– Мы в порядке, – ответил из подвала голос Лени.
   – Кто стрелял?
   – Это где-то у вас, наверху, – крикнул в ответ Леня. – Здесь все тихо.
   – Нашли кого-нибудь? Архипов там?
   – Ищем. Тут темно, как в заднице. Нам подняться?
   – Нет. Ищите Архипова. Живого или мертвого.
   Шепотом чертыхнувшись, Горобец пошел в сторону выставочных залов. По дороге открыл дверь туалета, переступил порог. Темнотища, под ногами вода, видимо, засорился унитаз или кран. Горобец прошагал еще десяток метров по коридору. Впереди маячил широкий дверной проем, за ним начинался первый выставочный зал. Послышался стон, тихий шепот, но слов не разобрать. Горобец взвел курок пистолета, готовясь выстрелить на звук. Щуря глаза, вгляделся в сумрачное пространство и опустил оружие.
   Привалившись спиной к стене, на полу сидел водитель Боря, под ним разлилась темная бесформенная лужа. Рядом с Борисом в дверном проеме лежал Павел. Горобец подошел к водителю, наклонился.
   – Черт, я тебя чуть не подстрелил, – сказал он.
   – Меня еще до вас подстрелили, – прошептал в ответ Борис. Когда он открывал рот, с губ на рубашку капала ядовито розовая слюна. – Из зала пальнули картечью. Там был укреплен самострел. А по низу пустили веревку. Пашка наступил на нее, дернул ногой. И тут шарахнуло ружье. Пашку, кажется, насмерть, а меня в живот. Я выстрелил в ответ. А это самострел, мать его.
   Горобец панически боялся вида крови, боялся покойников. Он поднял веник, оставленный на полу нерадивой уборщицей. Долго тыкал его тупым концом в тело Павла и наконец сделал неутешительный вывод:
   – Мертв.
   – Посмотрите, что у меня за рана, – попросил Борис.
   Он распахнул пиджак и расстегнутую рубашку, вытер кровавые ладони о свою бритую налысо голову.
   – Сейчас, – Горобец сглотнул кислую слюну, кажется, еще мгновение и его вывернет на изнанку. Он заблюет белые стены, раненого Бориса и заодно уж и мертвеца. – Минуточку.
   – У меня пальца немеют. Вызовите «скорую».
   – Пальцы немеют? Это семечки. Такое бывает, скоро пройдет. Господи, да у мня всю жизнь пальцы немеют. И ничего. Жив, здоров. И прекрасно себя чувствую.
   Стараясь не вляпаться в кровавую лужу, Горобец, встав на колени, принялся разглядывать залитый кровью живот Бориса, стараясь найти входное отверстие, оставленное картечью. Вот она, продолговатая дырка. Похоже, задета печень. Значит, недолго парню мучаться. Минут пять, десять… Это все, что ему отпущено.
   – Ну, какая ерунда, – усмехнулся Горобец. – Царапина. Чуть зацепило. Любой коновал выдернет из тебя эту картечину, как занозу из пальца.
   – Вызовите «скорую».
   – Не все сразу.
   – Мне больно.
   – Мне тоже больно. Смотреть на все это.
   Горобец поднялся на ноги, вошел в зал, сорвал оберточную бумагу со скульптурной группы, стал разглядывать «челноков», людей нелегкого труда, одевших в трудные годы всю страну. Мужик и баба, обвешанные сумками и баулами. Полые фигуры в нескольких местах продырявлены пулями. Мужик согнул руку в локте. Под локтевым сгибом укреплен обрез помпового ружья, к спусковому крючку привязана капроновая веревочка, уходящая куда-то в темноту. Ясно, Архипов не захотел по-хорошему расстаться с деньгами. Чувствовал, что доживает последние часы, что скоро откинется, и решил прихватить с собой на тот свет целую компанию. А сейчас наверняка заперся в хранилище вместе с алкашом художником и трясется от страха. Знает, что за ним придут, его достанут. Наверное, от Архипова дурно пахнет. В соседний зал Горобец заглянуть не рискнул, а вдруг и там устроили растяжку, закрепили на подставке помповое ружье или гранату.
