Страница:
Я раздвинул шторы пошире и стал натягивать одежду. Холодная и отсыревшая, но выбирать не приходится.
Ах да… Я же специально взял не разрезанную, как можно длиннее.
Я повернул и двинулся вдоль цепи. Через холл, в левое крыло, – к столовой и кухне за ней. Толкнул прикрытую – не до конца, цепь не давала ей закрыться – дверь, и остановился.
Здесь было тепло и темно. Шторы опущены, в камине тихо гудел огонь. Женщина сидела за столом, в его дальнем конце, и сначала мне показалось, что это не мой ручной паучок, а кто-то другой.
Чистые, блестящие волосы, тщательно расчесанные. Белое, будто светящееся в полумраке лицо и шея. В черном бархатном вечернем платье…
Я поморгал, соображая, как она могла взять это платье из шкафа, если шкаф в ее спальне, далеко на втором этаже, она просто не могла туда дойти – цепи бы не хватило, да и я же там был, у этого самого шкафа, спал на ее кровати…
– Доброе утро, – сказала она и улыбнулась мне.
Я так и стоял в дверях, вцепившись в дубовый косяк. На меня накатило странное ощущение, будто все это происходит не со мной. Все было не так, все было чертовски неправильно. Я глядел на нее, а она все улыбалась мне, вежливо и приветливо.
Мне снова показалось, что это другой человек. Может быть, оттого, что я первый раз видел, как она улыбается. Улыбается мне.
Словно радушная хозяйка гостю.
– Вы хорошо спали? – спросила она. Не сипела, голос восстановился. – Я уже соскучилась. Наконец-то вы спустились… В ванную я попала, но вот до кухни…
Она подняла руку и подергала за цепь, поднимавшуюся с пола к ее шее. Последнее звено крепилось к прочному стальному ошейнику. Чтобы усесться во главе стола, ей пришлось выбрать цепь полностью, почти натянув ее. До кухни ей было никак не добраться.
Рукав у платья чуть сполз – странный, широкий и толстый какой-то… Черт, это же халат! Банный халат, а никакое не платье.
Что значит порода… В банном халате она смотрелась лучше, чем иные в вечернем платье.
– Гм! – она чуть нахмурилась, будто я не понял какого-то ее намека. – Я ужасно проголодалась, сударь.
Краем глаза косясь на нее – ох, не нравится мне ее улыбка и дружелюбие, – я обошел ее и прошел на кухню.
И только тут сообразил, что есть-то ей, пожалуй, будет нечего.
Ночью – не этой, которую проспал в ее постели, а прошлой, когда долбил пол в подвале и ездил за цепью, – я уже заходил сюда. Когда доделал в подвале, и ходил по всему дому, собирая инструменты. Ничего способного разбить цепь я здесь не нашел, но все-таки унести отсюда пришлось много. На разделочном столе рыжими кучками лежали пучки зелени – гнившей там полмесяца. На втором столе стояли готовые блюда – салаты, нарезки, мясо… стояли уже третью неделю. Морщась от вони, я сгребал все это в мусорные пакеты и оттаскивал к «козленку», а потом выбросил на деревенской свалке. Вместе с хрустальными салатницами, фаянсовыми блюдами, серебряными тарелками и золотыми блюдечками, в которых лежала вся эта гниль, – не до того мне было, чтобы еще и с мытьем посуды возиться. Да и не моя эта посуда… Хотя хозяйка вряд ли расстроится, когда узнает об этом. Едва ли вообще заметит пропажу. Сейчас столовая скрылась в тенях, сжавшись до островка света перед камином, но прошлой ночью я включал там свет, когда проверял многочисленные серванты и высоченные буфеты, выстроившиеся вдоль стен, – набитые хрусталем и серебром.
Гнилостный запашок еще витал здесь. В высокие окна сочился серый свет. Все, что могло открываться – было распахнуто. Со всех сторон зияли полки шкафов, темные и пустые.
Ни консервов, ни запасов круп. Нет и не было. Не признавали здесь такое за еду, похоже. Как и всякие полуфабрикаты вроде сладких йогуртов, творожков и концентратных соков, – распахнутый холодильник тоже пуст, лишь в уголке непочатая бутылка топленого молока.
Рядом с большим холодильником второй, поменьше… Единственная закрытая дверца во всей огромной кухне. Странно…
Я распахнул ее – и тут же вспомнил, что прошлой ночью уже заглядывал сюда. На меня глядели донышки винных бутылок. Выстроились рядами, горлышками вглубь термостата. Когда я отпустил дверцу, ее мягко притянуло обратно.
Ну и чем ее кормить?
И стоит ли…
Я прислушался к себе, не мазнет ли по вискам холодный ветерок.
По-прежнему ничего. Не придраться. Я вздохнул и стал осматривать шкафы, отыскивая хоть что-то съедобное. Прикрывая дверцы после осмотра.
Когда я добрался до последней, улов оказался невелик: стеклянная бутыль постного масла, несколько засохших булочек да три баночки с вареньем. В холодильнике кроме молока отыскалась еще плошка с топленым маслом. Все.
Ну, еще три склянки с разными уксусами, уйма разных приправ, две баночки кофейных зерен, множество чаев и еще какие-то травки, которые я не понял, для чего нужны – то ли тоже приправы, то ли для отваров. В любом случае, сыт этим не будешь.
Медленно двигаясь по кухне, я внимательно прислушивался, не пытается ли она влезть в меня.
Ни малейшего касания.
Надо бы радоваться, но почему-то меня это настораживало… Или это я ее так напугал вчера? Хорошо, если все дело в этом… Да только не выглядит она напуганной. Ни капельки.
И ее приветливость мне не нравится.
– Почему вы вернулись? – донеслось из столовой. – Что случилось?
Та-ак… Вот, значит, для чего были все эти улыбки?
Я распилил булочки на половинки, спрыснул водой и запихнул в микроволновку.
– Так почему вы вернулись? – снова позвала она.
Я лишь хмыкнул, не отвечая. Может быть, Гоша больше нет, но его слова я помню хорошо: знание – половина силы.
– Чай или кофе? – спросил я.
– Молока, будьте так добры.
Я вытащил подогретые булочки, ставшие мягкими. Составил на поднос масло, молоко и баночку черничного варенья. Нашел стакан, золотую ложечку, серебряный нож и понес все это в столовую.
– Так почему вы вернулись? – спросила она.
Я стоял за ее спинкой ее стула, но она не оборачивалась. Говорила вперед, будто не со мной:
– Я хорошо помню, вы не собирались возвращаться. Если бы это было так, я бы обязательно почувствовала это.
– Не почему, а зачем.
Я шагнул к ней. Она повернула ко мне голову, но тут же отвела взгляд. Прежде, чем я успел заглянуть ей в глаза.
