Страница:
Поднялся на ноги и Харви.
— Не надо провожать меня, Рэй. Спасибо за все.
— Не за что. Это моя профессия.
— Я не за этот проклятый пакет благодарю вас, Рэй. — Мейседон усмехнулся. — За слова утешения.
РАЗВОД ПО-АМЕРИКАНСКИ
ДЖОН КЕЙСУЭЛЛ
— Не надо провожать меня, Рэй. Спасибо за все.
— Не за что. Это моя профессия.
— Я не за этот проклятый пакет благодарю вас, Рэй. — Мейседон усмехнулся. — За слова утешения.
РАЗВОД ПО-АМЕРИКАНСКИ
Мейседон планировал провести разговор с Сильвией в тоне холодной, сдержанной, а поэтому, как он полагал особенно оскорбительной вежливости. Но из этого джентльменского намерения ничего не получилось.
— Ты нализался, как негр после получки, — презрительно сказала Сильвия вместо приветствия, появившись на пороге гостиной.
— Нализался, — охотно согласился Мейседон, сидевший возле камина с бокалом в руке. — Но я не раздевался догола, чтобы выпить свой коктейль.
— Что ты хочешь сказать этим?
— Именно то, что сказал. Ни граном больше.
— Ты пьян. Иди в свой кабинет и проспись. И не смей заходить в спальню!
Эта фраза была последней каплей, переполнившей, нет, не чашу терпения, а чашу отвращения Мейседона. Он поднялся из кресла, достал из кармана пачку фотографий и не без торжественности швырнул их в лицо супруги.
— Это твоё место не в супружеской спальне, а в свином хлеву. Грязная потаскуха!
Сильвия вспыхнула от гнева, но прежде чем успела сказать что-либо, рассмотрела некоторые из фотографий, упавших к её ногам. Краску на лице сменила бледность. Сильвия отшатнулась от мужа и, точно защищаясь, поднесла руку к лицу, глядя на мужа расширившимися от страха глазами. Она испугалась так откровенно, что Мейседон вдруг понял, что, скорее всего, ей уже попадало по физиономии от её любовников — халифов и повелителей на час торжества плоти.
— Грязная потаскуха! — повторил Генри презрительно.
Надо отдать должное Сильвии, так называемое светское воспитание не подвело её, она быстро сориентировалась, сообразила, что насилия не будет, и перешла в наступление.
— Ловкие подделочки. — Она носком туфли отшвырнула фотографии. — Кто в них поверит?
Мейседон взглянул на неё с холодным любопытством. Как профессионал, он хорошо знал, что большинство фотографий относятся к числу тех, которые не подделываются и подлинность которых при добросовестном, беспристрастном анализе устанавливается легко и безусловно. Но при беспристрастном! Фемида же, несмотря на повязку на глазах, во все времена легко отличала богатых от бедных и проявляла к деньгам несомненное пристрастие. Так что Сильвия с ходу и без всяких консультаций сразу же нашла единственно возможный встречный ход.
— Ты прекрасно знаешь, что это не подделки, — уста-до сказал Генри.
— Это подделки! Ты ещё ответишь за эту мерзость! И ты будешь отвечать не только передо мной, но и перед всем нашим семейством. — Снова Сильвия сделала точный выверенный ход, но с непоследовательностью, которая так подводит женщин в критических ситуациях, закричала: — Шпион! Подлый шпион!
— Уж лучше быть шпионом, чем шлюхой, — холодно заметил Мейседон.
— Жены становятся шлюхами, когда их мужья — мулы!
Генри закусил губу, такие упрёки всегда болезненно ранят мужское самолюбие независимо от того, справедливы они или нет.
— Понимаю. Тебе нужен жеребец. И не один, а целый косяк.
— Шпион! Мул! Я тебя ненавижу! Всех ненавижу!
Лицо Сильвии перекосилось от ярости. Опытный взгляд Мейседона уловил в этих искажённых чертах линии, которые характерны для приступов алкогольного или наркотического безумия. Неужели и эта чаша не миновала распутную бабу?
— Мулы! Скоты! Мерзавцы! Всех ненавижу!
Сильвия бесновалась, расшвыривала ногами фотографии, топтала их. Потом рухнула в кресло и разразилась слезами, которые перемежались бессвязными выкриками. Протрезвевший Мейседон смотрел на неё брезгливо, без сострадания, но с некоторым беспокойством: если приступ истерики затянется, то придётся вызывать врача — только этого ещё и не хватало! Но Сильвия удивила его ещё раз. После нескольких стонов и всхлипов она как-то вдруг успокоилась и поднялась из кресла. Лицо её было холодно, лишь опухшие глаза да подпорченная косметика свидетельствовали, что только что разыгравшаяся истерика не была ловким и совершённым притворством.
— Чего ты хочешь, Мейседон? Развода? Ты мог получить его и без этих фальшивок.
Генри промолчал. Он не знал толком, чего он хочет. Это незнание придавало в общем-то трагической ситуации какой-то комический оттенок. Мало того, что Мейседон не знал, что ему предпринять в будущем, так или иначе решая свою судьбу, он не знал, что ему делать теперь, сейчас. Плакать? Смеяться? А если смеяться, то над кем — над собой или над Сильвией? Над обоими сразу? И Мейседон засмеялся, засмеялся совершенно искренне хотя и грустно. Сильвия посмотрела на него удивлённо и подозрительно; этот неожиданный, как будто бы вовсе неуместный смех определённо смутил её, но не сбил со взятого курса. Сильвия была урождённая Милтон, а Мил-тоны умели идти к поставленной цели.
— Ты получишь развод, Мейседон. Но ты горько пожалеешь о всей этой истории. — В голосе Сильвии появились угрожающие ноты. — Тебя из милости пригрели в нашей семье, а ты платишь шпионством и подлостью. Я поставлю тебя на твоё настоящее место!
Мейседон насмешливо поклонился, но ощутил в груди неприятный холодок — он хорошо знал силу семейства Милтонов. Генри знал, что по трезвому деловому расчёту ему следовало бы упасть перед Сильвией на колени, признать, что фотографии, картинно рассыпавшиеся по полу, действительно фальшивки, и попросить прощения. Может быть, Сильвия и простила бы его, она была по-своему великодушна и любила в обмен на унижение платить какой-нибудь милостью. Но Мейседон не мог просить прощения! Это было просто невозможно, несовместимо с его мировоззрением, с его нынешней натурой. Чтобы попросить прощения, Мейседону надо было стать другим человеком, а нельзя стать другим сразу — для этого требуется время. Выдержав паузу (она все-таки чего-то ждала от Мейседона), Сильвия сказала:
— Завтра тебя навестит мой адвокат. — И, направившись к выходу, добавила: — И минуты не останусь больше в этой казарме!
