Страница:
Липатов шлепнул ладонью по столу.
– У меня башка болит от вашей демагогии. Сережа, посиди, пожалуйста, за дверью, в коридоре.
Шаталов вопросительно посмотрел на защитника, Пенкин кивнул. Когда за парнем закрылась дверь, следователь сказал:
– Слушай, Пенкин. Я догадываюсь, кто вас нанял. Так вот лично я не могу пока встретиться с Бирюковым. Он где-то в бегах.
– Он свободный человек. С него даже не взяли подписку. Возможно, Бирюков уехал на курорт. Залечить душевные раны, которые вы ему нанесли.
Липатов испытал приступ мигрени.
– Бирюков торчит со своими душевными ранами в Москве, а не на курорте. Передайте ему вот что. Это между нами. Но вы знаете, что у меня есть определенная репутация: если я дал слово, то его сдержу. Так вот, я согласен пойти на сделку. Бирюков в деле о подделке денежных знаков – человек последний, случайный. Мне нужна рыбка покрупнее. Мое предложение таково: Бирюков называет одно-два имени. Реальных людей, которые замешаны в этом деле и которых можно взять с поличным, с фальшивыми бабками на кармане. А я в свою очередь исключаю его имя из уголовного дела. Он не будет фигурировать ни как соучастник, ни как свидетель. Он вообще не при чем, он чистенький. Одно-два имени, плюс содействие в задержании с поличным. Все, что от него требуется. Понимаете?
– Не совсем.
– Объясняю. Если Бирюков не принимает моего предложения, я стану играть по своим правилам. Работать методами, которые вас восхищают и доводят до экстаза. Я сделаю так, что Бирюков сядет. И загоню его в такую гнилую дыру, где он через пару лет превратится в больного старика. А еще через год отбросит свои вонючие копыта. Вы наверняка представляете, как я смогу все устроить. Существует множество способов сфабриковать добротное дело, которое не развалится в суде. Рано или поздно мы его задержим, это вопрос скорого будущего. Потом проведем обыск на квартире. И найдем крупную партию героина. Смыв с ладоней покажет, что Бирюков только что расфасовывал товар по пакетикам, по чекам. А пяток свидетелей, которых я подберу лично, покажут на суде, что Бирюков их постоянный наркодилер. И они не откажутся от своих показаний, как тот сопливый отброс, что сидит в коридоре. Это будут надежные проверенные свидетели. Понимаете? Не мытьем, так катаньем. Как говориться, вор должен сидеть на параше.
– Что, сверху сильно давят?
– Давят, – кивнул Липатов. – Вы передадите Бирюкову мои слова? Обещаю, что оперативное наблюдение за вами установлено не будет. Можете с ним встретиться в любом удобном месте и потолковать. Пусть поймет, что все очень серьезно. Жду ответа через пару дней. Пусть просто позвонит мне и скажет, согласен ли он на мое предложение. И больше вас не задерживаю.
Глава двадцать вторая
– У меня башка болит от вашей демагогии. Сережа, посиди, пожалуйста, за дверью, в коридоре.
Шаталов вопросительно посмотрел на защитника, Пенкин кивнул. Когда за парнем закрылась дверь, следователь сказал:
– Слушай, Пенкин. Я догадываюсь, кто вас нанял. Так вот лично я не могу пока встретиться с Бирюковым. Он где-то в бегах.
– Он свободный человек. С него даже не взяли подписку. Возможно, Бирюков уехал на курорт. Залечить душевные раны, которые вы ему нанесли.
Липатов испытал приступ мигрени.
– Бирюков торчит со своими душевными ранами в Москве, а не на курорте. Передайте ему вот что. Это между нами. Но вы знаете, что у меня есть определенная репутация: если я дал слово, то его сдержу. Так вот, я согласен пойти на сделку. Бирюков в деле о подделке денежных знаков – человек последний, случайный. Мне нужна рыбка покрупнее. Мое предложение таково: Бирюков называет одно-два имени. Реальных людей, которые замешаны в этом деле и которых можно взять с поличным, с фальшивыми бабками на кармане. А я в свою очередь исключаю его имя из уголовного дела. Он не будет фигурировать ни как соучастник, ни как свидетель. Он вообще не при чем, он чистенький. Одно-два имени, плюс содействие в задержании с поличным. Все, что от него требуется. Понимаете?
– Не совсем.
– Объясняю. Если Бирюков не принимает моего предложения, я стану играть по своим правилам. Работать методами, которые вас восхищают и доводят до экстаза. Я сделаю так, что Бирюков сядет. И загоню его в такую гнилую дыру, где он через пару лет превратится в больного старика. А еще через год отбросит свои вонючие копыта. Вы наверняка представляете, как я смогу все устроить. Существует множество способов сфабриковать добротное дело, которое не развалится в суде. Рано или поздно мы его задержим, это вопрос скорого будущего. Потом проведем обыск на квартире. И найдем крупную партию героина. Смыв с ладоней покажет, что Бирюков только что расфасовывал товар по пакетикам, по чекам. А пяток свидетелей, которых я подберу лично, покажут на суде, что Бирюков их постоянный наркодилер. И они не откажутся от своих показаний, как тот сопливый отброс, что сидит в коридоре. Это будут надежные проверенные свидетели. Понимаете? Не мытьем, так катаньем. Как говориться, вор должен сидеть на параше.
– Что, сверху сильно давят?
– Давят, – кивнул Липатов. – Вы передадите Бирюкову мои слова? Обещаю, что оперативное наблюдение за вами установлено не будет. Можете с ним встретиться в любом удобном месте и потолковать. Пусть поймет, что все очень серьезно. Жду ответа через пару дней. Пусть просто позвонит мне и скажет, согласен ли он на мое предложение. И больше вас не задерживаю.
Глава двадцать вторая
После завтрака постояльцы дома ветеранов «Железнодорожник» разбредались по врачебным кабинетам или отправлялись на утреннюю прогулку. В этот день отец Бирюкова Владимир Васильевич, решив, что в погожее утро просто грех торчать в затхлой комнатенке и пялиться в окно, вышел из корпуса, чтобы размять ноги и втянуть в себя сладкие осенние запахи. Попутчиков не нашлось.
Сосед по комнате, которого около месяца назад отвезли в районную больницу с сердечным приступом, назад не вернулся. И, видимо, уже никогда не вернется. Бирюков старший спросил няньку, застилавшую койку соседа чистым бельем, что слышно о Матвеиче. Женщина не сразу нашлась с ответом. «Я точно не знаю, – послед долгой паузы ответила она. – Кажется, его забрали родственники». «В морг?» – уточнил Бирюков. «Не знаю», – нянька с остервенением взбивала тощую подушку. «Значит, он не вернется?» – не отставал Владимир Васильевич. «Да, скорее всего, не вернется», – нянька наконец оставила подушку в покое.