Не хочет встречаться со мной взглядом? Не желает показать свой страх?
– И зачем же? – спросила она.
По ее тону не скажешь…
– Будете учить меня.
– Учить? Вас? – она бросила на меня быстрый взгляд, и снова отвернулась. – Чему же?
– Разным смешным фокусам. Как бегать по паутинкам, не прилипая и не запутываясь.
Не поднимая глаз, она улыбнулась.
– О, об этом я догадалась сама. Но почему вы не хотите учиться… м-м… смешным фокусам там, где разучивали их раньше? С той, что учила вас прежде? – Она быстро взглянула на меня, но снова отвела взгляд быстрее, чем я успел что-то разобрать. – Или с ней что-то случилось? И где те, кто были с вами? Почему они не с вами? Или… им больше не нужно учиться… м-м… разным смешным фокусам?..
Я бухнул поднос на стол перед ней. Нож подпрыгнул и звякнул о стакан.
Но она даже не посмотрела на еду, она продолжала глядеть куда-то в дальний конец стола, скрытый в темноте.
– Мой господин не желает разговаривать?
Она все улыбалась, и ее спокойная улыбка бесила меня. Будто она по-прежнему тут хозяйка! А я – безобидный оловянный солдатик, которым можно играть как угодно.
– Слишком много вопросов… мой ручной паучок.
Она дернулась, как от пощечины. Виски обдало холодом.
– Не нужно этого!.. сударь!
Ее ноздри дрожали от гнева.
Холодное касание ушло, но я чувствовал, что она все еще едва сдерживается. И еще занозой засело: снова это странное «сударь», сказанное без тени иронии. Словно вырвалось из каких-то далеких времен, когда это было обычно…
Она взяла себя в руки. Уставилась в стол перед собой, положив пальцы на край столешницы. Длинные, тонкие. И спокойные. Когда она заговорила, слова падали тихо и мягко, как снег:
– Не нужно этого… Влад.
Она помолчала. Я стоял рядом, разглядывая ее красивые пальцы. Она перебрала ими по краю стола, как пианист, пробующий клавиши.
– Боги играют в странные игры, Влад. Я не искала вашего общества, да и вы моего, уверена, тоже не жаждали, если бы не какие-то обстоятельства, вынудившие вас вернуться. Но раз ниточки наших судеб переплелись, и, кто знает, возможно, надолго, давайте не мучить друг друга сверх необходимого… Если я сейчас обидела вас, простите. Я постараюсь быть осторожнее. А вы… вы меня очень обяжете, если будете обращаться ко мне… просто по имени. Диана.
Диана… Странное имя. Редкое.
Но красивое. Как и ее длинные пальцы.
– Хорошо… Прошу прощения, Диана.
Она вскинула на меня глаза, и на этот раз не отвела взгляд – и я понял, что она куда сильнее, чем мне казалось. Если сейчас в ее глазах и был испуг – то очень глубоко. Глубже, чем я мог заглянуть. А вот что там было…
Кажется – или там промелькнул вполне добродушной интерес? Приятное удивление?
Сейчас, в теплом свете камина, ее глаза были глубокого миндального оттенка, с зеленоватыми прожилками-лучиками, расходившимися от зрачков.
Она улыбнулась, и на этот раз ее улыбка не взбесила меня. Это была совсем другая улыбка.
Но она уже не смотрела на меня. Втянула ноздрями воздух.
– М-м-м!
Взяла нож, половинку булочки, стала намазывать масло.
Я сообразил, что как зачарованный смотрю на ее пальцы – длинные и ловкие. Она касалась серебряного ножа самыми кончиками, но управлялась с ним удивительно ловко.
Я обошел длинный стол и сел с противоположного края.
Сидел и смотрел, как она ела. Мне есть совершенно не хотелось.
Мне вообще ничего не хотелось… Разве что – каким-то чудом вернуть все на неделю назад, когда Гош нашел машину жабы и усатого.
А лучше на три. Вернуться в ту ночь, когда я в первый раз влез в этот дом.
Вернуться – в тот миг, когда я стоял на краю ее личного погоста и решал, что делать дальше.
Вернуться – чтобы повернуться к дому спиной и уйти прочь. Чтобы не было ничего, что случилось потом.
Чтобы я мог забыть все то, что есть сейчас, как бредовый сон – и оказаться в городе.
В доме Старика, и чтобы он разливал чай, и поскрипывало его кресло-качалка, и пахло бергамотом и старыми книгами…
Она вдруг положила нож, аккуратно закрыла баночку с вареньем. Отодвинула от себя стакан и бутылку с молоком.
И посмотрела на меня. Очень серьезно.
– Мальчик. Упрямый и совсем одинокий мальчик…
Я тряхнул головой, прогоняя слабость. Заставил себя улыбнуться и, как мог мягче, сказал:
– Не такой уж одинокий, мой ручной паучок.
Она нахмурилась.
– Кажется, мы только что договорились, что… – Она замолчала, разглядывая меня. Вдруг улыбнулась: – Ах, вы решили, будто я так хотела… – Ее улыбка изменилась. – О! – Свет камина играл на ее лице, а в глазах плясали смешливые огоньки. – Прошу простить меня, мой господин.
И огоньки пропали. Она снова смотрела на меня серьезно и очень внимательно.
– Просто мне показалось, что после того, что вы и ваши товарищи сделали здесь, вы наткнулись на кого-то удачливее меня. Охотники превратились в жертв, и из всей вашей ватаги уцелели только вы, Влад…
Я заставил себя ухмыльнуться. Не уверен, что моя ухмылка обманула ее. Она грустно улыбнулась.
– Разве я не права? – спросила она мягко.
Слишком мягко.
Я внимательно прислушивался к себе, нет ли холодного ветерка. Малейшего, самого легкого… незаметно продувает мою защиту, и тихонько струится дальше вглубь меня, незамеченный.
Но я ничего не чувствовал. Она не пыталась влезть в меня.
Она опять грустно улыбнулась и покивала. И без холодных касаний видела меня насквозь.
– Иногда лучше выговориться, Влад, – сказала она. – Станет легче. Поверьте мне.
Это уже забавно! Я почувствовал, как сжались зубы.
– С чего бы такое участие?
– Я вижу, как вам плохо, – все так же мягко ответила она.
– А вам это не по вкусу?
Но она опять не обиделась.
Долго смотрела на меня. Я сосредоточился, ждал – вот теперь-то точно она попробует…
Но она не попробовала. Лишь пожала плечами:
– Не стану лукавить, я вовсе не желаю вам добра… просто так. Но пока я ваша пленница, пока я в полной вашей власти…
– Пока? – усмехнулся я.
– …моя участь будет тем легче, чем легче будет у вас на душе. Я единственная здесь, на ком вы можете сорвать злость.
Она снова грустно улыбнулась.
