Страница:
Мейседон не очень охотно посмеялся вместе с учёным, он не любил скабрёзностей.
— Ведя пассивное наблюдение за землянами, инопланетяне могут оставаться неузнанными долгое время. Но стоит им перейти к активным действиям, попасть в экстремальные условия, выйти на грань провала, как их скрытая трансцендентность непременно должна проявиться, — продолжал с удовольствием развивать свои идеи Уотсон. — Равно как и земные шпионы непременно проявляют свою трансцендентность в критических ситуациях: бесшумные пистолеты, мгновенно действующие яды, приёмы каратэ, микроподслушивающие устройства, — все пускается в ход для сохранения жизни и достижения цели. Не так ли, полковник? Как бы то ни было, но контрольную программу для установления факта инвазии я разработал, взяв за основу слежение за уровнем мировой трансцендентности. Понимаете ли, в мире непрерывно случаются всякие необычности — чудеса, нелепости, загадочные происшествия и катастрофы. Подобно тому, как существует некий глобальный радиоактивный фон, так существует и фон мировой трансцендентности. Всплески радиоактивности свидетельствуют о катаклизмах — солнечных вспышках, рождении новых и сверхновых звёзд, взрывах ядерных устройств и авариях реакторов. Вспышка трансцендентности косвенно свидетельствует о космическом вторжении. Когда амплитуда такой вспышки превышает некоторый критический уровень, объявляется тревога и начинается активный поиск инопланетян. Надеюсь, вы поняли, в чем суть мимикрии? Никаких инопланетян! Никаких инвазий! Конкретные исполнители ничего не знают об этом, они следят за уровнем мировой трансцендентности, поэтому оперативная часть программы «Инвазия» выглядит вполне солидно и респектабельно. И лишь в критической ситуации…
— Простите, что я перебиваю вас, мистер Уотсон. — Мейседон задумался, формулируя свою мысль. — Ваша идея подмены, точнее, выражение космического вторжения через уровень мировой трансцендентности и практична и весьма элегантна.
Явно паясничая, Уотсон раскланялся. Не обращая внимания на его шутовство, Мейседон продолжал:
— Но для реализации программы надо как-то фиксировать текущий уровень трансцендентности — все эти необычности, чудеса и загадки, которые и действительно иногда случаются в нашей жизни.
— Я же говорил, что эта операция будет проводиться на компьютерах разведцентра ВВС, — скучным голосом напомнил Уотсон. — Информация о трансцендентных событиях будет поступать в компьютер по донесениям всех наших служб социального, биологического и геофизического наблюдения, начиная от метеорологической и кончая полицией и Федеральным бюро. Если что-нибудь интересное засекут лётчики или узрят в свои телескопы астрономы, и это пойдёт на перфокарту. Делается это просто: в форму ежесуточных отчётов станций, пунктов и служб будет введён специальный раздел — трансцендентные явления. Остальное дело техники и нашей прославленной американской деловитости. За деталями обращайтесь к Джону, он лично разрабатывал эту часть оперативной программы.
— Все продумано, слажено и пригнано, — в раздумье констатировал Мейседон.
— Старались, — съязвил Уотсон. Мейседон внимательно взглянул на него.
— Но в таком случае я не понимаю своей роли. Для чего я вам понадобился?
— Ха! — Уотсон сделал такой энергичный жест, что вылупился из простыни, в которую был завернут. — А если этот проклятый компьютер все-таки выдаст сигнал тревоги? Вдруг он все-таки сработает и сообщит, что инопланетяне высадились на нашу старушку планету!
Мейседон задумался, немало озадаченный, Уотсон поглядывал на него ехидно и вопросительно.
— Что ж, — проговорил наконец Мейседон, — если компьютер выдаст сигнал тревоги, придётся действовать.
— Браво, полковник! Великолепная идея. Если вас выбросят из окна, то волей-неволей придётся падать, — истина примерно такого же порядка, не так ли?
— С одной оговоркой: падать можно только вниз, а вот действовать можно в очень разных направлениях. — Мейседон погладил свой гладко выскобленный подбородок. — Нельзя ли машинную программу составить таким образом, чтобы тревогу всегда можно было объявить ложной?
Уотсон ухмыльнулся, чем-то очень довольный.
— Примерно такого ответа я и ждал от вас. Небось вспомнили ложные атомные тревоги из-за сбоев компьютеров или из-за того, что радары принимали стаи перелётных птиц за армады советских самолётов? Вы прирождённый провокатор, полковник. Ну-ну, не обижайтесь, я сказал вам это в похвалу, а никак не в осуждение. Я и сам носился с этой провокационной идейкой, но потом уяснил, что не могу принять её по сугубо принципиальным соображениям.
— А именно?
— Неужели не догадываетесь? Вдруг сигнал тревоги соответствует действительности! Инопланетяне на нашей планете вот-вот схватят за горло человечество, а мы спрятались в кусты и хихикаем от радости потому, что удалось запихать в карман лишний десяток тысяч долларов. Нет, на такую подлость я не могу пойти принципиально!
Мейседон смотрел на учёного с изумлением.
— Послушайте, вы, стало быть, все-таки верите, что космическая инвазия может состояться?
— Верю, не верю, разве дело в этом? Дело в принципе! — проворчал Уотсон, поплотнее заворачиваясь в простыню. И вдруг рассердился: — А вы что — не верите? Совсем не верите? Даже самую крошечку?
Учёный даже на пальцах показал эту самую крошечку. Мейседон задумался, хмуря брови, потом медленно признался:
— Пожалуй, если речь идёт о самой крошечке, то верю.
— Вот видите! — Уотсон, очень довольный, завозился в шезлонге, устраиваясь поудобнее, но когда заговорил, в его голосе появились резкие, обиженные нотки. — Программа составлена так, что случайное срабатывание исключено — критический уровень мировой трансцендентности я установил с огромным запасом, в целых четыре сигмы. Вам это говорит о чем-нибудь?
— Говорит.
— Как же можно отказаться от расследования сигнала тревоги? В конце концов это наш долг! Не личный долг, а общечеловеческий, долг перед нашим миром, перед родной планетой… — Заметив выражение скепсиса на лице Мейседона, Уотсон нахмурился и оборвал себя на полуслове. — Не смотрите на меня как на идиота, полковник. Я и сам терпеть не могу слюнтяйской лирики и абстрактного философствования. Но погодите, вот вы влезете в программу по-настоящему и почувствуете, как незаметно начнёт меняться ваша идеологическая платформа. Ведь приходится думать черт его знает о чем, о чем истинные прагматики, вроде нас с вами, никогда не думают по своей воле.
