Троицкий Андрей Борисович. Удар из прошлого

   На обратном пути нужно избавиться от машины, не графья, доедут до Москвы и поездом. По возвращении Валиев должен позвонить Казакевичу, сообщить, что дело в шляпе. Завтра ровно в полдень они встретятся в Люберцах, в районе свалки. Там бригадир получит полный расчет, и тут же всей группой азербайджанцы отправится из Москвы в отпуск на родину. С глаз долой.
   Валиев погладил лысую голову ладонью. Последние слова Казакевича о полном расчете и отпуске ему очень понравились. Валиев улыбался и думал, что приятно, когда все за тебя решают посторонние люди. Самому не надо ни о чем думать, только выполнять приказы и, смыв с рук чужую кровь, считать заработанные деньги.
   Казакевич был на нервном взводе, лукавая кривая улыбка бригадира ему не понравилась. Напоследок Казакевич решил испортить азербайджанцу настроение.
   – Слушай, почему ты наголо бреешься? – спросил Казакевич. – Тебя что, тюремный парикмахер стрижет?
   – Почему тюремный? – улыбка погасла. – Просто очень жарко.
   – Просто очень глупо, – отрезал Казакевич. – Глупо стричься как зэк, когда ты ещё на свободе.
   Через минуту он вышел из квартиры, спустился вниз и поймал такси. Появился соблазн вернуться в «Пекин» и, как наметил ещё утром, поужинать в обществе брата жены. Казакевич решил, что сытный ужин куда приятнее долгого ожидания наедине с неизвестностью. Но, главное, сегодня вечером нужно находиться в людном месте. Чтобы в случае чего сотня человек могла подтвердить алиби Казакевича. Он велел водителю ехать на площадь Маяковского.

