Троицкий Андрей Борисович. Удар из прошлого

   Когда от деревни отъехали километра три, заросшая травой дорога стала сужаться. На взгорке стояли новенькие синие «Жигули». Водительская дверь оказалась распахнутой. Девяткин выбрался наружу, осмотрел салон брошенных «Жигулей», сел за руль, обнаружив ключи в замке зажигания. Он попытался завести двигатель, но бензин оказался на нуле. Значит, дальше Тимонин потопал пешком. Конечно, если это был Тимонин, а не кто-то другой. Боков топтался на дороге и строил догадки.
   – Может, сгорел давно Тимонин, а мы тут канитель разводим, – говорил он. – И вообще, у меня плохое предчувствие.
   – Если бы ты полдня не провалялся в кровати с больным сердцем, мы бы его нашли, – разозлился Девяткин. – Садись в машину, умник. Плохие предчувствия – ещё одна твоя болезнь.
   Они проехали ещё пару-тройку километров. Сначала по левую сторону кончились столбы, колючка, предостерегающие надписи. Вместо запретной зоны до самого горизонта потянулось ухабистое поле, поросшее молодыми деревцами. Через пятьсот метров кончилась и сама дорога. Девяткин выругался и остановил машину.
   – Что будем делать? – спросил Боков.
   – Будем делать то, зачем сюда приехали. Искать Тимонина.
   – Уже стемнело. Дым повсюду. В такой темноте собственную задницу не найдешь. Ни то, что человека в лесу.
   – Заночуем здесь, в машине. Утром продолжим поиски.
   – Надо возвращаться, – упорствовал Боков. – Говорю, у меня плохое предчувствие. Я тут задохнусь от дыма.
   – У тебя всегда плохое предчувствие. Возвращаться нельзя. Между прочим, тот сгоревший «Москвич», что стоял возле дома – милицейский.
   – Ну и что?
   – В машине обгоревший труп. Обратная дорога идет через деревню, а там уже милиция. Нас остановят и задержат до выяснения обстоятельств. И будем неделю сидеть в КПЗ, оправдываться и подписывать всякие бумажки. И то обстоятельство, что я майор милиции, нам вряд ли поможет.
   Боков обречено вздохнул. Попадать в милицию, давать объяснения о том, с какими целями сюда приехал и кого искал в сгоревшем доме – это выше человеческих сил. Придется заночевать здесь. Боков открыл дверцу, спустил ноги на траву и сунул в рот сигарету. Хотелось есть, но поблизости, как назло, не открыли ни одного приличного ресторана. Боков разложил сидение, включил радио и стал слушать новости.
   Девяткин попил теплой воды из бутылки, сел на траву и задрал голову к потемневшему небу. В вышине ни облачка, но молодую луну почти не видно, её закрывает слоистый дым лесных пожаров.