   Он вышел из зала. Сидевший на том же месте Борис вытянул руку, ухватил его за штанину. Горобец, побледнев от злости, дернул ногой. Еще не хватало, чтобы этот покойник испортил свей кровищей новый костюм.
   – Вызовите «скорую». Пожалуйста.
   – Да отвяжись ты, черт лысый, – Горобец едва сдержался, чтобы не ударить Бориса в лицо подметкой ботинка. – Сказано тебе: не все сразу, потерпи. Скотина, еще руки распускает.
   – Я прошу вызвать «скорую». Я же истекаю кровью. Дайте хотя бы мобильник.
   – Сейчас, спешу и падаю, – выдохнул Горобец. – Ты покойник. Ясно? Жить осталось с гулькин хрен, даже меньше. От тебя уже смердит. Ни какая «скорая» не поможет, когда дырка в печени толщиной с мой палец. И нечего вонь разводить. Сиди и подыхай. Усек, умник? Мобильник ему дай. В морду не хочешь?
   Горобец, тут же позабыв о Борисе, двинулся вперед. Но, услышав за спиной странный шорох, оглянулся, зажмурился, увидев огненную вспышку. В то же мгновение девятимиллиметровая пуля ударила его в середину спину, чуть выше поясницы, вырвала кусок позвоночника. Вскрикнув, Горобец переломился пополам, упал лицом на ковровое покрытие. Показалось, что мир вертится перед глазами, он, набирая ускорение, летит в черную пропасть, и разбивается о ее каменистое дно.
 
***
 
   Бирюков, забившись в нишу в конце коридора, стоял, прижимая к груди обрез помпового ружья. Он ждал, когда люди Горобца подойдут ближе и можно будет, выскочив из своего укрытия, пальнуть с близкого расстояния, так, чтобы наверняка положить обоих, не промахнувшись даже в темноте. В трубчатом магазине четыре патрона, разлет картечи таков, что все узкое пространство коридора окажется в зоне поражения. Значит, у него на руках козырная масть.
   Но с самого начала все пошло наперекосяк. Люди, спустившиеся в подвал, не спешили пройти в конец коридора. Переговариваясь шепотом, они свернули в сторону, повозились у служебной комнаты, принялись молотить ногами в запертые двери раздевалки и помещения охраны. Когда наверху один за другим прозвучали ружейный и пистолетные выстрелы, возня прекратилась, в подвале наступила тишина. Бирюков, вытянувшись в струнку, прижавшись спиной к стене, боялся пошевелиться, выдав свое присутствие. Затем сверху долетел голос Горобца. Босс велел своим парням оставаться внизу, продолжить поиски. Бирюков слышал далекий шепот, но слов разобрать не смог. Он перевел дыхание и выглянул из укрытия. В конце коридора из приоткрытой двери в служебный туалет пробивалась широкая полоса света, на ее фоне не видно человеческих фигур. Сверху донесся пистолетный выстрел. Бирюков спрятал голову, гадая, кто стрелял на этот раз и в кого. В железную дверь раздевалки несколько раз ударили рукояткой пистолета.
   – Архипов, ты там? Или ты чем-то занят? Разглядываешь своего Шагала? Жалко с ним расставаться?
   Бирюков подумал, что ждать развязки придется долго. Если люди Горобца станут разговаривать с каждой запертой дверью, то до конца коридора и за час не дотопают. Но и на этот раз он ошибся в расчетах. Бирюков зажмурился от ударившего в глаза яркого света. Высунулся в коридор, посмотреть, что же там происходит, но не успел ничего толком рассмотреть. Хлопнул выстрел. Чуть выше головы просвистела пуля, врезалась в стену. За ней ударила другая.
   – Вон он, сука, я держу его, – высоким голосом крикнул мужчина. – Теперь не высунется.
   Бирюков, еще плотнее прижался к стене, выставил обрезанный ствол помпового ружья и взвыл от боли. Пистолетная пуля, ударила в цевье с такой силой, что выбила оружие из рук. Бирюков подумал, что сломаны пальцы. Он не мог высунуться, не мог хоть на секунду увидеть того, что происходит в коридоре, в нескольких метрах от него. Он сжал пальцы в кулаки. Все в порядке, кажется, руки работают. Обрез валялся на полу в двух шагах от Бирюкова. Наклонись, протяни руку и он твой. Близко, а не дотянуться. Попадешь под пули. Следующий выстрел прозвучал где-то рядом.
