Как же избавиться от детей за столь малое время?
Покушение на Хозяина может закончиться чем угодно, — вплоть до уничтожения острова. Когда ученому маньяку достаются в безраздельное пользование такие вещи, как атомная энергия, конец света становится всего лишь вопросом времени. Будь она, скажем, у Гитлера, разве не обратил бы он всю планету в погребальный костер, вместо того, чтобы просто обливаться бензином рядышком с собственным бункером? Видимо, сознанию каждого тирана любезен принцип «После меня хоть потоп». К тому же многие ученые — люди психически неуравновешенные. То, что Трясун именовал «научным подходом» зачастую сводится к холодному, безумному и бесстрастному любопытству. Они вводят себе новоизобретенные сыворотки, яды и прочие панацеи не из самозабвенного служения благу человечества, но потому, что их томит любознательность, а то и мазохизм. От мысли «Что будет, если я введу себе ксилокаин?» до мысли «Что будет, если я сброшу супербомбу?» всего один шаг и шаг маленький.
Если твое столкновение с Хозяином закончится провалом, он может повернуть вибраторы внутрь, — да собственно говоря, и вовне, — и включить их на полную мощность. Все это чертовски рискованно.
Хоп! — с удовлетворением подумал он. Вон он, по левому борту, черный, одинокий и крошечный на фоне рдеющего моря.
«Красен закат, пастух будет рад».
Левой рукой мистер Фринтон ослабил рычаг, задающий число оборотов винта, двинул вперед циклическую рукоятку, увеличивая скорость снижающейся машины с семидесяти пяти узлов до восьмидесяти. По мере падения высоты, остров медленно вырастал, — оба, остров и вертолет, устремившись навстречу друг другу, изменяли свои размеры и расположение, но не быстроту и не характер движения.
Он сделал круг, отметил направление стрелы анемометра, определил подветренную сторону и развернулся против ветра. Левая рука опустила рычаг оборотов еще ниже, свернув вовнутрь, чтобы уменьшить мощность двигателя, расположенный на рычаге переключатель, а правая вновь легла на циклическую рукоятку. Все это время, пока руки его возились со всевозможными рычагами управления, ноги, забытые прочими частями тела, жили собственной жизнью, управляясь с гасившими закручивание педалями.
Машина нырнула вниз, и винт пошел в обратную сторону, рычаг сдвинулся вверх, рукоятка вперед, затем наоборот, — реверс на реверс в поисках равновесия.
Вертолет завис в десяти футах над водой.
Он оттянул рычаг вниз до упора, еще довернул переключатель на рукояти, отключая двигатель, на миг уронил на колени руки и вздохнул.
Все переключатели — отключены.
Подача масла — отключена.
Вентиляционные шторки двигателя — открыты.
Гирополукомпас — заперт.
Подача топлива — отключена.
Приехали.
Когда вертолет втянули внутрь и письменный рапорт отправился к Хозяину, мистер Фринтон отдал себя в руки Пинки, вышедшему, как обычно, чтобы встретить его и, как обычно, встреченному излюбленной приятельской дразнилкой: «Ну, как ты, старый арап?». Майор спустился на лифте и коридором прошел на кухню, обедать.
В кухне близнецы приглядывали за обедом, чтобы не остыл.
— Ну вот и началось, — без предисловий сказал он, присаживаясь к столу, на котором стояла горячая фасоль, помидоры и консервированные сосиски.
— Вы привезли ванадий?
— Он и в самом деле не был готов, так что мне даже нет необходимости притворяться. Придется слетать за ним еще раз. Если удастся сняться с острова без того, чтобы вокруг болталось много народу, я, пожалуй, рискну и попытаюсь вас вывезти. Он может и не заметить вашего отсутствия. Возможно, мне удастся оправдаться тем, что вы как-то спрятались на вертолете, а после удрали.
Он мрачно помешал ложкой фасоль.
— Вся беда в том, что мне придется вернуться без вас и как-то все объяснить. Я сомневаюсь, что он поверит, будто в вертолете так легко спрятаться. Может, под каким-нибудь тряпьем? Правда, как тогда быть с дифферентом? Он не пилот, но большую часть этих вещей понимает.
Мистер Фринтон повернулся к старому негру, который стоял у стола, улыбаясь, слушая, ожидая, когда можно будет подложить добавки.
— Проволока еще не готова, Пинки. Привезу в следующий раз.
— Мы можем поговорить?
— Пинки мешать не станет, — ответил мистер Фринтон, притворяясь, будто собирается ткнуть старика вилкой между ребер. — Правда, Пинки? Наш черномазый думает только о том, как бы понаделать побольше вибраторов да доверху набить нас бобами, — так что ли, старый Отелло?
В ответ он получил еще один половник фасоли.
— А что началось? — спросил Никки.
Их переполняло желание рассказать майору о новом союзнике, но и в промедлении была своя прелесть.
— Я мог бы назвать это Операция «Оверлорд», но в точности такое название уже было использовано. Назовем ее, если хотите, Операция «Новый Хозяин». Сегодня у нас День Д минус десять. Все есть в газетах. Гляньте.
Он перебросил им мятый номер «Миррор»с вечными фотографиями облаченных в купальники девушек, которые красуются на палубах яхт и, привстав на цыпочки, тянутся к какими-то веревкам, что столь удлиняет ноги и возвышает бюст. Двухдюймовые заголовки гласили: «ХОЗЯИН?».
— А я думал, он передатчика не включает.
— Разумеется, не включает. Но это не мешает ему посылать письма. Я каждую неделю увожу целый мешок почты, правда, в основном — купоны футбольного тотализатора, заполненные техниками.
— Тут говорится, — читая, пересказывал Никки, — что к ужасам современной военной техники добавилось новое оружие, угрожающее самим основам цивилизации и британскому домашнему очагу. А на шестой странице — смотрим шестую страницу, — вот, еще один заголовок, «ПУГАЮЩАЯ МИСТИФИКАЦИЯ?». Половину страницы занимает стать Кассандры, с уверениями, что если бы президент Эйзенхауэр не играл в гольф, ничего бы и не случилось, а в редакционной статье сказано, что сэру Антони Идену следует подать в отставку, и еще, — постойте-ка, — мелким шрифтом пояснено, что неустановленный ученый, местоположение которого неизвестно, угрожает нанести десятого августа сверхзвуковой удар, если не будут выполнены его требования. Почему сверхзвуковой?
— Что-то им нужно было сказать.
