Страница:
Но когда Василий собрался поникнуть своей кудреватой головушкой, сетуя на превратности стринговой физики и девятимерного пространства, как маленькой стрелой промчался Акай и поразил противника в точку уязвимости под переднехвостом. Отчего тот немного ослабил хватку.
Акай просквозил через твердый сегмент! Так если попробовать? Уверенность снова расправила человеческие жилы Василия и каналы василиска. Натужный вдох, отростки всасывают хрональную силу, какую только можно, (даже стены помещения осыпаются, будто им тысячи лет), и направляют ее в переднехвост, по дороге едва не сжигая жизненные нити. Тот отчаянно бурит сегмент, укладывая темпоральный шнур, следом устремляется и громоздкое драконье тело, пытаясь пробить себе пространственный канал.
Василия-василиска кругом сдавливало и сплющивало — сторонний наблюдатель увидел бы как мужик в просторной камуфляжке просто крошится, как бисквит. Но конце концов василиск таки-пробурился через гравитационную твердь и враг превратил в мокрое место лишь кончик заднехвоста. Однако какая тут радость — незадачливый ниндзя отчетливо понимал, что энергетически он крепко отстает от объекта «Рахимов». И морально— психологически тоже. Саид по сравнению с этим драконовоином выглядел пэтэушником-недоучкой.
Время на передышку отсутствовало, демон носился вокруг Василия как ведьма на помеле, то становясь крохотным, размером с осу, то превращаясь в приличный метеорит. И в любом случае он был опасен, каждое мгновение угрожая временнЫм шнурам.
Но Акай направил Василия-василиска в заметный лишь ему хрональный канал, который предстояло еще раздуть в реально-пространственный. Дорога обвивала три или четыре возвышенности, падала в пропасть, как-то пробивалась через низинную жижу и загибалась противнику в тыл.
Василиск чуть не лопнул, раз двадцать потерял сознание, когда растянулся на сотни километров. Надо было сохранять единство тела, всех жизненных нитей, и еще вдувать пространственную энергию в канал, чтобы тот не схлопнулся. На поворотах и при падениях Василия мучили не инерция и ускорение, а крутые резкие преобразования сил, от которых мысли с чувствами то испарялись, то соударялись.
Однако объект «Рахимов» не успел даже обернуться, когда ему шарахнули по спинному шву и едва не расшили. Впрочем, крепок был демонический воин, ударил с полуоборота тремя лапами и откинул василиска словно кусок мяса. Тот заметался, будто лучик света, по трем твердым сегментам, пытаясь хоть где-нибудь приклеиться, и наконец оказался уловлен мягким куском пространства.
Теперь можно было оглядеться.
Гористо-низинный многосегментный пейзаж, лиловое небо, оранжевая почва, противник огибает пик, стараясь не попасть на плохопроходимый узел, где время пучковалось и пересекалось, позади него кинулся вверх яростный фонтан — вражеский канал был явно напряженным и хрональное давление на нем уже пережимало пространственное сопротивление.
Когда противник оказался в затруднительной ситуации, Василий-василиск, как всякий нормальный хищник, заторопился к нему — успеть бы добить. Впереди же скакал поводырь Акай. Именно скакал. И василиск, подражая Акаю, прыгал с сегмента на сегмент, причем переднехвост играл роль кнута Индианы Джонса. Едва василиск закачается на краю сегмента и тот заходит ходуном, как «кнут» цепляется за другой и вперед — по какой-нибудь малозаметной складке. А можно и самому пробить тропку, если сил не жалко.
Потом случилось столкновение. Объект «Рахимов» не сумел сблокировать и погасить удар, который пришелся на верх брюшного шва, и кувыркаясь, влетел в пространственный пучок, который тут же лопнул. Вражеская туша, крутясь со скоростью электрона, канула в неизвестное. Обрывки каналов потрепыхались словно на сильном ветру, а потом нашли друг друга и связались в новый ненадежный узел.
Вместе с воином-драконом исчез и крошка Акай. Только на сей раз Василий-василиск не слишком испугался. Парнишка (или кто он там) уже явно приспособился к дальним перелетам.
Победитель обозрел помещение — в малой реальности здесь, похоже, сражались на кулаках и немножко побили мебель. Впрочем, на это было наплевать, ниндзя уверенным шагом генерального секретаря направился к сабле… как вдруг вылетела крышка второго саркофага.
Из него поднялся еще один демонический воин. Ну, "-мое… Василий сразу признал этого человека (то есть, вряд ли человека), хотя с того 91 года утекло много воды и водки. Андрей Косарев, сержант из группы капитана Лялина. Не вышел из боя в ауле Очхой. Тогда сержанту был двадцать один. Он и сейчас казался не старше, если не считать синевы на пол-лица. Впрочем, лицо восставшего из гроба не предвещало ничего хорошего, глаза горели алым цветом, а руки были украшены толстыми красными жилами драконьей структуры.
— Ты говорить умеешь, сержант Косарев? — решил уточнить Василий, у которого сильно пересохло во рту.
— А ты думаешь, что я Франкенштейн и умею только мычать?отозвался тот.
— Мне нужна эта штука, — бесхитростно сказал Василий и кивнул в сторону сабли, — от нее может случиться много зла.
— От сабли пророка в мир может прийти только добро и истина.
— Ты говоришь чужие слова, потому что считаешь, что твоя жизнь целиком и полностью зависит от этих грязнуль.
— От воинов Веры, — поправил сержант Косарев.
— Один бес. Пускай воинов Веры, шахидов. Но если ты уйдешь со мной, мы все поправим и все обеспечим. У меня есть крутые друзья.
— Дешевым повидлом мажешь, старший лейтенант Рютин. Каждое мгновение моя жизнь поддерживается дыханием Аллаха.
— И я того же мнения. Только не думаю, что это дыхание нуждается в таком передаточном звене, как командование исламских сил. Это же обыкновенные мудаки и ебари.
— Этих людей поднял Аллах, чтобы они восстановили справедливость и принесли милость тем, кто исчах, ожидая ее. Голодным, бедным, больным, несчастным. Эти люди возьмут лишнее у сытых, зажравшихся, наглых, гордых.
Сержант Косарев произносил высокопарные слова без тени улыбки, серьезно и спокойно. Значит, верил.
— По-моему, они берут у сытых самое нелишнее — жизнь. Женщины, плавающие в собственной крови. Пленные с вырезанными половыми органами. Отрезанные головы под кустами. Это профессиональный почерк воинов ислама, и делали они это не в пылу битвы.