Утром Мейседон позвонил одному из директоров «Радио корпорейшн», с которым был знаком лично, и попросил дать ему телефон, по которому он мог отыскать Эдуарда Милтона. К своему удивлению, Генри получил весьма туманное и уклончивое обещание вместе с просьбой ещё раз напомнить об этом деле к концу дня. Положив трубку, Мейседон задумался, чувствуя, как в душе зреет, растёт тревога. Конечно, старик мог находиться в таком месте, о котором неразумно было сообщать кому бы то ни было, кроме самого узкого круга посвящённых. Старик мог отправиться инкогнито и в ЮАР, и в Китай, а знать об этом конкурентам, политикам и прессе было вовсе не обязательно. Отсюда элементарные меры предосторожности и полная секретность. Но могло быть и иначе. Чтобы проверить другую возможность, Мейседон скрепя сердце позвонил брату Сильвии, Дэвиду Милтону. Милтон-младший был неглупым парнем с университетским образованием, но типичным плейбоем. Делами заниматься он не любил и не хотел, увлекался спортом, яхтами, женщинами и терпеливо ждал того счастливого дня, когда станет полномочным наследником семейного состояния. Появление в их семье Генри Мейседона не на шутку встревожило Дэвида — будучи далеко не глупым парнем, он разглядел в майоре, а особенно в полковнике опасного соперника по наследству и по этой причине тихонько, тайно, но люто его ненавидел. Внезапная ссора Мейседона с Сильвией была для него бесценным даром небес, и конечно же, обратись к нему сестра, он постарался бы выжать из этой истории максимальную пользу для себя и скомпрометировать пролазу-полковника. Но пошла ли Сильвия на такой шаг?
На звонок Мейседона Дэвид Милтон холодно ответил, что он не в курсе дел ни отца, ни сестры, что не в его привычках вообще вмешиваться в семейные дела кого бы то ни было и единственное, что он может посоветовать полковнику, это действовать по обычным каналам, не имеющим отношения к прайвеси других лиц. Проще говоря, Милтон-младший посоветовал ему обратиться к адвокату, а, стало быть, на самом деле он был прекрасно осведомлён о семейной драме Мейседонов и, скорее всего, принимал самое деятельное участие в её подогреве и развитии в нужном направлении. Видимо, именно Дэвид заблаговременно блокировал попытку Мейседона связаться со стариком Милтоном. Дирекция «Радио корпорейшн» предпочла пойти на лёгкий конфликт с зятем Милтона, нежели ссориться с его сыном. Значит, война объявлена? Мейседон не был уверен в этом, ведь его умозаключения основывались не на фактах, а на предположениях. Надо было набраться терпения и ждать фактов.
И ждать пришлось недолго. Во второй половине дня Мейседону позвонил Рэй Харви, пожелал доброго здравия и сказал, что у него есть для полковника небольшой сюрприз. Разговор на этом закончился, но Мейседон знал, что ему делать дальше, об этом у них с Рэем был давний договор. Надо было минут через двадцать позвонить Харви по телефону-автомату, ибо предстояла беседа на такую тему, которую нежелательно затрагивать, пользуясь служебной линией связи. Надо ли говорить, что сердце Мейседона сжалось от неприятного предчувствия, впрочем, он был человеком волевым и умел владеть собой, держа свои нервы в крепкой узде.
Мейседон прошёл в крыло «А», в зал, где располагались междугородные и городские автоматы. Из этого зала через окно был виден внутренний двор Пентагона — сквер с газонами и пешеходными дорожками, обсаженными кустарником.
— Где вы храните документы, которые я вам передал? — спросил Харви, когда Мейседон до него дозвонился.
— В сейфе, — после некоторого колебания ответил полковник.
— Дома? На службе?
— Дома, разумеется, — опять-таки после паузы ответил Мейседон, ему очень не нравились эти вопросы.
— Переложите их в служебный. А ещё лучше, воспользуйтесь банковским или передайте на хранение мне.
— А в чем дело?
— У меня есть сведения, что вашу квартиру собираются основательно прочесать и выпотрошить.
— Вы… не ошибаетесь?
— Сведения абсолютно точные, но исполнители мне неизвестны. Одно могу сказать с полной уверенностью — это будут опытные профессионалы.
— А кто за их спиной?
— И это мне неизвестно. Но лицо, не скупящееся на крупные суммы, так что догадаться нетрудно.
Харви конечно же имел в виду Сильвию, вряд ли он мог догадаться, что в этом направлении скорее всего действовала не она, а её брат. А впрочем, кто знает?
— Учтите, баззард, об этом разговоре никто не должен знать. Иначе может провалиться мой источник и у него будут крупные, очень крупные неприятности.
— Я понял, спасибо. Все будет в полном порядке.
— О’кей.
Мейседон принял необходимые меры предосторожности. Он так и не знал наверняка, лазили в его домашний сейф опытные профессионалы, о которых говорил ему Харви, или нет. Ему показалось, что лазили, но до конца он не был уверен в этом, приписывая свои впечатления естественно развившейся в нем подозрительности. Война была объявлена. В этом Мейседон окончательно убедился, когда его посетил адвокат Сильвии. Адвокат уведомил полковника, что его супруга Сильвия Мейседон-Хаксли, урождённая Милтон, возбуждает бракоразводный процесс, мотивируя его необходимость клеветой на неё и грубым обращением. Адвокат, стараясь заполучить хотя бы одну фотографию, всячески юлил и изворачивался. Разумеется, он ничего не говорил о фотографиях как таковых, он говорил о документах, на основании которых Сильвия Мейседон возбуждает обвинение в клевете, но полковник попросту отказался говорить с этим пронырой, переадресовав его к своему адвокату. Мейседон сказал, что адвокат получил от него все необходимые, причём исчерпывающие инструкции. Адвокат и правда их получил, Мейседон дал ему указания всемерно затягивать дело, не предпринимая ничего существенного и ссылаясь на необходимость консультаций с целым рядом разных специалистов.
После уик-энда, завершившего неделю происшествий и конфликтов, ударил первый гром: полковника Мейседона вызвал к себе один из заместителей председателя комитета начальников штабов генерал Макмиллан. Честно говоря, Мейседон не ждал от этого вызова каких-либо неприятностей. Генерал Макмиллан, энергичный плотный человек невысокого роста с властным лицом и ёжиком седеющих волос, относился к Мейседону дружелюбно. По порядку и срокам прохождения службы Мейседон мог претендовать на должность с генеральским званием. Именно по этому поводу месяца полтора назад Макмиллан имел с ним доверительный разговор и предложил вариант, связанный с переходом из разведки в один из комитетов — объединённых штабов или вооружений. Мейседон попросил разрешения подумать, посоветовался с Милтоном и ответил согласием. Естественно, Мейседон предположил, что вызов к начальству связан с предстоящим выдвижением на генеральскую должность, и был доволен в тем большей степени, что эта служебная перемена должна была в какой-то степени компенсировать тот ущерб, который он несомненно должен был получить из-за конфликта с Сильвией. Правда, где-то в самой глубине души копошились опасения, но Генри без труда погасил их: не могли его враги сработать столь оперативно на высшем пентагоновском уровне. Но оказалось, что Генри либо недооценил своих врагов, либо переоценил начальников. Генерал встретил Мейседона суховато, хотя и усадил в кресло.
