресло-качалку.
– Уж и не знаю, что бы я делала без чая!
– Вы ознакомились с информацией, которую я прислал вам, миссис Перкинс?
Он жестом отклонил предложенную ему мистером Эйблом чашку с чаем из пакетика.
Председатель чуть-чуть наклонилась вперед и положила свою теплую, пухлую ладонь на руку Хела.
– Почему бы вам не называть меня просто Ма? Все меня так называют.
– Вы ознакомились с информацией, миссис Перкинс?
Добродушная улыбка исчезла с ее лица, и в голосе ее зазвучали металлические нотки:
– Да, ознакомилась.
– Не забудьте, что я поставил предварительное условие к нашей беседе; вы должны пообещать мне, что мистеру Даймонду останется неизвестен тот факт, что я жив.
– Я принимаю ваше условие.
Она бросила быстрый взгляд на мистера Эйбла.
– Содержание нашей беседы с мистером Хелом должно остаться между нами. Это в полной мере касается и вас.
– Разумеется, Ма.
– И что же? – спросил Хел.
– Не стану делать вид, будто вы не прижали нас к стене, мистер Хел. По целому ряду причин нам не хотелось бы, чтобы все это всплыло именно теперь, когда ликвидирован энергетический законопроект Кракера. Если я правильно понимаю ситуацию, мы поступили бы весьма опрометчиво, попробовав предпринять какие-либо действия, направленные против вас, поскольку в этом случае компрометирующая информация немедленно попала бы на страницы европейских газет. В настоящее время она находится в руках человека, который известен “Толстяку” под кодовым именем Гном. Я не ошибаюсь?
– Нет.
– Итак, вопрос стоит только о цене, мистер Хел. Какова ваша цена?
– Мои требования включают несколько пунктов. Во-первых, вы отобрали у меня участок земли в Вайоминге. Я хочу получить эту землю обратно.
Председатель махнула своей пухлой ручкой, показывая, что не стоит даже и говорить о таких пустяках.
– И я требую, чтобы подчиненные вам компании прекратили все горнодобывающие работы в радиусе трехсот миль от моей земли.
Желваки на скулах у миссис Перкинс напряглись от еле сдерживаемого гнева, холодные глаза остановились на Хеле. Затем, моргнув пару раз, она произнесла:
– Хорошо.
– Во-вторых, у меня были деньги на счету в Швейцарском банке; вы их забрали оттуда.
– Да, да, мы вернем их. Это все?
– Нет, Я понимаю, что вы можете в любой момент отменить все ваши распоряжения. Поэтому мне придется оставить эту информацию в действии на неопределенный период времени. Если только вы попытаетесь причинить мне какой-либо вред, нарушив наши условия, кнопка будет отпущена.
– Понятно. “Толстяк” сообщил мне, что здоровье Гнома совсем плохо.
– Я слышал эти сплетни.
– Вы понимаете, что, если он умрет, вы останетесь без прикрытия?
– Не совсем так, миссис Перкинс. Не только он должен умереть, но и ваши люди должны быть уверены, что он умер, А насколько мне известно, вы так и не смогли установить его местонахождение и не имеете даже ни малейшего представления о том, как он выглядит. Я не сомневаюсь, что вы бросите все ваши силы на то, чтобы найти Гнома, но я могу поставить на что угодно, что он уже нашел себе убежище в таком месте, где вам никогда не удастся его отыскать.
– Посмотрим. У вас больше нет требований к нам?
– У меня еще есть требования. Ваши люди разрушили мой дом. Возможно, его уже не удастся отстроить заново, поскольку нет больше тех замечательных мастеров, которые его создавали. Но я все же собираюсь попробовать.
– Сколько?
– Четыре миллиона.
– Ни один дом не стоит четыре миллиона долларов!
– Теперь уже пять миллионов.
– Мой дорогой мальчик, я начинала свою карьеру, имея меньше четверти этой суммы, и если вы думаете…
– Шесть миллионов.
Миссис Перкинс крепко сжала губы. Наступила мертвая тишина, и мистер Эйбл, нервничая, отвел свой взгляд в сторону, стараясь не смотреть на этих двоих, которые сидели, глядя друг на друга через чайный столик, одна – холодно, пристально, другой – полуприкрыв веки над усмехающимися зелеными глазами.
Миссис Перкинс глубоко вздохнула, успокаиваясь.
– Прекрасно. Но это, надо думать, было ваше последнее условие.
– Не совсем так.
