Страница:
— Помню, — проворчал Эдуард, — ввязал меня тогда в аморальный блуд. Я ведь был против и открыто тебе об этом заявлял.
— Ты орал как резаный! — поправил Гаврилыч, мрачнея. — Вот ее муж и прибежал. А я тогда на контрабандный укол столько фишников угрохал! А ты мне все удовольствие испортил… Идиот.
— Попрошу без оскорблений, — повысил голос Эдуард.
— Аморальный блуд! — издевался Гаврилыч. — А сам чем собираешься заниматься? С этой своей… Ангелиной…
— Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно внешней политики господствующих капиталистических держав.
— Чаво?
— Того! — взорвался Эдуард. — Неуч! Только и думаешь, что о плотских удовольствиях!
— Эй вы там! — подтолкнули в спину Эдуарда Гаврилыча. — Делаете заказ или нет? Очередь-то ждет!
— Делаем, — проворчал Эдуард и первый наклонился к окошку.
Гаврилыч обернулся, чтобы огрызнуться на того, кто толкнул его, но, обернувшись, осекся.
— Вот так страшилище… — пробормотал он только, отворачиваясь,
— Сам страшилище! — услышав, обиженно откликнулся стоявший в очереди позади Эдуарда Гаврилыча. — Ты слышал, Ххтур, тебя обозвали страшилищем!
— Это тебя обозвали страшилищем, — ответил Гоурт.
— Меня? На себя посмотри!
Продолжения перебранки Гаврилыч не слышал, так как сразу после Эдуарда наклонился к окошку сам — делать заказ.
— Ты же мне, ирод такой, только что укол делал! — наседал на громилу в парандже и со шприцем богатырь Ефроим. — А посмотри — ничего он не действует — твой укол!
Громила подозрительно вглядывался из-под паранджи в честные глаза Ефроима.
— Кажется, не тебе делал… — неуверенно говорил громила.
— А кому, харя ты некрещеная?
— Похожему на тебя!
— Ты мне делал! Мне! Зовут меня — Ефроим! Запомни! Если укол снова не подействует, спущусь опять!
— Ладно, ладно… — говорил громила, вкалывая шприц в подставленную задницу. — Не задерживай очередь…
Довольный богатырь Ефроим убегал наверх и тут же спускался богатырь Федул.
— Это… — говорил Федул, подходя к громиле. — Ефроим меня зовут. Укол это… не подействовал. Вот посмотри…
— Спрячь, бесстыдник! — кричал громила в парандже и делал очередной укол.
Федул, потирая задницу, поднимался наверх, а в коридорчике уже ожидал своей очереди богатырь Семен, готовый тоже представиться Ефроимом.
— Вот мерзавцы! — беззлобно усмехался Эдуард, наблюдая за перетасовками богатырей. — Надо же что придумали…
— Да… — невнимательно слушая Эдуарда, говорил Гаврилыч. — Девочка что надо… Хорошо…
— Хорошо, — соглашался Эдуард. — Теперь бы закурить еще…
— Ты ж не куришь? — поражался Гаврилыч.
— Только после секса, — парировал Эдуард. — Хотя, конечно, курение — явление сугубо отрицательное и вредное для общества. Тем более курение пыха…
— Гы… — неопределенно сказал Гаврилыч, доставая кисет с рублеными листьями отборного пыха.
— Но иногда отход от правил даже полезен, — развивал свою мысль Эдуард дальше. — Потому что исключения, как известно, только подтверждают правила. Эту мою теорию можно легко проиллюстрировать примерами из истории экономического развития некоторых капиталистических стран.
— Гы… Только не говори, что ты с этой Ангелиной по поводу этого… экономического развития базарил.
— Конечно! — загорячился вдруг Эдуард. — Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно экономики и внешней политики господствующих капиталистических держав я и пошел на встречу с…
— Да ладно! — скручивая папироску, проговорил Гаврилыч. — Видел я, как вы там с ней… беседовали…
— Ты же обещал закрыть глаза и не подглядывать?!
— А ты на Дору пялился, извращенец!
— Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно половой физиологии некоторых видов ифри…
— Вот балабол, — закурив и выпустив первую струю пепельно-серого дыма, — произнес Гаврилыч.
Эдуард прекратил дискуссию и попросил:
— Дай покурить, а?
— Обойдешься, — отреагировал Гаврилыч. — Тебя все равно торкнет рано или поздно. Тело-то у нас одно, хоть и две башки…
— Так это еще сколько ждать… Тем более ощущения совсем не те. Тебе достанется вся эйфория, а мне — абстинентный синдром…
— Чаво?
— Отходняк, говорю, мне достанется!
Гаврилыч снова затянулся.
— Вредно вообще-то тебе пых давать, — сказал он. — Ты ж его раз в сто лет куришь. А те, кто редко так употребляет, могут это… У них может это… крыша съехать. А у нас, если ты забыл, ответственное задание…
— Я не забыл, — проговорил Эдуард. — Но сейчас так хочется расслабиться после… серьезных разговоров относительно разъяснения некоторых вопросов…
— Ладно, ладно! — поморщился Гаврилыч и сунул в рот Эдуарду дымящуюся папироску. — Кури. Только не заводи с начала свой треп…
Отвоевавший папироску Эдуард несколько раз вчастую затянулся. Глазки его масляно заблестели, а вместе со струей дыма из его рта вырвался вздох наслаждения.
— Нравится? — осклабился Гаврилыч. — Ну, то-то… Только смотри — вдруг тебе на глюки пробьет…
— Как это? — не понял Эдуард.
— Глюки-то? Картинки цветные видеть будешь, которых на самом деле нет, — пояснил Гаврилыч.
— Галлюцинации, — догадался образованный Эдуард.
«А вообще неплохо было сейчас посмотреть какие-нибудь картинки вроде цветного кино, — подумал расслабленный Эдуард. — Ответственное задание от нас никуда не уйдет. Имею я право себе устроить небольшой отдых. Тем более в такое время, когда все остальные отвязываются по полной программе…»
Эдуард стал смотреть по сторонам, надеясь наткнуться на сценку, которая его развлечет, но вдруг увидел нечто такое, от чего папироска выпала из его широко раскрывшегося рта.
— Ты что?! — заорал Гаврилыч, проворно поднимая папироску. — Пых-то — он дорогой! А ты на пол такой здоровенный бычок выбросил!
— Смотри! — прошептал Эдуард. — Там…
— Там! Там! — передразнил его Гаврилыч, сдувая пылинки с папироски. — Я же говорил, не надо было тебе курить! Вот уже и глюки пришли…
— Это не глюки! — проговорил Эдуард. — Это на самом деле!
