Троицкий Андрей Борисович. Удар из прошлого

   Зажав в газету в кулаке, Тимонин стал медленно бродить по палате, высматривая мух на её светлых стенах, то и дело, взмахивая своим грозным оружием. Охота оказалась удачной. За четверть часа он намолотил два с лишним десятка мух. И, главное, принял важное для себя решение. Чтобы доставить себе удовольствие, он досмотрит до конца оба футбольных матча, которые передают подряд, один за другим. А затем уйдет из больницы.
   Возможно, его поместили в больницу именно с этой целью: истребить здешних мух. Но теперь, когда задание выполнено, дальнейшее пребывание Тимонина в больничных стенах потеряло всякий смысл. Он порвал газету на квадратики, готовясь отправиться в туалет по большой нужде. Неожиданно заворочался полковник. Он приподнялся на локте, взглянул на Тимонина.
   – Кто с кем играет? – спросил пожарник. – И какой счет?
   Задав вопросы, он тут же отвернулся к стене и захрапел. Тимонин помотался по палате, от нечего делать застелил свою измятую постель. Отодвинул стул с формой пожарного за изголовье его кровати, чтобы не попадался на пути.
   Прихватив с собой разорванную на квадратики газету, вышел в коридор, свернул в туалет и заперся в кабинке. Он долго сидел на унитазе, вертя головой, и разглядывал деревянные перегородки, над которыми долго работал какой-то художник из местных больных. Тимонину попалось много интересных эротических картинок и коротких слов из трех букв.

