Страница:
– Много ли места нужно, чтобы разместить оборудование для производства фальшивок?
– Метров тридцать – вполне достаточно.
– Городская квартира подойдет?
– Вряд ли, – покачал головой Жора. – Печатный станок почти не шумит, но создает вибрацию. Соседи могут пожаловаться в РЭУ или ментам. Хорошее место – сухой и теплый ангар или уединенный загородный коттедж. Теперь скажи: откуда ты достал эти образцы?
– Пару месяцев назад один человек по фамилии Сульдин предложил мне купить партию таких долларов. Ну, я собирал деньги, то да се… Прошло время. А посредник повесился в собственной бане. Или ему помогли. Не известно. Я хотел бы выйти на изготовителя, вести разговор напрямую. Возможно, я получу скидку.
– Или петлю на шею. По моему мнению, деньги изготовлены за границей.
– Неужели ты не знаешь человека, способного сделать такую работу?
Маховик вытащил из ящика бумажку и нацарапал на ней три фамилии.
– Якубов, кличка Яша, – Жора зачеркнул фамилию. – Он был первоклассным специалистом, но уже седьмой год парится где-то Магаданом. Ему повесили червонец. И никаких амнистий. Далее Гриша Судаков. Тоже мимо. Судак умер три года назад от передозировки героина. Правда, с тех пор, как он стал накачиваться этой дрянью, Судак превратился в овощ, произрастающий на помойке. Зад себе не мог вытереть без посторонней помощи. И последний кандидат. Артем Гераскин. Три месяца назад он погиб в автомобильной аварии. Я сам ходил на похороны Герасима, нес венок и стоял у гроба. Нелепая случайность. Его «Лексус» выскочил на встречную полосу и столкнулся с «КАМАЗом»… Да, не один я такой везучий.
Маховик вычеркнул из списка последнюю фамилию.
– Вот тебе и все кандидаты, – сказал он. – Других нет.
– Это точно? – Бирюков не мог скрыть разочарования. – Возможно, существует какой-нибудь спец в Питере или другом городе? Человек, которого ты не знаешь?
– Нет такого человека. Иначе я хотя бы слышал о нем краем уха. Говорю тебе: банкноты изготовлены где-то за бугром.
– Послушать тебя, так это очень простая технология.
– На словах все просто. А мастеров нет. Если бы моя рука вдруг взяла и отросла, как хвост у ящерицы… Возможно, я попробовал бы сделать что-то похожее. Но руки у людей не отрастают.
Бирюков сел на старую продавленную софу. Сейчас он ощущал себя человеком, потерпевшим жестокое поражение. Должен был попереть фарт, а он пролетел, как фанера. Впрочем, еще не вечер. Адвокат Пенкин, надо думать, не сидит, сложа руки. Телефонный звонок, стилизованный под мотив песни «Подмосковные вечера», вывел Бирюкова из глубокой задумчивости. Покопавшись в кармане, он достал трубку.
– Але, это ты? – голос Панова звучал весело. – Хорошо слышно? Как самочувствие? Вот и чудненько. Я как раз развязался с делами. Мы можем встретиться хоть сегодня вечером и совершить наш маленький обмен. Твои бабки уже при мне.
– Ничего не получится. Ни сегодня, ни в ближайшее время не смогу уделить тебе ни минуты.
Панов хмыкнул в трубку.
– Чувак, кажется, ты не понял. Мне нужны мои фантики. Когда я зову кого-то, люди бегут ко мне на цырлах. Случается, по дороге штаны теряют. Потому что боятся опоздать.
– Я штанов не потеряю, потому что не стану никуда спешить. Мы совершим наш обмен, но сейчас мне просто не до тебя.
– Ты стал таким крутым?
– Просто занят художественным творчеством, не задумываясь соврал Бирюков. – Только вчера получил заказ из мэрии. Требуют полотно Юрия Долгорукого на коне. Уже внесли предоплату.
– Насчет Юрия Долгорукого… Я тебе почти поверил. Но вот насчет предоплаты. Из самой мэрии…
– Я серьезно.
– Ты хочешь нашей ссоры? – сладко пропел Панов. – Люди, которые со мной ругаются, почему-то долго не живут. Такая вот, братан, фигня. Ты что, сам себе враг? Тебя бешеная корова укусили? Или ты заговорен от пули?
– Я сказал: у меня нет времени. Ни с тобой встречаться, ни заниматься художественным трепом. Юрий Долгорукий все время отнимает. Скоро сам тебя найду. И тогда мы обменяем деньги.
– Меня найдешь? Каким макаром? – удивился Панов.
– Мир не так велик, как тебе кажется.
– Хорошо. Я вижу, ты что-то задумал. Но я дам тебе немного времени на раздумье. Остуди головку, паря, взвесь свои шансы и прими правильное решение. Я жду положительно ответа.
В трубке запикали короткие гудки.
– У тебя что, проблемы? – спросил Маховик, убирая в стол свои инструменты. – Может быть, нужна помощь?
– Маленькая бытовая неприятность, – покачал головой Бирюков, решив, что просить помощи у однорукого инвалида, ниже человеческого достоинства. – С этим делом сам разберусь.
Бирюков достал из кармана и повертел в руках пропуск на территорию акционерного общества «Гранит – Садко», найденный в кармане Самойлова. Через регистрационную палату Московской области удалось выяснить, что прежние года рядом с поселком Заря находился номерной «почтовый ящик» Министерства обороны, занимавшейся разработкой то ли ручных гранатометов, то ли приборов ночного видения. Несколько лет назад предприятие благополучно прекратило свое существование. Но склады и производственные площади пустовали недолго, появилось некое АО, наладившее выпуск картонной тары.
Но избыток производственных и офисных площадей оставался, «Гранит – Садко» сдавало помещения арендаторам из Москвы и области. Место во всех отношениях привлекательное. До Москвы четь более тридцати километров, хорошая дорога, умеренная арендная плата. В поселке Заря менты не пасутся стадами, значит, никаких поборов. Парни из ФСБ туда носа не суют, потому что им нечего делать в частной лавочке, которая занята выпуском картонной тары. Почему бы в этом «Граните» не разместить небольшую типографию? В свое время эта мысль наверняка посещала Самойлова…
– Вот если бы ты мне помог по другой части, – сказал Бирюков. – Позарез нужен человек, который хорошо разбирается в замках.
– Ты о чем?
– Под Москвой есть одна шарашка, которая занимается спекуляцией левым спиртом, – соврал Бирюков. – По моим сведениям, черный нал там хранят в кабинете директора. Чуть ли не в его письменном столе. Из охраны вахтер внизу. Вот если бы кто-то помог мне открыть пару дверей… Если бабки действительно там, в кабинете, твой человек получит треть от общей суммы. Если денег на месте не окажется, я заплачу ему две штуки баксов за труды и потерянное время. И еще скажу «спасибо».