— В этих жертвах виновато ожесточение войны, а в войне повинны наглые и сытые.
Не психопрограмма говорила устами сержанта, а уверенность и воля. Он тоже принадлежал Пути, только другому. Косарев знал, что волей Аллаха возвращен к жизни, причем для того, чтобы снова отправиться на смерть. Причем тогда, когда укажет полномочный представитель Бога. Ну, конечно же, и после этого сержант Косарев будет парень ничего себе и avec plaisire полетит в рай, к гуриям на побывку.
Хотя Василий понимал всю бесполезность слов, он еще раз открыл рот:
— Но погоди, сержант. Деды и прадеды этих сытых были бедными и голодными, но отчаянно вкалывали, создавая основу для грядущей лафы. А в то же время деды и прадеды голодных перетруждали себя только в кровати с бабой и во время ночных набегов на караваны. Где ж тут справедливость?
— Деды и прадеды утруждались одинаково, но европейцам Аллах даровал богатство, чтобы испытать их. — отозвался неживой-немертвый шахид Косарев. — И они не выдержали испытания, отдавшись во власть Иблиса. Понял, хиляк?
— Во-первых я не хиляк, я просто кажусь таким, потому что сутулюсь. А во вторых — что, если любимые тобой магометане тоже не выдержат испытания, зажрутся, как не раз уже бывало в их исторической биографии?
— Тогда Аллах покарает их, как уже не раз бывало; пришлет новые племена с мечами обоюдоострыми в руках, которые принесут воздаяние. Если ты учился в школе, старлей, то знаешь, наверное, что сделали воины Чингисхана с Самаркандом, Бухарой, Хорезмом, Гератом, Багдадом… А сейчас я разорву тебя, потому что ты неправ.
Василий понял, что статичная сцена с культурно беседующими оппонентами вскоре сменится динамичной сценой с раздиранием на кусочки.
— Пожалуй я зря потерял на тебя время, Косарев. Ни ты, ни я ничем не поможем бедным, голодным и больным. Ты — болван. Я — тоже.
Впрочем, последнее слово Василий не успел произнести. Бывший собеседник, превратившись в черную молнию, нанес удар.
Василий не так уж сплоховал. Захлопнул дверь перед самым носом противника, заложив ее осколком пространства. А когда Косарев все-таки вырвался из канала, прижал его панцирем к твердому сегменту и хотел было уже порезать на куски челюстеруками. Но противник резко стух, да так что вызвал гравитационную стяжку. Сам Василий едва выскочил из зоны стягивания в полной уверенности, что противник уже расплющен. Но тот прокрался через какую-то «кротовью» межпространственную нору и, раздувшись, снова бросился в бой.
Сторонний зритель увидел бы, что два человека как будто ведут странный танец, время от времени исчезают и тут же появляются вновь, разлетаются брызгами и снова соединятся, кружатся как юла, пробиваются и не могут пройти сквозь воздух, но зато просачиваются сквозь стены. Потом застывают, будто влипли во что-то зверски клейкое, но следом внезапно срываются и улетают, словно газы из задницы бронтозавра.
Василий плохо различал противника, который нападал черной молнией и, после очередного удара, снова скрывался. У дракона Косарева явно имелось в распоряжении больше каналов и шнуров. Все это понятно, а что толку? Сзади, в спинной шов как раз уткнулся ледяной канал, и не успел василиск сфокусировать затылочный глаз, как уже начал терять подвижность и съеживаться. Его тело замерзало со спинного панциря, становясь хрупким как сосулька. Ясно было, что один резкий удар — и он рассыплется с какафоническим звоном. Дракон-враг своим заднехвостом ловко обрубил все пространство вокруг, а в последнем оставшемся кусочке хрональное давление спустил до нуля, заморозив время. Василий застыл как будто в черной дыре.
Он чувствовал, как смерзаются его жизненные нити, видел, как объект «Косарев» медленно и внушительно скользит к нему для окончательного решения вопроса.
А сторонний наблюдатель с ужасом бы пронаблюдал, как некое существо вдруг вырастает из одной точки, словно диковинный цветок, и притом обретает очертания человека.
Василий мощным вдохом хотел втянуть первородную силу, да дышать нечем, одна лишь боль в груди, ткнулся несколько раз коченеющими конечностями, но попал на совершенно глухие преграды. Пробовал оттолкнутся грудным панцирем, но тут же примерз к сегменту. Все, каюк василиску?
И, когда уже казалось, что других мнений быть не может, Василий почувствовал возможность взорваться. Да, он находился в совершенно иссушенном куске пространства, но где-то рядом первородная энергия била ключом. Василию-василиску надо было только поверить, что он по-прежнему принадлежит Пути, что источник близко, и потратить последние жизненные силы, чтобы пробиться к нему.
Василиск каким-то четвертым или пятым глазом увидел Путь, уводящий в далекие небесные долины, а затем ощутил накал уверенности. С собственными силами не густо было, но источник как будто сам притянул его переднехвост — туда, где преграда оказалось послабже. Укол — и хлынула энергия, странная, непонятного знака и виды. Какое там хлынула, адский фонтан поднялся к лиловому небу. Сила сжала каждую частицу василиска миллионом цепких рук и готова была его разодрать, но он залпом ухватил глоток кошмара и дернулся в сторону.
Свирепая энергия пронзила его жизненные нити, он выгнулся и завыл в отчаянии, будучи уверенным, что они вот-вот сгорят. Однако этот глоток не угробил его. Жизненные нити подвергли беснующуюся силу нужному преобразованию, отделили и извергли безумную хаотическую составляющую, остальное разложили на четыре потока, которые были направлены в переднехвост и заднехвост. Сила вырвалась из стеснения двумя мощными бичами, причем совершенно неожиданно для противника. Один хвост перерезал хрональные шнуры, ведущие врага в будущее, другой рассек пространство, чтобы демону некуда было возвращаться. Складка сжалась, как раненый зверь, и выбросила Косарева. Вся его сила ушла в неуправляемое движение. Хаос потянул его в зазор между сегментами; он становился все меньше — напоминая ящерку, паучка, кляксочку, — пока окончательно не пропал в тартарарах.
Василий остался в помещении, развороченном поединками, совсем один. Он не хотел ни о чем думать, просто сделал три шага вперед, протянул руки к сабле пророка… и весь объем зала заполнился криком возмущения. Сабля Зульфикар оказалась искусной голографией.