– Ваша цена достигла того максимума, при котором невозможна никакая торговля. Всему есть предел, и существует черта, за которой то, что идет во вред Компании, идет во вред Америке.
– Думаю, миссис Перкинс, вам понравится мое последнее условие. Если бы ваш Даймонд выполнил свою работу профессионально, если бы он не позволил личным чувствам примешаться к его действиям и влиять на ход дела, вам не пришлось бы сейчас оказаться в таком неприятном положении. Мое последнее требование таково: мне нужен Даймонд. И мне нужен олух из ЦРУ по имени Старр и тот палестинский идиот, которого вы называете мистер Хаман. Не рассматривайте это как дополнительную плату. Я оказываю вам услугу, наказывая их за непрофессионализм и некомпетентность.
– И это ваше последнее условие?
– Это мое последнее требование. Председатель повернулась к мистеру Эйблу:
– Как отнеслись ваши люди к гибели сентябристов во время аварии с самолетом?
– Они до сих пор думают, что это и в самом деле была авария. Мы не стали сообщать им о том, что это было убийство. Мы ждали ваших указаний, Ма.
– Ясно. Этот мистер Хаман… Он, кажется, родственник руководителя движения за освобождение Палестины?
– Вы правы, Ма.
– Как будет воспринята его смерть?
Мистер Эйбл на мгновение задумался.
– По всей вероятности, нам придется снова пойти на уступки. Но, думаю, это можно будет уладить.
Миссис Перкинс опять повернулась к Хелу. В течение нескольких секунд она пристально смотрела на него.
– Договорились?
Он кивнул:
– Вот как все это будет выглядеть. Вы покажете Даймонду информацию, касающуюся убийства Кеннеди, которая теперь у вас имеется. Вы скажете ему, что узнали, где находится Гном, и что ему одному вы можете доверить убрать Гнома и доставить в надежное место оригиналы документов. Он и сам поймет, как опасно то, если кому-нибудь, кроме него, попадутся на глаза эти материалы. Вы дадите Даймонду указания прибыть в испанскую баскскую деревушку Оньятэ. Он выйдет на связь с проводником, который доставит их в горы, где они должны будут найти Гнома, Там я уже сам займусь ими. И вот еще что… и это самое главное, Я хочу, чтобы они, все трое, были вооружены до зубов, когда отправятся в горы.
– Вы можете это устроить? – спросила миссис Перкинс мистера Эйбла, не спуская глаз с лица Хела.
– Да, Ма.
Она кивнула. Затем жесткое, напряженное выражение исчезло с ее лица, и она улыбнулась, погрозив Николаю пальцем:
– Ну вы и фрукт, молодой человек! Настоящий барышник. Вы бы далеко пошли в мире коммерции. У вас задатки истинного бизнесмена.
– Будем считать, что я не слышал этого оскорбления.
Миссис Перкинс расхохоталась так, что все ее подбородки затряслись.
– Хотелось бы мне побеседовать с тобой по-настоящему, не торопясь, сынок, но есть люди, которые уже ждут меня в другом месте. У нас проблема с подростками, устроившими демонстрацию против одного из наших заводов по переработке радиоактивных веществ. Молодые люди еще совсем несмышленыши, но я все равно люблю их всем сердцем, этих маленьких чертенят.
Она тяжело, с трудом поднялась из кресла-качалки.
– Господи ты мой боже, вот уж правду говорят: у женщины работа никогда не кончается.
Лифт остановился, и дверь открылась прямо в наружный кабинет. Секретарь тут же вскочил, приветствуя вошедшего с заученной безразличной улыбкой.
– Мистер Хел? Председатель вскоре примет вас. Другой джентльмен уже ожидает в приемной. Не будете ли вы так добры составить ему компанию?
Секретарь был красивый молодой человек в шелковой рубашке, расстегнутой до середины груди, и туго обтягивавших его ноги брюках, из-под тонкой ткани которых явственно выпирал бугор его полового члена. Он проводил Хела в приемную, обставленную, как гостиная в каком-нибудь уютном деревенском доме: стулья с мягкими сиденьями, обтянутыми материей в цветочек, кружевные занавески на окнах, низкий чайный столик, два кресла-качалки, безделушки на застекленных полочках этажерки и фотографии трех поколений семьи в рамочках на пианино.
У джентльмена, который поднялся с мягкого дивана, были семитские черты лица, но оксфордский акцент.
– Мистер Хел? Давно и с нетерпением ожидал этой встречи. Меня зовут мистер Эйбл, и я представляю интересы ОПЕК в делах вроде этого.