Гаврилыч усмехнулся.
— Вознесенский здесь! — зашипел Эдуард, вращая глазами. — Вон он — собственной персоной! Только поверни башку свою дурацкую и посмотри! Вон он! Стоит в очереди!
— Ну да! — снова усмехнулся Гаврилыч. — Вознесенский в очереди стоит! А больше там никого нет? Может, сам На Вал Ляю?
— Не упоминать имя правителя всуе, — напомнил Эдуард, вглядываясь куда-то, — но это на самом деле Вознесенский! Вот он — подошел к окошку и делает заказ! Вот — отошел от окошка! Ему укол делают! Посмотри — он совсем близко!
— Ну и обкурился ты, брат, — с жалостью проговорил Гаврилыч. — Надо же как тебя торкнуло с двух затяжек! Вознесенский тебе везде мерещится. Нет, Эдька, если не привык ты с давних лет к «бухлу» и пыху, то и начинать нечего… А то совсем с катушек съедешь! Лучше посмотри, какие два невообразимых урода поднимаются по лестнице! Это один из них в очереди выпендривался на нас! — сказал Гаврилыч и указал на Ххтура и Гоурта, которые освоились в Первом загробном настолько, что решили теперь посетить «Публичный домъ».
— Сам ты урод невообразимый! — отчаянным шепотом воскликнул Эдуард. — Вознесенскому уже укол сделали — он идет прямо к нам! Обернись ты, чучело! Обернись и посмотри — это же Вознесенский!
— Не буду я оборачиваться, — сварливо проговорил Гаврилыч, очень обиженный на то, что его обозвали «чучелом». — У тебя глюки, так сиди и молчи…
— Щас у тебя глюки будут! — растеряв всю свою интеллигентность, заорал Эдуард. — Как врежу по макушке! Обернись, тебе говорят!
Ошарашенный такой резкой переменой Эдуарда, Гаврилыч все-таки обернулся и, увидев самого настоящего Никиту Вознесенского, поднимающегося по лестнице, открыл рот.
— И правда… — пробормотал он.
Но желание увидеть — может быть, в последний раз — Анну было сильнее всего. Никита, пообщавшись с громилой в парандже, стремительно побежал вверх по лестнице, на середине которой растолкал в разные стороны медленно двигавшихся Ххтура и Гоурта, но даже не заметил этого.
И лишь когда услышал истошный крик: «Лови Вознесенского!» — словно бы очнулся.
Растерявшегося Никиту моментально взяли в кольцо.
Вниз и вверх по лестнице метались перепуганные посетители «Публичного дома». Охранники-ифриты в числе трех человек попытались было вмешаться и прекратить панику, но богатыри вытащили из-за спин обнаженные мечи — и ифриты благоразумно отступили в холл, где были смяты толпой копрофагов, хлынувшей от закрывшегося на обед окошка.
— Заходи справа! — визжал Эдуард.
— Слева заходи! — горланил Гаврилыч.
Так как Эдуард считал, что целесообразнее будет обойти преступника Вознесенского с правого фланга, а Гаврилыч считал наоборот — собственно Эдуард Гаврилыч топтался на месте, бессмысленно размахивая руками и своими противоречивыми криками усиливая и без того ужасающую толчею.
Богатыри сужали кольцо, прокладывая себе дорогу через толпу посетителей злачного заведения эфесами мечей. Рашид с боевым воплем: «Иго-го!» — метался то тут, то там, но ничего совершенно не делал, только мешал, путаясь под ногах у богатырей.
— Не упустить! — зашелся в визге Эдуард.
— Взять негодяя! — рявкнул Гаврилыч.
Тут наконец Никита встрепенулся и вышел из ступора. Он прыгнул в сторону, схватил в охапку какого-то лощеного типа — судя по похотливой физиономии, педофила — и бросил его в двух ближайших богатырей. К чести дружинников надо сказать, что летящий снаряд — то есть педофил — был встречен сразу двумя мечами и без промедления изрублен в куски.
Убедившись, таким образом, в серьезности намерений нападавших, Никита присвистнул и, внезапно подпрыгнув, в полете развернулся и сильнейшим ударом ноги сбил шлем с головы подкрадывающегося сзади Ефроима. Ефроим грохнулся на задницу, а через него полетели, гремя мечами и доспехами, Федул и Семен. Не став дожидаться, пока они поднимутся на ноги, Никита рванул в прогал, образовавшийся после падения трех богатырей.
… И тут же нос к носу столкнулся с Рашидом.
И для того и для другого встреча была неожиданной.
Рашид растерянно пробормотал двумя глотками:
— Иго-го… — и развел руками.
Никита размахнулся и влепил ифриту в грудь тренированный кулак. Рашид покачнулся, но на ногах устоял.
— Вали его! — долетел откуда-то сзади крик Гаврилыча.
Рашид, услышав призыв экскурсовода, тряхнул обеими башками и размахнулся сам. Справедливо решив, что от удара чудовищной лапищи ифрита он развалится на части, Никита предпочел развернуться на сто восемьдесят градусов и, отшвырнув с дороги двух парнокопытных зоофилов, побежал вверх по лестнице.
Слева и справа от него блеснули мечи. Никита пригнулся на бегу, и сверкающие лезвия, коротко просвистев в воздухе, с оглушительным звоном сшиблись. Никита выпрямился, прыгнул через две ступеньки, увернулся от Ефроима, который, потеряв при падении меч, схватил за голову Семена и размахивал им, как большой палицей, и выбежал на относительно свободное пространство.
Оглянулся: позади четыре-пять ступенек вниз кочевряжилась запутавшаяся сама в себе толпа. Впереди топталась только пара каких-то диковинных существ — выглядевших хоть и ужасно необычно, но все же довольно неопасно.
Никита побежал туда.
Он выскочил на последнюю ступеньку лестницы. Пара диковинных существ шарахнулась от него.
«Чего во мне такого страшного?» — успел подумать Никита.
И еще одна мысль мелькнула у него в голове: «А может быть, они не меня испугались?»
Он обернулся и увидел ифрита, заносящего над головой длинный обоюдоострый меч, из тех мечей, кажется, что были на вооружении у богатырей. Никита выкрикнул ругательство, но сделать ничего не успел. Отточенная сталь прошла через его шею, и отрубленная голова Вознесенского, подскакивая, покатилась вниз по ступенькам.
Эдуард Гаврилыч снова поднял меч и усмехнулся.
— Вот и все, — сказал Эдуард. — Теперь мы полностью реабилитированы.