— Вот что, полковник, мы люди военные, нам не пристало играть в прятки и слюнтяйничать. Поэтому скажу вам прямо — ситуация изменилась. Вам пока лучше забыть о моем недавнем предложении.
— Да, сэр, — покорно и хмуро сказал Мейседон, он Уже все понял и обнажать свои чувства не собирался.
Макмиллан выдержал длинную паузу, видимо, ожил вопросов, но поскольку их не последовало, продолжил прежней безапелляционностью:
— И виноваты в этом только вы сами! У вас какие то семейные конфликты, вы грубо обращаетесь с женой и… ну, вы сами понимаете, что я хочу сказать, не так ли?
— Да, сэр.
— Вот и все, что я хотел сказать вам, полковник.
Мейседон поднялся.
— Я могу идти, сэр?
— Идите!
Мейседон повернулся и молча пошёл к выходу. По-видимому, его выдержка, отнюдь не показное внутреннее достоинство произвели на генерала известное впечатление. Не исключено, что, поддавшись давлению или воздействию крупной взятки откуда-то со стороны, он испытывал и определённые угрызения совести. Во всяком случае, он окликнул полковника, и в его тоне не было прежней резкости и официальности.
— Мейседон!
Генри чётко повернулся.
— Да, сэр?
— Должен сказать, что я по-прежнему остаюсь самого высокого мнения о ваших способностях и служебном рвении. Улаживайте свои личные дела, и мы ещё вернёмся к оставленному разговору.
— Благодарю вас, сэр.
— Желаю удачи!
Мейседон вернулся домой в самом мрачном и подавленном настроении. Идти с Сильвией на мировую? Просить пощады у Милтонов? Нет, это было ему не по силам! Он был для этого ещё недостаточно плох. А может быть, недостаточно хорош? Как бы там ни было, будущее виделось ему в очень тёмном цвете, но… разве можно заранее предугадать, какие каверзы и штучки может выкинуть капризная Фортуна?
— Вас ждут, — сказала ему чернокожая служанка со своей обычной невозмутимостью.
Сердце Мейседона колыхнулось.
— Кто? — Этот вопрос вырвался сам собой. Генри не хотел видеть Сильвию, но при мысли, что она не выдержала и пришла объясниться, он испытал неожиданную радость и торжество.
— Старый масса Милтон.
Мейседон не поверил и подумал, что она что-то путает. Но все было правильно: в гостиной перед электрическим камином, который, за исключением дыма и пламени, был достаточно хорошей подделкой под настоящий, сидел Эдуард Милтон.
— Здравствуй, сынок, — спокойно сказал он, обернувшись на звук шагов полковника. — Я специально прилетел, чтобы поговорить с тобой. Завтра же я вылетаю обратно.
Мейседон с огромным трудом сохранил внешнее спокойствие, только того и не хватало, чтобы старик увидел слезы на его глазах.
— Здравствуйте, отец. — Пожалуй, он впервые произнёс это слово, ничуть не покривив при этом душой.
Они быстро и обо всем договорились. Старик высоко оценил сдержанность Мейседона. Эта сдержанность, по его мнению, проявилась не только в том, что Генри не предал гласности скандальные фотографии, но и в том, что не поднял шума ни в семье, ни в Пентагоне, ни в «Радио корпорейшн». Милтон чисто по-отечески пожурил Мейседона. По мнению старика, полковник ещё не стал настоящим деловым человеком, для которого бизнес — и высший стимул и главное божество, а все остальное, в том числе и семейные обстоятельства, — преходящие категории, которыми при нужде следует жертвовать без всякого стеснения. Но все это придёт, уверил Милтон, качества настоящего функционера приходят вместе с опытом и повзрослением, а кто взрослеет поздно, тот созревает для дела по-настоящему. Деловым скороспелкам свойственны рецидивы зряшной чувствительности и ненужной сентиментальности, которые неизбежно вредят любым крупным начинаниям, будь то война, экономика или политика — безразлично. Они договорились о том, что всякое дело о разводе немедленно прекращается, компрометирующие фотографии уничтожаются, что Мейседон продолжает спокойно трудиться в Пентагоне, а Сильвия пока поживёт в Калифорнии, где у Милтонов был свой дом. А там видно будет!
Через неделю после этого разговора Мейседона снова вызвал генерал Макмиллан. Мейседон пошёл теперь к нему без прежнего воодушевления, с некоторой опаской, однако же и с надеждой.
— Садитесь, Мейседон, — сказал Макмиллан, ответив на приветствие полковника. — Садитесь! Мы люди военные, церемонии нам не к лицу, поэтому я буду прям и откровенен. Я рад, что вы приняли к сведению мои замечания и урегулировали свои личные дела.
Полковник молча поклонился.
— Но! — Генерал поднял руку и уронил её на стол, что должно было выразить искреннее сожаление. — Но место в комитете по вооружениям уже несвободно. Я сожалею об этом, Мейседон.
Полковник снова поклонился. Генерал некоторое время внимательно вглядывался в его лицо, а потом хитровато улыбнулся.
— Простите, полковник, вы, кажется, увлекаетесь фантастикой? Катаклизмы, путешествия, нашествия, война миров и все такое прочее?
Мейседон мог бы удивиться, откуда генерал знает о его невинном увлечении, но он не удивился. Он знал, что в его досье хранятся и более интимные сведения.
— Это так, сэр, — коротко подтвердил он.
— Прекрасно! Тогда я могу предложить вам весьма перспективное и почётное дело.
Мейседон взглянул на генерала с интересом. Макмиллан не то чтобы смутился, он не был способен на такое рабское чувство, но испытал нечто похожее на лёгкое замешательство.
— К сожалению, я не могу сказать вам ничего определённого, полковник. Просто Белый дом, — генерал выговорил эти слова с особым вкусом и ударением, — Белый дом попросил меня подобрать инициативного и грамотного офицера с несколько специфическим уклоном интересов для весьма важного и сугубо секретного дела. И я подумал, что этим офицером могли бы стать вы, полковник Мейседон.
— Благодарю вас за доверие, сэр.