И я по-прежнему не чувствовал ни малейшего касания. Она соблюдала наш вчерашний договор.
И, может быть, она в самом деле хотела успокоить меня?
– Вы остались совсем один, Влад…
Не ради меня, конечно. Ради себя. Но иногда и кошка, что ластится и трется о ноги, успокаивает. Хоть немного, да успокаивает… А у Дианы были очень красивые глаза. Сейчас внимательные и понимающие.
И стоит ли притворяться – теперь, когда уже ничего не изменить?.. К чему? Иногда и вправду лучше выговориться…
– Кроме вас никого не осталось… – мягко роняла слова она.
Я вздохнул, и уже почти кивнул, соглашаясь принять ее участие…
– Совсем никого… – все падали ее слова.
Она сказала это мягко как прежде – а все-таки чуть иначе.
Вопрос. В глубине души для нее это был вопрос. И тень вопроса проскользнула в ее голос. Выдала ее.
Я удержал кивок.
Черт возьми! Почти попался, как доверчивый хомячок! Размяк, и чуть не выложил ей все, что она хотела знать – и что могло стоить мне жизни. Чертова сука…
Раздражение рвалось из меня, но я заставил себя сдержаться. Сначала поднялся со стула и шагнул к камину. Встал спиной к нему.
Так и теплее, и лица моего ей теперь не разглядеть. А вот ее лицо, когда она попытается вглядеться в меня, – ее лицо будет освещено до мельчайших деталей.
– Диана, вы так добры ко мне… Так участливы… – Только теперь я позволил себе улыбнуться, хотя не уверен, что это походило на улыбку, скорее на злой оскал. – У меня просто сердце кровью обливается, глядя, как вы пытаетесь выведать, что да как с моими друзьями, отчего да почему я здесь…
Я пытался разглядеть, как изменилось ее лицо. Но по ее лицу не прошло ни тени.
Ладно, сука! Я продолжил, чеканя слова:
– Глядя на все это, и заранее зная, что вам – это – не поможет. Вам ничего не поможет. Вы ничего не можете сделать, чтобы освободиться. Понимаете? Ни-че-го. – Кажется, что-то в ее лице изменилось. – И поверьте мне, вам лучше даже не пытаться. Ни той паутинкой, – я коснулся пальцем лба, – ни словесной.
Она лишь покачала головой, грустно глядя на меня. Будто все это время пыталась увещевать глупого упрямого ребенка, но теперь вынуждена признать: все бесполезно.
И, кажется, ни капельки не играла…
Хорошо, что я стоял к камину спиной. Не уверен, что сейчас я мог бы скрыть свои чувства. Черт возьми… Неужели – ошибся? Мне всего лишь показалось, что она хочет что-то выведать? Я сам себя убедил, что она изо всех сил старается узнать, остался ли я совсем один, или есть кто-то еще, кто-то, кто может прийти мне на помощь, если она попытается подмять меня… Убедил себя, что это интересует ее – потому что сам боюсь этого. Потому что мне это очевидно, потому что меня это грызет… Так? Тогда я только что чуть сам не подсказал ей, где мое слабое место, и на что ей можно надеяться. А может быть, и подсказал…
Черт возьми! Если я настолько не могу предсказать ее, то как же я буду с ней тренироваться? Ч-черт…
Она вздохнула, отвела глаза. И вдруг словно сбросила оцепенение. Живо оглядела остатки завтрака, положила нож на тарелку и заговорила, как ни в чем не бывало:
– Благодарю вас. Теперь, если вы позволите, я оставлю вас. – Она поднялась, шагнула от стола в темноту, где спрятались двери, но остановилась. Повернулась ко мне. – Да… А книга у вас?
– Что?
Хотя я понял, о чем она говорит. Все-таки я был прав. Не ошибся! Она в самом деле пыталась узнать, что у нас случилось. И все еще не оставила попыток. Не прямо, так окольными путями, но пытается. Знание – половина силы, не так ли?
– Книга у вас? – спросила она.
– Какая книга?
– Книга, которая была у алтаря, – сказала Диана.
И которую мы взяли. Потому что мы всегда берем книги сук – чтобы по крупицам выковыривать оттуда знание. И именно поэтому те пурпурные должны были забрать все книги в живых обложках из дома Старика. Потому что они, наверно, всегда так делают, и Диана это знает. Затем и спросила.
– А, та… – скучно протянул я. – «О четырех сущностях»… – Хотел бы я еще знать, о каких же сущностях шла речь. Я знаю только два рода чертовых сук. Даже Старик не понял, в чем там дело. – Ваш экземпляр был как-то помечен? Или другая такая же подойдет?
Диана очень внимательно глядела на меня, и я вдруг почувствовал, как холодным ветерком потянуло по вискам. Мигом собрался – но ветерок пропал еще раньше. Она одернула себя. Эта попытка проверить мои слова была у нее рефлекторной.
– Ай-яй-яй.
– Прошу прощения… – Она улыбнулась. – Привычка – вторая натура.
– Бросайте дурные привычки.
– Постараюсь… – в ее улыбку прокралось смущение, искреннее, незлое.
Если бы я только сейчас увидел ее впервые и не знал, кто она такая, – я ни за что на свете не поверил бы, что эта улыбка наигранная. Что эта женщина та, кем является на самом деле.
Чертова сука! Ну почему эта дрянь – и такая красивая? И с такой теплой улыбкой… Но ее словесного капкана я, по крайней мере, избежал. Готов спорить, она уже забыла про книгу.
– Лучше мою, – сказала она, – но подойдет любая. Будьте так любезны.
И, не дожидаясь ответа, она развернулась и пошла к дверям.
Книга… Ну и где я теперь возьму эту чертову книгу?
Но куда больше меня злило – да что там, злило – бесило! – что я снова промахнулся. Опять. Второй раз подряд. Просто упертый параноик какой-то! Всюду чудятся ловушки – а она просто хотела получить книгу для алтаря…
Я глядел, как легко она шла через длинную столовую, стройная и длинноногая, уплывая в тени. Спокойная и расслабленная. Принявшая условия договора и поверившая, что и я буду их соблюдать. Даже по ее расслабленной осанке можно понять, что она и не думала строить какие-то хитрые ловушки, а просто спросила…
Я глядел ей вслед, все сильнее злясь на самого себя. На свою подозрительность – и глупость. Нет ничего смешнее, чем подозрительный дурак. И нет ничего хуже подозрительного дурака, которому надо тренироваться с чертовой сукой. Мне надо выжать из нее максимум пользы – а мне всюду чудятся ловушки! Чертов трус… Если и дальше так ошибаться в ней, как можно надеяться добиться от тренировок с ней хоть какого-нибудь толку?.. Чертов трус!