Он пожимал руку чуть-чуть сильнее и несколько дольше, чем нужно, что выдавало его сексуальные наклонности.
– Присядьте, пожалуйста, мистер Хел. Председатель вот-вот подойдет. В последний момент что-то произошло, и ей пришлось спешно уехать.
Хел выбрал наименее безвкусный стул.
– Ей?
Мистер Эйбл мелодично рассмеялся:
– Ах, так вы не знали, что Председатель – женщина?
– Нет, не знал. Почему бы в таком случае не назвать ее Председательницей или еще каким-нибудь из этих безобразных словообразований, которые американцы, в ущерб благозвучию, используют для выражения различных понятий общественной жизни: заседатель, например, или законодатель, или работодатель, – в общем, что-нибудь вроде этого?
– Ах, вы увидите, что Председатель совершенно лишена обычных человеческих предрассудков, она вовсе не ищет признания, оно ей не нужно. Такая индивидуализация для нее означала бы некоторую степень падения, шаг вниз.
Мистер Эйбл улыбнулся и кокетливо склонил голову набок.
– Знаете, мистер Хел, мне посчастливилось довольно много узнать о вас еще до того, как Ма пригласила меня на эту встречу.
– Ма?
– Все, близкие к Председателю, зовут ее миссис Перкинс или Ма. Нечто вроде семейной шутки. Глава Компании, понимаете?
– Да, понимаю.
Дверь во внутренний кабинет открылась, и мускулистый молодой человек, сильно загорелый, с вьющимися золотистыми волосами, вошел в приемную.
– Поставьте поднос здесь, – обратился к нему мистер Эйбл. Затем он повернулся к Хелу: – Ма. без сомнения, попросит меня разливать чай.
Загорелый красавец вышел, предварительно расставив на столике чашки из толстого дешевого фарфора с нарисованными на них голубыми ивовыми веточками.
Мистер Эйбл заметил взгляд Хела, который тот бросил на чашки.
– Я понимаю, о чем вы думаете. Ма предпочитает, чтобы вещи были, как она сама говорит, “домашними”. Я узнал о вашей интереснейшей, насыщенной событиями жизни, мистер Хел, некоторое время назад, на одном коротком совещании. Я, разумеется, никак не ожидал встретиться с вами лично, тем более после того, как Даймонд доложил о вашей гибели. Поверьте мне, я очень сожалею о том, что специальная полиция Компании сделала с вашим домом. Я считаю это непростительным варварством.
– Неужели?
Хела раздражала задержка, и у него не было ни малейшего желания терять время понапрасну, болтая о пустяках с этим арабом. Он встал и подошел к пианино со стоявшими на нем фотографиями.
В эту минуту дверь во внутренний кабинет отворилась, и вошла Председатель.
Мистер Эйбл мгновенно вскочил на ноги.
– Миссис Перкинс, позвольте представить вам Николая Хела.
Она взяла руку Хела и крепко сжала ее своими пухлыми, короткими пальцами.
– Господи ты боже мой, мистер Хел, вы даже представить себе не можете, с каким нетерпением я ожидала встречи с вами.
Миссис Перкинс была полная круглолицая женщина где-то между сорока и пятьюдесятью. Ясные материнские глаза, шея, совсем утонувшая под несколькими свисающими подбородками, седые волоса собранные на затылке в тугой пучок, из которого выбивались отдельные пряди, пышная грудь, полные руки и глубокие ямочки на локтях; на ней было лиловое шелковое платье с каким-то пестрым рисунком.
– Я вижу, вы рассматриваете мои фотографии. Здесь вся моя семья, моя гордость и радость, как я всегда говорю. Вот это мой внук, хитрющий маленький разбойник. А это мистер Перкинс. Замечательный человек. Первоклассный повар и просто волшебник во всем, что касается цветов.
Она улыбнулась своим фотографиям и покачала головой, глядя на них с нежностью собственника.
– Ну что ж, пора, пожалуй, перейти к нашему делу. Вы любите чай, мистер Хел?
Со вздохом глубокого облегчения она опустилась в кресло-качалку.
– Уж и не знаю, что бы я делала без чая!
– Вы ознакомились с информацией, которую я прислал вам, миссис Перкинс?
Он жестом отклонил предложенную ему мистером Эйблом чашку с чаем из пакетика.
Председатель чуть-чуть наклонилась вперед и положила свою теплую, пухлую ладонь на руку Хела.
– Почему бы вам не называть меня просто Ма? Все меня так называют.
– Вы ознакомились с информацией, миссис Перкинс?
