С другой стороны, хорошо, что они не догадались поймать макаку!
Зажигательная мелодия, вырвавшись из радио, ударила по барабанным перепонкам.
— А нельзя ли потише? — покосилась Тина на водителя, молодого парня в кожаной куртке.
И вдруг через его плечо взглядом уперлась в московские улицы. Ни фига себе, сказала бы Ксюшка. Они уже давно оставили позади аэропорт, и автомагистраль кончилась, превратившись в суматошные переулки, а Тина даже не заметила. Не заметила, вот как! А в городе вовсю хозяйничала весна!
Разгуливал бродяга-апрель в стоптанных, хлипких ботинках, откуда били ручьи, в дырявом балахоне, откуда сыпалась на деревья зеленая крошка, с мокрым чубом, с которого срывалась звонкая капель.
— …Это классная песня, — возмущенно бубнил между тем водитель, — щас сами послушаете, а потом я ваще могу вырубить, и едьте в тишине!
— Вы тогда не ворчите, — весело сказала Тина, — а то я эту классную песню и не услышу!
— А мы слышим, — сообщила с заднего сиденья Ксюшка, припав к колонке.
— Лично я не слышу, я оглох, — сказал Сашка.
«В твои глаза пришла весна, — вдруг выпрыгнул из бесшабашной мелодии хрипловатый, но приятный голос, — чужим теплом твой сон согрет». Тина насторожилась почему-то.
В полном смятении она уставилась на замолчавший приемник.
Это были его стихи, и… одновременно — не его. Черт, и почему она так плохо разбирается в стихах, окончила бы филологический, изучила бы поэтические принципы — или как там они называются?
Его слова-то! Не все, но многие, целые фразы, целые куски, выдернутые с газетной полосы тринадцатилетней давности.
— Это кто пел? — догадалась все-таки спросить она у водителя.
— Понравилось? — уточнил он, словно сам только что томно выдыхал в микрофон, — группа «Скифы», молодые совсем ребята, а вон какой хит забацали, правда, это их первый альбом, еще неизвестно, че потом…
— Извините, — перебила Тина, — мне нужно позвонить.
— Мам, ты папе? — подпрыгнула Ксюшка. — Мам, ну не говори ему пока, не расстраивай.
— Нет, я не папе. Остановитесь, пожалуйста, возле Макдональдса. И подождите нас, мы скоро.
Вручив Сашке с Ксюшкой по мороженому, Тина отошла в самый тихий угол и, бдительно наблюдая за детьми, на ощупь вытянула из сумки телефон.
Так, записная книжка, вот она.
Черт, где же он был, номер его мобильника? Неужели стерла? Впечатлительная идиотка! Только барышни шестнадцати лет демонстративно сжигают страницы с номерами телефонов бывших возлюбленных.
Что там с карапузами? Еще не передрались, и слава богу!
Издалека погрозив Ксюшке, которая пыталась взобраться на пластикового клоуна, Тина продолжила поиски.
Есть. Можно себя поздравить.
— Привет, — шепотом сказала она, когда Морозов сердито бухнул в трубку «слушаю».
— Ты? — изумился он. — Я звонил тебе, но…
— Я сменила номер, — быстро пояснила она. Последовательная девушка, ничего не скажешь!
Свой номер поменяла, а морозовский так и не удалила из записной книжки!
— Морозов, ты меня не перебивай, хорошо? Я сейчас кое-что узнала, и тебе обязательно надо… в общем, ты тоже должен знать. Помнишь, я тебя спрашивала про стихи? Ты же писал раньше стихи, правда?
— Ну, — ошарашенно промямлил он.
Она передохнула.
— Вот. Я их запомнила, понимаешь? То есть не их, я прочитала-то всего одно стихотворение, но запомнила. А теперь… Это называется плагиат, и ты просто обязан привлечь их к суду, понимаешь? Я уж не знаю, где они откопали твои стихи тринадцатилетней давности, но факт остается фактом. Я сама только что слышала.
— Что слышала-то?
— Песню. На твои стихи. Они кое-что переделали, но узнать все равно можно! И если ты найдешь хорошего адвоката… Хотя, конечно, у нас с авторским правом беда! Но можно попробовать. А то, что же это получается, какие-то «Скифы»…
— Тина, я понял, понял, — торопливо перебил он, — ты решила, что они у меня украли тексты?
— Да, — прошипела она. — Самым подлым образом!
Он расхохотался.
— Ты должен приехать в Москву и во всем разобраться!
Возмущение прямо-таки перло из нее, и Тина никак не могла говорить спокойно, с яростного шепота резко переходя едва ли не на крик.
— Я никуда не поеду, — сказал Олег.
— Что-что? Я тут распинаюсь, а ему все равно! Это твои стихи, Морозов, можешь сам послушать! Группа «Скифы», первый альбом и пока единственный, купи и убедись!
— Зачем?
— Тютя! У тебя из-под носа тексты тырят, а ты даже приехать не можешь!
— Зачем мне куда-то ехать? — спокойно проговорил Морозов. Тина чуть не захлебнулась возмущением, и тогда он добавил: — Я и так в Москве.
Она помолчала некоторое время. Убедилась, что Ксюшка слезла с клоуна и теперь вполне мирно жует мороженое, а Сашка пытается поделиться своей порцией с Кузей — или Грильдригом. Со стороны это выглядело так, словно ребенок кормит с ложечки собственный рюкзак. Тина тоскливо улыбнулась и подумала, не закончить ли разговор к чертовой бабушке.
— Издеваешься, значит, — хмыкнула, наконец. — Мог бы сразу сказать.
— Ты не спрашивала, — хмыкнул и он и, не сдержавшись все-таки, выпалил: — Ты не отвечала на мои звонки, ты сменила номер, ты уехала из дома, ты ни разу не поинтересовалась вообще, жив ли я!
— А что бы тебе сделалось? — пробурчала она. — По-моему, мы нормально попрощались.
— Только я не хотел прощаться, вот в чем дело, Валентина Викторовна! Насчет текстов можете не беспокоиться больше, это действительно мои старые стихи, слегка подправленные.
— Так ты знал?!
— Я сам их продал. — Он устало вздохнул.
— А почему ты остался в Москве? Из-за этих «Скифов», да? — быстро спросила она.
— Иди к черту, — ответил он, и в трубке зазвучали короткие гудки.
Она несмело улыбнулась. Значит, в Москве. Значит, звонил, и прощаться вовсе не хотел.
Она потом подумает, почему так радуется, а сейчас просто будет радоваться, вот и все.