— В натуре, — подтвердил Гаврилыч, хотя слово «реабилитированы» слышал впервые.
— А ловко мы его взяли, — добавил Эдуард, — не пришлось даже на куски рубить. Только голову отсекли. Но это поправимо. Ему ее приделают наши хирурги. Ненадолго. Для того чтобы он предстал перед судом, после которого он тут же попадет в Аннигилятор.
— Ага, — сказал Гаврилыч. — Таким ужасным злодеям там самое место.
И оба счастливо рассмеялись.
Они бросились бежать по коридору, где вдоль стен тянулась длинная вереница дверей. Потом Ххтуру и Гоурту одновременно пришло на ум, что неплохо было бы спрятаться — и они, опять-таки одновременно и не сговариваясь, ломанулись в одну из дверей.
Но за дверью их ждало еще более отвратительное и пугающее зрелище.
В углу комнаты на небольшом возвышении, название которого Ххтур и Гоурт уже слышали — кровать, — они внезапно заметили существо, похожее на которое еще не встречали в этом мире. Существо обладало не четырьмя конечностями, как большинство в Первом загробном, а восемью. Оно ритмично сокращалось и издавало нечленораздельные восклицания и вздохи.
Не зная пока, что им делать дальше, Ххтур и Гоурт, трясущиеся от страха, произнесли вслух первое же всплывшее в их сознаниях слово, кажется, то самое, которое выкрикнул ужасный монстр, перед тем как ему отрубили его уродливую голову.
— Блядь! — Ххтур и Гоурт постарались передать ту экспрессию, которую монстр в это слово вкладывал при его произнесении.
То, что произошло потом, напугало приятелей так, что они разом присели на корточки и закрыли щупальцами и хоботами свои лица — пыхтящее и ритмично сокращающееся существо распалось надвое, каждая половинка теперь была очень похожа на уродливого монстра до того, как его лишили головы — половинки пыхтящего существа обладали — каждая — четырьмя конечностями, круглым предметом, сверху их туловища (голова!) и небольшим отверстием в нижней части головы (рот!), из которого стали доноситься громкие малопонятные звуки. Кроме того, Ххтур и Гоурт заметили, что половинки пыхтящего существа были без всяких оболочек — и при общей схожести имели значительные различия в районе между нижними конечностями. У одной из половинок между нижними конечностями располагалась еще одна конечность, значительно уступающая по размерам остальным четырем, а у второй половинки ничего подобного не было.
Задохнувшись от ужаса, Ххтур посмотрел на Гоурта, а Гоурт на Ххтура — и приятели дали друг другу твердое обещание при первой же возможности бежать из этого кошмарного Первого загробного туда, где наличествуют существа, хоть немного похожие на них самих.
Махно чиркнул пальцем по своему лицу, показывая.
— Только когда я здесь появился, шрам исчез. И слава богу… Что за шум? — прервав свое повествование, недовольно прищурился Махно. — Что случилось? Почему меня не слушают?
— Разведка вернулась! — доложил запыхавшийся Рододендрон, появляясь в проеме двери.
Почти сразу же после того, как его слова отзвучали в гудящем воздухе, над столом материализовались две маленькие фигурки.
— А-а! — узнал Махно. — Прокофьевны! Явились наконец. Ну, докладывайте. Куда именно ведет подземный ход?
— В ентот… — ответила Степанида Прокофьевна. — В тронный зал прямо. Там, где сидит ентот… Правитель ваш…
— На Вал Ляю? — заволновались повстанцы.
— А хрен его знает, как его зовут, — ответила за свою товарку просто-Прокофьевна. — Наверное, он самый. Прикольно у него во дворце, только почему-то дерьмом везде пахнет.
— Диспозиция? — строго спросил Махно.
— А? — не поняли бабки.
— Что в комнате-то? — спросил снова Махно. — В тронном зале?
— Я ж базарю, — заторопилась Степанида Прокофьевна. — В центре трон. Такой здоровенный стул со спинкой. Там сидит этот ваш… Навставляю — и ни хрена не делает, только ручкой по бумаге чирикает.
— На Вал Ляю, — поправил Махно. — Дальше.
— А какой он собой?! — выкрикнула Юлия, а Соловей-разбойник ревниво нахмурился.
— Скромный мужчина, — ответила старушка. — Типа Ленина. А рожа самая обыкновенная у него.
— Дальше! — потребовал Махно.
— А больше ничего в комнате… в ентом тронном зале нет, — сказала просто-Прокофьевна. — Большая такая комната, а пустая. Только картины какие-то по стенам. И один ковер на полу.
— А стража? — осведомился Махно.
— Мусоров двухголовых в соседних комнатах полно, — встряла Степанида Прокофьевна. — Там их до хрена и больше. Мы-то думали, нет никого, потому что тихо, а как шухер поднялся, так двери захлопали и сразу такая толпа ентих двухголовых набежала! Мы даже испугались, но потом вспомнили, что невидимые, и перестали бояться…
— Погоди! — приподнялся Махно. — А что за шухер-то был?
— А ты разве не сказала? — удивилась просто-Прокофьевна на свою подругу. — Самое главное-то не сказала!
— Что самое главное? Что? — заинтересовался Махно.
— Как что, — ответила просто-Прокофьевна, ужасно гордая из-за того, что первая принесла важную весть. — Нашего фраерка-то повязали.
— Какого фраерка? — шепотом спросил Махно, уже догадываясь.
— Никиту-то!
Повстанцы загомонили.
— Тихо! — рявкнул Махно. — Как так повязали? Может, не его?
— Его-его! — заговорила Степанида Прокофьевна. — Что мы Никиту, что ли, не знаем? Он на наших глазах вырос. С внучком нашим — Гошкой — играл в песочнице. Его повязали. Дело было так…
— Дело было так, — перебила просто-Прокофьевна Степаниду Прокофьевну, — вбегает спервоначалу самый ихний главный двухголовый мусор с золотыми погонами…
— Сулейман ибн Сулейман, — скривился Махно.
— Ага, сразу видно, что чурка, хоть и с двумя головами, — встряла в разговор просто-Прокофьевна, — так он как заорет: Вознесенский пойман! А Навставляю…
— На Вал Ляю…
— Вот именно — На Вал Ляю — поднимает харю от бумажек своих — видно по нему, что недоволен тем, что оторвали его, и говорит — давайте его сюда. Как он есть важный преступник, буду его самолично допрашивать. Тут ведут под руки нашего Никиту, и мы видим…
Просто-Прокофьевна покосилась на свою товарку и вдруг захихикала. Степанида Прокофьевпа, глядя на нее, засмеялась тоже, будто припомнила что-то очень смешное.
