Впрочем, ее это не касается. И уж точно она с ним не поедет. Ни минуты здесь не останется! Лучше загнуться от ожидания в аэропорту!
Тут Тина покосилась в окно и поняла, что поезд давным-давно едет. Нормально поговорили! Интересно, он тоже не заметил, что состав тронулся?
Да нет, вовсе ей не интересно!
Подхватив свой шикарный кейс, Тина молча вышла из купе.
— Не дури, — понеслось вдогонку, — в крайнем случае, давай уйду я, ты же…
Дослушивать она не стала, но мысленно зааплодировала. Человеку непосвященному могло показаться, что Морозов — благородный рыцарь. Он умел произвести нужное впечатление.
Только она-то знает, чего стоит его показушное великодушие и честный взгляд.
Конечно, за эти годы она повзрослела и многому научилась давать оправдание, шла на компромиссы, неприемлемые в юности, стала терпимей, но по большому счету свое отношение к той давней подлости не изменила. Боль не может быть бесконечной, в этом Тина убедилась на собственной шкуре, раны кровоточили долго, но все же со временем затянулись, оставив грубые рубцы. Боли не стало, но кроме нее были еще отчаянное непонимание, гнев, разочарование, оторопелое «значит, он мне врал, врал всегда?!» Эти чувства тенью шли за ней, их невозможно было изменить, пересмотреть, подкорректировать. Но, перегорев, Тина старательно все проанализировала — чтобы в будущем не повторить ошибок, предугадать свою реакцию, заранее выстроить оборону. И поняла — возможно, даже любви никакой не было. Его ложь — вот что потрясло ее, девятнадцатилетнюю, и продолжало мучить еще очень долго. Его постоянная ложь изо дня в день на протяжении двух лет, которые она считала тогда самыми счастливыми в своей жизни.
Она думала, что знает его и любит его, именно любит, а не влюблена так, чтобы не замечать недостатков. Она не была готова к его подлости, он опрокинул ее на лопатки, и она, чтобы добить себя окончательно, сказала себе: «Значит, не знала и не любила — ошибалась!» Осмыслить это в девятнадцать лет, за несколько дней до предполагавшейся свадьбы, было невыносимо, потому и пришлось постигать эту истину постепенно, вливая в себя, будто микстуру.
Как так вышло?
То ли она была слепа, то ли он был слишком хорошим актером. Не мог же человек измениться так кардинально за пару часов, и, проводив обожаемую невесту в Москву, внезапно понять, что жениться не хочет, не может и не готов. Не мог же человек, за два года доказавший свою самостоятельность, неожиданно заявить: «Мои родители против женитьбы, так что извини, детка».
Впрочем, самое страшное, что он ничего ей и не заявлял. Так и не осмелился взглянуть ей в глаза. А она рвалась, сипела в объятиях матери, вскоре прилетевшей в Москву, наплевав на гордость, кричала: «Мне лишь бы увидеть его!»
Хорошо, что мама тогда смогла ее удержать.
Она не верила в объяснение, которое Морозов сухо бросил в телефонную трубку:
— Я не могу пойти против отца.
Да, они были из разных миров, и ее трудно было считать подходящей парой для сынка всем известного и всеми уважаемого Андрея Морозова. Но Олегу было плевать на это, она видела. И что вдруг случилось? Зачем надо было тянуть, доводить до свадьбы, шить платье, строить планы, нежно смотреть в глаза?..
Алькина мать его оправдывала.
— Пойми, он же окончательно-то отношения с отцом не разрывал, просто старался не общаться. А тот ему ультиматум — женишься, всего лишу!
— Да чего всего? Чего всего? — билась в истерике Алька. — Олег сроду за деньгами не гнался, ты же знаешь!
— Доченька, за деньгами все гонятся, — мягко возражала мать. — Просто некоторые это скрывают, зависимость свою от материальных благ не хотят показывать. Вроде как слабость это получается. Олег-то хотел перед тобой сильным выглядеть…
— Ну и где теперь его сила?
— Дожал его отец, — вздохнула мама, — все-таки Олежек молод еще, а тот чем только не угрожал. Мать, мол, тоже против свадьбы, от переживаний заболеть может, на твоей совести будет. Ну и деньги — главный козырь его был.
Алька прошептала:
— Значит, он меня продал.
Как ни громко это звучало, но было правдой. Продал, в одно мгновение став другим, — чужим.
Умом она все понимала, но ее душа отторгала это понимание, как что-то инородное, и не было иного выхода, как вырастить новую душу, способную испить боль до донышка, а не захлебываться ею всю жизнь.
Сумела, вырастила, сменила имя, научилась не вспоминать и обходить стороной любую возможность такой вот ошибки, расплата за которую слишком высока.
Неужели теперь она позволит нелепой случайности разбередить раны, которые так долго зализывала?
Нет, что за глупости! Ей нечего бояться, она отлично защищена от той старой боли многолетним благополучием и равнодушием. Какие-то старые счеты… Кому это важно? Конечно, в одном купе она с ним не останется, но вовсе не потому, что опасается воспоминаний. Ей просто противно смотреть на него. А ведь придется еще и разговаривать… боже упаси! Такого собеседника даром не надо!
Сейчас она преспокойненько займет другое купе — в СВ всегда есть свободные места! — и займется работой. Давно пора. Слоган для средства от комаров так и не придуман! Двое суток она занималась черт знает чем!
Тина даже поморщилась от недовольства собой и решительно постучала в служебное купе.
— Свободные места только в плацкарте, — в ответ на ее просьбу развела руками проводница. — Если сами договоритесь с кем из СВ, так — пожалуйста!
Материальное благополучие нашего народа растет на глазах, уныло подумала Тина. Где это видано, чтобы все СВ были заняты?! Откуда у людей столько денег, а? Ехали бы себе в плацкарте за три копейки? Или она отстала от жизни, и разница в ценах не такая уж существенная?
— А вы мне не поможете? — улыбнулась она проводнице и положила на столик купюру.
Вот и всех делов! В успехе мероприятия можно даже не сомневаться. Неужто за хорошую мзду тетка не найдет свободного местечка или сговорчивого пассажира?
— Попробую, — проводница вышла в коридор.
Тина вышла следом, поставила кейс в ногах и принялась ждать избавления от прошлого.
— Ну что ты ерундой занимаешься? — прозвучал за спиной усталый голос, и она вздрогнула от неожиданности.
Отвечать сочла излишним.
— Слышишь, Алька? — Он закашлялся и быстро поправил себя: — То есть… Тина… Не городи огород, неужели мы не сможем потерпеть друг друга пару суток?
— А зачем?
— Да не зачем, но раз уж так получилось. Может быть, это неспроста?