Наверно, я бы так и остался исходить злостью – если бы не буфет сбоку от дверей. Сам буфет я не видел, темное дерево тонуло в тенях, а полированные стекла отражали свет камина в другую сторону. Стоя у камина, я видел тот угол пустой темнотой. И она, идя к дверям, тоже. И вдруг в этой темноте возникла Диана, освещенная отражением камина. Ее лицо… напряженное и раздраженное.
Она испуганно вскинула глаза – мне показалось, прямо на меня – но она, конечно же, взглянула на неожиданно возникший из темноты прямо перед ней камин. Если и успела разглядеть меня – то лишь темной тенью на фоне пламени.
Всего миг я видел ее лицо, потом она шагнула дальше, и снова затерялась в тенях. Черный халат растворился в темноте, лишь едва белели ноги да шея.
Всего миг, но мне этого хватило. Чертова сука! Чуть не провела меня.
Но зато теперь… Я почувствовал, как губы расходятся в усмешке. Сама попалась в свой капкан. Теперь она еще сильнее запутана – и напугана. Тем проще будет заставить ее делать то, что нужно мне. Добиться от нее чего-то действительно полезного.
Замечательно.
Предзнаменование?
В груди противно заныло. Захотелось вернуться в дом, в зашторенную столовую – в темноту и теплый свет камина, где не видно этого проклятого неба. Но я должен проверить, что же там случилось.
Да и два дня прошло, как-никак. Теперь не так опасно. А кроме того…
«Козленок» стоял перед крыльцом, у самой основания левой лестницы, но я спустился по правой и пошел вокруг дома. Пропитавшаяся водой листва чавкала под ногами. Следы сначала заполнялись водой, словно черные оконца в ковре листвы, и лишь потом гнилые листья заново разбухали и возвращались на прежнее место.
Дальний угол старой конюшни казался совсем развалившимся, но ворота гаража, сырые от дождя, встречали сочным зеленым цветом. Внутри едва слышно гудел электрогенератор, спрятавшись за перегородкой в дальнем углу. Оттуда тянуло теплым металлом и соляркой. Ночью я его не слышал, только видел, как лениво подмигивал зеленый огонек. Сейчас огонек нервно дрожал, генератор работал. Утренняя ванна Дианы? Ванна там огромная, а Диана, похоже, любит поплескаться в горячей воде. Разрядила все аккумуляторы, теперь пока зарядятся…
Но мне не туда. Я щелкнул выключателем. В глубине гаража вспыхнул яркий желтый свет, из темноты вынырнул пурпурный «Ягуар» и черный «мерин».
Обводы у «Ягуара» куда лучше – рука так и тянется провести по сверкающему полированному крылу. Этим-то и плохо. Слишком цепляет глаз. А мне сейчас лучше поменьше внимания. Я обошел пурпурную зверюгу и забрался в «мерина».
В салоне пахло кожей и чем-то еще. Чем именно, не разобрать – может быть, какой-то освежитель? Не знаю. Но приятно. Похоже на хвою, но чуть иначе.
Ключ был в замке. Легкий поворот – и двигатель мягко завелся. Осветилась приборная доска, а из-за задних сидений донесся какой-то непонятный звук. Потом громче, но чуть иначе…
Пока я сообразил, что это автоматически включилась магнитола, руль под пальцами потеплел. Одуряюще пахло кожей, руль согревал пальцы, а из невидимых колонок, словно извне машины, из далекого далека, но очень чисто, хрустально лился второй концерт Рахманинова.
Пару минут я просто сидел, привыкая. И наслаждаясь, как ни погано было на душе. Словно в другой мир попал.
Главное, не привыкать. Как ни весело «козел» прыгает по кочкам, но до руля с подогревом там дело не дошло. Да и кожаный салон внутри него будет смотреться странно… А жаль. Было бы неплохо.
Я вздохнул и медленно тронулся.
Объехал дом и остановился перед «козленком». Отсюда, из-за тонированного стекла «мерина», он казался особенно неказистым и потрепанным жизнью… и несчастным. Бездомный козленок-сирота.
– Все равно тебя не брошу, потому что ты хороший, – пробормотал я, но не сразу вылез из машины.
Оказалось, уже пригрелся. Сиденье тоже с подогревом. И за поясницей. Лезть на холод не хотелось. Но охотничий набор надо забрать. Мало ли…
Машину я оставил возле недавно отстроенной семиэтажки, с отделанным гранитом первым этажом. Машины перед домом были под стать, среди них и мой «мерин»… ну, не совсем мой. В любом случае, здесь он не лез на глаза.
Я вылез из машины, и осенний воздух окатил меня ледяной волной, обостряя чувства. Я передернул плечами и застегнул плащ. Достал из багажника рюкзак и зашагал к перекрестку. До пустыря отсюда версты полторы.
Фонарей становилось все меньше, дома ниже и обшарпаннее, потом перешли в гаражи, пошли огороженные территории, еще пять минут, и я вышел к пустырю.
Когда четверть часа назад вылезал из машины, я был спокоен, как слон. Мне и сейчас казалось, что я спокоен – по крайней мере, в голове было чисто и без сумбура. Но что-то в глубине души считало иначе. Голова была чистой, но сердце предательски молотилось, а пальцы дрожали. По спине, несмотря на ледяной ветер, сбегали струйки холодного пота.
Я облизнул губы, потом достал фляжку и сделал два приличных глотка. По желудку расползлось тепло. Через пару минут и в глубинах души потеплеет. По крайней мере, должно.
Все фонари остались далеко позади, луны не видно, но облака сами светились рыжеватым, рассеивая свет городских огней. Что-то видно.
Я втянул сырой воздух, быстро оглядел одноколейку, огибающую пустырь – все чисто – и шмыгнул через нее, пригибаясь.
Дальше только кусты и пригорки. А где-то впереди дом Старика.
Куст слева раскорячился по земле, сломанный. Я же его и сломал, когда два дня назад судорожно гнал «козленка» прочь. Только теперь я шел куда медленнее.
Прислушиваясь.
К тому, что снаружи, – и к тому, что внутри меня: к предчувствию. Не шевельнется ли? Я привык ему доверять.
Пригнувшись, с каждым шагом все медленнее. Змейкой между земляных бугров, не высовываясь.
Но если кто-то и попался мне на пути, я его не заметил, а он поднимать тревогу не стал. Предчувствие молчало, и постепенно пальцы перестали дрожать. Сердце билось ровнее.
Когда между мной и домом осталась пара пригорков, я остановился. Рюкзак я тащил в руке, готовый бросить его в любой момент и дать деру. Теперь я положил его на землю и, скрючившись в три погибели, забрался к вершине пригорка. Выглянул чуть сбоку от вершины, как Гош учил.
+++
Я спустился на первый этаж и шагнул было дальше, на виток лестницы в подвал – когда заметил, что оттуда тянется серебристая цепь.Ах да… Я же специально взял не разрезанную, как можно длиннее.