Добродушная улыбка исчезла с ее лица, и в голосе ее зазвучали металлические нотки:
– Да, ознакомилась.
– Не забудьте, что я поставил предварительное условие к нашей беседе; вы должны пообещать мне, что мистеру Даймонду останется неизвестен тот факт, что я жив.
– Я принимаю ваше условие.
Она бросила быстрый взгляд на мистера Эйбла.
– Содержание нашей беседы с мистером Хелом должно остаться между нами. Это в полной мере касается и вас.
– Разумеется, Ма.
– И что же? – спросил Хел.
– Не стану делать вид, будто вы не прижали нас к стене, мистер Хел. По целому ряду причин нам не хотелось бы, чтобы все это всплыло именно теперь, когда ликвидирован энергетический законопроект Кракера. Если я правильно понимаю ситуацию, мы поступили бы весьма опрометчиво, попробовав предпринять какие-либо действия, направленные против вас, поскольку в этом случае компрометирующая информация немедленно попала бы на страницы европейских газет. В настоящее время она находится в руках человека, который известен “Толстяку” под кодовым именем Гном. Я не ошибаюсь?
– Нет.
– Итак, вопрос стоит только о цене, мистер Хел. Какова ваша цена?
– Мои требования включают несколько пунктов. Во-первых, вы отобрали у меня участок земли в Вайоминге. Я хочу получить эту землю обратно.
Председатель махнула своей пухлой ручкой, показывая, что не стоит даже и говорить о таких пустяках.
– И я требую, чтобы подчиненные вам компании прекратили все горнодобывающие работы в радиусе трехсот миль от моей земли.
Желваки на скулах у миссис Перкинс напряглись от еле сдерживаемого гнева, холодные глаза остановились на Хеле. Затем, моргнув пару раз, она произнесла:
– Хорошо.
– Во-вторых, у меня были деньги на счету в Швейцарском банке; вы их забрали оттуда.
– Да, да, мы вернем их. Это все?
– Нет, Я понимаю, что вы можете в любой момент отменить все ваши распоряжения. Поэтому мне придется оставить эту информацию в действии на неопределенный период времени. Если только вы попытаетесь причинить мне какой-либо вред, нарушив наши условия, кнопка будет отпущена.
– Понятно. “Толстяк” сообщил мне, что здоровье Гнома совсем плохо.
– Я слышал эти сплетни.
– Вы понимаете, что, если он умрет, вы останетесь без прикрытия?
– Не совсем так, миссис Перкинс. Не только он должен умереть, но и ваши люди должны быть уверены, что он умер, А насколько мне известно, вы так и не смогли установить его местонахождение и не имеете даже ни малейшего представления о том, как он выглядит. Я не сомневаюсь, что вы бросите все ваши силы на то, чтобы найти Гнома, но я могу поставить на что угодно, что он уже нашел себе убежище в таком месте, где вам никогда не удастся его отыскать.
– Посмотрим. У вас больше нет требований к нам?
– У меня еще есть требования. Ваши люди разрушили мой дом. Возможно, его уже не удастся отстроить заново, поскольку нет больше тех замечательных мастеров, которые его создавали. Но я все же собираюсь попробовать.
– Сколько?
– Четыре миллиона.
– Ни один дом не стоит четыре миллиона долларов!
– Теперь уже пять миллионов.
– Мой дорогой мальчик, я начинала свою карьеру, имея меньше четверти этой суммы, и если вы думаете…
– Шесть миллионов.
Миссис Перкинс крепко сжала губы. Наступила мертвая тишина, и мистер Эйбл, нервничая, отвел свой взгляд в сторону, стараясь не смотреть на этих двоих, которые сидели, глядя друг на друга через чайный столик, одна – холодно, пристально, другой – полуприкрыв веки над усмехающимися зелеными глазами.
Миссис Перкинс глубоко вздохнула, успокаиваясь.
– Прекрасно. Но это, надо думать, было ваше последнее условие.
– Не совсем так.
– Ваша цена достигла того максимума, при котором невозможна никакая торговля. Всему есть предел, и существует черта, за которой то, что идет во вред Компании, идет во вред Америке.
– Думаю, миссис Перкинс, вам понравится мое последнее условие. Если бы ваш Даймонд выполнил свою работу профессионально, если бы он не позволил личным чувствам примешаться к его действиям и влиять на ход дела, вам не пришлось бы сейчас оказаться в таком неприятном положении. Мое последнее требование таково: мне нужен Даймонд. И мне нужен олух из ЦРУ по имени Старр и тот палестинский идиот, которого вы называете мистер Хаман. Не рассматривайте это как дополнительную плату. Я оказываю вам услугу, наказывая их за непрофессионализм и некомпетентность.
