— Ничего.
— Что у тебя с лицом?
— Проблемы на работе.
— Поэтому ты бледный и на себя непохожий?
— Поэтому.
Не паниковать! И сделать лицо попроще. Иначе она напугается по-настоящему, и так вон губы дрожат…
— Олег, у тебя руки трясутся, — проговорила Алька, сумрачно наблюдая, как он прикуривает.
— Я замерз.
— Ну да. И еще у тебя проблемы на работе, я помню. Что случилось, ты можешь объяснить толком?
Так. Осторожненько. Мелкими шажками. Очень аккуратно.
— Мне поручили интервью взять у вашего Степаныча, а подходов к нему нет никаких.
Алька смотрела недоуменно.
— Ну и что?
— А он… ничего такого не говорил моему отцу?
— Какого — такого? — взорвалась она. — Я вообще не слышала, о чем они говорили!
— Совсем ничего не слышала? — нервно уточнилОлег.
— Я же уже тебе говорила! Я под столом сидела, потом дверь скрипнула, и Федот сказал что-то вроде, что у него мания преследования начинается, дескать, показалось, что ходит в приемной кто-то. А твой отец засмеялся, то есть, я еще не видела, что это твой отец, а просто услышала смех. Ну, а Федот вроде как обиделся и что-то насчет перестройки сказал, я не разобрала.
— А потом?
— Суп с котом! Я вылезла, а они позеленели оба!
Олег закурил следующую сигарету.
— Мой отец больше ничего не говорил?
— Нет! Да пойди ты к нему и сам спроси!
Он уже ходил. И без спросу многое узнал. Что же, интересно, они затеяли, что Федот испугался случайного свидетеля?!
Но это вопрос не главный. Олег не станет докапываться до правды, она ему не нужна. Ему нужна Алька, живая и невредимая! И ему абсолютно неважно, из-за чего они собираются ее… убрать. Ему важно придумать что-то, чтобы этого не произошло.
Может, надо пойти в горком и поклясться Федоту, что Алька ничего не слышала?.. Ведь так оно и было! Но кто ему поверит?
Он быстро поцеловал ее и под каким-то предлогом сбежал из дома.
Наткнувшись на пустую лавочку в сквере, Олег просидел здесь, пока не стемнело, куря одну сигарету за другой. А потом поехал в Бердск.
ГЛАВА 26
ГЛАВА 27
ГЛАВА 28
ГЛАВА 29
— Что у тебя с лицом?
— Проблемы на работе.
— Поэтому ты бледный и на себя непохожий?
— Поэтому.
Не паниковать! И сделать лицо попроще. Иначе она напугается по-настоящему, и так вон губы дрожат…
— Олег, у тебя руки трясутся, — проговорила Алька, сумрачно наблюдая, как он прикуривает.
— Я замерз.
— Ну да. И еще у тебя проблемы на работе, я помню. Что случилось, ты можешь объяснить толком?
Так. Осторожненько. Мелкими шажками. Очень аккуратно.
— Мне поручили интервью взять у вашего Степаныча, а подходов к нему нет никаких.
Алька смотрела недоуменно.
— Ну и что?
— А он… ничего такого не говорил моему отцу?
— Какого — такого? — взорвалась она. — Я вообще не слышала, о чем они говорили!
— Совсем ничего не слышала? — нервно уточнилОлег.
— Я же уже тебе говорила! Я под столом сидела, потом дверь скрипнула, и Федот сказал что-то вроде, что у него мания преследования начинается, дескать, показалось, что ходит в приемной кто-то. А твой отец засмеялся, то есть, я еще не видела, что это твой отец, а просто услышала смех. Ну, а Федот вроде как обиделся и что-то насчет перестройки сказал, я не разобрала.
— А потом?
— Суп с котом! Я вылезла, а они позеленели оба!
Олег закурил следующую сигарету.
— Мой отец больше ничего не говорил?
— Нет! Да пойди ты к нему и сам спроси!
Он уже ходил. И без спросу многое узнал. Что же, интересно, они затеяли, что Федот испугался случайного свидетеля?!
Но это вопрос не главный. Олег не станет докапываться до правды, она ему не нужна. Ему нужна Алька, живая и невредимая! И ему абсолютно неважно, из-за чего они собираются ее… убрать. Ему важно придумать что-то, чтобы этого не произошло.
Может, надо пойти в горком и поклясться Федоту, что Алька ничего не слышала?.. Ведь так оно и было! Но кто ему поверит?
Он быстро поцеловал ее и под каким-то предлогом сбежал из дома.
Наткнувшись на пустую лавочку в сквере, Олег просидел здесь, пока не стемнело, куря одну сигарету за другой. А потом поехал в Бердск.
ГЛАВА 26
Наверное, придется рассказывать и об этом… Как сидел на кухне у ее матери, проклиная свою беспомощность и невозможность справиться со всем в одиночку. Как довел ее до слез, нарочно преувеличив опасность.
— Мы должны заставить ее уехать. Насовсем.
— Так если ты уедешь, Олеженька, так и она с тобой.
— Я не могу. В том-то и дело. Ей нужно не просто уехать, Катерина Андреевна. Иначе они точно решат, что она что-то знает, будут искать. Я знаю возможности своего отца, он… у него… в общем он не остановится, понимаете?
— Так что же делать, Олеженька?
Что делать, он придумал. Он только не знал, получится ли.
— Вы ведь собирались в Москву, Катерина Андреевна?
— Так это мы с Вероникой, к тетке… Алька-то с нами не собиралась.
— Давайте поступим иначе, Катерина Андреевна, — решительно сказал он. — Вы останетесь здесь. Веронику нужно отправить в санаторий, деньги я найду. Главное, чтоб ее дома не было. А мы с вами устроим аварию.
— Аварию?!
Автокатастрофу, вот что. В которой Алька якобы погибнет.
…Да, потом этот план ему самому казался безумным. Да, потом ему приходили в голову другие варианты. Единственным достоинством этого безумного плана было то, что он удался. Сработал. Какой ценой? О цене он тогда не думал. По сравнению с ценой Алькиной жизни все было мелочью.
Год назад он писал статью о городских моргах. Поэтому знал, что за деньги сможет найти невостребованный труп. Тот, который потом «опознает» Катерина Андреевна.
— А потом мы с вами должны будем устроить похороны. Вы справитесь, выдержите?
— О господи, Олежек…
— Поймите, у нас нет выбора!
— Я постараюсь, Олежек…
— Вот и хорошо. Завтра с утра вы позвоните тетке в Москву, пусть она пришлет телеграмму и срочно вызовет кого-то из вас. Мы уговорим поехать Альку. Она должна согласиться!
— А потом? Что будет потом?
Вот об этом Олег пока старался не думать. Надо решать проблемы по мере их поступления — так, кажется, говорил главный редактор его газеты?
