Тропов Иван. Каратель

   И она уже напилась. Все еще прикладывалась к бокалу, но это были маленькие, символические глоточки. Просто потому, что слишком долго она мечтала об этой воде.
   Теперь она обратила свой взор на меня. И не только взор…
   Я успел собраться и встретить ее ледяной шквал.
   Мы бодались взглядами – и тем, что за глазами… Она давила, я выкручивался из ледяных щупальцев.
   Она впивалась в меня и курочила все, до чего могла дотянуться. Я выталкивал ее вон и приводил в порядок то, что она успела смять и запутать, выравнивал ощущения и эмоции, возвращал себе мои желания.
   Слава богам, она была еще слишком слаба – две недели не ела. Коньяк и вода привели ее в сознание, но сил у нее было слишком мало. И почти все они уходили на то, чтобы с достоинством держать спину.
   Наконец она сдалась. Холод и давление в голове ослабли. Она невесело рассмеялась.
   Мне было не до смеха.
   – Еще раз так сделаешь, и это будет последний раз, когда ты вообще будешь это делать… по своей воле.
   Она вскинула бровь. Улыбка, чуть пьяная, гулявшая по ее губам, задралась правым уголком. Лицо у нее было выразительное, и она прекрасно им владела. Таким пренебрежением меня еще никто не обдавал, – а она умудрилась сделать это без слов.
   – Я бы тебе советовал прислушаться к моим словам, солнышко.
   – А вы грубиян, сударь. Во-первых, я тебе не солнышко… мальчик.
   Ее липкие щупальца то и дело касались меня. Я успевал сбрасывать их прежде, чем они влезали в меня, но это было неприятно. Словно по лицу шлепали грязной мокрой тряпкой.
   – А во-вторых… – продолжала она. – Иначе – что?
   Она улыбалась с откровенной издевкой.
   Щупальца стянулись в кольцо, вмяли мою защиту, пока она не затрещала, и тут же присосались к пробоине. Потянули меня куда-то… Я отстранялся от нее, но она была со всех сторон. И пихала в меня что-то. Как я ни сопротивлялся, я почувствовал отзвуки ее чувств: прекрасное ощущение воды на губах; дрема, накатывающая сладкой волной… Я слышал отголоски ее ощущений, а под ними было то, что она хотела, чтобы я почувствовал:
   На этот раз рядом нет еще троих охотников, выбивающих у себя в голове один и тот же ритмический рисунок, подстраивающих мысли и движения к этому ритму, – и оттого сливающихся, словно голоса хорошего хора…
   На этот раз здесь вообще нет никого, кроме нас двоих. Только я – и ты, мальчик…
   Я сбросил липкое кольцо и выровнял ощущения… попытался. Мне было страшно. Она успела что-то нажать во мне. А может быть, этот страх шел из глубины меня самого. Даже сейчас, когда она едва держалась на ногах, пьяна и почти засыпала – я едва удерживал ее. А что будет, когда она придет в себя?
   – Иначе – что? – Она рассмеялась. – Ты даже убить меня не можешь. Я нужна тебе, нужна живой и целой. И я догадываюсь, для чего… Так что – иначе – что?
   Она снова рассмеялась. И обиднее всего было то, что на этот раз в ее смехе не было издевки. Может быть, от коньяка, но ей в самом деле было смешно. Она развлекалась, как могла бы дразнить ленточкой косолапого щенка, нетвердо стоящего на лапах. Для нее это была игра, в исходе которой она не сомневалась.
   Ну что же… Давай расставим все точки, сука. Сразу.
   Я прикрыл глаза, чуть ослабил сопротивление – давая ей присосаться, залезть в меня, заглянуть поглубже…
   И, как мог старательно, вспомнил другую паучиху. В доме у Старика. Ручную дьяволицу.