* * * *

   Байрам Фарзалиев кругом обошел больничный корпус. По периметру разрослись кусты шиповника и молодой сирени. На заднем дворе было темно. Единственная тусклая лампочка, укрепленная на макушке деревянного столба, освещала гараж с наглухо закрытыми воротами. Вдали у забора виднелось какая-то хозяйственная постройка, напоминающая то ли конюшню, то ли заброшенный публичный дом.
   Сам больничный корпус с обратной стороны имел высокий пандус для въезда машин «скорой помощи», куда выходила дверь приемного отделения. Байрам поднялся на пандус, тихо подергал за ручку: дверь заперта изнутри. Стекло не закрашено. Можно разглядеть женщину в белом халате, сидящую за столом и листающую книжку, с засаленными, зачитанными чуть не до дыр страницами. Рядом на диване дремлет безусый юноша, то ли фельдшер, то ли санитар.
   Байрам спрыгнул с пандуса, прошел вдоль здания. Под тусклой лампой, забранной ржавой решеткой, он наткнулся на дверь черного хода, обитую крашенным листовым железом. Дверь тоже заперта. Байрам прошагал до угла, вернулся к парадному входу, тому месту, с которого начал свой обход.
   Он вошел внутрь освещенного помещения, огляделся по сторонам. Стойка, за которой сидел немолодой усатый мужик в камуфляжной форме, за спиной охранника дверь в служебную комнату. Прямо перед Байрамом крутящийся никелированный турникет. За ним площадка с коридорами на левую и правую сторону, лестничные марши, ведущие наверх и вниз, в подвал. Вот и вся обстановка.
   К стене перед входной дверью прикрепили объявление, исполненное от руки красными печатными буквами: «Внимание. В связи с обострением эпидемиологической обстановки, в больнице карантин. Вход посетителей строго запрещен. Администрация». Рядом с объявлением висит красочный типографский плакат, извещающий то ли больных и то ли посетителей о том, что в городе проводится неделя хоровой и колокольной музыки.
   Байрам дважды прочитал карантинное объявление, подошел к стойке, поставил на неё локти и дружелюбно взглянул на охранника.
   – Моего друга к вам положили, – сказал Байрам. – На второй этаж, в травматологию. Хочу на минутку к нему зайти. У меня хорошая новость.
   Охранник не удивился позднему появлению кавказца. В больницу в неурочный час приходило много людей, и все просили об одном: срочно повидать родственника или знакомого.
   – Вон объявление, – сказал охранник. – У тебя за спиной. Если твоя новость хорошая, она и до завтра не прокиснет. Утром напишешь записку, передашь с сестрой.
   – Я видел объявление, – улыбнулся Байрам. – Но мне только на минутку.
   – Всем на минутку, – покачал головой мужик. – Но у нас карантин. В какой палате твой друг? Может, он не у нас.
   – В четырнадцатой. Фамилия – Тимонин.
   Охранник нацепил очки, перевернул страницу регистрационного журнала, провел пальцем по строчке.
   – Тимонин, есть такой. Помещен в отдельную палату. Номер четырнадцать.
   Байрам опустил руку в карман, положил на стойку деньги. Охранник проворно спрятал купюры в карман и позволил себе ответную улыбку. Стражу дверей провинциальной больницы чаевые перепадали не часто.
   – Проходи. Но только не надолго.
   Посетитель крутанул турникет, поднялся по лестнице на площадку второго этажа. В полутемном коридоре никого. По стенам стоят несколько банкеток, двери в палаты закрыты, в дальнем конце коридора письменный стол дежурной медсестры. Байрам прошел по коридору до конца. Так, четырнадцатая палата последняя с левой стороны, дверь закрыта. Напротив мужской туалет. И ещё одна дверь с табличкой «служебный вход».
   Байрам приоткрыл служебную дверь. Тусклая лампочка освещала замусоренную окурками площадку и лестницу, спускавшуюся в темноту. Туда можно не ходить. На черной лестнице в этот час никого, а дверь внизу заперта. Байрам дергал её, когда обходил здание.
   Он вернулся к палате, ещё раз отметив, что в коридоре письменный стол дежурной сестры. Очевидно, она раздает лекарства или делает уколы. Этот стол возле самой палаты, это очень некстати.
   Байрам постоял возле двери, прислушался. Кажется, работает телевизор, передают футбол. Он шагнул вперед, потянул на себя ручку. Лампа под потолком погашена, но кое-что можно разглядеть в свете включенного телевизора. Сквозь щелку Байрам увидел человека, лежавшего на кровати лицом к стене. Спину, руки и даже голову больного покрывал слой бинтов.
   Видимо, Тимонин здорово пострадал в той аварии, если его так, с ног до головы, спеленали. Байрам распахнул дверь пошире, просунул голову в палату. Человек в бинтах тихо сопит во сне. У противоположной стены другая кровать, пустая, ровно застеленная. Хорошее тут место, тихое. И момент удобный.
   Можно пришить Тимонина хоть сейчас. Подойти сзади, отрезать острым ножом голову и положить её в тумбочку. Вот же веселья будет утром. Человек просыпается, по привычке хочет надеть очки или взглянуть на часы… А голова в тумбочке. Действительно, очень весело.
   Но всему свое время. Байрам осторожно прикрыл за собой дверь. Он уже увидел все, что хотел увидеть. Кошачьими неслышными шагами прошел коридор, вышел на площадку, спустился вниз по лестнице и попрощался с охранником.