— Потом придется опять врать. Другого выхода нет. Вы поедете следом, и сюда ее не пустите, ясно?
— Да ведь у вас же свадьба! Как же я не пущу?! Она сбежит просто-напросто!
— Не сбежит, — он скрежетнул зубами, — не сбежит, если свадьбы не будет.
— Как?!
— Так. Мне придется остаться здесь еще на некоторое время, чтобы никаких подозрений не возникло. Альке я скажу, что раздумал жениться. Тогда она точно не приедет.
— Олеженька, она ведь с ума сойдет! — убежденно проговорила Катерина Андреевна. — Она без тебя жить не захочет.
— Придется, — жестко возразил он. — Некоторое время ей придется потерпеть. А потом я приеду.
— Так может лучше рассказать ей все, как оно есть, а?
— Ни в коем случае! — закричал Олег.
Чего он тогда боялся больше? Того, что Алька с ее горячим характером откажется уезжать, прятаться? Или того, что она узнает правду об его отце?
…Тогда он всеми силами старался не искать ответа на этот вопрос. А теперь? Как он расскажет все — не Альке уже, а Тине?..
— Мы должны заставить ее уехать. Насовсем.
— Так если ты уедешь, Олеженька, так и она с тобой.
— Я не могу. В том-то и дело. Ей нужно не просто уехать, Катерина Андреевна. Иначе они точно решат, что она что-то знает, будут искать. Я знаю возможности своего отца, он… у него… в общем он не остановится, понимаете?
— Так что же делать, Олеженька?
Что делать, он придумал. Он только не знал, получится ли.
— Вы ведь собирались в Москву, Катерина Андреевна?
— Так это мы с Вероникой, к тетке… Алька-то с нами не собиралась.
— Давайте поступим иначе, Катерина Андреевна, — решительно сказал он. — Вы останетесь здесь. Веронику нужно отправить в санаторий, деньги я найду. Главное, чтоб ее дома не было. А мы с вами устроим аварию.
— Аварию?!
Автокатастрофу, вот что. В которой Алька якобы погибнет.
…Да, потом этот план ему самому казался безумным. Да, потом ему приходили в голову другие варианты. Единственным достоинством этого безумного плана было то, что он удался. Сработал. Какой ценой? О цене он тогда не думал. По сравнению с ценой Алькиной жизни все было мелочью.
Год назад он писал статью о городских моргах. Поэтому знал, что за деньги сможет найти невостребованный труп. Тот, который потом «опознает» Катерина Андреевна.
— А потом мы с вами должны будем устроить похороны. Вы справитесь, выдержите?
— О господи, Олежек…
— Поймите, у нас нет выбора!
— Я постараюсь, Олежек…
— Вот и хорошо. Завтра с утра вы позвоните тетке в Москву, пусть она пришлет телеграмму и срочно вызовет кого-то из вас. Мы уговорим поехать Альку. Она должна согласиться!
— А потом? Что будет потом?
Вот об этом Олег пока старался не думать. Надо решать проблемы по мере их поступления — так, кажется, говорил главный редактор его газеты?
— Потом придется опять врать. Другого выхода нет. Вы поедете следом, и сюда ее не пустите, ясно?
— Да ведь у вас же свадьба! Как же я не пущу?! Она сбежит просто-напросто!
— Не сбежит, — он скрежетнул зубами, — не сбежит, если свадьбы не будет.
— Как?!
— Так. Мне придется остаться здесь еще на некоторое время, чтобы никаких подозрений не возникло. Альке я скажу, что раздумал жениться. Тогда она точно не приедет.
— Олеженька, она ведь с ума сойдет! — убежденно проговорила Катерина Андреевна. — Она без тебя жить не захочет.
— Придется, — жестко возразил он. — Некоторое время ей придется потерпеть. А потом я приеду.
— Так может лучше рассказать ей все, как оно есть, а?
— Ни в коем случае! — закричал Олег.
Чего он тогда боялся больше? Того, что Алька с ее горячим характером откажется уезжать, прятаться? Или того, что она узнает правду об его отце?
…Тогда он всеми силами старался не искать ответа на этот вопрос. А теперь? Как он расскажет все — не Альке уже, а Тине?..
ГЛАВА 27
— Пойдем в купе. Поговорим все-таки.
Он не смотрел ей в глаза, сосредоточив взгляд на нейтральной территории — где-то в районе переносицы. Это почему-то разозлило ее, и Тина воинственно скрестила руки на груди.
— Я не хочу разговаривать, Морозов, я устала.
Она поймала себя на том, что врет. Ни капельки не устала. Тело легкое, в голове — пусто. Правда, на душе кошки скребут, но это же не от усталости, а наоборот. Слишком расслабилась, вот и результат. Теперь приходится расплачиваться.
— Я устала, — упрямо повторила она. — Я всю ночь не спала.
Ой, как это вырвалось? И зачем? Ему вовсе не обязательно знать, что от всех переживаний она заснула только под утро!
— Я тоже не спал, — хмуро признался Морозов.
— Ну вот, — кивнула Тина, — давай наверстаем упущенное и отдохнем сейчас, ладно?
— Что, даже завтракать не будем? — неожиданно испугался он.
Она против воли рассмеялась, узнав в этом трепетном опасении его извечный голод по утрам. Завтрак — это святое! И не какие-то там пошлые бутерброды с чашечкой кофе, а что-нибудь посущественней. Отбивные с картошечкой, котлетки с макаронами, тарелочку борща — можно все сразу и без хлеба. Главное, чтобы было на красивой тарелке и непременно с острым соусом или с горчичкой.
Ей всегда нравилось смотреть, как он ест.
Надо же… Вот как, оказывается, она ничего не помнит. Ничегошеньки! Буквально — полный нуль вместо памяти. Ага.
— Что с тобой? — настороженно поинтересовался Олег, когда Тина за минуту раз пять изменилась в лице. То улыбалась, то хмурилась, то фыркала пренебрежительно. Как будто спорила с самой собой.
— Ничего. Ты завтракай, не обращай на меня внимания.
— Я и так не обращаю, — проворчал он и полез за Машиным пайком.
— Морозов, а ты стихи еще пишешь? — вдруг спросила Тина.
Он закашлялся.
— Почему «еще»?
— Ты же раньше писал. Я как-то случайно на них наткнулась. Извини.
— Извиняю, — ухмыльнулся он. — Сама понимаешь, молод был, пылок. Сейчас не до этого.
— Значит, только прозу строчишь?
— Угу.
— И как? Пользуется популярностью?
Ей на самом деле было интересно.
Олег пожал плечами.
— Я точно не знаю.
— Ой, врешь! Кокетничаешь! Разве бывает, чтобы писатель не знал, как раскупаются его книжки?
