Страница:
— То, что ты слышишь, чистая правда, — спокойно возразил Брахт. — Ложью были пропитаны слова Рхыфамуна. Но у тебя нет ни ушей, способных услышать истину, ни глаз — разглядеть верный путь.
Губы Джехенне растянулись в широкой улыбке, и Каландрилл тут же представил себе кошку, играющую с пойманной мышью и наслаждающуюся ее страданиями.
— Путь-то я как раз вижу, — сказала она. — И ведет он к дереву, к которому ты будешь прибит гвоздями. И птицы будут выклевывать тебе глаза, а собаки править тризну на твоей плоти. Ты обречен, Брахт ни Эррхин, и утром ты будешь распят.
Брахт кивнул с каменным лицом, лишая ее возможности насладиться созерцанием отчаяния.
— А мои товарищи? — спросил он. — Возьмешь ли ты выкуп за их жизни?
— Это я решу поутру, — ответила Джехенне, поворачиваясь к своим сородичам. — Уведите их.
Глава шестнадцатая
Губы Джехенне растянулись в широкой улыбке, и Каландрилл тут же представил себе кошку, играющую с пойманной мышью и наслаждающуюся ее страданиями.
— Путь-то я как раз вижу, — сказала она. — И ведет он к дереву, к которому ты будешь прибит гвоздями. И птицы будут выклевывать тебе глаза, а собаки править тризну на твоей плоти. Ты обречен, Брахт ни Эррхин, и утром ты будешь распят.
Брахт кивнул с каменным лицом, лишая ее возможности насладиться созерцанием отчаяния.
— А мои товарищи? — спросил он. — Возьмешь ли ты выкуп за их жизни?
— Это я решу поутру, — ответила Джехенне, поворачиваясь к своим сородичам. — Уведите их.
Глава шестнадцатая
Из роскошной кибитки, принадлежавшей Джехенне, их перевели в другую, меньших размеров и скромнее, но вполне удобную, хотя здесь и пахло кожей и смазанным металлом, словно, она часто использовалась для перевозки этих вещей. Покрыта она была крепко сшитыми шкурами, без окон, без дверей, если не считать единственного полога, который был немедленно за ними зашнурован. На деревянном полу тут и там были разбросаны простые подушки. Брахт выглянул через щелку в пологе и сообщил, что перед кибиткой двое охранников. По всей видимости, с другой стороны кибитки их тоже охраняли. Пленники оказались в затхлом сумраке, и им ничего не оставалось делать, как растянуться на подушках и проклинать судьбу.
— Он все продумал, — горько сетовал Каландрилл. — Вселившись в Давена Тираса, он использует жаждущую мести Джехенне.
— Истинно, — согласился Брахт. — Но где он сейчас? Здесь его, скорее всего, нет. Будь он здесь, не преминул бы позлорадствовать.
— Какое это теперь имеет значение? — спросила Катя. — Мы обречены.
Голос у нее был хриплым, словно она с трудом сдерживала слезы и ярость. Брахт нежно погладил ее по щеке и сказал:
— Надеюсь, только я. Может, вам с Каландриллом еще удастся отсюда выбраться.
— Что? — В Катином голосе прозвучало недоверие. — Она безумна. Она понимает, что нас объединяет, и только за одно это готова меня убить. А Каландрилла за то, что он твой друг.
— Будем надеяться, что это не так, — задумчиво произнес Брахт. — Ее претензии ко мне обоснованны. А против вас она может выдвинуть только одно: убийство семи воинов. Но за это я предлагаю выкуп. По законам Куан-на'Фора, решение о выкупе должны принимать родственники убитых.
Катя застонала и, опустив голову, так что льняные волосы скрыли ее лицо, глухо сказала:
— А ты думаешь, они нас отпустят? И ты хочешь, чтобы мы скакали дальше, оставив тебя пригвожденным к дереву?
— Да, — сказал Брахт. — Как договорились.
Плечи ее задрожали, и до Каландрилла донесся звук, который он и не узнал сразу: он и не подозревал, что Катя может всхлипывать. Он был совершенно к этому не готов. Брахт обнял ее за плечи и привлек к себе, и она уткнулась лицом ему в грудь, даже не пытаясь вырываться из объятий кернийца. Он гладил ее по голове.
— Рхыфамуна здесь нет, не то бы мы его увидели, — успокаивал ее в полутьме Брахт. — Отсюда следует, что он идет дальше. Значит, вы должны за ним гнаться. Послушай, — сказал он, поднимая ее лицо за подбородок, — Джехенне пригвоздит меня к дереву, в этом не может быть никаких сомнений. Но не забывай, что ни одному человеку не суждено жить вечно, а ты должна исполнить свой долг. Ты до сих пор не позволяла чувству встать у нас на пути, так не делай этого сейчас. Надеюсь, я посеял достаточно сомнений среди ни Ларрхынов, и Джехенне будет вынуждена принять выкуп за ваши жизни, или ее положение, как вождя, будет поколеблено. А в моих переметных сумках — свободный проезд по другим землям Куан-на'Фора. Постарайтесь узнать, где Рхыфамун. Если вам это не удастся, отправляйтесь прямо в Куан-на'Дру. Ищите поддержки Ахрда. Но вы должны ехать вперед, иначе все, чего мы до сих пор добились, и все то, что есть между нами, пропадет втуне.
Он был полон решимости, и Катя, поколебавшись, кивнула. Он очень осторожно смахнул что-то с ее лица, и в полумраке Каландриллу показалось, что это слезинки. Через мгновение Катя вздохнула, выпрямилась и, словно стыдясь собственной слабости, высвободилась из объятий Брахта. Но далеко отстраняться не стала. Приведя себя в порядок, она откинулась на стену кибитки, прижимаясь плечом к Брахту.
И тут Каландриллу пришла в голову мысль, очень сомнительная на первый взгляд, но он все же решил, что должен поделиться ею с товарищами.
— Решение принимает единолично Джехенне? — спросил он.
— Она стоит во главе клана, — пояснил Брахт. — Она избрана кетоманой.
— А говорящие с духами имеют какой-нибудь вес?
— Имеют, но не в такого рода делах. Да и то если только она их попросит. Я понимаю, куда ты клонишь, но ты слышал, что заявила Джехенне: она не намерена прибегать к их услугам. Рхыфамун и об этом позаботился.
— Она сказала, что он предупреждал ее обо мне, — нахмурившись, продолжал Каландрилл, не желая терять последнюю надежду. — Но он ничего не говорил ей ни о тебе, ни о Кате.
— Какое это имеет значение? — спросил Брахт. — Мое преступление известно, в этом деле слово Джехенне последнее. Будь в Кате кровь клана, тогда она еще могла бы потребовать испытания. Но, будучи вануйкой, она такого права лишена.
— Да проклянут его боги! — прорычал Каландрилл. — Он все предусмотрел, он перекрыл нам все пути.