* * * *

   Валиев сам не сел за руль видавшего виды «Форда», доверил управление машиной молодому Рафику Хусейнову, у парня задатки большого гонщика. Жаль, этот талант не тому человеку достался. До Сергиева Посада доехали без приключений, проскочили город на полном ходу, а дальше начались проблемы. «Форд» останавливали менты из дорожно-постовой службы. Проверяли документы водителя, и даже паспорта пассажиров. Бумаги чистые, имеются даже отметки о регистрации гостей Москвы по месту временного проживания. Через пять километров машину снова тормознули.
   Общался с милиционерами Хусейнов, которому, за неимением лучшего, слепили паспорт на имя какого-то чмошника, гражданина Грузии Тенгиза Гумиашвили. И такая ксива сойдет. А с ментами Хусейнов умет разговаривать. Хорошо подвешен язык, а карие миндалевидные глаза излучают бескорыстное дружелюбие и покорность маленького человека перед лицом сильной власти.
   – Я ведь честный грузин, а не какой-нибудь чеченец, – говорил Хусейнов милиционерам. – Привожу из Аджарии мандарины и орехи. Торгую на рынке. Только и всего. Могу показать справку с рынка.
   Не все провинциальные милиционеры хорошо понимали национальные различия, и не отличали азербайджанский акцент от грузинского и вообще были не слишком бдительны. Справку с рынка предъявлять не просили, денег не требовали, смотрели паспорт, сличая физиономию водителя с фотографией на документе. Во время переговоров с милицией Валиев ерзал на заднем сидении и поглядывал на часы. Время шло, машина стояла. Хусейнов заговаривал зубы ментам. Наконец, разрешили ехать дольше, предупредив, что съезд с основной трассы запрещен, горят леса. Наконец, нашли нужный поворот на пустую двухрядную дорогу. Дальше нужно жать километров десять, до развилки. Но и здесь ждал сюрприз. Поперек дороги, преграждая путь, стоял милицейский «Москвич». На обочине топтались два мента.
   Старший по званию лейтенант Лыков, вышел на середину проезжей части, махнул жезлом.
   Хусейнов сбавил ход, остановился. Он выругался в полголоса, вышел из машины. Лыков шагнул навстречу азербайджанцу, козырнул.
   – Предъявите документы.
   Лыков, прищурившись, внимательно разглядывал лицо молодого человека. Кавказец. Интересно, что он тут забыл? Хусейнов достал документы из брючного кармана, протянул милиционеру паспорт и водительские права. Лыков мельком глянул на правую ладонь Хусейнова. Рука гладкая, а на сгибе указательного пальца небольшая, едва заметная мозоль.
   За десять лет службы Лыков в составе сводного отряда милиции был несколько раз командирован в «горячие точки». Из последней командировки он едва не вернулся вперед ногами. Два месяца лечился в военном госпитале после пулевого ранения в бедро. После выписки написал рапорт с просьбой перевести его с оперативной работы на должность инспектора дорожно-постовой службы.
   Не то, чтобы здоровье Лыкова угрохал тот снайпер. На переводе в ДПС настояла жена, которая тоже имела право на спокойную жизнь и лишнюю копейку. Теперь уже бывшая жена. Однако из «горячих точек» Лыков вынес кое-какой опыт. Он знал, что боевика от мирного жителя можно отличить, лишь глянув на его ладони. На ладонях всегда темно серый слой пороховой гари. Эту грязь можно смыть с мылом.
   Но есть и другая примета, которую не смоешь, не ототрешь. Человек, имеющий дело со стрелковым оружием, практикующийся в стрельбе, как правило, носит на внутренней части указательного пальца небольшую продолговатую мозоль. Спусковой крючок пистолета или автомата натирает кожу.
   Сейчас Лыков просто зафиксировал этот факт, но не придал значение такой мелочи. В конце концов, мало ли людей с мозолями на пальцах? Возможно, перед ним какой-нибудь чемпион по стендовой стрельбе.
   – Я честный грузин, а не чеченец, – заявил Хусейнов. – Торгую на Велозаводском рынке. Из Аджарии привожу мандарины…
   Лыков, страдавший головной болью, поморщился, не дал договорить.
   – Слушай, мне до лампочки, чем ты торгуешь на своем рынке, – сказал лейтенант. – Мандаринами, помидорами или лавровым листом. И откуда ты приехал – тоже до лампочки. Когда поворачивал на дорогу, видел запрещающий знак?
   Хусейнов виновато потупил глаза, развел руки по сторонам.
   – Простите, не обратил внимания.
   И Лыков склонен был простить, решив дело миром. В этот день настроение лейтенанта поднялось немного выше нулевой отметки. Семейные неприятности, обиды на убежавшую с поваром жену, не то чтобы забылись, но как-то отошли на задний план. В течение долгих дней он глотал дым лесных пожаров, изнемогая от жары и тупости автомобилистов, поворачивающих сюда, хотя на основной магистрали установлен запрещающий знак и броский желтый щит с письменным предупреждением.
   Теперь дежурство подходило к концу. На следующий день другой наряд дорожно-постовой службы должен был сменить Лыкова и сержанта Захаренко. Дней десять лейтенант рассчитывал подышать чистым воздухом, посидеть дежурным на телефоне в районном управлении внутренних дел. А там, глядишь, его перебросят на основную магистраль, на хлебное место поближе к Москве.
   Лыков вернул документы молодому человеку.
   – Не видишь, что в лесу пожары? – спросил лейтенант. – Проезд без специального пропуска запрещен. Заворачивай обратно.
   – Может, договоримся? Ну, как-нибудь?
   – С тобой? Не договоримся.
   Хусейнов кинул головой, сказал «спасибо». Он залез на водительское место, обернулся к Валиеву.
   – Не пропускает, – сказал Хусейнов. – Пожары, говорит. Без специального пропуска нельзя ехать, говорит.
   – Так дал бы ему специальный пропуск, – Валиев потер указательный палец о большой, будто считал бумажные деньги.