Она зло рассмеялась.
— Ты еще скажи, судьба свела.
— Да не свела, — досадливо дернулся он, — а дает возможность поговорить, разобраться.
— В чем разбираться-то? Ну, сглупили по молодости, с кем не бывает? Слушай, отстань от меня, а? Я устала жутко, я не хочу ни с кем разговаривать, и слушать никого не хочу, ни тебя, ни президента Путина…
— А Джо Дассена? — спросил Олег.
Вот. Всего-то один-единственный отголосок былых времен, а ее уже скорчило от негодования.
Не хочет, не хочет она вспоминать! Никакого Джо Дассена, чьи песни когда-то выворачивали душу! Что ей нужно-то было, семнадцатилетней душе? Ладони Олега на плечах, виниловый Джо в магнитофоне… Еще они любили подолгу слушать Эдит Пиаф…
…Ну что же она делает?! Не хочет, а выворачивает шею назад, и вглядывается, вглядывается в пустоту, которая казалась когда-то счастьем.
Прекрати немедленно, велела она себе.
— Ладно, — вздохнул Морозов, — извини, что достал тебя.
— Ничего. Все в порядке.
— Счастливо доехать.
— И тебе.
Он быстро пошел по коридору, ссутулясь. Тина стала смотреть в окно.
Через некоторое время проводница с искренним сожалением сообщила, что желающих перемещаться в пространстве вагона СВ нет.
— Везде супружеские пары, — с горестным вздохом возвращая деньги, посетовала она. — А вы, извините, почему так против соседа настроены? — Тетка понизила голос. — Он что, приставал к вам? Так вы скажите, у нас же милиция здесь, мы его живо…
— Нет, нет, — пробормотала Тина, — все в порядке.
Она двинулась к своему купе, проводница недоуменно смотрела ей вслед. Ну и чудят же эти штучки столичные! По всему видать, богатенькая москвичка, — только у них такое высокомерное выражение лица… Правда, расстроена чем-то дамочка. Неужто, в самом деле, сосед до такой степени раздражает? А на вид так очень даже интересный мужик, проводница его сразу срисовала. Чего этой фифе неймется?
Фифа тем временем зашла в купе, подбавив того самого высокомерия во взгляде. Надеялась, что, наткнувшись на него, Морозов не станет комментировать ее возвращение. Он стал. Но без ехидства, которое Тина предполагала.
— Не переживай, — сказал он. — Я сейчас вещи упакую обратно, а то уже разложил все, и попробую устроиться в другом вагоне.
Она посмотрела с недоверием. Морозов беспомощно развел руками.
— Прости.
— За что это еще? — без интереса спросила она.
— Что я тебя так раздражаю, — он попытался улыбнуться. — Я не нарочно, правда.
— Ты меня не раздражаешь. Давай не будем устраивать детский сад. Я вполне могу потерпеть твое присутствие пару дней. Жертвы ни к чему.
Повернувшись спиной, она стала раскладывать вещи. Олег нерешительно топтался на месте.
— Ты, и правда, очень изменилась.
Тина резко обернулась.
— Вот только без этого! Никаких экскурсов в прошлое, сравнений и сопоставлений! Сделай милость, притворись, что мы незнакомы.
— Попробую, — кивнул он, — тем более, что по большому счету так и есть.
ГЛАВА 18
Тут Тина покосилась в окно и поняла, что поезд давным-давно едет. Нормально поговорили! Интересно, он тоже не заметил, что состав тронулся?
Да нет, вовсе ей не интересно!
Подхватив свой шикарный кейс, Тина молча вышла из купе.
— Не дури, — понеслось вдогонку, — в крайнем случае, давай уйду я, ты же…
Дослушивать она не стала, но мысленно зааплодировала. Человеку непосвященному могло показаться, что Морозов — благородный рыцарь. Он умел произвести нужное впечатление.
Только она-то знает, чего стоит его показушное великодушие и честный взгляд.
Конечно, за эти годы она повзрослела и многому научилась давать оправдание, шла на компромиссы, неприемлемые в юности, стала терпимей, но по большому счету свое отношение к той давней подлости не изменила. Боль не может быть бесконечной, в этом Тина убедилась на собственной шкуре, раны кровоточили долго, но все же со временем затянулись, оставив грубые рубцы. Боли не стало, но кроме нее были еще отчаянное непонимание, гнев, разочарование, оторопелое «значит, он мне врал, врал всегда?!» Эти чувства тенью шли за ней, их невозможно было изменить, пересмотреть, подкорректировать. Но, перегорев, Тина старательно все проанализировала — чтобы в будущем не повторить ошибок, предугадать свою реакцию, заранее выстроить оборону. И поняла — возможно, даже любви никакой не было. Его ложь — вот что потрясло ее, девятнадцатилетнюю, и продолжало мучить еще очень долго. Его постоянная ложь изо дня в день на протяжении двух лет, которые она считала тогда самыми счастливыми в своей жизни.
Она думала, что знает его и любит его, именно любит, а не влюблена так, чтобы не замечать недостатков. Она не была готова к его подлости, он опрокинул ее на лопатки, и она, чтобы добить себя окончательно, сказала себе: «Значит, не знала и не любила — ошибалась!» Осмыслить это в девятнадцать лет, за несколько дней до предполагавшейся свадьбы, было невыносимо, потому и пришлось постигать эту истину постепенно, вливая в себя, будто микстуру.
Как так вышло?
То ли она была слепа, то ли он был слишком хорошим актером. Не мог же человек измениться так кардинально за пару часов, и, проводив обожаемую невесту в Москву, внезапно понять, что жениться не хочет, не может и не готов. Не мог же человек, за два года доказавший свою самостоятельность, неожиданно заявить: «Мои родители против женитьбы, так что извини, детка».
Впрочем, самое страшное, что он ничего ей и не заявлял. Так и не осмелился взглянуть ей в глаза. А она рвалась, сипела в объятиях матери, вскоре прилетевшей в Москву, наплевав на гордость, кричала: «Мне лишь бы увидеть его!»
Хорошо, что мама тогда смогла ее удержать.
Она не верила в объяснение, которое Морозов сухо бросил в телефонную трубку:
— Я не могу пойти против отца.
Да, они были из разных миров, и ее трудно было считать подходящей парой для сынка всем известного и всеми уважаемого Андрея Морозова. Но Олегу было плевать на это, она видела. И что вдруг случилось? Зачем надо было тянуть, доводить до свадьбы, шить платье, строить планы, нежно смотреть в глаза?..
Алькина мать его оправдывала.
— Пойми, он же окончательно-то отношения с отцом не разрывал, просто старался не общаться. А тот ему ультиматум — женишься, всего лишу!