— Возможно, боги на самом деле его проклинают! — с кривой усмешкой произнес Брахт. — Но борьбу с ним они оставили нам. Или вам. С завтрашнего дня.
— Сам же говоришь: пока мы живы, есть надежда, — возразил Каландрилл. — А мы пока живы.
— Истинно, — хмуро буркнул Брахт. — Но я тоже, бывает, ошибаюсь.
— Значит, у нас нет ни малейшей надежды на испытание говорящими с духами? — не сдавался Каландрилл. — Ни малейшей?
— Если Джехенне этого не захочет — а она этого не захочет, — то ни малейшей, — подтвердил Брахт.
— Но что-то надо делать.
— Надо, только я не знаю что. — Брахт пожал плечами и вздохнул. — Рхыфамун очень умело расставил ловушки, друг.
Каландрилл заскрежетал зубами.
— А испытание клинком? Этого потребовать мы тоже не можем?
— В моем случае — нет, — сказал Брахт. — Вы еще можете попробовать. Но опять же, поскольку вы не из Куан-на'Фора, Джехенне имеет право отказать вам. К тому же у тебя плечо еще не зажило.
— Но я-то здорова, — вступила в разговор Катя. — Могу ли я вызвать ее на поединок?
— Если родственники убитых воинов примут выкуп, в этом не будет необходимости, — сказал Брахт. — Если же они откажут или Джехенне попытается навязать им свою волю, тогда ты можешь этого потребовать. Но принять вызов или отклонить его — решать только Джехенне. В моем же случае это вообще исключено.
— А если она откажется, что тогда? — спросил Каландрилл.
Брахт ответил не сразу.
— Она прикажет убить вас, — тихо сказал он. — По обычаю лыкарды обезглавливают своих обидчиков.
Уж лучше так, чем быть распятым, подумал Каландрилл.
— Где же Молодые боги? — с отчаянием в голосе пробормотал он. — Бураш и Дере уже помогли нам. Почему же Ахрд не хочет внести свою лепту?
— Будем молиться, чтобы он вспомнил о нас, — сказал Брахт. — Но, боюсь, мне не услышать, как он откликнется на наши молитвы.
— Трое, — едва слышно пробормотала Катя. — Речь всегда шла о троих. Если мы будем разъединены, как сможем победить?
Ни Брахт, ни Каландрилл не смогли ответить на этот вопрос. Рхыфамун загнал их в тупик. Умрет Брахт один с наступлением утра, или они погибнут все, теперь это уже не имело значения — им все равно не победить мага. Каландрилл застонал и со злости даже стукнулся затылком о кожаные стены кибитки; глядя в полумрак, он лихорадочно искал выхода из положения.
Но прежде, чем он пришел к какому-то выводу, им принесли пищу. Подала ее лыкардка, не проронившая при этом ни слова, ее охраняли двое воинов с обнаженными мечами, столь же неразговорчивые, как и она. И даже когда Брахт поинтересовался, было ли передано его предложение о выкупе семьям погибших, они ничего не ответили и не обратили внимания на его ругательства. Женщина поставила между пленниками корзину, скользнула взглядом по их лицам, спряталась за меченосцами, и троица вышла из кибитки и зашнуровала за собой полог.
Стемнело. Почти ничего не различая перед собой, потеряв всякую надежду, узники на ощупь стали копаться в корзине.
— Свет хотя бы могли дать, — посетовал Каландрилл.
— И позволить нам поджечь кибитку? — Брахт покачал головой, хотя никто этого не увидел. — Это слишком рискованно, друг мой.
— Будь у меня хоть один шанс, я бы весь лагерь их подожгла, — сердито сказала Катя.
— Клан здесь ни при чем, — пробормотал Брахт. — Все дело в Джехенне.
— Но они же идут за ней, — резко возразила девушка. — Они ей подчиняются.
— Так принято в Куан-на'Форе, — сказал Брахт. — Они обязаны, если она не идет против законов племени.
Катя фыркнула. Каландрилл, вытаскивая из корзины окорок, заметил:
— Однако кормят они нас неплохо.
Окорок оказался очень вкусным, и они передавали его друг другу, отрывая куски оленины зубами. В корзине также были овощи, сыр и даже фляга терпкого вина. Эта роскошь поначалу даже удивила Каландрилла, но потом он решил, что таков, видимо, обычай лыкардов. Чем лучше будет чувствовать себя обреченный на смерть, тем дольше промучается он на дереве. При этой мысли пища потеряла всякий вкус, и Каландрилл жевал чисто механически. Из них троих, подумал он, Брахт самый спокойный, хотя его и ожидает самая неприятная участь. У Каландрилла и у Кати еще оставалась надежда на спасение, а вот Брахт однозначно обречен. И все же он был совершенно спокоен. Каландрилл восхищался его мужеством. За думами о друге он совсем забыл о том, что ждет его.
Брахт же думал прежде всего о товарищах и, когда они поели, подошел к пологу и потребовал, чтобы им разрешили выйти по нужде. Вновь Каландрилл был удивлен странной вежливостью лыкардов, ибо они тут же вывели их из кибитки, хотя под стражей и поодиночке, и препроводили в покрытые шкурами отхожие места на окраине кибиточного городка.
Каландриллу, конечно, было неприятно исполнять свои потребности под охраной бдительных стражей, но он не стал отказываться от возможности повнимательнее присмотреться к стану.
В лагере тут и там горели костры. Самый большой полыхал в центре. Вокруг него сидели люди и явно о чем-то спорили. Голоса их долетали до Каландрилла приглушенно, но ему показалось, что они звучат сердито. А однажды он даже увидел, как Джехенне вскочила на ноги и, яростно жестикулируя, что-то кричала говорящим с духами. Что это означало, он понять не мог, да и Брахт не сумел ничего объяснить, когда Каландрилл, вернувшись в кибитку, рассказал о сцене. Но он надеждой в голосе предположил, что лыкарды обсуждают его предложение о выкупе.
Им оставалось только сказать друг другу последнее прости, однако ни у кого не поворачивался язык. Они все еще надеялись на чудо. Спор доносился до них очень отдаленно, как шум бегущего вдали табуна. Так что очень скоро узники приготовились спать.
Каландрилл тактично улегся около полога, как можно дальше от друзей. Он решил дать им возможность попрощаться более интимным образом, ибо Катя, которая до сих пор держалась от кернийца подальше, сейчас улеглась рядом с ним, и рука в серебристой кольчуге обняла черную кожу доспехов Брахта. Каландрилл повернулся к ним спиной, закрыл глаза, желая только, чтобы уши его ничего не слышали. Но уши отказывались ему подчиниться, и, как юноша ни. прятал голову под подушкой, он не мог не слышать обрывки их нежного разговора.
— Я не хочу тебя терять, — говорила Катя.