«Я так и думал, – Бирюков поднял вверх палец и мрачно заявил. – Потому что оттуда не возвращаются. Вот, наверное, родственники радуются. Прибрался старик. Мои сыновья такие же. Заведут веселую музыку и спляшут на отцовых поминках. В присядку пойдут. Я им как кость в горле, хоть я и далеко, хоть и сбагрили меня сюда, все равно мешаю. Ладно, не долго ждать осталась. Скоро и я того… Дуба врежу к чертям собачьим». Няньке не нравились загробные разговоры, поэтому она заторопилась и ушла, оставив после себя запахи какой-то аптечной дряни. Бирюков старший вышел на асфальтовую дорогу, которая спускалась вниз. Дорога шла мило котельной, мимо «площадки шахматистов», где летом старики, рассевшись за врытыми в землю деревянными столами, резались в карты и в домино, дорога бежала дальше через распахнутые настежь ворота интерната. Бирюков обернулся, посмотрел на четырехэтажный дом с колонами, похожий на клуб, стоявший на невысоком холме, вздохнул и смачно с чувством сначала плюнул на асфальт, а потом высморкал обе ноздри. За те месяцы, что Владимир Васильевич проторчал здесь, стариковский приют надоел хуже каторги. Бирюков хотел снова плюнуть в сторону интерната, но в горле пересохло.
Навстречу попалась процедурная сестра Леночка, которая жила в километре отсюда, в заводском поселке, мчалась на работу, как призовой рысак, но почему-то всегда опаздывала. Она сбавили ход, понимая, что рабочий день уже давно начался и торопиться уже некуда:
– Владимир Васильевич, сейчас у вас начинается лечебная физкультура, – на ходу протараторила она. – Возвращайтесь обратно.
– У меня от вашей физкультуры только геморрой расходится.
Но Леночка не дослушала ответа, цокая каблуками, она бежала дальше. Пару минуту Бирюков старший разглядывал облетевшую березовую рощу, разросшуюся в низине. Мысли в голову лезли грустные, он достал из кармана шерстяного полупальто папиросы, пустил дым и уже собрался продолжить прогулку, когда услышал за спиной звук приближающихся шагов. Оглянулся и увидел мужчину в замшевой куртке и кожаных штанах, шагавшего от корпуса к воротам. В двух шагах от Бирюкова он остановился.
– Простите, вы случайно не Владимир Васильевич? – спросил Панов.
– Он самый.
– А меня Борей зовут. Искал вас в интернате. И в комнате побывал и в кабинетах врачей засветился. Нет нигде Бирюкова.
– Простите, а вы…
– Я друг вашего старшего сына, – Панов тяжело вздохнул, и выдержал паузу, словно ему тяжело было говорить. – Дело в том, что случилась, как бы это сказать… Неприятность что ли… Ваш Леонид выполнял заказ в одном заведении. Точнее говоря, расписывал потолок в ресторане. Там очень высокие потолки.
– Что с Леней?
Недокуренная папироса выскользнула из пальцев, голос дрогнул.
– Ничего страшного, он жив, – Панов шмыгнул красным носом. – Он сорвался с лесов. Не совсем удачно упал. Приземлился на четыре точки. Вы только не волнуйтесь. Сейчас он в травматологическом отделении института Склифосовского. Возможно, операцию сделают уже сегодня, во второй половине дня. Потому что тянуть никак нельзя. Врач так и сказал: «Нельзя ждать ни минуты».
– Я должен поехать к сыну.
– Совершенно верно, поэтому я здесь, – взмахнул руками Панов. – Леня хотел вас видеть, сказать что-то очень важное. Машина за воротами. С вашим главным врачом я уже обо все договорился. Так что, в корпус можно не возвращаться. Тут каждая минута дорога.
– Да, да, конечно…
Бирюков так быстро зашагал вниз к воротам, что Панов едва поспевал за ним. На вахте, как обычно в утренние часы, никого не было. Полосатая палка шлагбаума поднята. Бирюков проскочил через калитку, в десяти метрах от себя он увидел светлую «Волгу». Распахнув заднюю дверцу, сноровисто забрался на сидение. Панов сел рядом, тронул за плечо бритого наголо мужика.
– Трогай.
– Домчим быстро, с ветерком, – оглянувшись назад, пообещал Ищенко. – Весело доедем.
«Волга» промчалась вдоль поселковой улицы, не притормаживая на поворотах, выскочила на узкую дорогу, ведущую к Минскому шоссе. Бирюков старший ерзал на сидении, вздыхал и от волнения почесывал переносицу.
– А подробности того, что случилось? – обратился он к Панову. – Расскажите подробности.
– Загремел человек сверху, – Панов зевнул. – Так загремел, что позвоночник чуть в штаны не высыпался. «Скорая» целый час не приезжала. А когда приехали, взглянули на него, пульс пощупали и долго не могли понять, как его из зала выносить. Головой вперед или лучше сразу вперед ногами. И прямиком на кладбище. Вот и все подробности.
– Надо же.
– Да, плохо дело, – кивнул Панов. – Теперь лежит весь переломанный. Ждет…
– Чего ждет? – побледнел Бирюков старший.
– Ясно, не Деда мороза.
Панов снова зевнул.
– Я вот тоже одно время находился в казенном заведении, далеко от Москвы. Кормят там неважно и удобств совсем никаких, – обратился он к отцу Бирюкова. – То есть абсолютно никаких удобств. Ни бабы, ни водяры, ничего такого. Это давно было, на заре туманной юности. Как вот, там ко мне сразу кликуха прилепилась. Пан. Это не от фамилии производное. Просто я сумел себя правильно поставить. Завоевал авторитет. Понимаете?
– Понимаю, – кивнул Бирюков старший, занятый своими мыслями.
– Вот вы скажите, в стариковском приюте тоже кликухи лепят?
– Это с чего бы?
– Ну, для простоты, для удобства общения.
– А-а-а… Разве что для простоты.
– У тебя вот какая кликуха?
– Нет у меня никакой кликухи.
– Напрасно, – вздохнув, Панов осуждающе покачал головой. – Кликан тебе позарез как нужен. Ничего… Но это дело поправимое. Я тебе подберу что-нибудь такое… Подходящее. Что соответствует твоему почтенному возрасту и заслуженному высокому общественному положению. Скажем, Отсос Отсосович, а? Устроит? Нет, староват ты для такой кликухи. Это для молодых, для начинающих петушков. Лучше уж называть вещи своими именами. Ты у нас будешь просто Старое Говно. Коротко и ясно. Тебе самому-то нравится?