— Но при чем тут…
— Кстати, — сказал мистер Фринтон, не донеся сосиску до рта, — а не засунуть ли вас в пару почтовых мешков? Они не очень большие.
Близнецы, знавшие теперь, что мистер Бленкинсоп на их стороне, уже не так стремились сбежать с острова.
— А что говорят люди? — спросила Джуди.
— Практически ничего. Когда вышли газеты, я ехал в автобусе по Белфасту, народу было много, мне пришлось стоять, а газет я купить не успел. Я пытался прочитать заголовки через плечо одной девушки. По-моему, машинистка. Довольно миловидная. На первую страницу она вообще не взглянула, шестую пробежала сверху вниз и погрузилась в Дороти Пуп. Что-то такое насчет сетчатых чулок.
— Но хоть кого-то это должно было встревожить?
— Вечером я прошелся по пабам. В пабах, как правило, можно услышать очень разумные разговоры. Один мужчина, с виду совершенный церковный староста, сказал, что «теперь весь тотализатор пойдет насмарку», а другой, докер, ответил, что «это заговор консерваторов, не желающих пропустить проект по здравоохранению». В этом кабачке больше никаких разговоров не было. В последнем из тех, что я посетил, состоялась целая беседа на эту тему. Хозяин паба спросил: «А пиво от этой штуки не скиснет?». Девица за стойкой сказала: «Фиг мы теперь сможем принимать по Ти-Ви Фрэнка Синатру». А сидевшая в углу старухауборщица поинтересовалась: «Может мне, наконец, вернут мой ночной горшок, которым эта старая хулиганка, моя свояченица, запустила в электрика, то есть это она так говорит».
— Значит, они сочли его угрозы пропагандой? — спросил Никки. — И никто их всерьез не воспринял?
— Вовсе нет, — ответил мистер Фринтон. — Они воспринимают их, но увязывая с вещами, которые им близки, а это, пожалуй, лучший способ до них достучаться. Я думаю, что в ближайшие десять дней он станет бомбить их письмами и извещениями, каждое из которых будет содержать немного больше новых подробностей, не указывая, где мы находимся, пока в День Д он не начнет по-настоящему. Вот тогда он развернет оболочку и задействует радиопередатчик. Хотя, может быть, оболочка будет вносить помехи? Я уже отвез на почту целый мешок писем, адресованных в газеты Америки и еще нескольких дюжин стран. В эти страны почта будет доходить со все большими отсрочками, и когда письма вскроют, все, что в них сказано, сразу попадет в мировую прессу. Если бы я сегодня воздушной почтой отправил в Нью-Йорк письмо со словом «Ба-бах!» или еще какимнибудь, то этот «ба-бах» оказался бы в газетах только через четыре дня — сразу, как пришло бы письмо. Он мог бы сегодня отправить в Гонолулу полный план операции, зная, что в Гонолулу письмо все равно вскроют не раньше ее начала.
— Но если их ничего, кроме сетчатых чулок, не волнует?
— Рано или поздно они заволнуются.
— А вы волнуетесь?
— Очень.
— Мы тут, — скромно сказала Джуди, — припасли для вас кое-что, от чего ваше волнение немного утихнет. Мы кое-что выяснили.
Это сообщение не очень заинтересовало его, во всяком случае, меньше, чем горячая фасоль. Он сказал с полным ртом:
— Да что вы говорите!
— Угадайте, что это?
— Понятия не имею.
— Китаец за нас.
Мистер Фринтон положил вилку с ножом и уставился на них. Ни удовольствия, ни гнева, ни удивления не было на его лице, — он просто смотрел и только.
— Дальше, — тихо сказал он.
— Мы вроде как прощупали его.
— Так.
— Он считает, что Хозяина следует остановить.
Руки мистера Фринтона неподвижно лежали по сторонам от тарелки, и тишина стояла такая, будто сердца у всех троих внезапно остановились.
Ровным голосом он спросил:
— Вы понимаете, насколько опасно то, что вы сделали?
— Он обещал, что ничего никому не скажет.
— Давайте-ка, расскажите мне обо всем.
Они подробно пересказывали ему все, уже известное нам, а он время от времени прерывал их вопросами.
— Вы не можете точно припомнить, что он сказал о свободе выбора?
— Он сказал: «Весьма основательная точка зрения».
— И еще он сказал: «Мистер Фринтон — человек добрых правил». У него это вышло так, будто он поговорку привел.
— Ни то, ни другое прямым ответом не назовешь.
— Но, сэр, — добавил Никки, — он совершенно правдиво рассказывал нам обо всем, слово в слово с вами, только немного подробнее. Он не пытался надуть нас, — не то что Доктор.
— Он не такой дурак.
— И он не просил, чтобы мы что-нибудь сделали.
Долгое время мистер Фринтон просидел, глядя в стол между своими руками, затем сказал:
— Ну что же, как ни верти, а вы ему все рассказали. И что нам делать теперь?
У близнецов предложений не было.
— Слушайте, двойняшки. Мне следовало бы разорвать вас на куски, — но от этого пользы не будет. Вы сами не сознаете, что делаете. Поймите, ради Бога, что с этой минуты вам нельзя рассказывать никому и ни о чем. Вы как пара мартышек, разыгравшихся на электростанции, в конце концов, вы дернете не за тот рычаг — и привет. Человек может наобещать вам, что никому не скажет, но это решительно ничего не значит, особенно в таком месте, где каждый мозг — открытая книга; человек может сказать вам, что хочет остановить Хозяина, вовсе не имея этого в виду. Вы что же, думаете, что если бы он был против нас, он так бы вам и сказал? Пока нам известно только одно: он вытянул из вас все, что вы знали. Я вас очень прошу, будьте поосторожней.
— Но он ничего из нас не вытягивал. Он с самого начала сказал, что ничем не сможет помочь.
— Как бы там ни было, а вы все ему рассказали. Ну ладно, глядя назад, жить невозможно. Вопрос теперь в том, где у нас перед?
Он постучал пальцами по столу и сказал, размышляя:
— Ну что же, знает, так знает.
Оттолкнув стул, поднялся:
— Пойдемте, надо с ним повидаться.
Однако на полпути к двери встал:
— Нет, заходить к Хозяину мне что-то не хочется. И кроме того…
— Я его приведу, — быстро вызвался Никки.
И он, и сестра чувствовали себя очень маленькими.
— Сделай одолжение.