– Ну, на такое дело один человек подпишется, он как раз ищет работу, – ответил Маховик. – Зовут его Виталий Жуков. Просто Жук. Позвони вечером. Я вас сведу, и вы потолкуете один на один.
До старого московского кладбища, где похоронен сын Алексей, Олег Сергеевич Покровский доехал не на такси, а на автобусе. Спешить было некуда, потому что все малые и большие дела сделаны, а сидеть на чемоданах и пялиться в экран телевизора, слишком скучное занятие. Накрапывал мелкий дождик, у ворот несколько теток, спрятавшись под зонтами, разложили на почерневших ящиках самодельные венки из елового лапника, букетики искусственных цветов, свечи и лампадки. Покровский завернул в магазин, расположенный рядом с конторой «Ритуал», выбрал большую корзину живых гвоздик, через ворота прошел на территорию кладбища. У входа тянулись ряды старинных могил, дальше начиналась «аллея героев», стройные ряды черных гранитных надгробий, похожих одно на другое, на которых были высечены имена и мужественные лица парней, молодых бандитов, перестрелявших, повзрывавших и порезавших друг другу глотки ради денег. Покровский неторопливо дошагал до высокого постамента, на котором установили памятник некоему Савкину, высеченный из светло серого мрамора. Остановился, задрал голову кверху.
На этом старинном кладбище давно запретили делать новые захоронения, но места для богатых или влиятельных граждан чудесным образом находились. Савкин, выполненный скульптором в натуральную величину, спокойный и величественный, сидел в кресле с высокой прямой спинкой и, положив подбородок на раскрытую ладонь, задумчиво смотрел куда-то. Покровский не знал покойного лично, но слышал, что Савкин в течение почти двух десятков лет бессменно руководил одной из столичных плодово-овощных баз, и был вынужден уйти с должности, когда на него завели уголовное дело. От прокуроров директор легко откупился, а вот больное сердце подвело беднягу. Голову Савкина основательно загадили расплодившиеся на кладбище вороны, по лицу катились дождевые капли. Казалось, он плакал от обиды на злых людей, не давших пожить по-человечески.
Свернув с основной аллеи направо, Покровский прошел еще метров двести, не встретив ни единого человека. Он остановился у ограды знакомой могилы, открыл калитку. Дождь затих, но с ветвей старых берез вниз летели тяжелые капли влаги. Поодаль, метрах в пятнадцати Покровский удел двух мужчин. Один в плаще, другой в короткой куртке и кожаных штанах. С непокрытыми головами они стояли за оградой могилы лицами к памятнику, поминали кого-то из своих близких. Тот, что в плаще, высокий бритый наголо, прикладывался к горлышку металлической фляжки. Другой, ростом пониже, засунул руки в карманы и склонил голову.
– Вот я и пришел, Алешка, – тихо, чтобы не услышали посторонние люди, сказал Покровский. – Здравствуй. Тебе сегодня двадцать восемь стукнуло. Ты не забыл? Вот и я помню. Ну, как ты тут, скучно?
В цветнике разрослись фиолетовые уже увядшие астры. На высокой доске коричневого гранита выбиты даты рождения и смерти сына, чуть выше его лицо. Гравер немного перестарался, выполняя заказ. В его представлении усопшие обязаны смотреться лучше, чем они выглядели при жизни. Он делал портрет сына с большой фотографии и скорректировал изображение по своему вкусу. Большие оттопыренные уши Алешки уменьшились, узкий подбородок сделался сильным, волевым, тускло серые глаза увеличились раза в полтора, стали темными и очень выразительными. Но в целом сходство сохранилось, поэтому отец остался доволен работой.
– Погодка сегодня, Алешка, не та, что в прошлый раз, – прошептал Покровский. – Но ничего, переживем.
Он поставил на цветник корзину цветов. Расстегнув «молнию» сумки, достал бутылку водки, пару бутербродов и два стакана. Открутил пробку, наполнив под ободок первый стакан, накрыл его сверху бутербродом и поставил на цоколь могильной плиты. Покровский налил водки себе.
– Спи спокойно, Алешка.
Он и прикончил водку в два глотка, расстелил на скамейке целлофановый пакет, присев на сухое место, прикурил сигарету. Покровский не спеша съел бутерброд, стряхнул с подбородка хлебные крошки. Хотелось многое сказать сыну. Сказать о главном, о том, что он уезжает далеко. И теперь, наверное, не скоро появится на кладбище. Если вообще появится ли. Слова застряли в горле, на глаза навернулись слезы. В сумке лежала герметичная алюминиевая баночка, в которую Покровский положит землю с могилы сына. И эта земля всегда будет с ним…
Когда дело пахло неплохими деньгами, адвокат Михаил Михайлович Пенкин не терял времени понапрасну. С вечера он договорился с соседом по подъезду, знакомым автомобилистом о том, что возьмет у него на полдня подержанную «БМВ». С раннего утра машина подъехал к подъезду, где жил Сергей Шаталов. Сидевший за рулем Пенкин вытащил мобильник, набрал номер.
– Ты Сережа Шаталов? – спросил адвокат, когда трубку сняли.
– А ты кто? – Шаталов подтянул трусы.
Он пребывал в самом скверном настроении. Мать, уходя на работу, оставила на тумбочке какую-то мелочь, которой едва хватит на пачку паршивых сигарет. Планы на день рисовались тусклые, безрадостные. Поле полудня можно зарулить на хату одной знакомой мочалки по имени Лера. Если повезет, разживешься на пиво или бутылку красного. Если не пофартит, хоть на паперть иди побираться.
– Меня зовут Михаил Михалыч. Тут во дворе сказали, что ты неплохо в машинах разбираешься, – ответил Пенкин. – Моя старушка что-то капризничает. Если поможешь завести, немного заработаешь. Я стою внизу, черная «ВМВ».
– Уже бегу. Сей момент.
Шаталов грохнул трубку на аппарат, на ходу натянул штаны и теплую кофту. С космической скоростью он сбежал вниз по лестнице, увидел перед подъездом пожилого мужика в очках и темную машину с поднятым капотом. Через десять минут выяснилось, что у машины маслом забрызганы свечи. Устранив эту пустяковую неисправность, Шаталов получил вполне достойную оплату, а Михаил Михайлович сделался его добрым знакомым.
– Прокатимся? – спросил адвокат. – У меня время есть. А у тебя как с этим делом.
– Чего-чего, а времени хватает.
Шаталов залез на переднее пассажирское сидение. Машина тронулась с места, описав круг по двору, выехала на дорогу. Пенкин, не любивший лихачеств, ехал не слишком быстро.
– У отца тоже была импортная тачка, «Фольксваген», – похвастался Шаталов. – Не новая, конечно. Я мог ее по винтику разобрать и собрать. А мать, когда отец сыграл в ящик, ее продала. Блин, до сих пор ей простить не могу. Свинья она после этого.
– Значит, автомобили – твое увлечение?