— Я должен расценивать ваш ответ как согласие? — Макмиллан любил в такого рода делах предельную точность и определённость.
— Именно так, сэр. Что я должен делать теперь?
Генерал улыбнулся.
— Ждать, Мейседон, ждать. За вами заедут, отвезут куда нужно и введут в курс дел. Желаю вам успехов на этом поприще!
— Ты нализался, как негр после получки, — презрительно сказала Сильвия вместо приветствия, появившись на пороге гостиной.
— Нализался, — охотно согласился Мейседон, сидевший возле камина с бокалом в руке. — Но я не раздевался догола, чтобы выпить свой коктейль.
— Что ты хочешь сказать этим?
— Именно то, что сказал. Ни граном больше.
— Ты пьян. Иди в свой кабинет и проспись. И не смей заходить в спальню!
Эта фраза была последней каплей, переполнившей, нет, не чашу терпения, а чашу отвращения Мейседона. Он поднялся из кресла, достал из кармана пачку фотографий и не без торжественности швырнул их в лицо супруги.
— Это твоё место не в супружеской спальне, а в свином хлеву. Грязная потаскуха!
Сильвия вспыхнула от гнева, но прежде чем успела сказать что-либо, рассмотрела некоторые из фотографий, упавших к её ногам. Краску на лице сменила бледность. Сильвия отшатнулась от мужа и, точно защищаясь, поднесла руку к лицу, глядя на мужа расширившимися от страха глазами. Она испугалась так откровенно, что Мейседон вдруг понял, что, скорее всего, ей уже попадало по физиономии от её любовников — халифов и повелителей на час торжества плоти.
— Грязная потаскуха! — повторил Генри презрительно.
Надо отдать должное Сильвии, так называемое светское воспитание не подвело её, она быстро сориентировалась, сообразила, что насилия не будет, и перешла в наступление.
— Ловкие подделочки. — Она носком туфли отшвырнула фотографии. — Кто в них поверит?
Мейседон взглянул на неё с холодным любопытством. Как профессионал, он хорошо знал, что большинство фотографий относятся к числу тех, которые не подделываются и подлинность которых при добросовестном, беспристрастном анализе устанавливается легко и безусловно. Но при беспристрастном! Фемида же, несмотря на повязку на глазах, во все времена легко отличала богатых от бедных и проявляла к деньгам несомненное пристрастие. Так что Сильвия с ходу и без всяких консультаций сразу же нашла единственно возможный встречный ход.
— Ты прекрасно знаешь, что это не подделки, — уста-до сказал Генри.
— Это подделки! Ты ещё ответишь за эту мерзость! И ты будешь отвечать не только передо мной, но и перед всем нашим семейством. — Снова Сильвия сделала точный выверенный ход, но с непоследовательностью, которая так подводит женщин в критических ситуациях, закричала: — Шпион! Подлый шпион!
— Уж лучше быть шпионом, чем шлюхой, — холодно заметил Мейседон.
— Жены становятся шлюхами, когда их мужья — мулы!
Генри закусил губу, такие упрёки всегда болезненно ранят мужское самолюбие независимо от того, справедливы они или нет.
— Понимаю. Тебе нужен жеребец. И не один, а целый косяк.
— Шпион! Мул! Я тебя ненавижу! Всех ненавижу!
Лицо Сильвии перекосилось от ярости. Опытный взгляд Мейседона уловил в этих искажённых чертах линии, которые характерны для приступов алкогольного или наркотического безумия. Неужели и эта чаша не миновала распутную бабу?
— Мулы! Скоты! Мерзавцы! Всех ненавижу!
Сильвия бесновалась, расшвыривала ногами фотографии, топтала их. Потом рухнула в кресло и разразилась слезами, которые перемежались бессвязными выкриками. Протрезвевший Мейседон смотрел на неё брезгливо, без сострадания, но с некоторым беспокойством: если приступ истерики затянется, то придётся вызывать врача — только этого ещё и не хватало! Но Сильвия удивила его ещё раз. После нескольких стонов и всхлипов она как-то вдруг успокоилась и поднялась из кресла. Лицо её было холодно, лишь опухшие глаза да подпорченная косметика свидетельствовали, что только что разыгравшаяся истерика не была ловким и совершённым притворством.
— Чего ты хочешь, Мейседон? Развода? Ты мог получить его и без этих фальшивок.
Генри промолчал. Он не знал толком, чего он хочет. Это незнание придавало в общем-то трагической ситуации какой-то комический оттенок. Мало того, что Мейседон не знал, что ему предпринять в будущем, так или иначе решая свою судьбу, он не знал, что ему делать теперь, сейчас. Плакать? Смеяться? А если смеяться, то над кем — над собой или над Сильвией? Над обоими сразу? И Мейседон засмеялся, засмеялся совершенно искренне хотя и грустно. Сильвия посмотрела на него удивлённо и подозрительно; этот неожиданный, как будто бы вовсе неуместный смех определённо смутил её, но не сбил со взятого курса. Сильвия была урождённая Милтон, а Мил-тоны умели идти к поставленной цели.
— Ты получишь развод, Мейседон. Но ты горько пожалеешь о всей этой истории. — В голосе Сильвии появились угрожающие ноты. — Тебя из милости пригрели в нашей семье, а ты платишь шпионством и подлостью. Я поставлю тебя на твоё настоящее место!
Мейседон насмешливо поклонился, но ощутил в груди неприятный холодок — он хорошо знал силу семейства Милтонов. Генри знал, что по трезвому деловому расчёту ему следовало бы упасть перед Сильвией на колени, признать, что фотографии, картинно рассыпавшиеся по полу, действительно фальшивки, и попросить прощения. Может быть, Сильвия и простила бы его, она была по-своему великодушна и любила в обмен на унижение платить какой-нибудь милостью. Но Мейседон не мог просить прощения! Это было просто невозможно, несовместимо с его мировоззрением, с его нынешней натурой. Чтобы попросить прощения, Мейседону надо было стать другим человеком, а нельзя стать другим сразу — для этого требуется время. Выдержав паузу (она все-таки чего-то ждала от Мейседона), Сильвия сказала:
— Завтра тебя навестит мой адвокат. — И, направившись к выходу, добавила: — И минуты не останусь больше в этой казарме!