   – Не подходи, у меня граната, – заорал Бирюков. – Все разнесу, мать вашу.
   В ответ пули ударили в кирпичную стену, выбили облако коричневой пыли. Бирюков зажмурился слишком поздно, протер глаза кулаком, но это не помогло. Глаза наполнились слезами, мир расплывался, делался водянистым и зыбким. Выстрелы гремели один за другим, с интервалом в три-четыре секунды. Хлопки становились все ближе. Видимо, один из парней перезаряжал свою пушку, когда другой нажимал на спусковой крючок. Стрелявшие медленно, шаг за шагом приближались к нему.
   – Все, – крикнул Бирюков. – Бросаю гранату.
   – Бросай, падла. Ловлю.
   Архипов, запертый в хранилище, слышал все, что происходило в коридоре. Он лежал вдоль стены, прижавшись плечом к трупу Ремизова, чувствуя, что не может пошевелиться от страха, потеряв чувство времени и пространства. Кажется, что стрельба в коридоре продолжается бесконечно долго. Не одну-две минуты, а полчаса или того дольше. Пистолетные выстрелы гремели, кажется, у самого уха. Но ответных ружейный выстрелов не было. Возможно, Бирюков хитрит, он что-то задумал. Или, что вернее, он уже мертв. Архипов зажал уши ладонями, уткнулся носом в плечо покойника и всхлипнул.
   Бирюков вытащил из брючного кармана зажигалку, присел на корточки. Выступ стены до поры до времени защищал его. Но то была слабая защита, всего один неудачный рикошет, и жизни останется меньше, чем соли на кончике ножа. Попавшая в глаза кирпичная пыль по-прежнему мутила взгляд. Пули щелка о стенку. Действуя на ощупь, он нашарил одной рукой бутылки с растворителем, смешанным с машинным маслом, фитили, вставленные в горлышки и зажатые пробками.
   – Ну, тварь, где твоя граната? – тонкий визгливый голос оказался совсем близко. – Бросай, я жду. Скотина…
   Большим пальцем Бирюков откинул колпачок зажигалки, повернул колесико. Поднес огонек к тряпке, вылезавшей из бутылочного горлышка. Лоскут, пропитанный растворителем, ярко вспыхнул. Бирюков, приподнялся и, высунув руку из-за угла, запустил бутылку наугад. Перевернувшись в воздухе, посудина врезалась в стену и, разлетевшись на части, залила горящим раствором коридор. Пронзительно по-бабьи закричал человек. Пистолетные выстрелы стихли. Бирюков присел, поджег фитиль второй бутылки. Высунулся и, кинув ее подальше от себя, спрятался за углом.
   Он слышал, как по сторонам брызнули осколки стекла. Человек закричал еще громче, пронзительнее. Бирюков шагнул вперед, поднял с пола обрез ружья. Коридор был объят пламенем, сделалось жарко. Бирюков нажал на спусковой крючок, передернул затвор и выстрелил еще раз. Человеческие крики стихли. Теперь Бирюков видел перед собой стену пламени и черный вонючий дым. Что-то темное, напоминающее абрис человеческой фигуры метнулось в противоположный конец коридора. Человек, объятый пламенем, бежал к служебному туалету, к раковине, полной ржавой воды. Он потянул на себя полуоткрытую дверь, но она почему-то не поддалась. Человек рванул дверную ручку изо всех сил. Грянул ружейный выстрел. Пальнул обрез, укрепленный на унитазном бачке. Тишина. Стало слышно, как что-то потрескивает в огне.
   Бирюков присел на корточки, стянув с себя пиджак, накрыл им голову. Но дышать было уже нечем. Горячий воздух продирал горло, дм забивал глотку.