– Увлекаться нечем, – повесил нос Шаталов. – Тачки-то у меня нет.
– Ну, сегодня нет, а завтра, глядишь, появится, – загадочно улыбнулся юрист. – Кстати, ты уже завтракал? Вот видишь, и у меня крошки во рту не было. Тут одно кафе есть по дороге. Заглянем?
Кафе оказалось пивным погребком, где подавали холодное рыбные и мясные закуски и бочковое пиво, такое холодное, что ломило зубы. Юрист заказал себе омлет и чашку кофе, Шаталов, у которого разбежались глаза, взял литровый графин пива и чищеные креветки под майонезом. Когда графин опустел, Пенкин, не любивший долго ходить вокруг да около, позвал официанта, заказал еще пива и креветок для своего молодого друга и преступил к делу.
– Я адвокат, защищаю людей попавших в беду, – веско заявил Пенкин и для убедительности показал удостоверение Московской городской коллегии адвокатов. – И так уж получилось, что именно сейчас я представляю интересы некоего Леонида Бирюкова. Да, да, того самого человека, которого тебя заставляли опознать в прокуратуре. Он хороший человек, но попал в затруднительное положение. Только потому, что ты ночью во время перестрелки у гаражей увидел какого-то типа, который внешне немного, самую малость, напоминал Бирюкова. Но ты моего клиента, как честный человек, не опознал.
– А, вот вы чего… А сказали машину починить.
– Ну, мне просто хотелось познакомиться с тобой поближе. Понять, что ты за личность. Вижу, парень ты приличный. Вдобавок ко всему безлошадный автомобилист.
Нахмурившись, Шаталов раздавил вилкой креветку и размазывал по тарелке майонез.
– Они там в прокуратуре уже составили новый протокол, – сказал он. – Заставили меня его подмахнуть.
– Это дело поправимое, – улыбнулся Пенкин. – Как подписал, так и откажешься от показаний. Говорю же, пустяк. Плевое дело. А вот на этом пустяке ты сможешь хорошо заработать. Ну, деньги в наше время – навоз. А вот импортная тачка, вроде той, на которой ты только что прокатился, – это вещь. Плюс к тому немного наличных. Девочек мороженым угостишь.
– Это вы серьезно? – глаза Шаталова в полумраке погребка загорелись как угли. – Серьезно насчет тачки?
– Пенкин юмора не понимает и сам шутить не любит. Ну, новую машину предоставить тебе, конечно, не могу. У моего клиента деньги из ширинки не сыплются. А вот пяти-годовалую «БМВ» третьей серии… Пожалуй, это нам по карману. Ну, что скажешь?
– Я готов… Я сделаю… А что надо?
– Ты закусывай, и пиво пей, – кивнул Пенкин. – Детали после обсудим. И машину посмотрим. У меня одна тачка уже есть на примете. Хорошая.
– Простите, в вас стакана не найдется.
Покровский вздрогнул и поднял взгляд. Двое мужчин, несколько минут назад стоявшие поодаль, подошли к могиле сына. Тот, что в кожаных штанах, открыл калитку. Остановился, вытер кулаком покрасневший нос.
– Вот, пожалуйста, – поднявшись с лавочки, Покровский протянул свой пустой стакан названному гостю. – Оставьте себе. Мне он больше не нужен.
Панов взял стакан, сунул его в карман куртки. Прочитал надпись на надгробье, тяжело вздохнул и скорчил скорбную морду.
– Сына похоронили? – спросил он и шлепнул ладонями по бедрам, обтянутым кожаными штанами. Звук получался смачный. Будто бьешь по морде любимую женщину. – Это несправедливо, когда дети раньше родителей умирают.
– Несправедливо, – механически согласился Покровский, приметив на пальце Панова татуировку, напоминающую перстень с черепом на светлом фоне.
– Но где в этом мире хоть капля справедливости? – переключился на философский лад Панов. – Ищи ее с фонарями.
Он наклонился к земле, якобы поправить слегка завалившуюся на бок корзину с цветами, неосторожным движением смахнул с цоколя стакан с водкой, накрытый бутербродом. Стоявший за его спиной Валерий Ищенко, воспользовавшись тем, что внимание Покровского отвлечено досадным недоразумением, выудил из кармана плаща флакон с толстыми стенками из-под тройного одеколона. Флакон был наполнен каустической содой и плотно закупорен пробкой. К его горлышку Ищенко привязал короткий плетеный шнур из капроновой веревки, получилось что-то вроде кистеня.
– Ой, извините, – смутился Панов.
– Ничего, все в порядке, – сказал Покровский, посмотрев на разлитый стакан водки. – У меня еще есть грамм сто. Я налью.
Меньше всего сейчас хотелось затевать перебранку или пустой спор.
– Я виноват…
– Ничего страшного, – повторил Покровский и постарался перевести разговор на другую тему. – Скажите, у вас тут кто-то из близких похоронен?
Панов не ответил, он согнулся над могилой, доставая упавший стакан из-за цоколя памятника.
– У нас тут никого нет, – Ищенко шагнул вперед, держа правую руку за спиной. – Мы тебя ждали.
Покровский замолчал, не зная, что ответить. Он хотел поднять руку, чтобы защититься, но не успел даже пошевелиться. В следующее мгновение флакон прочертил в воздухе короткую дугу. Врезался в голову Покровского чуть выше виска и разлетелся вдребезги. Панов засмеялся. Он видел, как жертва неловко спиной, повалилась сначала на лавку, затем на мокрую землю. Удар оказался тяжелым, прицельным, он вырубил Покровского в одно мгновение. Но уже через минуту он очнулся от нестерпимого жжения на шее и левой стороне лица.
Панов поставил подметку ботинка на горло Покровского. Тот захрипел, до конца не понимая, что же случилось. Нужно подать голос, позвать на помощь сторожа или посетителя, случайно оказавшегося рядом. Кровь залила глаза, стекала за ворот рубахи. Глубокие порезы, оставленные на голове «розочкой» разбитого флакона, забились липкой грязью, в голове шумело, а подметка ботинка мешала дышать. Но хуже всего, что лицо и шею залила какая-то химия, содержавшаяся в разбитом пузырьке. Жидкость нестерпимо жгла кожу, которая покраснела и пошли мелкими водяными пузыри, напоминающими прыщи.
– Убери ногу, – выдавил из себя Покровский. – По… Пожалуйста.
Ищенко, наклонившись над жертвой, ловко обшарил карманы. Но не нашел ничего интересного. Отшвырнул в сторону тощий бумажник, ключи, мелкие деньги.
– Убери ногу.
– Тихо ты, паскуда, не шуми, – сказал Панов. – Тут не положено шуметь. Это кладбище. Место, где люди обрели вечный покой. А ты, гнида, всю малину обсираешь…
– У него ничего нет. Даже сотового телефона.