* * * *

   Девяткин был на полпути к Москве, когда надумал позвонить жене Тимонина Ирине Павловне. Решил рассказать, что, называя вещи своими именами, дело оказалось выше его головы, он сел в лужу. Лишь намотал на спидометр чужой машины сотни километров, исходил десятки лесных троп, но к Лене Тимонину даже не приблизился.
   Боков, переживший за день много неприятных приключений, едва не отдавший Богу душу, тревожно дремал на переднем сиденье. Тимонин потеребил его за руку, попросил трубку мобильного телефона. Девяткин набрал номер, услышав «але», не стал пересказывать всех злоключений вчерашнего и сегодняшнего дней, только сказал, что они с Боковым возвращаются обратно ни с чем.
   Голос Ирины Павловны оказался оживленным, даже веселым.
   И вправду, Ирана Павловна была весела. После ухода Казакевича она осознала, что неприятности остались в тумане прошлого. Несмотря на все свои выверты и капризы, Казакевич человек дела. Прямо от неё он умчался… Ирине Павловне не хотелось до конца оформлять эту мысль. Казакевич знает, к кому ехать. Знает, что и как делать. Хочется только надеяться, что Леня умрет легко и безболезненно.
   Видит Бог, Ирина Павловна порядочная женщина и никогда не желала Леониду мучительной смерти. По горлышку чик – и всех неудобств. Вот это вариант. В гробу лежит умытый и причесанный человек в шикарном костюме без видимых телесных повреждений. А безутешную вдову, чтобы не свалилась от горя, под руки поддерживают женщины в черных платках. Люди плачут. Тихо играет классическую струнный квартет. Все очень торжественно и чинно.
   После отъезда Казакевича Тимонина, мучимая лишь жарой, но не угрызениями совести, приняла ванну. Завернулась в полотенце и долго лежала в шезлонге. Чтобы хоть немного возбудить аппетит, позволила себе два стакана шампанского со льдом. Подумала и добавила третий стакан. Уже безо льда.
   – И хорошо, что вы возвращаетесь, – вздохнула Тимонина, разогретая спиртным. – Представляете, Леня нашелся. Совершенно неожиданно. И в неожиданном месте.
   – Нашелся?
   Девяткин чуть не выронил трубку. Возможно, он упал со стула, если бы на нем сидел. Услышав слово «нашелся», Боков проснулся окончательно, встрепенулся, закурил, прислушался к разговору. Но до его слуха долетали лишь междометия, что произносил Девяткин: угу и ага.
   – Я ещё не знаю всех подробностей, – говорила Ирина Павловна. – Но мне звонили из больницы, из Тверской области, из Калязина. Я смотрела по карте это не так далеко от Москвы. Леня там, в больнице. Вы меня слышите?
   – Угу, – подтвердил Девяткин.
   – Завтра утром я еду к нему, – говорила Ирина Павловна. – Вернее, мы вместе поедем к Лене. Он будет очень рад вас видеть. В больнице карантин, родных и знакомых на пушечный выстрел не подпускают. Но главный врач пообещал завтра сделать исключение.
   – Ага, – сказал Девяткин.