— Чего? Чего? — загомонили все. — Что дальше-то было?
— Прекратить смех! — строго приказал Махно. — Рассказывать по порядку — как там было дальше. Не понимаю, что вы нашли смешного…
— Я и рассказываю, — перехватила инициативу Степанида Прокофьевна. — Навставляю… То есть На Вал Ляю базарит — сейчас допрашивать буду, а допрашивать-то у него, у мусорины позорного, ничего не по-лу-чи-лось!…
Едва выговорив последнее слово, Степанида Прокофьевна снова расхохоталась. Захихикала и просто-Прокофьевна, но оправилась первой и сообщила:
— А не получилось потому, что Никитка наш без головы был! Голову его дополнительно несли сзади — на блюде!
— А дальше? — выдохнул потрясенный Махно.
— Не знаем, — пожали плечами старушки. — Навставляю… На Вал Ляю приказал голову ему обратно присобачить и в тюрягу отослать… Пускай, говорит, отдохнет, а потом я им самолично займусь…
Старушки замолчали.
— Та-ак… — в общей натянутой тишине проговорил Махно. — Операцию «Фаллопиевы трубы» нужно начинать как можно скорее. Никита в плену. Кто знает, может быть, палачи вытянут у него сведения о нас! Тогда мы все пропали… Кроме того, товарища, попавшего в беду, нужно спасать. Возражения есть?
Возражений ни у кого не было.
— Даешь переворот! — завопил первым полуцутик Г-гы-ы. — За Никиту! За всех уничтоженных цутиков и полуцутиков! Ура-а-а!
— Ура-а-а-а!!! — поддержали его повстанцы.
Больничной палаты?
Сознание его было еще затуманено страшным ударом, который Никита получил… От кого, собственно?
Никита мучительно нахмурился, вспоминая. Что же он видел перед тем, как отключиться? Анна… Или не видел, просто думал о ней?
Черт его знает, никак не получается вспомнить.
Ну, ладно, хоть что-то есть. Анна, значит. Анна… Мы пошли с ней гулять в… попу… в смысле в ПОПУ. А это откуда взялось? Что за слово такое… Вернее, понятно, что за слово, но ПОПУ, кажется, не совсем слово, а это… как его… Анна бы вот сказала сразу… Аббревиатура, вот! Итак, мы с Анной пошли в ПОПУ.
Нет, не то…
Никита застонал и не был особенно удивлен, когда понял, что вместо стона с губ его слетело лишь жалкое подобие писка.
Ладно, начнем с самого начала.
Анна.
Мы пошли с ней гулять в… Короче говоря, пошли гулять. Что дальше?
Джип. Гоша Северный. Вадик. И этот… Олег Сорвиголова.
И что случилось? Явно какая-то нехорошая история, судя по всему, с эпилогом, в котором фигурирует удар по голове. Астролябия!
Что за ненавистное слово!
Ну, удар по голове, ясное дело, и есть причина того, что Никита сейчас оказался в больнице.
А вот насколько серьезные последствия могут быть после такого удара, это сейчас надо выяснить. От врачей-то, конечно, ничего добиться нельзя.
Никита попытался приподнять голову.
Ничего не получилось.
Попытки пошевелить рукой или ногой тоже ни к чему не привели. Единственное движение, которое Никите удалось, — скосить глаза и увидеть в результате кончик собственного носа.
«Невесело, — подумал Никита. — Парализован?»
Обрывки мыслей, плававших на поверхности его помутненного сознания, говорили, кажется, о том, что — паралич — еще более или менее легкие последствия, сравнительно с тем…
Сравнительно с чем?
Опять неясно.
«Сволочи! — выругался Никита, неизвестно к кому обращаясь. — Уроды!»
Он попытался повернуть голову набок. Частично ему это удалось, но результаты оказались неутешительными — только белая стена, пупырчатая какая-то, словно покрытая толстым, неряшливым слоем известки.
«Если я глазами только двигать могу, — думал Никита, вращая зрачками, чтобы увеличить свое поле зрения, — то что же со мной все-таки произошло? Неужели правда — паралич. Я тела своего совсем не чувствую. А есть оно, мое тело, вообще или нет? Интересно, я одетый или раздетый?»
Ход мыслей Никиты прервался на секунду, и вдруг он как бы увидел свое тело со стороны — массивное туловище с длинными руками и ногами, пучки мышц под белой кожей, едва тронутой загаром, знакомая татуировка на плече — оскаленный черный зверь, навечно замерший в хищном прыжке, ножевой шрам на груди, крохотная точка родимого пятна на шее…
Стоп.
Никита закрыл глаза и снова открыл их.
Сомнений не было.
Он видел свое тело не как бы со стороны, а на самом деле со стороны. Татуировка, шрам, родимое пятно на шее, а в нескольких сантиметрах от родимого пятна — ровный, аккуратный срез, которым тело Никиты, собственно, заканчивалось.
«А голова? — ошарашенно подумал Никита. — Где моя голова? Как же я буду думать и куда я буду есть? Так я же думаю о том, как я буду думать и куда… тьфу. Вот моя голова. Лежит в отдалении от тела. П-почему в отдалении от тела? Такая тяжкая травма, что, кроме ампутации, никакие процедуры помочь не могли? Но теперь-то как мне быть? Я думаю… Я мыслю, следовательно, я существую, как говорила Анна. Значит, я живой, если я думаю все это? Или не живой? „Существую“, кажется, не означает „живу“? Так я живой или…»
И тут Никита все вспомнил, все — от того самого злосчастного удара астролябией по голове до того самого злосчастного похода в «Публичный домъ».
— Ты орал как резаный! — поправил Гаврилыч, мрачнея. — Вот ее муж и прибежал. А я тогда на контрабандный укол столько фишников угрохал! А ты мне все удовольствие испортил… Идиот.
— Попрошу без оскорблений, — повысил голос Эдуард.
— Аморальный блуд! — издевался Гаврилыч. — А сам чем собираешься заниматься? С этой своей… Ангелиной…
— Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно внешней политики господствующих капиталистических держав.
— Чаво?
— Того! — взорвался Эдуард. — Неуч! Только и думаешь, что о плотских удовольствиях!
— Эй вы там! — подтолкнули в спину Эдуарда Гаврилыча. — Делаете заказ или нет? Очередь-то ждет!
— Делаем, — проворчал Эдуард и первый наклонился к окошку.
Гаврилыч обернулся, чтобы огрызнуться на того, кто толкнул его, но, обернувшись, осекся.