Ну, блин. Все напрасно! Конечно же, отрицательный результат тоже результат, конечно же, определенный опыт накоплен, но столько сил потеряно, причем самых последних. Все болит, все устало, все измучено, все разбито. Наверняка он уже поражен парочкой смертельных болезней. Ведь не может же обычный человеческий организм спокойно перенести ВСЕ ЭТО, весь этот долбанный драконизм. И как, кстати, выбираться из крепости?
Судя по всему, авианалет продолжался. Вертолеты жарили ракетными залпами, боевики огрызались зенитным огнем, слышались то далекие, то близкие разрывы. Иногда все ходило ходуном и на голову сыпалась труха со щебенкой.
В коридоре, сразу за порогом, валялся труп Муртазы Рахимова — поединок кончился для него не только коллапсом сегмента, но и прямым попаданием очереди из авиационного пулемета. Можно было догадываться, пойдет ли то, то что осталось от синтетического шахида, снова в производство.
— Да, да, неприятное зрелище даже для меня, — согласился бодик, — но смотреть приходится… и, кстати, среди останков я вижу что-то, похожее на капсулу.
В самом деле, среди растекшегося мозгового вещества лежал небольшой предмет цилиндрической формы, закутанный как бы в волокнистую сеточку — от этой штуки в развороченное тело еще тянулись нити.
— На мой взгляд — это биочип с мемоносителями, ментоемкостями и линиями связи. Иначе как объяснить столь необычайные способности господина под номером «15-45-60»? А еще чип завернут в ту самую синтетическую структуру, похожую на радиотелескоп. А на какой ляд она здесь, мне никак не въехать, — посетовал бодик. — Извините за использование низкой лексики, я просто волнуюсь. В мою личностную матрицу заложена способность волноваться в случае интеллектуальной недостаточности.
«Ну и хорошо, что не въезжаешь. — мысленно одобрил Василий. — А до меня что-то уже доходит. Есть мнение, что Яйцо в целом, и „желток“ в частности, как будто способны перезаписать себя на любой носитель. Но Яйцо в фазе деления — это лярвы. Ученые, работающие у исламистов, должно быть запустили лярву в искусственное гнездышко. То есть записали лярву в эту капсулу, чтобы потом использовать по полной программе, подключив ко всем нервным центрам сержанта Косарева. А органический „радиотелескоп“ нужен для связи с Пузырями. Видимо, видимо… исламское руководство сочло, что синтетические люди более других подходят для „управляемой драконизации“, как самые податливые, как самые зависимые. А что, разве резонанс „желточной“ силы не удался? Если еще и реинтеграция получилась бы, тогда мне точно каюк, превратился бы в леденец.»
Едва Василий наклонился, чтобы выскрести из разлившихся мозгов капсулу, как из перпендикулярного коридора выскочил боевик. Раз и очередью из пистолет-пулемета сумел задеть Василия.
Только задеть. Две или три пули скользнули по жилету под мышкой, разорвали его, но срикотешили от титаново-неодимовых пластинок. Одна из пуль ушла влево к руке и вырвала из нее приличный кусок мяса.
Однако членовредительство было остановлено, когда до противника докатилась круглая противопехотная граната, брошенная Василием. Она превратилась в сотню сюрикенов, которые искрошили и меткого стрелка и парочку других шахидов, которые тоже хотели разобраться с осквернителем святыни. До Василия лишь долетел чей-то нос. По счастью, на расстоянии десяти метров от центра взрыва сюрикены предусмотрительно рассыпались, однако дивесранта приголубило ударной волной и металлическая крошка постегала жилет. Он опрокинулся на пол, тяжко кряхтя и стеная от боли. Затем поднялся, взял трофейное оружие и заковылял, ощущая, что как минимум хочет в госпиталь, на койку, на судно, даже на операционный стол, неплохо бы и под наркоз. Но надо было идти и идти.
Из сверхсекретной зоны он выбрался внезапно и неожиданно. В какомто отсеке был, очевидно, нарушен температурный или гигиенический режим, поэтому Василия вдруг подхватил поток лаборантов, если точнее, людей в белых халатах, которые буксировали с десяток каталок. На каталках под непрозрачной пленкой угадывались тела особых людей или же части тел.
Любая система полностью и адекватно реагирует на ситуацию лишь до определенной степени сложности. Потом начинаются сбои, особенно по второстепенным функциям. Василий Самуилович не только сформулировал этот закон, но и понял, что сейчас лично он стал чем-то второстепенным для командования крепости. Десантник пристроился к последнему лаборанту с последней каталкой и внезапным коварным ударом приклада вырубил этого человека. Наступил черед последнего переодевания на этот день. Лаборант был спрятан в шкаф с лабораторной посудой, а Василий продолжил путь в белом халате, с той самой каталкой.
В итоге, вс", что катилось, оказалось в помещении, напоминающем холодильник мясокомбината, тут даже висели бараньи туши на крюках — в смекалке командованию базы нельзя было отказать. Потом лаборанты вышли гуртом за пределы секретной зоны, тут уж Василий откололся от них и воспользовался трофейной магнитной картой. Он преодолел бронированную дверь и немного погодя оказался уже перед трещиной в наружней стене.
Пролез через дыру, пробрался через участок сплошных развалин и сплошной задымленности, ликвидировал расчет боевиков, паливший по вертушкам из ЗУРа, спустился в какой-то люк и оказался в закрытой сточной канаве. Здесь было много всяких насекомых и червей, которые норовили укусить побольнее и заползти в разные отверстия. Но все это теперь выглядело милыми забавами. Метров сорок пути — и неожиданно над головой забрезжил легкий естественный свет. Василий поднял крышку какого-то люка, выбрался не без натуги наружу и оказался на помойке.
За четвертой кучей мусора сидел человек и что-то жевал тремя зубами. Страшный, больной, в коросте и язвах, изможденный мужичонка неопределенного возраста в пределах от двадцати до девяноста лет. Он напоминал на три четверти развалившийся сарай. Его тусклый взгляд остановился на Василии, но не отразил ничего. Этому кошмарному человеку было решительно все равно, пошинкуют ли сейчас его в крошки, наградят ли орденом или положат в кровать с королевой красоты.
Василий понял, что встреченный тип не представляет никакой опасности, хотя для пущей безопасности неплохо бы его и пришить. Но посетовав на моральные ограничения, установленные как будто для того, чтобы хорошим людям стало совсем невмоготу, десантник сохранил ханурику жизнь. Когда Василий уже собирался распрощаться с бедолагой навек, что-то показалось ему знакомым.