Мейседон задумался, постукивая пальцами по мраморной столешнице низенького, блестящего хромом столика на колёсиках.
— Насколько я понимаю, вас беспокоит возможная огласка?
— Нас, полковник, нас, — саркастически поправил Уотсон. — Именно огласка. Представляете, сколько будет смеха, если тревога окажется ложной или охота на ведьм неудачной? Современного аутодафе нам не миновать!
— Можно, — на секунду задумался Мейседон, — вести расследование по закрытым каналам.
— Каким? — с самым скучным видом уточнил Уотсон.
— ФБР, ЦРУ, полиция! Выбирайте, что вам больше по вкусу.
Учёный затрясся от смеха, простыня снова попыталась соскользнуть с его худых плеч.
— Боже, как вы наивны, полковник! Наши секретные службы оберегают секреты от разведок других государств, но охотно делятся ими с промышленниками, сенаторами, а то и журналистами. Не безвозмездно, конечно. Капитал и наука, биржа и политика, конгресс и разведка переплелись сейчас в такой тесный клубок, что сам Господь Бог не разберётся. В кулуарах администрации говорят, об этом я знаю от Джона, и в этом аспекте я верю ему безусловно, — если хочешь сделать какое-то дело достоянием прессы, постарайся засекретить его как можно глубже. К такой заманчивой тайне сейчас же потянутся десятки тончайших незримых щупалец от множества сильных мира сего, облечённых явной или тайной властью. И если один из них решает, что целесообразна огласка, глубокий секрет через хорошо оплачиваемых подставных лиц будет предан общественному суду, во всяком случае, станет тайной Полишинеля. А программа «Инвазия» — это же лакомый кусочек для оппозиции.
Мейседон надолго задумался, опустив свою красивую голову. Уотсон терпеливо ждал.
— Наше министерство, комитет и штабы вооружённых сил не меньше втянуты в тот финансово-промышленный клубок, о котором вы говорили, — произнёс наконец Мейседон. — Военно-промышленный комплекс, слышали? В тоталитарных социалистических странах им пугают детей. Не вижу особой разницы в том, по какому каналу будет проведена программа — по армейскому или одной из секретных служб.
— Разница есть. — По уверенному тону учёного Мейседон понял, что эта проблема предварительно и очень тщательно обсуждалась. — Армия — механизм гораздо более громоздкий, чем любая из секретных служб. Армия — это миллионы людей, масса разнообразной техники, многие тысячи самых разных больших и малых проблем. Если секретные службы осваивают единицы миллиардов долларов, то вооружённые силы — десятки и сотни. Как и в любой суперорганизации, в армии велик уровень шумов — разных помех, неразберихи, накладок и путаницы. Спрятать в этих дебрях нашу скромную «Инвазию» гораздо проще, чем на хорошо расчищенных пространствах сплошной секретности ФБР или ЦРУ. В Нью-Йорке спрятаться легче, чем в Нью-Арке.
Мейседон кивнул в знак согласия, но было видно, что он отнюдь не расстался со своими сомнениями.
— Мы хорошенько прикроем, закамуфлируем программу, — успокоительно добавил Уотсон. — Назовём нашу организацию службой трансцендентности или как-нибудь в этом роде. Только считанные единицы будут знать её истинные цели.
Мейседон молча кивнул. Ему вдруг припомнилось лицо Рэя Харви с глубокими рублеными морщинами в углах рта и лбу, его тяжёлые могучие длани. Казалось, ему трудно носить свои руки, и, как только подвёртывается благоприятный случай, он отдыхает от этой утомительной каждодневной работы. Когда Харви стоял, руки тяжёлыми плетьми висели в иллюзорном бессилии; опытный глаз однако же непременно замечал, что они готовы к взрывным хлёстким действиям. Когда Харви сидел, кисти тяжело покоились либо на столе, либо на коленях, при этом Рэй не забывал прятать изуродованные многолетней тренировкой указательный и средний пальцы левой руки. Странная штука — человеческий облик и человеческая память! Одни люди запоминаются абрисом лица, другие улыбкой или выражением глаз, третьи фигурой и походкой, а вот вспоминая о Харви, Мейседон всегда мысленно видел его тяжёлые, разработанные, как бы дремлющие кисти рук. Сейчас этот руковоплощенный облик Рэя Харви беспокоил Мейседона не только сам по себе, как таковой, но и по иной, косвенной, тревожащей причине.
— Послушайте, Уотсон! — Мейседон впервые назвал собеседника без «мистера», но не заметил этого. — Кажется, я нашёл выход.
— Откуда и куда?
— Я не шучу, Уотсон. Частный детектив!
ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ
— Ведя пассивное наблюдение за землянами, инопланетяне могут оставаться неузнанными долгое время. Но стоит им перейти к активным действиям, попасть в экстремальные условия, выйти на грань провала, как их скрытая трансцендентность непременно должна проявиться, — продолжал с удовольствием развивать свои идеи Уотсон. — Равно как и земные шпионы непременно проявляют свою трансцендентность в критических ситуациях: бесшумные пистолеты, мгновенно действующие яды, приёмы каратэ, микроподслушивающие устройства, — все пускается в ход для сохранения жизни и достижения цели. Не так ли, полковник? Как бы то ни было, но контрольную программу для установления факта инвазии я разработал, взяв за основу слежение за уровнем мировой трансцендентности. Понимаете ли, в мире непрерывно случаются всякие необычности — чудеса, нелепости, загадочные происшествия и катастрофы. Подобно тому, как существует некий глобальный радиоактивный фон, так существует и фон мировой трансцендентности. Всплески радиоактивности свидетельствуют о катаклизмах — солнечных вспышках, рождении новых и сверхновых звёзд, взрывах ядерных устройств и авариях реакторов. Вспышка трансцендентности косвенно свидетельствует о космическом вторжении. Когда амплитуда такой вспышки превышает некоторый критический уровень, объявляется тревога и начинается активный поиск инопланетян. Надеюсь, вы поняли, в чем суть мимикрии? Никаких инопланетян! Никаких инвазий! Конкретные исполнители ничего не знают об этом, они следят за уровнем мировой трансцендентности, поэтому оперативная часть программы «Инвазия» выглядит вполне солидно и респектабельно. И лишь в критической ситуации…
— Простите, что я перебиваю вас, мистер Уотсон. — Мейседон задумался, формулируя свою мысль. — Ваша идея подмены, точнее, выражение космического вторжения через уровень мировой трансцендентности и практична и весьма элегантна.