ГЛАВА 37
ГЛАВА 38
Зажигательная мелодия, вырвавшись из радио, ударила по барабанным перепонкам.
— А нельзя ли потише? — покосилась Тина на водителя, молодого парня в кожаной куртке.
И вдруг через его плечо взглядом уперлась в московские улицы. Ни фига себе, сказала бы Ксюшка. Они уже давно оставили позади аэропорт, и автомагистраль кончилась, превратившись в суматошные переулки, а Тина даже не заметила. Не заметила, вот как! А в городе вовсю хозяйничала весна!
Разгуливал бродяга-апрель в стоптанных, хлипких ботинках, откуда били ручьи, в дырявом балахоне, откуда сыпалась на деревья зеленая крошка, с мокрым чубом, с которого срывалась звонкая капель.
— …Это классная песня, — возмущенно бубнил между тем водитель, — щас сами послушаете, а потом я ваще могу вырубить, и едьте в тишине!
— Вы тогда не ворчите, — весело сказала Тина, — а то я эту классную песню и не услышу!
— А мы слышим, — сообщила с заднего сиденья Ксюшка, припав к колонке.
— Лично я не слышу, я оглох, — сказал Сашка.
«В твои глаза пришла весна, — вдруг выпрыгнул из бесшабашной мелодии хрипловатый, но приятный голос, — чужим теплом твой сон согрет». Тина насторожилась почему-то.
Что же это, а? Слова, вылетающие из приемника, знакомой тоской ложились на сердце, знакомым трепетом заставили дрогнуть пальцы. Что это, что?
…И ты, должно быть, влюблена.
А я? А я, должно быть, нет.
В твои глаза пришла весна —
Чужая ночь открыла окна,
И ты совсем уже пьяна,
А я? А я с похмелья дохну.
Как будто она узнала в толпе силуэт, и размах плеч показался похожим, и походка была его. А решившись окликнуть, Тина увидела чужое лицо.
В твои глаза пришла весна —
Чужой рукой поставлен зуммер,
И ты немножечко больна
А я? А я немножко умер.
В полном смятении она уставилась на замолчавший приемник.
Это были его стихи, и… одновременно — не его. Черт, и почему она так плохо разбирается в стихах, окончила бы филологический, изучила бы поэтические принципы — или как там они называются?
Его слова-то! Не все, но многие, целые фразы, целые куски, выдернутые с газетной полосы тринадцатилетней давности.
— Это кто пел? — догадалась все-таки спросить она у водителя.
— Понравилось? — уточнил он, словно сам только что томно выдыхал в микрофон, — группа «Скифы», молодые совсем ребята, а вон какой хит забацали, правда, это их первый альбом, еще неизвестно, че потом…
— Извините, — перебила Тина, — мне нужно позвонить.
— Мам, ты папе? — подпрыгнула Ксюшка. — Мам, ну не говори ему пока, не расстраивай.
— Нет, я не папе. Остановитесь, пожалуйста, возле Макдональдса. И подождите нас, мы скоро.
Вручив Сашке с Ксюшкой по мороженому, Тина отошла в самый тихий угол и, бдительно наблюдая за детьми, на ощупь вытянула из сумки телефон.
Так, записная книжка, вот она.
Черт, где же он был, номер его мобильника? Неужели стерла? Впечатлительная идиотка! Только барышни шестнадцати лет демонстративно сжигают страницы с номерами телефонов бывших возлюбленных.
Что там с карапузами? Еще не передрались, и слава богу!
Издалека погрозив Ксюшке, которая пыталась взобраться на пластикового клоуна, Тина продолжила поиски.
Есть. Можно себя поздравить.
— Привет, — шепотом сказала она, когда Морозов сердито бухнул в трубку «слушаю».
— Ты? — изумился он. — Я звонил тебе, но…
— Я сменила номер, — быстро пояснила она. Последовательная девушка, ничего не скажешь!
Свой номер поменяла, а морозовский так и не удалила из записной книжки!
— Морозов, ты меня не перебивай, хорошо? Я сейчас кое-что узнала, и тебе обязательно надо… в общем, ты тоже должен знать. Помнишь, я тебя спрашивала про стихи? Ты же писал раньше стихи, правда?
— Ну, — ошарашенно промямлил он.
Она передохнула.
— Вот. Я их запомнила, понимаешь? То есть не их, я прочитала-то всего одно стихотворение, но запомнила. А теперь… Это называется плагиат, и ты просто обязан привлечь их к суду, понимаешь? Я уж не знаю, где они откопали твои стихи тринадцатилетней давности, но факт остается фактом. Я сама только что слышала.
— Что слышала-то?
— Песню. На твои стихи. Они кое-что переделали, но узнать все равно можно! И если ты найдешь хорошего адвоката… Хотя, конечно, у нас с авторским правом беда! Но можно попробовать. А то, что же это получается, какие-то «Скифы»…
— Тина, я понял, понял, — торопливо перебил он, — ты решила, что они у меня украли тексты?
— Да, — прошипела она. — Самым подлым образом!
Он расхохотался.
— Ты должен приехать в Москву и во всем разобраться!
Возмущение прямо-таки перло из нее, и Тина никак не могла говорить спокойно, с яростного шепота резко переходя едва ли не на крик.
— Я никуда не поеду, — сказал Олег.
— Что-что? Я тут распинаюсь, а ему все равно! Это твои стихи, Морозов, можешь сам послушать! Группа «Скифы», первый альбом и пока единственный, купи и убедись!
— Зачем?
— Тютя! У тебя из-под носа тексты тырят, а ты даже приехать не можешь!
— Зачем мне куда-то ехать? — спокойно проговорил Морозов. Тина чуть не захлебнулась возмущением, и тогда он добавил: — Я и так в Москве.
Она помолчала некоторое время. Убедилась, что Ксюшка слезла с клоуна и теперь вполне мирно жует мороженое, а Сашка пытается поделиться своей порцией с Кузей — или Грильдригом. Со стороны это выглядело так, словно ребенок кормит с ложечки собственный рюкзак. Тина тоскливо улыбнулась и подумала, не закончить ли разговор к чертовой бабушке.
— Издеваешься, значит, — хмыкнула, наконец. — Мог бы сразу сказать.
— Ты не спрашивала, — хмыкнул и он и, не сдержавшись все-таки, выпалил: — Ты не отвечала на мои звонки, ты сменила номер, ты уехала из дома, ты ни разу не поинтересовалась вообще, жив ли я!
— А что бы тебе сделалось? — пробурчала она. — По-моему, мы нормально попрощались.