Ее игривый тон застал Олега врасплох, и он снова поперхнулся.
— Ты ешь, ешь, — разрешила Тина, и тут же потребовала ответа на следующий вопрос. Дескать, откуда сюжеты господин Морозов черпает.
— Из жизни, — нервно откликнулся тот.
— Морозов, а чего ты нервничаешь? — издевательским тоном поинтересовалась она.
— А того! — сказал он и замолчал, поглощая бутерброды.
Однако Тине было никак не уняться.
— Так ты мне книжку с автографом подаришь? Типа, старому другу, на долгую память… Как там у вас, господ писателей, принято, а? — Она подалась вперед и с притворным восхищением уставилась ему в рот.
— Хватит ерничать, пожалуйста, — попросил Морозов. — И делать вид, что между нами ничего не было.
Тина сжалась, как будто перед броском, как будто собиралась немедленно бежать — далеко и не оглядываясь.
На лице ее проступила паника.
Но через секунду Олег заметил, что она взяла себя в руки.
— Было, — выдавила она, — тут не поспоришь. Я только не понимаю, Морозов, что ты хочешь от меня?
Все, сразу подумал он, провел ладонью по лбу, и ладонь стала влажной.
— Так я жду, — зло напомнила она. — Может, для тебя случайный секс в поезде — дело обычное, а я впервые в жизни мужу изменила! И, пропади все пропадом, я теперь не знаю, не знаю…
— Ты знаешь! — заревел он. — Ты знаешь, что это был не случайный секс.
— Ну да, запланированный, — усмехнулась она сквозь отчаяние. Ирония — вот последнее, что ей оставалось.
— Эх ты, трусиха! — выдохнул Олег и пересел к ней.
Она отвернулась. Но он уже видел все, что могло бы иметь значение. Он уже многое понял. Улыбнувшись, он обнял ее.
— Чего ты боишься на этот раз?
— Отстань!
— Меня?
— Отпусти!
— Себя?
Она всхлипнула. Как-то так получалось, что рядом с ним она позволяла себе быть слабой.
— Морозов, ты меня презираешь?
Столько горечи было в ее голосе, что теперь испугался Олег. Что она придумала себе?
— Дура! Ну какая же ты дура!
— Я правда не знаю, что теперь делать, — едва слышно пробормотала Тина и посмотрела ему в глаза.
Как будто запрокинула голову в небо. И оно — тяжелое и хмурое — просветлело от ее взгляда.
— Ты очень красивая, — моргнув, сказал Олег.
— Не ври!
— Правда!
Он медленно притянул ее к себе. У нее был еще шанс освободиться… А еще были его глаза совсем близко, и его тепло, и надежность плеча.
И так хотелось вспомнить, каково это — беспечно, уверенно прильнуть к его плечу!
Она поняла, что сейчас заплачет, и опустила ресницы. Вместе со слезами ее покидали страхи, сомнения, боль. Только он остался с ней, только он.
Нежность растянула секунды в года.
Держа в ладонях смуглые щеки, он думал, что мог бы смотреть бесконечно на эти губы, на пронзительность скул, на стежки морщин, на тонкие веки, прикрывшие бездну. Смотреть, как упрямится подбородок и удивляются брови.
Смотреть и подмечать детали — трогательные, смешные, разные.
Он мог бы смотреть на нее неотрывно. Но насмотреться — не мог.
Тина осторожно открыла глаза и увидела его.
За окном мельтешила зима, поезд трудолюбиво грохотал колесами, на столике подпрыгивал пластмассовый стаканчик.
Они глядели друг на друга, спутавшись руками, ногами, вздохами.
А потом — словно в одну секунду разверзлась небесная хлябь.
…Теперь все получалось как-то иначе — медленно, связно, восхитительно бесстыдно. Каждое движение было отчетливо, каждая складочка, каждый изгиб раскрывался навстречу жадным губам и пальцам.
Тина вдруг обнаружила, что в нем не осталось прежних мальчишеских острых углов, а весь он — плотный, складный, налитый жизнью. И эта жизнь сейчас принадлежала ей!
Так же ликуя, Олег забредал в незнакомые переулки ее тела. И нежили пальцы сочную тяжесть груди, что раньше легко умещалась в ладони, и было губам горячо на рубце внизу живота, на окрепших бедрах…
Он не смотрел ей в глаза, сосредоточив взгляд на нейтральной территории — где-то в районе переносицы. Это почему-то разозлило ее, и Тина воинственно скрестила руки на груди.
— Я не хочу разговаривать, Морозов, я устала.
Она поймала себя на том, что врет. Ни капельки не устала. Тело легкое, в голове — пусто. Правда, на душе кошки скребут, но это же не от усталости, а наоборот. Слишком расслабилась, вот и результат. Теперь приходится расплачиваться.
— Я устала, — упрямо повторила она. — Я всю ночь не спала.
Ой, как это вырвалось? И зачем? Ему вовсе не обязательно знать, что от всех переживаний она заснула только под утро!
— Я тоже не спал, — хмуро признался Морозов.
— Ну вот, — кивнула Тина, — давай наверстаем упущенное и отдохнем сейчас, ладно?
— Что, даже завтракать не будем? — неожиданно испугался он.
Она против воли рассмеялась, узнав в этом трепетном опасении его извечный голод по утрам. Завтрак — это святое! И не какие-то там пошлые бутерброды с чашечкой кофе, а что-нибудь посущественней. Отбивные с картошечкой, котлетки с макаронами, тарелочку борща — можно все сразу и без хлеба. Главное, чтобы было на красивой тарелке и непременно с острым соусом или с горчичкой.
Ей всегда нравилось смотреть, как он ест.
Надо же… Вот как, оказывается, она ничего не помнит. Ничегошеньки! Буквально — полный нуль вместо памяти. Ага.
— Что с тобой? — настороженно поинтересовался Олег, когда Тина за минуту раз пять изменилась в лице. То улыбалась, то хмурилась, то фыркала пренебрежительно. Как будто спорила с самой собой.
— Ничего. Ты завтракай, не обращай на меня внимания.
— Я и так не обращаю, — проворчал он и полез за Машиным пайком.
— Морозов, а ты стихи еще пишешь? — вдруг спросила Тина.
Он закашлялся.
— Почему «еще»?
— Ты же раньше писал. Я как-то случайно на них наткнулась. Извини.
— Извиняю, — ухмыльнулся он. — Сама понимаешь, молод был, пылок. Сейчас не до этого.
— Значит, только прозу строчишь?
— Угу.
— И как? Пользуется популярностью?
Ей на самом деле было интересно.
Олег пожал плечами.
— Я точно не знаю.
— Ой, врешь! Кокетничаешь! Разве бывает, чтобы писатель не знал, как раскупаются его книжки?