— Вот так страшилище… — пробормотал он только, отворачиваясь,
— Сам страшилище! — услышав, обиженно откликнулся стоявший в очереди позади Эдуарда Гаврилыча. — Ты слышал, Ххтур, тебя обозвали страшилищем!
— Это тебя обозвали страшилищем, — ответил Гоурт.
— Меня? На себя посмотри!
Продолжения перебранки Гаврилыч не слышал, так как сразу после Эдуарда наклонился к окошку сам — делать заказ.
* * *
Через некоторое время Эдуард Гаврилыч вышел из комнаты в коридорчик и расслабленно присел на корточки, наблюдая, как мимо него движется непрерывный поток желающих насладиться плотскими утехами. Чаще других мелькали богатыри — бегали туда-сюда — и, пользуясь исключительным сходством друг с другом, то и дело делали себе халявные уколы.— Ты же мне, ирод такой, только что укол делал! — наседал на громилу в парандже и со шприцем богатырь Ефроим. — А посмотри — ничего он не действует — твой укол!
Громила подозрительно вглядывался из-под паранджи в честные глаза Ефроима.
— Кажется, не тебе делал… — неуверенно говорил громила.
— А кому, харя ты некрещеная?
— Похожему на тебя!
— Ты мне делал! Мне! Зовут меня — Ефроим! Запомни! Если укол снова не подействует, спущусь опять!
— Ладно, ладно… — говорил громила, вкалывая шприц в подставленную задницу. — Не задерживай очередь…
Довольный богатырь Ефроим убегал наверх и тут же спускался богатырь Федул.
— Это… — говорил Федул, подходя к громиле. — Ефроим меня зовут. Укол это… не подействовал. Вот посмотри…
— Спрячь, бесстыдник! — кричал громила в парандже и делал очередной укол.
Федул, потирая задницу, поднимался наверх, а в коридорчике уже ожидал своей очереди богатырь Семен, готовый тоже представиться Ефроимом.
— Вот мерзавцы! — беззлобно усмехался Эдуард, наблюдая за перетасовками богатырей. — Надо же что придумали…
— Да… — невнимательно слушая Эдуарда, говорил Гаврилыч. — Девочка что надо… Хорошо…
— Хорошо, — соглашался Эдуард. — Теперь бы закурить еще…
— Ты ж не куришь? — поражался Гаврилыч.
— Только после секса, — парировал Эдуард. — Хотя, конечно, курение — явление сугубо отрицательное и вредное для общества. Тем более курение пыха…
— Гы… — неопределенно сказал Гаврилыч, доставая кисет с рублеными листьями отборного пыха.
— Но иногда отход от правил даже полезен, — развивал свою мысль Эдуард дальше. — Потому что исключения, как известно, только подтверждают правила. Эту мою теорию можно легко проиллюстрировать примерами из истории экономического развития некоторых капиталистических стран.
— Гы… Только не говори, что ты с этой Ангелиной по поводу этого… экономического развития базарил.
— Конечно! — загорячился вдруг Эдуард. — Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно экономики и внешней политики господствующих капиталистических держав я и пошел на встречу с…
— Да ладно! — скручивая папироску, проговорил Гаврилыч. — Видел я, как вы там с ней… беседовали…
— Ты же обещал закрыть глаза и не подглядывать?!
— А ты на Дору пялился, извращенец!
— Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно половой физиологии некоторых видов ифри…
— Вот балабол, — закурив и выпустив первую струю пепельно-серого дыма, — произнес Гаврилыч.
Эдуард прекратил дискуссию и попросил:
— Дай покурить, а?
— Обойдешься, — отреагировал Гаврилыч. — Тебя все равно торкнет рано или поздно. Тело-то у нас одно, хоть и две башки…
— Так это еще сколько ждать… Тем более ощущения совсем не те. Тебе достанется вся эйфория, а мне — абстинентный синдром…
— Чаво?
— Отходняк, говорю, мне достанется!
Гаврилыч снова затянулся.
— Вредно вообще-то тебе пых давать, — сказал он. — Ты ж его раз в сто лет куришь. А те, кто редко так употребляет, могут это… У них может это… крыша съехать. А у нас, если ты забыл, ответственное задание…
— Я не забыл, — проговорил Эдуард. — Но сейчас так хочется расслабиться после… серьезных разговоров относительно разъяснения некоторых вопросов…
— Ладно, ладно! — поморщился Гаврилыч и сунул в рот Эдуарду дымящуюся папироску. — Кури. Только не заводи с начала свой треп…
Отвоевавший папироску Эдуард несколько раз вчастую затянулся. Глазки его масляно заблестели, а вместе со струей дыма из его рта вырвался вздох наслаждения.
— Нравится? — осклабился Гаврилыч. — Ну, то-то… Только смотри — вдруг тебе на глюки пробьет…
— Как это? — не понял Эдуард.
— Глюки-то? Картинки цветные видеть будешь, которых на самом деле нет, — пояснил Гаврилыч.
— Галлюцинации, — догадался образованный Эдуард.
«А вообще неплохо было сейчас посмотреть какие-нибудь картинки вроде цветного кино, — подумал расслабленный Эдуард. — Ответственное задание от нас никуда не уйдет. Имею я право себе устроить небольшой отдых. Тем более в такое время, когда все остальные отвязываются по полной программе…»
Эдуард стал смотреть по сторонам, надеясь наткнуться на сценку, которая его развлечет, но вдруг увидел нечто такое, от чего папироска выпала из его широко раскрывшегося рта.
— Ты что?! — заорал Гаврилыч, проворно поднимая папироску. — Пых-то — он дорогой! А ты на пол такой здоровенный бычок выбросил!
— Смотри! — прошептал Эдуард. — Там…
— Там! Там! — передразнил его Гаврилыч, сдувая пылинки с папироски. — Я же говорил, не надо было тебе курить! Вот уже и глюки пришли…
— Это не глюки! — проговорил Эдуард. — Это на самом деле!
Гаврилыч усмехнулся.
— Вознесенский здесь! — зашипел Эдуард, вращая глазами. — Вон он — собственной персоной! Только поверни башку свою дурацкую и посмотри! Вон он! Стоит в очереди!
— Ну да! — снова усмехнулся Гаврилыч. — Вознесенский в очереди стоит! А больше там никого нет? Может, сам На Вал Ляю?
— Не упоминать имя правителя всуе, — напомнил Эдуард, вглядываясь куда-то, — но это на самом деле Вознесенский! Вот он — подошел к окошку и делает заказ! Вот — отошел от окошка! Ему укол делают! Посмотри — он совсем близко!