– И это ваше последнее условие?
– Это мое последнее требование. Председатель повернулась к мистеру Эйблу:
– Как отнеслись ваши люди к гибели сентябристов во время аварии с самолетом?
– Они до сих пор думают, что это и в самом деле была авария. Мы не стали сообщать им о том, что это было убийство. Мы ждали ваших указаний, Ма.
– Ясно. Этот мистер Хаман… Он, кажется, родственник руководителя движения за освобождение Палестины?
– Вы правы, Ма.
– Как будет воспринята его смерть?
Мистер Эйбл на мгновение задумался.
– По всей вероятности, нам придется снова пойти на уступки. Но, думаю, это можно будет уладить.
Миссис Перкинс опять повернулась к Хелу. В течение нескольких секунд она пристально смотрела на него.
– Договорились?
Он кивнул:
– Вот как все это будет выглядеть. Вы покажете Даймонду информацию, касающуюся убийства Кеннеди, которая теперь у вас имеется. Вы скажете ему, что узнали, где находится Гном, и что ему одному вы можете доверить убрать Гнома и доставить в надежное место оригиналы документов. Он и сам поймет, как опасно то, если кому-нибудь, кроме него, попадутся на глаза эти материалы. Вы дадите Даймонду указания прибыть в испанскую баскскую деревушку Оньятэ. Он выйдет на связь с проводником, который доставит их в горы, где они должны будут найти Гнома, Там я уже сам займусь ими. И вот еще что… и это самое главное, Я хочу, чтобы они, все трое, были вооружены до зубов, когда отправятся в горы.
– Вы можете это устроить? – спросила миссис Перкинс мистера Эйбла, не спуская глаз с лица Хела.
– Да, Ма.
Она кивнула. Затем жесткое, напряженное выражение исчезло с ее лица, и она улыбнулась, погрозив Николаю пальцем:
– Ну вы и фрукт, молодой человек! Настоящий барышник. Вы бы далеко пошли в мире коммерции. У вас задатки истинного бизнесмена.
– Будем считать, что я не слышал этого оскорбления.
Миссис Перкинс расхохоталась так, что все ее подбородки затряслись.
– Хотелось бы мне побеседовать с тобой по-настоящему, не торопясь, сынок, но есть люди, которые уже ждут меня в другом месте. У нас проблема с подростками, устроившими демонстрацию против одного из наших заводов по переработке радиоактивных веществ. Молодые люди еще совсем несмышленыши, но я все равно люблю их всем сердцем, этих маленьких чертенят.
Она тяжело, с трудом поднялась из кресла-качалки.
– Господи ты мой боже, вот уж правду говорят: у женщины работа никогда не кончается.
ПЕРЕВАЛ ПЬЕР-СЕН-МАРТЕН
Мало того, что Даймонд был зол и физически измотан, его к тому же мучало ощущение, что он выглядит глупо, ковыляя сквозь этот ослепительный белый туман и послушно цепляясь за конец веревки, привязанной к поясу проводника, чью призрачную фигуру он время от времени мог различить метрах в десяти впереди себя. Веревка, обвязанная у Даймонда вокруг пояса, уходила назад, в сверкающую пелену тумана, где за ее стянутый узлом конец держался Старр; техасец же, в свою очередь, был связан со стажером из ООП Хаманом, который ныл и жаловался всякий раз, как они останавливались немного передохнуть, рассаживаясь на влажных валунах высокогорного перевала. Араб совсем не привык к таким многочасовым переходам. Его новые альпинистские ботинки терли ему лодыжки, жилы у него на руках вздулись и пульсировали от напряжения; он изо всех сил, так что даже костяшки пальцев побелели, сжимал связывавшую его с остальными веревку, боясь потеряться и остаться в одиночестве, ничего не видя вокруг себя на этой каменистой пустынной земле. Все было совершенно не так, как он представлял себе, когда в альпинистском снаряжении и новых ботинках, с тяжелым “Магнумом”, висевшим в кобуре у него на боку, принимал живописные позы перед зеркалом в своей комнате в Оньятэ два дня тому назад, воображая себя романтическим героем. Он даже попытался научиться молниеносно выхватывать револьвер из кобуры, целясь в зеркало и восхищаясь тем профессионалом с твердым, непреклонным взглядом, который смотрел на него оттуда. Мистер Хаман вспоминал возбуждение, которое охватило его на горном лугу месяц назад, когда он разрядил свой автомат в дергающееся тело этой жидовки, после того как Старр прикончил ее.