— Ты пока меня не потеряла, — отвечал ей Брахт.
Послышался шум ворочающихся тел, кибитка заскрипела, и Каландрилл почувствовал, что краснеет. Он перестал дышать.
— Мы дали обет, — произнес Брахт, и Каландрилл был потрясен чувством, прозвучавшим в его голосе.
— Но мы же тогда не могли знать, — зашептала Катя.
— Но обет есть обет. — твердо прошептал Брахт. — А мы тогда сказали: «До тех пор, пока „Заветная книга“ не будет уничтожена…»
— Это значит — никогда, — вздохнула Катя.
— Если так будет угодно Ахрду. Но обет есть обет, и я не хочу, чтобы ты была обесчещена.
— Честь! — уже громче сказала Катя, но тут же опять понизила голос: — Неужели это так важно?
— Да, — тихо, но твердо сказал Брахт. — Честь есть у тебя и у меня, и я не хочу идти на смерть обесчещенным. И еще я не хочу, чтобы ты отказывалась по простой прихоти от своей судьбы.
Ответа Кати Каландрилл не расслышал, ибо вовремя нашел еще одну подушку. Ему стало жарко и душно. Он даже подумал, что разочарует Джехенне, задохнувшись раньше срока. Но вдруг он услышал Катин смех и похмыкивания Брахта. Кибитка уже не скрипела. Баррикаду из подушек кто-то потряс, и до его горящих ушей долетел голос Брахта:
— Мы ничего не скрываем, Каландрилл. Не прячься от нас.
Он с облегчением сбросил с себя подушки, с удовольствием глотнул свежего воздуха и тут заметил в занесенной руке кернийца еще одну подушку и, улыбнувшись, запросил пощады.
— Я подумал, — начал он, — я подумал…
— Понятно, — сказал Брахт. — Ты очень тактичный человек.
— А Брахт — человек чести, так что можешь спать спокойно, — закончила Катя.
И в голосе ее прозвучали любовь и уважение, словно она пела гимн своему избраннику. Засыпая, Каландрилл пытался представить себя на месте Брахта. А буду ли я когда-нибудь в подобном положении? — подумал он, когда уже сон, как умелый вор, отобрал у него явь.
Утром он удивился, что спал, а не провел ночь в бдении подле обреченного на смерть товарища или в размышлениях о своей собственной судьбе. Он спал и проснулся только на рассвете от грубых голосов лыкардов. Когда он открыл глаза, то увидел стража, манившего его к себе.
Их вновь поодиночке отвели на реку умыться, и он все присматривался к пробуждающемуся стану. Солнце, едва поднявшись над горизонтом, предвещало яркий день. Утренняя дымка еще цеплялась за землю между кибитками, где бегали дети, а вдоль реки умывались люди. Когда его вновь привели в кибитку, там уже их ждала еще одна корзина с хлебом и фруктами, сыром и кувшином воды.
Позавтракав, узники сидели в ожидании решения своей судьбы.
Когда рассвет перетек в утро, полог кибитки откинулся и их вывели на улицу. С дюжину воинов окружили узников и отвели в центр поселения, где их уже дожидались Джехенне, драхоманны, стоявшие чуть позади предводительницы, и небольшая группа лыкардов, мужчин и женщин. Все были серьезны. Они, словно по ранжиру стояли на площади, образованной кибитками. Остальные — как показалось Каландриллу, все население становища — в молчании наблюдали за ними с расстояния.
— Родственники погибших, — пробормотал Брахт, кивая в сторону тех, кто стоял ближе всех к Джехенне. — Было бы неплохо, если б она позволила мне сказать пару слов.
Эскорт остановился, пропуская узников вперед. Джехенне долго в молчании рассматривала их. Под лучами солнца рыжие волосы ее горели огнем; бляхи, украшавшие кожаное одеяние, переливались. Левая рука небрежно лежала на эфесе меча, правая была сжата в кулак. В глазах ее поблескивало леденящее кровь злорадство, на губах играла хищная улыбка.
— Суд свершился, — провозгласила она наконец, медленно, словно упиваясь каждым словом, как гурман во время пира. — За оскорбление, нанесенное мне, за убийство лыкардов, за то, что ступил он на пастбища наши, Брахт ни Эррхин приговаривается к смерти.
Она замолчала. Молчал народ. Даже лошади присмирели. Где-то закаркала ворона.
Не сводя глаз с лица Брахта, словно выискивая малейший намек на страх, она продолжила:
— Отсюда тебя уведут и распнут. — Она подняла правую руку и раскрыла кулак, в котором блеснули гвозди — длинные, острые, с большими плоскими шляпками. — Вот чем ты будешь пригвожден к древу Ахрда — и да судит тебя бог! Возжелает он, и гвозди сии не удержатся в древе, и тогда ты свободен. Если же ты виновен, висеть тебе на них до тех пор, пока не освободит тебя от мучений смерть, и кости твои будут доказательством твоей вины. Таков приговор.
Брахт резко выдохнул сквозь сжатые зубы, но лицо его оставалось бесстрастным, и ни тени страха не промелькнуло в его глазах, хотя смуглая кожа кернийца слегка побледнела. Он лишь склонил голову и, глядя ей в глаза, спросил:
— А мои товарищи? Как насчет выкупа?
Джехенне поджала губы и прищурила глаза, явно разозленная спокойствием жертвы. У Каландрилла засосало под ложечкой, по коже побежали мурашки — то ли от восхищения товарищем, то ли от страха за свою собственную жизнь. Он распрямил плечи, решив быть столь же твердым, как и Брахт. Краем глаза он отметил, что Катя с гордым видом смотрит на Джехенне горящими от гнева глазами.
— Твое предложение принято, — произнесла Джехенне низким, пульсирующим от едва сдерживаемой ярости голосом. Она вновь сжала гвозди в кулак так крепко, что костяшки пальцев побелели. — Сначала они насладятся видом висящего на дереве Брахта ни Эррхина, а потом мы отпустим их на все четыре стороны. Но стоит им ступить на мои пастбища вновь, как их постигнет та же участь, что и тебя!
Лицо ее исказилось хищной улыбкой. Она взмахнула рукой, и Брахту принесли его переметные сумки. Керниец вытащил кошель с деньгами и передал его ближайшему шаману. Говорящий с духами развязал тесемки и высыпал в ладонь своего товарища переливающиеся на солнце монеты, а затем торжественно объявил:
— Выкуп заплачен — золото за кровь. Месть забыта.
Брахт улыбнулся и кивнул. Каландриллу показалось, что Джехенне сейчас лопнет от злости.
— Последняя воля, — произнес вдруг Брахт.
— Не позволю! — резко взвизгнула Джехенне. — Не позволю!
— Таков обычай, — произнес говорящий с духами, которого тут же поддержали другие.
Седовласый мужчина, стоявший в окружении Джехенне, произнес:
— Так должно быть, Джехенне. И остальные закивали.