Кажется, в 1991 году они уже встречались.
— Послушай, ты не тот… который…
— Я тот, который, — невнятно сказал ханурик, не прекращая жевать останками зубов.
Этот человек, несмотря на изнеможенность, стирающую национальные отличия, выглядел русским.
— Ты откуда, мужик? — решил уточнить Василий.
— Из Ростова, сынок.
Ну наверняка это тот самый тип, который некогда провел его дворами к тропе, ведущей в лес. Все сходится. Петром же мужичонку звать. Петр — местный раб.
— Ты — Петр?
— Я был Петр, Прошкин был, а теперь одно воспоминание осталось. Меня здесь просто Петушком кличут. Я тебя знаю. Пошли, кой-что покажу.
И поднялся — сейчас его одежка, замызганная и словно бы пролежавшая год в помойке, завоняла еще больше. Василий, потихоньку зажимая нос, подумал, что этот обрывок человека, скорее всего, еще и рехнулся, так что покажет какую-нибудь фигню вроде обрывка туалетной бумаги или недоеденной конфеты.
— Эй, Петр, лучше выведи меня как в прошлый раз.
— Это успеется. Пошли, пошли, — и невзирая на свой несчастный вид раб довольно цепко ухватил Василия за рукав.
При всей своей «занятости» Василий не стал выдираться. Что-то ему подсказало — этот тип дурака валять не будет.
Они прошли мимо куч тряпья и гниющих отбросов, а затем невольник подвинул какой-то деревянный щит, прикрытый дерном. Открылась глазам и носу зловонная яма, явно предназначенная для хранения компоста.
Василий снова насторожился. Он ожидал, что раб Петя вот-вот кинется на него с криком: «А теперь ты мне за все ответишь», сбросит в яму и прикроет крышкой. Но этого не случилось. Произошло другое — невольник сам опустился вниз и принялся рыться в дерьме, засунув руки по локоть. Наконец он чего-то там нашарил и стал доставать. То, что Петр Прошкин выудил в итоге, казалось похожим на кривую палку. Но потом раб смотал с нее тряпицу, одну другую. Секунду спустя стало ясно, что он обнажил сияющий клинок. Сабля Зульфикар!
— Я нашел ее раньше других, такова была воля Аллаха, — сказал невольник Петя, явно заблудившийся в религиозных вопросах, — и теперь отдаю ее тебе.
Он довел ошеломленного Василия, который судорожно сжимал нечаянное приобретение в руках, до сарая, за которым начиналась тропа, ведущая к кустистому склону. Уже темнело. Где-то ближе к центру селения, еще рвались ракеты, дрожали языки пламени и закручивались столбы дыма.
— Пошли со мной, Петр. Я серьезно говорю. У меня тут машина.
— Нет, парень, поздно. Мне не сегодня-завтра помирать. Там, в Ростове, обо мне уже и забыли, поди. Что им расстраиваться по-новой. Прощевай.
Василий видел, что этому человеку в самом деле осталось на свете месяц-другой, не больше. Он ведь и жил эти десять лет, только потому что ждал.
Василий взял саблю и шагнул на тропу. По пути он еще встретил двух шахидов, те были грозными, воинственными, до зубов вооруженными, но дали сабле пророка снести свои головы без особых возражений. Василий успел добраться до склона, когда вдруг почувствовал, что Зульфикар дрожит в его руках. Он поднес ее на раскрытых ладонях ближе к лицу, внезапно она заблестела в лунном сиянии и быстро истаяла, войдя серебристыми бликами в его руки. Он развел ладони в стороны и тут ему показалось, что между ними возникло облако. Внутри облака как будто прояснились черты человеческого лица. Оно вроде бы отразило какие-то чувства — не столько гнев, сколько досаду, и словно силилось что-то сказать. А потом исчезло вместе с облаком. Василий покрутил руки, недоумевая, был то глюк или явь, и тут заметил — на тыльной стороне левой ладони появилось еще одно глянцевое пятно, бодрой алой окраски. Однако, предыдущее, оставшееся от камня, сильно побледнело и совсем уже не бросалось в глаза.
Часть 2. «Ходить сквозь стены — запрещено.»
Акай просквозил через твердый сегмент! Так если попробовать? Уверенность снова расправила человеческие жилы Василия и каналы василиска. Натужный вдох, отростки всасывают хрональную силу, какую только можно, (даже стены помещения осыпаются, будто им тысячи лет), и направляют ее в переднехвост, по дороге едва не сжигая жизненные нити. Тот отчаянно бурит сегмент, укладывая темпоральный шнур, следом устремляется и громоздкое драконье тело, пытаясь пробить себе пространственный канал.
Василия-василиска кругом сдавливало и сплющивало — сторонний наблюдатель увидел бы как мужик в просторной камуфляжке просто крошится, как бисквит. Но конце концов василиск таки-пробурился через гравитационную твердь и враг превратил в мокрое место лишь кончик заднехвоста. Однако какая тут радость — незадачливый ниндзя отчетливо понимал, что энергетически он крепко отстает от объекта «Рахимов». И морально— психологически тоже. Саид по сравнению с этим драконовоином выглядел пэтэушником-недоучкой.
Время на передышку отсутствовало, демон носился вокруг Василия как ведьма на помеле, то становясь крохотным, размером с осу, то превращаясь в приличный метеорит. И в любом случае он был опасен, каждое мгновение угрожая временнЫм шнурам.
Но Акай направил Василия-василиска в заметный лишь ему хрональный канал, который предстояло еще раздуть в реально-пространственный. Дорога обвивала три или четыре возвышенности, падала в пропасть, как-то пробивалась через низинную жижу и загибалась противнику в тыл.
Василиск чуть не лопнул, раз двадцать потерял сознание, когда растянулся на сотни километров. Надо было сохранять единство тела, всех жизненных нитей, и еще вдувать пространственную энергию в канал, чтобы тот не схлопнулся. На поворотах и при падениях Василия мучили не инерция и ускорение, а крутые резкие преобразования сил, от которых мысли с чувствами то испарялись, то соударялись.
Однако объект «Рахимов» не успел даже обернуться, когда ему шарахнули по спинному шву и едва не расшили. Впрочем, крепок был демонический воин, ударил с полуоборота тремя лапами и откинул василиска словно кусок мяса. Тот заметался, будто лучик света, по трем твердым сегментам, пытаясь хоть где-нибудь приклеиться, и наконец оказался уловлен мягким куском пространства.
Теперь можно было оглядеться.
