Страница:
Василий спрыгнул вниз и за оградой стало ясно, что он крепко лажанулся в этой суматохе, не помогла и компьютерная карта.
Благодаря отменной топографической тупости, оказался он не возле дороги, а на соседнем дворе. Тут еще раздался отдаленный взрыв, это Мухаметшин и Кальнишевский вовремя, но совершенно бесполезно взорвали противоселевую стенку на повороте дороги.
Здесь же, как будто, никто не стрелял, но зато весь двор густо зарос виноградом. Василий вскоре потерял всякую ориентацию, он бился в переплетениях лозы, словно муха в тенетах паука. Когда желание бороться уже стало иссякать и осталось сдернуть чеку с гранаты, чтобы не даться врагам в виде пригодном для издевательств, послышался прерывистый шепот:
— Эй, парень. Я слышал ты матюками сыпал. Никак русак?
Василий едва не откликнулся автоматной очередью, но тут сообразил, что голос-то без кавказского акцента.
— Судя по обстоятельствам, я — русак. А ты?
— Я из Ростова. Петр Прошкин. Вначале работником тут был, а потом не отпустили. Стал пахать уже не за деньги, а за то, чтоб морду не били… Я тебя выведу.
Добровольный помощник выглядел не только тощим и кособоким, даже в инфракрасном диапазоне было заметно, что пропечен он солнцем и пропахан работой до глубоких морщин, что свежие фингалы оснащают его физиономию. Выбирать особенно не приходилось. Раб тоже не ждал, он ухватил Василия за рукав и потащил сквозь заросли, потом провел мимо каких-то злопахнущих чанов, втолкнул в дверь сарая, вывел через другую и подвел к месту в заборе, где была сломана жердина.
— Отсюда прямая дорога в лес.
Василий глянул вдаль — похоже на то.
— Давай со со мной, мужик.
— Да куда я такой скудный приду? Родне одно расстройство. Да если я раньше не особо им приятен был, то, что уж говорить сейчас… Петр Прошкин я. Прощай.
Василий почувствовал, что не может потратить на уговоры ни одной лишней секунды, иначе просто сердце вылетит изо рта и само припустит по дороге. Мужик-то не тертый-жеванный, а протертый-пережеванный, ему уже и не вздохнуть по-человечески — развалится.
Василий выбрался тогда целым и невредимым. Конечно, сыграла свою роль и бешеная пальба, поднятая сотоварищами. В девяносто первом джигиты еще не так были привычны к ночным дракам. Однако Косарев так и не вышел из боя. А при подрыве противоселевой стенки на повороте дороги осколком камня резануло переводчика Кальнишевского, и горцы, догнав его по кровавом следу, покромсали кинжалами. Об этом позднее, при встрече у рухнувшего мостика, рассказал Мухаметшин, который все видел, но не имел права вернуться. Как казалось тогда Василию, три человека погибли ни за что, а если добавить еще ту старуху, то и все четыре. Впоследствии он не любил ни рассказывать, ни даже вспоминать этот эпизод за его бессмысленность и непонятность, пусть и хотел порой блеснуть перед какой-нибудь дамочкой.
Еще он боялся, что за старуху ему придется ответить перед какой-то высшей или низшей силой, собственно из-за этого он и начал набираться экстраморфина регулярно.
Зарубка 2. (там же) «Удар третьей рукой»
Василий переправился через озеро даже не на плоту, а на полусгнившей коряге. На большее у него не хватило бы последних сил и желаний. Во время «паромной» переправы ноги пассажира оставались в воде. Это было удобно, потому что пассажир по совместительству являлся и двигателем. Можно было грести в самом нужном направлении. С другой стороны организм не справился с переохлаждением и быстро пал в объятия простуды. Так что в Камышинском Василий Самуилович появился с температурой, весь в соплях, нос работал, как неисправный кран.
Дядя Егор встретил его еще на тропе, ведущей мимо деревни, и сразу признал, несмотря на то, что не виделись они с тех пор как у Васеньки прорезались клыки. Ехал Е.Рютин на телеге с лошадью, так что доставил на хату с ветерком и уложил поближе к растопленной печке, из-за которой высовывали свои рыжеватые мордочки нелегалы-грызуны.
Дядя не только признал племянника, но и стал потчевать всякими отварами да наварами, из которых особенно запомнился суп из молодых мухоморов и кислой капусты под водку. Из-за такого лечения-кормления Василий вообще света белого не видел. У него сразу поплыло перед глазами и показалось, что температура тела подскочила минимум до ста градусов. Затем все залило вдруг ярким светом, и больной почувствовал, что испаряется. Однако моральных мучений никаких: полностью выложился на дистанции, показал себя настоящим спортсменом и джентльменом.
К утру температура исчезла, почти полностью: и лишняя, и необходимая. Василий не только охладел, но вдобавок высох; само собой, от соплей и следа не осталось, также как от слюней и других внутренних жидкостей. Больной, в целом, тоже как будто съежился. Даже кожа потемнела и заморщинилась.
— Это поправимо. Много — не мало, — изрек дядя Егор и притащил ведро кваса, который был тут же выпит. Из-за этого бывший больной раздулся и покрылся отеками.
— Понятно, что оказался ты здесь не от хорошей жизни, поэтому привередничать не будешь, — приговорил дядя Егор. — И меня сюда кривая да нелегкая вывела. Батяня мой срок тянул под Красноярском. Освободился в 56 без права проживания в крупных городах, вот и осел по дороге к Уралу. Камышинское тогда побольше чем сейчас раз в пять было: и ссыльные, и местные тут ютились. Но затем, кто смылся, кто помер. И зря, кстати. Здесь тоже хорошая жизнь обнаруживается безо всякого телескопа. Выпить — всегда пожалуйста. Выйти с голым задом в огород — выходи, и никто выговора не сделает. Бабы — вот тебе нате, от пятидесяти до девяноста лет, любых размеров, и даже жаниться не обязательно. Так что тебе не придется здесь кручиниться.
Первые два дня кручиниться в натуре не пришлось. Рыбалка, грибочки, охота на призрак зайца, деревенские жирные харчи. Вечером яблочные вино и самогон на сон грядущий. Была, правда, странность одна, причем малоприятная.