* * * *

   Тимонин проснулся чуть свет от того, что трудно стало дышать. Он не понял, вечер на сейчас или утро. Он взглянул на правое запястье, но браслета с часами на руке не оказалось. Вероятно, эта золотая вещица навсегда осталась в доме дяди Коли. Тимонин повертел тяжелой головой, ощущая боль в висках.
   Густой дым стелился по земле, полз между деревьев, поднимался высоко к небу. Тимонин огляделся, ни тропинки, ни дороги не видно. Он сел, стряхнул прилипшие к штанам и рубахе сухие сосновые иглы, коловшие тело, открыл портфель. Среди толстых денежных упаковок застряла темно зеленая бутылка. Тимонин вытащил посудину, приложил её к губам. Вниз по горлышку на сухие губы скатилось несколько ядовито горьких капель самогонки. Тимонин слизал их языком, швырнул бутылку в кусты, застегнул замок портфеля.
   Он встал, постоял на месте пару минут, ощущая приступ головокружения. Нужно идти. Но вот только в какую сторону направить стопы? Тимонин не смог сориентироваться, пошел, куда глядели глаза. Через четверть часа он спустился в глубокий овраг и долго шел по его дну, надеясь найти ручеек, родник или на худой конец лужу стоячей воды. Но склоны и дно оврага были высушены жарой. Трава пожелтела, будто наступила осень, а земля местами потрескалась.
   Тимонин нашел лишь обглоданный лесными грызунами продолговатый собачий череп и пару длинных широких мослов, крупных, явно не собачьих. Тимонин повертел в руках большую кость, похожую на молоток, отбросил её в сторону. По дну оврага он прошел километра полтора. Чтобы чем-то занять голову, начал считать шаги. На счете тысяча сто пятьдесят три сбился.
   Но начинать отсчет сначала не стал. От дыма болела голова, сжимало виски, будто их сдавливал металлический обруч. Давление обруча заметно усиливалось от ходьбы, дыхание становилось прерывистым, свистящим. Слизистая носа раздражалась, из ноздрей потекла жиденькая солоноватая водичка. Тимонин присел на поваленную ветром березу, чтобы отдохнуть. Положив локти на колени, и обхватив голову руками, он просидел полчаса.
   Отдых не пошел на пользу. Голова продолжала кружиться, из носа бежала соленая вода, дышалось трудно. Тимонин встал, вскарабкался на склон оврага и пошел по его краю. Но идти этой дорогой было трудно. По краям оврага лежали сухие мертвые деревья, разрослись кусты бузины и боярышника, молодые осинки. Пришлось взять левее, углубиться в лес.
   Здесь ориентиры окончательно потерялись. Лишь бы выйти на поле или хотя бы на поляну, там ветер разносит смрадный стоячий дым, там есть, чем дышать. Но деревья стояли стеной, их макушки терялись в мглистой дымке, просветов между стволами не виделось. Он заблудился. И заблудился совершенно безнадежно.
   Сейчас Тимонин испытал первый приступ отчаяния, острый, как физическая боль. Он опустил портфель, сложил ладони трубочкой, поднял голову.
   – Ау, люди, помогите, – закричал он во всю глотку. – Люди…
   Из горла вышли слова, похожие на хриплый собачий лай. Он кричал долго, пока, наконец, не закашлялся от дыма. В эту минуту он отдал бы все золото мира за пару глотков воды. Тимонин сел на траву, подогнул к животу ноги, уперся лбом в колени.
   Он готов был расплакаться, но вместо этого встал и пошел.