Покушение на Хозяина может закончиться чем угодно, — вплоть до уничтожения острова. Когда ученому маньяку достаются в безраздельное пользование такие вещи, как атомная энергия, конец света становится всего лишь вопросом времени. Будь она, скажем, у Гитлера, разве не обратил бы он всю планету в погребальный костер, вместо того, чтобы просто обливаться бензином рядышком с собственным бункером? Видимо, сознанию каждого тирана любезен принцип «После меня хоть потоп». К тому же многие ученые — люди психически неуравновешенные. То, что Трясун именовал «научным подходом» зачастую сводится к холодному, безумному и бесстрастному любопытству. Они вводят себе новоизобретенные сыворотки, яды и прочие панацеи не из самозабвенного служения благу человечества, но потому, что их томит любознательность, а то и мазохизм. От мысли «Что будет, если я введу себе ксилокаин?» до мысли «Что будет, если я сброшу супербомбу?» всего один шаг и шаг маленький.
Если твое столкновение с Хозяином закончится провалом, он может повернуть вибраторы внутрь, — да собственно говоря, и вовне, — и включить их на полную мощность. Все это чертовски рискованно.
Хоп! — с удовлетворением подумал он. Вон он, по левому борту, черный, одинокий и крошечный на фоне рдеющего моря.
«Красен закат, пастух будет рад».
Левой рукой мистер Фринтон ослабил рычаг, задающий число оборотов винта, двинул вперед циклическую рукоятку, увеличивая скорость снижающейся машины с семидесяти пяти узлов до восьмидесяти. По мере падения высоты, остров медленно вырастал, — оба, остров и вертолет, устремившись навстречу друг другу, изменяли свои размеры и расположение, но не быстроту и не характер движения.
Он сделал круг, отметил направление стрелы анемометра, определил подветренную сторону и развернулся против ветра. Левая рука опустила рычаг оборотов еще ниже, свернув вовнутрь, чтобы уменьшить мощность двигателя, расположенный на рычаге переключатель, а правая вновь легла на циклическую рукоятку. Все это время, пока руки его возились со всевозможными рычагами управления, ноги, забытые прочими частями тела, жили собственной жизнью, управляясь с гасившими закручивание педалями.
Машина нырнула вниз, и винт пошел в обратную сторону, рычаг сдвинулся вверх, рукоятка вперед, затем наоборот, — реверс на реверс в поисках равновесия.
Вертолет завис в десяти футах над водой.
Он оттянул рычаг вниз до упора, еще довернул переключатель на рукояти, отключая двигатель, на миг уронил на колени руки и вздохнул.
Все переключатели — отключены.
Подача масла — отключена.
Вентиляционные шторки двигателя — открыты.
Гирополукомпас — заперт.
Подача топлива — отключена.
Приехали.
Когда вертолет втянули внутрь и письменный рапорт отправился к Хозяину, мистер Фринтон отдал себя в руки Пинки, вышедшему, как обычно, чтобы встретить его и, как обычно, встреченному излюбленной приятельской дразнилкой: «Ну, как ты, старый арап?». Майор спустился на лифте и коридором прошел на кухню, обедать.
В кухне близнецы приглядывали за обедом, чтобы не остыл.
— Ну вот и началось, — без предисловий сказал он, присаживаясь к столу, на котором стояла горячая фасоль, помидоры и консервированные сосиски.
— Вы привезли ванадий?
— Он и в самом деле не был готов, так что мне даже нет необходимости притворяться. Придется слетать за ним еще раз. Если удастся сняться с острова без того, чтобы вокруг болталось много народу, я, пожалуй, рискну и попытаюсь вас вывезти. Он может и не заметить вашего отсутствия. Возможно, мне удастся оправдаться тем, что вы как-то спрятались на вертолете, а после удрали.
Он мрачно помешал ложкой фасоль.
— Вся беда в том, что мне придется вернуться без вас и как-то все объяснить. Я сомневаюсь, что он поверит, будто в вертолете так легко спрятаться. Может, под каким-нибудь тряпьем? Правда, как тогда быть с дифферентом? Он не пилот, но большую часть этих вещей понимает.
Мистер Фринтон повернулся к старому негру, который стоял у стола, улыбаясь, слушая, ожидая, когда можно будет подложить добавки.
— Проволока еще не готова, Пинки. Привезу в следующий раз.
— Мы можем поговорить?
— Пинки мешать не станет, — ответил мистер Фринтон, притворяясь, будто собирается ткнуть старика вилкой между ребер. — Правда, Пинки? Наш черномазый думает только о том, как бы понаделать побольше вибраторов да доверху набить нас бобами, — так что ли, старый Отелло?
В ответ он получил еще один половник фасоли.
— А что началось? — спросил Никки.
Их переполняло желание рассказать майору о новом союзнике, но и в промедлении была своя прелесть.
— Я мог бы назвать это Операция «Оверлорд», но в точности такое название уже было использовано. Назовем ее, если хотите, Операция «Новый Хозяин». Сегодня у нас День Д минус десять. Все есть в газетах. Гляньте.
Он перебросил им мятый номер «Миррор»с вечными фотографиями облаченных в купальники девушек, которые красуются на палубах яхт и, привстав на цыпочки, тянутся к какими-то веревкам, что столь удлиняет ноги и возвышает бюст. Двухдюймовые заголовки гласили: «ХОЗЯИН?».
— А я думал, он передатчика не включает.
— Разумеется, не включает. Но это не мешает ему посылать письма. Я каждую неделю увожу целый мешок почты, правда, в основном — купоны футбольного тотализатора, заполненные техниками.
— Тут говорится, — читая, пересказывал Никки, — что к ужасам современной военной техники добавилось новое оружие, угрожающее самим основам цивилизации и британскому домашнему очагу. А на шестой странице — смотрим шестую страницу, — вот, еще один заголовок, «ПУГАЮЩАЯ МИСТИФИКАЦИЯ?». Половину страницы занимает стать Кассандры, с уверениями, что если бы президент Эйзенхауэр не играл в гольф, ничего бы и не случилось, а в редакционной статье сказано, что сэру Антони Идену следует подать в отставку, и еще, — постойте-ка, — мелким шрифтом пояснено, что неустановленный ученый, местоположение которого неизвестно, угрожает нанести десятого августа сверхзвуковой удар, если не будут выполнены его требования. Почему сверхзвуковой?
— Что-то им нужно было сказать.
— Но при чем тут…
— Кстати, — сказал мистер Фринтон, не донеся сосиску до рта, — а не засунуть ли вас в пару почтовых мешков? Они не очень большие.