— Только я не хотел прощаться, вот в чем дело, Валентина Викторовна! Насчет текстов можете не беспокоиться больше, это действительно мои старые стихи, слегка подправленные.
— Так ты знал?!
— Я сам их продал. — Он устало вздохнул.
— А почему ты остался в Москве? Из-за этих «Скифов», да? — быстро спросила она.
— Иди к черту, — ответил он, и в трубке зазвучали короткие гудки.
Она несмело улыбнулась. Значит, в Москве. Значит, звонил, и прощаться вовсе не хотел.
Она потом подумает, почему так радуется, а сейчас просто будет радоваться, вот и все.
ГЛАВА 37
Он жил без нее много лет и получал удовольствие от жизни. Правда, для этого ему пришлось измениться, сломить в себе многое — черты ли характера, взгляды или просто привычки. То был инстинкт самозащиты, ведь остаться прежним значило бы продолжать любить ее. А поверить в то, что любовь однажды закончится, пройдет, было невозможно. Поэтому Олегу пришлось избавляться от самого себя, впустившего в сердце боль.
Ему достаточно быстро удалось приноровиться к себе — обновленному. В конце концов, он всегда любил жизнь. Люди в большинстве своем не приводили его в восторг, но и дикого раздражения не вызывали, просто с ними было скучно. Ему хватало того, чем он владел: клавиатура, удобное кресло, тихий дом, где время от времени раздавался женский смех.
Он был вполне счастлив.
И мог бы снова стать счастливым после той встречи в ресторане у Китай-города… Но почему-то не стал.
В первый вечер он казнил себя, что ушел. Надо было остаться, поговорить, напомнить о часах, проведенных вместе. Ведь они незабываемы, эти часы, и к чему все усложнять, если их тела так понимают друг друга? Нельзя резать по живому, а они это сделали!
На второй вечер Олег дозрел до звонка и, выпив две бутылки водки, подготовил убедительную речь. Главным образом она сводилась к тому, что отказывать себе в удовольствии — глупо. Но Тина отключила сотовый, и речь осталась непроизнесенной.
На следующее утро он умирал с похмелья. А к вечеру решил во что бы то ни стало отыскать ее и предложить ей стать любовниками. А что? Вполне нормальная форма общения между взрослыми людьми. Они же на самом деле любовники, — то есть, были ими! — и, черт возьми, в этом нет ничего зазорного! Он должен убедить ее!
Иначе он просто сойдет с ума.
Вот эта последняя мысль и остановила его.
А, собственно, почему он должен сходить с ума? Он прекрасно обходился без нее все эти годы, спору нет, она — лучшая из женщин, но это еще не повод, чтобы потеряв ее, потерять и себя.
Он снова напился, запутавшись в своих рассуждениях.
На следующий день была встреча с редактором, ставшим за несколько лет если не другом, то достаточно близким приятелем. Он был приличным пройдохой, этот приятель, и хорошо разбирался в людях, иначе не продержался бы в своем бизнесе ни минуты.
Во время беседы с ним Олег обдумывал свою близость к безумию, и в конце концов редактор насторожился:
— Старик, да что с тобой сегодня?
— Обдумываю новый сюжет, — спустя минуту нашелся Морозов.
— Да? — не поверил тот. — Любовного романа, что ли?
— Почему?
— Потому что у тебя взгляд мечтательный, как у курсистки! — объяснил проницательный приятель. — Извини, но это меня уже достало! Я тебе ни слова не сказал, когда ты смылся с презентации, я тебе ни слова не сказал, когда ты опоздал на встречу на два часа! На два, Олег! А как ты обошелся с Григорьевым?! Такое впечатление, что ты его в упор не видел, а музыку, между прочим, он заказывает!.. Слушай, с этим надо что-то делать! Ну, была бы у тебя семья, я бы понял! Тут корячишься целыми днями, а дома жена пилит, у тещи климакс, у дочери вон — любовь до гроба, и она по этому поводу целый день истерики закатывает! У тебя тоже любовь, что ли?
Олег, не особо вдумываясь, кивнул. Потом возмутился:
— Да иди ты к черту! Какая любовь!
— Нет, правда, а что тогда? — Редактор смотрел испытующе. — Ты, может, жениться надумал, а? Предсвадебный синдром у тебя, может?
— Похмельный у меня синдром! — выкрикнул Морозов. — Ну, может человек раз в жизни напиться? Ну, два раза? Имею право!
— А причины? — деловито уточнил приятель.
— Да обыкновенные, господи, — устало вздохнул Олег, прислушиваясь к своим словам как будто со стороны. — Не жениться я собрался, а наоборот как раз. Типа развелся… Старая история, понимаешь?
Вот опять случайно встретились, и того… не срослось.
О как! Практически на подростковом сленге заговорил. И лицо сделал соответственное. Мол, обидно, конечно, что с этой телкой не получилось, но щас встряхнусь, побегу за новой.
— Да, — вздохнул сентиментально несентиментальный редактор, — старая любовь не ржавеет. А что не срослось-то у вас?
Олег фыркнул.
— Да у нее муж, дети. А я, сам знаешь, вообще не подарок. Да и на фига мне этот геморрой?
— А в чем тогда проблема? — лениво спросил тот, не ожидая, в общем, ответа.
Но он ошибся. Следующие сорок минут — редактор сверял по часам, — известный писатель, молчун и флегматик, рассказывал о женщине, путаясь в словах и деепричастных оборотах. Понять что-либо в его пространных речах было проблематично, и неблагодарный слушатель только вздыхал, косясь на часы.
— Тебе жениться надо, — резюмировал он, когда Олег наконец замолк.
— На ней? — испугался Морозов.
— На ней не надо, — со знанием жизни заверил редактор, — по любви женятся только идиоты!
— По какой любви? Иди к черту, — беспомощно огрызнулся писатель.
Редактор раздраженно полистал какие-то записи.
— Старик, это здорово, конечно, что ты билет поменял и еще на недельку остался, только я-то думал, ты о карьере печешься, — он вздохнул. — Ты свои проблемы решай, Олежек, решай. Я тебе как старший товарищ говорю — женись! Супруга, дети, ясли с горшком, то да се, отвалится эта барышня сама собой. Иначе крышка тебе.
Смирившись с тем, что толку от деловой встречи все равно не будет, редактор попрощался и пошел к выходу. Олег двинулся за ним.
К обеду он был в Отрадном, где жил еще один московский приятель. Тот, что помог ему пристроить стихи. Дело опять закончилось пьянством. А поздно вечером трясущимися руками Олег набрал домашний номер Тины.