Гористо-низинный многосегментный пейзаж, лиловое небо, оранжевая почва, противник огибает пик, стараясь не попасть на плохопроходимый узел, где время пучковалось и пересекалось, позади него кинулся вверх яростный фонтан — вражеский канал был явно напряженным и хрональное давление на нем уже пережимало пространственное сопротивление.
Когда противник оказался в затруднительной ситуации, Василий-василиск, как всякий нормальный хищник, заторопился к нему — успеть бы добить. Впереди же скакал поводырь Акай. Именно скакал. И василиск, подражая Акаю, прыгал с сегмента на сегмент, причем переднехвост играл роль кнута Индианы Джонса. Едва василиск закачается на краю сегмента и тот заходит ходуном, как «кнут» цепляется за другой и вперед — по какой-нибудь малозаметной складке. А можно и самому пробить тропку, если сил не жалко.
Потом случилось столкновение. Объект «Рахимов» не сумел сблокировать и погасить удар, который пришелся на верх брюшного шва, и кувыркаясь, влетел в пространственный пучок, который тут же лопнул. Вражеская туша, крутясь со скоростью электрона, канула в неизвестное. Обрывки каналов потрепыхались словно на сильном ветру, а потом нашли друг друга и связались в новый ненадежный узел.
Вместе с воином-драконом исчез и крошка Акай. Только на сей раз Василий-василиск не слишком испугался. Парнишка (или кто он там) уже явно приспособился к дальним перелетам.
Победитель обозрел помещение — в малой реальности здесь, похоже, сражались на кулаках и немножко побили мебель. Впрочем, на это было наплевать, ниндзя уверенным шагом генерального секретаря направился к сабле… как вдруг вылетела крышка второго саркофага.
Из него поднялся еще один демонический воин. Ну, "-мое… Василий сразу признал этого человека (то есть, вряд ли человека), хотя с того 91 года утекло много воды и водки. Андрей Косарев, сержант из группы капитана Лялина. Не вышел из боя в ауле Очхой. Тогда сержанту был двадцать один. Он и сейчас казался не старше, если не считать синевы на пол-лица. Впрочем, лицо восставшего из гроба не предвещало ничего хорошего, глаза горели алым цветом, а руки были украшены толстыми красными жилами драконьей структуры.
— Ты говорить умеешь, сержант Косарев? — решил уточнить Василий, у которого сильно пересохло во рту.
— А ты думаешь, что я Франкенштейн и умею только мычать?отозвался тот.
— Мне нужна эта штука, — бесхитростно сказал Василий и кивнул в сторону сабли, — от нее может случиться много зла.
— От сабли пророка в мир может прийти только добро и истина.
— Ты говоришь чужие слова, потому что считаешь, что твоя жизнь целиком и полностью зависит от этих грязнуль.
— От воинов Веры, — поправил сержант Косарев.
— Один бес. Пускай воинов Веры, шахидов. Но если ты уйдешь со мной, мы все поправим и все обеспечим. У меня есть крутые друзья.
— Дешевым повидлом мажешь, старший лейтенант Рютин. Каждое мгновение моя жизнь поддерживается дыханием Аллаха.
— И я того же мнения. Только не думаю, что это дыхание нуждается в таком передаточном звене, как командование исламских сил. Это же обыкновенные мудаки и ебари.
— Этих людей поднял Аллах, чтобы они восстановили справедливость и принесли милость тем, кто исчах, ожидая ее. Голодным, бедным, больным, несчастным. Эти люди возьмут лишнее у сытых, зажравшихся, наглых, гордых.
Сержант Косарев произносил высокопарные слова без тени улыбки, серьезно и спокойно. Значит, верил.
— По-моему, они берут у сытых самое нелишнее — жизнь. Женщины, плавающие в собственной крови. Пленные с вырезанными половыми органами. Отрезанные головы под кустами. Это профессиональный почерк воинов ислама, и делали они это не в пылу битвы.
— В этих жертвах виновато ожесточение войны, а в войне повинны наглые и сытые.
Не психопрограмма говорила устами сержанта, а уверенность и воля. Он тоже принадлежал Пути, только другому. Косарев знал, что волей Аллаха возвращен к жизни, причем для того, чтобы снова отправиться на смерть. Причем тогда, когда укажет полномочный представитель Бога. Ну, конечно же, и после этого сержант Косарев будет парень ничего себе и avec plaisire полетит в рай, к гуриям на побывку.
Хотя Василий понимал всю бесполезность слов, он еще раз открыл рот:
— Но погоди, сержант. Деды и прадеды этих сытых были бедными и голодными, но отчаянно вкалывали, создавая основу для грядущей лафы. А в то же время деды и прадеды голодных перетруждали себя только в кровати с бабой и во время ночных набегов на караваны. Где ж тут справедливость?
— Деды и прадеды утруждались одинаково, но европейцам Аллах даровал богатство, чтобы испытать их. — отозвался неживой-немертвый шахид Косарев. — И они не выдержали испытания, отдавшись во власть Иблиса. Понял, хиляк?
— Во-первых я не хиляк, я просто кажусь таким, потому что сутулюсь. А во вторых — что, если любимые тобой магометане тоже не выдержат испытания, зажрутся, как не раз уже бывало в их исторической биографии?
— Тогда Аллах покарает их, как уже не раз бывало; пришлет новые племена с мечами обоюдоострыми в руках, которые принесут воздаяние. Если ты учился в школе, старлей, то знаешь, наверное, что сделали воины Чингисхана с Самаркандом, Бухарой, Хорезмом, Гератом, Багдадом… А сейчас я разорву тебя, потому что ты неправ.
Василий понял, что статичная сцена с культурно беседующими оппонентами вскоре сменится динамичной сценой с раздиранием на кусочки.
— Пожалуй я зря потерял на тебя время, Косарев. Ни ты, ни я ничем не поможем бедным, голодным и больным. Ты — болван. Я — тоже.
Впрочем, последнее слово Василий не успел произнести. Бывший собеседник, превратившись в черную молнию, нанес удар.
Василий не так уж сплоховал. Захлопнул дверь перед самым носом противника, заложив ее осколком пространства. А когда Косарев все-таки вырвался из канала, прижал его панцирем к твердому сегменту и хотел было уже порезать на куски челюстеруками. Но противник резко стух, да так что вызвал гравитационную стяжку. Сам Василий едва выскочил из зоны стягивания в полной уверенности, что противник уже расплющен. Но тот прокрался через какую-то «кротовью» межпространственную нору и, раздувшись, снова бросился в бой.