Близнецы, знавшие теперь, что мистер Бленкинсоп на их стороне, уже не так стремились сбежать с острова.
— А что говорят люди? — спросила Джуди.
— Практически ничего. Когда вышли газеты, я ехал в автобусе по Белфасту, народу было много, мне пришлось стоять, а газет я купить не успел. Я пытался прочитать заголовки через плечо одной девушки. По-моему, машинистка. Довольно миловидная. На первую страницу она вообще не взглянула, шестую пробежала сверху вниз и погрузилась в Дороти Пуп. Что-то такое насчет сетчатых чулок.
— Но хоть кого-то это должно было встревожить?
— Вечером я прошелся по пабам. В пабах, как правило, можно услышать очень разумные разговоры. Один мужчина, с виду совершенный церковный староста, сказал, что «теперь весь тотализатор пойдет насмарку», а другой, докер, ответил, что «это заговор консерваторов, не желающих пропустить проект по здравоохранению». В этом кабачке больше никаких разговоров не было. В последнем из тех, что я посетил, состоялась целая беседа на эту тему. Хозяин паба спросил: «А пиво от этой штуки не скиснет?». Девица за стойкой сказала: «Фиг мы теперь сможем принимать по Ти-Ви Фрэнка Синатру». А сидевшая в углу старухауборщица поинтересовалась: «Может мне, наконец, вернут мой ночной горшок, которым эта старая хулиганка, моя свояченица, запустила в электрика, то есть это она так говорит».
— Значит, они сочли его угрозы пропагандой? — спросил Никки. — И никто их всерьез не воспринял?
— Вовсе нет, — ответил мистер Фринтон. — Они воспринимают их, но увязывая с вещами, которые им близки, а это, пожалуй, лучший способ до них достучаться. Я думаю, что в ближайшие десять дней он станет бомбить их письмами и извещениями, каждое из которых будет содержать немного больше новых подробностей, не указывая, где мы находимся, пока в День Д он не начнет по-настоящему. Вот тогда он развернет оболочку и задействует радиопередатчик. Хотя, может быть, оболочка будет вносить помехи? Я уже отвез на почту целый мешок писем, адресованных в газеты Америки и еще нескольких дюжин стран. В эти страны почта будет доходить со все большими отсрочками, и когда письма вскроют, все, что в них сказано, сразу попадет в мировую прессу. Если бы я сегодня воздушной почтой отправил в Нью-Йорк письмо со словом «Ба-бах!» или еще какимнибудь, то этот «ба-бах» оказался бы в газетах только через четыре дня — сразу, как пришло бы письмо. Он мог бы сегодня отправить в Гонолулу полный план операции, зная, что в Гонолулу письмо все равно вскроют не раньше ее начала.
— Но если их ничего, кроме сетчатых чулок, не волнует?
— Рано или поздно они заволнуются.
— А вы волнуетесь?
— Очень.
— Мы тут, — скромно сказала Джуди, — припасли для вас кое-что, от чего ваше волнение немного утихнет. Мы кое-что выяснили.
Это сообщение не очень заинтересовало его, во всяком случае, меньше, чем горячая фасоль. Он сказал с полным ртом:
— Да что вы говорите!
— Угадайте, что это?
— Понятия не имею.
— Китаец за нас.
Мистер Фринтон положил вилку с ножом и уставился на них. Ни удовольствия, ни гнева, ни удивления не было на его лице, — он просто смотрел и только.
— Дальше, — тихо сказал он.
— Мы вроде как прощупали его.
— Так.
— Он считает, что Хозяина следует остановить.
Руки мистера Фринтона неподвижно лежали по сторонам от тарелки, и тишина стояла такая, будто сердца у всех троих внезапно остановились.
Ровным голосом он спросил:
— Вы понимаете, насколько опасно то, что вы сделали?
— Он обещал, что ничего никому не скажет.
— Давайте-ка, расскажите мне обо всем.
Они подробно пересказывали ему все, уже известное нам, а он время от времени прерывал их вопросами.
— Вы не можете точно припомнить, что он сказал о свободе выбора?
— Он сказал: «Весьма основательная точка зрения».
— И еще он сказал: «Мистер Фринтон — человек добрых правил». У него это вышло так, будто он поговорку привел.
— Ни то, ни другое прямым ответом не назовешь.
— Но, сэр, — добавил Никки, — он совершенно правдиво рассказывал нам обо всем, слово в слово с вами, только немного подробнее. Он не пытался надуть нас, — не то что Доктор.
— Он не такой дурак.
— И он не просил, чтобы мы что-нибудь сделали.
Долгое время мистер Фринтон просидел, глядя в стол между своими руками, затем сказал:
— Ну что же, как ни верти, а вы ему все рассказали. И что нам делать теперь?
У близнецов предложений не было.
— Слушайте, двойняшки. Мне следовало бы разорвать вас на куски, — но от этого пользы не будет. Вы сами не сознаете, что делаете. Поймите, ради Бога, что с этой минуты вам нельзя рассказывать никому и ни о чем. Вы как пара мартышек, разыгравшихся на электростанции, в конце концов, вы дернете не за тот рычаг — и привет. Человек может наобещать вам, что никому не скажет, но это решительно ничего не значит, особенно в таком месте, где каждый мозг — открытая книга; человек может сказать вам, что хочет остановить Хозяина, вовсе не имея этого в виду. Вы что же, думаете, что если бы он был против нас, он так бы вам и сказал? Пока нам известно только одно: он вытянул из вас все, что вы знали. Я вас очень прошу, будьте поосторожней.
— Но он ничего из нас не вытягивал. Он с самого начала сказал, что ничем не сможет помочь.
— Как бы там ни было, а вы все ему рассказали. Ну ладно, глядя назад, жить невозможно. Вопрос теперь в том, где у нас перед?
Он постучал пальцами по столу и сказал, размышляя:
— Ну что же, знает, так знает.
Оттолкнув стул, поднялся:
— Пойдемте, надо с ним повидаться.
Однако на полпути к двери встал:
— Нет, заходить к Хозяину мне что-то не хочется. И кроме того…
— Я его приведу, — быстро вызвался Никки.
И он, и сестра чувствовали себя очень маленькими.
— Сделай одолжение.