Явно паясничая, Уотсон раскланялся. Не обращая внимания на его шутовство, Мейседон продолжал:
— Но для реализации программы надо как-то фиксировать текущий уровень трансцендентности — все эти необычности, чудеса и загадки, которые и действительно иногда случаются в нашей жизни.
— Я же говорил, что эта операция будет проводиться на компьютерах разведцентра ВВС, — скучным голосом напомнил Уотсон. — Информация о трансцендентных событиях будет поступать в компьютер по донесениям всех наших служб социального, биологического и геофизического наблюдения, начиная от метеорологической и кончая полицией и Федеральным бюро. Если что-нибудь интересное засекут лётчики или узрят в свои телескопы астрономы, и это пойдёт на перфокарту. Делается это просто: в форму ежесуточных отчётов станций, пунктов и служб будет введён специальный раздел — трансцендентные явления. Остальное дело техники и нашей прославленной американской деловитости. За деталями обращайтесь к Джону, он лично разрабатывал эту часть оперативной программы.
— Все продумано, слажено и пригнано, — в раздумье констатировал Мейседон.
— Старались, — съязвил Уотсон. Мейседон внимательно взглянул на него.
— Но в таком случае я не понимаю своей роли. Для чего я вам понадобился?
— Ха! — Уотсон сделал такой энергичный жест, что вылупился из простыни, в которую был завернут. — А если этот проклятый компьютер все-таки выдаст сигнал тревоги? Вдруг он все-таки сработает и сообщит, что инопланетяне высадились на нашу старушку планету!
Мейседон задумался, немало озадаченный, Уотсон поглядывал на него ехидно и вопросительно.
— Что ж, — проговорил наконец Мейседон, — если компьютер выдаст сигнал тревоги, придётся действовать.
— Браво, полковник! Великолепная идея. Если вас выбросят из окна, то волей-неволей придётся падать, — истина примерно такого же порядка, не так ли?
— С одной оговоркой: падать можно только вниз, а вот действовать можно в очень разных направлениях. — Мейседон погладил свой гладко выскобленный подбородок. — Нельзя ли машинную программу составить таким образом, чтобы тревогу всегда можно было объявить ложной?
Уотсон ухмыльнулся, чем-то очень довольный.
— Примерно такого ответа я и ждал от вас. Небось вспомнили ложные атомные тревоги из-за сбоев компьютеров или из-за того, что радары принимали стаи перелётных птиц за армады советских самолётов? Вы прирождённый провокатор, полковник. Ну-ну, не обижайтесь, я сказал вам это в похвалу, а никак не в осуждение. Я и сам носился с этой провокационной идейкой, но потом уяснил, что не могу принять её по сугубо принципиальным соображениям.
— А именно?
— Неужели не догадываетесь? Вдруг сигнал тревоги соответствует действительности! Инопланетяне на нашей планете вот-вот схватят за горло человечество, а мы спрятались в кусты и хихикаем от радости потому, что удалось запихать в карман лишний десяток тысяч долларов. Нет, на такую подлость я не могу пойти принципиально!
Мейседон смотрел на учёного с изумлением.
— Послушайте, вы, стало быть, все-таки верите, что космическая инвазия может состояться?
— Верю, не верю, разве дело в этом? Дело в принципе! — проворчал Уотсон, поплотнее заворачиваясь в простыню. И вдруг рассердился: — А вы что — не верите? Совсем не верите? Даже самую крошечку?
Учёный даже на пальцах показал эту самую крошечку. Мейседон задумался, хмуря брови, потом медленно признался:
— Пожалуй, если речь идёт о самой крошечке, то верю.
— Вот видите! — Уотсон, очень довольный, завозился в шезлонге, устраиваясь поудобнее, но когда заговорил, в его голосе появились резкие, обиженные нотки. — Программа составлена так, что случайное срабатывание исключено — критический уровень мировой трансцендентности я установил с огромным запасом, в целых четыре сигмы. Вам это говорит о чем-нибудь?
— Говорит.
— Как же можно отказаться от расследования сигнала тревоги? В конце концов это наш долг! Не личный долг, а общечеловеческий, долг перед нашим миром, перед родной планетой… — Заметив выражение скепсиса на лице Мейседона, Уотсон нахмурился и оборвал себя на полуслове. — Не смотрите на меня как на идиота, полковник. Я и сам терпеть не могу слюнтяйской лирики и абстрактного философствования. Но погодите, вот вы влезете в программу по-настоящему и почувствуете, как незаметно начнёт меняться ваша идеологическая платформа. Ведь приходится думать черт его знает о чем, о чем истинные прагматики, вроде нас с вами, никогда не думают по своей воле.
Мейседон задумался, постукивая пальцами по мраморной столешнице низенького, блестящего хромом столика на колёсиках.
— Насколько я понимаю, вас беспокоит возможная огласка?
— Нас, полковник, нас, — саркастически поправил Уотсон. — Именно огласка. Представляете, сколько будет смеха, если тревога окажется ложной или охота на ведьм неудачной? Современного аутодафе нам не миновать!
— Можно, — на секунду задумался Мейседон, — вести расследование по закрытым каналам.
— Каким? — с самым скучным видом уточнил Уотсон.
— ФБР, ЦРУ, полиция! Выбирайте, что вам больше по вкусу.
Учёный затрясся от смеха, простыня снова попыталась соскользнуть с его худых плеч.