Ищенко выпрямился, вытер испарину рукавом плаща. Панов убрал ногу с горла своей жертвы, присел на лавочку и, прикурив сигарету, минуту молчал. Он курил, стряхивая пепел на лицо Покровского, покусывал губу, иногда сплевывал сквозь зубы. Покровский обхватил ладонями лицо, он чувствовал, как под подушечками пальцев лопаются водянистые прыщи, а кожа тонким чулком слезает с левой щеки, уха и шеи.
– С тобой пока не случилось ничего плохого, – наконец сказал Панов. – Немножко обжег морду. Поцарапался. И всех дел. Но может произойти страшное, непоправимое. Ты умный человек, поэтому ты жив, и я с тобой разговариваю. Да, ты умный… Самый умный из тех, кто имел дело с Архиповым. Жбан просто держал деньги в паршивых тайниках. Потому что не доверял ни банкам, ни людям, ни самому себе. Архипов сорил бабками направо и налево. Когда пришла пора платить за красивую жизнь, он ходил по миру с протянутой рукой. Наверняка и у тебя клянчил: Олег, пожертвуй на мое спасение, иначе мне башку открутят. Приходил?
Вместо ответа Покровский застонал громче.
– А ты незаметно двигал бабки за границу, – Панов раздавил окурок о рубашку Покровского, прожег дырку. – И мы ничего не могли с тобой поделать, не могли помешать. Потому что ты был самый ценный кадр в этой команде. Я правильно излагаю?
Покровский держался за лицо, скрипел зубами, прилагая все силы, чтобы не вырубиться от боли.
– Я был в деле с самого его начала до конца. На вас не наезжали бандиты, вас не трогали менты, потому что ваши задницы оставались прикрытыми. Без вашего ведома. Вас берегли. Вам отстегивали высокий процент. Но теперь все кончилось. Потому что все на свете кончается. Так случилось. Не по моей воле. А теперь я хочу, чтобы ты один из всех этих мудаков остался жив. Ты подлечишь морду и уедешь к своим деньгам, чтобы не вспоминать все это дерьмо. Договорились?
– Договорились, – Покровский снова застонал. – Что вы хотите?
– Мне нужно знать, где сейчас прячется Архипов. И не лепи горбатого, будто он сдох. Подумай… Всего несколько слов, и мы расстанемся навсегда. И больше не встретимся. Твои царапины скоро заживут, и ты снова будешь нравиться девушкам. Впрочем, девки и так придут от тебя в восторг. Под человека с такими деньгами ляжет любая лярва. Ну, где он? Я жду.
– Я читал, будто Архипов погиб. Сгорел во время пожара в его галереи.
– Ты в своем репертуаре. Об этом я тоже читал. Так где он?
Ищенко стоял за могильной оградой. Он озирался по сторонам, вздыхал, понимая, что путного разговора все равно не получится. Они с Пановым ждали появления Покровского с раннего утра, знали, что в день рождение сына он обязательно появится. И вот дождались…
– Он погиб, – прошептал Покровский.
– Ты меня разочаровал, земляк. Это твое последнее слово?
– Я точно знаю, что он умер. Вы напрасно старались. Если бы Игорь остался жив, ты, скот, хрен бы чего из меня вытянул. Все равно бы отсосал…
– Мы зря потеряли время. Какая же ты тварь.
Панов плюнул, вытащил нож с обоюдоострым клинком, пластмассовой наборной рукояткой и медным тыльником. Задрал рубаху Покровского, полоснул его клинком по животу. Но Покровский уже не чувствовал боли. Он впал в пространное полуобморочное состояние. Панов взял нож обратным хватом, нагнулся и вогнал лезвие под ребро, точно в печень. И повернул рукоятку на девяносто градусов.
Глава двадцать первая
– Метров тридцать – вполне достаточно.
– Городская квартира подойдет?
– Вряд ли, – покачал головой Жора. – Печатный станок почти не шумит, но создает вибрацию. Соседи могут пожаловаться в РЭУ или ментам. Хорошее место – сухой и теплый ангар или уединенный загородный коттедж. Теперь скажи: откуда ты достал эти образцы?
– Пару месяцев назад один человек по фамилии Сульдин предложил мне купить партию таких долларов. Ну, я собирал деньги, то да се… Прошло время. А посредник повесился в собственной бане. Или ему помогли. Не известно. Я хотел бы выйти на изготовителя, вести разговор напрямую. Возможно, я получу скидку.
– Или петлю на шею. По моему мнению, деньги изготовлены за границей.
– Неужели ты не знаешь человека, способного сделать такую работу?
***
Маховик вытащил из ящика бумажку и нацарапал на ней три фамилии.
– Якубов, кличка Яша, – Жора зачеркнул фамилию. – Он был первоклассным специалистом, но уже седьмой год парится где-то Магаданом. Ему повесили червонец. И никаких амнистий. Далее Гриша Судаков. Тоже мимо. Судак умер три года назад от передозировки героина. Правда, с тех пор, как он стал накачиваться этой дрянью, Судак превратился в овощ, произрастающий на помойке. Зад себе не мог вытереть без посторонней помощи. И последний кандидат. Артем Гераскин. Три месяца назад он погиб в автомобильной аварии. Я сам ходил на похороны Герасима, нес венок и стоял у гроба. Нелепая случайность. Его «Лексус» выскочил на встречную полосу и столкнулся с «КАМАЗом»… Да, не один я такой везучий.
Маховик вычеркнул из списка последнюю фамилию.
– Вот тебе и все кандидаты, – сказал он. – Других нет.
– Это точно? – Бирюков не мог скрыть разочарования. – Возможно, существует какой-нибудь спец в Питере или другом городе? Человек, которого ты не знаешь?
– Нет такого человека. Иначе я хотя бы слышал о нем краем уха. Говорю тебе: банкноты изготовлены где-то за бугром.
– Послушать тебя, так это очень простая технология.
– На словах все просто. А мастеров нет. Если бы моя рука вдруг взяла и отросла, как хвост у ящерицы… Возможно, я попробовал бы сделать что-то похожее. Но руки у людей не отрастают.
Бирюков сел на старую продавленную софу. Сейчас он ощущал себя человеком, потерпевшим жестокое поражение. Должен был попереть фарт, а он пролетел, как фанера. Впрочем, еще не вечер. Адвокат Пенкин, надо думать, не сидит, сложа руки. Телефонный звонок, стилизованный под мотив песни «Подмосковные вечера», вывел Бирюкова из глубокой задумчивости. Покопавшись в кармане, он достал трубку.
– Але, это ты? – голос Панова звучал весело. – Хорошо слышно? Как самочувствие? Вот и чудненько. Я как раз развязался с делами. Мы можем встретиться хоть сегодня вечером и совершить наш маленький обмен. Твои бабки уже при мне.
– Ничего не получится. Ни сегодня, ни в ближайшее время не смогу уделить тебе ни минуты.
Панов хмыкнул в трубку.