Ее игривый тон застал Олега врасплох, и он снова поперхнулся.
— Ты ешь, ешь, — разрешила Тина, и тут же потребовала ответа на следующий вопрос. Дескать, откуда сюжеты господин Морозов черпает.
— Из жизни, — нервно откликнулся тот.
— Морозов, а чего ты нервничаешь? — издевательским тоном поинтересовалась она.
— А того! — сказал он и замолчал, поглощая бутерброды.
Однако Тине было никак не уняться.
— Так ты мне книжку с автографом подаришь? Типа, старому другу, на долгую память… Как там у вас, господ писателей, принято, а? — Она подалась вперед и с притворным восхищением уставилась ему в рот.
— Хватит ерничать, пожалуйста, — попросил Морозов. — И делать вид, что между нами ничего не было.
Тина сжалась, как будто перед броском, как будто собиралась немедленно бежать — далеко и не оглядываясь.
На лице ее проступила паника.
Но через секунду Олег заметил, что она взяла себя в руки.
— Было, — выдавила она, — тут не поспоришь. Я только не понимаю, Морозов, что ты хочешь от меня?
Все, сразу подумал он, провел ладонью по лбу, и ладонь стала влажной.
— Так я жду, — зло напомнила она. — Может, для тебя случайный секс в поезде — дело обычное, а я впервые в жизни мужу изменила! И, пропади все пропадом, я теперь не знаю, не знаю…
— Ты знаешь! — заревел он. — Ты знаешь, что это был не случайный секс.
— Ну да, запланированный, — усмехнулась она сквозь отчаяние. Ирония — вот последнее, что ей оставалось.
— Эх ты, трусиха! — выдохнул Олег и пересел к ней.
Она отвернулась. Но он уже видел все, что могло бы иметь значение. Он уже многое понял. Улыбнувшись, он обнял ее.
— Чего ты боишься на этот раз?
— Отстань!
— Меня?
— Отпусти!
— Себя?
Она всхлипнула. Как-то так получалось, что рядом с ним она позволяла себе быть слабой.
— Морозов, ты меня презираешь?
Столько горечи было в ее голосе, что теперь испугался Олег. Что она придумала себе?
— Дура! Ну какая же ты дура!
— Я правда не знаю, что теперь делать, — едва слышно пробормотала Тина и посмотрела ему в глаза.
Как будто запрокинула голову в небо. И оно — тяжелое и хмурое — просветлело от ее взгляда.
— Ты очень красивая, — моргнув, сказал Олег.
— Не ври!
— Правда!
Он медленно притянул ее к себе. У нее был еще шанс освободиться… А еще были его глаза совсем близко, и его тепло, и надежность плеча.
И так хотелось вспомнить, каково это — беспечно, уверенно прильнуть к его плечу!
Она поняла, что сейчас заплачет, и опустила ресницы. Вместе со слезами ее покидали страхи, сомнения, боль. Только он остался с ней, только он.
Нежность растянула секунды в года.
Держа в ладонях смуглые щеки, он думал, что мог бы смотреть бесконечно на эти губы, на пронзительность скул, на стежки морщин, на тонкие веки, прикрывшие бездну. Смотреть, как упрямится подбородок и удивляются брови.
Смотреть и подмечать детали — трогательные, смешные, разные.
Он мог бы смотреть на нее неотрывно. Но насмотреться — не мог.
Тина осторожно открыла глаза и увидела его.
За окном мельтешила зима, поезд трудолюбиво грохотал колесами, на столике подпрыгивал пластмассовый стаканчик.
Они глядели друг на друга, спутавшись руками, ногами, вздохами.
А потом — словно в одну секунду разверзлась небесная хлябь.
…Теперь все получалось как-то иначе — медленно, связно, восхитительно бесстыдно. Каждое движение было отчетливо, каждая складочка, каждый изгиб раскрывался навстречу жадным губам и пальцам.
Тина вдруг обнаружила, что в нем не осталось прежних мальчишеских острых углов, а весь он — плотный, складный, налитый жизнью. И эта жизнь сейчас принадлежала ей!
Так же ликуя, Олег забредал в незнакомые переулки ее тела. И нежили пальцы сочную тяжесть груди, что раньше легко умещалась в ладони, и было губам горячо на рубце внизу живота, на окрепших бедрах…
ГЛАВА 28
Наверное, кто-то из них, а может быть, оба не сдержали птичьей — секундной, страстной — песни на взлете. И в стену загрохотали возмущенные соседи.
Тина засмущалась, но хихикнула невольно, когда Олег в притворном ужасе принялся пихать ее в угол, приговаривая:
— Быстро, быстро, сейчас придет полиция нравов!
— Дурак! Олег, ну, правда же, неудобно!
— Извини, — он вытащил ее из угла и пристроил у себя под боком.
— Да не это неудобно, — поморщилась она.
Он как будто задумался.
— А что?
— То самое, — пробурчала она под нос. — Неприлично.
Олег сделал вид, что не слышит. У него было занятие поинтересней. Ленивыми пальцами он забрался в шелковистую упругость ее волос, и носом терся в плечо, смутно мечтая скоротать вот так остаток вечности.
Тина, разом обмякнув, прикрыла глаза.
Да леший с ними, с соседями!
— В каком ухе у меня звенит? — с тихим азартом вдруг прошептал Олег. — Только точно угадай. Я тогда желание загадаю.
Он уже знал, какое.
Чтобы поезд никогда не останавливался.
— В левом, — поразмышляв, заявила Тина.
— У, — протянул он разочарованно, как будто дорога на самом деле могла не кончаться.
— Тогда в правом, — серьезно предположила она, приподняв голову, чтобы посмотреть на него.
— Вот сейчас правильно, — кивнул Олег с важностью.
Тина хлопнула по его широкой груди.
— Вот дурак! Это же телефон звонит!
— Телефон? — недоверчиво округлил он глаза.
— Такая штука со шнуром и трубкой, — пояснила Тина, вскакивая. — Можно и без шнура.
— А без трубки можно? — заинтересовался он, уже понимая, что этих минут не вернуть.
Тина не ответила, роясь в куче одежды. Наконец, из кармана мятой блузки был извлечен сотовый. Он моментально разразился торопливым кудахтаньем:
— Алле, Тина? Добрый день! Тут к нам Хромов приехал, говорит, вы с ним договаривались, я ему объясняю, что…
— Кто это? — очумело спросила Тина.
— Это Лена! — радостно пояснила трубка.
Ах, Лена. Это многое объясняет, подумала Тина скептически.
Через секунду ее осенило.
Прозрение откликнулось барабанной дробью в висках — она забыла имя собственной секретарши.
Кошмар!
— Да, Леночка, — как можно приветливей защебетала она, — я тебя слушаю.