   – Игорь, – крикнул Бирюков, чувствую, что обжег бронхи. – Архипов… Игорь…
   Архипов вышел из ступора. По-прежнему темно. Но выстрелы больше не гремят. Зато он ясно слышал знакомый голос. Архипов поднялся на ноги. Дым и огонь не проникали в хранилище, железная дверь, по периметру обтянутая резиновым уплотнителем, готова выдержать настоящий большой пожар. Архипов отодвинул в сторону толстую металлическую задвижку. Распахнул дверь и тут же захлопнул ее. Справа бушевал огонь, черный дым заполнил тесное пространство коридора. Архипов сделал глубокий вдох, как ныряльщик перед погружением в воду. Через секунду он выскочил в коридор, свернул в другой коридор, ведущий к служебному выходу. В несколько прыжков преодолел расстояние до комнаты охраны.
   Он вытащил из кармана дубликат ключа, нащупал замочную скважину. Ворвавшись в комнату, как ураган, подскочил к столу, сдвинул щиток и пальцем утопил кнопку автоматического пожаротушения. Через секунду Архипов почувствовал, как на голову и плечи, за шиворот рубахи с потолка полилась вода.
 
***
 
   В районном морге витал запах общественного туалета и формалина. Труп Максима Жбанова, помещенный на секционный стол и прикрытый серой застиранной простыней, был освещен лампой дневного света. Сегодняшним утром тело опознала мать Жбанова, которую привезли сюда из Москвы на машине межрайонной прокуратуры. Следователь Липатов, задававший вопросы и заполнявший протокол опознания, не мог предполагать, что эта тягостная процедура, обычно занимавшая не более двадцати минут, на этот раз затянется до обеда. Екатерина Семеновна, едва с тела сдернули простынку, упала в обморок, повиснув на руках судебного эксперта. К носу старухи поднесли ватку, пропитанную нашатырным спиртом, но мать лишь дернула головой, приоткрыла глаза и вновь лишилась чувств. Оперативник, присутствовавший на опознание, и пьяненький санитар отнесли старуху в прозекторскую, уложили на кушетку.
   «Не надо было открывать лицо, – сказал судебный эксперт Фокин, немолодой дядька с коричневыми от табака усами. – Я в том смысле, что лицо сильно изуродовано. Стреляли с близкого расстояния, почти в упор. На коже даже остались частички сгоревшего пороха. Я уж не говорю про все остальное. Каково матери смотреть на это?» «А как прикажешь проводить опознание? – спросил Липатов. – Лицо не открывать… Может, еще и свет потушить? Во избежание психологических травм? Она бабка еще ничего, крепкая, жилистая. Бывало, на опознание изуродованных трупов приходили такие старые одуванчики… Дунь, плюнь – душа вылетит. И ничего, держались. Из-за этой Екатерины Семеновны я гонял из Москвы казенную машину. А прокуратура не транспортное агентство, это моя обязанность доставлять родственников на опознание». «Мать сына и так узнала бы, – упрямо повторил эксперт. – Достаточно показать тело. А лицо можно прикрыть салфеткой».
   Липатов уничтожающим взглядом посмотрел на пьяного санитара, которого пригласили как понятого. Бросил на секционный стол папку, поверх которой был пришпилен скрепкой незаполненный бланк протокола. «Я смотрю, блин, тут собрались одни великие гуманисты, – сказал он. – Все в белом, с чистыми идеями и помыслами. Один я из помойки вылез. И мне, как всегда, говно лопатой кидать». Эксперт ничего не ответил, не стал затевать долгий базар, повернулся и ушел приводить старуху в чувство. Дело кончилось тем, что лицо Жбана все же прикрыли салфеткой. Привели мать, окончательно впавшую в ступор. Когда Липатов заканчивал писанину, бабка снова лишилась чувств, старуху едва успел подхватить оперативник. На этот раз в прозекторскую Екатерину Семеновну не носили, отлежалась на топчане в темном углу, она приняла из рук санитара лошадиную порцию успокоительного и неверной рукой поставила закорючку в протоколе опознания.