— Ну и обкурился ты, брат, — с жалостью проговорил Гаврилыч. — Надо же как тебя торкнуло с двух затяжек! Вознесенский тебе везде мерещится. Нет, Эдька, если не привык ты с давних лет к «бухлу» и пыху, то и начинать нечего… А то совсем с катушек съедешь! Лучше посмотри, какие два невообразимых урода поднимаются по лестнице! Это один из них в очереди выпендривался на нас! — сказал Гаврилыч и указал на Ххтура и Гоурта, которые освоились в Первом загробном настолько, что решили теперь посетить «Публичный домъ».
— Сам ты урод невообразимый! — отчаянным шепотом воскликнул Эдуард. — Вознесенскому уже укол сделали — он идет прямо к нам! Обернись ты, чучело! Обернись и посмотри — это же Вознесенский!
— Не буду я оборачиваться, — сварливо проговорил Гаврилыч, очень обиженный на то, что его обозвали «чучелом». — У тебя глюки, так сиди и молчи…
— Щас у тебя глюки будут! — растеряв всю свою интеллигентность, заорал Эдуард. — Как врежу по макушке! Обернись, тебе говорят!
Ошарашенный такой резкой переменой Эдуарда, Гаврилыч все-таки обернулся и, увидев самого настоящего Никиту Вознесенского, поднимающегося по лестнице, открыл рот.
— И правда… — пробормотал он.
* * *
На резкий крик Эдуарда Никита не обратил никакого внимания, потому что не обращал внимания вообще ни на что. Он всего минуту назад заказал себе в комнату изотерическую проекцию Анны, получил укол и теперь шел, терзаемый самыми противоречивыми мыслями. С одной стороны, ему хотелось — больше всего на этом и на том свете — хотелось увидеть, обнять, поцеловать Анну. А с другой — как он снова перенесет, если изотерическая проекция деловито осведомится на тему, в какой позе будет происходить сношение?Но желание увидеть — может быть, в последний раз — Анну было сильнее всего. Никита, пообщавшись с громилой в парандже, стремительно побежал вверх по лестнице, на середине которой растолкал в разные стороны медленно двигавшихся Ххтура и Гоурта, но даже не заметил этого.
И лишь когда услышал истошный крик: «Лови Вознесенского!» — словно бы очнулся.
* * *
Суматоха, поднятая воплями Эдуарда и Гаврилыча, усилилась и развилась до степени совершенного безобразия, когда из комнаты на лестницы выбежали полуголые богатыри, к которым через некоторое время присоединился Рашид, то и дело подтягивавший спускающиеся до колен штаны.Растерявшегося Никиту моментально взяли в кольцо.
Вниз и вверх по лестнице метались перепуганные посетители «Публичного дома». Охранники-ифриты в числе трех человек попытались было вмешаться и прекратить панику, но богатыри вытащили из-за спин обнаженные мечи — и ифриты благоразумно отступили в холл, где были смяты толпой копрофагов, хлынувшей от закрывшегося на обед окошка.
— Заходи справа! — визжал Эдуард.
— Слева заходи! — горланил Гаврилыч.
Так как Эдуард считал, что целесообразнее будет обойти преступника Вознесенского с правого фланга, а Гаврилыч считал наоборот — собственно Эдуард Гаврилыч топтался на месте, бессмысленно размахивая руками и своими противоречивыми криками усиливая и без того ужасающую толчею.
Богатыри сужали кольцо, прокладывая себе дорогу через толпу посетителей злачного заведения эфесами мечей. Рашид с боевым воплем: «Иго-го!» — метался то тут, то там, но ничего совершенно не делал, только мешал, путаясь под ногах у богатырей.
— Не упустить! — зашелся в визге Эдуард.
— Взять негодяя! — рявкнул Гаврилыч.
Тут наконец Никита встрепенулся и вышел из ступора. Он прыгнул в сторону, схватил в охапку какого-то лощеного типа — судя по похотливой физиономии, педофила — и бросил его в двух ближайших богатырей. К чести дружинников надо сказать, что летящий снаряд — то есть педофил — был встречен сразу двумя мечами и без промедления изрублен в куски.
Убедившись, таким образом, в серьезности намерений нападавших, Никита присвистнул и, внезапно подпрыгнув, в полете развернулся и сильнейшим ударом ноги сбил шлем с головы подкрадывающегося сзади Ефроима. Ефроим грохнулся на задницу, а через него полетели, гремя мечами и доспехами, Федул и Семен. Не став дожидаться, пока они поднимутся на ноги, Никита рванул в прогал, образовавшийся после падения трех богатырей.
… И тут же нос к носу столкнулся с Рашидом.
И для того и для другого встреча была неожиданной.
Рашид растерянно пробормотал двумя глотками:
— Иго-го… — и развел руками.
Никита размахнулся и влепил ифриту в грудь тренированный кулак. Рашид покачнулся, но на ногах устоял.
— Вали его! — долетел откуда-то сзади крик Гаврилыча.
Рашид, услышав призыв экскурсовода, тряхнул обеими башками и размахнулся сам. Справедливо решив, что от удара чудовищной лапищи ифрита он развалится на части, Никита предпочел развернуться на сто восемьдесят градусов и, отшвырнув с дороги двух парнокопытных зоофилов, побежал вверх по лестнице.
Слева и справа от него блеснули мечи. Никита пригнулся на бегу, и сверкающие лезвия, коротко просвистев в воздухе, с оглушительным звоном сшиблись. Никита выпрямился, прыгнул через две ступеньки, увернулся от Ефроима, который, потеряв при падении меч, схватил за голову Семена и размахивал им, как большой палицей, и выбежал на относительно свободное пространство.
Оглянулся: позади четыре-пять ступенек вниз кочевряжилась запутавшаяся сама в себе толпа. Впереди топталась только пара каких-то диковинных существ — выглядевших хоть и ужасно необычно, но все же довольно неопасно.
Никита побежал туда.
Он выскочил на последнюю ступеньку лестницы. Пара диковинных существ шарахнулась от него.
«Чего во мне такого страшного?» — успел подумать Никита.
И еще одна мысль мелькнула у него в голове: «А может быть, они не меня испугались?»
Он обернулся и увидел ифрита, заносящего над головой длинный обоюдоострый меч, из тех мечей, кажется, что были на вооружении у богатырей. Никита выкрикнул ругательство, но сделать ничего не успел. Отточенная сталь прошла через его шею, и отрубленная голова Вознесенского, подскакивая, покатилась вниз по ступенькам.