Трубку взяла ее мать, Морозова она, к счастью, не узнала, но вежливо доложила, что дочка уехала отдыхать.
Вот тогда он разозлился по-настоящему. Он покажет ей отдых! Вот только она вернется, он сию же минуту объяснит ей, что она не имеет никакого права так его мучить!..
Наутро, протрезвев, он вспомнил, что русская традиция знает два способа утопить горе: в водке и в работе. В водке у него как-то не очень получалось, оставалось попробовать работу.
Это получилось лучше. Он много писал, к тому же благодаря приятелю, живущему в Отрадном, у него появилось новое развлечение — торчать в студии звукозаписи, где неблагодарные композитор и продюсер кромсали его тексты, приближая их к попсе. В общем, Морозову было наплевать на это, но он играл роль непризнанного гения, сражающегося до последней капли крови за каждое слово в своем шедевре.
За этим занятием его и застал звонок Тины. Он сам не понял, как так вышло, что он послал ее к черту. А бросив трубку, подумал: наверное, он дошел-таки до ручки и весь их разговор — лишь плод его больной фантазии.
Тем не менее, он уехал из студии в гостиницу. В номере сел в кресло и стал ждать. Он не сомневался, что она придет. И она пришла. Точнее, ворвалась в номер, когда за окном уже стемнело и он совсем было отчаялся.
— Я жутко устала, — не здороваясь, сказала Тина. — У тебя есть что-нибудь пожевать, а?
— Ты загорела, — пробормотал он обескураженно, — тебе очень идет.
Он не был готов, оказывается. Оказывается, он позабыл, как она красива… А от солнечных ласк сделалась еще красивей. Изумрудно-золотые глаза — словно еловую хвою сбрызнули медом, словно молодой одуванчик прячется в листьях жасмина, словно миндальный орешек наполовину расколот.
Можно умом тронуться, подумал Олег.
А губы… Они горели, вычерченные алым на нежном шоколаде.
— Что ты так смотришь? — испуганно прозвучал ее голос.
— Я соскучился, — понял он, наконец-то. Жутко соскучился.
Она смущенно отвернулась.
Она пришла сюда только потому, что решила, будто все предельно ясно. Секс, и точка на этом. Нормально. Сойдет. Главное — не слишком откровенничать, обходиться без нежностей и мимолетных признаний. Похоже на правило девушек легкого поведения: «Не целоваться в губы».
От поцелуев отказаться она, пожалуй, не готова. Но дистанцию можно соблюсти. Еще на пороге его номера она была уверена в этом.
Но вырвалось все-таки:
— Я тоже скучала.
Нет, с этим надо что-то делать! Непринужденная светская болтовня — вот что должно спасти их обоих. А дальше по плану — шампанское, свечи, дорога к постели. И никаких сожалений, и никаких сомнений, и ничего, кроме… да, секса.
Она не поворачивалась, давая ему время прийти в себя и отступить на безопасную отмель.
— Отчего ты устала? — вежливо осведомился Олег.
— Тушканчика пристраивала, — сообщила она. — Так у тебя есть пожевать что-нибудь?
— Есть, конечно, — он потянулся к телефону, чтобы сделать заказ.
Тушканчик, стало быть. Ну и кто из них сбрендил?
— Ксюшка с Сашкой решили, что им необходима собака или хотя бы кто-то помельче, — пояснила Тина в ответ на его вопросительный взгляд. — Привезли тушканчика. Представляешь?
— С трудом, — рассмеялся он, — а почему ты собаку не разрешаешь?
— У Ефимыча аллергия, — нахмурилась она.
В дверь постучали, и спустя минуту, дождавшись, пока официант уйдет, Тина набросилась на еду.
— Зачем ты номер телефона сменила? — спросил Олег.
Она пожала плечами.
— А зачем пришла?
Она снова пожала плечами.
— Ну, а что-нибудь вообще ты знаешь? — развеселился он.
— Знаю. Тушканчик в безопасности. Правда, Сашка с Ксюшкой ревели весь вечер, пока не заснули.
Морозов почесал в затылке.
— Купи попугая, у него нет шерсти.
— У него перья.
— Тогда черепаху. Или…
Она стукнула вилкой по столу.
— Морозов, прекрати делать вид, что тебя интересуют проблемы моих детей! Это вовсе не обязательно. Я пришла, ты ведь этого хотел? Ты послал меня к черту, я сюда и пришла!
Он уперся взглядом в ее лицо, насмешливое и жалобное одновременно.
— Что ж, добро пожаловать в преисподнюю!
— Морозов!..
— Ты — молодец, Тина, ты видишь людей насквозь и точно знаешь, что ими движет! Умница! Тонкий психолог! Давай доедай свой ужин и проваливай!
— Что-о?!
— Что слышала! Мне плевать на твоих детей, мне плевать на тебя, я лишь хотел потрахаться в свое удовольствие! Но для этого подойдет и гостиничная шлюха, так что в твоих услугах я не нуждаюсь!
Она закрыла лицо ладонями.
— Олег. Олег, я не то хотела сказать.
— Именно это! Знаешь, я и сам так думал. Мы ведь славно проводили время, да? За исключением того, что иногда я чувствовал себя жалким воришкой, а ты — ты как будто все время оглядывалась, так, Тина?
— Это происходит со всеми любовниками, — прошептала она. — Я ведь замужем, Олег, у меня…
— Я знаю, дети!
— Тогда зачем ты остался, черт тебя подери?! И дальше продолжать эти гребаные игры в прятки? Тебя это заводит, да? Запретный плод сладок?
Он кивнул.
— Я тоже думал об этом, да что толку, Тина? Тут можно голову сломать…
— А голова в этом деле мало помогает! — перебила она. — Зато другие части тела…
Он перегнулся через стол и, схватив ее за отвороты пиджака, больно встряхнул. Тина охнула.
— Ты что?!
— Я тебя ненавижу! Сколько можно врать?
— Это я тебя ненавижу, урод! Психопат! Пошел вон!
— Я уйду, — кивнул он, и внезапно успокоился, — я могу уйти, и ты можешь уйти, а потом мы снова будем обманывать самих себя, так?
— «Так?», — злобно передразнила она, — «так или не так?» Убери свои руки от меня! Выметайся отсюда, понял?!
Он быстро пересек комнату и хлопнул дверью. Тина всхлипнула, потом зарыдала в голос, смутно надеясь, что он стоит под дверью и сейчас обязательно вернется, измученный чувством вины.
Так и вышло. Однако вины он не испытывал. Только горечь и растерянность. Но он постарался скрыть их и заговорил спокойно:
— Ты меня выгнала из моего же номера. Не стыдно?