   Когда старуху отправили обратно в Москву, Липатов выбрался из подвала судебного морга, расположенного на территории районной больницы. Во дворе разрослись старые липы и тополя, больница напоминала заброшенный парк. Липатов с наслаждением глотнул чистого воздуха и через ворота вышел на улицу. Теперь оставалось ждать, когда на той же «Волге», которая увезла мать Жбана, из Москвы привезут сюда бывшего студента ветеринарного техникума Сергея Шаталова. Мальчишке будет не вредно взглянуть на труп. На его грудь, покрытую синяками и ссадинами, на изуродованное пулями лицо и беспалую правую ногу. Авось, от испуга в бедовой башке Шаталова случится хотя бы временное просветление, и мальчишка начнет вспоминать то, что происходило в действительности на территории заброшенных гаражей.
   Со вчерашнего вечера во рту не было ни крошки, но голода после пребывания в выгребной яме, именуемой моргом, Липатов не испытывал. Однако подкрепиться все равно не мешает. Поплутав по незнакомым переулкам, он нашел диетическую столовую, где на обед давали гороховый суп и котлеты из соевого белка, сдобренные каким-то мучным водянистым соусом. В столовой собирались местные пропойцы и старухи, привлеченные дешевизной здешней кухни. Кое-как справившись с малосъедобными котлетами, следователь снова вышел на улицу, раскрыл зонт. Чтобы убить время, отправился в пешее путешествие по подмосковному городку. Никаких исторических памятников или достопримечательностей Липатову не попалось. Тянулись разбитые тротуары улиц, застроенных двухэтажными деревянными домами, в небо пускала дым труба фабричной котельной, тишину городка изредка нарушали гудки поездов на станции.
   Липатов той же дорогой вернулся в морг, спустился в подвал и обнаружил, что Шаталов уже здесь. Сидит в углу на кушетке рядом с опером, отгородившимся от мира газетой, и смолит вонючую сигаретку. Поднявшись на ноги, Шаталов выплюнул окурок на пол, раздавил его подметкой башмака и пустыми глазами уставился на следователя.
   – Как с учебой? – Липатов привык начинать с нейтральной темы. – Могу помочь восстановиться в твоем ветеринарном техникуме. Хочешь? Это без проблем.
   – На кой черт мне он сдался? – зло прищурился Шаталов. – Что я совсем опущенный? Всю жизнь телок осеменять и коров за сиськи дергать?
   – Зачем же ты туда поступал?
   – Потому что мать достала: иди учись, а у самой семь классов и коридор. И вы меня достали, хуже матери. Проклинаю тот день, когда в ментовку позвонил и спросил о материальном вознаграждении. А когда вас увидел, совсем жизни не стало. Замордовали меня своими повестками: должен явиться, должен не запылиться, должен… Сто раз все рассказал. Так нет, снова тягают. Теперь вот морг. Зачем вы меня сюда притащили?
   – Сейчас все объясню. Ты, кажется, немного нервничаешь?
   – Я? Нисколько.
   Липатов подошел к секционному столу, где, закрытый простыней, лежал Жбан, поманил паренька пальцем.
   – Иди сюда. Есть важный разговор, – следователь рукой смахнул со стола пару дохлых мух. – Я точно знаю, что на территории гаражей ты видел именно Бирюкова. Это он собирал в пакет деньги, фальшивые деньги. Но во время опознания ты пожалел Бирюкова. И покривил душой. Ведь так, Сережа?
   – Ничем я не кривил. Может быть, я самый честный человек после Владимира Ильича.
   – Какого еще Владимира Ильича? – не понял Липатов.
   – Известно какого. Ленина.
   – Я хочу, чтобы ты понял, кого покрываешь, – Липатов хотел потрепать парнишку по коротко стриженой голове, но тот ловко уклонился. – Этот Бирюков начинал, как обычный вымогатель. Сколько на его счету подвигов, не известно. Но срок он получил за один-единственный эпизод: ради денег изувечил человека. Вышел на свободу, но за ум не взялся. Малый, который лежит на этом столе, бывший подельник Бирюкова, некий Жбанов. Он был распространителем фальшивых долларов.
   – Наверное, неплохо зарабатывал, – глаза Шаталова заблестели. – Интересно знать, сколько денег в его матрасе? Хотел бы я хоть одну ночь поспать на постели этого Жбанова.