Во сне постоянно ощущалась теснота. Будто нет у него ни ручек, ни ножек, только два хвостика… и большой голодный рот, и адская пустота в животе, и скудный умишко. А вокруг еще сотни таких голодных ртов и хвостиков с ядовитыми иголочками на концах. И надо постоянно сновать, ползать, дергаться, увиливать от ядовитых иголок и сосущих-грызущих ротовых отверстий. И самому разить-колоть и кусать, впиваться, грызть, сосать, размачивать едкой слюной, потому что голодно, голодно и тоскливо. А потом еще стало холодно и страшно — он словно прорвал какую-то преграду и из теплой, теперь уже уютной полости вылетел в огромный и страшный мир. Он был крохотной тварью, маленькой пиявочкой-козявочкой, которую носят бурные потоки и разят мощные заряды, которую всасывают огромные водовороты и сбрасывают высоченные водопады.
И при том Василию все тяжелее было просыпаться. И даже когда просыпался он, то впечатление большой уязвимости и уносимости сохранялось. Так что он порадовался тому, что не развеял целиком пакетик с экстраморфином. Доза, как всегда помогла. Конечно это снадобье может снова повернуть мозги, но они и так повернуты, так что получится полный кругооборот.
На третий день Василий проснулся с ранья. В рассветных сумерках комната колыхалась перед ним, словно морская волна, готовящаяся схлынуть. Даже цвет у нее был какой-то необычайный, ультрамариновый.
Когда он потер ладони, те показались какими-то влажными даже намыленными. Василий встал с кровати, зажег керосиновую лампу. Посмотрелся в зеркало, висящее над тазом для умывания. И его передернуло от отвращения — на шее, груди и спине появились какие-то удлиненные красноватые вздутия. Глазные же радужки же с чего-то порыжели.
— Что за говно, — горло перехватило, и слова получились какими-то сдавленными, шипящими. Не «говно», а «гуанооо». Так могла бы говорить рептилия.
Василий судорожно сжал пальцы в кулак и почувствовал мокроту на коже. Так и есть — из-под ногтей сочилась слизь.
Нехорошо сделалось, гадко. Взгляд как будто мутью заволокло. Из-за этого все вокруг стало немного ненастоящее, словно бы нарисованное. Просто ширма какая-то. Ширма к тому же еще потрескалась. И в трещины просачивалось некое сияние — как будто где-то там, за ней, светил яркий день.
Но дальше — больше. Совершенно неожиданно Василий осознал, что комната — это всего лишь крохотная норка в том месте, где слиплись четыре протяженные поверхности. А пара дырок, затянутых фанерой и мутными стекляшками, что называются окном и дверью, собственно никуда не ведут. И совершенно удивительно, что такая примитивная замкнутая клетушка, где и дышать невозможно, сумела стать жилищем.
Василий выскочил из дома. Но ощущение замкнутости и тесноты осталось. Весь утренний пейзаж был похож на разрисованную ширму, которая заслоняла от взглядов БОЛЬШОЙ НАСТОЯЩИЙ МИР.
Приехали. Надо было мчаться из Питера за тысячи километров, с великой прытью удирать от всяких мелких хлопот и неудач, чтобы, в итоге, поиметь одну большущую просто афигенную хлопоту.
Что произошло? Наверное, его поразила какая-то гнусная болезнь, объединяющая чуму и шизофрению. Конечно же, смертельная. Достойный конец неудачника. Поучительный финал грешника. Теперь Василий мог оценить все этапы своей бесславной биографии как ступени лестницы, неотвратимо ведущей вниз. За всю жизнь ни одного подвига, достойного восхищения и аплодисментов, ни одной подлости, заслуживающей народного возмущения — сплошная серятина.
В шестнадцать лет, когда он впервые улегся в раскладушку с девушкой сорока годов, он постеснялся снять штаны. Ему показалось, что семейные трусы придадут ему антисексуальный вид.
После этого близкое знакомство с противоположным пОлом было отложено на несколько лет — что положило начало комплексу неудачника.
Там случилась и другая история. Как-то с будуна, уже без штанов, пошел он кипятку налить, и неловкая рука смахнула кипящий чайник. Из-за этого кое-что, находящееся ниже пояса, почти что сварилось. Комплекс неудачника получил дальнейшее развитие.
Пока ошпаренный член тела довольствовался малым, Василий искал применение своим интеллектуальным силам. Учеба в замшелом ВУЗе и работа в унылом ВНИИ не слишком захватывали его, поэтому он начал лепить, ваять, играть, петь, предаваться экзотическим религиям, даже писать (с ударением на последнем слоге). Последнее, как казалось ему, получается лучше всего, поэтому он сочинил пять романов, которые немного погодя отыскали и издателя, и кое-какого читателя.
Когда ошпаренный хрен наконец восстановился в правах, то писатель В.Рютин мигом стал добычей агрессивной искательницы сексуальных забав, у которой были друзья-рэкетиры, каковые потом попросили заплатить за использование женщины по прямому назначению. За ней была череда ночных пташек, они охотно сближались с молодым автором, но от них не было никакого прибытка кроме убытка. В итоге чресла поразила болячка по имени prostatitis chlamidiae, губящая и изводящая живчиков. Последним усилием воли Василий заставил себя жениться и произвести ребеночка — сына Сашу.
С тех пор прошло двенадцать лет — лет, в течение которых почти каждый из зеленого, пухлого, подающего надежды юноши-здоровяка превращается в серого никому не интересного желчного субъекта с учащенным мочеиспусканием и сердцебиением. В персональном случае Василия Рютина он вдобавок еще обратился в отвратительного Змея Горыныча.
Давно растаяли вдалеке аплодисменты читающей публики, давно здоровый стул сменился бесконечной драмой, состоящей из запоров и поносов, давно все интересное стало скучным, давно деньги перестали капать с неба, давно жена стала грымзой, давно ребенок сделался аллергиком и двоечником.
Единственным плюсом, которым Василий пока еще обладал, была вера в свое предназначение. Он верил, что с ним рано или поздно произойдет что-то необычайное, придающее немеркнущий смысл всему дурацкому жизненному пути, что его незавидная биография окажется лишь хитроумной прелюдией к героическому будущему, что когда-нибудь на его могиле вместо покосившейся таблички с нелепо процарапанной рожей встанет бронзовый красавец с земным шаром в руках. И на граните будет высечено: «Василию Рютину — благодарные потомки.» Или. «Прадеду — правнук.»