Глава двадцать третья
Выбор оружия
В этот вечер мистер Бленкинсоп облачился в халат с драконами, которого они прежде не видели. Великолепный маньчжурский халат, белый, как снег, белее его не могла бы сделать даже китайская прачечная, и годов ему было не меньше пятидесяти. Плотный рубчатый шелк, гораздо более тяжелый, чем чесуча, расшитый в пастельных тонах с пропущенной кое-где настоящей золотой нитью. Девять золотых, филигранной работы пуговиц. Высокий ворот и широкие рукава. Драконы мерцали и переливались нежными цветами, не более яркими, чем бока и поперечные линии лосося или радужной форели, а облаченный в халат восточный джентльмен казался каким-то небожителем. Джуди могла бы, пожалуй, убить его, чтобы завладеть этим одеянием, стоившим к тому же никак не меньше трехсот фунтов.
Мистер Бленкинсоп пребывал в благодушном, хотя и не обязательно дружественном расположении духа. Начать разговор он предоставил мистеру Фринтону.
— Добрый вечер.
— Доброго вечера и вам, сэр.
— Надеюсь, Никки не нарушил вашего покоя, — сказал майор авиации. — Вы оказали нам любезность, придя сюда.
— Это удовольствие для меня.
— Присаживайтесь.
Мистер Бленкинсоп уселся на кухонный стул, взмахнув своей мантией, словно садящийся на престол кардинал, и без всякого выражения уставился на присутствующих.
— Дети говорят, что рассказали вам обо мне.
— Совершенно верно.
— Сам бы я этого делать не стал.
— Тут наши взгляды совпадают.
— Но поскольку они это сделали, я полагаю, нам следует поговорить.
— Да, это было бы приятно.
— Еще приятнее было бы, — сказал мистер Фринтон, — если бы оставили ваши маньчжурские штучки.
— Как прикажете.
Они кружили друг около друга, как кружат при встрече псы из разных деревень, не зная, можно ли довериться незнакомцу. Они прожили бок о бок на много лет больше, чем прожили здесь близнецы, прожили в обстановке, в которой скрытые микрофоны и подслушивание телефонных разговоров показалось бы детской игрой. Здесь никто не ведал, как много или как мало известно кому бы то ни было другому, и что этот другой собирается делать. Там, где предательство может оказаться невольным, сведясь к передаче мыслей, доверительность невозможна. Спасти их могло одно лишь молчание.
— Дети сказали мне, что вы хотите остановить Хозяина.
— Да.
— Почему?
«Я пас».
— Мне будет проще, если вы назовете причину, — сказал мистер Фринтон. — После всего сказанного, нам приходится быть откровенными.
— Я предпочел бы обойтись без откровенностей.
— Отлично.
— Тем не менее тот факт, что я желал бы остановить его, остается фактом.
— Верно. Фактом остается также и то, что вы знаете обо мне очень много, а я о вас очень мало. Вы полагаете, что мы могли бы действовать заодно?
— Это, как мне кажется, лучше, чем действовать наперекор друг другу.
— Вы готовы ответить на мои вопросы?
— Ваше сознание легче прочесть, чем мое.
— Я, насколько это возможно, держусь подальше от его покоев.
— И все же вы их посещаете.
— Я стараюсь при этом думать о посторонних предметах.
— Вы очень мало об этом знаете.
— Понятно.
— А с другой стороны, мистер Фринтон, те же самые обстоятельства, что побуждают вас к откровенности, и меня не оставляют равнодушным. Я постараюсь, как смогу, ответить на ваши вопросы, если только это не будет грозить мне опасностью. Я просто обязан сделать это. Не мы с вами являемся хозяевами положения.
— Вы принимали какие-нибудь меры, чтобы остановить его?
— Таких мер попросту не существует.
— Вы сказали детям, что моя идея насчет того, чтобы его застрелить, безнадежна.
— Вы и сами это сознаете.
— И все-таки, в чем причина? — спросил майор авиации, делая еще один заход. — Если бы вы объяснили мне, почему вы хотите остановить его, мне было бы легче довериться вам.
— Если я назову вам причину, — безмятежно произнес мистер Бленкинсоп, — вы откажетесь иметь со мной дело.
— Стало быть, это дурная причина.
— Если любая причина, которая вас не устраивает, представляется вам дурной, тогда да, дурная. Что такое «дурная»?
— Понятно.
Похоже было, что мистера Фринтона разговор этот чем-то развеселил.
— Во всяком случае, об одном вы высказались вполне определенно, — сказал он. — Что несколько проясняет атмосферу.
— Я рад, что вы так считаете.
— Как я понимаю, у нас с вами разные причины для того, чтобы сделать одно и то же, и нам не следует действовать наперекор друг другу, но, если верить вам, дело это вполне неосуществимое. Куда мы можем двигаться от этой исходной точки?
— Оно не столь уж неосуществимо.
— А именно?
— Мистер Фринтон, боюсь вы недооценивали ум доктора Мак-Турка. Нет, с вашего разрешения, я, пожалуй, назвал бы это качество хитроумием.
— Сам он, похоже, его переоценил.
— Эта опасность подстерегает любого из нас.
— Что же в нем было такого уж хитроумного?
— Он умел выбрать оружие, хотя и не знал, как с ним обращаться.
— О каком оружии вы говорите?
Китаец учтиво повел рукой (снова украсившейся накладными ногтями) — и указал ею на Никки.
— Я отказываюсь, — в третий или четвертый раз повторил мистер Фринтон, — использовать в качестве орудия детей.
— Других орудий в нашем распоряжении не имеется.
— Это невозможно.
— В таком случае, невозможно и осуществление нашей затеи.
— Даже помимо соображений морали, эта идея дика с… с практической точки зрения. Вы можете вообразить спускающего курок двенадцатилетнего мальчика?
— Дети способны гораздо на большее, чем вам представляется.
— Он и из пистолета-то никогда не стрелял. Тебе приходилось стрелять? Да любой, кому удается с десяти футов попасть во чтонибудь из пистолета, — это уже без малого Буффало Билл. Или вы полагаете, что у школьника хватит выдержки подкрасться к Хозяину сзади и выстрелить в упор, когда целым отрядам анархистов никак не удается ухлопать какого-нибудь эрцгерцога? Если он воспользуется моим револьвером, он целых полминуты провозится, пытаясь обеими руками спустить курок, и в конце концов пальнет либо в воздух, либо в себя самого, а то и просто забудет снять его с предохранителя… И откуда он духу-то наберется? Дети для подобных дел не годятся.
— Ваши представления о детях делают вам честь, мистер Фринтон.
— Пусть даже он единственный, чьи намерения невозможно предугадать, он все равно выдаст себя, едва начав действовать. И с чего вы взяли, что Хозяин так и простоит для его удобства спиной к нему целых полминуты, пока он будет возиться с оружием, даже если у него хватит смелости решиться на это, — а обернется Хозяин, что тогда?