   – На его постели поспали до тебя. И матрас наверняка выпотрошили. Насколько мне известно, покойный Жбанов хотел начать честную жизнь. Мы не раз с ним беседовали по душам. Он был хорошим человеком, но допустил в жизни слишком много ошибок. Жбанов говорил, что хочет завязать. Ему надоело вечно прятаться, вздрагивать ночью от любого шороха на лестнице, жить двойной жизнью. Буквально на днях он мечтал покаяться, придти с повинной. Но ему не дали этого сделать. Жбанову немного попортили внешность, а потом хладнокровно убили. Я убежден, что к этому преступлению Бирюков имеет прямое отношение.
   Выдержав паузу, Липатов взял двумя пальцами край простыни и сдернул ее с тела. Снял с лица салфетку. Шаталов посмотрел на физиономию покойного, превратившуюся в месиво из костей и кожи, на шов от горла до лобка, оставшийся после вскрытия, стянутый тонкими нитками. Глубоко вздохнул и отвернулся.
   – Ему отрубили пальцы на ногах, жестоко избили, – стал разжевывать Липатов. – А потом кончили, выпустив в лицо пистолетную обойму. Восемь пуль девятого калибра.
   – Это Бирюков его так?
   Шаталов, кажется, собирался блевать, его розовые щеки сделались серыми, а глаза закатывались ко лбу, он часто сглатывал слюну и прикрывал ладонью подбородок.
   – Не исключено, что именно Бирюков, – кивнул следователь. – То есть, по моему мнению, это именно его работа. Ну, теперь ты что-нибудь вспомнил?
   – Вспомню. Только уведите меня отсюда. Иначе я сдохну. И положите меня на соседний стол с этим жмуриком. Мне плохо.
   – Ты вспомнил?
   – Да, я все вспомнил.
   – Хорошо вспомнил?
   – Да. У гаражей я видел Бирюкова. Он собирал деньги в пакет. Устраивайте новое опознание, я укажу на него. И все подпишу. Только отстаньте, не трогайте меня больше.
 
***
 
   Ночью ветер разогнал тучи, на небе высыпали звезды. Неглубокую могилу для Ремизова выкопали довольно быстро. Тело забросали землей, утоптали почву. А вот место для захоронения Горобца выбрали не самое удачное, лопата трудно входила в глинистый грунт и натыкалась то на камни, то на толстые корни деревьев. Копали поочередно, сначала, поплевав на ладони, взялся Бирюков, но быстро выдохся. Пот катился градом, заливая глаза, а дыхание сбивалось на предсмертный хрип. Передав лопату Архипову, он присел на камень, прикурил сигарету.
   Где– то в вдалеке, у горизонта, светилось несколько огоньков захолустной деревушки. Левее о чем-то сам с собой шептался влажный смешанный лес, впереди уходило в ночную даль бугристое вспаханное поле. «Понтиак» с включенными фарами стоял на обочине раскисшей от дождей грунтовой дороги, фарами освещая место захоронения. Архипов молча выбрасывал наверх землю, крякал от натуги, подрубая топором корни деревьев. Бирюков затягивался табачным дымом и думал о том, что финальные события, развернувшиеся в «Камее» прошлым вечером, принесли больше разочарований, чем радости победы.
   Да, он чудом остался жив. Не включи Архипов систему автоматического пожаротушения и вытяжную вентиляцию, Бирюков, отрезанный, зажатый огнем в конце коридора, задохнулся бы ядовитым дымом, а потом, уже мертвый, поджарился, как баран на вертеле. В бутылках, превращенных в зажигательные бомбы, был не бензин, а растворитель, который удалось легко потушить. И еще одно приятное обстоятельство: пару часов назад Бирюков стал весьма обеспеченным человеком, получив наличманом почти полмиллиона баксов. Но возникал один неприятный вопрос: успеет ли он истратить кучу денег, если друзья Горобца выдут на его след и жить останется всего ничего? Это даже не вопрос, это тема для докторской диссертации.