Утром Мейседон позвонил одному из директоров «Радио корпорейшн», с которым был знаком лично, и попросил дать ему телефон, по которому он мог отыскать Эдуарда Милтона. К своему удивлению, Генри получил весьма туманное и уклончивое обещание вместе с просьбой ещё раз напомнить об этом деле к концу дня. Положив трубку, Мейседон задумался, чувствуя, как в душе зреет, растёт тревога. Конечно, старик мог находиться в таком месте, о котором неразумно было сообщать кому бы то ни было, кроме самого узкого круга посвящённых. Старик мог отправиться инкогнито и в ЮАР, и в Китай, а знать об этом конкурентам, политикам и прессе было вовсе не обязательно. Отсюда элементарные меры предосторожности и полная секретность. Но могло быть и иначе. Чтобы проверить другую возможность, Мейседон скрепя сердце позвонил брату Сильвии, Дэвиду Милтону. Милтон-младший был неглупым парнем с университетским образованием, но типичным плейбоем. Делами заниматься он не любил и не хотел, увлекался спортом, яхтами, женщинами и терпеливо ждал того счастливого дня, когда станет полномочным наследником семейного состояния. Появление в их семье Генри Мейседона не на шутку встревожило Дэвида — будучи далеко не глупым парнем, он разглядел в майоре, а особенно в полковнике опасного соперника по наследству и по этой причине тихонько, тайно, но люто его ненавидел. Внезапная ссора Мейседона с Сильвией была для него бесценным даром небес, и конечно же, обратись к нему сестра, он постарался бы выжать из этой истории максимальную пользу для себя и скомпрометировать пролазу-полковника. Но пошла ли Сильвия на такой шаг?
На звонок Мейседона Дэвид Милтон холодно ответил, что он не в курсе дел ни отца, ни сестры, что не в его привычках вообще вмешиваться в семейные дела кого бы то ни было и единственное, что он может посоветовать полковнику, это действовать по обычным каналам, не имеющим отношения к прайвеси других лиц. Проще говоря, Милтон-младший посоветовал ему обратиться к адвокату, а, стало быть, на самом деле он был прекрасно осведомлён о семейной драме Мейседонов и, скорее всего, принимал самое деятельное участие в её подогреве и развитии в нужном направлении. Видимо, именно Дэвид заблаговременно блокировал попытку Мейседона связаться со стариком Милтоном. Дирекция «Радио корпорейшн» предпочла пойти на лёгкий конфликт с зятем Милтона, нежели ссориться с его сыном. Значит, война объявлена? Мейседон не был уверен в этом, ведь его умозаключения основывались не на фактах, а на предположениях. Надо было набраться терпения и ждать фактов.
И ждать пришлось недолго. Во второй половине дня Мейседону позвонил Рэй Харви, пожелал доброго здравия и сказал, что у него есть для полковника небольшой сюрприз. Разговор на этом закончился, но Мейседон знал, что ему делать дальше, об этом у них с Рэем был давний договор. Надо было минут через двадцать позвонить Харви по телефону-автомату, ибо предстояла беседа на такую тему, которую нежелательно затрагивать, пользуясь служебной линией связи. Надо ли говорить, что сердце Мейседона сжалось от неприятного предчувствия, впрочем, он был человеком волевым и умел владеть собой, держа свои нервы в крепкой узде.
Мейседон прошёл в крыло «А», в зал, где располагались междугородные и городские автоматы. Из этого зала через окно был виден внутренний двор Пентагона — сквер с газонами и пешеходными дорожками, обсаженными кустарником.
— Где вы храните документы, которые я вам передал? — спросил Харви, когда Мейседон до него дозвонился.
— В сейфе, — после некоторого колебания ответил полковник.
— Дома? На службе?
— Дома, разумеется, — опять-таки после паузы ответил Мейседон, ему очень не нравились эти вопросы.
— Переложите их в служебный. А ещё лучше, воспользуйтесь банковским или передайте на хранение мне.
— А в чем дело?
— У меня есть сведения, что вашу квартиру собираются основательно прочесать и выпотрошить.
— Вы… не ошибаетесь?
— Сведения абсолютно точные, но исполнители мне неизвестны. Одно могу сказать с полной уверенностью — это будут опытные профессионалы.
— А кто за их спиной?
— И это мне неизвестно. Но лицо, не скупящееся на крупные суммы, так что догадаться нетрудно.
Харви конечно же имел в виду Сильвию, вряд ли он мог догадаться, что в этом направлении скорее всего действовала не она, а её брат. А впрочем, кто знает?
— Учтите, баззард, об этом разговоре никто не должен знать. Иначе может провалиться мой источник и у него будут крупные, очень крупные неприятности.
— Я понял, спасибо. Все будет в полном порядке.
— О’кей.
Мейседон принял необходимые меры предосторожности. Он так и не знал наверняка, лазили в его домашний сейф опытные профессионалы, о которых говорил ему Харви, или нет. Ему показалось, что лазили, но до конца он не был уверен в этом, приписывая свои впечатления естественно развившейся в нем подозрительности. Война была объявлена. В этом Мейседон окончательно убедился, когда его посетил адвокат Сильвии. Адвокат уведомил полковника, что его супруга Сильвия Мейседон-Хаксли, урождённая Милтон, возбуждает бракоразводный процесс, мотивируя его необходимость клеветой на неё и грубым обращением. Адвокат, стараясь заполучить хотя бы одну фотографию, всячески юлил и изворачивался. Разумеется, он ничего не говорил о фотографиях как таковых, он говорил о документах, на основании которых Сильвия Мейседон возбуждает обвинение в клевете, но полковник попросту отказался говорить с этим пронырой, переадресовав его к своему адвокату. Мейседон сказал, что адвокат получил от него все необходимые, причём исчерпывающие инструкции. Адвокат и правда их получил, Мейседон дал ему указания всемерно затягивать дело, не предпринимая ничего существенного и ссылаясь на необходимость консультаций с целым рядом разных специалистов.
После уик-энда, завершившего неделю происшествий и конфликтов, ударил первый гром: полковника Мейседона вызвал к себе один из заместителей председателя комитета начальников штабов генерал Макмиллан. Честно говоря, Мейседон не ждал от этого вызова каких-либо неприятностей. Генерал Макмиллан, энергичный плотный человек невысокого роста с властным лицом и ёжиком седеющих волос, относился к Мейседону дружелюбно. По порядку и срокам прохождения службы Мейседон мог претендовать на должность с генеральским званием. Именно по этому поводу месяца полтора назад Макмиллан имел с ним доверительный разговор и предложил вариант, связанный с переходом из разведки в один из комитетов — объединённых штабов или вооружений. Мейседон попросил разрешения подумать, посоветовался с Милтоном и ответил согласием. Естественно, Мейседон предположил, что вызов к начальству связан с предстоящим выдвижением на генеральскую должность, и был доволен в тем большей степени, что эта служебная перемена должна была в какой-то степени компенсировать тот ущерб, который он несомненно должен был получить из-за конфликта с Сильвией. Правда, где-то в самой глубине души копошились опасения, но Генри без труда погасил их: не могли его враги сработать столь оперативно на высшем пентагоновском уровне. Но оказалось, что Генри либо недооценил своих врагов, либо переоценил начальников. Генерал встретил Мейседона суховато, хотя и усадил в кресло.