Собственно, на это намекали все пять его романов. «Фас, керогаз» повествовал о том, как зловредный разум из одной доброй старушкикибернетика перешел в ее усовершенствованный нагревательный прибор и спалил целый город. «Ночные бабочки» рассказывал о том, как стая насекомых, сплоченная коллективным разумом, занималась проституцией и сексом по телефону. «А вместо члена пламенный мотор» — здесь шла речь о том, как одна часть тела, отторгнутая хирургом от остального организма, смутировала в злобную тварь и стала заниматься насилиями в парадных и лифтах. «Прощайте, вы теперь в архиве» — отсюда читатель узнавал, что все мы — лишь игровые программы в каком-то мощном компьютере, причем нелецензионные, и за нами охотится теперь программа-истребитель. «Лекарство от вшей» — тут уж автор изобразил нас как простых паразитов на теле единственного разумного организма, то бишь планеты Земля.
Во всех произведениях за образом главного героя, конечно же, легко узнавалась личность автора. Герой-автор, само собой, одолевал свирепых ненавистников рода людского или примирял человечество с возможными галактическими союзниками. Года три назад Василий начал было свой шестой роман, в котором собирался вывести некую инопланетную антицивилизацию, которая соперничает с землянами за право представлять разумную белковую жизнь на всегалактической ассамблее.
Эта антицивилизация-соперница гораздо более гармоничная, симпатичная и сознательная, и неджентльменские приемы использует только в борьбе с гадами-землянами. В частности, она подсаживает в людей симбиотов, которые могут выполнить любые человеческие желания, управляя пространством и временем. За такие добрые дела симбиот растет внутри человека и соответственно ест его на завтрак, обед и ужин. И, как правило, с последним своим желанием гражданин хороший окончательно превращается в кучу фекалий, оставленных инопланетной гадиной.
И вот сейчас к Василию пришло что-то необычайное, только вместо интересного и захватывающего оказалось оно мерзким и отталкивающим. Тут уж страдалец осознал, что любые тайны природы, к коим безусловно относится и грипп, и рак, нам вовсе не нужны, если они вредят нашему самочувствию.
Спазмы распространялись по всему телу, тошнота то и дело подкатывала под горло. Багровые вздутия горели и давили. По идее, сейчас надо было срочно ложиться в больницу. Однако его личный канал спутниковой связи был по-прежнему перекрыт из-за коммерческих причин, проводная связь в Камышинском отсутствовала, как и сто лет назад, а единственный радиотелефон не работал, потому что его вместе с деревенской телефонисткой поразила то ли молния, то ли случайно залетевшая тактическая ракета. На следующей неделе деревня ожидала прилета геологов на вертолете. Но ученые бородачи могли пролететь и на сто километров левее или правее.
Кто-то осваивал Марс, где-то скрещивали арбуз с тараканом, кому-то приспичило выращивать на грядке мозги вместо капусты, кое-кто обучал машину реагировать на шутки бодрым смехом без всякой подсказки, а в Камышинском все было глухо, как встарь.
Из всех нововведений могли случиться только исламские террористы с автоматическими гранатометами и ракетными кассетами. В последнее время моджахеды любили захватывать забубенные глухие деревни, чтобы, в ходе последующего боя за освобождение, те были бы дотла уничтожены федеральными войсками.
До полудня Василий просидел в нужнике, скрываясь от всяческих взоров и «наслаждаясь» ароматической симфонией выгребной ямы. При нем было зеркальце от бритвенных принадлежностей, которое показывало все более страшные картинки его внешности. Затем сердобольный дядя Егор просунул под дверь сортира ключи от медпункта и посоветовал сходить за таблетками от поноса. Сам фельдшер затерялся на бессрочной рыбалке в среднем течении Оби.
Василий быстро прошмыгнул вдоль кустов в покосившийся сарай с намалеванным на двери красным, вернее бурым крестом — вроде тех что когда-то украшали борта фашистских «Тигров». Здесь в самом деле удалось найти пригоршни таблеток без каких-либо опознавательных знаков, опустошенные бутыли из-под спирта, а также вполне современный сканер с микрокомпьютером и следами жирных пальцев на никелированных поверхностях. Но Василий и не хотел видеть на них свое отражение, он знал, что успел покрыться сеткой подкожных каналов ярко-красного цвета. Особенно богато было с ними на спине, где они сходились в точке, находящейся в поясничной области.
Василий сунул вилку в розетку, ввел код доступа в заработавшую систему (паролем оказалось слово «Петя», процарапанное на входной двери), повернул экран микрокомпьютера к себе и стал водить сканером вдоль больного тела.
Через пять минут его просто выворачивало от отвращения. Увидя такое, как не впасть в отчаяние и не завыть волчьим голосом! Компьютер, изучив данные сканирования, выдал на экран отталкивающий рисунок, достойный кисти позднего Босха.
Внутри тела у Василия Самуиловича находилась некая структура с температурой в тридцать градусов — и это несмотря на ярко-красную окраску вздутий. Структура имела вид паука, а если точнее — перевернутой ящерицы. Эта форма явно претила представлениям человека о прекрасном.
Василий какое-то время приходил в себя, а затем, вспомнив, что он мужчина, а также боец ныне не существующей армии, стал мужественно изучать тошнотворное изображение. В структуре явно выделялась головка — приходящаяся на область крестца, и брюшко — находящееся в области нижних спинных позвонков. Хвост этой ящерицы проходил по позвоночнику до головы, УХОДЯ ВГЛУБЬ ЧЕРЕПНОЙ КОРОБКИ, а конечности ее огибали все тело Василия, достигая пупка. Передние же лапы жуткой структуры заканчивался не где-нибудь, а прямо в органе, именуемом для благозвучия пенисом. И самое неприятное — конечности ее хотя и медленно, но шевелились.
Микрокомпьютер с вежливостью бесчувственной машины попросил разрешения внести данный случай в медицинские анналы. В ответ Василия вырвало желчью — в животе давно отсутствовала какаялибо снедь.
Страдалец, позабыв выключить жестокий прибор, вылетел из медпункта, проломил гнилой забор и помчался через поле прямо в лес.
Только, когда он забрался поглубже в чащобу, горло его освободилось от тисков рефлекторного сжатия и из него вылетел звук, похожий на скорбный скулеж добермана-пинчера, которого не выгуливали десять часов кряду.