* * * *

   Бригадир понял, что настала его очередь вмешаться, вступить в переговоры с представителем власти. Он распахнул дверцу, вылез с заднего сидения, шагнул к Лыкову. Валиев, склонив голову набок, дружелюбно улыбался.
   – Послушай, дорогой, – бригадир говорил по-русски лучше, чем по-азербайджански, но сейчас нарочито коверкал слова, ставил неправильные ударения и растягивал гласные звуки. – У меня, понимаешь, отец в Черниховке. Старый почтенный человек. Поехал, понимаешь, сюда две недели назад, родственника навестить. И тут эти пожары загорелись. Вот едем за отцом, вручать его хотим. Пропусти, дорогой, а то отец совсем дымом задохнется, понимаешь.
   – Слушай, я ведь уже все объяснил, – лицо Лыкова сделалось суровым. – А если вы не понимаете устной речи, на обратном пути остановитесь. Прочитайте, что написано на желтом щите.
   Валиев продолжал улыбаться.
   – Будь человеком, слушай, пойди навстречу. Отец совсем больной старик, понимаешь. Ноги распухли, руки распухли. Меня жалеть не надо. Старика старого пожалей, понимаешь. У тебя самого отец, мать есть?
   Валиев запустил руку в задний карман брюк, вытащил деньги, медленно отсчитал три крупных купюры. Лыков удивился странной щедрости. За десять дней, проведенных здесь, на отдаленном посту, на пустой дороге, никто не предложил ему самых мизерных денег. И небольшая сумма подкожных сейчас бы не помешала. Сегодня после смены с устатку хорошо бы взять пивка или чего покрепче.
   Валиев протянул деньги лейтенанту. Тот пальцем не пошевелил, остался стоять, запустив руки в карманы форменных брюк. Лейтенант колебался.
   Лыков служил в милиции не первый год и давно научился безошибочно отличать вранье от правды. История о почтенном старом отце с опухшими конечностями, неизвестно зачем приехавшим сюда, в подмосковную глубинку, с Кавказа, навестить какого-то родственника… Нет, эта история за километр воняла враньем низкого пошиба.
   Валиев стоял с протянутой рукой, зажав деньги между пальцами. Лыков думал. С другой стороны, почему бы не поверить в сказку про старого дедушку, ну, хотя бы для виду не поверить? Пусть эти кавказцы катят, куда катят, Лыков их не видел. Лейтенант уже склонился к положительному решению. К тому, чтобы взять деньги. Он внимательно посмотрел на руку Валиева. И опять увидел желтоватую мозоль на внутренней части указательного пальца. Точно такую же мозоль, какая была у молодого парня, представившегося грузином, у водителя машины.
   – Встать к машине, руки на капот, – скомандовал Лыков. – Ноги раздвинуть. Живо.
   – Послушай, дорогой…
   Лыков зашел сзади, толкнул Валиева в спину. Бригадир сунул деньги обратно в карман. Он вынужден был подчиниться. Шагнув к «Форду» он бросил красноречивый взгляд на сидящего за рулем Хусейнова, дважды моргнул левым глазом. Затем Валиев развел в стороны руки, растопырил пальцы. И уперся ладонями в капот.
   – Послушай, начальник, – пролепетал Валиев.