Даймонда просто физически раздражало то, что этот старый жилистый проводник безмятежно что-то мурлыкал себе под нос, огибая бесчисленные бездонные пропасти, до краев наполненные густым, клубящимся, словно белый пар, туманом; при этом проводник, желая показать, как опасно идти по краям таких обрывов, отчаянно жестикулировал и строил самые невероятные гримасы, в которых было что-то от юмора висельника. Широко раскрывая рот и глаза, он вертел в воздухе руками, изображая человека, падающего в пропасть, на дне которой его ждет неминуемая смерть; затем он молитвенно складывал ладони и закатывал кверху свои плутоватые глаза. Не только гнусавые, заунывные баскские мелодии выводили Даймонда из терпения, но и то, что голос проводника, казалось, доносился одновременно со всех сторон; в этом была особенность “уайтаута”, при котором все звуки слышны, точно под водой.
Даймонд пытался выведать у проводника, сколько им еще брести через этот кисель и как далеко до того места, где скрывается Гном. Но тот в ответ только улыбался и кивал. Когда там внизу испанский баск передал amerlos этому весельчаку, Даймонд спросил его, говорит ли он по-английски, и маленький старичок, улыбнувшись ему в ответ, произнес:
– Ка-апельку.
Немного позже Даймонд поинтересовался, как долго им придется еще блуждать, прежде чем они дойдут до назначенного места, и проводник снова ответил:
– Ка-апельку.
Ответ этот показался Даймонду несколько странным, а потому он спросил у проводника, как его зовут.
– Ка-апельку.
Ах вот оно что! Прекрасно! Просто замечательно!
Даймонд понимал, почему Председатель послала сюда именно его, чтобы он лично разобрался с этим делом. То, что ему поручили заняться такой взрывоопасной информацией, как эта, было признаком особого доверия, особенно приятного после периода некоторой холодности в отношениях к нему Ма, наступившей, когда эти сентябристы погибли во время авиакатастрофы. Но вот уже два дня они плутают по горам в этом слепящем “уайтауте”, разъедающем глаза своим сверкающе-белым, жгучим, нестерпимым светом. Они без всяких удобств провели холодную ночь, улегшись прямо на жесткой каменистой земле после ужина, состоявшего из черствого хлеба, жирной, обжигающей рот колбасы и терпкого красного вина, которое приходилось струйками выжимать себе в рот из баскского меха, и Даймонд мучился, не умея с ним справиться. Сколько же еще им идти до укрытия Гнома? Хоть бы этот деревенский недоумок прекратил тянуть свою монотонную, нескончаемую, выматывающую душу мелодию!
И в этот момент тот перестал петь. Даймонд чуть не налетел на улыбающегося во весь рот проводника, который остановился посреди небольшого, усыпанного булыжниками плато, по которому им приходилось пробираться, обходя черные угрожающе зияющие со всех сторон провалы ходов, ведущих в подземные пещеры.
Когда Старр и Хаман подошли к ним, проводник жестами показал, что им следует оставаться на месте, пока он пройдет вперед; куда и зачем он идет, он не объяснил.
– Сколько времени вы будете отсутствовать? – спросил Даймонд, медленно, отчетливо произнося каждое слово, будто это могло чем-нибудь помочь.
– Ка-апельку, – ответил проводник и исчез в густом тумане. Через минуту его голос донесся до них, точно раздаваясь сразу со всех сторон:
– Устраивайтесь пока поудобнее, друзья мои.
– Оказывается, этот дебил все-таки говорит по-английски, – заметил Старр. – Что за дьявольщина, что вообще происходит?
Даймонд только недоуменно покачал головой; его тревожила мертвая тишина, царившая вокруг.
Проходили минуты, и скоро ощущение полнейшей заброшенности и надвигающейся опасности стало настолько сильным, что заставило замолчать даже беспрерывно хнычущего араба. Старр вытащил из кобуры револьвер и щелкнул затвором.
Голос Николая Хела, прозвучавший где-то совсем рядом и в то же время издалека, был, как обычно, тихим, чуть глуховатым:
– Вы все еще ничего не поняли, Даймонд? Они напряженно вглядывались в мерцающую белизну.
– Господи, Иисусе Христе! – прошептал Старр.
Хаман принялся тихонько скулить.