Ни черта она не слушала. Занималась самобичеванием, лишь к концу разговора обретя способность нормально мыслить. Изложив все горести коллектива, Лена торжественно попрощалась, не требуя никаких конкретных ответов. Из чего Тина сделала вывод, что ничего непоправимого пока не случилось.
Морозов все это время с преувеличенным интересом изучал потолок.
Тина повернулась и мгновенно развеселилась.
— Эй, мыслитель, тебе не холодно?
— На себя посмотри, — хмуро отозвался он. — Шляешься по вагону в чем мать родила!
— Какой вагон? Я в своем купе!
— Оно такое же твое, как мое!
— Тебе хочется, чтобы я оделась?
Ему хотелось, чтобы она выкинула свою дурацкую трубку и легла с ним рядом. Но у нее были другие планы.
— Слушай, давай поедим? — предложила она. — У тебя еще что-нибудь осталось?
— Осталось, — кивнул он. — Вот, возьми свитер, а то замерзнешь.
Она не стала спорить. Быстро влезла в мягкий кашемир, внутри которого пахло Морозовым. Потом, с удовольствием потянувшись, села за столик и принялась хозяйничать. Главным образом, эти хозяйственные хлопоты свелись к перестановке посуды с места на место.
Просто нужно было руки занять. Просто нужно было глаза уткнуть.
Олег наблюдал за ней исподлобья.
— И что же такое тебе сообщили, что ты места себе не находишь?
Почему-то ему было трудно смириться, что кто-то другой — не он! — заставил ее волноваться. Ревнует он, что ли? Тина сделала вид, что вопроса не услышала.
— Ну, давай помолчим, — процедил он, обдумывая месть.
Вот когда она что-нибудь спросит… Вот если ей приспичит узнать, отчего у него такой мрачный вид… Вот тогда посмотрим! Он будет не просто отмалчиваться! Он демонстративно выйдет из купе, оставив ее маяться от неизвестности!
— Ты ответишь мне или нет?!
Она покосилась с опаской и уже не могла отвести от него глаз.
Лохматый, разгневанный, голый мужчина стоял посреди купе.
— Расскажи, что случилось! — потребовал он.
Да ничего! Просто звонок Леночки прозвучал, как будто с другой планеты. Из родного, далекого мира, о котором Тина совсем позабыла.
Олег сомкнул пальцы на ее руке, потянул к себе, заставляя встать. И всем телом она ощутила его беспокойство.
— Морозов, я не могу…
— Ну, и не надо, — сразу же понял он.
И правда, не надо. Не нужны ему ответы и объяснения, переживет. А ей необходима передышка.
— Мне показалось, — пробормотала все-таки Тина, потихоньку успокаиваясь в его объятиях, — что я выпала из жизни…
— Перестань, — прошептал Олег, гладя ее щеки, — перестань сейчас же. Завтра еще не конец света.
Она понимала, о чем он. Но ей, в вечной суете бегущей к новому дню, засыпающей с мыслями о следующей ступеньке, которую удастся перешагнуть уже скоро, — скорей бы! — давно не приходилось так пристально вглядываться в настоящее.
…Потом как-то сам собой, без всяких усилий построился разговор. Поспорили, кому мыть посуду. Потягались в остроумии. Между прочим, вспомнили, что сегодня — понедельник, день тяжелый. «Но интересный», — добавил Морозов. «Даже слишком», — добавила Тина. На чем тема была закрыта, и Олег с прямо-таки отцовской заботой справился, не желает ли она прилечь отдохнуть. Нет, нет, тарелки он по-прежнему мыть не собирается, а вот почитать чего-нибудь вслух для нее — с удовольствием. И с выражением, это он пообещал твердо. Увы, книжек с собой не оказалось — даже завалящего женского романа! — и Морозов был вынужден прочувствованно декламировать газетные объявления. Тина так хохотала, что опять стучались в стенку. Чтец кланялся и требовал награды в виде тысячи поцелуев.
Потом стало ясно, что поцелуями дело не ограничится…
А потом за окном стемнело, и выбираться из постели было неохота, пусть даже постель — не постель, а всего-навсего купейная полка.
Они снова говорили. Обо всем — даже прошлого не боялись. Вот так мимоходом, в случайной какой-то реплике Олега выяснился псевдоним, под которым он писал свои «были», и Тина снова принялась хохотать.
— Жаров?! Жаров?!
Он насупился в притворной обиде и заявил, что пусть она сначала почитает, а потом уже смеется. Тина чмокнула его в нос и призналась, что давным-давно прочитала все. Просто так. Не зная, что Жаров — это Морозов. Псевдоним, значит, от противного? Это ее еще больше развеселило.
Олег удивился несказанно.
— Я думал, тебе даже газеты читать некогда.
— Нет, погоди, Морозов, если честно, ты меня просто поражаешь! Рассказы потрясающие, но я бы ни за что не догадалась, что это ты написал. Там же все… ммм… не твое.
— Значит, я тоже изменился, — не вдаваясь в подробности, резюмировал он.
Точно. Так и есть. Изменилось все — и он, и она, и мир за окнами вагона. Впрочем, сами вагоны за тринадцать лет тоже изменились. Вместо заскорузлого коврика в коридоре лежала свеженькая, стильная дорожка, табло над туалетом сдержанно оповещало «занято» или «свободно», в тамбуре было тепло и даже как-то уютно, а пепельницы блестели девственной чистотой. Про купе и говорить нечего. Проводница рассказывала, что в некоторых имеются телевизоры, компьютерные игры и выход в Интернет. Знай себе, бабки плати и будешь весь в шоколаде.
Хоть с этим было ясно.
Тот факт, что оба они оказались в СВ, позволил избежать осторожных расспросов на животрепещущую тему финансовых возможностей. К тому же, Олег кое-что знал об этой стороне ее жизни. Может, это было не так уж важно, но все-таки он вздыхал с облегчением, понимая, что сейчас ей не приходится считать копейки до зарплаты.
А с другой стороны, Олег чувствовал, что за свою независимость она платит сполна. И острое, необъяснимое ощущение какого-то надлома в ней поднимало в душе холодную ярость, ненависть к себе самому.
Почему?
Он не хотел разбираться в собственном мире. А в ее — не мог. Прежняя роль, роль созерцателя, внимательного и бесстрастного, роль, в которой было уютно и безопасно, удавалась ему нелегко. Но — удавалась. Потому что он играл и старался для себя самого.
Игра кончилась. Внезапно и окончательно, не дав возможности придумать нового героя, написать текст, выбрать характер, приглядеться к партнерам.
Она — женщина из прошлого, оказавшегося вдруг настоящим, — выманила его с маскарада, вынудила стать самим собой. Он не знал, нравится это ему или нет, но знал: то, что случилось — уже не изменишь. И менять не хочется. Потому что они вдвоем, и ее волосы так замечательно пахнут, и ее дыхание на его груди, и можно поверить, что бывают чудеса.