— Да чего всего? Чего всего? — билась в истерике Алька. — Олег сроду за деньгами не гнался, ты же знаешь!
— Доченька, за деньгами все гонятся, — мягко возражала мать. — Просто некоторые это скрывают, зависимость свою от материальных благ не хотят показывать. Вроде как слабость это получается. Олег-то хотел перед тобой сильным выглядеть…
— Ну и где теперь его сила?
— Дожал его отец, — вздохнула мама, — все-таки Олежек молод еще, а тот чем только не угрожал. Мать, мол, тоже против свадьбы, от переживаний заболеть может, на твоей совести будет. Ну и деньги — главный козырь его был.
Алька прошептала:
— Значит, он меня продал.
Как ни громко это звучало, но было правдой. Продал, в одно мгновение став другим, — чужим.
Умом она все понимала, но ее душа отторгала это понимание, как что-то инородное, и не было иного выхода, как вырастить новую душу, способную испить боль до донышка, а не захлебываться ею всю жизнь.
Сумела, вырастила, сменила имя, научилась не вспоминать и обходить стороной любую возможность такой вот ошибки, расплата за которую слишком высока.
Неужели теперь она позволит нелепой случайности разбередить раны, которые так долго зализывала?
Нет, что за глупости! Ей нечего бояться, она отлично защищена от той старой боли многолетним благополучием и равнодушием. Какие-то старые счеты… Кому это важно? Конечно, в одном купе она с ним не останется, но вовсе не потому, что опасается воспоминаний. Ей просто противно смотреть на него. А ведь придется еще и разговаривать… боже упаси! Такого собеседника даром не надо!
Сейчас она преспокойненько займет другое купе — в СВ всегда есть свободные места! — и займется работой. Давно пора. Слоган для средства от комаров так и не придуман! Двое суток она занималась черт знает чем!
Тина даже поморщилась от недовольства собой и решительно постучала в служебное купе.
— Свободные места только в плацкарте, — в ответ на ее просьбу развела руками проводница. — Если сами договоритесь с кем из СВ, так — пожалуйста!
Материальное благополучие нашего народа растет на глазах, уныло подумала Тина. Где это видано, чтобы все СВ были заняты?! Откуда у людей столько денег, а? Ехали бы себе в плацкарте за три копейки? Или она отстала от жизни, и разница в ценах не такая уж существенная?
— А вы мне не поможете? — улыбнулась она проводнице и положила на столик купюру.
Вот и всех делов! В успехе мероприятия можно даже не сомневаться. Неужто за хорошую мзду тетка не найдет свободного местечка или сговорчивого пассажира?
— Попробую, — проводница вышла в коридор.
Тина вышла следом, поставила кейс в ногах и принялась ждать избавления от прошлого.
— Ну что ты ерундой занимаешься? — прозвучал за спиной усталый голос, и она вздрогнула от неожиданности.
Отвечать сочла излишним.
— Слышишь, Алька? — Он закашлялся и быстро поправил себя: — То есть… Тина… Не городи огород, неужели мы не сможем потерпеть друг друга пару суток?
— А зачем?
— Да не зачем, но раз уж так получилось. Может быть, это неспроста?
Она зло рассмеялась.
— Ты еще скажи, судьба свела.
— Да не свела, — досадливо дернулся он, — а дает возможность поговорить, разобраться.
— В чем разбираться-то? Ну, сглупили по молодости, с кем не бывает? Слушай, отстань от меня, а? Я устала жутко, я не хочу ни с кем разговаривать, и слушать никого не хочу, ни тебя, ни президента Путина…
— А Джо Дассена? — спросил Олег.
Вот. Всего-то один-единственный отголосок былых времен, а ее уже скорчило от негодования.
Не хочет, не хочет она вспоминать! Никакого Джо Дассена, чьи песни когда-то выворачивали душу! Что ей нужно-то было, семнадцатилетней душе? Ладони Олега на плечах, виниловый Джо в магнитофоне… Еще они любили подолгу слушать Эдит Пиаф…
…Ну что же она делает?! Не хочет, а выворачивает шею назад, и вглядывается, вглядывается в пустоту, которая казалась когда-то счастьем.
Прекрати немедленно, велела она себе.
— Ладно, — вздохнул Морозов, — извини, что достал тебя.
— Ничего. Все в порядке.
— Счастливо доехать.
— И тебе.
Он быстро пошел по коридору, ссутулясь. Тина стала смотреть в окно.
Через некоторое время проводница с искренним сожалением сообщила, что желающих перемещаться в пространстве вагона СВ нет.
— Везде супружеские пары, — с горестным вздохом возвращая деньги, посетовала она. — А вы, извините, почему так против соседа настроены? — Тетка понизила голос. — Он что, приставал к вам? Так вы скажите, у нас же милиция здесь, мы его живо…
— Нет, нет, — пробормотала Тина, — все в порядке.
Она двинулась к своему купе, проводница недоуменно смотрела ей вслед. Ну и чудят же эти штучки столичные! По всему видать, богатенькая москвичка, — только у них такое высокомерное выражение лица… Правда, расстроена чем-то дамочка. Неужто, в самом деле, сосед до такой степени раздражает? А на вид так очень даже интересный мужик, проводница его сразу срисовала. Чего этой фифе неймется?
Фифа тем временем зашла в купе, подбавив того самого высокомерия во взгляде. Надеялась, что, наткнувшись на него, Морозов не станет комментировать ее возвращение. Он стал. Но без ехидства, которое Тина предполагала.
— Не переживай, — сказал он. — Я сейчас вещи упакую обратно, а то уже разложил все, и попробую устроиться в другом вагоне.
Она посмотрела с недоверием. Морозов беспомощно развел руками.
— Прости.
— За что это еще? — без интереса спросила она.
— Что я тебя так раздражаю, — он попытался улыбнуться. — Я не нарочно, правда.
— Ты меня не раздражаешь. Давай не будем устраивать детский сад. Я вполне могу потерпеть твое присутствие пару дней. Жертвы ни к чему.
Повернувшись спиной, она стала раскладывать вещи. Олег нерешительно топтался на месте.
— Ты, и правда, очень изменилась.
Тина резко обернулась.
— Вот только без этого! Никаких экскурсов в прошлое, сравнений и сопоставлений! Сделай милость, притворись, что мы незнакомы.
— Попробую, — кивнул он, — тем более, что по большому счету так и есть.
ГЛАВА 18
Их разделяло чуть больше метра. И целая жизнь — разве можно назвать иначе тринадцать лет, в которые уложилось так много: понимание, что все между ними кончено, действенный наркоз повседневности, радости, проблемы, чужие ладони на плечах, счастье, разделенное с кем-то другим.