Хел стоял не более чем в десяти метрах от них, невидимый в сверкающей пелене “уайтаута”. Он слегка склонил голову набок, сосредоточив внимание на трех, исходящих от этих людей, различных энергетических потоках. Своим сверхразвитым внутренним чутьем он улавливал в них нарастание панического ужаса, различного по степени и оттенкам. У араба душа ушла в пятки, и он уже просто ни на что не был способен. Старр находился на грани того, чтобы начать беспорядочно палить в непроницаемо слепящий туман. Даймонд боролся со страхом, пытаясь взять себя в руки.
– Расходимся! – прошептал Старр. Он был профессионалом.
Хел почувствовал, как Старр двинулся влево, подальше от его голоса, в то время как араб, опустившись на четвереньки, пополз направо, ощупывая перед собой землю, чтобы не провалиться в глубокую подземную шахту, Даймонд продолжал стоять, не шелохнувшись.
Хел взвел сдвоенные курки обоих крупнокалиберных пистолетов, подаренных ему голландским промышленником много лет назад. Посылаемая Старром невидимая струя энергии приближалась справа. Хел изо всех сил сжал рукоять одного пистолета, целясь прямо в центр ауры техасца, и спустил курок.
Грохот зарядов, вылетевших одновременно из обоих стволов, был оглушителен. Восемнадцать пуль трассирующим полукругом разорвали туман, и на секунду Хел увидел, как Старр, оторвавшись от земли, с искромсанными выстрелом лицом и грудью, летит назад, широко раскинув руки. В то же мгновение туман снова сомкнулся, и плотная сверкающая пелена “уайтаута” повисла в воздухе.
Отдача была столь сильной, что рука Хела разжалась, и пистолет выпал из нее. Боль от удара пронзила локоть.
Оглушенный грохотом выстрела, араб начал тихонько стонать и поскуливать. Всем своим существом, каждой своей клеточкой он жаждал убежать, спрятаться, скрыться подальше, но куда? Он застыл, стоя на четвереньках, и на ширинке его брюк цвета “хаки” медленно расплывалось темно-коричневое пятно. Пригнувшись к земле как можно ниже, он осторожно стал продвигаться вперед, стараясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь мерцающую завесу. Впереди из дымки тумана появился валун; до него оставалось не больше фута, когда его призрачные очертания стали наконец осязаемо четкими и массивными. Араб прижался к камню, словно ища у него защиты, жалобно, негромко всхлипывая и подвывая.
Даймонда просто физически раздражало то, что этот старый жилистый проводник безмятежно что-то мурлыкал себе под нос, огибая бесчисленные бездонные пропасти, до краев наполненные густым, клубящимся, словно белый пар, туманом; при этом проводник, желая показать, как опасно идти по краям таких обрывов, отчаянно жестикулировал и строил самые невероятные гримасы, в которых было что-то от юмора висельника. Широко раскрывая рот и глаза, он вертел в воздухе руками, изображая человека, падающего в пропасть, на дне которой его ждет неминуемая смерть; затем он молитвенно складывал ладони и закатывал кверху свои плутоватые глаза. Не только гнусавые, заунывные баскские мелодии выводили Даймонда из терпения, но и то, что голос проводника, казалось, доносился одновременно со всех сторон; в этом была особенность “уайтаута”, при котором все звуки слышны, точно под водой.
Даймонд пытался выведать у проводника, сколько им еще брести через этот кисель и как далеко до того места, где скрывается Гном. Но тот в ответ только улыбался и кивал. Когда там внизу испанский баск передал amerlos этому весельчаку, Даймонд спросил его, говорит ли он по-английски, и маленький старичок, улыбнувшись ему в ответ, произнес:
– Ка-апельку.
Немного позже Даймонд поинтересовался, как долго им придется еще блуждать, прежде чем они дойдут до назначенного места, и проводник снова ответил:
– Ка-апельку.
Ответ этот показался Даймонду несколько странным, а потому он спросил у проводника, как его зовут.
– Ка-апельку.
Ах вот оно что! Прекрасно! Просто замечательно!
Даймонд понимал, почему Председатель послала сюда именно его, чтобы он лично разобрался с этим делом. То, что ему поручили заняться такой взрывоопасной информацией, как эта, было признаком особого доверия, особенно приятного после периода некоторой холодности в отношениях к нему Ма, наступившей, когда эти сентябристы погибли во время авиакатастрофы. Но вот уже два дня они плутают по горам в этом слепящем “уайтауте”, разъедающем глаза своим сверкающе-белым, жгучим, нестерпимым светом. Они без всяких удобств провели холодную ночь, улегшись прямо на жесткой каменистой земле после ужина, состоявшего из черствого хлеба, жирной, обжигающей рот колбасы и терпкого красного вина, которое приходилось струйками выжимать себе в рот из баскского меха, и Даймонд мучился, не умея с ним справиться. Сколько же еще им идти до укрытия Гнома? Хоть бы этот деревенский недоумок прекратил тянуть свою монотонную, нескончаемую, выматывающую душу мелодию!