— Боже, как вы наивны, полковник! Наши секретные службы оберегают секреты от разведок других государств, но охотно делятся ими с промышленниками, сенаторами, а то и журналистами. Не безвозмездно, конечно. Капитал и наука, биржа и политика, конгресс и разведка переплелись сейчас в такой тесный клубок, что сам Господь Бог не разберётся. В кулуарах администрации говорят, об этом я знаю от Джона, и в этом аспекте я верю ему безусловно, — если хочешь сделать какое-то дело достоянием прессы, постарайся засекретить его как можно глубже. К такой заманчивой тайне сейчас же потянутся десятки тончайших незримых щупалец от множества сильных мира сего, облечённых явной или тайной властью. И если один из них решает, что целесообразна огласка, глубокий секрет через хорошо оплачиваемых подставных лиц будет предан общественному суду, во всяком случае, станет тайной Полишинеля. А программа «Инвазия» — это же лакомый кусочек для оппозиции.
Мейседон надолго задумался, опустив свою красивую голову. Уотсон терпеливо ждал.
— Наше министерство, комитет и штабы вооружённых сил не меньше втянуты в тот финансово-промышленный клубок, о котором вы говорили, — произнёс наконец Мейседон. — Военно-промышленный комплекс, слышали? В тоталитарных социалистических странах им пугают детей. Не вижу особой разницы в том, по какому каналу будет проведена программа — по армейскому или одной из секретных служб.
— Разница есть. — По уверенному тону учёного Мейседон понял, что эта проблема предварительно и очень тщательно обсуждалась. — Армия — механизм гораздо более громоздкий, чем любая из секретных служб. Армия — это миллионы людей, масса разнообразной техники, многие тысячи самых разных больших и малых проблем. Если секретные службы осваивают единицы миллиардов долларов, то вооружённые силы — десятки и сотни. Как и в любой суперорганизации, в армии велик уровень шумов — разных помех, неразберихи, накладок и путаницы. Спрятать в этих дебрях нашу скромную «Инвазию» гораздо проще, чем на хорошо расчищенных пространствах сплошной секретности ФБР или ЦРУ. В Нью-Йорке спрятаться легче, чем в Нью-Арке.
Мейседон кивнул в знак согласия, но было видно, что он отнюдь не расстался со своими сомнениями.
— Мы хорошенько прикроем, закамуфлируем программу, — успокоительно добавил Уотсон. — Назовём нашу организацию службой трансцендентности или как-нибудь в этом роде. Только считанные единицы будут знать её истинные цели.
Мейседон молча кивнул. Ему вдруг припомнилось лицо Рэя Харви с глубокими рублеными морщинами в углах рта и лбу, его тяжёлые могучие длани. Казалось, ему трудно носить свои руки, и, как только подвёртывается благоприятный случай, он отдыхает от этой утомительной каждодневной работы. Когда Харви стоял, руки тяжёлыми плетьми висели в иллюзорном бессилии; опытный глаз однако же непременно замечал, что они готовы к взрывным хлёстким действиям. Когда Харви сидел, кисти тяжело покоились либо на столе, либо на коленях, при этом Рэй не забывал прятать изуродованные многолетней тренировкой указательный и средний пальцы левой руки. Странная штука — человеческий облик и человеческая память! Одни люди запоминаются абрисом лица, другие улыбкой или выражением глаз, третьи фигурой и походкой, а вот вспоминая о Харви, Мейседон всегда мысленно видел его тяжёлые, разработанные, как бы дремлющие кисти рук. Сейчас этот руковоплощенный облик Рэя Харви беспокоил Мейседона не только сам по себе, как таковой, но и по иной, косвенной, тревожащей причине.
— Послушайте, Уотсон! — Мейседон впервые назвал собеседника без «мистера», но не заметил этого. — Кажется, я нашёл выход.
— Откуда и куда?
— Я не шучу, Уотсон. Частный детектив!
ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ
Услышав от Мейседона предложение ввести в программу частного детектива, Уотсон в глубине души сразу одобрил эту идею и даже посетовал на себя за то, что сам не додумался до такого простого, сам собой напрашивающегося хода. Тем более что Уотсон знал то, что было ещё неведомо этому неглупому и не слишком чванливому вояке: верхняя часть программы «Инвазия» была уже разработана и вчерне одобрена. Одобрено было все, что касалось действий Соединённых Штатов в ответ на открытое посещение или вторжение инопланетян. В соответствии с разработкой на контакт с инопланетянами выводились учёные, инженеры, полиция и армия, причём в зависимости от конкретной ситуации пропорции между этими силами взаимодействия и противодействия могли быть самыми различными. Непроработанной оставалась лишь нижняя часть программы, когда факт инопланетного вторжения был гадательным, сомнительным, когда ситуация требовала дополнительного закрытого расследования. Частный детектив, профессионал экстракласса, был бы удобным и достаточно эффективным орудием для решения задач такого рода. Ведь всякое хитроумное, неразгаданное преступление — своего рода трансцендентное явление, детективы привыкли к тайнам, загадкам, непонятному и на первый взгляд необъяснимому. Но чем глубже вникал Уотсон в предложение Мейседона, тем больше его одолевали сомнения. Уотсон вдруг понял, что именно эти сомнения, работавшие на подсознательном уровне помешали ему самостоятельно прийти к идее частного детектива. Точно умываясь, он провёл обеими ладонями по лицу, поправил сползающую простыню и признал:
— Мысль хороша. Но не порочна ли?
— Это в каком же смысле? — обиделся Мейседон.
— Отнюдь не в смысле добронравия, полковник, — с усмешкой успокоил Уотсон. — Просто я подумал о том, что отдельного человека всегда проще подкупить, чем целую организацию. Достаточно оппозиции пронюхать о том, что некий детектив введён в программу «Инвазия», как его купят со всеми потрохами.
— Купить можно и организацию.
— Верно. И все-таки это много сложнее. Даже когда в организации покупается один-единственный человек, в некотором роде покупается организация в целом. А это и сложно и очень дорого, и с отдельным человеком все обстоит проще.
— Но…
— Подождите, полковник, я ещё не закончил свою мысль. Разница существует не только между отдельными лицами и организациями, но и между частными предпринимателями и государственными служащими. Последние стоят дороже и менее охотно идут на сделки.
Мейседон засмеялся прямо в лицо собеседнику, Уотсон не обиделся и хладнокровно продолжал:
— Конечно, покупают и судей, и генералов, и министров, вы правы. И все-таки государственные лица дополнительно прикованы к добродетели цепями долга, чести и присяги, цепями отнюдь не эфемерными — над ними всегда незримо витает топор суровой Фемиды. А за что вы потянете в суд частного детектива? За разглашение тайн слежки за инопланетянами? — Уотсон затрясся от смеха, очевидно, зримо представив себе этот процесс. — Его же наверняка оправдают!