— Доктор Мак-Турк ни о каких пистолетах и не помышлял.
Но майор авиации не слушал.
— Ты бы смог это сделать, а, Никки? Представь себе, как это выглядит на практике. Да нет, это все равно, что просить сыграть в теннис человека, в жизни не видевшего ракетки.
— Если вы скажете мне, чтобы я это сделал, — медленно, храбро и совершенно осознанно ответил своему герою мальчик, — я, пожалуй, попробую.
— Пф!
Мистер Бленкинсоп терпеливо осведомился:
— Вы уже покончили с огнестрельным оружием?
— И что с того?
— Доктор подумывал относительно яда.
— Вот и отравите его сами.
— Любой из нас, оказавшись вблизи Хозяина, попадает в сферу его сознания. Мастер Николас — единственный подход к нему, какой у нас есть.
— Нельзя же травить людей.
— Это ваша точка зрения или констатация факта?
— Мы все-таки не Борджиа.
— Лично мне культура Ренессанса кажется во многом превосходящей культуру нашего столетия, — но давайте не будем углубляться в дискуссию на исторические темы. Множество людей было отравлено, многих травят прямо сейчас, и еще многим предстоит умереть от отравы. И насколько мне известно, бандиты, стоявшие у власти во время последней войны, после проведенных с большим размахом исследований, выбрали для себя синильную кислоту и приняли ее по собственной воле.
— Яд всегда достается не тому, для кого он был предназначен.
— К виски, которое пьет Хозяин, никто никогда не притрагивается.
— И потом, где вы возьмете яд?
— После того, как мы лишились Доктора, я, поскольку мои мысли двигались в том же направлении, что и его, полюбопытствовал, что именно стоит на полках в его операционной. К сожалению, та же идея посетила, видимо, и Хозяина. Там не осталось ничего более сильного, чем таблетки от несварения желудка.
— Вот видите.
— Существует, однако же, вертолет.
— Мне потребуется рецепт или предписание. И придется еще расписываться в регистрационной книге.
— Я по образованию врач.
— Да не стану я покупать цианистый калий, чтобы заставить ребенка сделать то, что нужно мне. Нам неизвестно даже, готов ли Никки на это. Ты как?
— Как-то не очень.
— Он не увяз во всем этом, как мы с вами. Ситуация совершенно не детская. Ему она непонятна. Это просто нечестно.
— Нечестно? — выдохнул мистер Бленкинсоп.
— Кроме того, мы не знаем, сколько времени понадобится Хозяину, чтобы подобраться к сознанию Никки.
— Тем больше причин поторопиться.
— В конечном итоге, все сводится к тому, что вы вкрались в доверие детей и в мое тоже, чтобы получить яд, которого вам без меня не добыть, и скормить его Хозяину, чего вы без них сделать не можете.
— Вполне справедливо.
Джуди сказала:
— Есть же еще человек со свободным сознанием, не один только Никки.
Китаец мгновенно перевел взгляд на нее:
— Он этого делать на станет.
Мистер Бленкинсоп пребывал в благодушном, хотя и не обязательно дружественном расположении духа. Начать разговор он предоставил мистеру Фринтону.
— Добрый вечер.
— Доброго вечера и вам, сэр.
— Надеюсь, Никки не нарушил вашего покоя, — сказал майор авиации. — Вы оказали нам любезность, придя сюда.
— Это удовольствие для меня.
— Присаживайтесь.
Мистер Бленкинсоп уселся на кухонный стул, взмахнув своей мантией, словно садящийся на престол кардинал, и без всякого выражения уставился на присутствующих.
— Дети говорят, что рассказали вам обо мне.
— Совершенно верно.
— Сам бы я этого делать не стал.
— Тут наши взгляды совпадают.
— Но поскольку они это сделали, я полагаю, нам следует поговорить.
— Да, это было бы приятно.
— Еще приятнее было бы, — сказал мистер Фринтон, — если бы оставили ваши маньчжурские штучки.
— Как прикажете.
Они кружили друг около друга, как кружат при встрече псы из разных деревень, не зная, можно ли довериться незнакомцу. Они прожили бок о бок на много лет больше, чем прожили здесь близнецы, прожили в обстановке, в которой скрытые микрофоны и подслушивание телефонных разговоров показалось бы детской игрой. Здесь никто не ведал, как много или как мало известно кому бы то ни было другому, и что этот другой собирается делать. Там, где предательство может оказаться невольным, сведясь к передаче мыслей, доверительность невозможна. Спасти их могло одно лишь молчание.
— Дети сказали мне, что вы хотите остановить Хозяина.
— Да.
— Почему?
«Я пас».
— Мне будет проще, если вы назовете причину, — сказал мистер Фринтон. — После всего сказанного, нам приходится быть откровенными.
— Я предпочел бы обойтись без откровенностей.
— Отлично.
— Тем не менее тот факт, что я желал бы остановить его, остается фактом.
— Верно. Фактом остается также и то, что вы знаете обо мне очень много, а я о вас очень мало. Вы полагаете, что мы могли бы действовать заодно?
— Это, как мне кажется, лучше, чем действовать наперекор друг другу.
— Вы готовы ответить на мои вопросы?
— Ваше сознание легче прочесть, чем мое.
— Я, насколько это возможно, держусь подальше от его покоев.
— И все же вы их посещаете.
— Я стараюсь при этом думать о посторонних предметах.
— Вы очень мало об этом знаете.
— Понятно.
— А с другой стороны, мистер Фринтон, те же самые обстоятельства, что побуждают вас к откровенности, и меня не оставляют равнодушным. Я постараюсь, как смогу, ответить на ваши вопросы, если только это не будет грозить мне опасностью. Я просто обязан сделать это. Не мы с вами являемся хозяевами положения.
— Вы принимали какие-нибудь меры, чтобы остановить его?
— Таких мер попросту не существует.
— Вы сказали детям, что моя идея насчет того, чтобы его застрелить, безнадежна.
— Вы и сами это сознаете.
— И все-таки, в чем причина? — спросил майор авиации, делая еще один заход. — Если бы вы объяснили мне, почему вы хотите остановить его, мне было бы легче довериться вам.
— Если я назову вам причину, — безмятежно произнес мистер Бленкинсоп, — вы откажетесь иметь со мной дело.
— Стало быть, это дурная причина.