Джехенне раздраженно взмахнула рукой и прорычала, что согласна.
— Я хочу знать, где сейчас Давен Тирас, — сказал Брахт.
Джехенне рассмеялась, брызжа презрением.
— Ты настаиваешь на своей байке? И думаешь, тебе здесь поверят?
— Где он? — повторил Брахт. — Я не сомневаюсь: ты знаешь не хуже меня, что он — вор чужого тела. До чего ты докатилась, Джехенне? Ты водишь дружбу с гхаран-эвурами? И поклоняешься Безумному богу?
Каландрилл не мог понять, чего добивается Брахт: то ли он на самом деле хотел узнать, где находится Рхыфамун, то ли желал довести врага до белого каления. Если последнее, то он преуспел, ибо лицо Джехенне исказилось, а глаза вспыхнули адским огнем. Она заскрежетала зубами и плотно поджала губы. Вид у нее был воистину безумный, и Каландрилл испугался, что сейчас она выхватит меч и лишит жизни кернийца.
Но она сдержалась и сказала:
— Он не гхаран-эвур, он просто прозорливый человек. Он скачет на север в сопровождении избранных воинов на переговоры от моего имени с Валаном и Йеллем.
Брахт прищурил глаза, и Джехенне рассмеялась, довольная его растерянностью.
— Истинно, — злорадно продолжала она. — Он несет кетоманам мое предложение о союзе.
— О союзе? — переспросил Брахт. — О каком союзе?
Джехенне опять рассмеялась.
— Все очень просто. Я предлагаю всем племенам Куан-на'Фора объединиться, чтобы силой несметной отправиться на юг, где за Ганнским хребтом лежит Лиссе и ждет, когда его завоюют.
Каландрилл чуть не поперхнулся — вот оно, еще одно проявление зловредного влияния Фарна на людей! Он ворочается, словно вот-вот пробудится. Какие у него страшные замыслы! Гражданская война в Кандахаре; Тобиас в Лиссе ратует за интервенцию; а теперь еще и воина между Куан-на'Фором и Лиссе. Безумие быстро овладевает миром, люди готовятся к кровавой бойне, чтобы совершить обильное подношение Безумного богу.
— Это сумасшествие! — воскликнул Брахт, и Каландриллу показалось, что на лицах многих собравшихся лыкардов он увидел сомнение.
— Асифы не пойдут на это. Отец никогда не даст своего согласия, — сказал Брахт.
— В таком случае отец твой, да и весь ваш клан, если в том будет необходимость, исчезнут с лица земли, — заключила Джехенне. — Всякий отвергающий нашу мечту да погибнет!
— Колдун ослепил тебя! — воскликнул Брахт. — в теле Давена Тираса поселился колдун, и он намерен пробудить Безумного бога! Ты обрекаешь свой клан на проклятие, женщина?
— Молчать! — взвизгнула, словно ударила хлыстом, Джехенне. Она сделала резкое движение рукой, и стража сомкнулась вокруг узников. — Ты изворачиваешься, как навозный червяк. Но тебе уже ничто не поможет, и никто не поверит в твои сказки.
Каландрилл смотрел на нее во все глаза, не сомневаясь более, что она — творение Рхыфамуна. Сознательно ли, нет ли — это уже не имеет значения: в своем честолюбии, в безумном стремлении к мести она сама предложила себя в услужение магу, помогая ему в достижении страшной цели. Стража потащила его назад, но прежде, чем они окончательно сомкнулись вокруг него, Каландриллу показалось, что многие лыкарды засомневались. Видимо, Брахт этого и добивался: показать ни Ларрхынам, куда может завести их нынешний вождь. Каландрилла подняли и посадили на коня. Катя была справа от него, Брахт — слева.
Вокруг сомкнулось кольцо всадников, и они отправились к реке мимо лепившихся друг к другу кибиток. Джехенне возглавляла процессию, выделяясь из всех на огромном белом коне. Сразу за ней ехали два шамана, а позади — группа лыкардов, которые, в отличие от стражи, переговаривались между собой. Они поднялись на высшую точку плоскогорья и оттуда легким галопом спустились на луг. Вдалеке, едва различимый, темнел лес. Было еще рано, но солнце уже достаточно прогрело воздух. Сверкающий диск его безразлично освещал землю с ярко-голубого неба, усеянного редкими облачками. Когда Брахт нарушил молчание, никто и не подумал ему мешать, словно стража решила позволить ему выговориться перед казнью.,
— Прекрасный день для смерти, но я бы предпочел умереть по-другому. — Улыбка у него была хмурой, он явно пытался приободрить друзей. — Как бы то ни было вы останетесь жить. Нет, — сказал он Кате, — не надо плакать. Выслушай меня. Если Рхыфамун действительно мчится с предложением безумного союза с Валаном и Йеллем, то он задержится в Куан-на'Форе. И вы можете его догнать.
— Мы вдвоем? — Катин голос дрожал.
— Да, если в этом будет необходимость, — твердо сказал Брахт. — И если все-таки вам придется ехать через Куан-на'Дру, очень прошу вас, будьте осторожны. Держитесь дубов и опушки Священного леса. Но прежде испросите разрешения Ахрда. Если вам встретятся груагачи и поведут себя агрессивно, разворачивайтесь и немедленно вон из Священного леса. Не пытайтесь заехать туда, куда не будут пускать вас груагачи. Дайте слово.
Катя промычала свое согласие, Каландрилл сказал:
— Обещаю.
Он обратил внимание на то, что стража прислушивается к тому, что говорит Брахт. При упоминании Куан-на'Дру и груагачей на их обычно бесстрастных лицах проступило изумление. Вот и хорошо, подумал Каландрилл, это посеет в них сомнение. Но по мере приближения к лесу он понял, что ничто не в силах отменить приговор, вынесенный Джехенне. Брахт будет пригвожден к дереву.
— Мы много пережили вместе, — сказал керниец. — И я хочу, чтобы вы знали: о лучших товарищах я не мог и мечтать.
— Ты тоже отличный товарищ. — Слова застряли у Кати в горле.
— Такого друга у меня больше не будет никогда, — хрипло выдавил Каландрилл. — И если случится на то воля богов, смерть твоя не останется неотомщенной.
Брахт кивнул, поводя глазами в сторону стражей.
— Да будет поражение Рхыфамуна вашим отмщением, — пробормотал он.
Каландрилл молча кивнул.
— Похоже. Джехенне торопится, — ухмыльнулся Брахт, — так что я прощаюсь с вами. Да пребудут с вами Ахрд и его божественные братья и сестра. Не задерживайтесь, когда меня распнут на дереве. Джехенне обезумела, она может передумать.
Кто-то из сопровождавших их стражников помрачнел, но ни один не проронил ни слова.
— Прощай, — сказал Каландрилл.