— А ты меня довел до слез. Извиняться будешь?
— И не подумаю.
— Тогда я пошла.
— Счастливо.
— И больше не звони мне.
— И не буду!
Подбоченясь, она ждала, пока он догадается уйти с дороги. Морозов как ни в чем не бывало насвистывал, прислонившись к двери.
— Ну и дурак! — восхитилась Тина.
— Я тебя люблю, — подтверждая диагноз, сказал он.
И обнял ее.
— Не говори глупостей, — устало проговорила она, — я не шестнадцатилетняя девочка, не нужно красивых слов, чтобы затащить меня в койку.
— Ох, ну какая же ты дура, — сокрушенно выдохнул он, прижав ее поплотней, — ну какая дура!
А потом он еще что-то говорил, в чем-то пытался убедить, — себя ли, ее? Она не слушала, окунувшись в его тепло, в его запах, позабыв значения слов, потому что его руки сказали ей все, что она хотела узнать.
И все, что узнать боялась.
Ему достаточно быстро удалось приноровиться к себе — обновленному. В конце концов, он всегда любил жизнь. Люди в большинстве своем не приводили его в восторг, но и дикого раздражения не вызывали, просто с ними было скучно. Ему хватало того, чем он владел: клавиатура, удобное кресло, тихий дом, где время от времени раздавался женский смех.
Он был вполне счастлив.
И мог бы снова стать счастливым после той встречи в ресторане у Китай-города… Но почему-то не стал.
В первый вечер он казнил себя, что ушел. Надо было остаться, поговорить, напомнить о часах, проведенных вместе. Ведь они незабываемы, эти часы, и к чему все усложнять, если их тела так понимают друг друга? Нельзя резать по живому, а они это сделали!
На второй вечер Олег дозрел до звонка и, выпив две бутылки водки, подготовил убедительную речь. Главным образом она сводилась к тому, что отказывать себе в удовольствии — глупо. Но Тина отключила сотовый, и речь осталась непроизнесенной.
На следующее утро он умирал с похмелья. А к вечеру решил во что бы то ни стало отыскать ее и предложить ей стать любовниками. А что? Вполне нормальная форма общения между взрослыми людьми. Они же на самом деле любовники, — то есть, были ими! — и, черт возьми, в этом нет ничего зазорного! Он должен убедить ее!
Иначе он просто сойдет с ума.
Вот эта последняя мысль и остановила его.
А, собственно, почему он должен сходить с ума? Он прекрасно обходился без нее все эти годы, спору нет, она — лучшая из женщин, но это еще не повод, чтобы потеряв ее, потерять и себя.
Он снова напился, запутавшись в своих рассуждениях.
На следующий день была встреча с редактором, ставшим за несколько лет если не другом, то достаточно близким приятелем. Он был приличным пройдохой, этот приятель, и хорошо разбирался в людях, иначе не продержался бы в своем бизнесе ни минуты.
Во время беседы с ним Олег обдумывал свою близость к безумию, и в конце концов редактор насторожился:
— Старик, да что с тобой сегодня?
— Обдумываю новый сюжет, — спустя минуту нашелся Морозов.
— Да? — не поверил тот. — Любовного романа, что ли?
— Почему?
— Потому что у тебя взгляд мечтательный, как у курсистки! — объяснил проницательный приятель. — Извини, но это меня уже достало! Я тебе ни слова не сказал, когда ты смылся с презентации, я тебе ни слова не сказал, когда ты опоздал на встречу на два часа! На два, Олег! А как ты обошелся с Григорьевым?! Такое впечатление, что ты его в упор не видел, а музыку, между прочим, он заказывает!.. Слушай, с этим надо что-то делать! Ну, была бы у тебя семья, я бы понял! Тут корячишься целыми днями, а дома жена пилит, у тещи климакс, у дочери вон — любовь до гроба, и она по этому поводу целый день истерики закатывает! У тебя тоже любовь, что ли?
Олег, не особо вдумываясь, кивнул. Потом возмутился:
— Да иди ты к черту! Какая любовь!
— Нет, правда, а что тогда? — Редактор смотрел испытующе. — Ты, может, жениться надумал, а? Предсвадебный синдром у тебя, может?
— Похмельный у меня синдром! — выкрикнул Морозов. — Ну, может человек раз в жизни напиться? Ну, два раза? Имею право!
— А причины? — деловито уточнил приятель.
— Да обыкновенные, господи, — устало вздохнул Олег, прислушиваясь к своим словам как будто со стороны. — Не жениться я собрался, а наоборот как раз. Типа развелся… Старая история, понимаешь?
Вот опять случайно встретились, и того… не срослось.
О как! Практически на подростковом сленге заговорил. И лицо сделал соответственное. Мол, обидно, конечно, что с этой телкой не получилось, но щас встряхнусь, побегу за новой.
— Да, — вздохнул сентиментально несентиментальный редактор, — старая любовь не ржавеет. А что не срослось-то у вас?
Олег фыркнул.
— Да у нее муж, дети. А я, сам знаешь, вообще не подарок. Да и на фига мне этот геморрой?
— А в чем тогда проблема? — лениво спросил тот, не ожидая, в общем, ответа.
Но он ошибся. Следующие сорок минут — редактор сверял по часам, — известный писатель, молчун и флегматик, рассказывал о женщине, путаясь в словах и деепричастных оборотах. Понять что-либо в его пространных речах было проблематично, и неблагодарный слушатель только вздыхал, косясь на часы.
— Тебе жениться надо, — резюмировал он, когда Олег наконец замолк.
— На ней? — испугался Морозов.
— На ней не надо, — со знанием жизни заверил редактор, — по любви женятся только идиоты!
— По какой любви? Иди к черту, — беспомощно огрызнулся писатель.
Редактор раздраженно полистал какие-то записи.
— Старик, это здорово, конечно, что ты билет поменял и еще на недельку остался, только я-то думал, ты о карьере печешься, — он вздохнул. — Ты свои проблемы решай, Олежек, решай. Я тебе как старший товарищ говорю — женись! Супруга, дети, ясли с горшком, то да се, отвалится эта барышня сама собой. Иначе крышка тебе.
Смирившись с тем, что толку от деловой встречи все равно не будет, редактор попрощался и пошел к выходу. Олег двинулся за ним.
К обеду он был в Отрадном, где жил еще один московский приятель. Тот, что помог ему пристроить стихи. Дело опять закончилось пьянством. А поздно вечером трясущимися руками Олег набрал домашний номер Тины.