Бирюков открыл от удивления рот, не зная, чем ответить на хамство.
– Я тебе буду говорить: «Эй, Старое Говно, ты где?» А ты ответишь: «Старое Говно на месте, ваше сиятельство. Где ему и положено быть. Пока еще плаваю. Меня в сортир не спускали». Ну, дурень, нравится тебе новая кличка?
– Вы, молодой человек…
Развернувшись, Панов ударил Бирюкова по лицу открытой ладонью. Из носа брызнула кровь. Панов снова развернулся и ударил сильнее. Кулаком по горлу, в острый кадык. Бирюков охнул от боли, закашлялся. Изо рта потекла розовая слюна, вывалилась вставная челюсть. Панов наступил на челюсть каблуком ботинка, раздавил напополам.
– Я же говорю, весело доедем, – обернулся Ищенко и заржал.
– И, главное, с пользой, – поддержал Панов. – Вон старику подходящий кликан прилепили. Это уже большое дело. А, Старое Говно, чего сопли пускаешь? Тут тебе не родной сортир.
Полдня и добрую часть ночи Архипов трудился, не покладая рук. Задание, которое, уходя, оставил Бирюков, сводилось к следующему. Нужно изучить альбом с фотографиями, найденный в квартире покойного Самойлова – Горобца. Возможно, Архипов узнает кого-то из общих знакомых. Затем предстояло залезть в портативный компьютер, просмотреть фотографии клиентов Самойлова, а также дела, которыми адвокат занимался в последние годы жизни. Под утро, когда за окном занимался серенький рассвет, Архипов закончил свои изыскания.
Выключив компьютер, он стал просматривать записи, сделанные в тощей ученической тетрадке. Альбом не содержал ничего, заслуживающего внимания. На сотне фотографий, сделанных в разные годы, можно узнать лишь одного Самойлова. Остальные персонажи – люди случайные. В интерьерах квартир, ресторанов, Московского ипподрома и горячих южных пляжей красовались в основном молодые девицы, худосочные и глазастые, похожие одна на другую, словно выращенные в одном инкубаторе. Реже попадались немолодые мужчины, в основном усатые кавказцы, сидевшие за карточным столом, те же мужчины в обществе фривольно одетых нетрезвых девушек. Место этому альбому в мусорном ведре.
Зато информация, содержавшаяся в компьютере, добытая через Пенкина, позволяла сделать некоторые выводы. Архипов начертил на тетрадном листе причудливую схему, обозначив кружочками действующих лиц этой истории, провел линии стрелок, которые вели от одного кружочка к другому. Белые пятна на схеме еще оставались, но общая канва событий становилась более или менее ясна.
Все началось семь лет назад, когда адвокат Самойлов успешно отмазал от тюрьмы Артема Павловича Гераскина, обвиненного в хищении пятьсот тридцати тысяч долларов путем перевода данной суммы со счетов торгового дома «Фора – Траст» на счета подставной фирмы. Герасим уже тогда имевший репутацию афериста и фальшивомонетчика высокого класса, видимо, решил, что юрист еще пригодится ему в жизни. Год спустя Герасим взялся за изготовление фальшивых акцизных марок, которые находили обширный рынок сбыта на Северном Кавказе, где «левую» водку гнали чуть ли не на каждом углу, а затем фурами отправляли на продажу в центральные области России. Что соединило этих совершенно людей, уголовного авторитета Герасима и адвоката Самойлова? Ответ на поверхности: денежные интересы. Адвокатские гонорары – крошки в сравнении с теми доходами, что сулили акцизные марки. Кроме того, Самойлов окончательно запутался в карточных долгах, а девичья любовь с годами не становилась дешевле.
Именно тогда Архипов носился с идеей создания собственной галереи современного искусства. Денег едва-едва хватило на то, чтобы выкупить помещения у старика букиниста и владелицы рыбного магазина. Но дальше дело не двигалось. Ремонт подвала, полное обновление интерьера первого этажа, взятки местным чиновникам из муниципалитета… Всех мелочей не перечесть. Эти «мелочи» выливались в совершенно астрономические деньги, которых у Архипова не было. Тогда якобы случайно с ним свел знакомство Самойлов. Представившись Романом Борисовичем Горобцом, бизнесменом и меценатом, живущем в Польше, он просто из любви к искусству предложил беспроцентную ссуду, которая покрыла все издержки по ремонту помещений и другие траты. Уже тогда фальшивомонетчик Герасим и Самойлов вовсю шлепали акцизные марки на спиртное, дело разворачивалось, разрасталось. И «Камея» представлялась надежным перевалочным пунктом, хорошим прикрытием для переправки печатной продукции на Северный Кавказ.
Архипов вступил в чужие игры, потому что долг платежом красен, отказать Самойлову он не имел ни сил, ни возможностей. Картинная галерея приносила больше хлопот, чем прибыли, и от больших легких денег Архипов не желал отказываться. Он втянулся в эту жизнь и до поры до времени его все устраивало. Борис Панов, уголовный авторитет по кличке Пан, которого Самойлов спас от длительного тюремного срока за убийство работника бензозаправки, взял на себя силовое прикрытие операции, он подбирал людей, которые решали спорные вопросы. Панов и его парни всегда держались в тени, об их существовании Архипов даже не подозревал. Позднее выпуск акцизных марок прекратился, потому что спрос на них на Кавказе упал. Герасим наладил выпуск долларов, Архипов нашел подходящих помощников для сбыта фальшивок: Максима Жбанова и Олега Сергеевича Покровского. На первых порах доходы упали, но позднее, когда нашлись надежные покупатели, снова полезли вверх.
На случай провала соблюдались строжайшие меры безопасности. Самойлов окончательно вошел в роль бизнесмена, живущего и работающего в Польше. Он якобы наезжал в Москву два-три раза в год, чтобы проверить, как движутся дела. Снимал апартаменты в дорогих гостиницах, но на самом деле никаких проверок деятельности Архипова не осуществлял, адвокату и так все было известно. Он устраивал себе что-то вроде отпуска и, поболтавшись по московским кабакам, уезжал обратно в Польшу. Загребая большие деньги, Самойлов не позволял себе никаких излишеств. Он по-прежнему жил в скромной двухкомнатной квартире, ходил на работу в юридическую фирму «Костин и компаньоны», правда, теперь он редко защищал в суде клиентов. Скинув с себя это бремя, сосредоточился на всякой мелочи: юридических консультациях и составлении исковых заявлений для своих клиентов. Единственная дорогая вещь, которую позволил себе подпольный миллионер, – автомашина «Ауди» представительского класса.