Эта штука, эта долбаная ящерица в нем навсегда! Такие штуки не рассасываются! Во всяком случае его не станет раньше ее! Она пожирает его изнутри! Он сделался для нее едой и постепенно превращается в кучу говна! Ее не удалить, потому что она оплетает все его внутренние органы и, более того, проникает внутрь их. Во всяком случае, операция будет стоить десятки тысяч долларов.
Сразу же возникли мрачные мысли о волевом прекращении бесславного жизненного пути. Но как это сделать, если первый раз в жизни? Наверное, самый простой суицид — идти дальше и дальше, пока его не закусают комары или волки… По счастью, пакетик с экстраморфином смирно ждал своего момента в кармане куртки.
Скушал дозу и пошел. Может, спустя час он стал обращать внимание на то, что он видит и чует. Воздух перестал быть равномерно прозрачным, в нем появились какие-то прожилки, складки, он напоминал некие занавески, которые непременно кто-нибудь поднимет.
Воздух, само пространство, как будто был рассечен на отдельные куски, каждый из которых имел собственную жизнь и разыгрывал собственную партитуру. Одни куски казались туго надутыми воздушными шарами, другие — провисшей мотней, одни выглядели страшно тяжелыми, другие — просто пустотой, дырой ниоткуда в никуда.
Одни куски процветали, другие гнили или засыхали, третьи застыли в каменной неподвижности. А по складкам текли струи энергии, быстрые и легкие, резкие и спокойные.
Голубое небо, едва видимое в просветы между крон, находилось в зоне покоя и посылало ровную энергию, как будто даже пело сочным баритоном. Это в немалой степени затягивало, и Василий даже слегка отвлекся от кошмарных мыслей. Пытаяcь снова на них сосредоточиться, он остановился у ближайшей ели, но и та вовсю гудела в своем цветущем участке пространства. Весь лес уже воспринимался как довольно слаженный хор, где каждая клетка, каждый сегмент имел свою энергетику, своих обитателей, вел свою партию, где соблюдалась симметрия между цветением и гниением, напором и податливостью, любовью и злобой. Но неожиданно в эту симфонию, подслушанную нечаянным посетителем тайги, вмешалось нечто новое, грубое и постороннее.
Василий пригнулся, прислушался и огляделся, затем двинулся в сторону источника неприятных сигналов. Тяжелый гул и резкий запах узкой струей протек из кустов жимолости. Василий остановился и залег. Причем вовремя. Из кустов показался человек, потом еще двое. Группа немного напоминала охотников, но лишь самую малость.
Да, они, как всякие уважающие себя охотники, облачились в хамелеоновую камуфляжку, но в руках держали не двустволки, и даже не помповые ружья, а автоматические гранатометы со вставленными магазинами на двадцать четыре гранаты и пистолеты-пулеметы «Беретта» с обоймами из ста беспатронных зарядов, то бишь реактивных пуль повышенного радиального действия. Было у них и кое-что, напоминающее две спаренные трубы — пусковая установка и кассета с четырьмя самонаводящимися ракетами, распознающими цели. По резким «жужжаниям», исходящим от «охотников», можно было догадаться, что у них на уме. Скорее всего они нацеливались на деревню Камышинское.
Василий весь вспотел, ведь до этого он только раз встречался с настоящими врагами, в ауле Очхой. Но тогда старший лейтенант находился под сильным излучением капитана Лялина, а сейчас… Пока что Василий решил ничего не предпринимать. Ведь «охотников на человека» могло быть больше, чем трое… Василий, от нечего делать, решил последить за вероятными злодеями. Занятие это было непростое.
Все трое имели на лицах модерновые таиландские бимоны со встроенными процессорами — каждый размером с очки горнолыжника. Василий когда-то участвовал в проектировании первых отечественных бимонов, кои назывались тогда «универсальный комплект боевого наблюдения», поэтому знал в них толк. «Охотники» обозревали местность с применением лазерных дальномеров и компьютерных видеосканеров, которые выдавали на контактные экраны целеуказание, прицел оружия, общее или секторное телеувеличение, а при нужде — тепловой рисунок с большим разрешением.
Василий понял, что желание просто «последить» может ему дорого обойтись, учитывая мрачную настроенность этой тройки. Но затем ощутил, что терять ему, собственно говоря, нечего — кроме проклятой «ящерки». Ведь с ним случилась трагедия, которая и Эсхиллу не по зубам. Так, может быть, именно сейчас противное и гнусное в его жизни пора преобразовать в прекрасное и возвышенное?
Василий не мог преодолеть скованность, пока не ощутил снова «нарисованность» всего пейзажа, какую-то его ненастоящесть, что, кстати, относилось и к фигурам врагов. Мышцы тут расковались и ему удалось пристроиться чуть правее подозрительной троицы — по счастью растительность была «на его стороне».
Василия заслонял густой боярышник, сам он двигался по рытвине, так что его голова находилась на уровне их ног. Вражеские ноги в противоминных башмаках он видел редко, но чутье не обманывало его — они все время были рядом.
Рытвина вдруг резко завершилась. И закончилась она стволом большой лиственницы, который рос как-то криво, поначалу вообще стелясь по земле.
Дальнейшие действия были не то автоматическими, не то машинальными, выветрились и страх, и задумчивость, забурлило желание действовать, побеждать и наслаждаться победой. Случился выплеск ярости, полосы на его руках просто загорелись, он почувствовал далекий зов подруги — убить ее было бы блаженством. Но пока он не мог найти ее и это вскипятило всю его кровь.
Василий увидел незримую дотоле складку-"тропу", которая распахнула перед ним дверь и повела прямо на ствол. А справа и слева были «стены», преграды, куда не стоило ломиться. Это казалось озарением — сперва вспышка, затем легкий укол, вздох всем телом, и вперед, как будто к попе приделан реактивный моторчик.
Ноги и в самом деле понесли его прямо на косую лиственницу, а в нужный момент он спрыгнул точно на голову ближайшего «охотника». Правая ступня оказалась на плече у противника, каблук левого ботинка закатал тому прямо в лоб, раздавив походя бимоны. Раздался хруст пластика и возможно даже шейных позвонков. Через мгновение пистолет-пулемет перешел в руки Василия.
Оружие стояло на боевом взводе, поэтому первой же очередью был срезан второй «охотник». Он находился за ветвями кустарника, но гудел как трансформатор, поэтому сразу попался под пули и, брызнув кровью, улегся.