Открыто выражая нетерпение, Мейседон хотел заговорить, но Уотсон опять перебил его:
— Я ещё не исчерпал своих доводов, полковник. Догадываюсь, о чем вы хотите сказать: при необходимости частное лицо гораздо проще вывести из игры, чем целую организацию, да ещё государственную! Его можно упрятать в сумасшедший дом, спровадить на Соломоновы острова или сделать жертвой несчастного случая, убрать, как мило выражаются ваши коллеги разведчики. Все это верно, но такие же козыри на руках и у наших противников! Они тоже могут убрать вашего частного детектива.
— Вы мне дадите наконец открыть рот? — сдерживая раздражение спросил Мейседон.
— А разве я неточно рисую ситуацию?
— Неточно Я предлагаю не частного детектива вообще, а конкретного человека, которого хорошо знаю. Это бывший офицер войсковой разведки, мустанг.
— Как вы сказали?
— Мустанг. Это значит, что он стал офицером добравшись до этого звания от рядового солдата.
— Любопытно!
— Не очень. Путь мустанга — тяжкий путь. Без настойчивости, дисциплины и отменных боевых качеств пройти его разведчику невозможно.
— И все эти добродетели есть у вашего протеже?
— Это профессионал высокого класса. Его непросто будет убрать, если даже этого очень захочется нашим противникам. К тому же он неподкупен.
Уотсон взглянул на Мейседона с интересом, сквозь который проглядывала насмешка.
— Вы серьёзно верите в неподкупных людей, полковник?
Мейседон смутился.
— Я не совсем точно выразился. Если он пойдёт к нам на службу, перекупить его будет невозможно. Во всяком случае, очень и очень трудно.
Уотсон удовлетворённо хмыкнул.
— В это ещё можно поверить, с некоторым трудом. — Он задумался, приглядываясь к полковнику, и с неожиданной проницательностью спросил. — Этот самый мустанг и спас вашу драгоценную жизнь?
— Этот самый.
— И где же это случилось, если не секрет?
— Теперь не секрет. В Египте, в окрестностях Суэцкого канала, когда гиппо ещё не числились нашими друзьями.
— Бог мой! Вы пачкались не только во Вьетнаме, но и в этом дерьме?
— Почему вы думаете что я бывал во Вьетнаме?
Уотсон усмехнулся.
— Я же говорил вам, что Джон никогда не покупает котов в мешке. Как имя вашего протеже?
— Харви. Рэй Харви.
— Я полагаю, что независимо от того, возьмём мы этого Харви в дело или нет с ним стоит познакомиться. Если конечно, не будет возражать наш верховный главнокомандующий.
Джон Патрик Кейсуэлл не возражал. Он легко одобрил идею ввода в программу частного детектива вообще и не возражал против конкретной кандидатуры Рэя Харви в частности.
— Согласен с одной оговоркой, — уточнил он свою позицию. — Частный детектив, Рэй Харви или кто-либо иной, ничего не должен знать о существе программы «Инвазия». До поры до времени, пока система обсервации не выдаст сигнала тревоги.
Мейседон сразу понял и одобрил идею советника президента, но Уотсон нахмурился.
— Но его же надо подготовить!
— Мы и будем готовить. Скажем, к слежке за особо опасными преступниками экстракласса. Только и всего!
— А потом как топором трахнем его по башке сообщением, что ему придётся охотиться за инопланетянами? А если такая неожиданность выбьет его из колеи?
— Надо выбрать такого человека, чтобы этого не случилось. — Кейсуэлл повернулся к Мейседону. — Как вы полагаете, Генри, Рэй Харви выдержит такое сообщение?
Мейседон улыбнулся.
— Полагаю, что выдержит. Боюсь только, что он не поверит в реальность присутствия на Земле инопланетян.
— А это уж ваша забота! Надо составить персональное извлечение для детектива из программы таким образом, чтобы он не только поверил, но и немножко испугался. Страх в небольших дозах помогает человеку проникнуться чувством ответственности.
Прошёл день, другой, целая неделя, а Кейсуэлл, казалось бы, вовсе не торопился возвращаться к вопросу об участии Рэя Харви в программе. Уотсон, время от времени вспоминая об этом деле, подшучивал над медлительностью «патрона» и задавал всякие ехидные вопросы насчёт роли детективов в жизни Кейсуэлла как таковой. Советник президента лишь посмеивался в ответ и отшучивался очень ловко и хладнокровно. Мейседон помалкивал, он знал, в чем причина задержки. Знал не по каким-либо конкретным фактам, а чисто теоретически, но тем не менее был совершенно уверен в том, что не ошибается: Кейсуэлл собирал сведения о Харви, проверял его по всем доступным ему каналам с той же тщательностью, с какой в своё время он проверял самого Мейседона. Генри был озабочен не самим фактом проверки, — эта операция представлялась ему и необходимой и совершенно естественной, а обстоятельность Кейсуэлла в ведении дела вызывала уважение и стимулировала доверие к нему. Мейседона смущала совсем другая, куда более деликатная сторона дела: в своё время, каким-то образом узнав о том, что его, полковника Мейседона, так сказать, посадили под колпак, Харви счёл нужным сообщить об этом. Как же поступить ему? Со своей совестью Мейседон уж как-нибудь бы справился, жизнь, а особенно служба в Пентагоне хорошо закалили его в этом отношении. Но Генри волновали и чисто утилитарные соображения: скорее всего, рано или поздно Харви станет известно, что полковник Мейседон нечто знал о тотальной проверке и тем не менее промолчал. А это уже некрасиво, это явно не по-товарищески! Даже никак внешне не отреагировав на такой поступок, Харви мог обидеться и затаить в глубине души неприязнь. Ведь Рэй был из тех несколько примитивных, грубовато-сентиментальных натур, которые чувство товарищества ценят очень высоко. Это не Кейсуэлл, который бы лишь одобрительно улыбнулся, узнав о хитроумии коллеги. Портить отношения с Харви Мейседону определённо не хотелось, причём не только по деловым, но, как это ни странно, и по чисто человеческим, моральным соображениям. В общем, обнаружив, что проверка Харви затягивается, а чем дольше ведётся проверка, тем легче её обнаружить, Мейседон устроил себе нечаянную встречу с детективом.