Особую роль выполнял лже дипломат Илья Борисович Сахно. Разумеется, главных действующих лиц, Герасима и Самойлова он не знал, ни разу в жизни в глаза не видел. Фальшивки и оплату за работу получал от того же Панова. С партиями поддельных баксов Сахно курсировал из Москвы до Смоленска или Орши. Там брал билет в вагон международного класса, а места в этих вагонах из-за дороговизны билетов всегда находились, и пилил обратно в столицу. На вокзале дипломата встречал кто-то из людей Архипова, или он сам. Забирал «посылку», якобы привезенную из Польши. Сахно обычно травил байки из своей «дипломатической» жизни, а врал он легко и убедительно, садился в такси и отбывал в неизвестном направлении. Кем был Сахно на самом деле, какова его настоящая фамилия, теперь, наверное, уже не узнаешь. Но и большого значения это не имеет. Главное, что цепочка, отлаженная Герасимом и Самойловым, работала безотказно.
Если бы сотрудники ФСБ или прокуратуры прихватили Архипова или его ближайших помощников с поддельной валютой на руках, провели допросы с пристрастием и выбили из задержанных показания, следствие все равно не сдвинулось с мертвой точки. Потому что кроме лже дипломата Сахно, Архипову больше некого сдавать. А с Сахно какой спрос? Скажет, что случайные люди на платформе в Смоленске попросили передать посылку родственнику или знакомому, который встретит поезд в Москве. Что находится в посылке, Сахно, разумеется, не имеет понятия, он приличный человек и не сует нос в чужие вещи.
Пока следствие топталось бы на месте, «дипломата» мурижили на допросах, а время шло, Самойлов и Герасим успели бы спрятать все концы, избавиться от улик. За какую ниточку не потяни, она оборвется, никуда не приведет. Чем занимался все эти годы Герасим, догадаться нетрудно. Он вел жизнь честного фраера и в буквальном смысле слова делал деньги. Возможно, Герасим держал в типографии одного или двух помощников, но основную работу выполнял сам. Он довел прежние связи, не посещал воровские сходняки, не участвовал в разборках, не светился в сомнительных заведениях, катранах и кильдымах. Но все на свете имеет конец, иногда этот конец бывает нелепым. В середине лета Герасим на своем «Лексусе» влетел в грузовик, еще несколько часов он болтался между жизнью и смертью и умер в районной больнице, когда хирург еще не приступил к операции.
Двумя неделями позже заезжий ухарь с Украины Николай Осадчий ограбил и проломил голову весовой гирей Дмитрию Нифонтову, некогда работавшем на Гознаке, знавшем печатное дело лучше, чем свои пять пальцев. По информации, которую добыл Бирюков, Осадчего пришил в тюремной камере какой-то псих. Украинца исполосовали бритвой и вырезали язык. Так поступают с людьми, которые много знают и слишком откровенны на допросах. Подельники покойного Герасима с испугу наверняка отвалили родственникам убийцы очень приличные бабки. Но то были пустые траты и напрасно пролитая кровь. Осадчий знать не знал, кого именно он грохнул и каким макаром у старика оказались фальшивые доллары, поэтому ничего не мог рассказать следователю.
Однако эти события оказали сильное впечатление на Самойлова. После гибели Герасима юрист, видимо, стал лидером шайки фальшивомонетчиков. Он распорядился свернуть дело по двум причинам. Без Герасима качественных фальшивок бригада напечатать уже не могла, кроме того, Самойлов был напуган, подозревая, что на хвост сели менты или серьезные ребята из ФСБ. И дело может закончиться нарами. Однако, уходя, можно не только громко хлопнуть дверью, можно неплохо заработать. Самойлов поручает Панову и его людям выкрасть Архипова, а затем, когда тот оказывается на свободе, вешает на него неподъемный долг. Макса Жбанова и лже дипломата Сахно убирают как опасных свидетелей. Разумеется, перед смертью их тоже выпотрошили. Ведь Макс Жбанов, и «дипломат» Сахно наверняка держали заначки на черный день. Точно так поступили бы и с Архиповым. Но в картинной галерее все пошло по чужому сценарию. Вместо долгожданных миллионов парни Самойлова получили по сосновому ящику и по два метра земли.
И все бы хорошо для Архипова, и можно жить дальше, но на свободе по-прежнему остается Панов и кто-то из его подельников. Стоит Архипову высунуть башку из своей норы, и его мгновенно прихлопнут. Положение патовое. Кроме того, остается несколько неясных моментов. Что за марки нашел Бирюков в разоренной типографии? С какой целью их печатали? Кому нужны эти бесполезные картинки? Возможно, ответив на эти вопросы, можно выйти на Панова или его дружков. Кто знает…
Архипов нашел еще один след, но след зыбкий, очень неопределенный. Когда семь лет назад проходил суд на Герасимом, свидетелем защиты выступила некая Ева Михайловна Фридман, его сожительница. Заявила в суде, что в тот момент, когда проворачивали аферу с переводом денег на счет подставной компании, она вместе со своим гражданским мужем отдыхала в Ялте. Собственно, вот и все показания. Ничего заслуживающего внимания. Но имя… Ева Фридман. Так звали давнюю любовницу Архипова, с которой он расстался в ту пору, когда вел переговоры о покупке помещения под картинную галерею. Архипов не был единственным мужчиной Евы и знал это. Она не была его единственной любовью, которая одна на всю жизнь. Возможно, поэтому разрыв прошел легко и безболезненно. Ева в очередной раз укатила на юга искать приключений, Архипов остался наедине со своими проблемами.
На его горизонте эта женщина больше не появилась, даже не позвонила ни разу. Тогда он решил, что Ева нашла достоиая своей красоты нашла состоятельного мужчину. Архипов не пытался ее искать, решив: Ева явится сама, если очень соскучится. Но она не соскучилась. Через год Архипов увлекся одной ломучей девицей, которая показалась ему немного старомодной и романтичной. Девица «косила» под Блоковскую Незнакомку. После свадьбы стало ясно, что жена особа меркантильная, падкая до шмотья, дорогих безделушек и прочих земных благ. Романтический ореол окончательно облупился во время затянувшегося бракоразводного процесса. Когда дело коснулось денежных счетов, выяснилось, что Лариса не собирается уступать мужу без боя даже дырявой наволочки…
Бирюков в разговоре упомянул, что во время автомобильной аварии на Минском шоссе, в которой погиб Герасим, в салоне находилась еще какая-то женщина. Она отделалась то ли ушибами, то ли переломом руки или ноги. Архипов снова врубил компьютер, подключился к интернату. И в течение следующих двух часов перелопатил электронные версии газет, в поисках заметки об аварии на Минском шоссе, обнаружил около десятка мелких заметок и корреспонденций. Газеты писали, что в автомобильную аварию попал известный мошенник, который в последние годы отошел от дел и вел замкнутый уединенный образ жизни, не поддерживал контактов с воровским миром. Позднее Герасим скончался в провинциальной больнице, куда его доставили на «скорой». Только в одной публикации упоминалось ими попутчицы бывшего авторитета: Ева Фридман. Ее привезли в ту же больницу с травмами средней степени тяжести. Еву спасло то, что она занимала заднее сидение, точнее, место за водителем.