Благодаря отменной топографической тупости, оказался он не возле дороги, а на соседнем дворе. Тут еще раздался отдаленный взрыв, это Мухаметшин и Кальнишевский вовремя, но совершенно бесполезно взорвали противоселевую стенку на повороте дороги.
Здесь же, как будто, никто не стрелял, но зато весь двор густо зарос виноградом. Василий вскоре потерял всякую ориентацию, он бился в переплетениях лозы, словно муха в тенетах паука. Когда желание бороться уже стало иссякать и осталось сдернуть чеку с гранаты, чтобы не даться врагам в виде пригодном для издевательств, послышался прерывистый шепот:
— Эй, парень. Я слышал ты матюками сыпал. Никак русак?
Василий едва не откликнулся автоматной очередью, но тут сообразил, что голос-то без кавказского акцента.
— Судя по обстоятельствам, я — русак. А ты?
— Я из Ростова. Петр Прошкин. Вначале работником тут был, а потом не отпустили. Стал пахать уже не за деньги, а за то, чтоб морду не били… Я тебя выведу.
Добровольный помощник выглядел не только тощим и кособоким, даже в инфракрасном диапазоне было заметно, что пропечен он солнцем и пропахан работой до глубоких морщин, что свежие фингалы оснащают его физиономию. Выбирать особенно не приходилось. Раб тоже не ждал, он ухватил Василия за рукав и потащил сквозь заросли, потом провел мимо каких-то злопахнущих чанов, втолкнул в дверь сарая, вывел через другую и подвел к месту в заборе, где была сломана жердина.
— Отсюда прямая дорога в лес.
Василий глянул вдаль — похоже на то.
— Давай со со мной, мужик.
— Да куда я такой скудный приду? Родне одно расстройство. Да если я раньше не особо им приятен был, то, что уж говорить сейчас… Петр Прошкин я. Прощай.
Василий почувствовал, что не может потратить на уговоры ни одной лишней секунды, иначе просто сердце вылетит изо рта и само припустит по дороге. Мужик-то не тертый-жеванный, а протертый-пережеванный, ему уже и не вздохнуть по-человечески — развалится.
Василий выбрался тогда целым и невредимым. Конечно, сыграла свою роль и бешеная пальба, поднятая сотоварищами. В девяносто первом джигиты еще не так были привычны к ночным дракам. Однако Косарев так и не вышел из боя. А при подрыве противоселевой стенки на повороте дороги осколком камня резануло переводчика Кальнишевского, и горцы, догнав его по кровавом следу, покромсали кинжалами. Об этом позднее, при встрече у рухнувшего мостика, рассказал Мухаметшин, который все видел, но не имел права вернуться. Как казалось тогда Василию, три человека погибли ни за что, а если добавить еще ту старуху, то и все четыре. Впоследствии он не любил ни рассказывать, ни даже вспоминать этот эпизод за его бессмысленность и непонятность, пусть и хотел порой блеснуть перед какой-нибудь дамочкой.
Еще он боялся, что за старуху ему придется ответить перед какой-то высшей или низшей силой, собственно из-за этого он и начал набираться экстраморфина регулярно.
Зарубка 2. (там же) «Удар третьей рукой»
Василий переправился через озеро даже не на плоту, а на полусгнившей коряге. На большее у него не хватило бы последних сил и желаний. Во время «паромной» переправы ноги пассажира оставались в воде. Это было удобно, потому что пассажир по совместительству являлся и двигателем. Можно было грести в самом нужном направлении. С другой стороны организм не справился с переохлаждением и быстро пал в объятия простуды. Так что в Камышинском Василий Самуилович появился с температурой, весь в соплях, нос работал, как неисправный кран.
Дядя Егор встретил его еще на тропе, ведущей мимо деревни, и сразу признал, несмотря на то, что не виделись они с тех пор как у Васеньки прорезались клыки. Ехал Е.Рютин на телеге с лошадью, так что доставил на хату с ветерком и уложил поближе к растопленной печке, из-за которой высовывали свои рыжеватые мордочки нелегалы-грызуны.
Дядя не только признал племянника, но и стал потчевать всякими отварами да наварами, из которых особенно запомнился суп из молодых мухоморов и кислой капусты под водку. Из-за такого лечения-кормления Василий вообще света белого не видел. У него сразу поплыло перед глазами и показалось, что температура тела подскочила минимум до ста градусов. Затем все залило вдруг ярким светом, и больной почувствовал, что испаряется. Однако моральных мучений никаких: полностью выложился на дистанции, показал себя настоящим спортсменом и джентльменом.
К утру температура исчезла, почти полностью: и лишняя, и необходимая. Василий не только охладел, но вдобавок высох; само собой, от соплей и следа не осталось, также как от слюней и других внутренних жидкостей. Больной, в целом, тоже как будто съежился. Даже кожа потемнела и заморщинилась.
— Это поправимо. Много — не мало, — изрек дядя Егор и притащил ведро кваса, который был тут же выпит. Из-за этого бывший больной раздулся и покрылся отеками.
— Понятно, что оказался ты здесь не от хорошей жизни, поэтому привередничать не будешь, — приговорил дядя Егор. — И меня сюда кривая да нелегкая вывела. Батяня мой срок тянул под Красноярском. Освободился в 56 без права проживания в крупных городах, вот и осел по дороге к Уралу. Камышинское тогда побольше чем сейчас раз в пять было: и ссыльные, и местные тут ютились. Но затем, кто смылся, кто помер. И зря, кстати. Здесь тоже хорошая жизнь обнаруживается безо всякого телескопа. Выпить — всегда пожалуйста. Выйти с голым задом в огород — выходи, и никто выговора не сделает. Бабы — вот тебе нате, от пятидесяти до девяноста лет, любых размеров, и даже жаниться не обязательно. Так что тебе не придется здесь кручиниться.
Первые два дня кручиниться в натуре не пришлось. Рыбалка, грибочки, охота на призрак зайца, деревенские жирные харчи. Вечером яблочные вино и самогон на сон грядущий. Была, правда, странность одна, причем малоприятная.