— Знаете, Рэй, — заметил он словно мимоходом, — теперь ведь на вас кто-то катит бочку.
Харви взглянул на него с интересом и усмехнулся.
— Знаю. Знаю даже, кто катит.
— Кто? — живо поинтересовался полковник, широта осведомлённости Харви его не только интриговала, но и несколько беспокоила.
— А вот этого я вам не скажу, баззард. Вы уж извините. О некоторых вещах лучше не знать, если к тому нет острой необходимости.
Харви задумался, разглядывая свою левую руку с деформированными долгой тренировкой пальцами.
— Но вот что стоит за этим, не знаю. Не знаю! — И Харви вопросительно взглянул на полковника.
— И я не знаю, Рэй, — мягко ответил Мейседон и ободряюще подмигнул. — Но убеждён, что за всем этим для вас не кроется ничего плохого.
— Серьёзно?
— Вполне. — Генри улыбнулся. — Если, конечно, вдруг не выплывут какие-нибудь страшные грехи прошлого.
Харви вздохнул.
— Кто из нас безгрешен? — Он испытующе взглянул на Мейседона и усмехнулся — Но ничего страшного Так, грешки, за которые умные люди дают подзатыльник не более того.
— Тогда можете спать спокойно. Вами интересуются умные люди.
— Серьёзно? — снова переспросил Харви. Мейседон утвердительно кивнул и Харви к этой скользкой теме более не возвращался.
В этот же день вечером Харви встретился с Линклейтором. Такого рода визиты без предупреждения, согласования и даже без особых на то оснований были в их взаимоотношениях явлением обычным. В этот вечер Линклейтор был именно Линклейтором, а не Хобо, то есть он был, по его собственному выражению, непростительно трезв — трезв, как свинья! Как и всегда в таких случаях, Линклейтор угостил Харви крепчайшим кофе, сваренным в медном кофейнике, без сахара, но с хорошей порцией десятипроцентных сливок.
— А вы ошиблись, Хил, — заметил Харви. Полковник Мейседон все-таки предупредил меня.
Чашечка кофе повисла в воздухе.
— Но я не ошибся в другом. — Линклейтор отхлебнул обжигающий напиток, сливки подавались кипящими. — Он в курсе затеваемого дела. Если представится случай, не упусти его!
Харви кивнул в знак согласия, налил себе кофе, капнул в него сливок и повторил задумчиво:
— А все-таки он меня предупредил.
— А ты и рассиропился? — Линклейтор насмешливо фыркнул, его жирное брюхо колыхнулось. — Он тебя просто боится!
Харви пожал плечами и Линклейтор поправился:
— Ну, не боится, так старается заручиться твоей поддержкой, обеспечивает тылы. Устраивает свои дела, короче говоря.
Не без того, — согласился Харви и без всякого нажима повторил ещё раз: — И все-таки…
Линклейтор шумно вздохнул. Его брюхо упёрлось в столик и слегка катнуло его, столик был на колёсиках Он допил кофе и лишь после этого мирно заметил:
— Вообще-то ты прав. Случай неожиданный. В конце концов это только естественно, когда среди кучи подонков находится один порядочный человек. Но не торопись с выводами.
— Я не мальчик, Хил, — обиделся Харви.
В тот же день вечером донесение о доверительной беседе полковника Генри Мейседона и частного детектива Рэя Харви легло на рабочий стол советника президента. Кейсуэлл сначала бегло просмотрел этот документ, задержавшись взглядом на примечании, в котором указывалось, что из-за сильных помех передаётся лишь общий смысл и отдельные фрагменты разговора. А потом уже заново, внимательно скорее проработал, чем прочитал текст. Фразу «знаете, Рэй, теперь уж на вас кто-то катит бочку» с примечанием, что это идиома, выражающая то-то и то-то, Кейсуэлл жирно подчеркнул и надолго задумался. Раздумье его кончилось тем, что он взял трубку спецтелефона кодовой линии связи, набрал некий домашний номер и попросил к аппарату шефа. После взаимных приветствий и недолгого разговора о пустяках Кейсуэлл спросил:
— Послушайте, Фредди, вы уверены, что Мейседон прямо, без посредников работает на своего тестя?
— Ну-ну, за руку мы его не схватили. Нет ни бумаг, ни голоса на плёнке. Но все говорит за то, что именно Мейседон поставляет информацию «Радио корпорейшн». Причём прямо через старика Милтона, а не как-либо иначе.
— О’кей. Но улики отсутствуют?
— Отсутствуют. Они нужны?
— Нет-нет! И Бога ради никаких провокаций или подлогов! — Кейсуэлл помолчал, формулируя свою мысль так, чтобы сказать ровно столько, сколько нужно. — Скажите, как Милтон относится к своему зятю? Я имею в виду не только деловой аспект их отношений.
— По-отцовски.
— Я серьёзно, Фредди.
— Я серьёзен, как на скамье подсудимых. Почитает за сына и мечтает с дальним прицелом ввести в правление фирмы. Чем вас не устроил Мейседон?
— Так вопрос пока не стоит.
— Ну а все-таки? Для меня, Джонни.
— Сентиментален.
— Небольшая сентиментальность лишь украшает бизнесменов и генералов.
— Он сентиментален в делах. По-моему, он служит не только конкретному человеку и конкретной задаче, но и неким расплывчатым идеям. Долг, отчизна, товарищество и все такое прочее, трудно учитываемое.
— Это хуже. Что будем делать?
— По отношению к Мейседону пока ничего. Скажите, а трудно ли поссорить его с Милтоном?
— Мысль хороша. Но не порочна ли?
— Это в каком же смысле? — обиделся Мейседон.
— Отнюдь не в смысле добронравия, полковник, — с усмешкой успокоил Уотсон. — Просто я подумал о том, что отдельного человека всегда проще подкупить, чем целую организацию. Достаточно оппозиции пронюхать о том, что некий детектив введён в программу «Инвазия», как его купят со всеми потрохами.
— Купить можно и организацию.
— Верно. И все-таки это много сложнее. Даже когда в организации покупается один-единственный человек, в некотором роде покупается организация в целом. А это и сложно и очень дорого, и с отдельным человеком все обстоит проще.