Эдуард Гаврилыч снова поднял меч и усмехнулся.
— Вот и все, — сказал Эдуард. — Теперь мы полностью реабилитированы.
— В натуре, — подтвердил Гаврилыч, хотя слово «реабилитированы» слышал впервые.
— А ловко мы его взяли, — добавил Эдуард, — не пришлось даже на куски рубить. Только голову отсекли. Но это поправимо. Ему ее приделают наши хирурги. Ненадолго. Для того чтобы он предстал перед судом, после которого он тут же попадет в Аннигилятор.
— Ага, — сказал Гаврилыч. — Таким ужасным злодеям там самое место.
И оба счастливо рассмеялись.
* * *
Ххтур и Гоурт прямо-таки обезумели от страха, когда увидели, что на них бросилось кошмарного вида существо с двумя ногами, двумя руками и одной головой. Правда, после того, как этому существу голову отрубили, выглядеть оно стало не так ужасно, но все равно Ххтур и Гоурт натерпелись страху.Они бросились бежать по коридору, где вдоль стен тянулась длинная вереница дверей. Потом Ххтуру и Гоурту одновременно пришло на ум, что неплохо было бы спрятаться — и они, опять-таки одновременно и не сговариваясь, ломанулись в одну из дверей.
Но за дверью их ждало еще более отвратительное и пугающее зрелище.
В углу комнаты на небольшом возвышении, название которого Ххтур и Гоурт уже слышали — кровать, — они внезапно заметили существо, похожее на которое еще не встречали в этом мире. Существо обладало не четырьмя конечностями, как большинство в Первом загробном, а восемью. Оно ритмично сокращалось и издавало нечленораздельные восклицания и вздохи.
Не зная пока, что им делать дальше, Ххтур и Гоурт, трясущиеся от страха, произнесли вслух первое же всплывшее в их сознаниях слово, кажется, то самое, которое выкрикнул ужасный монстр, перед тем как ему отрубили его уродливую голову.
— Блядь! — Ххтур и Гоурт постарались передать ту экспрессию, которую монстр в это слово вкладывал при его произнесении.
То, что произошло потом, напугало приятелей так, что они разом присели на корточки и закрыли щупальцами и хоботами свои лица — пыхтящее и ритмично сокращающееся существо распалось надвое, каждая половинка теперь была очень похожа на уродливого монстра до того, как его лишили головы — половинки пыхтящего существа обладали — каждая — четырьмя конечностями, круглым предметом, сверху их туловища (голова!) и небольшим отверстием в нижней части головы (рот!), из которого стали доноситься громкие малопонятные звуки. Кроме того, Ххтур и Гоурт заметили, что половинки пыхтящего существа были без всяких оболочек — и при общей схожести имели значительные различия в районе между нижними конечностями. У одной из половинок между нижними конечностями располагалась еще одна конечность, значительно уступающая по размерам остальным четырем, а у второй половинки ничего подобного не было.
Задохнувшись от ужаса, Ххтур посмотрел на Гоурта, а Гоурт на Ххтура — и приятели дали друг другу твердое обещание при первой же возможности бежать из этого кошмарного Первого загробного туда, где наличествуют существа, хоть немного похожие на них самих.
* * *
— Ранений у меня было — видимо-невидимо, — рассказывал батька Махно притихшим слушателям, — сам удивляюсь, почему я тут не оказался намного раньше, чем… оказался. И сыпным тифом я болел, и… чем только не болел. В голову меня двенадцать раз анило! Пока я жив был, у меня во-от такенный был шрам через все лицо — с правой стороны от рта до уха…Махно чиркнул пальцем по своему лицу, показывая.
— Только когда я здесь появился, шрам исчез. И слава богу… Что за шум? — прервав свое повествование, недовольно прищурился Махно. — Что случилось? Почему меня не слушают?
— Разведка вернулась! — доложил запыхавшийся Рододендрон, появляясь в проеме двери.
Почти сразу же после того, как его слова отзвучали в гудящем воздухе, над столом материализовались две маленькие фигурки.
— А-а! — узнал Махно. — Прокофьевны! Явились наконец. Ну, докладывайте. Куда именно ведет подземный ход?
— В ентот… — ответила Степанида Прокофьевна. — В тронный зал прямо. Там, где сидит ентот… Правитель ваш…
— На Вал Ляю? — заволновались повстанцы.
— А хрен его знает, как его зовут, — ответила за свою товарку просто-Прокофьевна. — Наверное, он самый. Прикольно у него во дворце, только почему-то дерьмом везде пахнет.
— Диспозиция? — строго спросил Махно.
— А? — не поняли бабки.
— Что в комнате-то? — спросил снова Махно. — В тронном зале?
— Я ж базарю, — заторопилась Степанида Прокофьевна. — В центре трон. Такой здоровенный стул со спинкой. Там сидит этот ваш… Навставляю — и ни хрена не делает, только ручкой по бумаге чирикает.
— На Вал Ляю, — поправил Махно. — Дальше.
— А какой он собой?! — выкрикнула Юлия, а Соловей-разбойник ревниво нахмурился.
— Скромный мужчина, — ответила старушка. — Типа Ленина. А рожа самая обыкновенная у него.
— Дальше! — потребовал Махно.
— А больше ничего в комнате… в ентом тронном зале нет, — сказала просто-Прокофьевна. — Большая такая комната, а пустая. Только картины какие-то по стенам. И один ковер на полу.
— А стража? — осведомился Махно.
— Мусоров двухголовых в соседних комнатах полно, — встряла Степанида Прокофьевна. — Там их до хрена и больше. Мы-то думали, нет никого, потому что тихо, а как шухер поднялся, так двери захлопали и сразу такая толпа ентих двухголовых набежала! Мы даже испугались, но потом вспомнили, что невидимые, и перестали бояться…
— Погоди! — приподнялся Махно. — А что за шухер-то был?
— А ты разве не сказала? — удивилась просто-Прокофьевна на свою подругу. — Самое главное-то не сказала!
— Что самое главное? Что? — заинтересовался Махно.
— Как что, — ответила просто-Прокофьевна, ужасно гордая из-за того, что первая принесла важную весть. — Нашего фраерка-то повязали.
— Какого фраерка? — шепотом спросил Махно, уже догадываясь.
— Никиту-то!
Повстанцы загомонили.
— Тихо! — рявкнул Махно. — Как так повязали? Может, не его?