Он вспоминал, как приехал в Москву, приехал за ней, уверенный, что все можно исправить. В конце концов, ему не в чем было себя упрекнуть. Одним словом он мог открыть правду и вернуть свою Альку.
Дверь открыла мать.
— Ты зачем приехал? — неприветливо спросила она.
Олег растерялся. Катерина Андреевна знала все и уж точно понимала, что он не виноват. Он спасал ее дочь.
А теперь она сама спасала ее от него, только Олегу это было еще невдомек.
— Где Алька?
— На работе.
— Дайте мне адрес.
— Зачем?
— Вы что, издеваетесь? Я приехал за ней!
— Ей нельзя возвращаться!
— Я тоже не собираюсь возвращаться туда.
— Ты бросил ее, она не верит тебе, она только-только начала приходить в себя, у нее новая жизнь, новые друзья…
Конечно, в глубине души Катерина Андреевна жалела его. Но дочь было жаль еще больше. Еще неизвестно, что будет, когда Алька узнает правду. Нервы ее и так на пределе, и все это время она старательно воздвигала стену, за которой можно спрятаться, а теперь Олег хочет одним ударом ее сокрушить. Бедная девочка этого не вынесет.
И все-таки главным было другое. Мать больше всего на свете боялась, что Алька не простит ее — допустившую это вранье, эту боль.
— Уезжай, — сказала она Олегу, — у вас все равно ничего не получится.
— Вы не понимаете!..
— Это ты не понимаешь, — в голосе женщины звучала непривычная жестокость. — Она смирилась, успокоилась, у нее все впереди.
— Она любит меня, — упрямо произнес Олег.
Мать кивнула.
— Любит. Но не простит.
Это ее материнскому сердцу было ясно, что Олег — не виноват, что все было сделано ради Альки. Поняла бы это сама Алька — неизвестно. А мать всей душой благодарила бога за то, что этот мальчик не струсил, не смолчал, не подумал о себе. Возможно, он просто решил сыграть в опасную игру, но его мотивы Катерине Андреевне были не так важны. Главное — дочь в безопасности.
И вот, как живое напоминание того ужаса, Олег Морозов на пороге их квартиры. Московской квартиры, доставшейся после смерти тетушки.
И под тяжестью невнятной, но такой ощутимой беды благодарность стала лишней.
— Не ломай ее жизнь, Олег, — молила материнская любовь, которой наплевать на истину. Лишь бы осталось все, как есть. Время рассудит, залечит… — У нее все уже налаживается, хорошая работа, чудесный коллектив. Мальчик молодой за ней ухаживает, тоже из их компании.
Не было, не было мальчика, но ведь чего только не придумаешь ради спасения дочери! Мать искренне считала, что Олег — прошлое, которое нужно зачеркнуть окончательно.
И он позволил ей это сделать.
Как несколько месяцев назад Алька позволила убедить себя, что возвращаться в Новосибирск и выяснять отношения не нужно.
…Жалел ли Олег о том своем уходе? Что сделано, то сделано, но теперь-то он понимал, что не в мае, а именно тогда, на пороге московской квартиры, он отказался от нее. Словно расцепил объятия, смирившись с тем, что она и без него справится.
Она справилась, он это знал точно. Он издали наблюдал за тем, как она продвигалась по службе, заочно оканчивала институт, много лет встречалась с одним мужчиной — наблюдал с чувством облегчения, но и… тоски. Все-таки она сумела полюбить кого-то, кроме него.
Он видел ее, ставшую матерью детей другого мужчины. Потом — суровой начальницей, хозяйкой собственного рекламного агентства.
В очередной раз убедившись в том, что ее жизнь продолжается, он возвращался в свою. И вот она оказалась рядом.
— Давай поговорим, — сказал он, резко поднявшись с полки, — просто поговорим, о погоде, например. Слышишь?
Тина посмотрела на него поверх монитора, за которым успешно прятала лицо.
— Слышу, Морозов. Тебя тоже это угнетает, да?
— Что «это»?
— Молчание. Давай чаю попьем.
Голос у нее дрожал. Но надо же было что-то делать, невозможно в самом-то деле сидеть вот так в тишине!
— Я лучше кофе, — обрадовался он, — сейчас попрошу проводницу.
— И поесть притащи чего-нибудь, у меня с собой ни кусочка!
Олег успокоил:
— С голоду не помрем. Я часто езжу, так что запас еды продуман. Есть куча бутербродов, салаты и копченая курица размером со слона. А в термосе — борщ. Будешь борщ?
Тина нервно прыснула:
— А тарелки? Сервиз-то у тебя продуман?
— Вообще-то сервиз нам полагается бесплатный. Это же СВ, Алька!
Тьфу ты, черт! Алька! Кажется, он снова все испортил. Не говоря больше ни слова, не взглянув на нее, Олег быстро вышел за дверь.
Тина залпом допила минералку. Руки тряслись, и она облилась, конечно. Судорожно стиснув полотенце, стала вытирать мокрые пятна на блузке. Мельком в зеркале на двери перехватила собственное отражение. Полоумный взгляд, челка взъерошена, лихорадочные красные пятна по всему лицу.
— Так нельзя, — вслух сказала она.
Ситуация неприятная и нелепая, это точно. Но тебе тридцать два, ты — мать двоих детей, счастливая в супружестве женщина, уравновешенная, состоявшаяся личность.
Пойми, в конце концов, чего ты боишься. Себя? Его? Опасаешься, что не сдержишь обиды и накинешься на него с обвинениями?! Но какой в них теперь смысл?
Другая на твоем месте расслабилась бы и получала удовольствие. Любой женщине приятно встретиться с первой любовью, то есть, любой состоявшейся женщине. Вспомнить себя, молоденькую, восторженную, глупую, вспомнить его — того, что приняла за идеал, пусть впоследствии он и оказался недостойным. Сейчас-то ее жизнь сложилась. И почему бы не насладиться минутным возвращением в прошлое, не посмеяться или погрустить вместе, с высоты нынешней мудрости взирая на первый сердечный опыт, подивиться давним ошибкам — таким несуразным, недомолвкам, комплексам, обидам?..
Раз уж взбрела судьбе блажь вновь столкнуть лбами бывших влюбленных, почему бы не вздохнуть легко, узнав, что в настоящем у обоих все хорошо?
— Вот именно, — кивнула она своему отражению, — прояви же великодушие, порадуйся, что он жив-здоров и не кашляет!
Словно подтверждая ее слова, явился Морозов — белозубая улыбка от уха до уха. Следующие полчаса аппетит, с которым он набросился на окорочка и бутерброды, опять-таки свидетельствовал в пользу отличного здоровья, а легкая остроумная болтовня убедила Тину, что и с душевным здоровьем у него все в порядке. В отличие от нее, он, казалось, уже вполне пришел в себя, и вынужденное общение с бывшей невестой его нимало не тяготит.