— Но…
— Подождите, полковник, я ещё не закончил свою мысль. Разница существует не только между отдельными лицами и организациями, но и между частными предпринимателями и государственными служащими. Последние стоят дороже и менее охотно идут на сделки.
Мейседон засмеялся прямо в лицо собеседнику, Уотсон не обиделся и хладнокровно продолжал:
— Конечно, покупают и судей, и генералов, и министров, вы правы. И все-таки государственные лица дополнительно прикованы к добродетели цепями долга, чести и присяги, цепями отнюдь не эфемерными — над ними всегда незримо витает топор суровой Фемиды. А за что вы потянете в суд частного детектива? За разглашение тайн слежки за инопланетянами? — Уотсон затрясся от смеха, очевидно, зримо представив себе этот процесс. — Его же наверняка оправдают!
Открыто выражая нетерпение, Мейседон хотел заговорить, но Уотсон опять перебил его:
— Я ещё не исчерпал своих доводов, полковник. Догадываюсь, о чем вы хотите сказать: при необходимости частное лицо гораздо проще вывести из игры, чем целую организацию, да ещё государственную! Его можно упрятать в сумасшедший дом, спровадить на Соломоновы острова или сделать жертвой несчастного случая, убрать, как мило выражаются ваши коллеги разведчики. Все это верно, но такие же козыри на руках и у наших противников! Они тоже могут убрать вашего частного детектива.
— Вы мне дадите наконец открыть рот? — сдерживая раздражение спросил Мейседон.
— А разве я неточно рисую ситуацию?
— Неточно Я предлагаю не частного детектива вообще, а конкретного человека, которого хорошо знаю. Это бывший офицер войсковой разведки, мустанг.
— Как вы сказали?
— Мустанг. Это значит, что он стал офицером добравшись до этого звания от рядового солдата.
— Любопытно!
— Не очень. Путь мустанга — тяжкий путь. Без настойчивости, дисциплины и отменных боевых качеств пройти его разведчику невозможно.
— И все эти добродетели есть у вашего протеже?
— Это профессионал высокого класса. Его непросто будет убрать, если даже этого очень захочется нашим противникам. К тому же он неподкупен.
Уотсон взглянул на Мейседона с интересом, сквозь который проглядывала насмешка.
— Вы серьёзно верите в неподкупных людей, полковник?
Мейседон смутился.
— Я не совсем точно выразился. Если он пойдёт к нам на службу, перекупить его будет невозможно. Во всяком случае, очень и очень трудно.
Уотсон удовлетворённо хмыкнул.
— В это ещё можно поверить, с некоторым трудом. — Он задумался, приглядываясь к полковнику, и с неожиданной проницательностью спросил. — Этот самый мустанг и спас вашу драгоценную жизнь?
— Этот самый.
— И где же это случилось, если не секрет?
— Теперь не секрет. В Египте, в окрестностях Суэцкого канала, когда гиппо ещё не числились нашими друзьями.
— Бог мой! Вы пачкались не только во Вьетнаме, но и в этом дерьме?
— Почему вы думаете что я бывал во Вьетнаме?
Уотсон усмехнулся.
— Я же говорил вам, что Джон никогда не покупает котов в мешке. Как имя вашего протеже?
— Харви. Рэй Харви.
— Я полагаю, что независимо от того, возьмём мы этого Харви в дело или нет с ним стоит познакомиться. Если конечно, не будет возражать наш верховный главнокомандующий.
Джон Патрик Кейсуэлл не возражал. Он легко одобрил идею ввода в программу частного детектива вообще и не возражал против конкретной кандидатуры Рэя Харви в частности.
— Согласен с одной оговоркой, — уточнил он свою позицию. — Частный детектив, Рэй Харви или кто-либо иной, ничего не должен знать о существе программы «Инвазия». До поры до времени, пока система обсервации не выдаст сигнала тревоги.
Мейседон сразу понял и одобрил идею советника президента, но Уотсон нахмурился.
— Но его же надо подготовить!
— Мы и будем готовить. Скажем, к слежке за особо опасными преступниками экстракласса. Только и всего!
— А потом как топором трахнем его по башке сообщением, что ему придётся охотиться за инопланетянами? А если такая неожиданность выбьет его из колеи?
— Надо выбрать такого человека, чтобы этого не случилось. — Кейсуэлл повернулся к Мейседону. — Как вы полагаете, Генри, Рэй Харви выдержит такое сообщение?
Мейседон улыбнулся.
— Полагаю, что выдержит. Боюсь только, что он не поверит в реальность присутствия на Земле инопланетян.
— А это уж ваша забота! Надо составить персональное извлечение для детектива из программы таким образом, чтобы он не только поверил, но и немножко испугался. Страх в небольших дозах помогает человеку проникнуться чувством ответственности.
Прошёл день, другой, целая неделя, а Кейсуэлл, казалось бы, вовсе не торопился возвращаться к вопросу об участии Рэя Харви в программе. Уотсон, время от времени вспоминая об этом деле, подшучивал над медлительностью «патрона» и задавал всякие ехидные вопросы насчёт роли детективов в жизни Кейсуэлла как таковой. Советник президента лишь посмеивался в ответ и отшучивался очень ловко и хладнокровно. Мейседон помалкивал, он знал, в чем причина задержки. Знал не по каким-либо конкретным фактам, а чисто теоретически, но тем не менее был совершенно уверен в том, что не ошибается: Кейсуэлл собирал сведения о Харви, проверял его по всем доступным ему каналам с той же тщательностью, с какой в своё время он проверял самого Мейседона. Генри был озабочен не самим фактом проверки, — эта операция представлялась ему и необходимой и совершенно естественной, а обстоятельность Кейсуэлла в ведении дела вызывала уважение и стимулировала доверие к нему. Мейседона смущала совсем другая, куда более деликатная сторона дела: в своё время, каким-то образом узнав о том, что его, полковника Мейседона, так сказать, посадили под колпак, Харви счёл нужным сообщить об этом. Как же поступить ему? Со своей совестью Мейседон уж как-нибудь бы справился, жизнь, а особенно служба в Пентагоне хорошо закалили его в этом отношении. Но Генри волновали и чисто утилитарные соображения: скорее всего, рано или поздно Харви станет известно, что полковник Мейседон нечто знал о тотальной проверке и тем не менее промолчал. А это уже некрасиво, это явно не по-товарищески! Даже никак внешне не отреагировав на такой поступок, Харви мог обидеться и затаить в глубине души неприязнь. Ведь Рэй был из тех несколько примитивных, грубовато-сентиментальных натур, которые чувство товарищества ценят очень высоко. Это не Кейсуэлл, который бы лишь одобрительно улыбнулся, узнав о хитроумии коллеги. Портить отношения с Харви Мейседону определённо не хотелось, причём не только по деловым, но, как это ни странно, и по чисто человеческим, моральным соображениям. В общем, обнаружив, что проверка Харви затягивается, а чем дольше ведётся проверка, тем легче её обнаружить, Мейседон устроил себе нечаянную встречу с детективом.