— Его-его! — заговорила Степанида Прокофьевна. — Что мы Никиту, что ли, не знаем? Он на наших глазах вырос. С внучком нашим — Гошкой — играл в песочнице. Его повязали. Дело было так…
— Дело было так, — перебила просто-Прокофьевна Степаниду Прокофьевну, — вбегает спервоначалу самый ихний главный двухголовый мусор с золотыми погонами…
— Сулейман ибн Сулейман, — скривился Махно.
— Ага, сразу видно, что чурка, хоть и с двумя головами, — встряла в разговор просто-Прокофьевна, — так он как заорет: Вознесенский пойман! А Навставляю…
— На Вал Ляю…
— Вот именно — На Вал Ляю — поднимает харю от бумажек своих — видно по нему, что недоволен тем, что оторвали его, и говорит — давайте его сюда. Как он есть важный преступник, буду его самолично допрашивать. Тут ведут под руки нашего Никиту, и мы видим…
Просто-Прокофьевна покосилась на свою товарку и вдруг захихикала. Степанида Прокофьевпа, глядя на нее, засмеялась тоже, будто припомнила что-то очень смешное.
— Чего? Чего? — загомонили все. — Что дальше-то было?
— Прекратить смех! — строго приказал Махно. — Рассказывать по порядку — как там было дальше. Не понимаю, что вы нашли смешного…
— Я и рассказываю, — перехватила инициативу Степанида Прокофьевна. — Навставляю… То есть На Вал Ляю базарит — сейчас допрашивать буду, а допрашивать-то у него, у мусорины позорного, ничего не по-лу-чи-лось!…
Едва выговорив последнее слово, Степанида Прокофьевна снова расхохоталась. Захихикала и просто-Прокофьевна, но оправилась первой и сообщила:
— А не получилось потому, что Никитка наш без головы был! Голову его дополнительно несли сзади — на блюде!
— А дальше? — выдохнул потрясенный Махно.
— Не знаем, — пожали плечами старушки. — Навставляю… На Вал Ляю приказал голову ему обратно присобачить и в тюрягу отослать… Пускай, говорит, отдохнет, а потом я им самолично займусь…
Старушки замолчали.
— Та-ак… — в общей натянутой тишине проговорил Махно. — Операцию «Фаллопиевы трубы» нужно начинать как можно скорее. Никита в плену. Кто знает, может быть, палачи вытянут у него сведения о нас! Тогда мы все пропали… Кроме того, товарища, попавшего в беду, нужно спасать. Возражения есть?
Возражений ни у кого не было.
— Даешь переворот! — завопил первым полуцутик Г-гы-ы. — За Никиту! За всех уничтоженных цутиков и полуцутиков! Ура-а-а!
— Ура-а-а-а!!! — поддержали его повстанцы.
* * *
Никита открыл глаза и увидел прямо перед собою белый потолок.Больничной палаты?
Сознание его было еще затуманено страшным ударом, который Никита получил… От кого, собственно?
Никита мучительно нахмурился, вспоминая. Что же он видел перед тем, как отключиться? Анна… Или не видел, просто думал о ней?
Черт его знает, никак не получается вспомнить.
Ну, ладно, хоть что-то есть. Анна, значит. Анна… Мы пошли с ней гулять в… попу… в смысле в ПОПУ. А это откуда взялось? Что за слово такое… Вернее, понятно, что за слово, но ПОПУ, кажется, не совсем слово, а это… как его… Анна бы вот сказала сразу… Аббревиатура, вот! Итак, мы с Анной пошли в ПОПУ.
Нет, не то…
Никита застонал и не был особенно удивлен, когда понял, что вместо стона с губ его слетело лишь жалкое подобие писка.
Ладно, начнем с самого начала.
Анна.
Мы пошли с ней гулять в… Короче говоря, пошли гулять. Что дальше?
Джип. Гоша Северный. Вадик. И этот… Олег Сорвиголова.
И что случилось? Явно какая-то нехорошая история, судя по всему, с эпилогом, в котором фигурирует удар по голове. Астролябия!
Что за ненавистное слово!
Ну, удар по голове, ясное дело, и есть причина того, что Никита сейчас оказался в больнице.
А вот насколько серьезные последствия могут быть после такого удара, это сейчас надо выяснить. От врачей-то, конечно, ничего добиться нельзя.
Никита попытался приподнять голову.
Ничего не получилось.
Попытки пошевелить рукой или ногой тоже ни к чему не привели. Единственное движение, которое Никите удалось, — скосить глаза и увидеть в результате кончик собственного носа.
«Невесело, — подумал Никита. — Парализован?»
Обрывки мыслей, плававших на поверхности его помутненного сознания, говорили, кажется, о том, что — паралич — еще более или менее легкие последствия, сравнительно с тем…
Сравнительно с чем?
Опять неясно.
«Сволочи! — выругался Никита, неизвестно к кому обращаясь. — Уроды!»
Он попытался повернуть голову набок. Частично ему это удалось, но результаты оказались неутешительными — только белая стена, пупырчатая какая-то, словно покрытая толстым, неряшливым слоем известки.
«Если я глазами только двигать могу, — думал Никита, вращая зрачками, чтобы увеличить свое поле зрения, — то что же со мной все-таки произошло? Неужели правда — паралич. Я тела своего совсем не чувствую. А есть оно, мое тело, вообще или нет? Интересно, я одетый или раздетый?»
Ход мыслей Никиты прервался на секунду, и вдруг он как бы увидел свое тело со стороны — массивное туловище с длинными руками и ногами, пучки мышц под белой кожей, едва тронутой загаром, знакомая татуировка на плече — оскаленный черный зверь, навечно замерший в хищном прыжке, ножевой шрам на груди, крохотная точка родимого пятна на шее…
Стоп.
Никита закрыл глаза и снова открыл их.
Сомнений не было.
Он видел свое тело не как бы со стороны, а на самом деле со стороны. Татуировка, шрам, родимое пятно на шее, а в нескольких сантиметрах от родимого пятна — ровный, аккуратный срез, которым тело Никиты, собственно, заканчивалось.
«А голова? — ошарашенно подумал Никита. — Где моя голова? Как же я буду думать и куда я буду есть? Так я же думаю о том, как я буду думать и куда… тьфу. Вот моя голова. Лежит в отдалении от тела. П-почему в отдалении от тела? Такая тяжкая травма, что, кроме ампутации, никакие процедуры помочь не могли? Но теперь-то как мне быть? Я думаю… Я мыслю, следовательно, я существую, как говорила Анна. Значит, я живой, если я думаю все это? Или не живой? „Существую“, кажется, не означает „живу“? Так я живой или…»
И тут Никита все вспомнил, все — от того самого злосчастного удара астролябией по голове до того самого злосчастного похода в «Публичный домъ».