— Вот что, полковник, мы люди военные, нам не пристало играть в прятки и слюнтяйничать. Поэтому скажу вам прямо — ситуация изменилась. Вам пока лучше забыть о моем недавнем предложении.
— Да, сэр, — покорно и хмуро сказал Мейседон, он Уже все понял и обнажать свои чувства не собирался.
Макмиллан выдержал длинную паузу, видимо, ожил вопросов, но поскольку их не последовало, продолжил прежней безапелляционностью:
— И виноваты в этом только вы сами! У вас какие то семейные конфликты, вы грубо обращаетесь с женой и… ну, вы сами понимаете, что я хочу сказать, не так ли?
— Да, сэр.
— Вот и все, что я хотел сказать вам, полковник.
Мейседон поднялся.
— Я могу идти, сэр?
— Идите!
Мейседон повернулся и молча пошёл к выходу. По-видимому, его выдержка, отнюдь не показное внутреннее достоинство произвели на генерала известное впечатление. Не исключено, что, поддавшись давлению или воздействию крупной взятки откуда-то со стороны, он испытывал и определённые угрызения совести. Во всяком случае, он окликнул полковника, и в его тоне не было прежней резкости и официальности.
— Мейседон!
Генри чётко повернулся.
— Да, сэр?
— Должен сказать, что я по-прежнему остаюсь самого высокого мнения о ваших способностях и служебном рвении. Улаживайте свои личные дела, и мы ещё вернёмся к оставленному разговору.
— Благодарю вас, сэр.
— Желаю удачи!
Мейседон вернулся домой в самом мрачном и подавленном настроении. Идти с Сильвией на мировую? Просить пощады у Милтонов? Нет, это было ему не по силам! Он был для этого ещё недостаточно плох. А может быть, недостаточно хорош? Как бы там ни было, будущее виделось ему в очень тёмном цвете, но… разве можно заранее предугадать, какие каверзы и штучки может выкинуть капризная Фортуна?
— Вас ждут, — сказала ему чернокожая служанка со своей обычной невозмутимостью.
Сердце Мейседона колыхнулось.
— Кто? — Этот вопрос вырвался сам собой. Генри не хотел видеть Сильвию, но при мысли, что она не выдержала и пришла объясниться, он испытал неожиданную радость и торжество.
— Старый масса Милтон.
Мейседон не поверил и подумал, что она что-то путает. Но все было правильно: в гостиной перед электрическим камином, который, за исключением дыма и пламени, был достаточно хорошей подделкой под настоящий, сидел Эдуард Милтон.
— Здравствуй, сынок, — спокойно сказал он, обернувшись на звук шагов полковника. — Я специально прилетел, чтобы поговорить с тобой. Завтра же я вылетаю обратно.
Мейседон с огромным трудом сохранил внешнее спокойствие, только того и не хватало, чтобы старик увидел слезы на его глазах.
— Здравствуйте, отец. — Пожалуй, он впервые произнёс это слово, ничуть не покривив при этом душой.
Они быстро и обо всем договорились. Старик высоко оценил сдержанность Мейседона. Эта сдержанность, по его мнению, проявилась не только в том, что Генри не предал гласности скандальные фотографии, но и в том, что не поднял шума ни в семье, ни в Пентагоне, ни в «Радио корпорейшн». Милтон чисто по-отечески пожурил Мейседона. По мнению старика, полковник ещё не стал настоящим деловым человеком, для которого бизнес — и высший стимул и главное божество, а все остальное, в том числе и семейные обстоятельства, — преходящие категории, которыми при нужде следует жертвовать без всякого стеснения. Но все это придёт, уверил Милтон, качества настоящего функционера приходят вместе с опытом и повзрослением, а кто взрослеет поздно, тот созревает для дела по-настоящему. Деловым скороспелкам свойственны рецидивы зряшной чувствительности и ненужной сентиментальности, которые неизбежно вредят любым крупным начинаниям, будь то война, экономика или политика — безразлично. Они договорились о том, что всякое дело о разводе немедленно прекращается, компрометирующие фотографии уничтожаются, что Мейседон продолжает спокойно трудиться в Пентагоне, а Сильвия пока поживёт в Калифорнии, где у Милтонов был свой дом. А там видно будет!
Через неделю после этого разговора Мейседона снова вызвал генерал Макмиллан. Мейседон пошёл теперь к нему без прежнего воодушевления, с некоторой опаской, однако же и с надеждой.
— Садитесь, Мейседон, — сказал Макмиллан, ответив на приветствие полковника. — Садитесь! Мы люди военные, церемонии нам не к лицу, поэтому я буду прям и откровенен. Я рад, что вы приняли к сведению мои замечания и урегулировали свои личные дела.
Полковник молча поклонился.
— Но! — Генерал поднял руку и уронил её на стол, что должно было выразить искреннее сожаление. — Но место в комитете по вооружениям уже несвободно. Я сожалею об этом, Мейседон.
Полковник снова поклонился. Генерал некоторое время внимательно вглядывался в его лицо, а потом хитровато улыбнулся.
— Простите, полковник, вы, кажется, увлекаетесь фантастикой? Катаклизмы, путешествия, нашествия, война миров и все такое прочее?
Мейседон мог бы удивиться, откуда генерал знает о его невинном увлечении, но он не удивился. Он знал, что в его досье хранятся и более интимные сведения.
— Это так, сэр, — коротко подтвердил он.
— Прекрасно! Тогда я могу предложить вам весьма перспективное и почётное дело.
Мейседон взглянул на генерала с интересом. Макмиллан не то чтобы смутился, он не был способен на такое рабское чувство, но испытал нечто похожее на лёгкое замешательство.
— К сожалению, я не могу сказать вам ничего определённого, полковник. Просто Белый дом, — генерал выговорил эти слова с особым вкусом и ударением, — Белый дом попросил меня подобрать инициативного и грамотного офицера с несколько специфическим уклоном интересов для весьма важного и сугубо секретного дела. И я подумал, что этим офицером могли бы стать вы, полковник Мейседон.
— Благодарю вас за доверие, сэр.
— Я должен расценивать ваш ответ как согласие? — Макмиллан любил в такого рода делах предельную точность и определённость.
— Именно так, сэр. Что я должен делать теперь?
Генерал улыбнулся.
— Ждать, Мейседон, ждать. За вами заедут, отвезут куда нужно и введут в курс дел. Желаю вам успехов на этом поприще!