Сторонний зритель увидел бы, что два человека как будто ведут странный танец, время от времени исчезают и тут же появляются вновь, разлетаются брызгами и снова соединятся, кружатся как юла, пробиваются и не могут пройти сквозь воздух, но зато просачиваются сквозь стены. Потом застывают, будто влипли во что-то зверски клейкое, но следом внезапно срываются и улетают, словно газы из задницы бронтозавра.
Василий плохо различал противника, который нападал черной молнией и, после очередного удара, снова скрывался. У дракона Косарева явно имелось в распоряжении больше каналов и шнуров. Все это понятно, а что толку? Сзади, в спинной шов как раз уткнулся ледяной канал, и не успел василиск сфокусировать затылочный глаз, как уже начал терять подвижность и съеживаться. Его тело замерзало со спинного панциря, становясь хрупким как сосулька. Ясно было, что один резкий удар — и он рассыплется с какафоническим звоном. Дракон-враг своим заднехвостом ловко обрубил все пространство вокруг, а в последнем оставшемся кусочке хрональное давление спустил до нуля, заморозив время. Василий застыл как будто в черной дыре.
Он чувствовал, как смерзаются его жизненные нити, видел, как объект «Косарев» медленно и внушительно скользит к нему для окончательного решения вопроса.
А сторонний наблюдатель с ужасом бы пронаблюдал, как некое существо вдруг вырастает из одной точки, словно диковинный цветок, и притом обретает очертания человека.
Василий мощным вдохом хотел втянуть первородную силу, да дышать нечем, одна лишь боль в груди, ткнулся несколько раз коченеющими конечностями, но попал на совершенно глухие преграды. Пробовал оттолкнутся грудным панцирем, но тут же примерз к сегменту. Все, каюк василиску?
И, когда уже казалось, что других мнений быть не может, Василий почувствовал возможность взорваться. Да, он находился в совершенно иссушенном куске пространства, но где-то рядом первородная энергия била ключом. Василию-василиску надо было только поверить, что он по-прежнему принадлежит Пути, что источник близко, и потратить последние жизненные силы, чтобы пробиться к нему.
Василиск каким-то четвертым или пятым глазом увидел Путь, уводящий в далекие небесные долины, а затем ощутил накал уверенности. С собственными силами не густо было, но источник как будто сам притянул его переднехвост — туда, где преграда оказалось послабже. Укол — и хлынула энергия, странная, непонятного знака и виды. Какое там хлынула, адский фонтан поднялся к лиловому небу. Сила сжала каждую частицу василиска миллионом цепких рук и готова была его разодрать, но он залпом ухватил глоток кошмара и дернулся в сторону.
Свирепая энергия пронзила его жизненные нити, он выгнулся и завыл в отчаянии, будучи уверенным, что они вот-вот сгорят. Однако этот глоток не угробил его. Жизненные нити подвергли беснующуюся силу нужному преобразованию, отделили и извергли безумную хаотическую составляющую, остальное разложили на четыре потока, которые были направлены в переднехвост и заднехвост. Сила вырвалась из стеснения двумя мощными бичами, причем совершенно неожиданно для противника. Один хвост перерезал хрональные шнуры, ведущие врага в будущее, другой рассек пространство, чтобы демону некуда было возвращаться. Складка сжалась, как раненый зверь, и выбросила Косарева. Вся его сила ушла в неуправляемое движение. Хаос потянул его в зазор между сегментами; он становился все меньше — напоминая ящерку, паучка, кляксочку, — пока окончательно не пропал в тартарарах.
Василий остался в помещении, развороченном поединками, совсем один. Он не хотел ни о чем думать, просто сделал три шага вперед, протянул руки к сабле пророка… и весь объем зала заполнился криком возмущения. Сабля Зульфикар оказалась искусной голографией.
Ну, блин. Все напрасно! Конечно же, отрицательный результат тоже результат, конечно же, определенный опыт накоплен, но столько сил потеряно, причем самых последних. Все болит, все устало, все измучено, все разбито. Наверняка он уже поражен парочкой смертельных болезней. Ведь не может же обычный человеческий организм спокойно перенести ВСЕ ЭТО, весь этот долбанный драконизм. И как, кстати, выбираться из крепости?
Судя по всему, авианалет продолжался. Вертолеты жарили ракетными залпами, боевики огрызались зенитным огнем, слышались то далекие, то близкие разрывы. Иногда все ходило ходуном и на голову сыпалась труха со щебенкой.
В коридоре, сразу за порогом, валялся труп Муртазы Рахимова — поединок кончился для него не только коллапсом сегмента, но и прямым попаданием очереди из авиационного пулемета. Можно было догадываться, пойдет ли то, то что осталось от синтетического шахида, снова в производство.
— Да, да, неприятное зрелище даже для меня, — согласился бодик, — но смотреть приходится… и, кстати, среди останков я вижу что-то, похожее на капсулу.
В самом деле, среди растекшегося мозгового вещества лежал небольшой предмет цилиндрической формы, закутанный как бы в волокнистую сеточку — от этой штуки в развороченное тело еще тянулись нити.
— На мой взгляд — это биочип с мемоносителями, ментоемкостями и линиями связи. Иначе как объяснить столь необычайные способности господина под номером «15-45-60»? А еще чип завернут в ту самую синтетическую структуру, похожую на радиотелескоп. А на какой ляд она здесь, мне никак не въехать, — посетовал бодик. — Извините за использование низкой лексики, я просто волнуюсь. В мою личностную матрицу заложена способность волноваться в случае интеллектуальной недостаточности.
«Ну и хорошо, что не въезжаешь. — мысленно одобрил Василий. — А до меня что-то уже доходит. Есть мнение, что Яйцо в целом, и „желток“ в частности, как будто способны перезаписать себя на любой носитель. Но Яйцо в фазе деления — это лярвы. Ученые, работающие у исламистов, должно быть запустили лярву в искусственное гнездышко. То есть записали лярву в эту капсулу, чтобы потом использовать по полной программе, подключив ко всем нервным центрам сержанта Косарева. А органический „радиотелескоп“ нужен для связи с Пузырями. Видимо, видимо… исламское руководство сочло, что синтетические люди более других подходят для „управляемой драконизации“, как самые податливые, как самые зависимые. А что, разве резонанс „желточной“ силы не удался? Если еще и реинтеграция получилась бы, тогда мне точно каюк, превратился бы в леденец.»