– Чувак, кажется, ты не понял. Мне нужны мои фантики. Когда я зову кого-то, люди бегут ко мне на цырлах. Случается, по дороге штаны теряют. Потому что боятся опоздать.
– Я штанов не потеряю, потому что не стану никуда спешить. Мы совершим наш обмен, но сейчас мне просто не до тебя.
– Ты стал таким крутым?
– Просто занят художественным творчеством, не задумываясь соврал Бирюков. – Только вчера получил заказ из мэрии. Требуют полотно Юрия Долгорукого на коне. Уже внесли предоплату.
– Насчет Юрия Долгорукого… Я тебе почти поверил. Но вот насчет предоплаты. Из самой мэрии…
– Я серьезно.
– Ты хочешь нашей ссоры? – сладко пропел Панов. – Люди, которые со мной ругаются, почему-то долго не живут. Такая вот, братан, фигня. Ты что, сам себе враг? Тебя бешеная корова укусили? Или ты заговорен от пули?
– Я сказал: у меня нет времени. Ни с тобой встречаться, ни заниматься художественным трепом. Юрий Долгорукий все время отнимает. Скоро сам тебя найду. И тогда мы обменяем деньги.
– Меня найдешь? Каким макаром? – удивился Панов.
– Мир не так велик, как тебе кажется.
– Хорошо. Я вижу, ты что-то задумал. Но я дам тебе немного времени на раздумье. Остуди головку, паря, взвесь свои шансы и прими правильное решение. Я жду положительно ответа.
В трубке запикали короткие гудки.
– У тебя что, проблемы? – спросил Маховик, убирая в стол свои инструменты. – Может быть, нужна помощь?
– Маленькая бытовая неприятность, – покачал головой Бирюков, решив, что просить помощи у однорукого инвалида, ниже человеческого достоинства. – С этим делом сам разберусь.
Бирюков достал из кармана и повертел в руках пропуск на территорию акционерного общества «Гранит – Садко», найденный в кармане Самойлова. Через регистрационную палату Московской области удалось выяснить, что прежние года рядом с поселком Заря находился номерной «почтовый ящик» Министерства обороны, занимавшейся разработкой то ли ручных гранатометов, то ли приборов ночного видения. Несколько лет назад предприятие благополучно прекратило свое существование. Но склады и производственные площади пустовали недолго, появилось некое АО, наладившее выпуск картонной тары.
Но избыток производственных и офисных площадей оставался, «Гранит – Садко» сдавало помещения арендаторам из Москвы и области. Место во всех отношениях привлекательное. До Москвы четь более тридцати километров, хорошая дорога, умеренная арендная плата. В поселке Заря менты не пасутся стадами, значит, никаких поборов. Парни из ФСБ туда носа не суют, потому что им нечего делать в частной лавочке, которая занята выпуском картонной тары. Почему бы в этом «Граните» не разместить небольшую типографию? В свое время эта мысль наверняка посещала Самойлова…
– Вот если бы ты мне помог по другой части, – сказал Бирюков. – Позарез нужен человек, который хорошо разбирается в замках.
– Ты о чем?
– Под Москвой есть одна шарашка, которая занимается спекуляцией левым спиртом, – соврал Бирюков. – По моим сведениям, черный нал там хранят в кабинете директора. Чуть ли не в его письменном столе. Из охраны вахтер внизу. Вот если бы кто-то помог мне открыть пару дверей… Если бабки действительно там, в кабинете, твой человек получит треть от общей суммы. Если денег на месте не окажется, я заплачу ему две штуки баксов за труды и потерянное время. И еще скажу «спасибо».
– Ну, на такое дело один человек подпишется, он как раз ищет работу, – ответил Маховик. – Зовут его Виталий Жуков. Просто Жук. Позвони вечером. Я вас сведу, и вы потолкуете один на один.
***
До старого московского кладбища, где похоронен сын Алексей, Олег Сергеевич Покровский доехал не на такси, а на автобусе. Спешить было некуда, потому что все малые и большие дела сделаны, а сидеть на чемоданах и пялиться в экран телевизора, слишком скучное занятие. Накрапывал мелкий дождик, у ворот несколько теток, спрятавшись под зонтами, разложили на почерневших ящиках самодельные венки из елового лапника, букетики искусственных цветов, свечи и лампадки. Покровский завернул в магазин, расположенный рядом с конторой «Ритуал», выбрал большую корзину живых гвоздик, через ворота прошел на территорию кладбища. У входа тянулись ряды старинных могил, дальше начиналась «аллея героев», стройные ряды черных гранитных надгробий, похожих одно на другое, на которых были высечены имена и мужественные лица парней, молодых бандитов, перестрелявших, повзрывавших и порезавших друг другу глотки ради денег. Покровский неторопливо дошагал до высокого постамента, на котором установили памятник некоему Савкину, высеченный из светло серого мрамора. Остановился, задрал голову кверху.
На этом старинном кладбище давно запретили делать новые захоронения, но места для богатых или влиятельных граждан чудесным образом находились. Савкин, выполненный скульптором в натуральную величину, спокойный и величественный, сидел в кресле с высокой прямой спинкой и, положив подбородок на раскрытую ладонь, задумчиво смотрел куда-то. Покровский не знал покойного лично, но слышал, что Савкин в течение почти двух десятков лет бессменно руководил одной из столичных плодово-овощных баз, и был вынужден уйти с должности, когда на него завели уголовное дело. От прокуроров директор легко откупился, а вот больное сердце подвело беднягу. Голову Савкина основательно загадили расплодившиеся на кладбище вороны, по лицу катились дождевые капли. Казалось, он плакал от обиды на злых людей, не давших пожить по-человечески.
Свернув с основной аллеи направо, Покровский прошел еще метров двести, не встретив ни единого человека. Он остановился у ограды знакомой могилы, открыл калитку. Дождь затих, но с ветвей старых берез вниз летели тяжелые капли влаги. Поодаль, метрах в пятнадцати Покровский удел двух мужчин. Один в плаще, другой в короткой куртке и кожаных штанах. С непокрытыми головами они стояли за оградой могилы лицами к памятнику, поминали кого-то из своих близких. Тот, что в плаще, высокий бритый наголо, прикладывался к горлышку металлической фляжки. Другой, ростом пониже, засунул руки в карманы и склонил голову.
– Вот я и пришел, Алешка, – тихо, чтобы не услышали посторонние люди, сказал Покровский. – Здравствуй. Тебе сегодня двадцать восемь стукнуло. Ты не забыл? Вот и я помню. Ну, как ты тут, скучно?
В цветнике разрослись фиолетовые уже увядшие астры. На высокой доске коричневого гранита выбиты даты рождения и смерти сына, чуть выше его лицо. Гравер немного перестарался, выполняя заказ. В его представлении усопшие обязаны смотреться лучше, чем они выглядели при жизни. Он делал портрет сына с большой фотографии и скорректировал изображение по своему вкусу. Большие оттопыренные уши Алешки уменьшились, узкий подбородок сделался сильным, волевым, тускло серые глаза увеличились раза в полтора, стали темными и очень выразительными. Но в целом сходство сохранилось, поэтому отец остался доволен работой.