   …на широком дубовом столе, намертво прикрученном к полу. Запястья, щиколотки, шея и лоб стянуты кожаными лентами-захватами… два шрама на лбу… капельница над левой рукой, зеленоватая дрянь струится по пластиковой трубке… ее глаза, дикие от ярости – без искры разума, глаза загнанного в угол зверя… и пятна зеленки на ногах, а поверх них – лоснящиеся мазки ароматного масла… и возня справа, где в длинной клетке беснуются голодные крысы, учуявшие этот запах…
   Я вспомнил все это. Старательно. Ярко.
   И, конечно же, не без злорадства припомнил и свою брезгливую жалость – жалость к этому остатку человека. Доброму, даже милому остатку от некогда жесткого человека… Вспомнил ее касания после того, как она приходила в себя.
   …ветерок мягкий и робкий, как заискивающая улыбка. Она не помнила, что делала – лишь какие-то смутные обрывки своих эмоций. Она чувствовала, что могла что-то натворить – и ей было стыдно. Она боялась, что виновата. Она хотела понять – не сделала ли она больно… Простят ли ее…
   Когда я открыл глаза, у нее было совсем другое лицо.
   Кажется, даже алкоголь на миг перестал действовать.
   И я знал, что ее добивает: она чувствовала, что это правда. Все, что я ей показал – правда. А главное, правда то, что так будет и с ней. Именно это ждет ее, если она еще раз попытается атаковать меня.
   По ее лицу я видел, что она почувствовала мою решимость. Да, я сделаю с ней это, если придется. Я сделал бы с ней и что-то хуже, если бы это могло мне помочь. Что угодно, – но получу от нее то, что мне нужно.
   Будет лучше, если она останется в нормальном сознании – так я смогу научиться противостоять не только голой ярости и силе, но и хитрым атакам. Смогу обучиться всему, что меня может ожидать от чертовых сук. Но если придется – я ограничусь и тем, что смогу взять.
   Я сделаю это.
   – Не надо… – пробормотала она едва слышно. – Не надо…
   Только не это. Только не это.
   А потом я перестал слышать отголоски ее чувств. Она судорожно оттолкнулась от меня – от того, что я достал для нее из своей памяти. Схлынула из моей головы, как уходит от берега разбившаяся волна.
   Она огляделась вокруг, словно очнулась от сна. Затравленно поглядела на меня, вся съежившись на стуле. Обхватила себя руками. Ее кожа шла мурашками, она дрожала от холода. Взгляд стал бессмысленным, веки опустились…
   Я подхватил ее прежде, чем она упала на пол.
   Нет, милая. Падать на пол – это лишнее. Случайно разбить висок – теперь, после всего! – этого я тебе позволить не могу.

+++

   От алкоголя и полного желудка воды – воды, которой она была лишена столько дней – она провалилась в тяжелый сон. Мне опять пришлось нести ее на руках.
   В столовой никакой кушетки не оказалось, и я потащил ее через огромный холл, в правое крыло. Толкнул ногой первую дверь – это оказалась чья-то спальня. Судя по мужской одежде на стуле, явно не ее – но здесь была кровать. И, главное, с внутренней стороны двери в замке торчал ключ.
   Не уверен, что ее слуги им пользовались – от кого им было закрываться? От своей хозяйки, которая способна в любой момент забраться в любой уголок их сознания? Скорее, просто дань старомодным дверным замкам. Что снаружи, что изнутри они закрывались только ключом. То, что мне нужно.
   Я уложил ее на кровать. Она дернулась и что-то пробормотала во сне. Сон был тревожный.
   Ну, не мои проблемы. У меня и своих забот хватает.
   На всякий случай я запер снаружи дверь спальни и стал обходить дом.
   Есть, над чем поразмыслить… Запертая дверь – это не совсем то, что способно ее остановить.
   Я нашел еще одну жилую спальню, явно мужскую.
   Ее спальню я нашел на втором этаже, в дальнем углу. Кровать была большая и мягкая, огромный камин, три высоченных окна… Стулья, обивка стен, покрывало на кровати, шторы, – все темных красок, от сливового и темно-фиолетового до черного, – но все-таки комната была самой уютной из всех, что я видел в доме.
   Была хозяйкина – будет моя. Но не это я искал.