   Глубокий волнующий голос Ирины Павловны убаюкивал собеседника, словно в омут затягивал. Девяткин вздохнул свободнее. Черт побери, все хорошо, что хорошо кончается. Леонид нашелся – это главное. А с остальным – разберемся.
   – С ним ничего серьезного, какие-то царапины на теле и ещё синяки, – продолжала Ирина Павловна. – Так сказал врач. Во всех подробностях я не знаю того, что произошло. Разбился какой-то пожарный вертолет. И Леня оказался поблизости. Он нам сам обо все расскажет. Скорее сего, его завтра же и выпишут. Представляю, какое там, в провинциальной дыре, царит свинство, антисанитария. Но все равно… Боже, как я счастлива. Вы откуда звоните?
   – Пока ещё из области, едем к вам.
   – Вот и прекрасно. И чудно. Как только позвонили из больницы, я вызвала повара. К вашему приезду будет такой ужин, надолго запомните. А завтра отметим событие все вместе. С Леней.
   – Угу, – повторил Девяткин.
   – Значит, жду вас?
   – Ага, ждите. Мы постараемся приехать поскорее.
   Боков нервно кусал губу. Отсюда из машины в присутствии Девяткина он не мог связаться с Казакевичем, выяснить, что и как. Похоже, Тимонина нашли и грохнули. Возможно, Тимонин будет жить. Еще какое-то время. Очень непродолжительное. Но ясно другое: к нему, Саше Бокову, фортуна благосклонна. Он в крови руки не испачкал. Приключение окончено.
   Дальше – размеренная жизнь преуспевающего бизнесмена. Любящая жена, здоровый и счастливый малыш, прелести налаженного быта. Перспективы, карьера, взлеты… Все лучшее впереди, – говорил себе Боков. Но на душе было так паскудно, что хотелось опустить стекло и блевануть на дорогу.
   Боков прикурил новую сигарету. Он подумал, что в этой игре, противной человеческой натуре, лично от него ничего не зависит. Почти ничего. Ему не дали выбора.
   – Что произошло? – спросил Боков.
   – Леонид нашелся, – ответил Девяткин. – В больнице города Калязина.
   – Что он там делает? – округлил глаза Боков.
   – Ирина Павловна говорит, что мы это узнаем завтра. Когда с ним встретимся.
   Девяткин прикурил сигарету. Несколько минут он молча наблюдал за дорогой, убегающей под колеса машины. Закат отгорел. Небо в россыпи далеких звезд сделалось темно синим. Из небесной скорлупы вылупился молодой зловещего вида месяц, напоминающий остро наточенный серп.
   – Этим серпом, да по чьим-нибудь яйцам, – сам себе сказал Девяткин. После разговора с Тимониной он злился без видимой причины.
   – Что серпом? – переспросил Боков.
   – По яйцам, говорю.
   Девяткин выплюнул окурок на дорогу. Он перестроился в левый ряд. Не дожидаясь указателя, пересек прямую разделительную линию. Выехав на встречную полосу, развернулся и погнал машину в обратном направлении.
   – Почему? – встрепенулся Боков.
   – На этот раз не у тебя, а у меня плохое предчувствие.
   Лицо Девяткина сделалось злым и решительным. Боков не рискнул приставать с новыми вопросами.