— Прощай, — повторила Катя, и на щеках ее Каландрилл увидел слезы, серебрившиеся, как кольчуга. — И знай: если бы мы доставили «Заветную книгу» в Вану, я вышла бы за тебя замуж, даже против воли отца.
— Я умираю счастливый, — торжественно заявил Брахт.
Они замолчали. У Каландрилла потекли слезы. Он утер их рукой. Сжав зубы, юноша молча молил о чуде. Он молил Ахрда о вмешательстве, молил его послать биаха, чтобы образумил Джехенне.
Но биах не являлся, а лес с каждым шагом становился все ближе. Он уже не был некой отдаленной неясной полоской на горизонте. Теперь уже можно было различить отдельные деревья со свежей весенней зеленью на ветвях. Впереди стоял одинокий дуб, вздымая к небу голые сучья, словно широко раскрытые руки. Подъехав к дереву, Джехенне остановилась, внимательно осмотрела ствол и соскочила с лошади, кинув поводья воину, который тут же увел коня. Драхоманны спешились, бросились на колени перед дубом и, воздев руки с растопыренными пальцами к небу, речитативом запели молитву. Эскорт с узниками остановился неподалеку. Их заставили спешиться, и теперь все ждали распоряжений Джехенне.
— Он все продумал, — горько сетовал Каландрилл. — Вселившись в Давена Тираса, он использует жаждущую мести Джехенне.
— Истинно, — согласился Брахт. — Но где он сейчас? Здесь его, скорее всего, нет. Будь он здесь, не преминул бы позлорадствовать.
— Какое это теперь имеет значение? — спросила Катя. — Мы обречены.
Голос у нее был хриплым, словно она с трудом сдерживала слезы и ярость. Брахт нежно погладил ее по щеке и сказал:
— Надеюсь, только я. Может, вам с Каландриллом еще удастся отсюда выбраться.
— Что? — В Катином голосе прозвучало недоверие. — Она безумна. Она понимает, что нас объединяет, и только за одно это готова меня убить. А Каландрилла за то, что он твой друг.
— Будем надеяться, что это не так, — задумчиво произнес Брахт. — Ее претензии ко мне обоснованны. А против вас она может выдвинуть только одно: убийство семи воинов. Но за это я предлагаю выкуп. По законам Куан-на'Фора, решение о выкупе должны принимать родственники убитых.
Катя застонала и, опустив голову, так что льняные волосы скрыли ее лицо, глухо сказала:
— А ты думаешь, они нас отпустят? И ты хочешь, чтобы мы скакали дальше, оставив тебя пригвожденным к дереву?
— Да, — сказал Брахт. — Как договорились.
Плечи ее задрожали, и до Каландрилла донесся звук, который он и не узнал сразу: он и не подозревал, что Катя может всхлипывать. Он был совершенно к этому не готов. Брахт обнял ее за плечи и привлек к себе, и она уткнулась лицом ему в грудь, даже не пытаясь вырываться из объятий кернийца. Он гладил ее по голове.
— Рхыфамуна здесь нет, не то бы мы его увидели, — успокаивал ее в полутьме Брахт. — Отсюда следует, что он идет дальше. Значит, вы должны за ним гнаться. Послушай, — сказал он, поднимая ее лицо за подбородок, — Джехенне пригвоздит меня к дереву, в этом не может быть никаких сомнений. Но не забывай, что ни одному человеку не суждено жить вечно, а ты должна исполнить свой долг. Ты до сих пор не позволяла чувству встать у нас на пути, так не делай этого сейчас. Надеюсь, я посеял достаточно сомнений среди ни Ларрхынов, и Джехенне будет вынуждена принять выкуп за ваши жизни, или ее положение, как вождя, будет поколеблено. А в моих переметных сумках — свободный проезд по другим землям Куан-на'Фора. Постарайтесь узнать, где Рхыфамун. Если вам это не удастся, отправляйтесь прямо в Куан-на'Дру. Ищите поддержки Ахрда. Но вы должны ехать вперед, иначе все, чего мы до сих пор добились, и все то, что есть между нами, пропадет втуне.
Он был полон решимости, и Катя, поколебавшись, кивнула. Он очень осторожно смахнул что-то с ее лица, и в полумраке Каландриллу показалось, что это слезинки. Через мгновение Катя вздохнула, выпрямилась и, словно стыдясь собственной слабости, высвободилась из объятий Брахта. Но далеко отстраняться не стала. Приведя себя в порядок, она откинулась на стену кибитки, прижимаясь плечом к Брахту.
И тут Каландриллу пришла в голову мысль, очень сомнительная на первый взгляд, но он все же решил, что должен поделиться ею с товарищами.
— Решение принимает единолично Джехенне? — спросил он.
— Она стоит во главе клана, — пояснил Брахт. — Она избрана кетоманой.
— А говорящие с духами имеют какой-нибудь вес?
— Имеют, но не в такого рода делах. Да и то если только она их попросит. Я понимаю, куда ты клонишь, но ты слышал, что заявила Джехенне: она не намерена прибегать к их услугам. Рхыфамун и об этом позаботился.
— Она сказала, что он предупреждал ее обо мне, — нахмурившись, продолжал Каландрилл, не желая терять последнюю надежду. — Но он ничего не говорил ей ни о тебе, ни о Кате.
— Какое это имеет значение? — спросил Брахт. — Мое преступление известно, в этом деле слово Джехенне последнее. Будь в Кате кровь клана, тогда она еще могла бы потребовать испытания. Но, будучи вануйкой, она такого права лишена.
— Да проклянут его боги! — прорычал Каландрилл. — Он все предусмотрел, он перекрыл нам все пути.
— Возможно, боги на самом деле его проклинают! — с кривой усмешкой произнес Брахт. — Но борьбу с ним они оставили нам. Или вам. С завтрашнего дня.
— Сам же говоришь: пока мы живы, есть надежда, — возразил Каландрилл. — А мы пока живы.
— Истинно, — хмуро буркнул Брахт. — Но я тоже, бывает, ошибаюсь.
— Значит, у нас нет ни малейшей надежды на испытание говорящими с духами? — не сдавался Каландрилл. — Ни малейшей?
— Если Джехенне этого не захочет — а она этого не захочет, — то ни малейшей, — подтвердил Брахт.
— Но что-то надо делать.
— Надо, только я не знаю что. — Брахт пожал плечами и вздохнул. — Рхыфамун очень умело расставил ловушки, друг.
Каландрилл заскрежетал зубами.
— А испытание клинком? Этого потребовать мы тоже не можем?
— В моем случае — нет, — сказал Брахт. — Вы еще можете попробовать. Но опять же, поскольку вы не из Куан-на'Фора, Джехенне имеет право отказать вам. К тому же у тебя плечо еще не зажило.
— Но я-то здорова, — вступила в разговор Катя. — Могу ли я вызвать ее на поединок?