– Погодка сегодня, Алешка, не та, что в прошлый раз, – прошептал Покровский. – Но ничего, переживем.
Он поставил на цветник корзину цветов. Расстегнув «молнию» сумки, достал бутылку водки, пару бутербродов и два стакана. Открутил пробку, наполнив под ободок первый стакан, накрыл его сверху бутербродом и поставил на цоколь могильной плиты. Покровский налил водки себе.
– Спи спокойно, Алешка.
Он и прикончил водку в два глотка, расстелил на скамейке целлофановый пакет, присев на сухое место, прикурил сигарету. Покровский не спеша съел бутерброд, стряхнул с подбородка хлебные крошки. Хотелось многое сказать сыну. Сказать о главном, о том, что он уезжает далеко. И теперь, наверное, не скоро появится на кладбище. Если вообще появится ли. Слова застряли в горле, на глаза навернулись слезы. В сумке лежала герметичная алюминиевая баночка, в которую Покровский положит землю с могилы сына. И эта земля всегда будет с ним…
***
Когда дело пахло неплохими деньгами, адвокат Михаил Михайлович Пенкин не терял времени понапрасну. С вечера он договорился с соседом по подъезду, знакомым автомобилистом о том, что возьмет у него на полдня подержанную «БМВ». С раннего утра машина подъехал к подъезду, где жил Сергей Шаталов. Сидевший за рулем Пенкин вытащил мобильник, набрал номер.
– Ты Сережа Шаталов? – спросил адвокат, когда трубку сняли.
– А ты кто? – Шаталов подтянул трусы.
Он пребывал в самом скверном настроении. Мать, уходя на работу, оставила на тумбочке какую-то мелочь, которой едва хватит на пачку паршивых сигарет. Планы на день рисовались тусклые, безрадостные. Поле полудня можно зарулить на хату одной знакомой мочалки по имени Лера. Если повезет, разживешься на пиво или бутылку красного. Если не пофартит, хоть на паперть иди побираться.
– Меня зовут Михаил Михалыч. Тут во дворе сказали, что ты неплохо в машинах разбираешься, – ответил Пенкин. – Моя старушка что-то капризничает. Если поможешь завести, немного заработаешь. Я стою внизу, черная «ВМВ».
– Уже бегу. Сей момент.
Шаталов грохнул трубку на аппарат, на ходу натянул штаны и теплую кофту. С космической скоростью он сбежал вниз по лестнице, увидел перед подъездом пожилого мужика в очках и темную машину с поднятым капотом. Через десять минут выяснилось, что у машины маслом забрызганы свечи. Устранив эту пустяковую неисправность, Шаталов получил вполне достойную оплату, а Михаил Михайлович сделался его добрым знакомым.
– Прокатимся? – спросил адвокат. – У меня время есть. А у тебя как с этим делом.
– Чего-чего, а времени хватает.
Шаталов залез на переднее пассажирское сидение. Машина тронулась с места, описав круг по двору, выехала на дорогу. Пенкин, не любивший лихачеств, ехал не слишком быстро.
– У отца тоже была импортная тачка, «Фольксваген», – похвастался Шаталов. – Не новая, конечно. Я мог ее по винтику разобрать и собрать. А мать, когда отец сыграл в ящик, ее продала. Блин, до сих пор ей простить не могу. Свинья она после этого.
– Значит, автомобили – твое увлечение?
– Увлекаться нечем, – повесил нос Шаталов. – Тачки-то у меня нет.
– Ну, сегодня нет, а завтра, глядишь, появится, – загадочно улыбнулся юрист. – Кстати, ты уже завтракал? Вот видишь, и у меня крошки во рту не было. Тут одно кафе есть по дороге. Заглянем?
Кафе оказалось пивным погребком, где подавали холодное рыбные и мясные закуски и бочковое пиво, такое холодное, что ломило зубы. Юрист заказал себе омлет и чашку кофе, Шаталов, у которого разбежались глаза, взял литровый графин пива и чищеные креветки под майонезом. Когда графин опустел, Пенкин, не любивший долго ходить вокруг да около, позвал официанта, заказал еще пива и креветок для своего молодого друга и преступил к делу.
– Я адвокат, защищаю людей попавших в беду, – веско заявил Пенкин и для убедительности показал удостоверение Московской городской коллегии адвокатов. – И так уж получилось, что именно сейчас я представляю интересы некоего Леонида Бирюкова. Да, да, того самого человека, которого тебя заставляли опознать в прокуратуре. Он хороший человек, но попал в затруднительное положение. Только потому, что ты ночью во время перестрелки у гаражей увидел какого-то типа, который внешне немного, самую малость, напоминал Бирюкова. Но ты моего клиента, как честный человек, не опознал.
– А, вот вы чего… А сказали машину починить.
– Ну, мне просто хотелось познакомиться с тобой поближе. Понять, что ты за личность. Вижу, парень ты приличный. Вдобавок ко всему безлошадный автомобилист.
Нахмурившись, Шаталов раздавил вилкой креветку и размазывал по тарелке майонез.
– Они там в прокуратуре уже составили новый протокол, – сказал он. – Заставили меня его подмахнуть.
– Это дело поправимое, – улыбнулся Пенкин. – Как подписал, так и откажешься от показаний. Говорю же, пустяк. Плевое дело. А вот на этом пустяке ты сможешь хорошо заработать. Ну, деньги в наше время – навоз. А вот импортная тачка, вроде той, на которой ты только что прокатился, – это вещь. Плюс к тому немного наличных. Девочек мороженым угостишь.
– Это вы серьезно? – глаза Шаталова в полумраке погребка загорелись как угли. – Серьезно насчет тачки?
– Пенкин юмора не понимает и сам шутить не любит. Ну, новую машину предоставить тебе, конечно, не могу. У моего клиента деньги из ширинки не сыплются. А вот пяти-годовалую «БМВ» третьей серии… Пожалуй, это нам по карману. Ну, что скажешь?
– Я готов… Я сделаю… А что надо?
– Ты закусывай, и пиво пей, – кивнул Пенкин. – Детали после обсудим. И машину посмотрим. У меня одна тачка уже есть на примете. Хорошая.
***
– Простите, в вас стакана не найдется.
Покровский вздрогнул и поднял взгляд. Двое мужчин, несколько минут назад стоявшие поодаль, подошли к могиле сына. Тот, что в кожаных штанах, открыл калитку. Остановился, вытер кулаком покрасневший нос.
– Вот, пожалуйста, – поднявшись с лавочки, Покровский протянул свой пустой стакан названному гостю. – Оставьте себе. Мне он больше не нужен.
Панов взял стакан, сунул его в карман куртки. Прочитал надпись на надгробье, тяжело вздохнул и скорчил скорбную морду.