* * * *

   Мир уплывал из-под ног, сухая почва сделалась похожей на вязкое болото. Трясина затягивала ноги, не давала идти. Тимонин несколько раз падал, с усилием поднимался. Часто меняя направление, он шел неизвестно куда, перекладывая из руки в руку ставший тяжелым портфель.
   Мысль о том, чтобы бросить свою ношу не приходила в голову. Если исчезнет портфель, пропадет весь смысл его долгого и, как выяснилось, опасного путешествия. Он не выполнит своей миссии, своей задачи. Он обманет покойного друга… Он не сможет… Мысли становились бессвязными и туманными, запутывались окончательно.
   Временами Тимонину казалось, что он слышит чьи-то голоса. «Эй, Леня, Леня», – кричал какой-то мужчина где-то далеко за его спиной. Голос показался Тимонину знакомым.
   «Мы тут, мы тут», – откликался другой голос, тоже, как ни странно, знакомый. Тимонин помотал головой, отгоняя это странное прилипчивое наваждение. В этом проклятом лесу людей, знакомых или не знакомых, быть не могло. Тут вообще нет людей. Он один. И точно, через какое-то время голоса удались, а потом и совсем исчезли.
   Солнце взошло в зенит, но за дымом его круг не был виден, в небе угадывалось лишь светло-желтое свечение. Тимонин все шел и шел. Оступался, падал, вставал и продолжал идти. Кожа уже не покрывалась потом, оставалась сухой, как пергамент, на лбу не выступало даже легкой испарины. Губы потрескались и кровоточили. Тимонин слизывал соленые капли крови языком.
   Во втором часу дня он упал навзничь и лишился чувств. К счастью, обморок продолжался недолго. Тимонин встал на карачки. Тут его вырвало мутной зеленоватой жижей, такой кислой, что свело горло. Тимонин выдавил из себя длинный тягучий плевок. Он поднялся с колен, подобрал портфель и, ощущая в коленях крупную дрожь, пошел дальше.
   Второй обморок настиг его через полчаса. Этот обморок был дольше и глубже. Когда Тимонин открыл глаза, то решил, что дальше идти уже не сможет. Он задохнется здесь и сейчас, сдохнет на этом чертовом, гиблом месте. Но снова он нашел силы встать.
   Лесной пожар был где-то рядом, совсем близко, но не понять в какой стороне. Стало так жарко, как, наверное, бывает в сухой финской бане. По воздуху стала слетать зола, похожая на серый теплый снег. Тимонин наглотался золы, казалось, рот забит, наполнен этой дрянью, которую почему-то нельзя выплюнуть.
   Теперь Тимонин двигался значительно медленнее. Чтобы часто не падать, он выбрал новую тактику: переходил от дерева к дереву, прислонялся к стволам плечом или спиной, отдыхал. Затем намечал ориентиром другое дерево и шел к нему. Снова припадал плечом к стволу и отдыхал. Во время очередного отдыха носом пошла кровь. Чтобы её успокоить, Тимонин задрал голову кверху. Но кровотечение не останавливалось.
   Тогда Тимонин снял с себя рубашку, вырвал рукав, приложил ткань к носу. И так стоял минут двадцать, пока кровь не остановилась. Он хотел поплевать на рубашку, стереть с лица запекшуюся кровь, но во рту не оказалось и капли слюны. Язык сделался жестким и шершавым. Тимонин голый по пояс с портфелем в руке, отошел от березы, споткнулся на кочке, упал.
   Кровь снова хлынула носом. Тимонин, безучастный ко всему, лежал и смотрел в землю. Даже не попытался остановить кровь. На этот раз он был уверен, что больше не встанет.

* * * *

   Девяткин и Боков начали поиски Тимонина ровно в шесть утра. В дорогу взяли спортивную сумку, вместившую три больших бутылки питьевой воды, припасенных Девяткиным ещё в Сергиевом Посаде, бельевую веревку, фонарь, туристический топорик с резиновой обмоткой на ручке. Гуськом они пошли по узкой не затоптанной тропинке пару километров.