— Если родственники убитых воинов примут выкуп, в этом не будет необходимости, — сказал Брахт. — Если же они откажут или Джехенне попытается навязать им свою волю, тогда ты можешь этого потребовать. Но принять вызов или отклонить его — решать только Джехенне. В моем же случае это вообще исключено.
— А если она откажется, что тогда? — спросил Каландрилл.
Брахт ответил не сразу.
— Она прикажет убить вас, — тихо сказал он. — По обычаю лыкарды обезглавливают своих обидчиков.
Уж лучше так, чем быть распятым, подумал Каландрилл.
— Где же Молодые боги? — с отчаянием в голосе пробормотал он. — Бураш и Дере уже помогли нам. Почему же Ахрд не хочет внести свою лепту?
— Будем молиться, чтобы он вспомнил о нас, — сказал Брахт. — Но, боюсь, мне не услышать, как он откликнется на наши молитвы.
— Трое, — едва слышно пробормотала Катя. — Речь всегда шла о троих. Если мы будем разъединены, как сможем победить?
Ни Брахт, ни Каландрилл не смогли ответить на этот вопрос. Рхыфамун загнал их в тупик. Умрет Брахт один с наступлением утра, или они погибнут все, теперь это уже не имело значения — им все равно не победить мага. Каландрилл застонал и со злости даже стукнулся затылком о кожаные стены кибитки; глядя в полумрак, он лихорадочно искал выхода из положения.
Но прежде, чем он пришел к какому-то выводу, им принесли пищу. Подала ее лыкардка, не проронившая при этом ни слова, ее охраняли двое воинов с обнаженными мечами, столь же неразговорчивые, как и она. И даже когда Брахт поинтересовался, было ли передано его предложение о выкупе семьям погибших, они ничего не ответили и не обратили внимания на его ругательства. Женщина поставила между пленниками корзину, скользнула взглядом по их лицам, спряталась за меченосцами, и троица вышла из кибитки и зашнуровала за собой полог.
Стемнело. Почти ничего не различая перед собой, потеряв всякую надежду, узники на ощупь стали копаться в корзине.
— Свет хотя бы могли дать, — посетовал Каландрилл.
— И позволить нам поджечь кибитку? — Брахт покачал головой, хотя никто этого не увидел. — Это слишком рискованно, друг мой.
— Будь у меня хоть один шанс, я бы весь лагерь их подожгла, — сердито сказала Катя.
— Клан здесь ни при чем, — пробормотал Брахт. — Все дело в Джехенне.
— Но они же идут за ней, — резко возразила девушка. — Они ей подчиняются.
— Так принято в Куан-на'Форе, — сказал Брахт. — Они обязаны, если она не идет против законов племени.
Катя фыркнула. Каландрилл, вытаскивая из корзины окорок, заметил:
— Однако кормят они нас неплохо.
Окорок оказался очень вкусным, и они передавали его друг другу, отрывая куски оленины зубами. В корзине также были овощи, сыр и даже фляга терпкого вина. Эта роскошь поначалу даже удивила Каландрилла, но потом он решил, что таков, видимо, обычай лыкардов. Чем лучше будет чувствовать себя обреченный на смерть, тем дольше промучается он на дереве. При этой мысли пища потеряла всякий вкус, и Каландрилл жевал чисто механически. Из них троих, подумал он, Брахт самый спокойный, хотя его и ожидает самая неприятная участь. У Каландрилла и у Кати еще оставалась надежда на спасение, а вот Брахт однозначно обречен. И все же он был совершенно спокоен. Каландрилл восхищался его мужеством. За думами о друге он совсем забыл о том, что ждет его.
Брахт же думал прежде всего о товарищах и, когда они поели, подошел к пологу и потребовал, чтобы им разрешили выйти по нужде. Вновь Каландрилл был удивлен странной вежливостью лыкардов, ибо они тут же вывели их из кибитки, хотя под стражей и поодиночке, и препроводили в покрытые шкурами отхожие места на окраине кибиточного городка.
Каландриллу, конечно, было неприятно исполнять свои потребности под охраной бдительных стражей, но он не стал отказываться от возможности повнимательнее присмотреться к стану.
В лагере тут и там горели костры. Самый большой полыхал в центре. Вокруг него сидели люди и явно о чем-то спорили. Голоса их долетали до Каландрилла приглушенно, но ему показалось, что они звучат сердито. А однажды он даже увидел, как Джехенне вскочила на ноги и, яростно жестикулируя, что-то кричала говорящим с духами. Что это означало, он понять не мог, да и Брахт не сумел ничего объяснить, когда Каландрилл, вернувшись в кибитку, рассказал о сцене. Но он надеждой в голосе предположил, что лыкарды обсуждают его предложение о выкупе.
Им оставалось только сказать друг другу последнее прости, однако ни у кого не поворачивался язык. Они все еще надеялись на чудо. Спор доносился до них очень отдаленно, как шум бегущего вдали табуна. Так что очень скоро узники приготовились спать.
Каландрилл тактично улегся около полога, как можно дальше от друзей. Он решил дать им возможность попрощаться более интимным образом, ибо Катя, которая до сих пор держалась от кернийца подальше, сейчас улеглась рядом с ним, и рука в серебристой кольчуге обняла черную кожу доспехов Брахта. Каландрилл повернулся к ним спиной, закрыл глаза, желая только, чтобы уши его ничего не слышали. Но уши отказывались ему подчиниться, и, как юноша ни. прятал голову под подушкой, он не мог не слышать обрывки их нежного разговора.
— Я не хочу тебя терять, — говорила Катя.
— Ты пока меня не потеряла, — отвечал ей Брахт.
Послышался шум ворочающихся тел, кибитка заскрипела, и Каландрилл почувствовал, что краснеет. Он перестал дышать.
— Мы дали обет, — произнес Брахт, и Каландрилл был потрясен чувством, прозвучавшим в его голосе.
— Но мы же тогда не могли знать, — зашептала Катя.
— Но обет есть обет. — твердо прошептал Брахт. — А мы тогда сказали: «До тех пор, пока „Заветная книга“ не будет уничтожена…»
— Это значит — никогда, — вздохнула Катя.
— Если так будет угодно Ахрду. Но обет есть обет, и я не хочу, чтобы ты была обесчещена.
— Честь! — уже громче сказала Катя, но тут же опять понизила голос: — Неужели это так важно?
— Да, — тихо, но твердо сказал Брахт. — Честь есть у тебя и у меня, и я не хочу идти на смерть обесчещенным. И еще я не хочу, чтобы ты отказывалась по простой прихоти от своей судьбы.