– Ева Фридман, кто бы мог подумать, – вздохнул Архипов. Закрыв компьютер, вышел на балкон. – М-да, старая любовь не ржавеет. Сидит в тебе, как гвоздь в заднице. И напоминает о себе.
Пятый день Артур Дашкевич проживал в скромном номере мотеля «Варшавский». Если выглянуть из окна восьмого этажа можно увидеть, мокнувший под дождем фургон «Газель», на котором директор комбината минеральных удобрений добирался до Москвы, редких прохожих и снующие взад-вперед автомобили. Изнемогая от скуки, Дашкевич часами валялся на диване, ждал телефонного звонка или стука в дверь. Но Бирюков его не беспокоил, видимо, намеренно тянул время, чтобы из вредности потрепать нервы человеку, и без того издерганному переживаниями последних недель.
Обедал Дашкевич в номере, покупая в буфете бутерброды и негодное пойло под названием кофе. Когда наступало время ужина, спускался в бар. Устраивался у стойки на одноногом табурете с высоким сиденьем и, перед тем, как двинуть в ресторан, неторопливо пропускал для аппетита две-три рюмки анисовой настойки. Он пялился в телевизор, укрепленный где-то под потолком, хотя мировые новости его мало волновали, хлопал глазами и грустил, высчитывая про себя, сколько времени осталось ждать до появления Бирюкова. День? Неделю? Хорошо, пусть будет неделя. Дашкевич умел быть терпеливым. А семь дней не семь лет. Через неделю он отчалит с этого постоялого двора, пригодного разве что для ночевок водителей большегрузных грузовиков.
А на вторую неделю голову Бирюкова, упакованную в герметичный полиэтиленовый мешок, принесут к нему в кабинет парни, которых он отрядит в Москву с конкретным заданием. На внутреннем дворике загородного дома он сыграет этой головой в футбол, попинает ее всласть, а потом, когда отведет душу, сожжет в отопительном котле. Впрочем, участь так называемого художника давно решена. Даже в том случае, если он покажет место захоронения Ремизова и выложит четыреста штук отступного, Бирюков не жилец на этом свете. Дашкевич не простил обид, не простил гибели старого кореша, с которым начинал свой бизнес. Ничего не простил и ничего не забыл. Сейчас главное – доставить на родину труп Ремизова и забрать бабки. А потом, когда пыль немного уляжется, нужно отрядить в Москву пару надежных парней. Они сделают то, что не смог сделать Ремизов. Светлая ему память.
Сосед по комнате, которого около месяца назад отвезли в районную больницу с сердечным приступом, назад не вернулся. И, видимо, уже никогда не вернется. Бирюков старший спросил няньку, застилавшую койку соседа чистым бельем, что слышно о Матвеиче. Женщина не сразу нашлась с ответом. «Я точно не знаю, – послед долгой паузы ответила она. – Кажется, его забрали родственники». «В морг?» – уточнил Бирюков. «Не знаю», – нянька с остервенением взбивала тощую подушку. «Значит, он не вернется?» – не отставал Владимир Васильевич. «Да, скорее всего, не вернется», – нянька наконец оставила подушку в покое.
«Я так и думал, – Бирюков поднял вверх палец и мрачно заявил. – Потому что оттуда не возвращаются. Вот, наверное, родственники радуются. Прибрался старик. Мои сыновья такие же. Заведут веселую музыку и спляшут на отцовых поминках. В присядку пойдут. Я им как кость в горле, хоть я и далеко, хоть и сбагрили меня сюда, все равно мешаю. Ладно, не долго ждать осталась. Скоро и я того… Дуба врежу к чертям собачьим». Няньке не нравились загробные разговоры, поэтому она заторопилась и ушла, оставив после себя запахи какой-то аптечной дряни. Бирюков старший вышел на асфальтовую дорогу, которая спускалась вниз. Дорога шла мило котельной, мимо «площадки шахматистов», где летом старики, рассевшись за врытыми в землю деревянными столами, резались в карты и в домино, дорога бежала дальше через распахнутые настежь ворота интерната. Бирюков обернулся, посмотрел на четырехэтажный дом с колонами, похожий на клуб, стоявший на невысоком холме, вздохнул и смачно с чувством сначала плюнул на асфальт, а потом высморкал обе ноздри. За те месяцы, что Владимир Васильевич проторчал здесь, стариковский приют надоел хуже каторги. Бирюков хотел снова плюнуть в сторону интерната, но в горле пересохло.
Навстречу попалась процедурная сестра Леночка, которая жила в километре отсюда, в заводском поселке, мчалась на работу, как призовой рысак, но почему-то всегда опаздывала. Она сбавили ход, понимая, что рабочий день уже давно начался и торопиться уже некуда:
– Владимир Васильевич, сейчас у вас начинается лечебная физкультура, – на ходу протараторила она. – Возвращайтесь обратно.
– У меня от вашей физкультуры только геморрой расходится.
Но Леночка не дослушала ответа, цокая каблуками, она бежала дальше. Пару минуту Бирюков старший разглядывал облетевшую березовую рощу, разросшуюся в низине. Мысли в голову лезли грустные, он достал из кармана шерстяного полупальто папиросы, пустил дым и уже собрался продолжить прогулку, когда услышал за спиной звук приближающихся шагов. Оглянулся и увидел мужчину в замшевой куртке и кожаных штанах, шагавшего от корпуса к воротам. В двух шагах от Бирюкова он остановился.
– Простите, вы случайно не Владимир Васильевич? – спросил Панов.
– Он самый.
– А меня Борей зовут. Искал вас в интернате. И в комнате побывал и в кабинетах врачей засветился. Нет нигде Бирюкова.
– Простите, а вы…
– Я друг вашего старшего сына, – Панов тяжело вздохнул, и выдержал паузу, словно ему тяжело было говорить. – Дело в том, что случилась, как бы это сказать… Неприятность что ли… Ваш Леонид выполнял заказ в одном заведении. Точнее говоря, расписывал потолок в ресторане. Там очень высокие потолки.