Правда, на нее он ни разу не посмотрел.
Может, потому что был занят обедом?
Или все же избегал встречаться взглядом с той, которую… Эдак она никогда не угомонится!
Либо уже вставай и выходи на перрон до следующего поезда. Либо не трепли себе нервы, представь, что никогда его раньше не знала. Давай, давай, у тебя отличная фантазия!
— Ты что так мало ешь? — голосом заботливой бабушки проворковал Олег и недовольно предположил: — О фигуре печешься?
Тина невольно рассмеялась.
— Ты что, издеваешься, какая фигура?! — Она развела руками, демонстрируя полное отсутствие оной. — Как была Кощеем в юбке, так и осталась, даже после родов…
На этом она сбилась. Как-то сами собой слова застряли в глотке.
Да что же это такое, господи! Куда ни ткни, всюду опасные темы! На прошлое сама табу навесила, настоящее тоже обсуждать не получается. О будущем, что ли, разговаривать? Устроить дебаты на тему «Конец света — реальность или брехня собачья?»
— Все у тебя нормально с фигурой, — пробурчал Олег, не поднимая глаз от тарелки.
— Да, наверное, — невпопад кивнула она, прячась за чашкой кофе.
Пауза все-таки состоялась, как он ни старался. Зря она фигуру упомянула. То есть, это он сам, конечно, виноват. Трепался бы и дальше о погоде и ценах на бензин.
Теперь поздно. Теперь только и будет думать о ее фигуре.
Нет, не о фигуре.
По правде говоря, плевать ему на фигуру, ничего он не понимает в этих самых фигурах, и никогда не понимал. Ноги от ушей или, наоборот, грудь колесом даже в студенческие годы имели для него значение небольшое, чисто эстетическое. В армии — да, помнится, башню сносило, так то — армия.
Олег усмехнулся. Давненько ему не приходилось убегать от собственных мыслей, устраивая среди них перестановку. Армию — тему безопасную — на передний план, Алькину фигуру — подальше, поглубже.
Вернее, не Алькину. И не фигуру.
Ее зовут Тина. И он думает вовсе не о том, хорошая у нее фигура или нет. Правильная или неправильная. Стройная или не очень. Да все равно! Он думает о самой этой фигуре. Об Алькином теле. Тонком, легком теле, с розово-младенческой попкой, с сильными ногами, с прохладной, смуглой кожей, с трогательным пушком по краю спины. Думает о том месте за ушком, где одно лишь движение его губ зажигало огонь, об узких ступнях, которые ему так нравилось гладить, о шелковой упругости живота. Думает, осталось ли все, как прежде? Думает, что ему не узнать этого никогда.
Точнее, не хочет думать. Еще точнее, хочет, но не должен!
А если совсем точно?
— Может, кофейку? — почти жалобно простонал Олег.
Она взглянула с удивлением.
— Спасибо. Я вторую чашку допиваю.
— Поешь, а? Бутерброды с семгой очень вкусные. И полезные, — добавил он, чувствуя себя идиотом.
— А кто тебе борщ готовил? — вдруг вспомнила она и чуть не откусила себе язык.
Какая тебе разница, ну? Кто-кто, дед Пихто! Конь в пальто — тоже хорошая версия.
Тина быстро пролепетала:
— Я в том смысле, что жалко будет, если мы не попробуем. Домашняя еда все-таки. И горячее опять же кушать надо каждый день. Спасибо твоей супруге, что позаботилась.
Срочно к проводнику! Спросить, есть ли у него в аптечке что-нибудь против недержания речи. Лейкопластырь бы очень подошел!
— Я тебе налью, — засуетился Олег, — борщ, на самом деле, лучше сегодня съесть.
— Да нет, нет, спасибо. Наоборот, на следующий день он только вкусней становится. Настаивается, понимаешь?
— Как интересно! — подивился он.
И увидел ее глаза, в которых плескался неподдельный ужас.
— Так и получается детский сад, — медленно проговорил Олег, отвернувшись к окну. — Что за бред мы сейчас несли, а?
— Не знаю, — выдохнула она, — может, кофе перепили?
— Кстати, нет у меня супруги.
— А я разве спрашивала?
— Ты ее упомянула.
— Кого?
— Супругу. Несуществующую.
— У…
— Угу.
Великолепно! Вот она — увлекательная беседа! Дело, кажется, налаживается. С помощью междометий можно общаться весьма плодотворно.
Ты ему — «У». Он тебе — «Угу». Ты ему — «А». Он тебе — «Ага». Ты ему — «Бе». Он тебе — «Me». Нет, это уже слишком!
— Морозов, а ты почему не спрашиваешь? — Она скроила недоверчиво-ироничную физиономию. — Или тебе неинтересно?
— Что?
— Есть ли супруг у меня?
Ой, как же все запущено, тут же выругалась она на себя. Ты что, как в десятом классе, будешь хвалиться наличием жениха? То есть, законного мужа!
Впрочем, в десятом классе у нее еще не было жениха и, следовательно, некем было хвалиться. Стало быть, сейчас отыгрывается.
— Я знаю, что ты замужем, — произнес Олег и тяжелым взглядом уперся куда-то в район ее солнечного сплетения.
Тина невольно пробежалась пальцами по пуговкам блузки.
Морозов поднял глаза, хмыкнул невесело. Будь что будет. В самом деле, что за детсад они устроили? Он скажет ей, в этом нет ничего зазорного или смешного. Да вообще, пусть думает, что хочет!
— И про агентство твое знаю. И про детей.
— Откуда? — она с трудом осмысливала его заявление. — Что это значит? Ты следил за мной, что ли?
— Нет, я просто читаю газеты и сопоставляю факты. Это моя работа, в конце концов.
— Насколько я помню, раньше ты сам писал в газеты. Сменил род деятельности? Ты что теперь, бравый чекист? И потом, Сашка с Ксюшкой не наследники британской короны, чтобы о них писали в прессе! Что ты все вынюхиваешь, Морозов! Опять расследование затеваешь, писака безмозглый! Мало тебе хвост прищемляли, еще хочешь? Могу устроить!
И как это она не задохнулась от гнева! Сама не ожидала, что его пренебрежительный тон и утомленно-безразличное выражение лица, когда он говорил о ее детях, так на нее подействуют. От злости она готова была вцепиться ему в физиономию!
Олег это понял и задвинулся поглубже на полку. Спросил оттуда:
— Ты с ума сошла?