И он поверил.
И она поверила. Прыгнула без оглядки в сказочное, бездонное море; лишь предупреждение, словно таймер обратного отсчета «всего один только день!» оставила на краю сознания, как оставляют на берегу одежду. Потом, конечно, придется натягивать платье, застегивать пуговицы, обуваться и отводить глаза от прозрачной глубины, уже недоступной.
Но это — потом.
Тина засмущалась, но хихикнула невольно, когда Олег в притворном ужасе принялся пихать ее в угол, приговаривая:
— Быстро, быстро, сейчас придет полиция нравов!
— Дурак! Олег, ну, правда же, неудобно!
— Извини, — он вытащил ее из угла и пристроил у себя под боком.
— Да не это неудобно, — поморщилась она.
Он как будто задумался.
— А что?
— То самое, — пробурчала она под нос. — Неприлично.
Олег сделал вид, что не слышит. У него было занятие поинтересней. Ленивыми пальцами он забрался в шелковистую упругость ее волос, и носом терся в плечо, смутно мечтая скоротать вот так остаток вечности.
Тина, разом обмякнув, прикрыла глаза.
Да леший с ними, с соседями!
— В каком ухе у меня звенит? — с тихим азартом вдруг прошептал Олег. — Только точно угадай. Я тогда желание загадаю.
Он уже знал, какое.
Чтобы поезд никогда не останавливался.
— В левом, — поразмышляв, заявила Тина.
— У, — протянул он разочарованно, как будто дорога на самом деле могла не кончаться.
— Тогда в правом, — серьезно предположила она, приподняв голову, чтобы посмотреть на него.
— Вот сейчас правильно, — кивнул Олег с важностью.
Тина хлопнула по его широкой груди.
— Вот дурак! Это же телефон звонит!
— Телефон? — недоверчиво округлил он глаза.
— Такая штука со шнуром и трубкой, — пояснила Тина, вскакивая. — Можно и без шнура.
— А без трубки можно? — заинтересовался он, уже понимая, что этих минут не вернуть.
Тина не ответила, роясь в куче одежды. Наконец, из кармана мятой блузки был извлечен сотовый. Он моментально разразился торопливым кудахтаньем:
— Алле, Тина? Добрый день! Тут к нам Хромов приехал, говорит, вы с ним договаривались, я ему объясняю, что…
— Кто это? — очумело спросила Тина.
— Это Лена! — радостно пояснила трубка.
Ах, Лена. Это многое объясняет, подумала Тина скептически.
Через секунду ее осенило.
Прозрение откликнулось барабанной дробью в висках — она забыла имя собственной секретарши.
Кошмар!
— Да, Леночка, — как можно приветливей защебетала она, — я тебя слушаю.
Ни черта она не слушала. Занималась самобичеванием, лишь к концу разговора обретя способность нормально мыслить. Изложив все горести коллектива, Лена торжественно попрощалась, не требуя никаких конкретных ответов. Из чего Тина сделала вывод, что ничего непоправимого пока не случилось.
Морозов все это время с преувеличенным интересом изучал потолок.
Тина повернулась и мгновенно развеселилась.
— Эй, мыслитель, тебе не холодно?
— На себя посмотри, — хмуро отозвался он. — Шляешься по вагону в чем мать родила!
— Какой вагон? Я в своем купе!
— Оно такое же твое, как мое!
— Тебе хочется, чтобы я оделась?
Ему хотелось, чтобы она выкинула свою дурацкую трубку и легла с ним рядом. Но у нее были другие планы.
— Слушай, давай поедим? — предложила она. — У тебя еще что-нибудь осталось?
— Осталось, — кивнул он. — Вот, возьми свитер, а то замерзнешь.
Она не стала спорить. Быстро влезла в мягкий кашемир, внутри которого пахло Морозовым. Потом, с удовольствием потянувшись, села за столик и принялась хозяйничать. Главным образом, эти хозяйственные хлопоты свелись к перестановке посуды с места на место.
Просто нужно было руки занять. Просто нужно было глаза уткнуть.
Олег наблюдал за ней исподлобья.
— И что же такое тебе сообщили, что ты места себе не находишь?
Почему-то ему было трудно смириться, что кто-то другой — не он! — заставил ее волноваться. Ревнует он, что ли? Тина сделала вид, что вопроса не услышала.
— Ну, давай помолчим, — процедил он, обдумывая месть.
Вот когда она что-нибудь спросит… Вот если ей приспичит узнать, отчего у него такой мрачный вид… Вот тогда посмотрим! Он будет не просто отмалчиваться! Он демонстративно выйдет из купе, оставив ее маяться от неизвестности!
— Ты ответишь мне или нет?!
Она покосилась с опаской и уже не могла отвести от него глаз.
Лохматый, разгневанный, голый мужчина стоял посреди купе.
— Расскажи, что случилось! — потребовал он.
Да ничего! Просто звонок Леночки прозвучал, как будто с другой планеты. Из родного, далекого мира, о котором Тина совсем позабыла.
Олег сомкнул пальцы на ее руке, потянул к себе, заставляя встать. И всем телом она ощутила его беспокойство.
— Морозов, я не могу…
— Ну, и не надо, — сразу же понял он.
И правда, не надо. Не нужны ему ответы и объяснения, переживет. А ей необходима передышка.
— Мне показалось, — пробормотала все-таки Тина, потихоньку успокаиваясь в его объятиях, — что я выпала из жизни…
— Перестань, — прошептал Олег, гладя ее щеки, — перестань сейчас же. Завтра еще не конец света.
Она понимала, о чем он. Но ей, в вечной суете бегущей к новому дню, засыпающей с мыслями о следующей ступеньке, которую удастся перешагнуть уже скоро, — скорей бы! — давно не приходилось так пристально вглядываться в настоящее.
…Потом как-то сам собой, без всяких усилий построился разговор. Поспорили, кому мыть посуду. Потягались в остроумии. Между прочим, вспомнили, что сегодня — понедельник, день тяжелый. «Но интересный», — добавил Морозов. «Даже слишком», — добавила Тина. На чем тема была закрыта, и Олег с прямо-таки отцовской заботой справился, не желает ли она прилечь отдохнуть. Нет, нет, тарелки он по-прежнему мыть не собирается, а вот почитать чего-нибудь вслух для нее — с удовольствием. И с выражением, это он пообещал твердо. Увы, книжек с собой не оказалось — даже завалящего женского романа! — и Морозов был вынужден прочувствованно декламировать газетные объявления. Тина так хохотала, что опять стучались в стенку. Чтец кланялся и требовал награды в виде тысячи поцелуев.
