Трофимов Александр. Возвращайся, сделав круг

   – Нет…
   Я чувствую, как пульсирует кокон ее корней, сжимающий мое сердце. Кажется, что наши сердца бьются в такт, мы дышим синхронно и моргаем одновременно. Целую секунду мне кажется, что мы одно целое. Потом она произносит сквозь зубы, раздельно…
   – Черт… тебя… дери…
   И выдирается из меня, разворачивается, тонкая нить устремляется к Боуди и выключает его, как игрушку. Он валится на песок. Нить летит к следующему, тот медленно отмахивается, но белое жало входит в его ладонь, он падает без единого звука. Я вижу, как песок под другим солдатом взрывается – Эммади взлетает из-под земли, касается противника в воздухе и тот приземляется уже мертвым. Техноид бросается к очередному солдату, открывшему огонь. Потом робот перехватывает чей-то шокер… Через две секунды все солдаты лежат, а Ванда и Эммади кружат по песку. Я бросаюсь к ним, всем телом врезаюсь в грудь Эммади, расшибаюсь, как о каменную стену, вскакиваю, заслоняю Ванду. Я ничего не смогу сделать – без скуфа я ему не соперник. Но пока я могу стоять, он не тронет Ванду. И лучше бы он не спрашивал почему.
   – Мы теперь все против Империи. Либо вы оба сейчас вскрываете свои карты и выясняете, из одного вы лагеря или нет, либо мы продолжаем играть вслепую.
   Они молчали. Я повернулся к Ванде.
   – Мы будем играть вслепую и заключим с «жестянкой» временное перемирие.
   – Условия?
   На «жестянку» «уважаемый техноид» не прореагировал…
   – Думаешь, интересы пересекаются?
   – Пока нет.
   – Ну и отлично. Сообщишь, когда пересекутся, и я тебя поджарю.
   Он оставил реплику без комментария. Про меня они, похоже, забыли. Я прокашлялся.
   – Что теперь?
   Мы, все трое, внимательно осмотрелись, будто только что обнаружив себя посреди пятнадцати трупов, моря песка и Второй Империи Свободы, объявившей нам войну. И все трое молчали.
 
   Первым делом мы сожгли трупы. Взяли тяжелые бластеры с глайдеров и стреляли, пока от тела не оставалась груда вязкого пепла, смешанного с песком. Потом мы подвели глайдеры поближе и подорвали их. Ванда была уверена, что запись не велась, наблюдение с орбиты отсекали облака лиитов, поэтому разобраться, что же произошло с этим взводом, будет не так просто.
   – Остался твой жук, Тим.
   Ванда подошла и положила руку мне на грудь. Я снова почувствовал, как в меня входят ее белые нити. Эммади повернулся к нам.
   – Он улавливает пульс. Перестанет ловить – взорвется. Без аппаратуры его не вытащить.
   Ванда улыбнулась. Нити в ее ладони плясали, собираясь в тонкий стебель, похожий на замерзшую струйку крови. Свободной рукой она попыталась расстегнуть мою куртку. Я справился быстрее. Ванда приложила стебель к моей груди, и он начал врастать в кожу. Было скорее противно, чем больно. Растение не разрывало ткани, оно врастало в плоть. Ванда еле слышно произнесла:
   – Дройд, вырой мне ямку. Небольшую.
   Робот оттопырил указательный палец для выстрела. Ванда обернулась.
   – Не плазмой – всю микроорганику пожжешь. Руками вырой.
   Эммади усмехнулся.
   – Ну вот, я же говорил, что робот для человека всего лишь лопата…
   Он отошел к деревьям, где почва была потверже, несколькими движениями разгреб слой песка и ввинтился в землю ладонью… Хорошая лопата.
   Ванда взяла меня за подбородок и повернула к себе.