– Что с Леней?
Недокуренная папироса выскользнула из пальцев, голос дрогнул.
– Ничего страшного, он жив, – Панов шмыгнул красным носом. – Он сорвался с лесов. Не совсем удачно упал. Приземлился на четыре точки. Вы только не волнуйтесь. Сейчас он в травматологическом отделении института Склифосовского. Возможно, операцию сделают уже сегодня, во второй половине дня. Потому что тянуть никак нельзя. Врач так и сказал: «Нельзя ждать ни минуты».
– Я должен поехать к сыну.
– Совершенно верно, поэтому я здесь, – взмахнул руками Панов. – Леня хотел вас видеть, сказать что-то очень важное. Машина за воротами. С вашим главным врачом я уже обо все договорился. Так что, в корпус можно не возвращаться. Тут каждая минута дорога.
– Да, да, конечно…
Бирюков так быстро зашагал вниз к воротам, что Панов едва поспевал за ним. На вахте, как обычно в утренние часы, никого не было. Полосатая палка шлагбаума поднята. Бирюков проскочил через калитку, в десяти метрах от себя он увидел светлую «Волгу». Распахнув заднюю дверцу, сноровисто забрался на сидение. Панов сел рядом, тронул за плечо бритого наголо мужика.
– Трогай.
– Домчим быстро, с ветерком, – оглянувшись назад, пообещал Ищенко. – Весело доедем.
«Волга» промчалась вдоль поселковой улицы, не притормаживая на поворотах, выскочила на узкую дорогу, ведущую к Минскому шоссе. Бирюков старший ерзал на сидении, вздыхал и от волнения почесывал переносицу.
– А подробности того, что случилось? – обратился он к Панову. – Расскажите подробности.
– Загремел человек сверху, – Панов зевнул. – Так загремел, что позвоночник чуть в штаны не высыпался. «Скорая» целый час не приезжала. А когда приехали, взглянули на него, пульс пощупали и долго не могли понять, как его из зала выносить. Головой вперед или лучше сразу вперед ногами. И прямиком на кладбище. Вот и все подробности.
– Надо же.
– Да, плохо дело, – кивнул Панов. – Теперь лежит весь переломанный. Ждет…
– Чего ждет? – побледнел Бирюков старший.
– Ясно, не Деда мороза.
Панов снова зевнул.
– Я вот тоже одно время находился в казенном заведении, далеко от Москвы. Кормят там неважно и удобств совсем никаких, – обратился он к отцу Бирюкова. – То есть абсолютно никаких удобств. Ни бабы, ни водяры, ничего такого. Это давно было, на заре туманной юности. Как вот, там ко мне сразу кликуха прилепилась. Пан. Это не от фамилии производное. Просто я сумел себя правильно поставить. Завоевал авторитет. Понимаете?
– Понимаю, – кивнул Бирюков старший, занятый своими мыслями.
– Вот вы скажите, в стариковском приюте тоже кликухи лепят?
– Это с чего бы?
– Ну, для простоты, для удобства общения.
– А-а-а… Разве что для простоты.
– У тебя вот какая кликуха?
– Нет у меня никакой кликухи.
– Напрасно, – вздохнув, Панов осуждающе покачал головой. – Кликан тебе позарез как нужен. Ничего… Но это дело поправимое. Я тебе подберу что-нибудь такое… Подходящее. Что соответствует твоему почтенному возрасту и заслуженному высокому общественному положению. Скажем, Отсос Отсосович, а? Устроит? Нет, староват ты для такой кликухи. Это для молодых, для начинающих петушков. Лучше уж называть вещи своими именами. Ты у нас будешь просто Старое Говно. Коротко и ясно. Тебе самому-то нравится?
Бирюков открыл от удивления рот, не зная, чем ответить на хамство.
– Я тебе буду говорить: «Эй, Старое Говно, ты где?» А ты ответишь: «Старое Говно на месте, ваше сиятельство. Где ему и положено быть. Пока еще плаваю. Меня в сортир не спускали». Ну, дурень, нравится тебе новая кличка?
– Вы, молодой человек…
Развернувшись, Панов ударил Бирюкова по лицу открытой ладонью. Из носа брызнула кровь. Панов снова развернулся и ударил сильнее. Кулаком по горлу, в острый кадык. Бирюков охнул от боли, закашлялся. Изо рта потекла розовая слюна, вывалилась вставная челюсть. Панов наступил на челюсть каблуком ботинка, раздавил напополам.
– Я же говорю, весело доедем, – обернулся Ищенко и заржал.
– И, главное, с пользой, – поддержал Панов. – Вон старику подходящий кликан прилепили. Это уже большое дело. А, Старое Говно, чего сопли пускаешь? Тут тебе не родной сортир.
***
Полдня и добрую часть ночи Архипов трудился, не покладая рук. Задание, которое, уходя, оставил Бирюков, сводилось к следующему. Нужно изучить альбом с фотографиями, найденный в квартире покойного Самойлова – Горобца. Возможно, Архипов узнает кого-то из общих знакомых. Затем предстояло залезть в портативный компьютер, просмотреть фотографии клиентов Самойлова, а также дела, которыми адвокат занимался в последние годы жизни. Под утро, когда за окном занимался серенький рассвет, Архипов закончил свои изыскания.
Выключив компьютер, он стал просматривать записи, сделанные в тощей ученической тетрадке. Альбом не содержал ничего, заслуживающего внимания. На сотне фотографий, сделанных в разные годы, можно узнать лишь одного Самойлова. Остальные персонажи – люди случайные. В интерьерах квартир, ресторанов, Московского ипподрома и горячих южных пляжей красовались в основном молодые девицы, худосочные и глазастые, похожие одна на другую, словно выращенные в одном инкубаторе. Реже попадались немолодые мужчины, в основном усатые кавказцы, сидевшие за карточным столом, те же мужчины в обществе фривольно одетых нетрезвых девушек. Место этому альбому в мусорном ведре.
Зато информация, содержавшаяся в компьютере, добытая через Пенкина, позволяла сделать некоторые выводы. Архипов начертил на тетрадном листе причудливую схему, обозначив кружочками действующих лиц этой истории, провел линии стрелок, которые вели от одного кружочка к другому. Белые пятна на схеме еще оставались, но общая канва событий становилась более или менее ясна.