Ответа Кати Каландрилл не расслышал, ибо вовремя нашел еще одну подушку. Ему стало жарко и душно. Он даже подумал, что разочарует Джехенне, задохнувшись раньше срока. Но вдруг он услышал Катин смех и похмыкивания Брахта. Кибитка уже не скрипела. Баррикаду из подушек кто-то потряс, и до его горящих ушей долетел голос Брахта:
— Мы ничего не скрываем, Каландрилл. Не прячься от нас.
Он с облегчением сбросил с себя подушки, с удовольствием глотнул свежего воздуха и тут заметил в занесенной руке кернийца еще одну подушку и, улыбнувшись, запросил пощады.
— Я подумал, — начал он, — я подумал…
— Понятно, — сказал Брахт. — Ты очень тактичный человек.
— А Брахт — человек чести, так что можешь спать спокойно, — закончила Катя.
И в голосе ее прозвучали любовь и уважение, словно она пела гимн своему избраннику. Засыпая, Каландрилл пытался представить себя на месте Брахта. А буду ли я когда-нибудь в подобном положении? — подумал он, когда уже сон, как умелый вор, отобрал у него явь.
Утром он удивился, что спал, а не провел ночь в бдении подле обреченного на смерть товарища или в размышлениях о своей собственной судьбе. Он спал и проснулся только на рассвете от грубых голосов лыкардов. Когда он открыл глаза, то увидел стража, манившего его к себе.
Их вновь поодиночке отвели на реку умыться, и он все присматривался к пробуждающемуся стану. Солнце, едва поднявшись над горизонтом, предвещало яркий день. Утренняя дымка еще цеплялась за землю между кибитками, где бегали дети, а вдоль реки умывались люди. Когда его вновь привели в кибитку, там уже их ждала еще одна корзина с хлебом и фруктами, сыром и кувшином воды.
Позавтракав, узники сидели в ожидании решения своей судьбы.
Когда рассвет перетек в утро, полог кибитки откинулся и их вывели на улицу. С дюжину воинов окружили узников и отвели в центр поселения, где их уже дожидались Джехенне, драхоманны, стоявшие чуть позади предводительницы, и небольшая группа лыкардов, мужчин и женщин. Все были серьезны. Они, словно по ранжиру стояли на площади, образованной кибитками. Остальные — как показалось Каландриллу, все население становища — в молчании наблюдали за ними с расстояния.
— Родственники погибших, — пробормотал Брахт, кивая в сторону тех, кто стоял ближе всех к Джехенне. — Было бы неплохо, если б она позволила мне сказать пару слов.
Эскорт остановился, пропуская узников вперед. Джехенне долго в молчании рассматривала их. Под лучами солнца рыжие волосы ее горели огнем; бляхи, украшавшие кожаное одеяние, переливались. Левая рука небрежно лежала на эфесе меча, правая была сжата в кулак. В глазах ее поблескивало леденящее кровь злорадство, на губах играла хищная улыбка.
— Суд свершился, — провозгласила она наконец, медленно, словно упиваясь каждым словом, как гурман во время пира. — За оскорбление, нанесенное мне, за убийство лыкардов, за то, что ступил он на пастбища наши, Брахт ни Эррхин приговаривается к смерти.
Она замолчала. Молчал народ. Даже лошади присмирели. Где-то закаркала ворона.
Не сводя глаз с лица Брахта, словно выискивая малейший намек на страх, она продолжила:
— Отсюда тебя уведут и распнут. — Она подняла правую руку и раскрыла кулак, в котором блеснули гвозди — длинные, острые, с большими плоскими шляпками. — Вот чем ты будешь пригвожден к древу Ахрда — и да судит тебя бог! Возжелает он, и гвозди сии не удержатся в древе, и тогда ты свободен. Если же ты виновен, висеть тебе на них до тех пор, пока не освободит тебя от мучений смерть, и кости твои будут доказательством твоей вины. Таков приговор.
Брахт резко выдохнул сквозь сжатые зубы, но лицо его оставалось бесстрастным, и ни тени страха не промелькнуло в его глазах, хотя смуглая кожа кернийца слегка побледнела. Он лишь склонил голову и, глядя ей в глаза, спросил:
— А мои товарищи? Как насчет выкупа?
Джехенне поджала губы и прищурила глаза, явно разозленная спокойствием жертвы. У Каландрилла засосало под ложечкой, по коже побежали мурашки — то ли от восхищения товарищем, то ли от страха за свою собственную жизнь. Он распрямил плечи, решив быть столь же твердым, как и Брахт. Краем глаза он отметил, что Катя с гордым видом смотрит на Джехенне горящими от гнева глазами.
— Твое предложение принято, — произнесла Джехенне низким, пульсирующим от едва сдерживаемой ярости голосом. Она вновь сжала гвозди в кулак так крепко, что костяшки пальцев побелели. — Сначала они насладятся видом висящего на дереве Брахта ни Эррхина, а потом мы отпустим их на все четыре стороны. Но стоит им ступить на мои пастбища вновь, как их постигнет та же участь, что и тебя!
Лицо ее исказилось хищной улыбкой. Она взмахнула рукой, и Брахту принесли его переметные сумки. Керниец вытащил кошель с деньгами и передал его ближайшему шаману. Говорящий с духами развязал тесемки и высыпал в ладонь своего товарища переливающиеся на солнце монеты, а затем торжественно объявил:
— Выкуп заплачен — золото за кровь. Месть забыта.
Брахт улыбнулся и кивнул. Каландриллу показалось, что Джехенне сейчас лопнет от злости.
— Последняя воля, — произнес вдруг Брахт.
— Не позволю! — резко взвизгнула Джехенне. — Не позволю!
— Таков обычай, — произнес говорящий с духами, которого тут же поддержали другие.
Седовласый мужчина, стоявший в окружении Джехенне, произнес:
— Так должно быть, Джехенне. И остальные закивали.
Джехенне раздраженно взмахнула рукой и прорычала, что согласна.
— Я хочу знать, где сейчас Давен Тирас, — сказал Брахт.
Джехенне рассмеялась, брызжа презрением.
— Ты настаиваешь на своей байке? И думаешь, тебе здесь поверят?
— Где он? — повторил Брахт. — Я не сомневаюсь: ты знаешь не хуже меня, что он — вор чужого тела. До чего ты докатилась, Джехенне? Ты водишь дружбу с гхаран-эвурами? И поклоняешься Безумному богу?
Каландрилл не мог понять, чего добивается Брахт: то ли он на самом деле хотел узнать, где находится Рхыфамун, то ли желал довести врага до белого каления. Если последнее, то он преуспел, ибо лицо Джехенне исказилось, а глаза вспыхнули адским огнем. Она заскрежетала зубами и плотно поджала губы. Вид у нее был воистину безумный, и Каландрилл испугался, что сейчас она выхватит меч и лишит жизни кернийца.
Но она сдержалась и сказала:
— Он не гхаран-эвур, он просто прозорливый человек. Он скачет на север в сопровождении избранных воинов на переговоры от моего имени с Валаном и Йеллем.