ДЖОН КЕЙСУЭЛЛ
После вызова к генералу Макмиллану прошла неделя, началась другая, а никаких новостей не было. Мейседон не то чтобы огорчился, он попросту не знал, в чем ему разочаровываться, а начал подумывать, что либо предложение было со стороны генерала пустой демонстрацией дружелюбия, либо его кандидатура по каким-то причинам забракована. Полковника успокоил Рэй Харви. История с фотографиями заметно сблизила их, теперь они встречались чаще. Это произошло ещё и потому, что после отъезда Сильвии в Калифорнию у Мейседона появилось больше свободного времени, а с Харви полковник мог быть самим собой. Во время совместного ленча Харви сказал ему с лёгкой улыбкой:
— Кто-то катит на вас бочку. Однако же думаю, что не с дурными намерениями.
— А что такое?
Интерес Мейседона был столь очевиден, что Харви помедлил с ответом, а затем спросил:
— Да вы, наверное, в курсе событий?
— В известной мере. Но я ещё не знаю, каким местом ко мне повернётся Фортуна.
— Я не силён в греческом. Вы говорите о судьбе?
— О случае.
— Верно, все эти мексиканцы и пуэрториканцы частенько полагаются на случай, — глубокомысленно заметил Харви, усмехнулся и понизил голос: — Вас проверяют, баззард. По всем каналам, по каким это возможно.
В груди Мейседона вместе с тревогой шевельнулась и надежда: перед серьёзными делами людей и проверяют серьёзно.
— Откуда вы знаете? — также вполголоса спросил он.
— Секрет фирмы. — Харви опять усмехнулся и покрутил головой. — Во всяком случае, лично со мной беседовал какой-то парень из Фоли-Сквера. Он вовсе не настаивал, чтобы я говорил о вас пакости. Именно поэтому я и решил, что вам не грозит ничего дурного.
— И что же вы сказали обо мне? — с совершённым внешним безразличием поинтересовался Генри.
— Ну, нарисовал такой портрет, что вас спокойно можно ставить даже у врат рая вместо апостола Петра.
Этот разговор сильно подогрел остывший было интерес Мейседона ко всей этой несколько таинственной истории. А день спустя Мейседона вызвал к себе генерал Макмиллан.
— Дело сделано, Мейседон, — бодро сказал он, однако в его поведении, обычно таком уверенном, проглядывали чёрточки если не тревоги, то озабоченности. — Надеюсь, вы оправдаете мои рекомендации и вообще не ударите лицом в грязь.
— Я сделаю все возможное, мой генерал.
Не обращая внимания на это обращение во французском духе, Макмиллан, чеканя слова, продолжал:
— Запомните, Мейседон, во всем Пентагоне… — Генерал сделал внушительную паузу и повторил: — Во всем Пентагоне об этом деле будут знать только два человека вы и я! Секретность абсолютная!
Теперь и Мейседон почувствовал растущую неясную тревогу, однако внешне это никак на нем не отразилось.
— В течение этого часа, — продолжал генерал, теперь в его голосе появились ноты торжественности, — за вами заедет специальный автомобиль и отвезёт вас к личному советнику президента по специальным вопросам Джону Кейсуэллу.
— Да, сэр, — с некоторым замешательством ответил Мейседон, честно говоря, он был готов к самому разнообразному повороту событий, но только не к такому.
— Вам знакомо это имя? — с некоторой насторожённостью и интересом спросил генерал.
— Нет, сэр.
— Говорят, что это дальний родственник покойного президента, имейте это на всякий случай в виду. — И, снова переходя на энергичный, командирский тон, Макмиллан продолжил: — Вы пробудете в распоряжении Кейсуэлла столько, сколько это потребуется, что будет оформлено как служебная командировка. Ваш начальник предупреждён, однако, я подчёркиваю ещё раз, о существе этой так называемой командировки не знает ровно ничего. И не должен знать!
— Да, сэр.
— Это все. Желаю вам успехов, Мейседон!
Ждать пришлось недолго, однако Мейседон успел выпить крохотную чашечку кофе и полюбезничать с секретаршей, прежде чем она уважительно сообщила: «Машина ждёт вас у главного подъезда, полковник». Машина оказалась новеньким, последней модели чёрным «кадиллаком». Шофёр, стоявший рядом с машиной с добропорядочным и бесстрастным, типично лакейским выражением лица, фотографически взглянул на подходящего Генри и корректно осведомился: «Полковник Мейседон?» Получив утвердительный ответ, он почтительно склонил голову, распахнул перед Генри дверцу «кадиллака» и без спешки, солидно занял место за рулём.
Шофёр был опытным драйвером — это было видно сразу. Он вёл машину смело, но отнюдь не рискованно. Мейседон попробовал заговорить с ним, но, получив в ответ несколько в высшей степени учтивых ответов: «Нет, сэр», «Не знаю, сэр», «Простите, сэр, но я не уполномочен обсуждать такие вопросы», — понял, что из разговора ничего не получится, и замолчал. В облике шофёра было нечто южное. Итальянец? Испанец? Может быть, цветной с небольшой долей негритянской крови? Стоило ли ломать над этим голову! Выбравшись за город, шофёр прибавил газу, стрелка спидометра подползла к ста милям в час. «Кадиллак» шёл устойчиво, легко и почти бесшумно, лишь шелестели, а лучше сказать, приглушённо звенели по бетону шины. Через двадцать минут такой езды шофёр плавно притормозил и свернул на боковую дорогу — с бетонным же покрытием, но узкую — только-только разъехаться двум встречным автомобилям. Ярдов через триста возле площадки, на которой можно было развернуть даже стотонный самосвал, стояло уведомление, набранное на белом щите из люминесцирующих элементов: «Частные владения. Въезд запрещён!» За этим объявлением дорога проходила через широкую полосу зарослей шиповника и акаций, а далее была на немецкий манер обсажена двумя рядами плотно стоящих молодых каштанов. Это был своего рода зелёный забор, непроницаемый для автомобилей и несуществующий для пешеходов. Миновав развилку, где дорога делилась на две совершенно одинаковых ветви, шофёр сбросил скорость. Ряды молодых каштанов оборвались, и справа открылся большой одноэтажный белый дом, а за домом не то сад, не то парк — липы, каштаны и голубые ели из той прекрасной породы, которая выведена в России. Забора не было, его заменял плотный ряд кустарниковых акаций с плотными, словно костяными шипами двух-трехдюймовой длины — преграда для любого крупного зверя и человека практически непреодолимая. Садоводы-любители и мальчишки весьма образно называют этот сердитый кустарник «держи-деревом». В кустарник были врезаны невысокие ворота из решётчатого металла, возле ворот — площадка для паркинга, на которой можно было разместить три-четыре солидных лимузина. Но шофёр, игнорируя эту площадку, притормозил, почти упёршись широким носом «кадиллака» в створки ворот. Он не подал никакого сигнала, но после двух-трехсекундной паузы ворота — нет, не открылись, а раздвинулись, — их створки плавно и совершенно бесшумно разъехались в стороны. Шофёр тронул машину и с черепашьей скоростью подвёл её к дому, к широким ступеням, которые вели на веранду с раздвижными панелями из толстого витринного стекла. Мейседона ждали.