Все началось семь лет назад, когда адвокат Самойлов успешно отмазал от тюрьмы Артема Павловича Гераскина, обвиненного в хищении пятьсот тридцати тысяч долларов путем перевода данной суммы со счетов торгового дома «Фора – Траст» на счета подставной фирмы. Герасим уже тогда имевший репутацию афериста и фальшивомонетчика высокого класса, видимо, решил, что юрист еще пригодится ему в жизни. Год спустя Герасим взялся за изготовление фальшивых акцизных марок, которые находили обширный рынок сбыта на Северном Кавказе, где «левую» водку гнали чуть ли не на каждом углу, а затем фурами отправляли на продажу в центральные области России. Что соединило этих совершенно людей, уголовного авторитета Герасима и адвоката Самойлова? Ответ на поверхности: денежные интересы. Адвокатские гонорары – крошки в сравнении с теми доходами, что сулили акцизные марки. Кроме того, Самойлов окончательно запутался в карточных долгах, а девичья любовь с годами не становилась дешевле.
Именно тогда Архипов носился с идеей создания собственной галереи современного искусства. Денег едва-едва хватило на то, чтобы выкупить помещения у старика букиниста и владелицы рыбного магазина. Но дальше дело не двигалось. Ремонт подвала, полное обновление интерьера первого этажа, взятки местным чиновникам из муниципалитета… Всех мелочей не перечесть. Эти «мелочи» выливались в совершенно астрономические деньги, которых у Архипова не было. Тогда якобы случайно с ним свел знакомство Самойлов. Представившись Романом Борисовичем Горобцом, бизнесменом и меценатом, живущем в Польше, он просто из любви к искусству предложил беспроцентную ссуду, которая покрыла все издержки по ремонту помещений и другие траты. Уже тогда фальшивомонетчик Герасим и Самойлов вовсю шлепали акцизные марки на спиртное, дело разворачивалось, разрасталось. И «Камея» представлялась надежным перевалочным пунктом, хорошим прикрытием для переправки печатной продукции на Северный Кавказ.
Архипов вступил в чужие игры, потому что долг платежом красен, отказать Самойлову он не имел ни сил, ни возможностей. Картинная галерея приносила больше хлопот, чем прибыли, и от больших легких денег Архипов не желал отказываться. Он втянулся в эту жизнь и до поры до времени его все устраивало. Борис Панов, уголовный авторитет по кличке Пан, которого Самойлов спас от длительного тюремного срока за убийство работника бензозаправки, взял на себя силовое прикрытие операции, он подбирал людей, которые решали спорные вопросы. Панов и его парни всегда держались в тени, об их существовании Архипов даже не подозревал. Позднее выпуск акцизных марок прекратился, потому что спрос на них на Кавказе упал. Герасим наладил выпуск долларов, Архипов нашел подходящих помощников для сбыта фальшивок: Максима Жбанова и Олега Сергеевича Покровского. На первых порах доходы упали, но позднее, когда нашлись надежные покупатели, снова полезли вверх.
На случай провала соблюдались строжайшие меры безопасности. Самойлов окончательно вошел в роль бизнесмена, живущего и работающего в Польше. Он якобы наезжал в Москву два-три раза в год, чтобы проверить, как движутся дела. Снимал апартаменты в дорогих гостиницах, но на самом деле никаких проверок деятельности Архипова не осуществлял, адвокату и так все было известно. Он устраивал себе что-то вроде отпуска и, поболтавшись по московским кабакам, уезжал обратно в Польшу. Загребая большие деньги, Самойлов не позволял себе никаких излишеств. Он по-прежнему жил в скромной двухкомнатной квартире, ходил на работу в юридическую фирму «Костин и компаньоны», правда, теперь он редко защищал в суде клиентов. Скинув с себя это бремя, сосредоточился на всякой мелочи: юридических консультациях и составлении исковых заявлений для своих клиентов. Единственная дорогая вещь, которую позволил себе подпольный миллионер, – автомашина «Ауди» представительского класса.
***
Особую роль выполнял лже дипломат Илья Борисович Сахно. Разумеется, главных действующих лиц, Герасима и Самойлова он не знал, ни разу в жизни в глаза не видел. Фальшивки и оплату за работу получал от того же Панова. С партиями поддельных баксов Сахно курсировал из Москвы до Смоленска или Орши. Там брал билет в вагон международного класса, а места в этих вагонах из-за дороговизны билетов всегда находились, и пилил обратно в столицу. На вокзале дипломата встречал кто-то из людей Архипова, или он сам. Забирал «посылку», якобы привезенную из Польши. Сахно обычно травил байки из своей «дипломатической» жизни, а врал он легко и убедительно, садился в такси и отбывал в неизвестном направлении. Кем был Сахно на самом деле, какова его настоящая фамилия, теперь, наверное, уже не узнаешь. Но и большого значения это не имеет. Главное, что цепочка, отлаженная Герасимом и Самойловым, работала безотказно.
Если бы сотрудники ФСБ или прокуратуры прихватили Архипова или его ближайших помощников с поддельной валютой на руках, провели допросы с пристрастием и выбили из задержанных показания, следствие все равно не сдвинулось с мертвой точки. Потому что кроме лже дипломата Сахно, Архипову больше некого сдавать. А с Сахно какой спрос? Скажет, что случайные люди на платформе в Смоленске попросили передать посылку родственнику или знакомому, который встретит поезд в Москве. Что находится в посылке, Сахно, разумеется, не имеет понятия, он приличный человек и не сует нос в чужие вещи.
Пока следствие топталось бы на месте, «дипломата» мурижили на допросах, а время шло, Самойлов и Герасим успели бы спрятать все концы, избавиться от улик. За какую ниточку не потяни, она оборвется, никуда не приведет. Чем занимался все эти годы Герасим, догадаться нетрудно. Он вел жизнь честного фраера и в буквальном смысле слова делал деньги. Возможно, Герасим держал в типографии одного или двух помощников, но основную работу выполнял сам. Он довел прежние связи, не посещал воровские сходняки, не участвовал в разборках, не светился в сомнительных заведениях, катранах и кильдымах. Но все на свете имеет конец, иногда этот конец бывает нелепым. В середине лета Герасим на своем «Лексусе» влетел в грузовик, еще несколько часов он болтался между жизнью и смертью и умер в районной больнице, когда хирург еще не приступил к операции.
Двумя неделями позже заезжий ухарь с Украины Николай Осадчий ограбил и проломил голову весовой гирей Дмитрию Нифонтову, некогда работавшем на Гознаке, знавшем печатное дело лучше, чем свои пять пальцев. По информации, которую добыл Бирюков, Осадчего пришил в тюремной камере какой-то псих. Украинца исполосовали бритвой и вырезали язык. Так поступают с людьми, которые много знают и слишком откровенны на допросах. Подельники покойного Герасима с испугу наверняка отвалили родственникам убийцы очень приличные бабки. Но то были пустые траты и напрасно пролитая кровь. Осадчий знать не знал, кого именно он грохнул и каким макаром у старика оказались фальшивые доллары, поэтому ничего не мог рассказать следователю.