Потом стало ясно, что поцелуями дело не ограничится…
А потом за окном стемнело, и выбираться из постели было неохота, пусть даже постель — не постель, а всего-навсего купейная полка.
Они снова говорили. Обо всем — даже прошлого не боялись. Вот так мимоходом, в случайной какой-то реплике Олега выяснился псевдоним, под которым он писал свои «были», и Тина снова принялась хохотать.
— Жаров?! Жаров?!
Он насупился в притворной обиде и заявил, что пусть она сначала почитает, а потом уже смеется. Тина чмокнула его в нос и призналась, что давным-давно прочитала все. Просто так. Не зная, что Жаров — это Морозов. Псевдоним, значит, от противного? Это ее еще больше развеселило.
Олег удивился несказанно.
— Я думал, тебе даже газеты читать некогда.
— Нет, погоди, Морозов, если честно, ты меня просто поражаешь! Рассказы потрясающие, но я бы ни за что не догадалась, что это ты написал. Там же все… ммм… не твое.
— Значит, я тоже изменился, — не вдаваясь в подробности, резюмировал он.
Точно. Так и есть. Изменилось все — и он, и она, и мир за окнами вагона. Впрочем, сами вагоны за тринадцать лет тоже изменились. Вместо заскорузлого коврика в коридоре лежала свеженькая, стильная дорожка, табло над туалетом сдержанно оповещало «занято» или «свободно», в тамбуре было тепло и даже как-то уютно, а пепельницы блестели девственной чистотой. Про купе и говорить нечего. Проводница рассказывала, что в некоторых имеются телевизоры, компьютерные игры и выход в Интернет. Знай себе, бабки плати и будешь весь в шоколаде.
Хоть с этим было ясно.
Тот факт, что оба они оказались в СВ, позволил избежать осторожных расспросов на животрепещущую тему финансовых возможностей. К тому же, Олег кое-что знал об этой стороне ее жизни. Может, это было не так уж важно, но все-таки он вздыхал с облегчением, понимая, что сейчас ей не приходится считать копейки до зарплаты.
А с другой стороны, Олег чувствовал, что за свою независимость она платит сполна. И острое, необъяснимое ощущение какого-то надлома в ней поднимало в душе холодную ярость, ненависть к себе самому.
Почему?
Он не хотел разбираться в собственном мире. А в ее — не мог. Прежняя роль, роль созерцателя, внимательного и бесстрастного, роль, в которой было уютно и безопасно, удавалась ему нелегко. Но — удавалась. Потому что он играл и старался для себя самого.
Игра кончилась. Внезапно и окончательно, не дав возможности придумать нового героя, написать текст, выбрать характер, приглядеться к партнерам.
Она — женщина из прошлого, оказавшегося вдруг настоящим, — выманила его с маскарада, вынудила стать самим собой. Он не знал, нравится это ему или нет, но знал: то, что случилось — уже не изменишь. И менять не хочется. Потому что они вдвоем, и ее волосы так замечательно пахнут, и ее дыхание на его груди, и можно поверить, что бывают чудеса.
И он поверил.
И она поверила. Прыгнула без оглядки в сказочное, бездонное море; лишь предупреждение, словно таймер обратного отсчета «всего один только день!» оставила на краю сознания, как оставляют на берегу одежду. Потом, конечно, придется натягивать платье, застегивать пуговицы, обуваться и отводить глаза от прозрачной глубины, уже недоступной.
Но это — потом.
ГЛАВА 29
Среди ночи она проснулась оттого, что какой-то безжалостный негодяй ломал ей руку. Негодяем оказался Морозов, мерно сопевший, лежа на ее локте. Тина решительно сдвинула его голову.
— Я все вижу, — неожиданно бодрым голосом предупредил он. — Пытаешься от меня избавиться?
— Ты мне руку отдавил! — сообщила она, завозилась, капризничая, и вдруг сказала: — Я голодная.
— Я тоже, — не понял он, сосредоточенно изучая географию ее тела.
Она хихикнула, кокетливо хлопнув его по плечу.
— Да не в том смысле!
Олег встрепенулся.
— Что, правда? На самом деле?
Она не просто хотела есть. Она была голодна, как стадо бизонов. Или кого там? Тигров, акул, кашалотов — вместе взятых. Морозов с интересом наблюдал, как стремительно исчезают со стола его запасы.
А через пять минут она уже сладко посапывала, привалясь к его плечу. Морозов не знал, что предпринять в первую очередь — уложить обжору, убрать грязную посуду или пойти повеситься, потому что больше всего на свете ему захотелось вдруг, чтобы это повторялось каждую ночь.
«Правда, тогда я, наверное, разорюсь на еду», — подумал он.
Как ни странно, ему удалось быстро заснуть, хотя он вознамерился пролежать до утра, слушая, как пыхтит она рядом, по-детски округлив рот.
Проснулся он от ощущения, что на него смотрят. Морозов не любил, когда его разглядывают во сне, и сейчас приготовил сердитую отповедь любопытствующим, и даже рот открыл раньше, чем глаза. Во рту немедленно оказался бутерброд. То есть, Олег только потом понял, что это бутерброд, а сначала рассердился пуще прежнего и замычал, яростно тряся головой.
— Это вместо благодарности?
Веселые, как солнце в листве, глаза сияли над ним.
— Какой благодарности? Что за шуточки с утра пораньше? — проворчал он, вернув ей бутерброд. — Я еще зубы не чистил, морду не мыл, не оделся, не побрился, не…
— Влюбился, — подсказала Тина.
— Что?
— Это я для рифмы, — пояснила она, — вставай, я завтрак добыла и, между прочим, кофе настоящий!
Олег взялся напяливать штаны, но все время промахивался и продолжал бубнить недовольно:
— Хотел бы я знать, почему этот поезд так трясется! За что деньги плочены?
— Вообще-то сейчас остановка.
— Да? У каждого столба тормозят! Где мое полотенце, а? И рубашки нет!
Тина, пряча улыбку, протянула ему все, что требовалось.
— А паста?
— Держи!
— А тапочки? — свел он брови.
— Белые? — уточнила она.
Олег обиженно прогудел, что никто в этой жизни его не понимает. Тогда Тина решила, что с нее хватит и надо его поцеловать. Он был колючий и капризный. И сопротивлялся!
Когда ему удалось вырваться, он молодецки шлепнул ее по заднице и пошел умываться.
В коридоре Морозов запел. Проснулся, улыбнулась Тина.
Ели они молча. Она — соскучившись за тринадцать лет по завтракам, он — обдумывая, есть ли шанс задержать поезд суток на несколько. Лучше, конечно, лет на пятьдесят, но это совсем из области фантастики.
— Пойдем покурим.
— Пойдем.