— Это ты сбрендил. Откуда ты знаешь про моих детей? Общих знакомых у нас нет, рекламные плакаты с их изображением я не заказывала, значит, ты следил за нами? Следил?
— Просто время от времени бывал в тех же местах, что и ты. Успокойся, Алька.
Алька так Алька. Сейчас не это главное. В тех же местах?!
— Ты бываешь в Москве? — уточнила она.
— Бываю.
— А зачем?
Потому что до сих пор страстно тебя люблю, ответила она за него и чуть истерически не расхохоталась. Глядя на ее закушенные губы, Олег заволновался:
— Тебе плохо?
— Мне хорошо, — выдавила она, — ты не ответил.
— А… Ну… Я часто приезжаю в Москву, по делам.
— Ты стал деловым, — похвалила Тина, переводя дух, — и в какой отрасли?
— В литературной.
— Собственное издательство? — светским тоном осведомилась она.
— Я пишу книги, — морщась от собственных слов, признался он.
Пишет много лет. Пишет хорошо, если судить не по критическим статьям, а по сумме гонораров. Называется писателем, и в этом качестве едет на презентацию очередного опуса. А представляться так и не научился. Автор романов? Литработник, как стояло бы в дипломе, если бы в свое время его не выгнали из института?
— Пишешь книги?.. — Она закашлялась, пробормотала через минуту: — Значит, твоя мечта сбылась…
— Можно и так сказать.
— Но откуда все-таки ты обо мне знаешь? — снова нахмурилась Тина. — Или писатель у нас все равно что опытный разведчик?
— Успокойся, — повторил он, — так получалось, что мы несколько раз сталкивались. Только ты меня не замечала.
— Ты был загримирован? Набирал материал для книги, изображая официанта? Или старушку на паперти?
— Ты и раньше за словом в карман не лезла, — прокомментировал он.
— Никогда не могла понять этого выражения. Ну кто же хранит слова в кармане? Обычно в голове. Или я ошибаюсь?
Олег молча улыбнулся.
— Ладно уж, — сказала она, — ешь свой борщ, приготовленный несуществующей супругой.
— Я бутербродами сытый, — откликнулся он, предпочтя не заметить упоминание о супруге.
Тина поерзала на сиденье и уточнила-таки:
— Так получается, ты развелся, Морозов?
— У кого получается?
— Не хочешь говорить, не говори, — она пожала плечами. — Мне-то что.
— Тебе любопытно, — возразил он, — и я скажу. Ты бы сразу спросила по-человечески, чем вокруг да около ходить!
Она с досадой стукнула чашкой по столу:
— И как же я должна была спросить тебя о семейном положении?
— Вот примерно так, как сейчас.
Он сохранял серьезное выражение лица, но разговор ему очень нравился. Наконец-то она ожила, наконец-то расслабилась, и ее раздражение, насмешливость выглядели намного приятней, чем давешняя холодная любезность.
— Ладно, Морозов, — нетерпеливо заговорила Тина, — мне на самом деле любопытно. Ты был женат?
— Нет.
— Что, ни разу? — округлила она глаза.
И тут же вспомнила бабку из квартиры на улице Лунной.
Развеселилась, дура! А он, между прочим, тебя бросил буквально у алтаря, чтобы через неделю другую под венец поволочь! Вот потому ни разу и женат не был, что та — другая! — убилась накануне свадьбы. От такого любой умом тронется и уж наверняка про женитьбу больше и не задумается никогда.
Он вспоминал, как приехал в Москву, приехал за ней, уверенный, что все можно исправить. В конце концов, ему не в чем было себя упрекнуть. Одним словом он мог открыть правду и вернуть свою Альку.
Дверь открыла мать.
— Ты зачем приехал? — неприветливо спросила она.
Олег растерялся. Катерина Андреевна знала все и уж точно понимала, что он не виноват. Он спасал ее дочь.
А теперь она сама спасала ее от него, только Олегу это было еще невдомек.
— Где Алька?
— На работе.
— Дайте мне адрес.
— Зачем?
— Вы что, издеваетесь? Я приехал за ней!
— Ей нельзя возвращаться!
— Я тоже не собираюсь возвращаться туда.
— Ты бросил ее, она не верит тебе, она только-только начала приходить в себя, у нее новая жизнь, новые друзья…
Конечно, в глубине души Катерина Андреевна жалела его. Но дочь было жаль еще больше. Еще неизвестно, что будет, когда Алька узнает правду. Нервы ее и так на пределе, и все это время она старательно воздвигала стену, за которой можно спрятаться, а теперь Олег хочет одним ударом ее сокрушить. Бедная девочка этого не вынесет.
И все-таки главным было другое. Мать больше всего на свете боялась, что Алька не простит ее — допустившую это вранье, эту боль.
— Уезжай, — сказала она Олегу, — у вас все равно ничего не получится.
— Вы не понимаете!..
— Это ты не понимаешь, — в голосе женщины звучала непривычная жестокость. — Она смирилась, успокоилась, у нее все впереди.
— Она любит меня, — упрямо произнес Олег.
Мать кивнула.
— Любит. Но не простит.
Это ее материнскому сердцу было ясно, что Олег — не виноват, что все было сделано ради Альки. Поняла бы это сама Алька — неизвестно. А мать всей душой благодарила бога за то, что этот мальчик не струсил, не смолчал, не подумал о себе. Возможно, он просто решил сыграть в опасную игру, но его мотивы Катерине Андреевне были не так важны. Главное — дочь в безопасности.
И вот, как живое напоминание того ужаса, Олег Морозов на пороге их квартиры. Московской квартиры, доставшейся после смерти тетушки.
И под тяжестью невнятной, но такой ощутимой беды благодарность стала лишней.
— Не ломай ее жизнь, Олег, — молила материнская любовь, которой наплевать на истину. Лишь бы осталось все, как есть. Время рассудит, залечит… — У нее все уже налаживается, хорошая работа, чудесный коллектив. Мальчик молодой за ней ухаживает, тоже из их компании.
Не было, не было мальчика, но ведь чего только не придумаешь ради спасения дочери! Мать искренне считала, что Олег — прошлое, которое нужно зачеркнуть окончательно.
И он позволил ей это сделать.
Как несколько месяцев назад Алька позволила убедить себя, что возвращаться в Новосибирск и выяснять отношения не нужно.
…Жалел ли Олег о том своем уходе? Что сделано, то сделано, но теперь-то он понимал, что не в мае, а именно тогда, на пороге московской квартиры, он отказался от нее. Словно расцепил объятия, смирившись с тем, что она и без него справится.
Она справилась, он это знал точно. Он издали наблюдал за тем, как она продвигалась по службе, заочно оканчивала институт, много лет встречалась с одним мужчиной — наблюдал с чувством облегчения, но и… тоски. Все-таки она сумела полюбить кого-то, кроме него.