— Если любая причина, которая вас не устраивает, представляется вам дурной, тогда да, дурная. Что такое «дурная»?
— Понятно.
Похоже было, что мистера Фринтона разговор этот чем-то развеселил.
— Во всяком случае, об одном вы высказались вполне определенно, — сказал он. — Что несколько проясняет атмосферу.
— Я рад, что вы так считаете.
— Как я понимаю, у нас с вами разные причины для того, чтобы сделать одно и то же, и нам не следует действовать наперекор друг другу, но, если верить вам, дело это вполне неосуществимое. Куда мы можем двигаться от этой исходной точки?
— Оно не столь уж неосуществимо.
— А именно?
— Мистер Фринтон, боюсь вы недооценивали ум доктора Мак-Турка. Нет, с вашего разрешения, я, пожалуй, назвал бы это качество хитроумием.
— Сам он, похоже, его переоценил.
— Эта опасность подстерегает любого из нас.
— Что же в нем было такого уж хитроумного?
— Он умел выбрать оружие, хотя и не знал, как с ним обращаться.
— О каком оружии вы говорите?
Китаец учтиво повел рукой (снова украсившейся накладными ногтями) — и указал ею на Никки.
— Я отказываюсь, — в третий или четвертый раз повторил мистер Фринтон, — использовать в качестве орудия детей.
— Других орудий в нашем распоряжении не имеется.
— Это невозможно.
— В таком случае, невозможно и осуществление нашей затеи.
— Даже помимо соображений морали, эта идея дика с… с практической точки зрения. Вы можете вообразить спускающего курок двенадцатилетнего мальчика?
— Дети способны гораздо на большее, чем вам представляется.
— Он и из пистолета-то никогда не стрелял. Тебе приходилось стрелять? Да любой, кому удается с десяти футов попасть во чтонибудь из пистолета, — это уже без малого Буффало Билл. Или вы полагаете, что у школьника хватит выдержки подкрасться к Хозяину сзади и выстрелить в упор, когда целым отрядам анархистов никак не удается ухлопать какого-нибудь эрцгерцога? Если он воспользуется моим револьвером, он целых полминуты провозится, пытаясь обеими руками спустить курок, и в конце концов пальнет либо в воздух, либо в себя самого, а то и просто забудет снять его с предохранителя… И откуда он духу-то наберется? Дети для подобных дел не годятся.
— Ваши представления о детях делают вам честь, мистер Фринтон.
— Пусть даже он единственный, чьи намерения невозможно предугадать, он все равно выдаст себя, едва начав действовать. И с чего вы взяли, что Хозяин так и простоит для его удобства спиной к нему целых полминуты, пока он будет возиться с оружием, даже если у него хватит смелости решиться на это, — а обернется Хозяин, что тогда?
— Доктор Мак-Турк ни о каких пистолетах и не помышлял.
Но майор авиации не слушал.
— Ты бы смог это сделать, а, Никки? Представь себе, как это выглядит на практике. Да нет, это все равно, что просить сыграть в теннис человека, в жизни не видевшего ракетки.
— Если вы скажете мне, чтобы я это сделал, — медленно, храбро и совершенно осознанно ответил своему герою мальчик, — я, пожалуй, попробую.
— Пф!
Мистер Бленкинсоп терпеливо осведомился:
— Вы уже покончили с огнестрельным оружием?
— И что с того?
— Доктор подумывал относительно яда.
— Вот и отравите его сами.
— Любой из нас, оказавшись вблизи Хозяина, попадает в сферу его сознания. Мастер Николас — единственный подход к нему, какой у нас есть.
— Нельзя же травить людей.
— Это ваша точка зрения или констатация факта?
— Мы все-таки не Борджиа.
— Лично мне культура Ренессанса кажется во многом превосходящей культуру нашего столетия, — но давайте не будем углубляться в дискуссию на исторические темы. Множество людей было отравлено, многих травят прямо сейчас, и еще многим предстоит умереть от отравы. И насколько мне известно, бандиты, стоявшие у власти во время последней войны, после проведенных с большим размахом исследований, выбрали для себя синильную кислоту и приняли ее по собственной воле.
— Яд всегда достается не тому, для кого он был предназначен.
— К виски, которое пьет Хозяин, никто никогда не притрагивается.
— И потом, где вы возьмете яд?
— После того, как мы лишились Доктора, я, поскольку мои мысли двигались в том же направлении, что и его, полюбопытствовал, что именно стоит на полках в его операционной. К сожалению, та же идея посетила, видимо, и Хозяина. Там не осталось ничего более сильного, чем таблетки от несварения желудка.
— Вот видите.
— Существует, однако же, вертолет.
— Мне потребуется рецепт или предписание. И придется еще расписываться в регистрационной книге.
— Я по образованию врач.
— Да не стану я покупать цианистый калий, чтобы заставить ребенка сделать то, что нужно мне. Нам неизвестно даже, готов ли Никки на это. Ты как?
— Как-то не очень.
— Он не увяз во всем этом, как мы с вами. Ситуация совершенно не детская. Ему она непонятна. Это просто нечестно.
— Нечестно? — выдохнул мистер Бленкинсоп.
— Кроме того, мы не знаем, сколько времени понадобится Хозяину, чтобы подобраться к сознанию Никки.
— Тем больше причин поторопиться.
— В конечном итоге, все сводится к тому, что вы вкрались в доверие детей и в мое тоже, чтобы получить яд, которого вам без меня не добыть, и скормить его Хозяину, чего вы без них сделать не можете.
— Вполне справедливо.
Джуди сказала:
— Есть же еще человек со свободным сознанием, не один только Никки.
Китаец мгновенно перевел взгляд на нее:
— Он этого делать на станет.
Глава двадцать четвертая
Пинки
На следующее утро, обнимаясь с Шутькой в постели, что дома строжайшим образом запрещалось, Джуди сказала:
— Когда доходит до настоящего убийства, все выглядит совсем подругому.
— Да.
— Одно дело стоять на доске, а другое — прыгнуть с нее в воду.
— Да.
— Ты смог бы убить его, Никки?
Никки надолго задумался и в конце концов ответил:
— Нет.
И, поясняя, добавил:
— Я бы все только испортил. Кроме того, я просто не могу.
— А мистер Фринтон собирался.
— Собирался.
— Я думаю, убивать тех, кто сам норовит убить тебя, легче.
— Может быть, это даже и весело.
— Никки!
— Да нет, в воздушном бою или еще где. Но не ядом и не того, кто тебя пальцем не тронул. И вообще, я боюсь.