Трубку взяла ее мать, Морозова она, к счастью, не узнала, но вежливо доложила, что дочка уехала отдыхать.
Вот тогда он разозлился по-настоящему. Он покажет ей отдых! Вот только она вернется, он сию же минуту объяснит ей, что она не имеет никакого права так его мучить!..
Наутро, протрезвев, он вспомнил, что русская традиция знает два способа утопить горе: в водке и в работе. В водке у него как-то не очень получалось, оставалось попробовать работу.
Это получилось лучше. Он много писал, к тому же благодаря приятелю, живущему в Отрадном, у него появилось новое развлечение — торчать в студии звукозаписи, где неблагодарные композитор и продюсер кромсали его тексты, приближая их к попсе. В общем, Морозову было наплевать на это, но он играл роль непризнанного гения, сражающегося до последней капли крови за каждое слово в своем шедевре.
За этим занятием его и застал звонок Тины. Он сам не понял, как так вышло, что он послал ее к черту. А бросив трубку, подумал: наверное, он дошел-таки до ручки и весь их разговор — лишь плод его больной фантазии.
Тем не менее, он уехал из студии в гостиницу. В номере сел в кресло и стал ждать. Он не сомневался, что она придет. И она пришла. Точнее, ворвалась в номер, когда за окном уже стемнело и он совсем было отчаялся.
— Я жутко устала, — не здороваясь, сказала Тина. — У тебя есть что-нибудь пожевать, а?
— Ты загорела, — пробормотал он обескураженно, — тебе очень идет.
Он не был готов, оказывается. Оказывается, он позабыл, как она красива… А от солнечных ласк сделалась еще красивей. Изумрудно-золотые глаза — словно еловую хвою сбрызнули медом, словно молодой одуванчик прячется в листьях жасмина, словно миндальный орешек наполовину расколот.
Можно умом тронуться, подумал Олег.
А губы… Они горели, вычерченные алым на нежном шоколаде.
— Что ты так смотришь? — испуганно прозвучал ее голос.
— Я соскучился, — понял он, наконец-то. Жутко соскучился.
Она смущенно отвернулась.
Она пришла сюда только потому, что решила, будто все предельно ясно. Секс, и точка на этом. Нормально. Сойдет. Главное — не слишком откровенничать, обходиться без нежностей и мимолетных признаний. Похоже на правило девушек легкого поведения: «Не целоваться в губы».
От поцелуев отказаться она, пожалуй, не готова. Но дистанцию можно соблюсти. Еще на пороге его номера она была уверена в этом.
Но вырвалось все-таки:
— Я тоже скучала.
Нет, с этим надо что-то делать! Непринужденная светская болтовня — вот что должно спасти их обоих. А дальше по плану — шампанское, свечи, дорога к постели. И никаких сожалений, и никаких сомнений, и ничего, кроме… да, секса.
Она не поворачивалась, давая ему время прийти в себя и отступить на безопасную отмель.
— Отчего ты устала? — вежливо осведомился Олег.
— Тушканчика пристраивала, — сообщила она. — Так у тебя есть пожевать что-нибудь?
— Есть, конечно, — он потянулся к телефону, чтобы сделать заказ.
Тушканчик, стало быть. Ну и кто из них сбрендил?
— Ксюшка с Сашкой решили, что им необходима собака или хотя бы кто-то помельче, — пояснила Тина в ответ на его вопросительный взгляд. — Привезли тушканчика. Представляешь?
— С трудом, — рассмеялся он, — а почему ты собаку не разрешаешь?
— У Ефимыча аллергия, — нахмурилась она.
В дверь постучали, и спустя минуту, дождавшись, пока официант уйдет, Тина набросилась на еду.
— Зачем ты номер телефона сменила? — спросил Олег.
Она пожала плечами.
— А зачем пришла?
Она снова пожала плечами.
— Ну, а что-нибудь вообще ты знаешь? — развеселился он.
— Знаю. Тушканчик в безопасности. Правда, Сашка с Ксюшкой ревели весь вечер, пока не заснули.
Морозов почесал в затылке.
— Купи попугая, у него нет шерсти.
— У него перья.
— Тогда черепаху. Или…
Она стукнула вилкой по столу.
— Морозов, прекрати делать вид, что тебя интересуют проблемы моих детей! Это вовсе не обязательно. Я пришла, ты ведь этого хотел? Ты послал меня к черту, я сюда и пришла!
Он уперся взглядом в ее лицо, насмешливое и жалобное одновременно.
— Что ж, добро пожаловать в преисподнюю!
— Морозов!..
— Ты — молодец, Тина, ты видишь людей насквозь и точно знаешь, что ими движет! Умница! Тонкий психолог! Давай доедай свой ужин и проваливай!
— Что-о?!
— Что слышала! Мне плевать на твоих детей, мне плевать на тебя, я лишь хотел потрахаться в свое удовольствие! Но для этого подойдет и гостиничная шлюха, так что в твоих услугах я не нуждаюсь!
Она закрыла лицо ладонями.
— Олег. Олег, я не то хотела сказать.
— Именно это! Знаешь, я и сам так думал. Мы ведь славно проводили время, да? За исключением того, что иногда я чувствовал себя жалким воришкой, а ты — ты как будто все время оглядывалась, так, Тина?
— Это происходит со всеми любовниками, — прошептала она. — Я ведь замужем, Олег, у меня…
— Я знаю, дети!
— Тогда зачем ты остался, черт тебя подери?! И дальше продолжать эти гребаные игры в прятки? Тебя это заводит, да? Запретный плод сладок?
Он кивнул.
— Я тоже думал об этом, да что толку, Тина? Тут можно голову сломать…
— А голова в этом деле мало помогает! — перебила она. — Зато другие части тела…
Он перегнулся через стол и, схватив ее за отвороты пиджака, больно встряхнул. Тина охнула.
— Ты что?!
— Я тебя ненавижу! Сколько можно врать?
— Это я тебя ненавижу, урод! Психопат! Пошел вон!
— Я уйду, — кивнул он, и внезапно успокоился, — я могу уйти, и ты можешь уйти, а потом мы снова будем обманывать самих себя, так?
— «Так?», — злобно передразнила она, — «так или не так?» Убери свои руки от меня! Выметайся отсюда, понял?!
Он быстро пересек комнату и хлопнул дверью. Тина всхлипнула, потом зарыдала в голос, смутно надеясь, что он стоит под дверью и сейчас обязательно вернется, измученный чувством вины.
Так и вышло. Однако вины он не испытывал. Только горечь и растерянность. Но он постарался скрыть их и заговорил спокойно:
— Ты меня выгнала из моего же номера. Не стыдно?