   – Смотри на меня…
   – С удоволь…
   Я не договорил – закричал. Ванда довольно грубо зажала мне рот свободной рукой. Я посмотрел себе на грудь, ожидая увидеть дыру размером с голову дройда. Нет, ранка была совсем маленькой и даже почти не кровоточила. Ванда на секунду прикоснулась к ней кончиками пальцев – и та исчезла. Я с удивлением заметил, что раны от ее ударов тоже затянулись. Колено встало на место, шея больше не ныла.
   Ванда закапывала свое растение. Ярко-красный пульсирующий бутон на тонком розовом стебле. Я подошел поближе – внутри цветка виднелась крошечная железяка.
   – Он воспроизводит пульс?
   Ванда кивнула. Эммади уже поднял один из оставшихся глайдеров, второй оставил мне. Я запрыгнул в седло машины, поднял ее в воздух и круто развернул, на секунду почувствовав себя лихим байкером. Ванда запрыгнула сзади, обхватила руками за пояс. Я замялся.
   – Сядь-ка ты лучше к Эммади. Не рискуй.
   – Ты не умеешь водить?
   – И это тоже.
   Ванда так долго колебалась, что я даже понадеялся, что она останется. Но потом она спрыгнула на песок и пересела за спину Эммади.
   – Черт. Ты холодный.
   Ванда неуверенно обхватила талию техноида.
   – Если хочешь, я могу выдать пару логических парадоксов, Эммади сойдет с ума, и его грудная пластина нагреется… Только не обожгись.
   Эммади вздохнул.
   – Тим, парадоксы существуют только для вас. Вы их очень любите. Они приводят вас в восторг.
   – В смысле?
   – «Умирают обычно за то, ради чего стоит жить…»
   – Разве Антуан был не прав?
   Эммади молчал. Попробовал бы он возразить.
   – Наперегонки?
   – Стремление к первенству тоже присуще только…
   Не дослушав, я рванул с места.
 
   – Тим?
   Это Ванда.
   – Он очнулся?
   Это Эммади.
   – Да… Похоже, эта штука напала на него…
   Это идиотизм.
   – Тим, как тирдоянин оказался у тебя на голове?
   Это не тирдоянин.
   – Тим, эта тварь вскипятила тебе мозг.
   Это не важно. Мне не привыкать.
   – Я восстановлю. Просто принеси еще парочку этих фруктов, чтобы я не свалилась в обморок.
   Стараясь не делать резких движений, я осторожно сел и открыл глаза. Ладони Ванды лежали на моих висках – она снова что-то творила там, внутри черепа, отчего перед глазами иногда вспыхивали небольшие молнии или на пару секунд пропадал слух. Эммади на заднем плане подпрыгивал и срывал со стрекозиных деревьев продолговатые коричневые плоды. Благодаря своему гравитатору, он прыгал неестественно высоко и надолго задерживался в верхней точке, срывая все плоды, до которых мог дотянуться. У меня сложилось впечатление, что он набирал их с запасом на зиму. Картинка была несколько сюрреалистичной – порхающий робот, бережно собирающий дары природы.
   – Тим, не двигайся, дай мне закончить. Можешь пока рассказать, что произошло. Раньше тирдояне не нападали на людей.
   – Они и не нападают. Только это не тирдояне, Ванда.
   – А кто?
   – Я все расскажу. Только сначала нужно найти мальчишку.
   – Какого мальчишку?
   – Последнего из этой расы, кто еще не превратился в это.
   И я осторожно кивнул в сторону шара.
   – Тим, эта планета как-то странно на тебя действует.
   – Ванда, это не планета.
   – Похоже, мозг тебе задели сильнее, чем я думала. Молчи и попытайся расслабиться.
   – Ванда, нужно найти…
   – Я помню. Мальчишку, на непланете, на которой живут нетирдояне, которые не нападают и не кипятят мозг. Что еще ты потерял, пока там ходил? Запонку, золотой ключик, фамильные драгоценности?
   – Ванда…
   – Заткнись, Тим, или мне придется тебя вырубить.
   Я замолк. Эммади вернулся с годовым запасом фруктов и свалил его перед Вандой. Она посмотрела на дройда округлившимися глазами.