— И потом, доктора Мак-Турка он, как-никак, убил.
— Убил.
— От этого еще страшнее становится.
— Да.
— Все вообще по-другому, когда доходит до настоящего.
— Джуди, главное не в том, что боишься, а в том, что просто не можешь этого сделать и все. Это сильнее испуга.
— А вчера ты все же сказал, что смог бы.
Он помолчал и ответил, — с трудом, тоном взрослого человека:
— Откуда человеку знать, на что он окажется способен, когда подопрет?
— Но почему бы Пинки не сделать этого? И почему мистер Бленкинсоп решил, что он не захочет?
— Про это никто ничего не говорил.
— Кто-нибудь просил его об этом?
— Хватит вопросов, Джуди. Где наши штаны?
— Мистер Фринтон про них забыл.
— Я про другие, которые ты собиралась чинить.
Джуди была девочка добрая и понимала, что брату не по себе. Поэтому она смиренно ответила:
— Я спрошу у Пинки, может, он их видел.
— А почему бы нам самим не попросить Пинки? Ну, то-есть, чтобы он его убил.
— Мистер Фринтон страшно рассердился из-за того, что мы сами разговаривали с Китайцем.
— Ничего он не рассердился.
— Еще как рассердился, только не стал этого показывать.
— Ладно, тогда давай попросим его, чтобы он попросил Пинки. Мы можем все вместе к нему пойти.
— Интересно, а убитые тобой люди насовсем исчезают? — осведомилась Джуди. — Было бы довольно тошно встречаться с ними в раю.
— Ой, да заткнись же ты. Ты ни бельмеса в этом не смыслишь. Кроме того, тебя-то как раз ожидает ад.
— А Шутька тоже в ад отправится?
— Откуда мне знать? Это ты у нас все знаешь.
— Вовсе нет.
— Вот именно что да.
— Вовсе нет. Ты сам точно такой же.
— Tu quoque.
— А это еще что?
— А это то же самое, что экспромт, ха-ха!
И после одержанной таким манером победы к мистеру Фринтону отправился вместе с сестрой, — чтобы уговорить его уговорить негра, чтобы тот прикончил Хозяина, — вполне жизнерадостный мальчик.
— Ну что же, попробовать можно, — сказал майор авиации. — Но раз Китаец сказал, что он этого делать не станет, значит, он и не станет.
— Почему?
— Мистер Бленкинсоп умнее меня. Вероятно, он уже предпринимал такую попытку.
— Я все же не понимаю, — сказал Никки, — почему столько сложностей возникает вокруг этого яда? То есть, не вообще, а вокруг того, чтобы дать его Хозяину. На мой взгляд, это, конечно, мерзкое дело, но ведь само по себе, вроде, несложное. Он же должен есть и пить, так положите яд в еду и дело с концом. А Пинки не обязательно даже и говорить, что вы это сделали. Просто суньте его в любое блюдо, которое он туда относит.
— Когда доходит до настоящего убийства, все выглядит совсем подругому.
— Да.
— Одно дело стоять на доске, а другое — прыгнуть с нее в воду.
— Да.
— Ты смог бы убить его, Никки?
Никки надолго задумался и в конце концов ответил:
— Нет.
И, поясняя, добавил:
— Я бы все только испортил. Кроме того, я просто не могу.
— А мистер Фринтон собирался.
— Собирался.
— Я думаю, убивать тех, кто сам норовит убить тебя, легче.
— Может быть, это даже и весело.
— Никки!
— Да нет, в воздушном бою или еще где. Но не ядом и не того, кто тебя пальцем не тронул. И вообще, я боюсь.
— И потом, доктора Мак-Турка он, как-никак, убил.
— Убил.
— От этого еще страшнее становится.
— Да.
— Все вообще по-другому, когда доходит до настоящего.
— Джуди, главное не в том, что боишься, а в том, что просто не можешь этого сделать и все. Это сильнее испуга.
— А вчера ты все же сказал, что смог бы.
Он помолчал и ответил, — с трудом, тоном взрослого человека:
— Откуда человеку знать, на что он окажется способен, когда подопрет?
— Но почему бы Пинки не сделать этого? И почему мистер Бленкинсоп решил, что он не захочет?
— Про это никто ничего не говорил.
— Кто-нибудь просил его об этом?
— Хватит вопросов, Джуди. Где наши штаны?
— Мистер Фринтон про них забыл.
— Я про другие, которые ты собиралась чинить.
Джуди была девочка добрая и понимала, что брату не по себе. Поэтому она смиренно ответила:
— Я спрошу у Пинки, может, он их видел.
— А почему бы нам самим не попросить Пинки? Ну, то-есть, чтобы он его убил.
— Мистер Фринтон страшно рассердился из-за того, что мы сами разговаривали с Китайцем.
— Ничего он не рассердился.
— Еще как рассердился, только не стал этого показывать.
— Ладно, тогда давай попросим его, чтобы он попросил Пинки. Мы можем все вместе к нему пойти.
— Интересно, а убитые тобой люди насовсем исчезают? — осведомилась Джуди. — Было бы довольно тошно встречаться с ними в раю.
— Ой, да заткнись же ты. Ты ни бельмеса в этом не смыслишь. Кроме того, тебя-то как раз ожидает ад.
— А Шутька тоже в ад отправится?
— Откуда мне знать? Это ты у нас все знаешь.
— Вовсе нет.
— Вот именно что да.
— Вовсе нет. Ты сам точно такой же.
— Tu quoque.
— А это еще что?
— А это то же самое, что экспромт, ха-ха!
И после одержанной таким манером победы к мистеру Фринтону отправился вместе с сестрой, — чтобы уговорить его уговорить негра, чтобы тот прикончил Хозяина, — вполне жизнерадостный мальчик.
— Ну что же, попробовать можно, — сказал майор авиации. — Но раз Китаец сказал, что он этого делать не станет, значит, он и не станет.
— Почему?
— Мистер Бленкинсоп умнее меня. Вероятно, он уже предпринимал такую попытку.
— Я все же не понимаю, — сказал Никки, — почему столько сложностей возникает вокруг этого яда? То есть, не вообще, а вокруг того, чтобы дать его Хозяину. На мой взгляд, это, конечно, мерзкое дело, но ведь само по себе, вроде, несложное. Он же должен есть и пить, так положите яд в еду и дело с концом. А Пинки не обязательно даже и говорить, что вы это сделали. Просто суньте его в любое блюдо, которое он туда относит.