Он видел ее, ставшую матерью детей другого мужчины. Потом — суровой начальницей, хозяйкой собственного рекламного агентства.
В очередной раз убедившись в том, что ее жизнь продолжается, он возвращался в свою. И вот она оказалась рядом.
— Давай поговорим, — сказал он, резко поднявшись с полки, — просто поговорим, о погоде, например. Слышишь?
Тина посмотрела на него поверх монитора, за которым успешно прятала лицо.
— Слышу, Морозов. Тебя тоже это угнетает, да?
— Что «это»?
— Молчание. Давай чаю попьем.
Голос у нее дрожал. Но надо же было что-то делать, невозможно в самом-то деле сидеть вот так в тишине!
— Я лучше кофе, — обрадовался он, — сейчас попрошу проводницу.
— И поесть притащи чего-нибудь, у меня с собой ни кусочка!
Олег успокоил:
— С голоду не помрем. Я часто езжу, так что запас еды продуман. Есть куча бутербродов, салаты и копченая курица размером со слона. А в термосе — борщ. Будешь борщ?
Тина нервно прыснула:
— А тарелки? Сервиз-то у тебя продуман?
— Вообще-то сервиз нам полагается бесплатный. Это же СВ, Алька!
Тьфу ты, черт! Алька! Кажется, он снова все испортил. Не говоря больше ни слова, не взглянув на нее, Олег быстро вышел за дверь.
Тина залпом допила минералку. Руки тряслись, и она облилась, конечно. Судорожно стиснув полотенце, стала вытирать мокрые пятна на блузке. Мельком в зеркале на двери перехватила собственное отражение. Полоумный взгляд, челка взъерошена, лихорадочные красные пятна по всему лицу.
— Так нельзя, — вслух сказала она.
Ситуация неприятная и нелепая, это точно. Но тебе тридцать два, ты — мать двоих детей, счастливая в супружестве женщина, уравновешенная, состоявшаяся личность.
Пойми, в конце концов, чего ты боишься. Себя? Его? Опасаешься, что не сдержишь обиды и накинешься на него с обвинениями?! Но какой в них теперь смысл?
Другая на твоем месте расслабилась бы и получала удовольствие. Любой женщине приятно встретиться с первой любовью, то есть, любой состоявшейся женщине. Вспомнить себя, молоденькую, восторженную, глупую, вспомнить его — того, что приняла за идеал, пусть впоследствии он и оказался недостойным. Сейчас-то ее жизнь сложилась. И почему бы не насладиться минутным возвращением в прошлое, не посмеяться или погрустить вместе, с высоты нынешней мудрости взирая на первый сердечный опыт, подивиться давним ошибкам — таким несуразным, недомолвкам, комплексам, обидам?..
Раз уж взбрела судьбе блажь вновь столкнуть лбами бывших влюбленных, почему бы не вздохнуть легко, узнав, что в настоящем у обоих все хорошо?
— Вот именно, — кивнула она своему отражению, — прояви же великодушие, порадуйся, что он жив-здоров и не кашляет!
Словно подтверждая ее слова, явился Морозов — белозубая улыбка от уха до уха. Следующие полчаса аппетит, с которым он набросился на окорочка и бутерброды, опять-таки свидетельствовал в пользу отличного здоровья, а легкая остроумная болтовня убедила Тину, что и с душевным здоровьем у него все в порядке. В отличие от нее, он, казалось, уже вполне пришел в себя, и вынужденное общение с бывшей невестой его нимало не тяготит.
Правда, на нее он ни разу не посмотрел.
Может, потому что был занят обедом?
Или все же избегал встречаться взглядом с той, которую… Эдак она никогда не угомонится!
Либо уже вставай и выходи на перрон до следующего поезда. Либо не трепли себе нервы, представь, что никогда его раньше не знала. Давай, давай, у тебя отличная фантазия!
— Ты что так мало ешь? — голосом заботливой бабушки проворковал Олег и недовольно предположил: — О фигуре печешься?
Тина невольно рассмеялась.
— Ты что, издеваешься, какая фигура?! — Она развела руками, демонстрируя полное отсутствие оной. — Как была Кощеем в юбке, так и осталась, даже после родов…
На этом она сбилась. Как-то сами собой слова застряли в глотке.
Да что же это такое, господи! Куда ни ткни, всюду опасные темы! На прошлое сама табу навесила, настоящее тоже обсуждать не получается. О будущем, что ли, разговаривать? Устроить дебаты на тему «Конец света — реальность или брехня собачья?»
— Все у тебя нормально с фигурой, — пробурчал Олег, не поднимая глаз от тарелки.
— Да, наверное, — невпопад кивнула она, прячась за чашкой кофе.
Пауза все-таки состоялась, как он ни старался. Зря она фигуру упомянула. То есть, это он сам, конечно, виноват. Трепался бы и дальше о погоде и ценах на бензин.
Теперь поздно. Теперь только и будет думать о ее фигуре.
Нет, не о фигуре.
По правде говоря, плевать ему на фигуру, ничего он не понимает в этих самых фигурах, и никогда не понимал. Ноги от ушей или, наоборот, грудь колесом даже в студенческие годы имели для него значение небольшое, чисто эстетическое. В армии — да, помнится, башню сносило, так то — армия.
Олег усмехнулся. Давненько ему не приходилось убегать от собственных мыслей, устраивая среди них перестановку. Армию — тему безопасную — на передний план, Алькину фигуру — подальше, поглубже.
Вернее, не Алькину. И не фигуру.
Ее зовут Тина. И он думает вовсе не о том, хорошая у нее фигура или нет. Правильная или неправильная. Стройная или не очень. Да все равно! Он думает о самой этой фигуре. Об Алькином теле. Тонком, легком теле, с розово-младенческой попкой, с сильными ногами, с прохладной, смуглой кожей, с трогательным пушком по краю спины. Думает о том месте за ушком, где одно лишь движение его губ зажигало огонь, об узких ступнях, которые ему так нравилось гладить, о шелковой упругости живота. Думает, осталось ли все, как прежде? Думает, что ему не узнать этого никогда.
Точнее, не хочет думать. Еще точнее, хочет, но не должен!
А если совсем точно?
— Может, кофейку? — почти жалобно простонал Олег.
Она взглянула с удивлением.
— Спасибо. Я вторую чашку допиваю.
— Поешь, а? Бутерброды с семгой очень вкусные. И полезные, — добавил он, чувствуя себя идиотом.
— А кто тебе борщ готовил? — вдруг вспомнила она и чуть не откусила себе язык.
Какая тебе разница, ну? Кто-кто, дед Пихто! Конь в пальто — тоже хорошая версия.