* * * *

   Лыков не слушал. Он сделал первую и, возможно, главную ошибку. Расстегнул кобуру, но пистолет не достал. Вместо этого повернул голову к Захаренко.
   – Сержант. Выгружай этих орлов из машины. Пусть откроют багажник. Посмотри, что у них там.
   – Слушаюсь, – отозвался Захаренко и сделал пару шагов вперед.
   Лейтенант отвернулся всего лишь на несколько секунд. Однако и этого времени Хусейнову хватило на ответные действия. Носком ботинка он подцепил ручки нейлоновой сумки, лежавшей под сидением, подтянул сумку ближе к себе. Наклонив корпус, опустил руку, выдернул из сумки автомат АКМС со спиленным прикладом.
   Третий азербайджанец мужчина средних лет по фамилии Баладжанов, занимал переднее пассажирское место. Когда на дороге начался весь этот кипеш, он распахнул пиджак, вытащил из-под брючного ремня «ТТ».
   – Я беру сержанта, – сказал Баладжанов шепотом.
   – Понял, – прошептал в ответ Хусейнов.
   Он опустил предохранитель автомата, передернул затвор, толкнул плечом дверцу. Лыков услышал характерный металлический звук, повернулся к машине. Будь у лейтенанта в руке пистолет, возможно, он успел выстрелить первым. Захаренко отделяли от «Форда» метров десять. Сержант стоял лицом к машине и видел возню в салоне. Он расстегнул кобуру, потянулся за пистолетом.
   Валиев, периферическим зрением следил за Хусейновым. Когда тот толкнул дверцу машины, бригадир повалился грудью на асфальт. С другой стороны дверцу распахнул Баладжанов, поднял пистолет. Выстрелы с той и другой стороны грохнули одновременно. Хусейнов вскинул автомат и мозолистым пальцем нажал спусковой крючок.
   Автоматной очередью лейтенанту оторвало руку чуть выше локтя. Пули попали в бедро, левую часть груди и шею. Опорная нога подломилась, хрустнула кость. За несколько коротких секунд Лыкова побило девятнадцать пуль.
   Захаренко оказался проворнее своего начальника, он успел поднять пистолет и шесть раз выстрелил в сторону «Форда», выпустив по бандитам почти всю обойму. Одна пуля попала Баладжанову в плечо, другая в правую часть груди на уровне сердца. Четыре пули прошили лобовое стекло автомобиля.
   Выстрелы Баладжанова оказались точнее. Он зацепил плечо сержанта, продырявил в двух местах грудь. Третья пуля попала в живот. Четвертый выстрел оказался смертельным. Пуля вошла Захаренко в нижнюю челюсть, выбила зубы и, разорвав сонную артерию, вышла из боковой стороны шеи.
   Сержант выронил пистолет с двумя неиспользованными патронами, выпустил изо рта кровавый фонтан. Будто его вдруг стошнило кровью. Захаренко повалился спиной на дорогу, закатив глаза к дымному небу.
   Бригадир Валиев поднялся на ноги, когда все было кончено. Он подошел к убитому лейтенанту, ногой перевернул тело на спину. Подняв с отстрелянную руку, бросил её в дорожную канаву. Хусейнов тоже подошел к телу Лыкова, сел на корточки, обыскал карманы убитого. Ничего интересного. Гость семечек, свисток на шнурке, дешевые сигареты, в старушечьем кошельке какая-то жалкая мелочь.
   – Ты патронов не жалел, – сказал Валиев.
   – Весь рожок в него всадил, – отозвался Хусейнов.
   Валиев оглянулся назад и чертыхнулся. Сперва он увидел пробитое пулями лобовое стекло автомобиля. На такой приметной тачке далеко не уедешь. Но это ладно… На асфальте перед капотом сидел Баладжанов. Вся рубашка спереди залита кровью. Баладжанов стащил с себя пиджак и теперь зажимал большим пальцем дырку в груди.
   – Я ранен, – сказал Баладжанов и закашлялся.
   – Вижу, – ответил бригадир. – Потерпи.
   Валиев наклонился над Баладжановым, стал разглядывать рану. Одна пуля разорвала мягкие ткани плеча. Плечо выглядит пугающе, но на самом деле ничего серьезного. А второе ранение – серьезное. Попав в грудь, пуля задела верхушку легкого и вышла из спины.
   – Ничего, – сказал Валиев. – Заживет.