– Сына похоронили? – спросил он и шлепнул ладонями по бедрам, обтянутым кожаными штанами. Звук получался смачный. Будто бьешь по морде любимую женщину. – Это несправедливо, когда дети раньше родителей умирают.
– Несправедливо, – механически согласился Покровский, приметив на пальце Панова татуировку, напоминающую перстень с черепом на светлом фоне.
– Но где в этом мире хоть капля справедливости? – переключился на философский лад Панов. – Ищи ее с фонарями.
Он наклонился к земле, якобы поправить слегка завалившуюся на бок корзину с цветами, неосторожным движением смахнул с цоколя стакан с водкой, накрытый бутербродом. Стоявший за его спиной Валерий Ищенко, воспользовавшись тем, что внимание Покровского отвлечено досадным недоразумением, выудил из кармана плаща флакон с толстыми стенками из-под тройного одеколона. Флакон был наполнен каустической содой и плотно закупорен пробкой. К его горлышку Ищенко привязал короткий плетеный шнур из капроновой веревки, получилось что-то вроде кистеня.
– Ой, извините, – смутился Панов.
– Ничего, все в порядке, – сказал Покровский, посмотрев на разлитый стакан водки. – У меня еще есть грамм сто. Я налью.
Меньше всего сейчас хотелось затевать перебранку или пустой спор.
– Я виноват…
– Ничего страшного, – повторил Покровский и постарался перевести разговор на другую тему. – Скажите, у вас тут кто-то из близких похоронен?
Панов не ответил, он согнулся над могилой, доставая упавший стакан из-за цоколя памятника.
– У нас тут никого нет, – Ищенко шагнул вперед, держа правую руку за спиной. – Мы тебя ждали.
Покровский замолчал, не зная, что ответить. Он хотел поднять руку, чтобы защититься, но не успел даже пошевелиться. В следующее мгновение флакон прочертил в воздухе короткую дугу. Врезался в голову Покровского чуть выше виска и разлетелся вдребезги. Панов засмеялся. Он видел, как жертва неловко спиной, повалилась сначала на лавку, затем на мокрую землю. Удар оказался тяжелым, прицельным, он вырубил Покровского в одно мгновение. Но уже через минуту он очнулся от нестерпимого жжения на шее и левой стороне лица.
Панов поставил подметку ботинка на горло Покровского. Тот захрипел, до конца не понимая, что же случилось. Нужно подать голос, позвать на помощь сторожа или посетителя, случайно оказавшегося рядом. Кровь залила глаза, стекала за ворот рубахи. Глубокие порезы, оставленные на голове «розочкой» разбитого флакона, забились липкой грязью, в голове шумело, а подметка ботинка мешала дышать. Но хуже всего, что лицо и шею залила какая-то химия, содержавшаяся в разбитом пузырьке. Жидкость нестерпимо жгла кожу, которая покраснела и пошли мелкими водяными пузыри, напоминающими прыщи.
– Убери ногу, – выдавил из себя Покровский. – По… Пожалуйста.
Ищенко, наклонившись над жертвой, ловко обшарил карманы. Но не нашел ничего интересного. Отшвырнул в сторону тощий бумажник, ключи, мелкие деньги.
– Убери ногу.
– Тихо ты, паскуда, не шуми, – сказал Панов. – Тут не положено шуметь. Это кладбище. Место, где люди обрели вечный покой. А ты, гнида, всю малину обсираешь…
– У него ничего нет. Даже сотового телефона.
Ищенко выпрямился, вытер испарину рукавом плаща. Панов убрал ногу с горла своей жертвы, присел на лавочку и, прикурив сигарету, минуту молчал. Он курил, стряхивая пепел на лицо Покровского, покусывал губу, иногда сплевывал сквозь зубы. Покровский обхватил ладонями лицо, он чувствовал, как под подушечками пальцев лопаются водянистые прыщи, а кожа тонким чулком слезает с левой щеки, уха и шеи.
– С тобой пока не случилось ничего плохого, – наконец сказал Панов. – Немножко обжег морду. Поцарапался. И всех дел. Но может произойти страшное, непоправимое. Ты умный человек, поэтому ты жив, и я с тобой разговариваю. Да, ты умный… Самый умный из тех, кто имел дело с Архиповым. Жбан просто держал деньги в паршивых тайниках. Потому что не доверял ни банкам, ни людям, ни самому себе. Архипов сорил бабками направо и налево. Когда пришла пора платить за красивую жизнь, он ходил по миру с протянутой рукой. Наверняка и у тебя клянчил: Олег, пожертвуй на мое спасение, иначе мне башку открутят. Приходил?
Вместо ответа Покровский застонал громче.
– А ты незаметно двигал бабки за границу, – Панов раздавил окурок о рубашку Покровского, прожег дырку. – И мы ничего не могли с тобой поделать, не могли помешать. Потому что ты был самый ценный кадр в этой команде. Я правильно излагаю?
Покровский держался за лицо, скрипел зубами, прилагая все силы, чтобы не вырубиться от боли.
– Я был в деле с самого его начала до конца. На вас не наезжали бандиты, вас не трогали менты, потому что ваши задницы оставались прикрытыми. Без вашего ведома. Вас берегли. Вам отстегивали высокий процент. Но теперь все кончилось. Потому что все на свете кончается. Так случилось. Не по моей воле. А теперь я хочу, чтобы ты один из всех этих мудаков остался жив. Ты подлечишь морду и уедешь к своим деньгам, чтобы не вспоминать все это дерьмо. Договорились?
– Договорились, – Покровский снова застонал. – Что вы хотите?
– Мне нужно знать, где сейчас прячется Архипов. И не лепи горбатого, будто он сдох. Подумай… Всего несколько слов, и мы расстанемся навсегда. И больше не встретимся. Твои царапины скоро заживут, и ты снова будешь нравиться девушкам. Впрочем, девки и так придут от тебя в восторг. Под человека с такими деньгами ляжет любая лярва. Ну, где он? Я жду.
– Я читал, будто Архипов погиб. Сгорел во время пожара в его галереи.
– Ты в своем репертуаре. Об этом я тоже читал. Так где он?
Ищенко стоял за могильной оградой. Он озирался по сторонам, вздыхал, понимая, что путного разговора все равно не получится. Они с Пановым ждали появления Покровского с раннего утра, знали, что в день рождение сына он обязательно появится. И вот дождались…
– Он погиб, – прошептал Покровский.
– Ты меня разочаровал, земляк. Это твое последнее слово?
– Я точно знаю, что он умер. Вы напрасно старались. Если бы Игорь остался жив, ты, скот, хрен бы чего из меня вытянул. Все равно бы отсосал…
– Мы зря потеряли время. Какая же ты тварь.