Едва Василий наклонился, чтобы выскрести из разлившихся мозгов капсулу, как из перпендикулярного коридора выскочил боевик. Раз и очередью из пистолет-пулемета сумел задеть Василия.
Только задеть. Две или три пули скользнули по жилету под мышкой, разорвали его, но срикотешили от титаново-неодимовых пластинок. Одна из пуль ушла влево к руке и вырвала из нее приличный кусок мяса.
Однако членовредительство было остановлено, когда до противника докатилась круглая противопехотная граната, брошенная Василием. Она превратилась в сотню сюрикенов, которые искрошили и меткого стрелка и парочку других шахидов, которые тоже хотели разобраться с осквернителем святыни. До Василия лишь долетел чей-то нос. По счастью, на расстоянии десяти метров от центра взрыва сюрикены предусмотрительно рассыпались, однако дивесранта приголубило ударной волной и металлическая крошка постегала жилет. Он опрокинулся на пол, тяжко кряхтя и стеная от боли. Затем поднялся, взял трофейное оружие и заковылял, ощущая, что как минимум хочет в госпиталь, на койку, на судно, даже на операционный стол, неплохо бы и под наркоз. Но надо было идти и идти.
Из сверхсекретной зоны он выбрался внезапно и неожиданно. В какомто отсеке был, очевидно, нарушен температурный или гигиенический режим, поэтому Василия вдруг подхватил поток лаборантов, если точнее, людей в белых халатах, которые буксировали с десяток каталок. На каталках под непрозрачной пленкой угадывались тела особых людей или же части тел.
Любая система полностью и адекватно реагирует на ситуацию лишь до определенной степени сложности. Потом начинаются сбои, особенно по второстепенным функциям. Василий Самуилович не только сформулировал этот закон, но и понял, что сейчас лично он стал чем-то второстепенным для командования крепости. Десантник пристроился к последнему лаборанту с последней каталкой и внезапным коварным ударом приклада вырубил этого человека. Наступил черед последнего переодевания на этот день. Лаборант был спрятан в шкаф с лабораторной посудой, а Василий продолжил путь в белом халате, с той самой каталкой.
В итоге, вс", что катилось, оказалось в помещении, напоминающем холодильник мясокомбината, тут даже висели бараньи туши на крюках — в смекалке командованию базы нельзя было отказать. Потом лаборанты вышли гуртом за пределы секретной зоны, тут уж Василий откололся от них и воспользовался трофейной магнитной картой. Он преодолел бронированную дверь и немного погодя оказался уже перед трещиной в наружней стене.
Пролез через дыру, пробрался через участок сплошных развалин и сплошной задымленности, ликвидировал расчет боевиков, паливший по вертушкам из ЗУРа, спустился в какой-то люк и оказался в закрытой сточной канаве. Здесь было много всяких насекомых и червей, которые норовили укусить побольнее и заползти в разные отверстия. Но все это теперь выглядело милыми забавами. Метров сорок пути — и неожиданно над головой забрезжил легкий естественный свет. Василий поднял крышку какого-то люка, выбрался не без натуги наружу и оказался на помойке.
За четвертой кучей мусора сидел человек и что-то жевал тремя зубами. Страшный, больной, в коросте и язвах, изможденный мужичонка неопределенного возраста в пределах от двадцати до девяноста лет. Он напоминал на три четверти развалившийся сарай. Его тусклый взгляд остановился на Василии, но не отразил ничего. Этому кошмарному человеку было решительно все равно, пошинкуют ли сейчас его в крошки, наградят ли орденом или положат в кровать с королевой красоты.
Василий понял, что встреченный тип не представляет никакой опасности, хотя для пущей безопасности неплохо бы его и пришить. Но посетовав на моральные ограничения, установленные как будто для того, чтобы хорошим людям стало совсем невмоготу, десантник сохранил ханурику жизнь. Когда Василий уже собирался распрощаться с бедолагой навек, что-то показалось ему знакомым.
Кажется, в 1991 году они уже встречались.
— Послушай, ты не тот… который…
— Я тот, который, — невнятно сказал ханурик, не прекращая жевать останками зубов.
Этот человек, несмотря на изнеможенность, стирающую национальные отличия, выглядел русским.
— Ты откуда, мужик? — решил уточнить Василий.
— Из Ростова, сынок.
Ну наверняка это тот самый тип, который некогда провел его дворами к тропе, ведущей в лес. Все сходится. Петром же мужичонку звать. Петр — местный раб.
— Ты — Петр?
— Я был Петр, Прошкин был, а теперь одно воспоминание осталось. Меня здесь просто Петушком кличут. Я тебя знаю. Пошли, кой-что покажу.
И поднялся — сейчас его одежка, замызганная и словно бы пролежавшая год в помойке, завоняла еще больше. Василий, потихоньку зажимая нос, подумал, что этот обрывок человека, скорее всего, еще и рехнулся, так что покажет какую-нибудь фигню вроде обрывка туалетной бумаги или недоеденной конфеты.
— Эй, Петр, лучше выведи меня как в прошлый раз.
— Это успеется. Пошли, пошли, — и невзирая на свой несчастный вид раб довольно цепко ухватил Василия за рукав.
При всей своей «занятости» Василий не стал выдираться. Что-то ему подсказало — этот тип дурака валять не будет.
Они прошли мимо куч тряпья и гниющих отбросов, а затем невольник подвинул какой-то деревянный щит, прикрытый дерном. Открылась глазам и носу зловонная яма, явно предназначенная для хранения компоста.
Василий снова насторожился. Он ожидал, что раб Петя вот-вот кинется на него с криком: «А теперь ты мне за все ответишь», сбросит в яму и прикроет крышкой. Но этого не случилось. Произошло другое — невольник сам опустился вниз и принялся рыться в дерьме, засунув руки по локоть. Наконец он чего-то там нашарил и стал доставать. То, что Петр Прошкин выудил в итоге, казалось похожим на кривую палку. Но потом раб смотал с нее тряпицу, одну другую. Секунду спустя стало ясно, что он обнажил сияющий клинок. Сабля Зульфикар!
— Я нашел ее раньше других, такова была воля Аллаха, — сказал невольник Петя, явно заблудившийся в религиозных вопросах, — и теперь отдаю ее тебе.
Он довел ошеломленного Василия, который судорожно сжимал нечаянное приобретение в руках, до сарая, за которым начиналась тропа, ведущая к кустистому склону. Уже темнело. Где-то ближе к центру селения, еще рвались ракеты, дрожали языки пламени и закручивались столбы дыма.