И в этот момент тот перестал петь. Даймонд чуть не налетел на улыбающегося во весь рот проводника, который остановился посреди небольшого, усыпанного булыжниками плато, по которому им приходилось пробираться, обходя черные угрожающе зияющие со всех сторон провалы ходов, ведущих в подземные пещеры.
Когда Старр и Хаман подошли к ним, проводник жестами показал, что им следует оставаться на месте, пока он пройдет вперед; куда и зачем он идет, он не объяснил.
– Сколько времени вы будете отсутствовать? – спросил Даймонд, медленно, отчетливо произнося каждое слово, будто это могло чем-нибудь помочь.
– Ка-апельку, – ответил проводник и исчез в густом тумане. Через минуту его голос донесся до них, точно раздаваясь сразу со всех сторон:
– Устраивайтесь пока поудобнее, друзья мои.
– Оказывается, этот дебил все-таки говорит по-английски, – заметил Старр. – Что за дьявольщина, что вообще происходит?
Даймонд только недоуменно покачал головой; его тревожила мертвая тишина, царившая вокруг.
Проходили минуты, и скоро ощущение полнейшей заброшенности и надвигающейся опасности стало настолько сильным, что заставило замолчать даже беспрерывно хнычущего араба. Старр вытащил из кобуры револьвер и щелкнул затвором.
Голос Николая Хела, прозвучавший где-то совсем рядом и в то же время издалека, был, как обычно, тихим, чуть глуховатым:
– Вы все еще ничего не поняли, Даймонд? Они напряженно вглядывались в мерцающую белизну.
– Господи, Иисусе Христе! – прошептал Старр.
Хаман принялся тихонько скулить.
Хел стоял не более чем в десяти метрах от них, невидимый в сверкающей пелене “уайтаута”. Он слегка склонил голову набок, сосредоточив внимание на трех, исходящих от этих людей, различных энергетических потоках. Своим сверхразвитым внутренним чутьем он улавливал в них нарастание панического ужаса, различного по степени и оттенкам. У араба душа ушла в пятки, и он уже просто ни на что не был способен. Старр находился на грани того, чтобы начать беспорядочно палить в непроницаемо слепящий туман. Даймонд боролся со страхом, пытаясь взять себя в руки.
– Расходимся! – прошептал Старр. Он был профессионалом.
Хел почувствовал, как Старр двинулся влево, подальше от его голоса, в то время как араб, опустившись на четвереньки, пополз направо, ощупывая перед собой землю, чтобы не провалиться в глубокую подземную шахту, Даймонд продолжал стоять, не шелохнувшись.
Хел взвел сдвоенные курки обоих крупнокалиберных пистолетов, подаренных ему голландским промышленником много лет назад. Посылаемая Старром невидимая струя энергии приближалась справа. Хел изо всех сил сжал рукоять одного пистолета, целясь прямо в центр ауры техасца, и спустил курок.
Грохот зарядов, вылетевших одновременно из обоих стволов, был оглушителен. Восемнадцать пуль трассирующим полукругом разорвали туман, и на секунду Хел увидел, как Старр, оторвавшись от земли, с искромсанными выстрелом лицом и грудью, летит назад, широко раскинув руки. В то же мгновение туман снова сомкнулся, и плотная сверкающая пелена “уайтаута” повисла в воздухе.
Отдача была столь сильной, что рука Хела разжалась, и пистолет выпал из нее. Боль от удара пронзила локоть.
Оглушенный грохотом выстрела, араб начал тихонько стонать и поскуливать. Всем своим существом, каждой своей клеточкой он жаждал убежать, спрятаться, скрыться подальше, но куда? Он застыл, стоя на четвереньках, и на ширинке его брюк цвета “хаки” медленно расплывалось темно-коричневое пятно. Пригнувшись к земле как можно ниже, он осторожно стал продвигаться вперед, стараясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь мерцающую завесу. Впереди из дымки тумана появился валун; до него оставалось не больше фута, когда его призрачные очертания стали наконец осязаемо четкими и массивными. Араб прижался к камню, словно ища у него защиты, жалобно, негромко всхлипывая и подвывая.