Я повернул и двинулся вдоль цепи. Через холл, в левое крыло, – к столовой и кухне за ней. Толкнул прикрытую – не до конца, цепь не давала ей закрыться – дверь, и остановился.
Здесь было тепло и темно. Шторы опущены, в камине тихо гудел огонь. Женщина сидела за столом, в его дальнем конце, и сначала мне показалось, что это не мой ручной паучок, а кто-то другой.
Чистые, блестящие волосы, тщательно расчесанные. Белое, будто светящееся в полумраке лицо и шея. В черном бархатном вечернем платье…
Я поморгал, соображая, как она могла взять это платье из шкафа, если шкаф в ее спальне, далеко на втором этаже, она просто не могла туда дойти – цепи бы не хватило, да и я же там был, у этого самого шкафа, спал на ее кровати…
– Доброе утро, – сказала она и улыбнулась мне.
Я так и стоял в дверях, вцепившись в дубовый косяк. На меня накатило странное ощущение, будто все это происходит не со мной. Все было не так, все было чертовски неправильно. Я глядел на нее, а она все улыбалась мне, вежливо и приветливо.
Мне снова показалось, что это другой человек. Может быть, оттого, что я первый раз видел, как она улыбается. Улыбается мне.
Словно радушная хозяйка гостю.
– Вы хорошо спали? – спросила она. Не сипела, голос восстановился. – Я уже соскучилась. Наконец-то вы спустились… В ванную я попала, но вот до кухни…
Она подняла руку и подергала за цепь, поднимавшуюся с пола к ее шее. Последнее звено крепилось к прочному стальному ошейнику. Чтобы усесться во главе стола, ей пришлось выбрать цепь полностью, почти натянув ее. До кухни ей было никак не добраться.
Рукав у платья чуть сполз – странный, широкий и толстый какой-то… Черт, это же халат! Банный халат, а никакое не платье.
Что значит порода… В банном халате она смотрелась лучше, чем иные в вечернем платье.
– Гм! – она чуть нахмурилась, будто я не понял какого-то ее намека. – Я ужасно проголодалась, сударь.
Краем глаза косясь на нее – ох, не нравится мне ее улыбка и дружелюбие, – я обошел ее и прошел на кухню.
И только тут сообразил, что есть-то ей, пожалуй, будет нечего.
Ночью – не этой, которую проспал в ее постели, а прошлой, когда долбил пол в подвале и ездил за цепью, – я уже заходил сюда. Когда доделал в подвале, и ходил по всему дому, собирая инструменты. Ничего способного разбить цепь я здесь не нашел, но все-таки унести отсюда пришлось много. На разделочном столе рыжими кучками лежали пучки зелени – гнившей там полмесяца. На втором столе стояли готовые блюда – салаты, нарезки, мясо… стояли уже третью неделю. Морщась от вони, я сгребал все это в мусорные пакеты и оттаскивал к «козленку», а потом выбросил на деревенской свалке. Вместе с хрустальными салатницами, фаянсовыми блюдами, серебряными тарелками и золотыми блюдечками, в которых лежала вся эта гниль, – не до того мне было, чтобы еще и с мытьем посуды возиться. Да и не моя эта посуда… Хотя хозяйка вряд ли расстроится, когда узнает об этом. Едва ли вообще заметит пропажу. Сейчас столовая скрылась в тенях, сжавшись до островка света перед камином, но прошлой ночью я включал там свет, когда проверял многочисленные серванты и высоченные буфеты, выстроившиеся вдоль стен, – набитые хрусталем и серебром.
Гнилостный запашок еще витал здесь. В высокие окна сочился серый свет. Все, что могло открываться – было распахнуто. Со всех сторон зияли полки шкафов, темные и пустые.
Ни консервов, ни запасов круп. Нет и не было. Не признавали здесь такое за еду, похоже. Как и всякие полуфабрикаты вроде сладких йогуртов, творожков и концентратных соков, – распахнутый холодильник тоже пуст, лишь в уголке непочатая бутылка топленого молока.
Рядом с большим холодильником второй, поменьше… Единственная закрытая дверца во всей огромной кухне. Странно…
Я распахнул ее – и тут же вспомнил, что прошлой ночью уже заглядывал сюда. На меня глядели донышки винных бутылок. Выстроились рядами, горлышками вглубь термостата. Когда я отпустил дверцу, ее мягко притянуло обратно.
Ну и чем ее кормить?
И стоит ли…
Я прислушался к себе, не мазнет ли по вискам холодный ветерок.
По-прежнему ничего. Не придраться. Я вздохнул и стал осматривать шкафы, отыскивая хоть что-то съедобное. Прикрывая дверцы после осмотра.
Когда я добрался до последней, улов оказался невелик: стеклянная бутыль постного масла, несколько засохших булочек да три баночки с вареньем. В холодильнике кроме молока отыскалась еще плошка с топленым маслом. Все.
Ну, еще три склянки с разными уксусами, уйма разных приправ, две баночки кофейных зерен, множество чаев и еще какие-то травки, которые я не понял, для чего нужны – то ли тоже приправы, то ли для отваров. В любом случае, сыт этим не будешь.
Медленно двигаясь по кухне, я внимательно прислушивался, не пытается ли она влезть в меня.
Ни малейшего касания.
Надо бы радоваться, но почему-то меня это настораживало… Или это я ее так напугал вчера? Хорошо, если все дело в этом… Да только не выглядит она напуганной. Ни капельки.
И ее приветливость мне не нравится.
– Почему вы вернулись? – донеслось из столовой. – Что случилось?
Та-ак… Вот, значит, для чего были все эти улыбки?
Я распилил булочки на половинки, спрыснул водой и запихнул в микроволновку.
– Так почему вы вернулись? – снова позвала она.
Я лишь хмыкнул, не отвечая. Может быть, Гоша больше нет, но его слова я помню хорошо: знание – половина силы.
– Чай или кофе? – спросил я.
– Молока, будьте так добры.
Я вытащил подогретые булочки, ставшие мягкими. Составил на поднос масло, молоко и баночку черничного варенья. Нашел стакан, золотую ложечку, серебряный нож и понес все это в столовую.
– Так почему вы вернулись? – спросила она.
Я стоял за ее спинкой ее стула, но она не оборачивалась. Говорила вперед, будто не со мной:
– Я хорошо помню, вы не собирались возвращаться. Если бы это было так, я бы обязательно почувствовала это.
– Не почему, а зачем.
Я шагнул к ней. Она повернула ко мне голову, но тут же отвела взгляд. Прежде, чем я успел заглянуть ей в глаза.
Не хочет встречаться со мной взглядом? Не желает показать свой страх?
– И зачем же? – спросила она.
По ее тону не скажешь…
– Будете учить меня.