   Библиотека, кабинет, еще две гостевые спальни, ванные, какая-то пыльная комната… Я сбился со счета, обходя два этажа обоих флигелей, но все это было не то.
   Задняя часть дома, три огромных зала, идущих анфиладой. Тоже не то.
   За ними еще несколько маленьких комнаток, среди них я наткнулся на кладовую, – но все это не то, не то…
   А потом я понял.
   Вернулся в кладовую. Среди банок с красками, запасных кранов и труб – было два мешка цемента. Недостатка в инструментах тоже не было. Цемент потом понадобится, а пока я отобрал нужные инструменты, сложил все в столярный ящик с ручкой, прихватил большой фонарь и спустился в подвал.
   Свечи все еще горели. Воздух отяжелел вонью сгоревшего жира. Козлиная морда подозрительно глядела на меня.
   Я поставил ящик на плиту алтаря, включил фонарь и опустился на колени.
   Я рассматривал швы. Каменные плиты были разные. Поменьше, побольше, совсем огромные… В центре подвала я нашел одну средних размеров – сантиметров пятьдесят на семьдесят – в окружении больших плит, куда более тяжелых.
   Вот тут, пожалуй.
   Я стал стамеской вычищать землю из стыков вокруг средней плиты. Земля слежалась – десятки лет пролежала так, если не всю сотню. Но мало-помалу канавка вокруг плиты становилась глубже. Минут через двадцать плита зашаталась, и тогда я принялся ее выкорчевывать. Это оказалось куда сложнее…

+++

   Передышку я устроил часа через три – вымотавшийся, вспотевший и грязный – но довольный.
   Оно того стоило.
   Теперь каменная плита лежала в стороне. На ее месте краснели кирпичи, меж ними серый цемент, еще не схватившийся, а посередине торчала толстая труба, с высверленной возле вершины дыркой.
   Это было и с виду внушительно. Но на всякий случай я еще и внутри сделал под стать. Глубже, под кирпичами, в цементе были стальные штыри – пронзая трубу, а концами уходя далеко под соседние плиты.
   На всякий случай.
   Едва ли у моей милой чертовой суки хватит сил просто вырвать трубу и кладку – цемент, кирпичи, труба со стенками в палец – это все я таскал сюда не одну ходку в кладовку и в старую конюшню, ныне гараж и сарай. Центнера на два натаскал.
   Но ведь чертова сука – на то и чертова, что вот сейчас я сижу довольный в трезвом уме и твердой памяти – а через миг обнаружу, что сам же пытаюсь вырвать эту трубу из пола…
   Не знаю, хватит ли у меня на это сил. Но лучше не рисковать, верно? Пусть лучше внизу будет еще и арматура, цепляя под соседние плиты.
   Я собрал инструменты и потащил их к «козленку». Потом перетаскал туда и все остальные инструменты из кладовки, хоть как-то похожие на то, чем я пользовался. Ломы, лопаты, топоры, молотки, стамески, напильники, сверла…
   Кавказец был запасливый парень, чтоб ему в аду хорошо горелось.
   А еще был гараж, с целым стеллажом инструментов.
   Я вымок под дождем и обливался потом, а «козленок» тяжело осел, когда я наконец-то закончил все таскать.
   Руки-ноги наливались тяжестью, хотелось присесть, а лучше завалиться спать. Надолго…
   Но дело еще не кончено. Моему плану нужен замковый камень. Стальной, и покрепче. Не так трудно, как таскать кирпичи, но времени уйдет много.
   Только сначала – надо проверить, как она там. Вода, пожалуй, уже сделала свое дело. Наполнила клетки, сделала кровь жиже – и теперь моя милая чертова сука должна испытывать зверский голод. Я набрал стакан воды, забрал со стола закусанную галету и пошел к ней.
   Не царская трапеза, но ей на первый раз больше и не надо. Иначе желудок не справится. После двух недель без маковой росинки во рту, сейчас он сжался и ссохся. Желудочного сока почти не будет – не из чего. Сейчас накормить ее до отвала – лучший способ отправить на тот свет. И довольно мучительно…
   Скрежет замка разбудил ее. Она приподнялась на кровати, обернулась – и вздрогнула, увидев меня. По лицу прошла тень.