   Итак, что же в сухом остатке? Горобца взять живым не удалось. А теперь ему, мертвому, язык не развяжешь. В «Камее» осталось несколько трупов, люди Горобца. Ремизова, начальника службы охраны комбината минеральных удобрений, уже похоронили. Этого типа Бирюков видел всего дважды, да и то мельком, но запомнил хорошо, как никак он художник, должен иметь профессиональную память на лица.
   Один из трупов, оставшихся в галерее, обгорел так, будто полежал несколько минут в печи крематория. Остальные братки сохранились лучше, но от этого толку мало. Никто из парней не имел при себе документов, ни водительских прав, ни паспортов, ни завалящей справки из поликлиники или РЭУ. Значит, установить личности погибших трудно. В милицейской картотеке наверняка есть их фотографии и пальчики. Можно проверить, кому принадлежит автомобиль «Ауди». Впрочем, и тут вероятность удачи ничтожно мала. Машина наверняка записана на какую-нибудь деревенскую старушку или старика инвалида.
   Самое крупное разочарование ждало Бирюкова, когда он проверил карманы Горобца. Ни паспорта, ни прав, ни пропуска в библиотеку. Что и вовсе удивительно, нет мобильного телефона и записной книжки. Нашелся бумажник, в котором лежали мелкие деньги и десяток визитных карточек, некогда принадлежавших разным людям: директору завода строительных конструкций, бухгалтеру консалтинговой фирмы и так далее. Какое отношение все эти личности имели к Горобцу, большой вопрос. В нагрудном кармане пиджака пропуск на территорию акционерного общества «Гранит – Садко», выписанный на имя Горобца с вклеенной фотографией. Второй корпус, третий этаж, триста восьмая комната. В правом нижнем углу мелким шрифтом набран адрес акционерного общества: Московская область, поселок Заря. И еще брелок, на стальном кольце которого несколько ключей. Отдельно от связки фигурный ключ на шнурке из черной бархатной ткани. И снова вопрос: какие двери отпирают эти ключи? Поди узнай.
   – Фу, упарился, – Архипов воткнул лопату в землю, присев на край могилы, свесил вниз ноги. – До сих пор не могу поверить, что все кончилось.
   – И не верь, – отозвался Бирюков. – Потому что до конца далеко. Тот человек, который называл себя Горобцом, кто он? Сколько живых сообщников еще топчет землю? И вообще что ты знаешь о нем? Он рассказал несколько сказок, из которых вытекает, что живет он в Польше, много ездит по Европе, время от времени наезжает в Москву. Псевдо дипломат Сахно рассказывал похожую историю. Работает в посольстве, часто мотается в Москву… И что? Как выяснилось, все это туфта на машинном масле. Ладно, хватит о грустном. Давай я лучше покопаю.
   – Сиди, отдыхай, – махнул рукой Архипов. – Люди, проглотившие столько кубометров дыма, неделю пластом лежат, а не землю роют.
   Он спрыгнул в яму, вытащил из земли штык лопаты и, вздохнув, принялся за работу. Бирюков вытащил из пачки новую сигарету.
   – Яма должна получиться глубокой, чтобы ее не раскопала бродячие собаки или грызуны.
   – Она и получится глубокой, – ответил из могилы Архипов.
   Бирюков подумал, что план, придуманный им еще в «Камее» даст возможность для небольшой передышки, а там видно будет, в каком направлении следует вести поиски и что делать дальше. Согласно этому плану, Горобец бесследно исчезает вместе с деньгами. Сегодняшним утром в картинной галереи должны появиться искусствовед Лев Семенович Ванштейн, он должен составить подробную опись картин и скульптур, представленных на новой выставке. У Ванштейна свой ключ от служебной двери. В подвале и хранилище он наткнется на трупы и следы пожара. Вызовет милицию, которая по приезде обнаружит один труп на первом этаже «Камеи». Поднимется большой шум. Для начала оборвут домашний телефон хозяина «Камеи», побывают у него на квартире, но никого там не застанут. Возможно, прокурор, которому поручат дело, решит, что останки обгоревшего до костей человека, принадлежат именно Архипову, убитому и сожженному бандитами. Менты по своим каналам начнут поиски хозяина галереи, поиски, которые закончатся безрезультатно.