   Дышать стало труднее, сам дым сделался густым и едким. От него слезились глаза, и щекотало в носу и глотке. Когда тропинка кончилась, Девяткин вытащил компас, сориентировался на местности. Решили так: они идут параллельным маршрутом, зовут Тимонина, перекликаются друг с другом, чтобы не потеряться.
   – Ерунда все это, – усмехнулся Боков с усилием, сейчас ему было не до усмешек. – Никого мы тут не найдем. Надо возвращаться в Москву. Милиция, если она и приезжала, уже отбыла из деревни. Не век же они будут там коротать. Да вы только вокруг оглянитесь. Разве тут найдешь человека?
   Незнакомый задымленный лес пугал молодого помощника. Он боялся отравиться дымом или заблудиться. А это почти равносильно смерти. В этом лесу можно сгинуть без всякого следа. Обгорелый труп не найдут, даже если поднимут на ноги всех районных ментов.
   – Мы приехали сюда искать Тимонина, – ответил Девяткин. – И мы будем его искать. Хочешь ты того или нет. Пошли.
   – Тут ни один нормальный человек не выдержит и часа, задохнется, – сказал Боков, понимая, что его возражения – бесполезное дело.
   – Пожалуй, нормальный не выдержит, – согласился Девяткин.
   Девяткин перекинул через плечо ремень спортивной сумки и пошел вперед. Боков шагал слева, метрах в двадцати от Девяткина. Через полчаса Боков наткнулся на пустую бутылку зеленого стекла. Он приложил горлышко к носу, втянул в себя противный сивушный запах. Самогонка. Донышко ещё влажное. Значит, бутылку оставили здесь совсем недавно. Это мог сделать только один человек – Тимонин. Возможно, он рядом, совсем близко.
   Боков хотел позвать Девяткина, сообщать ему о находке, но вовремя спохватился. Есть шансы, что пьяный, дурной от самогонки Тимонин никогда не выйдет из этого леса. Мало того, шансы летального исхода очень велики. Вон какой вокруг дым. Стоит только уснуть и не проснешься.
   А Тимонина, блуждающего где-то неподалеку, рано или поздно обязательно свалит усталость. И тогда… Тогда всей истории – конец. И никаких тебе наемных убийц, никакой крови и грязи. Несчастный случай. Легкий, безболезненный и, главное, выгодный всем финал. Ну, заблудился подвыпивший Тимонин в лесу, сгорел или задохнулся от дыма. Бывает. Жаль, конечно, человека. Но чем ему поможешь? Боков наклонился, засунул бутылку под чахлый куст бузины, притоптал посудину ногой.
   – Ау, Леня, Леня, – закричал Девяткин. – Мы здесь.
   Боков вздрогнул от этого крика. Он, нагнулся к земле, сделал пару широких кругов возле того места, где нашел бутылку. Наткнулся на куст рябины, трава под которым была основательно примята. Видимо, на этом самом месте Тимонин провел ночь или просто отдыхал.
   – Леня, Леня, – кричал Девяткин.
   Его голос становился все дальше и дальше. Боков, кашляя от попадавшего в рот едкого дыма, быстро зашагал прочь, а потом и побежал на голос, стремясь сократить расстояние между собой и Девяткиным. Тут надо о себе подумать. Как бы самому не заблудиться, не потеряться.
   – Мы тут, мы тут, – кричал Боков на ходу. – Тут мы.
   После пробежки Боков ощутил слабость в ногах и новый приступ головокружения и тошноты. Он нагнал Девяткина, попил воды из бутылки. Стало легче, но ненадолго. Минут через десять слабость вернулась. Ноги снова сделались ватными, непослушными. И, правда, запросто сдохнешь в этом дыму. И ещё эта нестерпимая, совершенно нечеловеческая жара. Видимо, огонь где-то рядом, совсем близко. Того и гляди, хватит тепловой удар. И не очухаешься.