   – Благодарю вас, Эммади ибн Абу-т-Тайиб аль Муттанаби. Ты собрал их все?
   – Ты не назвала точное количество.
   Похоже, Эммади решил терпеливо сносить все ее шпильки.
   – Перенесем его к дереву, чтоб он мог облокотиться.
   – Не стоит.
   Он опустился на песок позади меня, и я осторожно откинулся на его спину. Ванда сняла куртку от своего походного комбеза и подложила мне под голову. Я шепотом поблагодарил ее. Когда Эммади обратился ко мне, Ванда бросила на него неодобрительный взгляд, но так ничего и не сказала.
   – Тим, проясни, пожалуйста, ситуацию.
   Прояснить – это сложно. Мы добрались до очередной рощи, устроили привал. Я пошел прогуляться…
   – Я встретил тирдоянина, снял этот шарик с цзака и надел на голову.
   Ванда присела рядом – она явно была уверена в своем провале как мозгоправа.
   – Назови хоть одну разумную причину…
   – Это было предчувствие. Он словно позвал меня.
   – Тим, если ты решил пошутить – лучше кончай. Нам сейчас не до этого.
   Я глубоко вдохнул, потом наклонился вперед, осторожно размял шею.
   – Дослушай.
   Ванда вздохнула и расположилась поудобнее. Я неуверенно продолжил:
   – Тирдо-Я не настоящая планета. Она была искусственно создана несколько десятков тысяч лет назад некой расой. Они расположили планету между двух звезд и поместили глубоко в ее коре сеть двигателей-компенсаторов, не позволяющих планете скатиться из неустойчивой точки Л1. Из-за этой «гравитационной аномалии» лииты и взмывают вверх, не касаясь земли. Она же удерживает их в небе… Планета должна была аккумулировать энергию этих звезд. Причем под энергией я подразумеваю не просто свободные электроны, это комплексное понятие… Черт, пока он со мной говорил, я это понимал… В общем, нечто отдаленно напоминающее нашу пси-энергию.
   Ванда насторожилась.
   – Ты имеешь в виду, что у нас под ногами огромная батарейка, заряженная до предела? Мы можем это использовать?
   Я усмехнулся и покачал головой.
   – Воистину, твоя практичность сравнится только с твоей красотой, о Вечноцветущая.
   Ванда поморщилась, Эммади приглушенно хмыкнул.
   – Нет, батарея разряжена, использовать энергию мы не можем.
   – Тогда к чему ты все это?
   – Тебе не интересно?
   Эммади подошел и сел прямо передо мной.
   – Мне интересно, Тим. Как ты это понял?
   – Надев на голову этот шарик. На меня свалилась лавина информации. К сожалению, я не выдержал и почти сразу отключился.
   Ванда взяла один из принесенных Эммади фруктов и начала меланхолично жевать. Дройд осматривал «тирдоянина».
   – Что за расу ты имеешь в виду?
   – Мы не встречали их раньше. Я назвал их аархи. Этот звук – «аарх», напоминающий вздох, рокот и сухой треск одновременно – все, что я разобрал в их речи.
   – Где они сейчас?
   – Одного из них ты сейчас пытаешься напялить на свою голову.
   Эммади действительно соблазнился вселенским знанием и довольно долго пытался натянуть на себя зародыш. Голова не пролезала.
   – Можешь не мучиться. Во-первых, твой мозг сгорит от количества информации, а во-вторых…
   – Твой же не сгорел.
   – Я вовремя потерял сознание. У тебя нет предохранителей. Но это не важно, потому что, во-вторых, контакта не произойдет. Это же органика. Ему нужно пси-поле.
   Дройд вздохнул и положил шар на землю.
   – Хочешь сказать – это древняя раса, создавшая Тирдо-Я?
   – Точнее, последняя выбранная ими форма.
   – Они полиморфы? Или они были аморфны, как чуй-чаи?
   – Нет, если они задавались целью, они могли превратиться в валун или в дерево – только они менялись не так быстро, как скуф. На это могли уйти недели или годы.
   Ванда фыркнула.