— А ты меня довел до слез. Извиняться будешь?
— И не подумаю.
— Тогда я пошла.
— Счастливо.
— И больше не звони мне.
— И не буду!
Подбоченясь, она ждала, пока он догадается уйти с дороги. Морозов как ни в чем не бывало насвистывал, прислонившись к двери.
— Ну и дурак! — восхитилась Тина.
— Я тебя люблю, — подтверждая диагноз, сказал он.
И обнял ее.
— Не говори глупостей, — устало проговорила она, — я не шестнадцатилетняя девочка, не нужно красивых слов, чтобы затащить меня в койку.
— Ох, ну какая же ты дура, — сокрушенно выдохнул он, прижав ее поплотней, — ну какая дура!
А потом он еще что-то говорил, в чем-то пытался убедить, — себя ли, ее? Она не слушала, окунувшись в его тепло, в его запах, позабыв значения слов, потому что его руки сказали ей все, что она хотела узнать.
И все, что узнать боялась.
ГЛАВА 38
Сибирское лето — оно как брызги шампанского. Ударяет в голову моментально, но все вокруг остается четким и свежим. Причудливый узор кружевной листвы, густой, нескончаемый аромат яблонь, сочность земли и перина облаков, где уютно дремлет розовощекий, круглолицый малыш по имени солнце.
Знойно без изнурительной духоты. Ярко без ослепительной немощи. Каждый штрих, каждый лепесток можно разглядеть, каждый луч почувствовать, не боясь ожогов.
Вот и закат…
— Любуешься?
Тина вздрогнула, выпустив из пальцев штору.
— Морозов, что ты вечно подкрадываешься?
— Брось, я же топаю, как медведь. Ты просто задумалась, — он подмигнул, — надеюсь, обо мне?
— О ком же еще, — вздохнула она, — Олег, может быть, ты все-таки переедешь?
А что ему оставалось? Переедет, никуда не денется. Не может же он позволить ей каждую неделю летать сюда, за тысячи километров!
Он сбежал в Бердск, впервые услышав от нее «я так не могу больше», сбежал, не увидев другого выхода. Быть может, потому что его и не было. Они не могли остановиться, не могли! И тогда он решил, что их спасет расстояние.
Ведь это так просто, так правильно — разжать руки и выпустить ее, измученную битвой с самой собой. Выкинуть вон ключи от потайной комнаты, в которой никогда — никогда! — нельзя поднять шторы или зажечь свет. Только сидеть вдвоем в сумерках.
Они угнетали, эти прекрасные, немыслимые, бесконечные сумерки.
И он уехал, чтобы дать ей возможность очнуться на рассвете. Он знал, что ей не захочется просыпаться, и его утро тоже не станет солнечным, но все равно придет день — ненужный, одинокий, бесцветный день. Он уехал. Чтобы спустя несколько часов открыть ей дверь своего дома.
— Нет, Морозов, — сказала она тогда, — нет, я и так не могу!
Замкнутый круг. Банальный, порочный, безжалостный, — и ни капли сожаления, что они снова оказались там, внутри него.
Только счастье.
И щепотка горечи.
Наверное, счастье — одно из блюд, вкус которых без этой щепотки не распробовать.
Она стала перелетной птицей. Он занялся продажей дома, чтобы насовсем перебраться в Москву.
— Долго еще, Олег?
— Я думаю, к июлю все закончу. Митька нашел мне квартиру на ВДНХ…
Она рассмеялась и прижалась к нему. Квартира на ВДНХ — это, конечно, прекрасно. А вот если бы… Если бы у них был свой дом, свой собственный, где можно зажечь свет и распахнуть настежь окна?
Он старался не думать об этом. Она думала. Потому что все зависело от нее, вот в чем дело. Значит, ей опять нужно быть сильной, а она не хотела! Она не железная, правда! Она не может все время решать за всех!
И все-таки приходилось думать.
Мужу она причинит боль, матери она принесет разочарование, детей она заставит страдать. У нее нет на это прав, у нее нет на это сил, а он — что же он, не видит, что ли?!
Он видел. И знал, что его ждет. Они будут встречаться, когда выпадет возможность. Скрежеща зубами от бешенства и тоски, он станет ждать ее в квартирке на ВДНХ. Давясь враньем, она станет выбираться из дома или с работы.
Обычная история.
Вон трепыхается на ветру бирка — «любовники».
— Ты закончил? — Тина подняла голову.
Олег писал новый роман, каждый новый кусок которого она с жадностью проглатывала. Словно пыталась найти невысказанную вслух надежду.
А еще они ссорились. И орали друг на друга: «Переключи эту дребедень!», «Зачем ты снова покрошила зелень, я не козел, чтобы щипать травку!», «Не разбрасывай повсюду свои носки!»
Иногда сцеплялись не на жизнь, а на смерть, увлекшись случайным спором о методах воспитания детей.
— Ребенка вообще не нужно воспитывать! — кричала Тина. — Ему нужна только любовь, понимаешь, только любовь! И свобода действий, потому что он такой же человек, как мы!
— Значит, пусть переходит дорогу на красный свет?! — возмущался Морозов. — Значит, пусть играет со спичками и ест руками?!
— О! Да что ж ты такой тупой! Правила — это правила, это как десять заповедей!
— Стало быть, кое-что ребенку нужно объяснять? Кое-чему учить? Кое-что запрещать?!
Терпение иссякало. Они расходились по разным углам, потом летели навстречу друг другу, обещая, что «больше никогда!»
До следующего раза.
Забывшись в пылу спора, они переходили на личности, и темпераментно размахивали руками, и негодующе раздували ноздри.
В этом они были похожи.
Иногда они делали интересные открытия.
Оказалось, что летом она не носит юбок, а предпочитает широченные брюки, размашистые футболки и туфли без каблуков. В таком наряде ее можно было принять за подростка. Волосы она закалывала повыше, но все равно ныла, что жарко, а Олег все равно уговаривал их распустить, «потому что красиво!» Готовить она не любила, во всяком случае, говорила, что не любит, но время от времени у него под носом — чуть ли не на клавиатуре! — возникала тарелка с борщом или жареной картошкой. Когда им хотелось изысков, они заказывали такси в Новосибирск и шлялись по ресторанам.
В ресторанах ее иногда приглашали танцевать. Она смотрела на него сквозь ресницы, поддразнивая, и каждый раз отказывалась. Олег вздыхал с облегчением, но потом некоторое время косился недоверчиво. Когда она уставала или была расстроена, он разгадывал легкие слезы в глазах, где пропадал медовый свет и только влажная листва дрожала вокруг зрачков. Иногда она отталкивала его руки, капризно вертела головой, даже требовала, чтобы он «оставил ее одну». Упиться страданием, вот зачем. Случалось, он соглашался, и маялся потом в соседней комнате от неопределенности и дурацких женских причуд.