* * * *

   Боков уже не шел параллельным курсом с Девяткиным. Он плелся за ним, не спуская взгляда со спины милиционера. Боков боялся, что упадет и вырубится. А Девяткин, не заметив сразу его исчезновения, попрется дальше.
   А потом, когда хватится, найдет Бокова уже мертвым. Он будет лежать, свернувшись баранкой, лицо черно-синее, язык далеко торчит изо рта, глаза выпучены. Как у всех людей, скончавшихся от асфиксии. Боков представил себе плачущих мать, отца и жену. Родичи стояли у изголовья его гроба во время отпевания Бокова в церкви. Горели свечи, священник бубнил молитву и махал кадилом. Картина отпевания была такой явственной, выпуклой, что животный страх прошил Бокова с головы до пят.
   – Леня, Леня, мы здесь, – кричал Девяткин, крик обрывался сухим кашлем. – Мы здесь…
   Голова Бокова закружилась сильнее, тошнота подступила к самому горлу. Он так запугал себя этими фантазиями, что не удержался, окликнул Девяткина. Тот остановился, обернулся назад.
   Сначала Боков даже не узнал своего спутника. Лицо Девяткина сделалось совершенно серым. И каким-то неподвижным, будто Девяткин страдал параличом лицевого нерва. Того и гляди, сам грохнется без чувств. Ему потребуется помощь. Видимо, и Девяткин шел на последнем дыхании, и ему дорога давалась с огромным трудом.
   – Юрий Иванович, – Боков вытер сочившиеся из глаз слезы. – Вы привяжите меня к себе веревкой. На всякий случай. Чтобы, когда я упаду… Чтобы вы знали, что я того…
   – Обратно к машине дорогу найдешь?
   – Нет, что вы, – помотал головой Боков.
   Девяткин не стал возражать. Раскрыв сумку, он достал веревку, один конец привязал к брючному ремню Бокова. Другой конец обмотал вокруг своей талии. Он вытащил из сумки белую тряпку, полил её водой, протянул Бокову.
   – Обвяжи вокруг головы, чтобы закрывала рот и нос, – сказал он. – Станет легче дышать. Дай помогу.
   Девяткин завязал два узелка на затылке Бокова. Дышать и вправду стало легче.
   – А вы как же? – спросил Боков.
   – Во-первых, тряпка только одна, – ответил Девяткин. – Во-вторых, в тряпке я кричать не смогу.
   Не тратя времени на разговоры, Девяткин пошел Дальше. Боков, как корова на веревочке, потрусил за ним. Влажная тряпка быстро высохла, легкие наполнились дымом. Через полчаса Боков выдохся, как воздушный шарик. Сел на траву и объявил, что идти дальше он не может. Мир виделся ему через пелену стоящих в глазах слез, ноги подгибались, а в животе что-то дрожало, трепетало. Словно Боков проглотил крупную живую рыбу, и та металась, била хвостом, не могла найти себе места в тесном пространстве желудка.
   Девяткин склонился над Боковым, похлопал его по щекам, дал попить воды из бутылки. Но это не помогло, помощник расклеился окончательно. Девяткин сел рядом, приложил губы к горлышку бутылки.
   – Задыхаюсь, сейчас блевону, – пообещал Боков.
   – Черт, навязался ты на мою голову, – в сердцах ответил Девяткин. – То у тебя сердце. То удушье, то слабость. Придется обратно идти.
   – Придется, я уже насмерть отравился, – сказал Боков.
   Девятки отдал слишком много сил блужданию в дымном лесу, возможно, от цели его отделяли считанные десятки метров. И вот теперь все труды псу под хвост. Надо топать обратно. Другого выхода он не видел. Если Бокова отправить к машине одного, он чего доброго заблудится и, возможно, погибнет, надышавшись окружающими ароматами.
   Девяткин плюнул и встал на ноги.
   Они взяли обратное направление, не дойдя каких-то двухсот метров до того места, где лежал истекающий кровью умирающий Тимонин.

* * * *

   Как и прежде, обратной дорогой Девяткин шел первым, за ним, привязанный веревкой, семенил ногами Боков. Прошли медленным шагом пару километров. Кажется, тут дышать стало немного легче, подул тихий ветер, немного разогнавший дым, но вдруг веревка дернулась и натянулась.
   Девяткин оглянулся. Боков, упав на землю, лежал на боку с закрытыми глазами.
   Пришлось вернуться. Девяткин перерезал веревку, перевернул Бокова на спину, вылил на голову горе-помощника полбутылки теплой воды, пошлепал его ладонью по щекам. Не помогло. Боков, так и не придя в сознание, лишь распахнул рот, пошлепал губами и прошептал что-то неразборчивое. Чтобы не тащить с собой лишнюю тяжесть, Девяткин бросил в кусты сумку, в которой остались топорик, фонарь и, главное, полторы бутылки воды.
   Затем он за ноги отволок Бокова к дереву, посадил, прислонив спиной к стволу. Низко нагнувшись, ухватил Бокова за загривок, положил его тело поперек своей спины. Разогнувшись, поволок пострадавшего к машине. Девяткин шел тяжело, раскачиваясь из стороны в сторону, и широко расставляя ноги.
   Рубашка насквозь пропиталась липким потом уже после десяти минут столь приятной прогулки. Девяткин не делал пауз и остановок, боясь сбиться с ритма. Он шел, задерживая дыхание, как пловец во время погружения. Он знал, что время сейчас играет не за его команду.
   Девяткин боялся, что, надышавшись дымом, сам упадет и потеряет сознание. Но все обошлось. Через пару километров Боков очнулся, дернул ногами и простонал, что дальше сможет идти сам. Девяткин опустил свою тяжелую ношу. Боков посидел на земле и смог подняться. Спотыкаясь на каждой кочке, постанывая и жалуясь на жизнь, побрел за Девяткиным.
   Добравшись до машины, они долго отдыхали, приканчивая остатки воды из канистры. Наконец, Девяткин сел за руль, развернул машину и погнал её к Москве.