   – Зачем им это? Ну, превращаться в булыжник?
   – Я не уверен, смогу ли я объяснить и способны ли мы вообще понять их мотивы. Как он сказал… А точнее – дал понять, показал… они стремились к чему-то вроде творчества. Только не как к профессии, а как к образу жизни. Нет, творчество – не совсем то слово… Они пытались изображать мир, менять его, создавать нечто новое.
   – Все пытаются, Тим.
   – Нет. Не так. Для аархов это не было одним из путей в жизни или одним из занятий, это было всем. Их «творчество» заключалось в том, что они искали нечто, что можно назвать красотой, потом пытались это понять во всем его многообразии, проникнуться полностью и стать им. Они становились деревьями и камнями – если они находили в них красоту. Потом они покидали тело, ставшее камнем, или деревом, или бабочкой, или перышком на ветру – словно сбрасывали кожу и отправлялись дальше. Пока они искали для себя новый предмет восхищения, они обрастали материей, как киль водорослями, и получали новый материал для очередного воплощения.
   Эммади оставил шар в покое и теперь не торопясь прохаживался взад-вперед.
   – Ты хочешь сказать, их последним творением стало вот это? – Он показал на дырявый пупырчатый шар. – Похоже, наши представления о красоте сильно различаются.
   Я снова покачал головой.
   – Нет, о настоящей, сущностной красоте, как красота звезд или океана, – практически совпадают. Я, наверное, привел слишком примитивные примеры. Что касается этого шарика – это вовсе не воплощение красоты в их понимании. Они приняли такую форму для своей последней задумки. Насколько я разобрался, они миллионы лет мотались по вселенной, находя, понимая и превращая себя в отражение красоты. Причем они не просто копировали – они творили, преображали то, чем прониклись. Но однажды они решили, что пора переходить на следующую ступень. Тогда они создали Тирдо-Я и превратились в эти клубки, чтобы за тысячи лет накопить достаточно энергии и материи, чтобы осознать и создать настоящую красоту.
   – Как они ее себе представляли?
   – К сожалению, видения были размытыми… Они называли себя садовниками, которые лелеют цветки красоты и сеют семена новых, еще более совершенных. Они решились на создание новой галактики. Прекрасной галактики.
   – Что-то пошло не так?
   Я вздохнул и посмотрел вверх, на кроны стрекозиных деревьев. Эммади проследил мой взгляд. Ванда осталась безучастной.
   – Их убили эти деревья. Неизвестно, как они попали на пустую планету, как проросли в этом песке, но, в результате, искусственная планета, а с ней и аархи, перестали получать достаточно энергии – лиитовые облака вполне успешно отражали лучи обеих звезд. Всего за несколько сотен лет Тирдо-Я стала настоящей планетой. И на ней появилась жизнь. Цзаки. Они наткнулись на эти шарики и насадили их на свои рога. Аархи разговаривали с ними, пытались подстегнуть эволюцию и сделать цзаков разумными, но у них ничего не вышло. Цзаки использовали дарованные знания, только чтобы быстрее разыскивать пищу и уходить от опасности. Больше их ничего не интересовало.
   Ванда легла на спину и прикрыла рукой глаза от яркого света.
   – Раз они были такими всемогущими, почему они не уничтожили деревья? Почему не сопротивлялись, когда их достали цзаки? Неужели их план был настолько важен, чтобы зарыть всю расу в песок на тысячи лет, но не настолько, чтобы попытаться защитить его.
   – Они не смогли. – Я усмехнулся. – Деревья были слишком красивы – они не посмели их тронуть.
   – И что, они сдались?
   – Нет. Просто отказались от глобальных идей. Похоже, дальше каждый решал за себя. Кто-то, возможно, превратился в одно из этих деревьев, кто-то покинул эту оболочку и полетел дальше. Не знаю.
   Ванда нахмурилась.
   – Тим, а если я надену его на голову…
   Не дождавшись окончания фразы, я мотнул головой.