* * * *

   Судьба Тимонина, вопрос жизни и смерти, в который уж раз за последние дни был решен посторонними людьми без его участия.
   Дядя Коля с утра делал вид, что занят неотложными хозяйственными делами, копается на дворе. На самом деле он волновался совсем не о хозяйстве. Задами, огородами Попов пробрался у дому глуховатого Семена. Нужно было узнать, готова ли могила для дорогого московского гостя, глубока ли вышла яма и ещё раз согласовать план совместных действий на вечер.
   Семен маялся неизвестностью, не зная, чем себя занять до назначенного часа, принялся колоть дрова, но бросил это бесполезное занятие. Зайдя в дом, высыпал на газету части сломанного будильника, взял отвертку. Но дым с улицы сегодня был таким едким, что слезились глаза. Семен намочил простыни, завесил ими дверной проем и окно.
   Когда появился Попов, Семен испытал облегчение, теперь есть с кем словом переброситься. Поставив на стол блюдце с кислой капустой и бутылку самогонки, наполнил рюмки. Выпили за успех задуманного предприятия.
   – Хорошая могила получилась, – похвастался Семен. – Сам бы в такую лег.
   – Еще лежишь, – ободрил молодого помощника дядя Коля. – У тебя все впереди.
   Попов ещё раз повторил те слова, что были сказаны вчера, опасаясь, что Семен забыл, упустил какие-нибудь важные детали. Затем дядя Коля встал на ноги, отказался от второй рюмки, чего с ним сроду не бывало, и заспешил к своему дому. На пороге оглянулся.
   – Ты вот что, – крикнул он Семену. – Пойдешь ко мне, захвати свою бутылку-то. А то этот Тимонин пить горазд. У меня уже самогон кончается.
   Семен закивал головой, давая понять, что слова соседа услышал.
   Тимонин, оставленный без присмотра всего на полчаса, все так же сидел у телевизора, склонив тяжелую похмельную голову набок. Однако что-то неуловимое изменилось в обстановке. Дядя Коля, делая вид, что поглощен важными домашними хлопотами, сделал пару кругов по комнате. И, наконец, догадался о перемене. Неизвестно куда подевался портфель с деньгами, стоявший под стулом.
   Попов, ни слова не говоря, вышел в соседнюю горницу, заглянул под стол, лавку, слазил под железную кровать. Портфеля не было. Спросить у гостя, куда тот запсил портфель, дядя Коля не решился: чего доброго, Тимонин заподозрит неладное, всполошится. Попов вернулся обратно, придвинул себе табурет, сел рядом с Тимониным и, тронув его за плечо, и, чтобы завязать беседу, поинтересовался, интересное ли кино по телевизору показывают.
   – Интересное, – Тимонин смачно икнул.
   – Вот и хорошо, – обрадовался дядя Коля.
   Попов уставился в телевизор. Изображение было нечетким, по экрану двигались то ли люди, то ли раздвоенные тени. И голоса персонажей доносились издалека, помехи искажали даже слова. Вот же напасть, все шло, как пописанному, и вдруг портфель подевался неизвестно куда.
   Тимонин провел нынешнюю ночь, как и прошлую, на чердаке. Расстелил на соломе ватное одеяло, подложил под голову портфель с деньгами и захрапел. Наутро спустился вниз по приставной лестнице, портфель в руке. На завтрак дядя Коля выставил картошку, пяток вареных яиц и последнюю бутылку самогонки.
   Поправив голову и закусив яйцами, Тимонин сел у телевизора, будто в Москве его не нагляделся, поставил портфель рядом с собой, под стул. Попов же вышел на огород, побежал давать последние инструкции Семену. Тем временем портфель исчез.
   Дядя Коля нетерпеливо повертелся на табуретке.
   – Будешь ещё телевизор смотреть? – спросил он.
   – Буду, – икнул Тимонин, хотел что-то сказать, но снова икнул.
   Попов, сам не свой, встал, вышел на кухню, осмотрел закуть за печкой. Ничего. Тогда он тихо вскарабкался по лестнице на чердак, на карачках прополз все углы, помял ладонью сухую и жесткую солому. Пусто. Он спустился вниз, вышел на улицу, заглянул под крыльцо, два раза обошел кругом сколоченную из горбыля будку сортира. Портфеля не было нигде.
   Дядя Коля опрометью бросился к Семену. Ворвался в избу, сорвав с дверного проема мокрую простыню, упал на стул.
   – Портфель с деньгами пропал, – проорал Попов. – От тебя вернулся, а портфель сгинул. Спрятал, гад. Язви его душу.
   Семен распахнул пасть, выпустив наружу язык в белом нездоровом налете, выпучил водянистые глаза.
   – Это как, спрятал?
   – А вот так, спрятал.
   – Почему?
   – Черт разберет почему. В рот ему аршин.
   – Вчера надо было кончать с ним, – пролаял Семен. – Уже бы при деньгах были…
   – Больно ты умный, – огрызнулся дядя Коля. – Задним только умом. Вот этим самым.
   Он поднял зад с табурета и постучал ладонью по плоским жилистым ягодицам. Семен не обиделся, потому что не умел обижаться. Да и не до этого сейчас. Пришлось вновь обдумывать и до хрипоты в горле втолковывать глуховатому мужику новый план действий, созревающий в бедовой голове дядя Коли.