Однако эти события оказали сильное впечатление на Самойлова. После гибели Герасима юрист, видимо, стал лидером шайки фальшивомонетчиков. Он распорядился свернуть дело по двум причинам. Без Герасима качественных фальшивок бригада напечатать уже не могла, кроме того, Самойлов был напуган, подозревая, что на хвост сели менты или серьезные ребята из ФСБ. И дело может закончиться нарами. Однако, уходя, можно не только громко хлопнуть дверью, можно неплохо заработать. Самойлов поручает Панову и его людям выкрасть Архипова, а затем, когда тот оказывается на свободе, вешает на него неподъемный долг. Макса Жбанова и лже дипломата Сахно убирают как опасных свидетелей. Разумеется, перед смертью их тоже выпотрошили. Ведь Макс Жбанов, и «дипломат» Сахно наверняка держали заначки на черный день. Точно так поступили бы и с Архиповым. Но в картинной галерее все пошло по чужому сценарию. Вместо долгожданных миллионов парни Самойлова получили по сосновому ящику и по два метра земли.
И все бы хорошо для Архипова, и можно жить дальше, но на свободе по-прежнему остается Панов и кто-то из его подельников. Стоит Архипову высунуть башку из своей норы, и его мгновенно прихлопнут. Положение патовое. Кроме того, остается несколько неясных моментов. Что за марки нашел Бирюков в разоренной типографии? С какой целью их печатали? Кому нужны эти бесполезные картинки? Возможно, ответив на эти вопросы, можно выйти на Панова или его дружков. Кто знает…
Архипов нашел еще один след, но след зыбкий, очень неопределенный. Когда семь лет назад проходил суд на Герасимом, свидетелем защиты выступила некая Ева Михайловна Фридман, его сожительница. Заявила в суде, что в тот момент, когда проворачивали аферу с переводом денег на счет подставной компании, она вместе со своим гражданским мужем отдыхала в Ялте. Собственно, вот и все показания. Ничего заслуживающего внимания. Но имя… Ева Фридман. Так звали давнюю любовницу Архипова, с которой он расстался в ту пору, когда вел переговоры о покупке помещения под картинную галерею. Архипов не был единственным мужчиной Евы и знал это. Она не была его единственной любовью, которая одна на всю жизнь. Возможно, поэтому разрыв прошел легко и безболезненно. Ева в очередной раз укатила на юга искать приключений, Архипов остался наедине со своими проблемами.
На его горизонте эта женщина больше не появилась, даже не позвонила ни разу. Тогда он решил, что Ева нашла достоиая своей красоты нашла состоятельного мужчину. Архипов не пытался ее искать, решив: Ева явится сама, если очень соскучится. Но она не соскучилась. Через год Архипов увлекся одной ломучей девицей, которая показалась ему немного старомодной и романтичной. Девица «косила» под Блоковскую Незнакомку. После свадьбы стало ясно, что жена особа меркантильная, падкая до шмотья, дорогих безделушек и прочих земных благ. Романтический ореол окончательно облупился во время затянувшегося бракоразводного процесса. Когда дело коснулось денежных счетов, выяснилось, что Лариса не собирается уступать мужу без боя даже дырявой наволочки…
Бирюков в разговоре упомянул, что во время автомобильной аварии на Минском шоссе, в которой погиб Герасим, в салоне находилась еще какая-то женщина. Она отделалась то ли ушибами, то ли переломом руки или ноги. Архипов снова врубил компьютер, подключился к интернату. И в течение следующих двух часов перелопатил электронные версии газет, в поисках заметки об аварии на Минском шоссе, обнаружил около десятка мелких заметок и корреспонденций. Газеты писали, что в автомобильную аварию попал известный мошенник, который в последние годы отошел от дел и вел замкнутый уединенный образ жизни, не поддерживал контактов с воровским миром. Позднее Герасим скончался в провинциальной больнице, куда его доставили на «скорой». Только в одной публикации упоминалось ими попутчицы бывшего авторитета: Ева Фридман. Ее привезли в ту же больницу с травмами средней степени тяжести. Еву спасло то, что она занимала заднее сидение, точнее, место за водителем.
– Ева Фридман, кто бы мог подумать, – вздохнул Архипов. Закрыв компьютер, вышел на балкон. – М-да, старая любовь не ржавеет. Сидит в тебе, как гвоздь в заднице. И напоминает о себе.
***
Пятый день Артур Дашкевич проживал в скромном номере мотеля «Варшавский». Если выглянуть из окна восьмого этажа можно увидеть, мокнувший под дождем фургон «Газель», на котором директор комбината минеральных удобрений добирался до Москвы, редких прохожих и снующие взад-вперед автомобили. Изнемогая от скуки, Дашкевич часами валялся на диване, ждал телефонного звонка или стука в дверь. Но Бирюков его не беспокоил, видимо, намеренно тянул время, чтобы из вредности потрепать нервы человеку, и без того издерганному переживаниями последних недель.
Обедал Дашкевич в номере, покупая в буфете бутерброды и негодное пойло под названием кофе. Когда наступало время ужина, спускался в бар. Устраивался у стойки на одноногом табурете с высоким сиденьем и, перед тем, как двинуть в ресторан, неторопливо пропускал для аппетита две-три рюмки анисовой настойки. Он пялился в телевизор, укрепленный где-то под потолком, хотя мировые новости его мало волновали, хлопал глазами и грустил, высчитывая про себя, сколько времени осталось ждать до появления Бирюкова. День? Неделю? Хорошо, пусть будет неделя. Дашкевич умел быть терпеливым. А семь дней не семь лет. Через неделю он отчалит с этого постоялого двора, пригодного разве что для ночевок водителей большегрузных грузовиков.
А на вторую неделю голову Бирюкова, упакованную в герметичный полиэтиленовый мешок, принесут к нему в кабинет парни, которых он отрядит в Москву с конкретным заданием. На внутреннем дворике загородного дома он сыграет этой головой в футбол, попинает ее всласть, а потом, когда отведет душу, сожжет в отопительном котле. Впрочем, участь так называемого художника давно решена. Даже в том случае, если он покажет место захоронения Ремизова и выложит четыреста штук отступного, Бирюков не жилец на этом свете. Дашкевич не простил обид, не простил гибели старого кореша, с которым начинал свой бизнес. Ничего не простил и ничего не забыл. Сейчас главное – доставить на родину труп Ремизова и забрать бабки. А потом, когда пыль немного уляжется, нужно отрядить в Москву пару надежных парней. Они сделают то, что не смог сделать Ремизов. Светлая ему память.