* * * *

   Через четверть часа Тимонин вернулся из туалета и уставился в телевизор. Однако он видел на экране не совсем то, что передавали в прямой трансляции со стадиона. Реальные события, происходившие на поле, дополнялись собственными галлюцинациями. Хотя игра шала быстрая, передвижения футболистов по полю виделись Тимонину вялыми, лишенными смысла.
   – Итак, ничья, и десять минут до конца футбольного матча, – говорил комментатор. – Пока наша сборная замен не производила. Но такая замена готовится. Точно. Вот мы видим, что закончила разминку и выходит на поле…
   Из– за рева трибун Тимонин не расслышал фамилию вышедшего на замену футболиста. Чтобы удобнее было наблюдать за происходящим, он встал с кровати, пересел на стул, ближе к экрану. Тут он увидел, что на поле вышел не футболист, а женщина, облаченная в трусы и футболку форму.
   – Надо же, баб стали выпускать на замену, – выдохнул Тимонин.
   Даже захотелось разбудить отвернувшегося к стенке пожарника, поделиться своим неожиданным наблюдением. Но, поразмыслив, Тимонин почему-то решил, что спящий полковник его хорошо слышит. Тимонин давно потерял способность к адекватному восприятию событий, их осмыслению и тем более уж к критическому мышлению. Бабы на поле? Значит, так надо.
   Телевизионный оператор вывел на экран крупный план вышедшей на замену женщины. Оказалось, футболистка далеко не молода и, прямо сказать, толстовата для подвижной спортивной игры.
   – До чего дошло, – возмутился Тимонин. – И откуда она только взялась? Прямо-таки не женщина, а кривой самовар.
   Комментатор снова повторил фамилию футболистки, но трибуны взорвались криками и свистом, Тимонин снова ничего не услышал. Кажется, Ланова или Панова? Или Иванова? Ладно, пусть будет Иванова, – решил он и дальше смотрел матч не отрываясь.
   Иванова бегала тяжело, с видимым усилием, будто таскала за собой телегу. Развернуться ей не давали. В отношении футболистки часто нарушали правила. Соперники толкали Иванову руками в грудь, то жестоко били сзади по ногам. Иванова подолгу лежала на газоне и, временами казалось, она уже не встанет. Но судья почему-то не обращал внимания на нарушителей правил и на Иванову, неподвижно лежавшую на поле.
   Возмущенный Тимонин сунул два пальца в рот и засвистел. На свист в палату заглянула Сомова.
   – Черте что, – сказал Тимонин сестре. – Черте что творится.
   Когда сестра исчезла, Тимонин вытащил из-под кровати полковника новую бутылку коньяка, сковырнул пробку и обильно промочил горло. Как раз в этот момент Иванова поднялась с газона, получила мяч, оказалась в опасной близости к воротам. Но пробить не удалось, Иванову снова ударили по ногам. Четыре санитара в белых жилетах с красными крестами унесли носилки с бедной женщиной.
   Тимонин присосался к бутылке, а когда глянул на экран, выяснилось, что матч уже закончился, даже не известно, в чью пользу. Судя по печальной физиономии главного тренера сборной, мы матч проиграли.
   – Потому что нечего было выпускать эту корову, – прокомментировал неудачу Тимонин.