   Она тут же взяла себя в руки, и все же…
   Мне понравился ее взгляд. Наверно, так смотрят на оживший кошмар. Стараясь уверить себя, что вязкий ужас – прошел, то был лишь плохой сон… но кошмар вот он, перед тобой, никуда не делся.
   Может быть, это и хорошо, что тогда в столовой все так сложилось. Что она была пьяна, слаба – и так неосторожно и сильно нарвалась на то, что я ей подарил. А потом провалилась в тяжелый сон, от увиденного еще более мутный и болезненный… Картинка глубоко засела в нее. И уверенность в том, что я и с ней сделаю так же, если она меня вынудит.
   Тут она заметила сухарь в моей руке, и на ее лице остался лишь звериный голод. Глаза неотрывно следили за огрызком галеты. Она попыталась приподняться и схватить галету, но я толкнул ее обратно на кровать. Слишком слаба. А мне не нужно, чтобы последние силы покинули ее и она отрубилась прямо сейчас.
   Нет, сука. У меня другие планы. Уроки надо закреплять.
   Я отломил кусочек галеты и сунул ей в губы. Жаркие, жадно сомкнулись на моих пальцах.
   Захрустело. Она тут же попыталась проглотить и сморщилась. Все-таки горло еще не отошло.
   Я ломал галету на мелкие кусочки. Совал ей в рот, как собаке. Она глотала, почти не разжевывая.
   – Не спеши, разжевывай. В кашицу, иначе в желудке как кирпич ляжет. А мне с тобой возиться некогда…
   Она смотрела только на кусочки галеты в моей руке.
   – Ты меня слышишь?
   Я похлопал ее по щеке. Только когда она подняла глаза на меня, я дал ей следующий кусочек. Дал слизать крошки с моих пальцев.
   – Там, у камина… – сказал я.
   Она вздрогнула и закашлялась, подавившись. Вскинула на меня глаза и тут же отвела.
   Хорошо. Значит, я не обманулся. Урок не прошел для нее даром. Надо лишь закрепить результат.
   – Теперь ты знаешь, что с тобой будет. Помни. Попытаешься меня подмять, и будешь как та сука.
   Она вздрогнула и еще ниже опустила глаза. Ее губы сжались.
   – Это ясно? – спросил я.
   Она нахмурилась, не поднимая глаз.
   – Это ясно? – повторил я громче.
   – Да…
   – Не слышу.
   – Да! – ответила она, но глаз не подняла.
   И ее тон мне не понравился.
   – Нет, ты не совсем поняла… Я тебе объясню. Есть два варианта. Либо ты дашь мне то, что я хочу… Либо я пробью тебе голову, и буду пользоваться тобой без твоего желания, а ты будешь лежать куском мяса, довольная, когда накормят, и бесноваться, когда тебе в вену вольют отвар.
   Она дернула головой, будто отгоняла что-то.
   Это хорошо, что картинка пустила мощные корни.
   – Два варианта, третьего не дано. В любом случае я получу то, что хочу. Простым путем, тихо и мирно, – или сложным, с пробитым черепом, крысами и обкусанными ногами. Но получу. Подумай, что хочешь получить ты.
   Она не поднимала глаз. По скулам гуляли желваки.
   Я отломил кусочек галеты и пропихнул ей в рот, почувствовав влажность губ. Она дернула головой, будто отказывалась… Но голод был сильнее ее. Она приняла кусок из моих пальцев. Но когда я поднес следующий, стиснула губами его краешек, избегая пускать мои пальцы.
   – Я знаю, к чему ты привыкла: пользоваться людьми, как вещами. Распоряжаться чужими мыслями. Судьбами. Жизнями… Но отныне забудь. Теперь я буду пользоваться тобой. Ты будешь делать то, что я тебе скажу, так, как я тебе скажу, и когда я это скажу. Отныне ты никто. Отныне ты вещь. Полезный кусок мяса.