Глава десятая

   Азербайджанцы тронулись путь не сразу. Потребовалось более получаса, чтобы кое-как, на скорую руку, замести следы. Оставить на пустынной дороге два милицейских трупа – это верное самоубийство. Убитых милиционеров обязательно найдут. Возможно, это произойдет совсем скоро. И тогда по фарту больше не гулять. Перекроют район, все пути, все дороги, и выбраться отсюда будет совсем непросто.
   Валиев прикинул: если его возьмут, сколько лет отломят от жизни судьи и заседатели? Десяточку? Пятнашку? Эдак может и пожизненное обломиться. Запросто. Вот тебе и приятный отпуск на родину, вот тебе и гонорар.
   Трупы милиционеров затолкали в багажник, «Форд» откатили в придорожные кусты, ножами срезали с елей ветки, лапником кое-как замаскировали машину. Раненого Баладжанова наскоро перевязали бинтами из аптечки, положили на заднее сидение милицейского «Москвича». Пока грузили в багажник «Форда» трупы ментов, возились с раненым, Валиев и Хусейнов перепачкались в крови чуть не по уши. Хорошо взяли с собой пару пузырей минеральной воды. Поочередно поливали друг другу на руки, смыли кровь. Однако бурые пятна остались на светлых сорочках и брюках. Но не до трусов же раздеваться.
   Валиев сел за руль милицейского «Москвича», сверился с картой и погнал машину по дороге. На заднем сидении стонал и ворочался Баладжанов. Сперва он просил пить. Влив в себя остатки минеральной воды, успокоился, но только на минуту. Потом ему захотелось курить. Хусейнов протянул раненому горящую сигарету. Баладжанов затянулся, но тут же закашлялся, выплюнул окурок изо рта.
   – У меня повязка сползла с груди, – сказал он.
   Пришлось остановиться. Хусейнов перебрался на заднее сидение, положил голову раненого себе на колени. Стал копаться с повязкой, поправляя съехавшие на сторону бинты, но они размокли и перекрутились. Кровь не остановилась, она пропитала рубашку Баладжанова, залила заднее сидение и продолжала сочиться из раны.
   – Господи, скорее бы я сдох, – сказал Баладжанов. – Этот мет убил меня. Скорее бы уж я откинулся…
   – Да это пустяковая рана, – сказал Валиев, голос звучал фальшиво. – Потерпи немного. Кровь свернется, успокоится.
   Надо было ехать, но Валиев не тронул машину с места. Он передал свежий валик бинтов Хусейнову и ждал, когда тот наложит новую повязку. Баладжанов кашлял взахлеб. На губах выступила розовая пена.
   – Надо что-то подложить ему под спину, – сказал Хусейнов. – Иначе он захлебнется. Черт, ничего нет под рукой.
   Хусейнов тяжело вздохнул. Он полез в карман и раскрыл нож-бабочку. Оттянул и срезал мокрые бинты, но одному ему было не справиться с раненым. Валиев вышел из машины, открыл багажник. Нашел две промасленных рабочих куртки. Что ж, и это тряпье сгодится.
   Валиев распахнул заднюю дверцу. Он скрутил из ваты длинный плотный жгутик. Носовым платков стер кровь с груди Баладжанова. Низко наклонившись, засунул вату в пулевое отверстие. Затем он приподнял Баладжанова за плечи, а Хусейнов, просовывая руки под его спину, наложил повязку, завязав на груди аккуратный бантик.
   Баладжанов стонал от боли, но сознание не терял.
   – Скоро я отмучаюсь, – повторял он. – И вас перестану мучить.
   – Ничего, – ответил Валиев. – Мы уж как-нибудь потерпим. И найдем врача. Может, в той деревне, куда едем, есть врач.
   Валиев подложил под спину раненого две рабочие куртки, захлопнул дверцу. Он оглядел себя и матерно выругался, светлые брюки сплошь в бордовых разводах, ладони, предплечья… Все в крови. И смыть нечем эту кровь. Валиев сел за руль, врубил передачу, скользкими ладонями сжал баранку. Проехали ещё километра три, до покосившегося дорожного указателя, свернули на разбитую грунтовую дорогу.
   – Скоро будем на месте, – сказал Валиев.
   «Москвич» несся по дороге, оставляя за собой высокий шлейф серой пыли. Машину трясло, бросало из стороны в сторону. Подвеска, кажется, готовая развалиться, тонко скрипела. Коробка передач издавала ни на что не похожее металлическое мычание.
   Пришлось сбросить скорость, но легче не стало. Машину болтало и трясло. Баладжанов стонал в голос, что-то шептал, поминал мать и никак не хотел успокоиться. Он не слушал уговоры Хусейнова, возился на заднем сидении, дергал плечами, словно хотел высвободиться из бинтов. Он упирался подошвами ботинок в сидение, в дверцу, отталкивался ногами, поднимал зад, стремясь перевернуться на бок.
   – Потерпи, – шептал Хусейнов. – Немного потерпи.
   Хусейнов лег на раненого животом, не давая тому вертеться. Но Баладжанов уже так ослаб, что вскоре и сам оставил попытки перевернуться на бок. Он кашлял и хрипел не переставая, выпускал изо рта струйки розовой слюны.