Во сне постоянно ощущалась теснота. Будто нет у него ни ручек, ни ножек, только два хвостика… и большой голодный рот, и адская пустота в животе, и скудный умишко. А вокруг еще сотни таких голодных ртов и хвостиков с ядовитыми иголочками на концах. И надо постоянно сновать, ползать, дергаться, увиливать от ядовитых иголок и сосущих-грызущих ротовых отверстий. И самому разить-колоть и кусать, впиваться, грызть, сосать, размачивать едкой слюной, потому что голодно, голодно и тоскливо. А потом еще стало холодно и страшно — он словно прорвал какую-то преграду и из теплой, теперь уже уютной полости вылетел в огромный и страшный мир. Он был крохотной тварью, маленькой пиявочкой-козявочкой, которую носят бурные потоки и разят мощные заряды, которую всасывают огромные водовороты и сбрасывают высоченные водопады.
И при том Василию все тяжелее было просыпаться. И даже когда просыпался он, то впечатление большой уязвимости и уносимости сохранялось. Так что он порадовался тому, что не развеял целиком пакетик с экстраморфином. Доза, как всегда помогла. Конечно это снадобье может снова повернуть мозги, но они и так повернуты, так что получится полный кругооборот.
На третий день Василий проснулся с ранья. В рассветных сумерках комната колыхалась перед ним, словно морская волна, готовящаяся схлынуть. Даже цвет у нее был какой-то необычайный, ультрамариновый.
Когда он потер ладони, те показались какими-то влажными даже намыленными. Василий встал с кровати, зажег керосиновую лампу. Посмотрелся в зеркало, висящее над тазом для умывания. И его передернуло от отвращения — на шее, груди и спине появились какие-то удлиненные красноватые вздутия. Глазные же радужки же с чего-то порыжели.
— Что за говно, — горло перехватило, и слова получились какими-то сдавленными, шипящими. Не «говно», а «гуанооо». Так могла бы говорить рептилия.
Василий судорожно сжал пальцы в кулак и почувствовал мокроту на коже. Так и есть — из-под ногтей сочилась слизь.
Нехорошо сделалось, гадко. Взгляд как будто мутью заволокло. Из-за этого все вокруг стало немного ненастоящее, словно бы нарисованное. Просто ширма какая-то. Ширма к тому же еще потрескалась. И в трещины просачивалось некое сияние — как будто где-то там, за ней, светил яркий день.
Но дальше — больше. Совершенно неожиданно Василий осознал, что комната — это всего лишь крохотная норка в том месте, где слиплись четыре протяженные поверхности. А пара дырок, затянутых фанерой и мутными стекляшками, что называются окном и дверью, собственно никуда не ведут. И совершенно удивительно, что такая примитивная замкнутая клетушка, где и дышать невозможно, сумела стать жилищем.
Василий выскочил из дома. Но ощущение замкнутости и тесноты осталось. Весь утренний пейзаж был похож на разрисованную ширму, которая заслоняла от взглядов БОЛЬШОЙ НАСТОЯЩИЙ МИР.
Приехали. Надо было мчаться из Питера за тысячи километров, с великой прытью удирать от всяких мелких хлопот и неудач, чтобы, в итоге, поиметь одну большущую просто афигенную хлопоту.
Что произошло? Наверное, его поразила какая-то гнусная болезнь, объединяющая чуму и шизофрению. Конечно же, смертельная. Достойный конец неудачника. Поучительный финал грешника. Теперь Василий мог оценить все этапы своей бесславной биографии как ступени лестницы, неотвратимо ведущей вниз. За всю жизнь ни одного подвига, достойного восхищения и аплодисментов, ни одной подлости, заслуживающей народного возмущения — сплошная серятина.
В шестнадцать лет, когда он впервые улегся в раскладушку с девушкой сорока годов, он постеснялся снять штаны. Ему показалось, что семейные трусы придадут ему антисексуальный вид.
После этого близкое знакомство с противоположным пОлом было отложено на несколько лет — что положило начало комплексу неудачника.
Там случилась и другая история. Как-то с будуна, уже без штанов, пошел он кипятку налить, и неловкая рука смахнула кипящий чайник. Из-за этого кое-что, находящееся ниже пояса, почти что сварилось. Комплекс неудачника получил дальнейшее развитие.
Пока ошпаренный член тела довольствовался малым, Василий искал применение своим интеллектуальным силам. Учеба в замшелом ВУЗе и работа в унылом ВНИИ не слишком захватывали его, поэтому он начал лепить, ваять, играть, петь, предаваться экзотическим религиям, даже писать (с ударением на последнем слоге). Последнее, как казалось ему, получается лучше всего, поэтому он сочинил пять романов, которые немного погодя отыскали и издателя, и кое-какого читателя.
Когда ошпаренный хрен наконец восстановился в правах, то писатель В.Рютин мигом стал добычей агрессивной искательницы сексуальных забав, у которой были друзья-рэкетиры, каковые потом попросили заплатить за использование женщины по прямому назначению. За ней была череда ночных пташек, они охотно сближались с молодым автором, но от них не было никакого прибытка кроме убытка. В итоге чресла поразила болячка по имени prostatitis chlamidiae, губящая и изводящая живчиков. Последним усилием воли Василий заставил себя жениться и произвести ребеночка — сына Сашу.
С тех пор прошло двенадцать лет — лет, в течение которых почти каждый из зеленого, пухлого, подающего надежды юноши-здоровяка превращается в серого никому не интересного желчного субъекта с учащенным мочеиспусканием и сердцебиением. В персональном случае Василия Рютина он вдобавок еще обратился в отвратительного Змея Горыныча.
Давно растаяли вдалеке аплодисменты читающей публики, давно здоровый стул сменился бесконечной драмой, состоящей из запоров и поносов, давно все интересное стало скучным, давно деньги перестали капать с неба, давно жена стала грымзой, давно ребенок сделался аллергиком и двоечником.
Единственным плюсом, которым Василий пока еще обладал, была вера в свое предназначение. Он верил, что с ним рано или поздно произойдет что-то необычайное, придающее немеркнущий смысл всему дурацкому жизненному пути, что его незавидная биография окажется лишь хитроумной прелюдией к героическому будущему, что когда-нибудь на его могиле вместо покосившейся таблички с нелепо процарапанной рожей встанет бронзовый красавец с земным шаром в руках. И на граните будет высечено: «Василию Рютину — благодарные потомки.» Или. «Прадеду — правнук.»