Тина быстро пролепетала:
— Я в том смысле, что жалко будет, если мы не попробуем. Домашняя еда все-таки. И горячее опять же кушать надо каждый день. Спасибо твоей супруге, что позаботилась.
Срочно к проводнику! Спросить, есть ли у него в аптечке что-нибудь против недержания речи. Лейкопластырь бы очень подошел!
— Я тебе налью, — засуетился Олег, — борщ, на самом деле, лучше сегодня съесть.
— Да нет, нет, спасибо. Наоборот, на следующий день он только вкусней становится. Настаивается, понимаешь?
— Как интересно! — подивился он.
И увидел ее глаза, в которых плескался неподдельный ужас.
— Так и получается детский сад, — медленно проговорил Олег, отвернувшись к окну. — Что за бред мы сейчас несли, а?
— Не знаю, — выдохнула она, — может, кофе перепили?
— Кстати, нет у меня супруги.
— А я разве спрашивала?
— Ты ее упомянула.
— Кого?
— Супругу. Несуществующую.
— У…
— Угу.
Великолепно! Вот она — увлекательная беседа! Дело, кажется, налаживается. С помощью междометий можно общаться весьма плодотворно.
Ты ему — «У». Он тебе — «Угу». Ты ему — «А». Он тебе — «Ага». Ты ему — «Бе». Он тебе — «Me». Нет, это уже слишком!
— Морозов, а ты почему не спрашиваешь? — Она скроила недоверчиво-ироничную физиономию. — Или тебе неинтересно?
— Что?
— Есть ли супруг у меня?
Ой, как же все запущено, тут же выругалась она на себя. Ты что, как в десятом классе, будешь хвалиться наличием жениха? То есть, законного мужа!
Впрочем, в десятом классе у нее еще не было жениха и, следовательно, некем было хвалиться. Стало быть, сейчас отыгрывается.
— Я знаю, что ты замужем, — произнес Олег и тяжелым взглядом уперся куда-то в район ее солнечного сплетения.
Тина невольно пробежалась пальцами по пуговкам блузки.
Морозов поднял глаза, хмыкнул невесело. Будь что будет. В самом деле, что за детсад они устроили? Он скажет ей, в этом нет ничего зазорного или смешного. Да вообще, пусть думает, что хочет!
— И про агентство твое знаю. И про детей.
— Откуда? — она с трудом осмысливала его заявление. — Что это значит? Ты следил за мной, что ли?
— Нет, я просто читаю газеты и сопоставляю факты. Это моя работа, в конце концов.
— Насколько я помню, раньше ты сам писал в газеты. Сменил род деятельности? Ты что теперь, бравый чекист? И потом, Сашка с Ксюшкой не наследники британской короны, чтобы о них писали в прессе! Что ты все вынюхиваешь, Морозов! Опять расследование затеваешь, писака безмозглый! Мало тебе хвост прищемляли, еще хочешь? Могу устроить!
И как это она не задохнулась от гнева! Сама не ожидала, что его пренебрежительный тон и утомленно-безразличное выражение лица, когда он говорил о ее детях, так на нее подействуют. От злости она готова была вцепиться ему в физиономию!
Олег это понял и задвинулся поглубже на полку. Спросил оттуда:
— Ты с ума сошла?
— Это ты сбрендил. Откуда ты знаешь про моих детей? Общих знакомых у нас нет, рекламные плакаты с их изображением я не заказывала, значит, ты следил за нами? Следил?
— Просто время от времени бывал в тех же местах, что и ты. Успокойся, Алька.
Алька так Алька. Сейчас не это главное. В тех же местах?!
— Ты бываешь в Москве? — уточнила она.
— Бываю.
— А зачем?
Потому что до сих пор страстно тебя люблю, ответила она за него и чуть истерически не расхохоталась. Глядя на ее закушенные губы, Олег заволновался:
— Тебе плохо?
— Мне хорошо, — выдавила она, — ты не ответил.
— А… Ну… Я часто приезжаю в Москву, по делам.
— Ты стал деловым, — похвалила Тина, переводя дух, — и в какой отрасли?
— В литературной.
— Собственное издательство? — светским тоном осведомилась она.
— Я пишу книги, — морщась от собственных слов, признался он.
Пишет много лет. Пишет хорошо, если судить не по критическим статьям, а по сумме гонораров. Называется писателем, и в этом качестве едет на презентацию очередного опуса. А представляться так и не научился. Автор романов? Литработник, как стояло бы в дипломе, если бы в свое время его не выгнали из института?
— Пишешь книги?.. — Она закашлялась, пробормотала через минуту: — Значит, твоя мечта сбылась…
— Можно и так сказать.
— Но откуда все-таки ты обо мне знаешь? — снова нахмурилась Тина. — Или писатель у нас все равно что опытный разведчик?
— Успокойся, — повторил он, — так получалось, что мы несколько раз сталкивались. Только ты меня не замечала.
— Ты был загримирован? Набирал материал для книги, изображая официанта? Или старушку на паперти?
— Ты и раньше за словом в карман не лезла, — прокомментировал он.
— Никогда не могла понять этого выражения. Ну кто же хранит слова в кармане? Обычно в голове. Или я ошибаюсь?
Олег молча улыбнулся.
— Ладно уж, — сказала она, — ешь свой борщ, приготовленный несуществующей супругой.
— Я бутербродами сытый, — откликнулся он, предпочтя не заметить упоминание о супруге.
Тина поерзала на сиденье и уточнила-таки:
— Так получается, ты развелся, Морозов?
— У кого получается?
— Не хочешь говорить, не говори, — она пожала плечами. — Мне-то что.
— Тебе любопытно, — возразил он, — и я скажу. Ты бы сразу спросила по-человечески, чем вокруг да около ходить!
Она с досадой стукнула чашкой по столу:
— И как же я должна была спросить тебя о семейном положении?
— Вот примерно так, как сейчас.
Он сохранял серьезное выражение лица, но разговор ему очень нравился. Наконец-то она ожила, наконец-то расслабилась, и ее раздражение, насмешливость выглядели намного приятней, чем давешняя холодная любезность.
— Ладно, Морозов, — нетерпеливо заговорила Тина, — мне на самом деле любопытно. Ты был женат?
— Нет.
— Что, ни разу? — округлила она глаза.
И тут же вспомнила бабку из квартиры на улице Лунной.
Развеселилась, дура! А он, между прочим, тебя бросил буквально у алтаря, чтобы через неделю другую под венец поволочь! Вот потому ни разу и женат не был, что та — другая! — убилась накануне свадьбы. От такого любой умом тронется и уж наверняка про женитьбу больше и не задумается никогда.