   Я сунул ей в рот кусочек галеты, но она сомкнула губы. Крошки посыпались ей на грудь. Кусочек остался в моих пальцах.
   – Запомни, – сказал я. – Всего одна атака… Всего одна попытка атаки…
   Она молчала, не поднимая глаз.
   Мне этого было мало. Урок должен быть закреплен как следует. Так говорил Старик, и он был прав. Тысячу раз прав…
   – Мы друг друга поняли?
   Она молчала. Лишь теперь она подняла глаза, и если в этих глазах и был страх – то сейчас он отступил перед чем-то иным. Ненависть? Презрение?.. Я не мог разобрать, но это выражение мне не нравилось.
   – Мы. Друг друга. Поняли?
   Ее губы растянулись в улыбке, но глаза не изменились на ни йоту.
   – О, более чем… – мягко сказала она. И вдруг как выплюнула: – Крамер.
   Кажется, я вздрогнул. Попытался скрыть это – но не уверен, что получилось. Я мгновенно собрался, пытаясь выкинуть из себя ее ледяные щупальца… Но выкидывать было нечего. Если щупальца и были, то они ушли так же незаметно, как и проникли.
   Я пытался унять эмоции, выстроить защиту – но едва мог справиться со страхом.
   Две недели назад, когда мы были здесь все вместе, мы называли друг друга по именам. Виктор мог называть меня Храмовником, это в его стиле… Но как она могла узнать мою фамилию?.. Когда? И каким образом она вытащила это из меня? Я ее даже не почувствовал!
   Ее улыбка стала под стать глазам. Она приподнялась на локте, а второй рукой вытащила остаток галеты из моих пальцев.
   Но донести до рта не успела. Я поймал ее за запястья – и тряхнул так, что у нее клацнули зубы.
   – Точно поняла? Тогда в следующий раз, прежде чем куда-то войти, спрашивай разрешения!
   Она попыталась выдернуть руки из моих пальцев, но я сильнее стиснул ее запястья.
   – Вежливо. Робко! И если я не горю желанием с тобой общаться, обходи меня стороной. И старательно отгораживайся. Если я что-то почувствую… Если мне даже покажется, что я что-то чувствую…
   – Я вас прекрасно поняла… сударь!
   Это старинное «сударь» не могло быть ничем иным, как издевкой, она почти выплюнула слово мне в лицо, – и все-таки она не издевалась, я видел это по ее глазам. Ярость душила ее, не оставляя место ничему иному. Ярость на меня – и, еще больше, ярость на себя. За то, что вынуждена смириться. За свой страх передо мной. Перед тем, что я ей показал…
   Я выдержал ее взгляд. Дождался, пока она перегорит и сломается.
   Она опустила глаза. Несколько секунд я сидел, нависая над ней. Расставляя точки. Потом улыбнулся – так же вежливо, как улыбнулась мне она минуту назад, – и, как можно мягче, поднялся. Мягко подтянул сбившееся одеяло, подоткнул ей под подбородок и вокруг плеч.
   Неспешно вышел, закрыл дверь на ключ и двинулся дальше по коридору. Размеренным, уверенным шагом. Шаги она может слышать через дверь. Прошел через холл, вошел в столовую – и только тут позволил себе бессильно привалиться к стене, задрав голову в темноту.
   Она наползала сверху. Свечи в канделябре догорели, остался последний огарок, огненный язычок едва теплился… Темнота над головой казалась бездонной.
   Я позволил себе расслабиться – и телом, и волей. Перестал держать оборону. Дал мыслям течь свободно.
   Господи… На что я рассчитываю? Разве под силу мне будет справиться с ней – если уже сейчас, когда она только начала приходить в себя… Мне-то казалось, что я всегда почувствую ее касание. Что могу блокировать ее атаку на самых подступах…
   Она не должна была вытащить из меня ничего.
   Ничего! Даже самые явные эмоции с поверхности моей души, даже тень этих эмоции не должна была ухватить, – не то что кусочек памяти!