   – Можешь попробовать, но вряд ли что-то произойдет. То, что я встретил его в роще, отобрал у цзака и надел на голову – это не мое временное помешательство. Он хотел со мной поговорить, он меня позвал. Именно меня.
   – Почему тебя?
   Ванда тщательно скрывала обиду. Я улыбнулся.
   – Не думай – не потому, что я самый умный или что еще. Просто он решил, что я тоже садовник… Раз я так люблю свой цветок.
   – Разве ты любишь цветы?
   – Не цветы, Ванда. Цветок.
   Она рассеяно кивнула и посмотрела на шарик.
   – Ты словно Маленький Принц, Тим. Только вместо крохотной планетки у тебя полуразумный астероид, вместо Лиса – скуф, а вместо капризной Розы…
   Она мне польстила.
   – Да, только мне не так тяжело – на тонари не растут баобабы, скуфа приручил еще Ти-Монсор, а что насчет капризов цветка… Они терпимы.
   – А кем будет железяка? Звездочетом?
   – Да, больше всего подходит. На Пьяницу или Короля он не похож. А вот встретится ли на моем пути хоть один Фонарщик?
   Мы оба улыбнулись. Потом я встал и отряхнул песок с одежды.
   – А теперь пойдемте прогуляемся. Здесь недалеко.
   – Зачем?
   – Вы забыли? Я же говорил – надо найти мальчишку.
   Эммади остался сидеть на песке в своей медитативной позе.
   – Эммади, ты идешь с нами… Нам понадобится лопата.
 
   Я сидел под деревом на корточках и жевал сорванный по пути фрукт. Непривычно, но есть можно. Шок от «разговора» с пупырчатым шариком потихоньку отступал. Хотелось как можно дольше ни о чем не думать и заниматься чем-нибудь в меру бессмысленным и не требующим умственных усилий. К примеру, поиграть с Эммади в шахматы, поваляться с кальяном в комнате-кровати борделя или залезть на какой-нибудь релаксационный вирт-портал и побарахтаться в нарисованной речке, позагорать. Но в нашем нынешнем положении все это было недоступно. Оставалось только сидеть, жевать кисловатый фрукт и выдумывать для него названия. По мнению Ванды, у меня это неплохо получается. Тем более я сегодня уже дал одно имя. Надеюсь, когда малыш очнется, ему понравится новое название его расы.
   Мы нашли его довольно быстро – я указал место только примерно, ведь шарик и не собирался сообщать мне о мальчике, просто дал полную картину Тирдо-Я в его представлении. От этого у меня чуть не треснула голова, настолько детальной и многоплановой картинки не давал даже тонари с его сверхчувствами. Картинка пахла, пела и рассказывала о каждой своей песчинке, о каждом лиите, парящем в небесах, о тех, что еще нескоро воспарят, и о тех, кто давно уже превратился в пыль. Я только чудом заметил едва тлеющую в паре километров от нас красную точку. Мне удалось сосредоточиться на ней и запомнить ее приблизительное местонахождение. С остальным справились Эммади с Вандой. Робот сканировал толщу песка у нас под ногами и, как только обнаруживал органику, начинал копать. Три раза мы промахивались. Пару раз вытащили такие же коконы, как тот, который я напялил себе на голову, один – недавно издохшего цзака. На четвертый раз нам повезло. Эммади аккуратно откопал мальчишку, и они с Вандой принялись за дело. Из них получалась прекрасная команда первой помощи… Или заботливые родители, хлопочущие над заболевшим сынишкой.
   Эммади давал ценные указания. Он значительно превосходил Ванду в теории, даже с учетом того, что никакой информации об анатомии этой расы у робота не было. Что ж, надеюсь, то, что спасло бы жизнь какому-нибудь ар-хоттунцу, не убьет паренька. Дройд должен был все учесть.