* * * *

   В двенадцатом часу окна больницы одно за другим стали гаснуть. Валиев стал готовиться к выходу. Он включил свет в салоне «Нивы», вытащил из-под сиденья «ТТ», поставил курок в положение предохранительного взвода. Сунул пистолет под ремень, за спину, с левой стороны.
   На этом ремне уже висели замшевые ножны, хранившие в себе массивный тесак из нержавейки с ручкой из натурального рога. Валиев поставил на сидение и расстегнул «молнию» длинной сумки из синтетической ткани. Он вытащил и проверил два боевых помповых ружья ИЖ-81 классической компоновки.
   Ружья двенадцатого калибра не имели прикладов, вместо них были установлены пистолетные рукоятки. Трубчатый магазин вмещал по четыре патрона, снаряженных не дробью и не картечью. Зарядами служили круглые металлические пули весом в тридцать пять грамм каждая.
   По опыту Валиев знал: оружия, равно как и патронов, никогда не бывает слишком много. Того и другого чаще не хватает. Случись что-то непредвиденное, из пистолета не отобьешься. Итак, ружья в порядке. На дне сумки лежали две пары наручников, коробки с патронами, ножи, два рулона широкой клейкой ленты, пара мужских носков, засунутых один в другой. Валиев бросил в сумку садовые ножницы. Сверху всего этого добра положил пятнистую камуфляжную куртку. Затем он переставил сумку на колени Нумердышева, ему нести эту поклажу. Тот вздохнул с покорностью рабочего вола.
   Сидевший на водительском месте самый молодой из всей компании Байрам Фарзалиев, тоже готовился к предстоящим событиям. У Байрама был пистолет, но молодой человек, с кривой улыбкой наблюдавший за приготовлениями Валиева, был уверен, что огнестрельного оружия не потребуется. Они пришли в какой-то убогий клоповник, в провинциальную больницу, а не к вражескому укреплению. Дело легкое, оно не отнимет много времени. И никакой стрельбы.
   По плану Байрам должен был зайти первым. Зайти в ту самую дверь, куда уже заходил. И разобраться с тем усатым немолодым охранником, которому давал деньги.
   Байрам вытащил из кармана медный кастет. Ручка кастета была тяжелой, массивной, вперед выдавались четыре кольца, в которые следовало вставлять пальца. Каждое кольцо заканчивалось круглым, вытянутым на три с половиной сантиметра шипом, широким в основании и острым на конце. Байрам уже использовал это оружие в ближнем бою и остался вполне доволен. Правда, медь слишком мягкий металл. После каждого поединка на шипах кастета остались новые мелкие царапинки.
   Валиев в четыре затяжки скурил сигарету, потушил окурок о каблук. Кажется, все. Можно идти. Валиев мысленно призвал на помощь Аллаха, скинул с себя пиджак и повесил его на крючок. Закатал по локоть рукава черной рубашки.
   Байрам выбрался из машины первым, Валиев и Нумердышев должны войти в больницу по его сигналу. Положив кастет в боковой карман пиджака, молодой человек прошагал до парадной двери. На секунду остановился, вставил пальцы в кольца кастета, сжал кулак. Левой рукой распахнул дверь, прошел предбанник и оказался перед стойкой охранника.
   Усатый мужик поднял на посетителя удивленные глаза. Байрам стоял перед стойкой, опустив взгляд, и слабо пошатывался из стороны в сторону.
   – Брат, – обращаясь к охраннику, прошептал Байрам. – Сердце схватило. Чуть не умер. Врача позови. Пожалуйста.
   Левой рукой он гладил грудь и постанывал. Усатый дядька, не зная, что делать, поднялся со стула. По инструкции он не имел права оставить свой пост и побежать в приемное отделение за дежурным врачом. Наконец, он принял решение. Снял телефонную трубку, но, заволновавшись, забыл номер телефона приемного покоя. Байрам прижался плечом к стене.
   – Господи, помираю. Помоги хоть на стул сесть. Сам не дойду.
   Охранник бросил трубку, вышел из-за стойки, крутанув турникет, приблизился к больному. Байрам вытащил руку с кастетом из кармана пиджака, спрятал сжатый кулак за спиной. Повернулся к охраннику правым плечом, примерился для удара.
   Через секунду кастет выскочил из-за спины кавказца. Описал в воздухе короткую дугу. Это был расчетливый смертельный удар, направленный снизу вверх. От него не было защиты, не было спасения.
   Шипы кастета разорвали нижнюю часть лица, вошли в тело по самые кольца. Отломившийся кусок челюсти проник в мозг. Кровь брызнула на руку и на пиджак Байрама. Охранник, выкатив глаза, упал на спину. В падении ударил головой по стальному турникету. Мужик лежал на спине, пучил белые глаза и пускал изо рта цветные пузыри.
   Агония могла закончиться через секунду. Могла продлиться несколько минут. Байрам нагнулся над охранником, размахнулся. Добил его ударом кастета между глаз.