Панов плюнул, вытащил нож с обоюдоострым клинком, пластмассовой наборной рукояткой и медным тыльником. Задрал рубаху Покровского, полоснул его клинком по животу. Но Покровский уже не чувствовал боли. Он впал в пространное полуобморочное состояние. Панов взял нож обратным хватом, нагнулся и вогнал лезвие под ребро, точно в печень. И повернул рукоятку на девяносто градусов.
Глава двадцать первая
Бирюков появился на улице Королева под вечер, когда зажгли фонари, а дождь, моросивший весь день, затих. Тряхнув руку Архипова, он скинул плащ, прошел в комнату и упал в кресло.
– Слушай, я тут просто подыхаю от беспокойства, а ты как сквозь землю провалился, – Архипов, освобождая стол, складывал в пластиковый пакет пустые бутылки из-под пива и рыбные объедки. – Ни слуху, ни духу. Позвонил и снова пропал. Понимаешь, каково мне тут одному?
– Я бы с удовольствием поменялся с тобой местами. А телефонные разговоры нам противопоказаны.
– Тогда не будем торопить события, – сказал Архипов, решив не сообщать о визите Покровского. Иначе Бирюков поднимет шум, станет орать, что квартира засвечена, с минуту на минуту сюда явятся бандюки, надо срочно съезжать с этого места, если жизнь дорога. – Сначала перекусим и глотнем пива. А потом все подробности. Лады? Я тебя угощу отличным лещом.
Бирюков равнодушно кивнул головой и прикурил новую сигарету. Вчера утром он получил от Пенкина полтора десятка дискет и три лазерных диска. По словам адвоката, бегло просмотревшего содержимое электронных носителей, на них содержались все или почти все дела, которые вел Самойлов за последние восемь лет. Бирюкову пришлось пойти на расходы и купить портативный компьютер. Заперевшись в старухином клоповнике, он начал с просмотра дискет. Открывая документ за документом, Бирюков убедился, что электронный архив Самойлова составлен бессистемно, словно впопыхах. Даже знающему, искушенному в юридических тонкостях специалисту понадобится ни одна неделя, чтобы привести в порядок, как-то систематизировать весь этот сумбур. Справки, показания свидетелей защиты, копии заявлений, иски и встречные иски, заключения судебных экспертов, фотографии потерпевших и обвиняемых, имена, фамилии, сотни имен и фамилий… От этой бухгалтерии голова пошла кругом.
К середине ночи Бирюков закрыл компьютер, погасил свет и повалился на диван. «Кажется, пять тысяч баксов, которые получил Пенкин за то, что открыл сейф моим ключом, выброшены на помойку. Блин, все псу под хвост», – вслух сказал он и через минуту заснул. Сегодняшним утром, раскрыв блокнот для записей, Бирюков включил компьютер. На этот раз он решил работать по системе: просмотр документов дело десятое, начать следует с фотографий, содержавшихся на лазерных дисках. Фотки – вот ключ ко всей этой тарабарщине. И уже к полудню он сделал два важных открытия.
Открытие первое: семь с шесть с полловиной лет назад адвокат Самойлов защищал в суде некоего Бориса Ивановича Панова, уголовного авторитета по кличке Пан, обвиняемого в убийстве работника бензозаправке Ткачева. Пан нанес Ткачеву восемь ножевых ранений, сел в свою машину, заправленную покойным, и уехал с места преступления. Пана взяли уже на следующий день. Ему грозило от восьми до пятнадцати лет лагерей. Но Самойлов в суде сумел доказать, что Ткачев в разговоре, состоявшемся на заправке, походя неуважительно отозвался о самом Панове и его матери. Якобы работник заправки был нетрезв и настроен очень агрессивно. Пан, впавший в состояние сильного душевного возбуждения, то есть аффекта, вызванного неправомочными действиями потерпевшего, выхватил нож и нанес обидчику ножевые ранения.
– Слушай, я тут просто подыхаю от беспокойства, а ты как сквозь землю провалился, – Архипов, освобождая стол, складывал в пластиковый пакет пустые бутылки из-под пива и рыбные объедки. – Ни слуху, ни духу. Позвонил и снова пропал. Понимаешь, каково мне тут одному?
– Я бы с удовольствием поменялся с тобой местами. А телефонные разговоры нам противопоказаны.
– Тогда не будем торопить события, – сказал Архипов, решив не сообщать о визите Покровского. Иначе Бирюков поднимет шум, станет орать, что квартира засвечена, с минуту на минуту сюда явятся бандюки, надо срочно съезжать с этого места, если жизнь дорога. – Сначала перекусим и глотнем пива. А потом все подробности. Лады? Я тебя угощу отличным лещом.
Бирюков равнодушно кивнул головой и прикурил новую сигарету. Вчера утром он получил от Пенкина полтора десятка дискет и три лазерных диска. По словам адвоката, бегло просмотревшего содержимое электронных носителей, на них содержались все или почти все дела, которые вел Самойлов за последние восемь лет. Бирюкову пришлось пойти на расходы и купить портативный компьютер. Заперевшись в старухином клоповнике, он начал с просмотра дискет. Открывая документ за документом, Бирюков убедился, что электронный архив Самойлова составлен бессистемно, словно впопыхах. Даже знающему, искушенному в юридических тонкостях специалисту понадобится ни одна неделя, чтобы привести в порядок, как-то систематизировать весь этот сумбур. Справки, показания свидетелей защиты, копии заявлений, иски и встречные иски, заключения судебных экспертов, фотографии потерпевших и обвиняемых, имена, фамилии, сотни имен и фамилий… От этой бухгалтерии голова пошла кругом.
К середине ночи Бирюков закрыл компьютер, погасил свет и повалился на диван. «Кажется, пять тысяч баксов, которые получил Пенкин за то, что открыл сейф моим ключом, выброшены на помойку. Блин, все псу под хвост», – вслух сказал он и через минуту заснул. Сегодняшним утром, раскрыв блокнот для записей, Бирюков включил компьютер. На этот раз он решил работать по системе: просмотр документов дело десятое, начать следует с фотографий, содержавшихся на лазерных дисках. Фотки – вот ключ ко всей этой тарабарщине. И уже к полудню он сделал два важных открытия.
Открытие первое: семь с шесть с полловиной лет назад адвокат Самойлов защищал в суде некоего Бориса Ивановича Панова, уголовного авторитета по кличке Пан, обвиняемого в убийстве работника бензозаправке Ткачева. Пан нанес Ткачеву восемь ножевых ранений, сел в свою машину, заправленную покойным, и уехал с места преступления. Пана взяли уже на следующий день. Ему грозило от восьми до пятнадцати лет лагерей. Но Самойлов в суде сумел доказать, что Ткачев в разговоре, состоявшемся на заправке, походя неуважительно отозвался о самом Панове и его матери. Якобы работник заправки был нетрезв и настроен очень агрессивно. Пан, впавший в состояние сильного душевного возбуждения, то есть аффекта, вызванного неправомочными действиями потерпевшего, выхватил нож и нанес обидчику ножевые ранения.