Собственно, на это намекали все пять его романов. «Фас, керогаз» повествовал о том, как зловредный разум из одной доброй старушкикибернетика перешел в ее усовершенствованный нагревательный прибор и спалил целый город. «Ночные бабочки» рассказывал о том, как стая насекомых, сплоченная коллективным разумом, занималась проституцией и сексом по телефону. «А вместо члена пламенный мотор» — здесь шла речь о том, как одна часть тела, отторгнутая хирургом от остального организма, смутировала в злобную тварь и стала заниматься насилиями в парадных и лифтах. «Прощайте, вы теперь в архиве» — отсюда читатель узнавал, что все мы — лишь игровые программы в каком-то мощном компьютере, причем нелецензионные, и за нами охотится теперь программа-истребитель. «Лекарство от вшей» — тут уж автор изобразил нас как простых паразитов на теле единственного разумного организма, то бишь планеты Земля.
Во всех произведениях за образом главного героя, конечно же, легко узнавалась личность автора. Герой-автор, само собой, одолевал свирепых ненавистников рода людского или примирял человечество с возможными галактическими союзниками. Года три назад Василий начал было свой шестой роман, в котором собирался вывести некую инопланетную антицивилизацию, которая соперничает с землянами за право представлять разумную белковую жизнь на всегалактической ассамблее.
Эта антицивилизация-соперница гораздо более гармоничная, симпатичная и сознательная, и неджентльменские приемы использует только в борьбе с гадами-землянами. В частности, она подсаживает в людей симбиотов, которые могут выполнить любые человеческие желания, управляя пространством и временем. За такие добрые дела симбиот растет внутри человека и соответственно ест его на завтрак, обед и ужин. И, как правило, с последним своим желанием гражданин хороший окончательно превращается в кучу фекалий, оставленных инопланетной гадиной.
И вот сейчас к Василию пришло что-то необычайное, только вместо интересного и захватывающего оказалось оно мерзким и отталкивающим. Тут уж страдалец осознал, что любые тайны природы, к коим безусловно относится и грипп, и рак, нам вовсе не нужны, если они вредят нашему самочувствию.
Спазмы распространялись по всему телу, тошнота то и дело подкатывала под горло. Багровые вздутия горели и давили. По идее, сейчас надо было срочно ложиться в больницу. Однако его личный канал спутниковой связи был по-прежнему перекрыт из-за коммерческих причин, проводная связь в Камышинском отсутствовала, как и сто лет назад, а единственный радиотелефон не работал, потому что его вместе с деревенской телефонисткой поразила то ли молния, то ли случайно залетевшая тактическая ракета. На следующей неделе деревня ожидала прилета геологов на вертолете. Но ученые бородачи могли пролететь и на сто километров левее или правее.
Кто-то осваивал Марс, где-то скрещивали арбуз с тараканом, кому-то приспичило выращивать на грядке мозги вместо капусты, кое-кто обучал машину реагировать на шутки бодрым смехом без всякой подсказки, а в Камышинском все было глухо, как встарь.
Из всех нововведений могли случиться только исламские террористы с автоматическими гранатометами и ракетными кассетами. В последнее время моджахеды любили захватывать забубенные глухие деревни, чтобы, в ходе последующего боя за освобождение, те были бы дотла уничтожены федеральными войсками.
До полудня Василий просидел в нужнике, скрываясь от всяческих взоров и «наслаждаясь» ароматической симфонией выгребной ямы. При нем было зеркальце от бритвенных принадлежностей, которое показывало все более страшные картинки его внешности. Затем сердобольный дядя Егор просунул под дверь сортира ключи от медпункта и посоветовал сходить за таблетками от поноса. Сам фельдшер затерялся на бессрочной рыбалке в среднем течении Оби.
Василий быстро прошмыгнул вдоль кустов в покосившийся сарай с намалеванным на двери красным, вернее бурым крестом — вроде тех что когда-то украшали борта фашистских «Тигров». Здесь в самом деле удалось найти пригоршни таблеток без каких-либо опознавательных знаков, опустошенные бутыли из-под спирта, а также вполне современный сканер с микрокомпьютером и следами жирных пальцев на никелированных поверхностях. Но Василий и не хотел видеть на них свое отражение, он знал, что успел покрыться сеткой подкожных каналов ярко-красного цвета. Особенно богато было с ними на спине, где они сходились в точке, находящейся в поясничной области.
Василий сунул вилку в розетку, ввел код доступа в заработавшую систему (паролем оказалось слово «Петя», процарапанное на входной двери), повернул экран микрокомпьютера к себе и стал водить сканером вдоль больного тела.
Через пять минут его просто выворачивало от отвращения. Увидя такое, как не впасть в отчаяние и не завыть волчьим голосом! Компьютер, изучив данные сканирования, выдал на экран отталкивающий рисунок, достойный кисти позднего Босха.
Внутри тела у Василия Самуиловича находилась некая структура с температурой в тридцать градусов — и это несмотря на ярко-красную окраску вздутий. Структура имела вид паука, а если точнее — перевернутой ящерицы. Эта форма явно претила представлениям человека о прекрасном.
Василий какое-то время приходил в себя, а затем, вспомнив, что он мужчина, а также боец ныне не существующей армии, стал мужественно изучать тошнотворное изображение. В структуре явно выделялась головка — приходящаяся на область крестца, и брюшко — находящееся в области нижних спинных позвонков. Хвост этой ящерицы проходил по позвоночнику до головы, УХОДЯ ВГЛУБЬ ЧЕРЕПНОЙ КОРОБКИ, а конечности ее огибали все тело Василия, достигая пупка. Передние же лапы жуткой структуры заканчивался не где-нибудь, а прямо в органе, именуемом для благозвучия пенисом. И самое неприятное — конечности ее хотя и медленно, но шевелились.
Микрокомпьютер с вежливостью бесчувственной машины попросил разрешения внести данный случай в медицинские анналы. В ответ Василия вырвало желчью — в животе давно отсутствовала какаялибо снедь.
Страдалец, позабыв выключить жестокий прибор, вылетел из медпункта, проломил гнилой забор и помчался через поле прямо в лес.
Только, когда он забрался поглубже в чащобу, горло его освободилось от тисков рефлекторного сжатия и из него вылетел звук, похожий на скорбный скулеж добермана-пинчера, которого не выгуливали десять часов кряду.