Сначала она шла сзади, лаская глазами тяжелый затылок. Но вот — не оборачиваясь, он выбросил назад руку, нашел ее пальцы, потянул и прижал, и так они засеменили по тесному коридору.
— Почему ты остался в Сибири?
— Не знаю. Так вышло. Мне было все равно. Он недоговаривал. Он ведь что-то хотел рассказать ей, вспомнила сейчас Тина.
— Олег…
— Не сейчас, хорошо?
Глупо тратить время на это. Вот что имелось в виду. И правда, глупо.
Сделав пару затяжек, он выкинул сигарету, взялся за ее плечи и спиной прижал к себе. Бессмысленным взглядом она уперлась в окно. В лицо ей смотрела зима, а затылок согревал жар его губ.
…C какого момента, с какой секунды время — так великодушно, так проницательно сдержанное, едва ворочающее ногами, едва вращающее глазами, — опомнилось и заспешило?
И пощады не было.
Поезд приближался к Москве.
День прижимался к ночи, а ночь летела к рассвету, как их тела — навстречу друг другу.
— Ну ты погляди, а! — рычала Тина, снимая с вешалки мятый костюм. — Как я в нем пойду? Ведь висел же на вешалке!
Ну да, ну да. Все дело в костюме.
— Что ты сидишь, Морозов?! Спроси у проводницы утюг! Это вагон СВ, или дерьмо на палочке?!
Жаль, она не знает других ругательств, очень жаль! Надо спросить у него, он же — писатель, он обязан иметь богатый словарный запас. В том числе, ненормативный.
— Сядь, — бросил Олег, глядя на нее исподлобья, — сядь, я говорю.
Вдоль позвоночника тяжело и неотвратимо лился пот. Разит от него, должно быть, как от козла!
— Тина, сядь!
Заладил, попугай чертов! Скажи что-нибудь умное, напрягись же! Ты — мужик или кто?!
— Я все вижу, — неожиданно бодрым голосом предупредил он. — Пытаешься от меня избавиться?
— Ты мне руку отдавил! — сообщила она, завозилась, капризничая, и вдруг сказала: — Я голодная.
— Я тоже, — не понял он, сосредоточенно изучая географию ее тела.
Она хихикнула, кокетливо хлопнув его по плечу.
— Да не в том смысле!
Олег встрепенулся.
— Что, правда? На самом деле?
Она не просто хотела есть. Она была голодна, как стадо бизонов. Или кого там? Тигров, акул, кашалотов — вместе взятых. Морозов с интересом наблюдал, как стремительно исчезают со стола его запасы.
А через пять минут она уже сладко посапывала, привалясь к его плечу. Морозов не знал, что предпринять в первую очередь — уложить обжору, убрать грязную посуду или пойти повеситься, потому что больше всего на свете ему захотелось вдруг, чтобы это повторялось каждую ночь.
«Правда, тогда я, наверное, разорюсь на еду», — подумал он.
Как ни странно, ему удалось быстро заснуть, хотя он вознамерился пролежать до утра, слушая, как пыхтит она рядом, по-детски округлив рот.
Проснулся он от ощущения, что на него смотрят. Морозов не любил, когда его разглядывают во сне, и сейчас приготовил сердитую отповедь любопытствующим, и даже рот открыл раньше, чем глаза. Во рту немедленно оказался бутерброд. То есть, Олег только потом понял, что это бутерброд, а сначала рассердился пуще прежнего и замычал, яростно тряся головой.
— Это вместо благодарности?
Веселые, как солнце в листве, глаза сияли над ним.
— Какой благодарности? Что за шуточки с утра пораньше? — проворчал он, вернув ей бутерброд. — Я еще зубы не чистил, морду не мыл, не оделся, не побрился, не…
— Влюбился, — подсказала Тина.
— Что?
— Это я для рифмы, — пояснила она, — вставай, я завтрак добыла и, между прочим, кофе настоящий!
Олег взялся напяливать штаны, но все время промахивался и продолжал бубнить недовольно:
— Хотел бы я знать, почему этот поезд так трясется! За что деньги плочены?
— Вообще-то сейчас остановка.
— Да? У каждого столба тормозят! Где мое полотенце, а? И рубашки нет!
Тина, пряча улыбку, протянула ему все, что требовалось.
— А паста?
— Держи!
— А тапочки? — свел он брови.
— Белые? — уточнила она.
Олег обиженно прогудел, что никто в этой жизни его не понимает. Тогда Тина решила, что с нее хватит и надо его поцеловать. Он был колючий и капризный. И сопротивлялся!
Когда ему удалось вырваться, он молодецки шлепнул ее по заднице и пошел умываться.
В коридоре Морозов запел. Проснулся, улыбнулась Тина.
Ели они молча. Она — соскучившись за тринадцать лет по завтракам, он — обдумывая, есть ли шанс задержать поезд суток на несколько. Лучше, конечно, лет на пятьдесят, но это совсем из области фантастики.
— Пойдем покурим.
— Пойдем.
Сначала она шла сзади, лаская глазами тяжелый затылок. Но вот — не оборачиваясь, он выбросил назад руку, нашел ее пальцы, потянул и прижал, и так они засеменили по тесному коридору.
— Почему ты остался в Сибири?
— Не знаю. Так вышло. Мне было все равно. Он недоговаривал. Он ведь что-то хотел рассказать ей, вспомнила сейчас Тина.
— Олег…
— Не сейчас, хорошо?
Глупо тратить время на это. Вот что имелось в виду. И правда, глупо.
Сделав пару затяжек, он выкинул сигарету, взялся за ее плечи и спиной прижал к себе. Бессмысленным взглядом она уперлась в окно. В лицо ей смотрела зима, а затылок согревал жар его губ.
…C какого момента, с какой секунды время — так великодушно, так проницательно сдержанное, едва ворочающее ногами, едва вращающее глазами, — опомнилось и заспешило?
И пощады не было.
Поезд приближался к Москве.
День прижимался к ночи, а ночь летела к рассвету, как их тела — навстречу друг другу.
— Ну ты погляди, а! — рычала Тина, снимая с вешалки мятый костюм. — Как я в нем пойду? Ведь висел же на вешалке!
Ну да, ну да. Все дело в костюме.
— Что ты сидишь, Морозов?! Спроси у проводницы утюг! Это вагон СВ, или дерьмо на палочке?!
Жаль, она не знает других ругательств, очень жаль! Надо спросить у него, он же — писатель, он обязан иметь богатый словарный запас. В том числе, ненормативный.
— Сядь, — бросил Олег, глядя на нее исподлобья, — сядь, я говорю.
Вдоль позвоночника тяжело и неотвратимо лился пот. Разит от него, должно быть, как от козла!
— Тина, сядь!
Заладил, попугай чертов! Скажи что-нибудь умное, напрягись же! Ты — мужик или кто?!