– Учить? Вас? – она бросила на меня быстрый взгляд, и снова отвернулась. – Чему же?
– Разным смешным фокусам. Как бегать по паутинкам, не прилипая и не запутываясь.
Не поднимая глаз, она улыбнулась.
– О, об этом я догадалась сама. Но почему вы не хотите учиться… м-м… смешным фокусам там, где разучивали их раньше? С той, что учила вас прежде? – Она быстро взглянула на меня, но снова отвела взгляд быстрее, чем я успел что-то разобрать. – Или с ней что-то случилось? И где те, кто были с вами? Почему они не с вами? Или… им больше не нужно учиться… м-м… разным смешным фокусам?..
Я бухнул поднос на стол перед ней. Нож подпрыгнул и звякнул о стакан.
Но она даже не посмотрела на еду, она продолжала глядеть куда-то в дальний конец стола, скрытый в темноте.
– Мой господин не желает разговаривать?
Она все улыбалась, и ее спокойная улыбка бесила меня. Будто она по-прежнему тут хозяйка! А я – безобидный оловянный солдатик, которым можно играть как угодно.
– Слишком много вопросов… мой ручной паучок.
Она дернулась, как от пощечины. Виски обдало холодом.
– Не нужно этого!.. сударь!
Ее ноздри дрожали от гнева.
Холодное касание ушло, но я чувствовал, что она все еще едва сдерживается. И еще занозой засело: снова это странное «сударь», сказанное без тени иронии. Словно вырвалось из каких-то далеких времен, когда это было обычно…
Она взяла себя в руки. Уставилась в стол перед собой, положив пальцы на край столешницы. Длинные, тонкие. И спокойные. Когда она заговорила, слова падали тихо и мягко, как снег:
– Не нужно этого… Влад.
Она помолчала. Я стоял рядом, разглядывая ее красивые пальцы. Она перебрала ими по краю стола, как пианист, пробующий клавиши.
– Боги играют в странные игры, Влад. Я не искала вашего общества, да и вы моего, уверена, тоже не жаждали, если бы не какие-то обстоятельства, вынудившие вас вернуться. Но раз ниточки наших судеб переплелись, и, кто знает, возможно, надолго, давайте не мучить друг друга сверх необходимого… Если я сейчас обидела вас, простите. Я постараюсь быть осторожнее. А вы… вы меня очень обяжете, если будете обращаться ко мне… просто по имени. Диана.
Диана… Странное имя. Редкое.
Но красивое. Как и ее длинные пальцы.
– Хорошо… Прошу прощения, Диана.
Она вскинула на меня глаза, и на этот раз не отвела взгляд – и я понял, что она куда сильнее, чем мне казалось. Если сейчас в ее глазах и был испуг – то очень глубоко. Глубже, чем я мог заглянуть. А вот что там было…
Кажется – или там промелькнул вполне добродушной интерес? Приятное удивление?
Сейчас, в теплом свете камина, ее глаза были глубокого миндального оттенка, с зеленоватыми прожилками-лучиками, расходившимися от зрачков.
Она улыбнулась, и на этот раз ее улыбка не взбесила меня. Это была совсем другая улыбка.
Но она уже не смотрела на меня. Втянула ноздрями воздух.
– М-м-м!
Взяла нож, половинку булочки, стала намазывать масло.
Я сообразил, что как зачарованный смотрю на ее пальцы – длинные и ловкие. Она касалась серебряного ножа самыми кончиками, но управлялась с ним удивительно ловко.
Я обошел длинный стол и сел с противоположного края.
Сидел и смотрел, как она ела. Мне есть совершенно не хотелось.
Мне вообще ничего не хотелось… Разве что – каким-то чудом вернуть все на неделю назад, когда Гош нашел машину жабы и усатого.
А лучше на три. Вернуться в ту ночь, когда я в первый раз влез в этот дом.
Вернуться – в тот миг, когда я стоял на краю ее личного погоста и решал, что делать дальше.
Вернуться – чтобы повернуться к дому спиной и уйти прочь. Чтобы не было ничего, что случилось потом.
Чтобы я мог забыть все то, что есть сейчас, как бредовый сон – и оказаться в городе.
В доме Старика, и чтобы он разливал чай, и поскрипывало его кресло-качалка, и пахло бергамотом и старыми книгами…
Она вдруг положила нож, аккуратно закрыла баночку с вареньем. Отодвинула от себя стакан и бутылку с молоком.
И посмотрела на меня. Очень серьезно.
– Мальчик. Упрямый и совсем одинокий мальчик…
Я тряхнул головой, прогоняя слабость. Заставил себя улыбнуться и, как мог мягче, сказал:
– Не такой уж одинокий, мой ручной паучок.
Она нахмурилась.
– Кажется, мы только что договорились, что… – Она замолчала, разглядывая меня. Вдруг улыбнулась: – Ах, вы решили, будто я так хотела… – Ее улыбка изменилась. – О! – Свет камина играл на ее лице, а в глазах плясали смешливые огоньки. – Прошу простить меня, мой господин.
И огоньки пропали. Она снова смотрела на меня серьезно и очень внимательно.
– Просто мне показалось, что после того, что вы и ваши товарищи сделали здесь, вы наткнулись на кого-то удачливее меня. Охотники превратились в жертв, и из всей вашей ватаги уцелели только вы, Влад…
Я заставил себя ухмыльнуться. Не уверен, что моя ухмылка обманула ее. Она грустно улыбнулась.
– Разве я не права? – спросила она мягко.
Слишком мягко.
Я внимательно прислушивался к себе, нет ли холодного ветерка. Малейшего, самого легкого… незаметно продувает мою защиту, и тихонько струится дальше вглубь меня, незамеченный.
Но я ничего не чувствовал. Она не пыталась влезть в меня.
Она опять грустно улыбнулась и покивала. И без холодных касаний видела меня насквозь.
– Иногда лучше выговориться, Влад, – сказала она. – Станет легче. Поверьте мне.
Это уже забавно! Я почувствовал, как сжались зубы.
– С чего бы такое участие?
– Я вижу, как вам плохо, – все так же мягко ответила она.
– А вам это не по вкусу?
Но она опять не обиделась.
Долго смотрела на меня. Я сосредоточился, ждал – вот теперь-то точно она попробует…
Но она не попробовала. Лишь пожала плечами:
– Не стану лукавить, я вовсе не желаю вам добра… просто так. Но пока я ваша пленница, пока я в полной вашей власти…
– Пока? – усмехнулся я.
– …моя участь будет тем легче, чем легче будет у вас на душе. Я единственная здесь, на ком вы можете сорвать злость.
Она снова грустно улыбнулась.
И я по-прежнему не чувствовал ни малейшего касания. Она соблюдала наш вчерашний договор.
И, может быть, она в самом деле хотела успокоить меня?