   Ванде пришлось взять на себя всю практическую часть, потому что без нужной аппаратуры робот не смог бы залечить даже перелом. Ванда врастала в почву, в стволы стрекозиных деревьев и в найденный нами труп цзака, пытаясь достать все необходимые минералы, витамины, протеины – не знаю что, она там искала, – и впрыснуть все это Аарху. Сейчас она выращивала вокруг него регенерационный кокон. Поладить с инопланетной флорой ей было сложно, но она справлялась. Нехотя, с опаской, но природа слушалась Тайную.
 
   Через несколько часов Аарх очнулся, аккуратно освободился от регенерационного кокона, встал и твердой походкой направился прямо ко мне, начисто игнорируя своих ошарашенных докторов. Только сейчас я смог нормально его разглядеть. Зная, что Аархи полиморфны и меняют тела приблизительно раз в сто или в тысячу лет, я не удивился тому, что «мальчишка», как называл его тот шарик, и впрямь оказался мальчишкой. Человеческим мальчишкой. Единственное его отличие от обычного сорванца лет двенадцати, которое я мог определить на глаз, – это цвет его кожи. Она была небесно-голубой.
   – Прекрасный сад, брат. Ты прекрасен и прекрасны твои вещи. Позволь мне отразить тебя?
   В поисках достойного по витиеватости ответа я натыкался только на идиотские названия, выдуманные для фрукта. Только потом до меня дошло, что паренек сразу после получения моего согласия собирается превращаться в меня. Черт, пожалуй, отражений Ти-Монсора на эту вселенную уже хватит. Может, предложить ему Ванду в качестве филиала красоты в нашей компании? Но он уже прошел мимо нее – похоже, он не считает ее достаточно красивой, чтобы быть достойной отражения. Что ему сказать?
   Аарх сел на корточки, скопировал мою позу и его кожа начала слабо светиться. Он что, начинает радиоактивный распад, чтобы потом собраться заново уже в меня? Черт, как его остановить?
   – Парень, стой. Слышишь? Не надо. Нельзя. Брат запрещает его отражать. Брату это не сдалось. Брат устал и хочет кушать фрукт, вот так – хряп-хряп…
   Откусив огромный кусок фрукта, последнее выдуманное мной название которого звучало как «Рыбалка в дождь с племянником, вызвавшим разочарование удручающими успехами в учебе», я принялся демонстративно жевать и одновременно улыбаться с набитым ртом. Потом я протянул фрукт ему и произнес с той же идиотской улыбкой.
   – Куси, брат. Да не просохнут ноги твои, пока не построишь дом свой в обетованной земле, а?
   Да, пустышка, именно за неуважение к тонкостям языковой культуры аборигенов они и сожрали Кука. Если бы тебя пустили с бусами к индейцам, ты не смог бы выменять у них не то что Америку, но даже кубический сантиметр на дальней орбите Плутона… Похоже, угроза оказаться рядом с эпицентром ядерного взрыва несколько мешала моему здравомыслию.
   Аарх несколько неумело улыбнулся. Я не мог понять – он искренне забавлялся моим поведением или просто начал отражать мой заклинивший оскал.
   – Боюсь, брат не считает себя достойным отражения.
   Ванде удалось сохранить свое спартанское спокойствие. Аарх повернулся на ее фразу.
   – Прекрасный цветок, назови мне своего садовника. Его труд прекрасен, я хочу отразить его.
   Мой страх перерос в панику, и я выкрикнул, уже совсем ничего не соображая:
   – Это мой цветок!
   Ванда удивленно подняла брови, Аарх снова обернулся ко мне.
   – Твой цветок прекрасен. Твой труд прекрасен. Позволь мне отразить тебя.
   – Нет! И ее не надо у меня отражать! Перестань!
   Хотя я не совсем уверен, что произнес именно это. Скорее что-то среднее между «отбирать» и «отжирать». Ванда за спиной Аарха покраснела и прикусила губу, еле сдерживаясь от хохота. Эммади стоял как вкопанный – хоть бы вмешался, умник. Аарх перестал светиться и улыбаться, теперь он казался несколько растерянным.
   – Брат, ты не считаешь меня достойным отразить тебя?
   Я поспешно выдохнул и ответил уже спокойнее.