Брахт прищурил глаза, и Джехенне рассмеялась, довольная его растерянностью.
— Истинно, — злорадно продолжала она. — Он несет кетоманам мое предложение о союзе.
— О союзе? — переспросил Брахт. — О каком союзе?
Джехенне опять рассмеялась.
— Все очень просто. Я предлагаю всем племенам Куан-на'Фора объединиться, чтобы силой несметной отправиться на юг, где за Ганнским хребтом лежит Лиссе и ждет, когда его завоюют.
Каландрилл чуть не поперхнулся — вот оно, еще одно проявление зловредного влияния Фарна на людей! Он ворочается, словно вот-вот пробудится. Какие у него страшные замыслы! Гражданская война в Кандахаре; Тобиас в Лиссе ратует за интервенцию; а теперь еще и воина между Куан-на'Фором и Лиссе. Безумие быстро овладевает миром, люди готовятся к кровавой бойне, чтобы совершить обильное подношение Безумного богу.
— Это сумасшествие! — воскликнул Брахт, и Каландриллу показалось, что на лицах многих собравшихся лыкардов он увидел сомнение.
— Асифы не пойдут на это. Отец никогда не даст своего согласия, — сказал Брахт.
— В таком случае отец твой, да и весь ваш клан, если в том будет необходимость, исчезнут с лица земли, — заключила Джехенне. — Всякий отвергающий нашу мечту да погибнет!
— Колдун ослепил тебя! — воскликнул Брахт. — в теле Давена Тираса поселился колдун, и он намерен пробудить Безумного бога! Ты обрекаешь свой клан на проклятие, женщина?
— Молчать! — взвизгнула, словно ударила хлыстом, Джехенне. Она сделала резкое движение рукой, и стража сомкнулась вокруг узников. — Ты изворачиваешься, как навозный червяк. Но тебе уже ничто не поможет, и никто не поверит в твои сказки.
Каландрилл смотрел на нее во все глаза, не сомневаясь более, что она — творение Рхыфамуна. Сознательно ли, нет ли — это уже не имеет значения: в своем честолюбии, в безумном стремлении к мести она сама предложила себя в услужение магу, помогая ему в достижении страшной цели. Стража потащила его назад, но прежде, чем они окончательно сомкнулись вокруг него, Каландриллу показалось, что многие лыкарды засомневались. Видимо, Брахт этого и добивался: показать ни Ларрхынам, куда может завести их нынешний вождь. Каландрилла подняли и посадили на коня. Катя была справа от него, Брахт — слева.
Вокруг сомкнулось кольцо всадников, и они отправились к реке мимо лепившихся друг к другу кибиток. Джехенне возглавляла процессию, выделяясь из всех на огромном белом коне. Сразу за ней ехали два шамана, а позади — группа лыкардов, которые, в отличие от стражи, переговаривались между собой. Они поднялись на высшую точку плоскогорья и оттуда легким галопом спустились на луг. Вдалеке, едва различимый, темнел лес. Было еще рано, но солнце уже достаточно прогрело воздух. Сверкающий диск его безразлично освещал землю с ярко-голубого неба, усеянного редкими облачками. Когда Брахт нарушил молчание, никто и не подумал ему мешать, словно стража решила позволить ему выговориться перед казнью.,
— Прекрасный день для смерти, но я бы предпочел умереть по-другому. — Улыбка у него была хмурой, он явно пытался приободрить друзей. — Как бы то ни было вы останетесь жить. Нет, — сказал он Кате, — не надо плакать. Выслушай меня. Если Рхыфамун действительно мчится с предложением безумного союза с Валаном и Йеллем, то он задержится в Куан-на'Форе. И вы можете его догнать.
— Мы вдвоем? — Катин голос дрожал.
— Да, если в этом будет необходимость, — твердо сказал Брахт. — И если все-таки вам придется ехать через Куан-на'Дру, очень прошу вас, будьте осторожны. Держитесь дубов и опушки Священного леса. Но прежде испросите разрешения Ахрда. Если вам встретятся груагачи и поведут себя агрессивно, разворачивайтесь и немедленно вон из Священного леса. Не пытайтесь заехать туда, куда не будут пускать вас груагачи. Дайте слово.
Катя промычала свое согласие, Каландрилл сказал:
— Обещаю.
Он обратил внимание на то, что стража прислушивается к тому, что говорит Брахт. При упоминании Куан-на'Дру и груагачей на их обычно бесстрастных лицах проступило изумление. Вот и хорошо, подумал Каландрилл, это посеет в них сомнение. Но по мере приближения к лесу он понял, что ничто не в силах отменить приговор, вынесенный Джехенне. Брахт будет пригвожден к дереву.
— Мы много пережили вместе, — сказал керниец. — И я хочу, чтобы вы знали: о лучших товарищах я не мог и мечтать.
— Ты тоже отличный товарищ. — Слова застряли у Кати в горле.
— Такого друга у меня больше не будет никогда, — хрипло выдавил Каландрилл. — И если случится на то воля богов, смерть твоя не останется неотомщенной.
Брахт кивнул, поводя глазами в сторону стражей.
— Да будет поражение Рхыфамуна вашим отмщением, — пробормотал он.
Каландрилл молча кивнул.
— Похоже. Джехенне торопится, — ухмыльнулся Брахт, — так что я прощаюсь с вами. Да пребудут с вами Ахрд и его божественные братья и сестра. Не задерживайтесь, когда меня распнут на дереве. Джехенне обезумела, она может передумать.
Кто-то из сопровождавших их стражников помрачнел, но ни один не проронил ни слова.
— Прощай, — сказал Каландрилл.
— Прощай, — повторила Катя, и на щеках ее Каландрилл увидел слезы, серебрившиеся, как кольчуга. — И знай: если бы мы доставили «Заветную книгу» в Вану, я вышла бы за тебя замуж, даже против воли отца.
— Я умираю счастливый, — торжественно заявил Брахт.
Они замолчали. У Каландрилла потекли слезы. Он утер их рукой. Сжав зубы, юноша молча молил о чуде. Он молил Ахрда о вмешательстве, молил его послать биаха, чтобы образумил Джехенне.
Но биах не являлся, а лес с каждым шагом становился все ближе. Он уже не был некой отдаленной неясной полоской на горизонте. Теперь уже можно было различить отдельные деревья со свежей весенней зеленью на ветвях. Впереди стоял одинокий дуб, вздымая к небу голые сучья, словно широко раскрытые руки. Подъехав к дереву, Джехенне остановилась, внимательно осмотрела ствол и соскочила с лошади, кинув поводья воину, который тут же увел коня. Драхоманны спешились, бросились на колени перед дубом и, воздев руки с растопыренными пальцами к небу, речитативом запели молитву. Эскорт с узниками остановился неподалеку. Их заставили спешиться, и теперь все ждали распоряжений Джехенне.