   Я помотал головой.
   Спокойно. Только не сдаваться. Это мой последний шанс. Я не должен его упустить. Не могу его упустить! Не надо ее бояться. Опасаться – стоит, бояться – нет. Не надо паниковать.
   Легко сказать… Как же ее не бояться, если я даже не почувствовал ее атаки? Я-то думал, такое вообще невозможно. Был уверен в этом! Но она легко…
   Я оскалился и стиснул пальцами виски. Спокойно, спокойно!
   Не надо сходить с ума. Если это невозможно – значит, должно быть объяснение, как же она узнала мою фамилию. Надо лишь понять – как.
   А может быть, она узнала это не сегодня – а раньше? Две недели назад. Но не подслушала, когда мы общались друг с другом, а сама вытащила. Раньше. Когда я шел к ней в подвале. В тот миг, когда она почти заставила меня провалиться в воспоминание – сделав тот чертов кусок памяти живее реальности…
   Могла? Какой-то миг она была полной хозяйкой в моей голове. Могла вытащить из меня и имя, и фамилию, и что угодно.
   Я невесело усмехнулся. Ну да. Вот так вот. Просто. Элементарно. А ты уже…
   Ну и трус. Так легко повелся – на такой дешевый прием. И уже возомнил невесть что. Атаковать она, видите ли, может незаметно… Она обычная чертова сука. Сильная, чертовски сильная, но далеко не всемогущая. Всемогущи – только человеческие глупость и страх. Трусость.
   Ну и трус…
   Мне было стыдно, но куда сильнее было облегчение. Хорошо, что все обошлось. Но больше таких срывов быть не должно. Когда эта сука будет в форме, она мне таких ошибок не простит. Если, борясь с ней, я еще сам себя буду пугать… Все может кончиться очень невесело.
   Я вздохнул. Покачал головой, разминая шею. Плечи ломило, руки отяжелели, как после хорошенькой тренировки. Хотелось под горячий душ, а потом растянуться на кровати…
   Нет, дело еще не закончено.
   Я встряхнулся и поплелся на улицу. Дождь все моросил. «Козленок» здорово осел под грузом инструментов и всего, что могло послужить ими. Я забрался за руль и завел мотор.

+++

   Чтобы добраться до заброшенной деревни, пришлось сделать порядочный крюк – через шоссе. Напрямую в деревню было не проехать даже на «козленке». В дубовом лесу просто не было ни просеки, ни тропинки.
   Разгрузка меня доконала. В какой-то миг я просто перестал чувствовать ход времени. Пакеты и сумки с инструментами, неожиданно легкие пакеты с каким-то мусором с кухни… Все это слилось в одну нескончаемую цепь походов к крыльцу дома и обратно к машине, и обратно к крыльцу, с новыми пакетами, и снова к «козленку»…
   А потом пакеты неожиданно кончились.
   Я огляделся. Словно проснулся.
   Небо уже светлело. Похоже, всю ночь провозился я в этом подвале. Впрочем… Я оттянул рукав плаща и взглянул на часы. Девятый час уже. Значит, дело можно завершить прямо сейчас.
   Это хорошо.
   На меня наваливалась дикая усталость. Жутко не хотелось двигаться, даже рукой шевельнуть трудно. Хотелось сесть, а лучше лечь… Просто ничего не делать… Поспать, хоть немного…
   Я встряхнулся.
   Это хорошо, что почти девять. Все можно закончить прямо сейчас – и нужно закончить. Если я прилягу сейчас, то скоро уже не проснусь. А вот чертова сука к тому времени проснется…
   Нет. Если я хочу проснуться самим собой – то заснуть рядом с ней можно будет только после того, как все доделаю. Чтобы проснувшись она поняла, что у нее ни одного шанса.
   Я потер лицо, сел за руль, развернул «козленка» и покатил. Сначала обратно через деревню, но после мостика через ручей повернул не к указателю на военную часть, а в противоположную сторону.