* * * *

   Как и было договорено, Семен появился на пороге дома дяди Коли ровно в шесть вечера. Орудия будущего убийства, наточенный топор, штык и финский нож, он положил в ведро. Поклажу оставил в сенях, бросив поверх ведра джутовый мешок из-под картошки. Войдя в комнату, где за столом уже сидели хозяин и пьяненький московский гость, Семен изобразил нечто вроде полупоклона, протянул и с чувством пожал руку Тимонина. Тот привстал со стула, потряс руку гостя.
   – Присаживайся, раз пришел, – обратился дядя Коля к гостю. – Я как раз картошечки сварил. Вон с постным маслицем, с огурчиком.
   – Спасибо, – отозвался Семен. – Если только вам не помешал…
   Ради торжественного случая Семен чисто побрился, влез в чистую рубашку, пиджак и тесноватые брюки в темные в светлую полосочку, купленные в городе и надеванные всего раза три-четыре. Лацкан пиджака украшал приметный издали фирменный значок «Общества спасения на водах». Золотой с синей и красной эмалью, он здорово смахивал на медаль «Мать героиня».
   Если разглядывать выбитый на значке барельеф, можно решить так, что кормящая мать прижимает к себе новорожденного дитя. На самом деле, на значке был выбит осводовец, который вытаскивал из воды спасенного им человека. Тимонин долго и внимательно смотрел на значок и загадочно улыбался. Он решал и не мог решить, кто нацепил материнскую медаль, кто стоит перед ним, мужчина или женщина. Если женщина, то почему выглядит, как мужчина? Если мужчина, почему носит женскую медаль?