Эта штука, эта долбаная ящерица в нем навсегда! Такие штуки не рассасываются! Во всяком случае его не станет раньше ее! Она пожирает его изнутри! Он сделался для нее едой и постепенно превращается в кучу говна! Ее не удалить, потому что она оплетает все его внутренние органы и, более того, проникает внутрь их. Во всяком случае, операция будет стоить десятки тысяч долларов.
Сразу же возникли мрачные мысли о волевом прекращении бесславного жизненного пути. Но как это сделать, если первый раз в жизни? Наверное, самый простой суицид — идти дальше и дальше, пока его не закусают комары или волки… По счастью, пакетик с экстраморфином смирно ждал своего момента в кармане куртки.
Скушал дозу и пошел. Может, спустя час он стал обращать внимание на то, что он видит и чует. Воздух перестал быть равномерно прозрачным, в нем появились какие-то прожилки, складки, он напоминал некие занавески, которые непременно кто-нибудь поднимет.
Воздух, само пространство, как будто был рассечен на отдельные куски, каждый из которых имел собственную жизнь и разыгрывал собственную партитуру. Одни куски казались туго надутыми воздушными шарами, другие — провисшей мотней, одни выглядели страшно тяжелыми, другие — просто пустотой, дырой ниоткуда в никуда.
Одни куски процветали, другие гнили или засыхали, третьи застыли в каменной неподвижности. А по складкам текли струи энергии, быстрые и легкие, резкие и спокойные.
Голубое небо, едва видимое в просветы между крон, находилось в зоне покоя и посылало ровную энергию, как будто даже пело сочным баритоном. Это в немалой степени затягивало, и Василий даже слегка отвлекся от кошмарных мыслей. Пытаяcь снова на них сосредоточиться, он остановился у ближайшей ели, но и та вовсю гудела в своем цветущем участке пространства. Весь лес уже воспринимался как довольно слаженный хор, где каждая клетка, каждый сегмент имел свою энергетику, своих обитателей, вел свою партию, где соблюдалась симметрия между цветением и гниением, напором и податливостью, любовью и злобой. Но неожиданно в эту симфонию, подслушанную нечаянным посетителем тайги, вмешалось нечто новое, грубое и постороннее.
Василий пригнулся, прислушался и огляделся, затем двинулся в сторону источника неприятных сигналов. Тяжелый гул и резкий запах узкой струей протек из кустов жимолости. Василий остановился и залег. Причем вовремя. Из кустов показался человек, потом еще двое. Группа немного напоминала охотников, но лишь самую малость.
Да, они, как всякие уважающие себя охотники, облачились в хамелеоновую камуфляжку, но в руках держали не двустволки, и даже не помповые ружья, а автоматические гранатометы со вставленными магазинами на двадцать четыре гранаты и пистолеты-пулеметы «Беретта» с обоймами из ста беспатронных зарядов, то бишь реактивных пуль повышенного радиального действия. Было у них и кое-что, напоминающее две спаренные трубы — пусковая установка и кассета с четырьмя самонаводящимися ракетами, распознающими цели. По резким «жужжаниям», исходящим от «охотников», можно было догадаться, что у них на уме. Скорее всего они нацеливались на деревню Камышинское.
Василий весь вспотел, ведь до этого он только раз встречался с настоящими врагами, в ауле Очхой. Но тогда старший лейтенант находился под сильным излучением капитана Лялина, а сейчас… Пока что Василий решил ничего не предпринимать. Ведь «охотников на человека» могло быть больше, чем трое… Василий, от нечего делать, решил последить за вероятными злодеями. Занятие это было непростое.
Все трое имели на лицах модерновые таиландские бимоны со встроенными процессорами — каждый размером с очки горнолыжника. Василий когда-то участвовал в проектировании первых отечественных бимонов, кои назывались тогда «универсальный комплект боевого наблюдения», поэтому знал в них толк. «Охотники» обозревали местность с применением лазерных дальномеров и компьютерных видеосканеров, которые выдавали на контактные экраны целеуказание, прицел оружия, общее или секторное телеувеличение, а при нужде — тепловой рисунок с большим разрешением.
Василий понял, что желание просто «последить» может ему дорого обойтись, учитывая мрачную настроенность этой тройки. Но затем ощутил, что терять ему, собственно говоря, нечего — кроме проклятой «ящерки». Ведь с ним случилась трагедия, которая и Эсхиллу не по зубам. Так, может быть, именно сейчас противное и гнусное в его жизни пора преобразовать в прекрасное и возвышенное?
Василий не мог преодолеть скованность, пока не ощутил снова «нарисованность» всего пейзажа, какую-то его ненастоящесть, что, кстати, относилось и к фигурам врагов. Мышцы тут расковались и ему удалось пристроиться чуть правее подозрительной троицы — по счастью растительность была «на его стороне».
Василия заслонял густой боярышник, сам он двигался по рытвине, так что его голова находилась на уровне их ног. Вражеские ноги в противоминных башмаках он видел редко, но чутье не обманывало его — они все время были рядом.
Рытвина вдруг резко завершилась. И закончилась она стволом большой лиственницы, который рос как-то криво, поначалу вообще стелясь по земле.
Дальнейшие действия были не то автоматическими, не то машинальными, выветрились и страх, и задумчивость, забурлило желание действовать, побеждать и наслаждаться победой. Случился выплеск ярости, полосы на его руках просто загорелись, он почувствовал далекий зов подруги — убить ее было бы блаженством. Но пока он не мог найти ее и это вскипятило всю его кровь.
Василий увидел незримую дотоле складку-"тропу", которая распахнула перед ним дверь и повела прямо на ствол. А справа и слева были «стены», преграды, куда не стоило ломиться. Это казалось озарением — сперва вспышка, затем легкий укол, вздох всем телом, и вперед, как будто к попе приделан реактивный моторчик.
Ноги и в самом деле понесли его прямо на косую лиственницу, а в нужный момент он спрыгнул точно на голову ближайшего «охотника». Правая ступня оказалась на плече у противника, каблук левого ботинка закатал тому прямо в лоб, раздавив походя бимоны. Раздался хруст пластика и возможно даже шейных позвонков. Через мгновение пистолет-пулемет перешел в руки Василия.
Оружие стояло на боевом взводе, поэтому первой же очередью был срезан второй «охотник». Он находился за ветвями кустарника, но гудел как трансформатор, поэтому сразу попался под пули и, брызнув кровью, улегся.