Глава шестнадцатая

   Несмотря на поздний час, Тимонин начал сматывать удочки, твердо решив, что больше не останется в этой душной клетке ни одной минуты. Но не уходить же из больницы в женской пижаме в цветочек или в дырявых залатанных портках дяди Коли. Светлая ему память. Значит, придется воспользоваться одеждой пожарника.
   Тимонин подошел к стулу, на котором висела форма, примерил брюки. Почти в самый раз, в поясе можно убавить пару сантиметров. Он застегнул ремень на последнюю дырку. Натянул на себя рубашку, галстук на резиночке, облачился китель с наградными колодками.
   Ботинки пожарника немного жали в подъеме, но и такая обувь лучше больничных тапочек, пошитых из старого валенка. Он отошел к раковине, перед зеркалом примерил фуражку: немного великовата, козырек съезжает на лоб. Но, в общем и целом, вид бравый, хоть сию же минуту на пожар отправляй. Бороться с огненной стихией. Белобородько заворочался на своей кровати, перевернулся на спину, отрыл рот и сказал: «уму-му-уму».
   – Не поминай лихом, – ответил Тимонин.
   Подхватив портфель, он высунул голову из палаты, соображая, в какую сторону идти. Верхний свет уже погасили, только лампа на столе сестры осталась включенной.
   Тимонин пересек коридор, нырнул в дверь черного хода. На лестнице стоял полумрак, пахло мышиным пометом и залежавшимися окурками. Дверь со стороны лестницы имела широкую металлическую задвижку, но Тимонин не стал запираться. Прямо перед ним на чердак поднималась вертикальная лестница, сваренная из кусков арматуры. Лестница упиралась в деревянный люк, закрытый на висячий замок.
   Вверх пути не было. Остается идти вниз. Тимонин обхватил ладонью перила, осторожно, ступенька за ступенькой, стал спускаться по темной лестнице.
   …В это время Байрам Фарзалиев ухватил мертвого охранника за руки, волоком оттащил тело за турникет, дальше – за стойку. Ногой распахнул дверь в служебную комнату, включил свет.
   Маленькая темная конура, в которой едва хватает места для одного человека, заполненная больничной рухлядью. Короткая металлическая кровать вдоль стены, тумбочка у окна, двухстворчатый шкаф с облезлой полировкой, рукомойник. Под ним пластмассовое ведро. Куда же деть, куда запихнуть этого черта? Байрам с ненавистью посмотрел в обезображенное ударами кастета, потерявшее человеческие черты лицо охранника.
   Дернул за ключ, вставленный в дверцу шкафа. Внутри какие-то тряпки, связки старых газет, перехваченные веревками. Даже если выкинуть на пол весь хлам, тело внутрь не влезет, шкаф слишком узок. Встав на колени, Байрам подогнул колени трупа. Поднатужился, затолкал туловище, а затем ноги под кровать.
   Он переложил кастет в карман брюк, стащил с себя и бросил на кровать заляпанный кровью пиджак. Погасив свет в служебной комнате, вернулся к дверям.
   Пару секунд Байрам думал, что делать с лужицей крови, растекшейся на кафельном полу, с широкими багровыми следом, оставленными телом охранника. Ведро под рукомойником, – вспомнил Байрам. Чуть не бегом вернулся в комнату, подставил ведро под струю воды. Выудил из угла тряпку. Через пару минут кафельный пол перед входной дверью сиял чистотой.
   Выскочив из парадного, Байрам взмахнул руками: путь свободен. Из машины выбрались Валиев и Нумердышев с тяжелой сумкой на плече. Валиев зашел первым в больницу, бегло осмотрел водяные разводы на кафельном полу и все понял без слов. Нумердышев перекинул сумку через стойку, бухнул на письменный стол, расстегнул «молнию». Байрам вытащил камуфляжную куртку с нашивкой «охрана» на рукаве, просунул руки в рукава.
   – Оставь себе ружье, – сказал Валиев.
   – Не требуется.
   Байрам вынул из-за пояса и переложил в карман куртки пистолет «ТТ». Нумердышев схватил сумку и пошел к лестнице. Валиев зашагал следом. Про себя бригадир произносил последние слова молитвы.

* * * *

   Байрам, облаченный в камуфляжную куртку, несколько минут сидел на стуле, изображал из себя охранника и нервно барабанил пальцами по столешнице.
   На душе было тоскливо и, главное, очень тревожно. В больнице стояла гулкая ровная тишина. Но Байраму мерещились тихие неразборчивые шумы, шорохи неизвестного свойства и происхождения. То ли крысы грызли деревянный пол, то ли в палате наверху беспокойные больные, неожиданно спятившие с ума, двигали кровати. Поселившийся внутри страх грыз душу Байрама.
   Чтобы отвлечься, он стал наблюдать, как по циферблату наручных часов ползет секундная стрелка. Однако шорохи продолжались. Странные такие, царапающие звуки, будто кто-то скребется ногтями в закрытую дверь. Байраму стало казаться, что охранник каким-то чудом остался жив.
   Удары кастета просто оглушили его, и теперь мужчина, лежа под кроватью, приходит в себя. Вот-вот выйдет из двери служебной комнаты и…
   Байрам оглянулся назад. Он успокоил себя логичным доводом: после таких ударов человек не может выжить. У охранника четыре дырки на лбу, а нижняя часть лица, вмятая кастетом, просто отсутствует. Но легче почему-то не стало. Хотелось подняться, вытащить из-под кровати тело и ещё раз убедиться, что человек мертв. А заодно уж, для верности, вмазать ему пару раз кастетом в левый висок. И в правый…