   – Нет, брат. Я считаю себянедостойным этого. Твоя настоящая форма прекрасна – я восхищен твоим трудом. Если бы я умел отражать, я бы просил тебя о чести отразить тебя, брат.
   Если он даже и разглядел мои скрещенные пальцы, вряд ли понял, что к чему. Осмыслив мою фразу, «братишка» просиял. Черт, семья Ти-Монсора разрастается. Скоро будут семеро по лавкам, сплошные братья. Близнецы.
   – Ты первый, кто увидел красоту, которую я несу. Никто из братьев не понял меня. Но я вижу в пятиконечном водяном существе бесконечность не меньшую, чем в первом луче сверхновой, блеснувшем на самой далекой пылинке галактики. Позволишь ли ты мне носить эту красоту еще хотя бы семь сотен цветений немики?
   Я кивнул, пытаясь осмыслить сказанное. Аарх говорил медленно – акцента у него не было, он очень чисто произносил звуки, но вот с выбором слов явно возникала проблема. Легко изменить форму и скопировать язык, но как на нем объясняться существу, чьей логики и принципов мышления этот язык не отражает? Отражает… Опять это проклятое слово.
   Ванда подошла ко мне и шепнула на ухо:
   – Семь сотен цветений немики – это около трехсот сорока лет.
   Я прошипел ей «спасибо», и она вернулась за спину Аарха – оттуда ей легче было наслаждаться ситуацией, хихикая в кулачок. Отдуваться приходилось мне.
   – Я буду счастлив, если ты будешь носить ее этот срок и даже больший, пока не найдешь красоту, что ищем мы все.
   Аарх стоял не шелохнувшись несколько минут, потом видимо «перевел» достойный ответ. Он все так же неумело улыбнулся – надеюсь, он никому не расскажет, чью идиотскую улыбку он все время копирует, – наклонился вперед и чуть влево, потом с легкостью обезьянки в невесомости сделал сальто назад и приземлился на песок уже в сидячем положении, подобрав под себя ноги. Видимо, это означало и благодарность за оказанную честь, и радость, и что-нибудь, отрази его Аарх, еще. Порывшись в кладовых своей сказочной энциклопедии, я не обнаружил подобных обычаев ни в одной из настоящих или придуманных культур. Пробел в знаниях разозлил меня еще больше. Я устало бросил Аарху очередной фрукт.
   – Не отражай. Ешь. Прекрасно.
   Аарх, как ни странно, взял фрукт в руки и откусил небольшой кусочек. Не успел я обрадоваться неожиданной победе, как он аккуратно достал кусочек изо рта и бережно зарыл его в песок. Следующий кусок постигла та же судьба. Ванда хихикала. Эммади тихо произнес:
   – У него атрофировалась пищеварительная система. К лучшему, что он не ест.
   Кивнув, я продолжил наблюдать за этим спектаклем для умалишенных, пока от фрукта не остался только огрызок, который Аарх почему-то зарывать не стал, а бережно передал мне. Я, ничего не соображая, так же бережно принял его, засунул в рот, прожевал и проглотил. После чего погладил себя по почке и провозгласил:
   – Неотразимо.
   Я повернулся к дройду.
   – Эммади, ты же умеешь обращаться с младенцами – расскажи ему об этом мире, поплачься о наших проблемах, пожалуйся на Ванду, проиграй ему в шахматы наших врагов – займи чем-нибудь ребенка.
   Я посмотрел в непроницаемое лицо Аарха и устало махнул рукой.
   – Поговори с дядей. Дядя железный и умный. Как дровосек. Я – трусливый лев, пугающийся каждого ядерного взрыва у себя под носом, это – Элли, а это – Тотошка.
   Я вытянул вперед руку со скуфом, и глаза Аарха снова загорелись недобрым отражательным огнем. Нет, второй скуф, к тому же неадекватный, мне нужен еще меньше, чем скрипач. Только сейчас я понял, насколько же умен и понятлив мой маленький зверек. В отличие от представителей древних сверхмудрых рас.