Глава тринадцатая

   Казакевич, вернувшись в ресторан «Пекин», застал брата жены в дурном расположении духа. Петя харахорился, делал вид, что все хорошо, настроение превосходное, энергия переполняет его и рвется наружу. Он даже рассказал, по собственным словам, совершенно правдивую историю. Якобы злые люди донесли директору зоопарка о том, что техничка, уборщица вольеров, по вечерам тайно совокупляется с гориллой. «Эх, вы, женскому счастью позавидовали», – укорил доносчиков директор.
   Петя натужно расхохотался. Казакевич даже улыбнуться не смог.
   Он задумался: раз человек смеется над пошлой глупостью, что-то с ним не в порядке. Однако приставать с вопросами, лезть в душу отпускнику, проводящему в Москве золотые денечки, Казакевич не стал. Петя не умеет хранить секретов, придет время, сам все разболтает. И точно, за десертом, когда Казакевич спросил родственника, на каких девочек того тянет сегодняшним вечером, тот скорчил кислую рожу.
   – У меня есть одна знакомая, правда, она замужем, – сказал Казакевич. – Но она найдет предлог, чтобы улизнуть из дома. Ее муж полный, как бы это сказать… Ну, ты понимаешь. Короче, до встречи со мной она и трахаться не умела. Была фригидной, как сушеная треска. Зато теперь… Тебе надо с ней попробовать.
   Петя замялся, прилепился губами к соломинке, булькал сладкой жижей, пока не высосал весь коктейль. Возможно, сегодня ему захотелось что-то экзотическое, негритянку, например? Петины сексуальные вкусы и пристрастия менялись стремительно. В зависимости от времени суток, погоды, настроения, ещё Бог знает чего, ему нравились женщины худые или полные, высокие или низкие, грудастые или плоские.
   В том северном краю, где Петя по долгу службы проводил десять-одиннадцать месяцев в году, выбор женщин был до неприличия скудным, как тундра, окружающая город со всех сторон. А жена Пети оказалась патологической собственницей и портила мужу жизнь сценами ревности. И только короткий отпуск позволял родственнику стряхнуть с себя меланхолию, застой и аскетизм северного быта. Каждая новая встреча с женщиной, даже продажной потаскухой, становилась для Пети событием перворазрядным.
   Казакевичу любовные победы давались так легко, что давно перестали его всерьез интересовать. Он был готов делиться своими лучшими трофеями без всякого сожаления.
   – Так что, позвонить этой штучке? – спросил Казакевич.
   После того, как он откомандировал азербайджанцев по верному адресу, к Казакевичу вернулось отличное настроение. Он был уверен, что сегодня же все кончится хорошо, в его пользу. По этому случаю можно облагодетельствовать весь мир. Ну, если не весь мир, хотя бы одного Петьку. Да и самому не мешает немного того…
   – Знаешь, с женщинами мы сегодня отложим, – повесил нос Петя. – Когда ты уехал, я вышел в сортир. Не к столу будет сказано, у меня с конца закапало. Кажется, триппер намотал.
   Казакевич присвистнул. Вон непруха.
   – Я подозреваю, меня та самая заразили, ну, светленькая такая, вертлявая. Ну, четыре дня назад, вспомни. Она ещё на той съемной хате плясала на столе, а под столом ширинку мне расстегнула.
   – А, эта, – вздохнул Казакевич. – Ну и блядь. Редкостная. Такая за десятку в церкви стриптиз исполнит. Техника безопасности – не пустое понятие. Говорил ведь тебе…
   Казакевич не закончил фразу, только рукой махнул. Доброе настроение улетучилось, даже выпить на посошок расхотелось. Не было двенадцати, когда они вернулись в квартиру Казакевича. Жена Серафима ещё не спала. Остаток вечера пришлось провести в её обществе. На кухне расставили пивные бутылки, порезали красной рыбы.
   – Многое сегодня успели сделать? – спросила Сима.
   Жена была уверена, что Казакевич мотается по Москве с Петей, устраивая его служебные дела. «Господи, весь вечер придется врать и отвечать на тупые вопросы Симы», – с тоскливой мукой подумал Казакевич. Все в мире меняется, и только жены остаются прежними.
   – Да, успели многое, – ответил Казакевич и мрачно покачал головой. – Даже очень многое.
   – Вы где-то ужинали? – не отставала вежливая Сима, не понимавшая, что своим присутствием тяготит мужчин. – Хорошо провели время?
   – Очень хорошо, – Пятя почесал мошонку.
   Вскоре разошлись спать. Казакевич заперся в своем кабинете. Он дважды пересчитал деньги, которые должен был завтра вручить Валиеву, положил их в пластиковый пакет, запер в ящике стола.
   Он долго ворочался на скрипучем кожаном диване. Наконец, не выдержал, открыл секретер и махнул двести водки. До сих пор он не изменял привычкам, а из всех видов снотворного отдавал предпочтение сорокаградусной.