— Знаете, Рэй, — заметил он словно мимоходом, — теперь ведь на вас кто-то катит бочку.
Харви взглянул на него с интересом и усмехнулся.
— Знаю. Знаю даже, кто катит.
— Кто? — живо поинтересовался полковник, широта осведомлённости Харви его не только интриговала, но и несколько беспокоила.
— А вот этого я вам не скажу, баззард. Вы уж извините. О некоторых вещах лучше не знать, если к тому нет острой необходимости.
Харви задумался, разглядывая свою левую руку с деформированными долгой тренировкой пальцами.
— Но вот что стоит за этим, не знаю. Не знаю! — И Харви вопросительно взглянул на полковника.
— И я не знаю, Рэй, — мягко ответил Мейседон и ободряюще подмигнул. — Но убеждён, что за всем этим для вас не кроется ничего плохого.
— Серьёзно?
— Вполне. — Генри улыбнулся. — Если, конечно, вдруг не выплывут какие-нибудь страшные грехи прошлого.
Харви вздохнул.
— Кто из нас безгрешен? — Он испытующе взглянул на Мейседона и усмехнулся — Но ничего страшного Так, грешки, за которые умные люди дают подзатыльник не более того.
— Тогда можете спать спокойно. Вами интересуются умные люди.
— Серьёзно? — снова переспросил Харви. Мейседон утвердительно кивнул и Харви к этой скользкой теме более не возвращался.
В этот же день вечером Харви встретился с Линклейтором. Такого рода визиты без предупреждения, согласования и даже без особых на то оснований были в их взаимоотношениях явлением обычным. В этот вечер Линклейтор был именно Линклейтором, а не Хобо, то есть он был, по его собственному выражению, непростительно трезв — трезв, как свинья! Как и всегда в таких случаях, Линклейтор угостил Харви крепчайшим кофе, сваренным в медном кофейнике, без сахара, но с хорошей порцией десятипроцентных сливок.
— А вы ошиблись, Хил, — заметил Харви. Полковник Мейседон все-таки предупредил меня.
Чашечка кофе повисла в воздухе.
— Но я не ошибся в другом. — Линклейтор отхлебнул обжигающий напиток, сливки подавались кипящими. — Он в курсе затеваемого дела. Если представится случай, не упусти его!
Харви кивнул в знак согласия, налил себе кофе, капнул в него сливок и повторил задумчиво:
— А все-таки он меня предупредил.
— А ты и рассиропился? — Линклейтор насмешливо фыркнул, его жирное брюхо колыхнулось. — Он тебя просто боится!
Харви пожал плечами и Линклейтор поправился:
— Ну, не боится, так старается заручиться твоей поддержкой, обеспечивает тылы. Устраивает свои дела, короче говоря.
Не без того, — согласился Харви и без всякого нажима повторил ещё раз: — И все-таки…
Линклейтор шумно вздохнул. Его брюхо упёрлось в столик и слегка катнуло его, столик был на колёсиках Он допил кофе и лишь после этого мирно заметил:
— Вообще-то ты прав. Случай неожиданный. В конце концов это только естественно, когда среди кучи подонков находится один порядочный человек. Но не торопись с выводами.
— Я не мальчик, Хил, — обиделся Харви.
В тот же день вечером донесение о доверительной беседе полковника Генри Мейседона и частного детектива Рэя Харви легло на рабочий стол советника президента. Кейсуэлл сначала бегло просмотрел этот документ, задержавшись взглядом на примечании, в котором указывалось, что из-за сильных помех передаётся лишь общий смысл и отдельные фрагменты разговора. А потом уже заново, внимательно скорее проработал, чем прочитал текст. Фразу «знаете, Рэй, теперь уж на вас кто-то катит бочку» с примечанием, что это идиома, выражающая то-то и то-то, Кейсуэлл жирно подчеркнул и надолго задумался. Раздумье его кончилось тем, что он взял трубку спецтелефона кодовой линии связи, набрал некий домашний номер и попросил к аппарату шефа. После взаимных приветствий и недолгого разговора о пустяках Кейсуэлл спросил:
— Послушайте, Фредди, вы уверены, что Мейседон прямо, без посредников работает на своего тестя?
— Ну-ну, за руку мы его не схватили. Нет ни бумаг, ни голоса на плёнке. Но все говорит за то, что именно Мейседон поставляет информацию «Радио корпорейшн». Причём прямо через старика Милтона, а не как-либо иначе.
— О’кей. Но улики отсутствуют?
— Отсутствуют. Они нужны?
— Нет-нет! И Бога ради никаких провокаций или подлогов! — Кейсуэлл помолчал, формулируя свою мысль так, чтобы сказать ровно столько, сколько нужно. — Скажите, как Милтон относится к своему зятю? Я имею в виду не только деловой аспект их отношений.
— По-отцовски.
— Я серьёзно, Фредди.
— Я серьёзен, как на скамье подсудимых. Почитает за сына и мечтает с дальним прицелом ввести в правление фирмы. Чем вас не устроил Мейседон?
— Так вопрос пока не стоит.
— Ну а все-таки? Для меня, Джонни.
— Сентиментален.
— Небольшая сентиментальность лишь украшает бизнесменов и генералов.
— Он сентиментален в делах. По-моему, он служит не только конкретному человеку и конкретной задаче, но и неким расплывчатым идеям. Долг, отчизна, товарищество и все такое прочее, трудно учитываемое.
— Это хуже. Что будем делать?
— По отношению к Мейседону пока ничего. Скажите, а трудно ли поссорить его с Милтоном?