— Пошли со мной, Петр. Я серьезно говорю. У меня тут машина.
— Нет, парень, поздно. Мне не сегодня-завтра помирать. Там, в Ростове, обо мне уже и забыли, поди. Что им расстраиваться по-новой. Прощевай.
Василий видел, что этому человеку в самом деле осталось на свете месяц-другой, не больше. Он ведь и жил эти десять лет, только потому что ждал.
Василий взял саблю и шагнул на тропу. По пути он еще встретил двух шахидов, те были грозными, воинственными, до зубов вооруженными, но дали сабле пророка снести свои головы без особых возражений. Василий успел добраться до склона, когда вдруг почувствовал, что Зульфикар дрожит в его руках. Он поднес ее на раскрытых ладонях ближе к лицу, внезапно она заблестела в лунном сиянии и быстро истаяла, войдя серебристыми бликами в его руки. Он развел ладони в стороны и тут ему показалось, что между ними возникло облако. Внутри облака как будто прояснились черты человеческого лица. Оно вроде бы отразило какие-то чувства — не столько гнев, сколько досаду, и словно силилось что-то сказать. А потом исчезло вместе с облаком. Василий покрутил руки, недоумевая, был то глюк или явь, и тут заметил — на тыльной стороне левой ладони появилось еще одно глянцевое пятно, бодрой алой окраски. Однако, предыдущее, оставшееся от камня, сильно побледнело и совсем уже не бросалось в глаза.
Часть 2. «Ходить сквозь стены — запрещено.»
Зарубка 10. (23 сентября 2001 года, окрестности Могадишо) «Эх, тяжела ты, кепка Мономаха.»
Предвечерний легкий ветерок не только играл листьями пальм, но приносил желанную членам прохладу, что было приятно людям из более северных краев.
Гости, собравшиеся на веранде дома, исполненного в изящном неомавританском стиле, заметно оживились, когда полуголый намазанный ароматным жиром слуга принес новое блюдо.
— Вах, вах, вах, — закудахтали они, погружая пальцы в дымящуюся груду пестрой еды.
— Тает во рту, — одобрительно произнес один из гостей, а другие закивали, желая сделать приятное хозяину.
— Мои барашки пасутся на сочных лугах Кафиристана, на другом конце исламского мира, — между прочим заметил хозяин, — и пьют только чистую воду, сбегающую с вершин Гиндукуша.
Он поймал горстью немножко нежного риса, отправил его в рот, как бы опробуя искусство своего повара, и чуть-чуть нахмурился — так, легкая тень пробежала, ничего более.
Хозяин приподнял одну бровь и где-то далеко или, может быть глубоко, раздался горестный стон сожаления. Поднял другую бровь, и тут слуги забегали, ловко обнося гостей зеленью, фисташками, черносливами, ядрышками разных орехов, жаренными языками певчих птиц, печенью лесных кабанчиков, мозгами обезьян, мясом молодых крокодилов и нежными змейками му-фасу, тушенными в собственном соку.
Потом гостей потчевали шербетом и прочими сластями под пение и танец семи стройных девушек с острова Борнео, чьи обнаженные пупки напоминали бутоны роз и мелькали, словно колибри, а тугие груди прыгали под красным тонким шелком, как молодые газели. У каждой девушки на насурьмленной тонкой бровке имелось золотое колечко, которое было разъемом небольшого чипа, смонтированного на решетчатой кости. Кто знал это, тот понимал, почему юные индонезийки столь совершенны и слажены в искусстве танца и пения.
Наконец гости стали полулежа попивать кофе, сваренный на горячем песке, а хозяин с легким бульканьем вдохнул из кальяна ароматный табачный дымок, выпустил его тоненькой струйкой и едва заметным мановением указательного пальца отослал танцовщиц и певиц. Лишь где-то в саду, спрятавшись в кустах, подыгрывал на домре искусный музыкант. И вот хозяин промолвил голосом тихим, но исполненным внутренней мощи:
— Аллах дает нам истину и победу, однако хочет, чтобы мы не пощадили своих телесных и душевных сил, выполняя его волю.
Предвечерний легкий ветерок не только играл листьями пальм, но приносил желанную членам прохладу, что было приятно людям из более северных краев.
Гости, собравшиеся на веранде дома, исполненного в изящном неомавританском стиле, заметно оживились, когда полуголый намазанный ароматным жиром слуга принес новое блюдо.
— Вах, вах, вах, — закудахтали они, погружая пальцы в дымящуюся груду пестрой еды.
— Тает во рту, — одобрительно произнес один из гостей, а другие закивали, желая сделать приятное хозяину.
— Мои барашки пасутся на сочных лугах Кафиристана, на другом конце исламского мира, — между прочим заметил хозяин, — и пьют только чистую воду, сбегающую с вершин Гиндукуша.
Он поймал горстью немножко нежного риса, отправил его в рот, как бы опробуя искусство своего повара, и чуть-чуть нахмурился — так, легкая тень пробежала, ничего более.
Хозяин приподнял одну бровь и где-то далеко или, может быть глубоко, раздался горестный стон сожаления. Поднял другую бровь, и тут слуги забегали, ловко обнося гостей зеленью, фисташками, черносливами, ядрышками разных орехов, жаренными языками певчих птиц, печенью лесных кабанчиков, мозгами обезьян, мясом молодых крокодилов и нежными змейками му-фасу, тушенными в собственном соку.
Потом гостей потчевали шербетом и прочими сластями под пение и танец семи стройных девушек с острова Борнео, чьи обнаженные пупки напоминали бутоны роз и мелькали, словно колибри, а тугие груди прыгали под красным тонким шелком, как молодые газели. У каждой девушки на насурьмленной тонкой бровке имелось золотое колечко, которое было разъемом небольшого чипа, смонтированного на решетчатой кости. Кто знал это, тот понимал, почему юные индонезийки столь совершенны и слажены в искусстве танца и пения.
Наконец гости стали полулежа попивать кофе, сваренный на горячем песке, а хозяин с легким бульканьем вдохнул из кальяна ароматный табачный дымок, выпустил его тоненькой струйкой и едва заметным мановением указательного пальца отослал танцовщиц и певиц. Лишь где-то в саду, спрятавшись в кустах, подыгрывал на домре искусный музыкант. И вот хозяин промолвил голосом тихим, но исполненным внутренней мощи:
— Аллах дает нам истину и победу, однако хочет, чтобы мы не пощадили своих телесных и душевных сил, выполняя его волю.