– Вы остались совсем один, Влад…
Не ради меня, конечно. Ради себя. Но иногда и кошка, что ластится и трется о ноги, успокаивает. Хоть немного, да успокаивает… А у Дианы были очень красивые глаза. Сейчас внимательные и понимающие.
И стоит ли притворяться – теперь, когда уже ничего не изменить?.. К чему? Иногда и вправду лучше выговориться…
– Кроме вас никого не осталось… – мягко роняла слова она.
Я вздохнул, и уже почти кивнул, соглашаясь принять ее участие…
– Совсем никого… – все падали ее слова.
Она сказала это мягко как прежде – а все-таки чуть иначе.
Вопрос. В глубине души для нее это был вопрос. И тень вопроса проскользнула в ее голос. Выдала ее.
Я удержал кивок.
Черт возьми! Почти попался, как доверчивый хомячок! Размяк, и чуть не выложил ей все, что она хотела знать – и что могло стоить мне жизни. Чертова сука…
Раздражение рвалось из меня, но я заставил себя сдержаться. Сначала поднялся со стула и шагнул к камину. Встал спиной к нему.
Так и теплее, и лица моего ей теперь не разглядеть. А вот ее лицо, когда она попытается вглядеться в меня, – ее лицо будет освещено до мельчайших деталей.
– Диана, вы так добры ко мне… Так участливы… – Только теперь я позволил себе улыбнуться, хотя не уверен, что это походило на улыбку, скорее на злой оскал. – У меня просто сердце кровью обливается, глядя, как вы пытаетесь выведать, что да как с моими друзьями, отчего да почему я здесь…
Я пытался разглядеть, как изменилось ее лицо. Но по ее лицу не прошло ни тени.
Ладно, сука! Я продолжил, чеканя слова:
– Глядя на все это, и заранее зная, что вам – это – не поможет. Вам ничего не поможет. Вы ничего не можете сделать, чтобы освободиться. Понимаете? Ни-че-го. – Кажется, что-то в ее лице изменилось. – И поверьте мне, вам лучше даже не пытаться. Ни той паутинкой, – я коснулся пальцем лба, – ни словесной.
Она лишь покачала головой, грустно глядя на меня. Будто все это время пыталась увещевать глупого упрямого ребенка, но теперь вынуждена признать: все бесполезно.
И, кажется, ни капельки не играла…
Хорошо, что я стоял к камину спиной. Не уверен, что сейчас я мог бы скрыть свои чувства. Черт возьми… Неужели – ошибся? Мне всего лишь показалось, что она хочет что-то выведать? Я сам себя убедил, что она изо всех сил старается узнать, остался ли я совсем один, или есть кто-то еще, кто-то, кто может прийти мне на помощь, если она попытается подмять меня… Убедил себя, что это интересует ее – потому что сам боюсь этого. Потому что мне это очевидно, потому что меня это грызет… Так? Тогда я только что чуть сам не подсказал ей, где мое слабое место, и на что ей можно надеяться. А может быть, и подсказал…
Черт возьми! Если я настолько не могу предсказать ее, то как же я буду с ней тренироваться? Ч-черт…
Она вздохнула, отвела глаза. И вдруг словно сбросила оцепенение. Живо оглядела остатки завтрака, положила нож на тарелку и заговорила, как ни в чем не бывало:
– Благодарю вас. Теперь, если вы позволите, я оставлю вас. – Она поднялась, шагнула от стола в темноту, где спрятались двери, но остановилась. Повернулась ко мне. – Да… А книга у вас?
– Что?
Хотя я понял, о чем она говорит. Все-таки я был прав. Не ошибся! Она в самом деле пыталась узнать, что у нас случилось. И все еще не оставила попыток. Не прямо, так окольными путями, но пытается. Знание – половина силы, не так ли?
– Книга у вас? – спросила она.
– Какая книга?
– Книга, которая была у алтаря, – сказала Диана.
И которую мы взяли. Потому что мы всегда берем книги сук – чтобы по крупицам выковыривать оттуда знание. И именно поэтому те пурпурные должны были забрать все книги в живых обложках из дома Старика. Потому что они, наверно, всегда так делают, и Диана это знает. Затем и спросила.
– А, та… – скучно протянул я. – «О четырех сущностях»… – Хотел бы я еще знать, о каких же сущностях шла речь. Я знаю только два рода чертовых сук. Даже Старик не понял, в чем там дело. – Ваш экземпляр был как-то помечен? Или другая такая же подойдет?
Диана очень внимательно глядела на меня, и я вдруг почувствовал, как холодным ветерком потянуло по вискам. Мигом собрался – но ветерок пропал еще раньше. Она одернула себя. Эта попытка проверить мои слова была у нее рефлекторной.
– Ай-яй-яй.
– Прошу прощения… – Она улыбнулась. – Привычка – вторая натура.
– Бросайте дурные привычки.
– Постараюсь… – в ее улыбку прокралось смущение, искреннее, незлое.
Если бы я только сейчас увидел ее впервые и не знал, кто она такая, – я ни за что на свете не поверил бы, что эта улыбка наигранная. Что эта женщина та, кем является на самом деле.
Чертова сука! Ну почему эта дрянь – и такая красивая? И с такой теплой улыбкой… Но ее словесного капкана я, по крайней мере, избежал. Готов спорить, она уже забыла про книгу.
– Лучше мою, – сказала она, – но подойдет любая. Будьте так любезны.
И, не дожидаясь ответа, она развернулась и пошла к дверям.
Книга… Ну и где я теперь возьму эту чертову книгу?
Но куда больше меня злило – да что там, злило – бесило! – что я снова промахнулся. Опять. Второй раз подряд. Просто упертый параноик какой-то! Всюду чудятся ловушки – а она просто хотела получить книгу для алтаря…
Я глядел, как легко она шла через длинную столовую, стройная и длинноногая, уплывая в тени. Спокойная и расслабленная. Принявшая условия договора и поверившая, что и я буду их соблюдать. Даже по ее расслабленной осанке можно понять, что она и не думала строить какие-то хитрые ловушки, а просто спросила…
Я глядел ей вслед, все сильнее злясь на самого себя. На свою подозрительность – и глупость. Нет ничего смешнее, чем подозрительный дурак. И нет ничего хуже подозрительного дурака, которому надо тренироваться с чертовой сукой. Мне надо выжать из нее максимум пользы – а мне всюду чудятся ловушки! Чертов трус… Если и дальше так ошибаться в ней, как можно надеяться добиться от тренировок с ней хоть какого-нибудь толку?.. Чертов трус!
Наверно, я бы так и остался исходить злостью – если бы не буфет сбоку от дверей. Сам буфет я не видел, темное дерево тонуло в тенях, а полированные стекла отражали свет камина в другую сторону. Стоя у камина, я видел тот угол пустой темнотой. И она, идя к дверям, тоже. И вдруг в этой темноте возникла Диана, освещенная отражением камина. Ее лицо… напряженное и раздраженное.