   Доехал до выезда на московскую трассу. По ней еще верст десять. До ближайшего крупного поселка.
   Строительный рынок нашел быстро, а вот отыскать там то, что нужно, оказалось непросто. Поводки, готовые короткие цепи – это все не то. Слишком коротко. Слишком хрупко…
   Я почти отчаялся, когда дошел до конца рынка и нашел еще одну похожую лавку.
   Здесь, среди прочего, продавались и цепи для огораживания стоянок. Несколько толстенных, почти якорных цепей из хрупкого чугуна. За ними нашлась и катушка цепи потоньше, но из хорошей стали. Торговец достал стальной метр и «болгарку», выжидающе поднял глаза:
   – Сколько пилить?
   – Не надо.
   У него поджались губы.
   – Так вы берете или нет?
   – Беру. Но пилить не надо. Давайте все.
   – Все?.. Это что за стоянка-то…
   – Мне не для машины, мне для цепи. Давайте вместе с катушкой.
   Торговец хмыкнул. Поглядел на меня, потом на цепь, звенья которой были сделаны из нержавейки в мизинец толщиной. Снова на меня.
   – Это что у вас за кобелина-то такая, а?
   Я вздохнул.
   – Если бы кобель… Сука. Чертова сука.
   Я расплатился и потащил тяжеленную катушку к «козленку». Крепкий стальной ошейник я нашел раньше.

Глава вторая
Диана

   Ночью дождь кончился.
   Я лежал, в комнате было темно и тихо. Совсем тихо. Я лишь не то слышал, не то чувствовал свое дыхание. И все.
   Тихо – и пусто…
   И еще холодно. Я закутался в простыню, как мог – но даже сквозь сон чувствовал холод. Чувствовал его и сейчас.
   Встать – вылезти из-под простыни. Еще холоднее. Я лежал, дрожа под простыней, не решаясь высунуть из-под нее хотя бы руку.
   Я лежал так, пока не понял, что больше не могу.
   Больше не могу лежать, слушать эту тишину, чувствовать пустоту. Полную пустоту.
   Вчера я лишь понимал, что произошло. А теперь это вдруг накатило на меня – и я чувствовал это, каждой стрункой души, каждой частицей тела.
   Один. Совсем один.
   Больше нет теплого чувства, что спина всегда прикрыта – нет и не будет уже никогда. Гоша больше нет.
   Больше нет дома, где меня всегда ждут, и где я могу укрыться от любых неприятностей, от любых страхов. Старика больше нет.
   Я вскочил с кровати, раздвинул шторы – свет, мне нужен был свет!
   Но был рассвет – серый, равнодушный рассвет. И все в мире было такое же серое и мертвое.
   Пруд, свинцовый и неподвижный, обжигающе холодный даже отсюда. Вокруг всюду лужи. Ливень втоптал листья в землю, утопил в жидкой грязи. Как на грязном полигоне, где все изрыто треками танков. Грязь и лужи, лужи, лужи…
   Дубы при свете дня были ужасны. Голые изломанные ветви – раскорячившиеся, искрученные, неправильные… Этот болезненный лес раскинулся во все стороны, заполнил все тревожным морем спутанных ветвей, до самого горизонта.
   А сверху на все это давило небо. Серое свинцовое небо, однообразное и равнодушное.
   И я чувствовал, что во всем мире нет ничего, кроме этого пруда, этого неправильного леса, тяжелого неба – и тишины. Пустота.
   Полная пустота.
   Совсем один…
   Мне хотелось кричать, но я знал, что это не поможет.
   Мне уже ничто и никогда не поможет…
   Пустота.
   Полная пустота… Звук был тих, но так неожидан, что я вздрогнул. Прислушался – и где-то внизу снова звякнуло. Железом о камень.
   Я почти забыл о ней – о моем ручном паучке.
   Ее совсем не чувствовалось. Ну совершенно. Ни касания, ни ветерка. Кажется, ей пошел на пользу вчерашний урок.
   Нет, уже позавчерашний. Я спал часов двадцать, если сейчас рассвет.