* * * *

   Возможно, Тимонин задохнулся бы дымом и тихо скончался от удушья, но ветер, неожиданно поменявший направление и набравший силу, спас его. Ветер подул в сторону пожара, рассеял, отогнал удушливый дым, задышалось легче. Тимонин, глотнув свежего воздуха, пришел в чувство.
   Он долго сидел на земле, борясь с головокружением, разглядывал свою исцарапанную грудь и руки в сухих чешуйках запекшейся крови. Через четверть часа он смог подняться, подхватив портфель, побрел по лесу, спотыкаясь на пеньках и кочках. Через час он достиг торфяного поля, со всех сторон окруженного лесом. Поле дымилось. Тимонин не стал выходить на открытое место, а пошел опушкой леса по краю поля.
   Через четверть часа он наткнулся на крошечное обмелевшее болотце. Поставив портфель на сухую землю, он сбросил с себя ботинки и латаные штаны. Зашел на середину болотца, где вода доходила до щиколоток. Затем повалился грудью в теплую тину, перевернулся на бок и стал глотать грязно-бурую воду широко раскрытым ртом.
   Казалось, в жизни он не пробовал ничего вкуснее.
   Напившись, Тимонин уселся посередине болотца, выплюнул изо рта песок, земляные комочки, пальцем снял с зубов прилипшую к ним гнилую траву. Еще раз ополоснув грудь, грудь и ноги, он поднялся, выбрался на сушу, нарядился в штаны и ботинки. Метрах в пятистах впереди он увидел широкую лесную просеку, вдоль которой торчали опоры высоковольтной электролинии. Вот она, дорога, которая ведет к людям. Чтобы срезать путь, он пошел через дымящееся поле.
   Подошвы ботинок быстро нагрелись, пропускали жар тлеющего торфа. В эту минуту Тимонин понял смысл поговорки «земля горит под ногами». Не разумом, собственной шкурой понял. Пришлось снова свернуть в лес. Наконец, он выбрался на просеку и пошел по траве, надеясь рано или поздно выйти к населенному пункту, деревеньке или поселку.
   Тимонин и вправду был близок к цели. Высоковольтная линия электропередачи пересекала автомобильную магистраль всего в четырех с половиной километрах от того места, где он находился. Оставалось последнее усилие, час с небольшим пути…
   Ветер снова стих, дым наползал на просеку со всех сторон, но здесь с дороги было трудно сбиться. Прошагав пару километров, Тимонин услышал за спиной отчетливый механический шум, доносившийся с неба. Он остановился, повертел головой. Шум приближался. Со стороны леса по направлению к просеке низко на медленной скорости летел вертолет МИ-8 ядовито зеленого цвета.
   Тимонин мгновенно оценил ситуацию.
   Он рванулся вперед, запрыгал, замахал руками. Нет, он не мечтал обратить внимание летчиков на собственную персону. Он хотел предупредить экипаж вертолета о близкой опасности. Если опоры электролинии ещё слабо угадывались в дыму, то высоковольтные провода оставались совершенно невидимыми. Вертолет летел слишком низко, запросто мог зацепить их лопастями винта или пропеллера, корпусом или шасси.