Когда она читала, каждая фраза отражалась в ее лице и он забавлялся, угадывая сто раз из ста, что она держит в руках.
Когда он писал, лицо его теряло сосредоточенность линий и выглядело расслабленным, невнятным, как у ребенка. Она видела изредка то же выражение, ловя его взгляд на себе. Когда он думал, что смотрит на нее незаметно.
Знойно без изнурительной духоты. Ярко без ослепительной немощи. Каждый штрих, каждый лепесток можно разглядеть, каждый луч почувствовать, не боясь ожогов.
Вот и закат…
— Любуешься?
Тина вздрогнула, выпустив из пальцев штору.
— Морозов, что ты вечно подкрадываешься?
— Брось, я же топаю, как медведь. Ты просто задумалась, — он подмигнул, — надеюсь, обо мне?
— О ком же еще, — вздохнула она, — Олег, может быть, ты все-таки переедешь?
А что ему оставалось? Переедет, никуда не денется. Не может же он позволить ей каждую неделю летать сюда, за тысячи километров!
Он сбежал в Бердск, впервые услышав от нее «я так не могу больше», сбежал, не увидев другого выхода. Быть может, потому что его и не было. Они не могли остановиться, не могли! И тогда он решил, что их спасет расстояние.
Ведь это так просто, так правильно — разжать руки и выпустить ее, измученную битвой с самой собой. Выкинуть вон ключи от потайной комнаты, в которой никогда — никогда! — нельзя поднять шторы или зажечь свет. Только сидеть вдвоем в сумерках.
Они угнетали, эти прекрасные, немыслимые, бесконечные сумерки.
И он уехал, чтобы дать ей возможность очнуться на рассвете. Он знал, что ей не захочется просыпаться, и его утро тоже не станет солнечным, но все равно придет день — ненужный, одинокий, бесцветный день. Он уехал. Чтобы спустя несколько часов открыть ей дверь своего дома.
— Нет, Морозов, — сказала она тогда, — нет, я и так не могу!
Замкнутый круг. Банальный, порочный, безжалостный, — и ни капли сожаления, что они снова оказались там, внутри него.
Только счастье.
И щепотка горечи.
Наверное, счастье — одно из блюд, вкус которых без этой щепотки не распробовать.
Она стала перелетной птицей. Он занялся продажей дома, чтобы насовсем перебраться в Москву.
— Долго еще, Олег?
— Я думаю, к июлю все закончу. Митька нашел мне квартиру на ВДНХ…
Она рассмеялась и прижалась к нему. Квартира на ВДНХ — это, конечно, прекрасно. А вот если бы… Если бы у них был свой дом, свой собственный, где можно зажечь свет и распахнуть настежь окна?
Он старался не думать об этом. Она думала. Потому что все зависело от нее, вот в чем дело. Значит, ей опять нужно быть сильной, а она не хотела! Она не железная, правда! Она не может все время решать за всех!
И все-таки приходилось думать.
Мужу она причинит боль, матери она принесет разочарование, детей она заставит страдать. У нее нет на это прав, у нее нет на это сил, а он — что же он, не видит, что ли?!
Он видел. И знал, что его ждет. Они будут встречаться, когда выпадет возможность. Скрежеща зубами от бешенства и тоски, он станет ждать ее в квартирке на ВДНХ. Давясь враньем, она станет выбираться из дома или с работы.
Обычная история.
Вон трепыхается на ветру бирка — «любовники».
— Ты закончил? — Тина подняла голову.
Олег писал новый роман, каждый новый кусок которого она с жадностью проглатывала. Словно пыталась найти невысказанную вслух надежду.
А еще они ссорились. И орали друг на друга: «Переключи эту дребедень!», «Зачем ты снова покрошила зелень, я не козел, чтобы щипать травку!», «Не разбрасывай повсюду свои носки!»
Иногда сцеплялись не на жизнь, а на смерть, увлекшись случайным спором о методах воспитания детей.
— Ребенка вообще не нужно воспитывать! — кричала Тина. — Ему нужна только любовь, понимаешь, только любовь! И свобода действий, потому что он такой же человек, как мы!
— Значит, пусть переходит дорогу на красный свет?! — возмущался Морозов. — Значит, пусть играет со спичками и ест руками?!
— О! Да что ж ты такой тупой! Правила — это правила, это как десять заповедей!
— Стало быть, кое-что ребенку нужно объяснять? Кое-чему учить? Кое-что запрещать?!
Терпение иссякало. Они расходились по разным углам, потом летели навстречу друг другу, обещая, что «больше никогда!»
До следующего раза.
Забывшись в пылу спора, они переходили на личности, и темпераментно размахивали руками, и негодующе раздували ноздри.
В этом они были похожи.
Иногда они делали интересные открытия.
Оказалось, что летом она не носит юбок, а предпочитает широченные брюки, размашистые футболки и туфли без каблуков. В таком наряде ее можно было принять за подростка. Волосы она закалывала повыше, но все равно ныла, что жарко, а Олег все равно уговаривал их распустить, «потому что красиво!» Готовить она не любила, во всяком случае, говорила, что не любит, но время от времени у него под носом — чуть ли не на клавиатуре! — возникала тарелка с борщом или жареной картошкой. Когда им хотелось изысков, они заказывали такси в Новосибирск и шлялись по ресторанам.
В ресторанах ее иногда приглашали танцевать. Она смотрела на него сквозь ресницы, поддразнивая, и каждый раз отказывалась. Олег вздыхал с облегчением, но потом некоторое время косился недоверчиво. Когда она уставала или была расстроена, он разгадывал легкие слезы в глазах, где пропадал медовый свет и только влажная листва дрожала вокруг зрачков. Иногда она отталкивала его руки, капризно вертела головой, даже требовала, чтобы он «оставил ее одну». Упиться страданием, вот зачем. Случалось, он соглашался, и маялся потом в соседней комнате от неопределенности и дурацких женских причуд.
Когда она читала, каждая фраза отражалась в ее лице и он забавлялся, угадывая сто раз из ста, что она держит в руках.
Когда он писал, лицо его теряло сосредоточенность линий и выглядело расслабленным, невнятным, как у ребенка. Она видела изредка то же выражение, ловя его взгляд на себе. Когда он думал, что смотрит на нее незаметно.