— Кто-то катит на вас бочку. Однако же думаю, что не с дурными намерениями.
— А что такое?
Интерес Мейседона был столь очевиден, что Харви помедлил с ответом, а затем спросил:
— Да вы, наверное, в курсе событий?
— В известной мере. Но я ещё не знаю, каким местом ко мне повернётся Фортуна.
— Я не силён в греческом. Вы говорите о судьбе?
— О случае.
— Верно, все эти мексиканцы и пуэрториканцы частенько полагаются на случай, — глубокомысленно заметил Харви, усмехнулся и понизил голос: — Вас проверяют, баззард. По всем каналам, по каким это возможно.
В груди Мейседона вместе с тревогой шевельнулась и надежда: перед серьёзными делами людей и проверяют серьёзно.
— Откуда вы знаете? — также вполголоса спросил он.
— Секрет фирмы. — Харви опять усмехнулся и покрутил головой. — Во всяком случае, лично со мной беседовал какой-то парень из Фоли-Сквера. Он вовсе не настаивал, чтобы я говорил о вас пакости. Именно поэтому я и решил, что вам не грозит ничего дурного.
— И что же вы сказали обо мне? — с совершённым внешним безразличием поинтересовался Генри.
— Ну, нарисовал такой портрет, что вас спокойно можно ставить даже у врат рая вместо апостола Петра.
Этот разговор сильно подогрел остывший было интерес Мейседона ко всей этой несколько таинственной истории. А день спустя Мейседона вызвал к себе генерал Макмиллан.
— Дело сделано, Мейседон, — бодро сказал он, однако в его поведении, обычно таком уверенном, проглядывали чёрточки если не тревоги, то озабоченности. — Надеюсь, вы оправдаете мои рекомендации и вообще не ударите лицом в грязь.
— Я сделаю все возможное, мой генерал.
Не обращая внимания на это обращение во французском духе, Макмиллан, чеканя слова, продолжал:
— Запомните, Мейседон, во всем Пентагоне… — Генерал сделал внушительную паузу и повторил: — Во всем Пентагоне об этом деле будут знать только два человека вы и я! Секретность абсолютная!
Теперь и Мейседон почувствовал растущую неясную тревогу, однако внешне это никак на нем не отразилось.
— В течение этого часа, — продолжал генерал, теперь в его голосе появились ноты торжественности, — за вами заедет специальный автомобиль и отвезёт вас к личному советнику президента по специальным вопросам Джону Кейсуэллу.
— Да, сэр, — с некоторым замешательством ответил Мейседон, честно говоря, он был готов к самому разнообразному повороту событий, но только не к такому.
— Вам знакомо это имя? — с некоторой насторожённостью и интересом спросил генерал.
— Нет, сэр.
— Говорят, что это дальний родственник покойного президента, имейте это на всякий случай в виду. — И, снова переходя на энергичный, командирский тон, Макмиллан продолжил: — Вы пробудете в распоряжении Кейсуэлла столько, сколько это потребуется, что будет оформлено как служебная командировка. Ваш начальник предупреждён, однако, я подчёркиваю ещё раз, о существе этой так называемой командировки не знает ровно ничего. И не должен знать!
— Да, сэр.
— Это все. Желаю вам успехов, Мейседон!
Ждать пришлось недолго, однако Мейседон успел выпить крохотную чашечку кофе и полюбезничать с секретаршей, прежде чем она уважительно сообщила: «Машина ждёт вас у главного подъезда, полковник». Машина оказалась новеньким, последней модели чёрным «кадиллаком». Шофёр, стоявший рядом с машиной с добропорядочным и бесстрастным, типично лакейским выражением лица, фотографически взглянул на подходящего Генри и корректно осведомился: «Полковник Мейседон?» Получив утвердительный ответ, он почтительно склонил голову, распахнул перед Генри дверцу «кадиллака» и без спешки, солидно занял место за рулём.
Шофёр был опытным драйвером — это было видно сразу. Он вёл машину смело, но отнюдь не рискованно. Мейседон попробовал заговорить с ним, но, получив в ответ несколько в высшей степени учтивых ответов: «Нет, сэр», «Не знаю, сэр», «Простите, сэр, но я не уполномочен обсуждать такие вопросы», — понял, что из разговора ничего не получится, и замолчал. В облике шофёра было нечто южное. Итальянец? Испанец? Может быть, цветной с небольшой долей негритянской крови? Стоило ли ломать над этим голову! Выбравшись за город, шофёр прибавил газу, стрелка спидометра подползла к ста милям в час. «Кадиллак» шёл устойчиво, легко и почти бесшумно, лишь шелестели, а лучше сказать, приглушённо звенели по бетону шины. Через двадцать минут такой езды шофёр плавно притормозил и свернул на боковую дорогу — с бетонным же покрытием, но узкую — только-только разъехаться двум встречным автомобилям. Ярдов через триста возле площадки, на которой можно было развернуть даже стотонный самосвал, стояло уведомление, набранное на белом щите из люминесцирующих элементов: «Частные владения. Въезд запрещён!» За этим объявлением дорога проходила через широкую полосу зарослей шиповника и акаций, а далее была на немецкий манер обсажена двумя рядами плотно стоящих молодых каштанов. Это был своего рода зелёный забор, непроницаемый для автомобилей и несуществующий для пешеходов. Миновав развилку, где дорога делилась на две совершенно одинаковых ветви, шофёр сбросил скорость. Ряды молодых каштанов оборвались, и справа открылся большой одноэтажный белый дом, а за домом не то сад, не то парк — липы, каштаны и голубые ели из той прекрасной породы, которая выведена в России. Забора не было, его заменял плотный ряд кустарниковых акаций с плотными, словно костяными шипами двух-трехдюймовой длины — преграда для любого крупного зверя и человека практически непреодолимая. Садоводы-любители и мальчишки весьма образно называют этот сердитый кустарник «держи-деревом». В кустарник были врезаны невысокие ворота из решётчатого металла, возле ворот — площадка для паркинга, на которой можно было разместить три-четыре солидных лимузина. Но шофёр, игнорируя эту площадку, притормозил, почти упёршись широким носом «кадиллака» в створки ворот. Он не подал никакого сигнала, но после двух-трехсекундной паузы ворота — нет, не открылись, а раздвинулись, — их створки плавно и совершенно бесшумно разъехались в стороны. Шофёр тронул машину и с черепашьей скоростью подвёл её к дому, к широким ступеням, которые вели на веранду с раздвижными панелями из толстого витринного стекла. Мейседона ждали.