Она испуганно вскинула глаза – мне показалось, прямо на меня – но она, конечно же, взглянула на неожиданно возникший из темноты прямо перед ней камин. Если и успела разглядеть меня – то лишь темной тенью на фоне пламени.
Всего миг я видел ее лицо, потом она шагнула дальше, и снова затерялась в тенях. Черный халат растворился в темноте, лишь едва белели ноги да шея.
Всего миг, но мне этого хватило. Чертова сука! Чуть не провела меня.
Но зато теперь… Я почувствовал, как губы расходятся в усмешке. Сама попалась в свой капкан. Теперь она еще сильнее запутана – и напугана. Тем проще будет заставить ее делать то, что нужно мне. Добиться от нее чего-то действительно полезного.
Замечательно.
+++
Солнце даже не угадывалось за облаками. Бесцветный свет лился с неба, такой же холодный и равнодушный, как в тот проклятый день, когда я очнулся на дороге возле дома жабы. Тогда было такое же небо.Предзнаменование?
В груди противно заныло. Захотелось вернуться в дом, в зашторенную столовую – в темноту и теплый свет камина, где не видно этого проклятого неба. Но я должен проверить, что же там случилось.
Да и два дня прошло, как-никак. Теперь не так опасно. А кроме того…
«Козленок» стоял перед крыльцом, у самой основания левой лестницы, но я спустился по правой и пошел вокруг дома. Пропитавшаяся водой листва чавкала под ногами. Следы сначала заполнялись водой, словно черные оконца в ковре листвы, и лишь потом гнилые листья заново разбухали и возвращались на прежнее место.
Дальний угол старой конюшни казался совсем развалившимся, но ворота гаража, сырые от дождя, встречали сочным зеленым цветом. Внутри едва слышно гудел электрогенератор, спрятавшись за перегородкой в дальнем углу. Оттуда тянуло теплым металлом и соляркой. Ночью я его не слышал, только видел, как лениво подмигивал зеленый огонек. Сейчас огонек нервно дрожал, генератор работал. Утренняя ванна Дианы? Ванна там огромная, а Диана, похоже, любит поплескаться в горячей воде. Разрядила все аккумуляторы, теперь пока зарядятся…
Но мне не туда. Я щелкнул выключателем. В глубине гаража вспыхнул яркий желтый свет, из темноты вынырнул пурпурный «Ягуар» и черный «мерин».
Обводы у «Ягуара» куда лучше – рука так и тянется провести по сверкающему полированному крылу. Этим-то и плохо. Слишком цепляет глаз. А мне сейчас лучше поменьше внимания. Я обошел пурпурную зверюгу и забрался в «мерина».
В салоне пахло кожей и чем-то еще. Чем именно, не разобрать – может быть, какой-то освежитель? Не знаю. Но приятно. Похоже на хвою, но чуть иначе.
Ключ был в замке. Легкий поворот – и двигатель мягко завелся. Осветилась приборная доска, а из-за задних сидений донесся какой-то непонятный звук. Потом громче, но чуть иначе…
Пока я сообразил, что это автоматически включилась магнитола, руль под пальцами потеплел. Одуряюще пахло кожей, руль согревал пальцы, а из невидимых колонок, словно извне машины, из далекого далека, но очень чисто, хрустально лился второй концерт Рахманинова.
Пару минут я просто сидел, привыкая. И наслаждаясь, как ни погано было на душе. Словно в другой мир попал.
Главное, не привыкать. Как ни весело «козел» прыгает по кочкам, но до руля с подогревом там дело не дошло. Да и кожаный салон внутри него будет смотреться странно… А жаль. Было бы неплохо.
Я вздохнул и медленно тронулся.
Объехал дом и остановился перед «козленком». Отсюда, из-за тонированного стекла «мерина», он казался особенно неказистым и потрепанным жизнью… и несчастным. Бездомный козленок-сирота.
– Все равно тебя не брошу, потому что ты хороший, – пробормотал я, но не сразу вылез из машины.
Оказалось, уже пригрелся. Сиденье тоже с подогревом. И за поясницей. Лезть на холод не хотелось. Но охотничий набор надо забрать. Мало ли…
+++
К Смоленску я добрался уже затемно. Пару раз начинался и затихал дождик. Дороги стали мокрые и черные-черные, фонари и фары будто ярче светились.Машину я оставил возле недавно отстроенной семиэтажки, с отделанным гранитом первым этажом. Машины перед домом были под стать, среди них и мой «мерин»… ну, не совсем мой. В любом случае, здесь он не лез на глаза.
Я вылез из машины, и осенний воздух окатил меня ледяной волной, обостряя чувства. Я передернул плечами и застегнул плащ. Достал из багажника рюкзак и зашагал к перекрестку. До пустыря отсюда версты полторы.
Фонарей становилось все меньше, дома ниже и обшарпаннее, потом перешли в гаражи, пошли огороженные территории, еще пять минут, и я вышел к пустырю.
Когда четверть часа назад вылезал из машины, я был спокоен, как слон. Мне и сейчас казалось, что я спокоен – по крайней мере, в голове было чисто и без сумбура. Но что-то в глубине души считало иначе. Голова была чистой, но сердце предательски молотилось, а пальцы дрожали. По спине, несмотря на ледяной ветер, сбегали струйки холодного пота.
Я облизнул губы, потом достал фляжку и сделал два приличных глотка. По желудку расползлось тепло. Через пару минут и в глубинах души потеплеет. По крайней мере, должно.
Все фонари остались далеко позади, луны не видно, но облака сами светились рыжеватым, рассеивая свет городских огней. Что-то видно.
Я втянул сырой воздух, быстро оглядел одноколейку, огибающую пустырь – все чисто – и шмыгнул через нее, пригибаясь.
Дальше только кусты и пригорки. А где-то впереди дом Старика.
Куст слева раскорячился по земле, сломанный. Я же его и сломал, когда два дня назад судорожно гнал «козленка» прочь. Только теперь я шел куда медленнее.
Прислушиваясь.
К тому, что снаружи, – и к тому, что внутри меня: к предчувствию. Не шевельнется ли? Я привык ему доверять.
Пригнувшись, с каждым шагом все медленнее. Змейкой между земляных бугров, не высовываясь.
Но если кто-то и попался мне на пути, я его не заметил, а он поднимать тревогу не стал. Предчувствие молчало, и постепенно пальцы перестали дрожать. Сердце билось ровнее.
Когда между мной и домом осталась пара пригорков, я остановился. Рюкзак я тащил в руке, готовый бросить его в любой момент и дать деру. Теперь я положил его на землю и, скрючившись в три погибели, забрался к вершине пригорка. Выглянул чуть сбоку от вершины, как Гош учил.