- Шесть пенсов, - наконец пролепетал он.
- Вот и суп стоит шесть пенсов, - заявил бродяга. - Раскошеливайся.
- А миска большая? - деловито спросил Билби.
Бродяга нащупал в темноте позади себя жестянку с зазубренными краями, в которой когда-то, как свидетельствовала этикетка - я только цитирую, а не утверждаю, что так оно и было, - находился "Океанский лосось".
- Вот. - Бродяга показал ему жестянку. - И еще ломоть хлеба. Хватит, а?
- А вы дадите, не обманете? - спросил Билби.
- Я что, похож на жулика? - разозлился бродяга, и в эту минуту клок густых волос свесился и закрыл ему один глаз, и лицо у него стало ужас какое грозное.
Билби без дальнейших рассуждений протянул ему шесть пенсов.
Бродяга спрятал в карман деньги и сплюнул.
- Уж я с тобой обойдусь по справедливости, - заметил он и сдержал слово. Он решил, что суп уже можно подавать, и аккуратно разлил его по жестянкам.
Билби сразу принялся за еду.
- Вот тебе в придачу, - сказал бродяга и бросил Билби луковицу. - Она мне досталась почти что даром, вот я и с тебя ничего не возьму. Доволен, а? Лук, он полезный.
Билби кротко поедал суп и хлеб, одним глазом искоса поглядывая на своего благодетеля. Он решил, что съест все до конца, посидит немножко, а потом выспросит бродягу, как пройти... куда-нибудь, все равно куда. А бродяга очень старательно выскреб остатки супа из своей жестянки кусочками хлеба и задумчиво уставился на Билби.
- Ты бы лучше покуда составил мне компанию, приятель, - сказал он. Нынче тебе уж, во всяком случае, никуда идти нельзя.
- А может, я дойду до какого-нибудь города или еще до какого места?
- В лесу опасно.
- Как это опасно?
- Когда-нибудь слыхал про гориллу? Есть такая большая черная обезьяна.
- Слыхал, - пролепетал Билби.
- Так вот, одна такая бегает тут. Уже с неделю, а то и больше. Верно тебе говорю. И если какой-нибудь малец бродит тут в темноте, она, знаешь, может с ним поговорить по душам... Конечно, если горит костер или есть кто взрослый, она не тронет. Ну, а мальца, вроде тебя... Не хочется мне тебя отпускать, ей-богу, не хочется. Это штука опасная. Понятно, силком тебя держать я не стану. Вот такие дела. Иди, коли хочешь. А только лучше не надо. Верно тебе говорю.
- Откуда она взялась, эта горилла? - спросил Билби.
- Из зверинца, - ответил бродяга. - Тут один парень хотел ее изловить, так она ему руку чуть не насквозь прокусила.
Билби прикинул в уме, кто опаснее: горилла или бродяга, - выбрал меньшее из двух зол и придвинулся ближе к огню, - впрочем, не слишком близко. Разговор продолжался.
Это был длинный и бессвязный разговор, и бродяга временами казался вполне добродушным человеком. Обмен мнениями иногда прерывался расспросами; речь шла об отъезде и возвращении, о бродячей жизни и о жизни вообще и о таких понятиях, как "нужно" и "можно".
Иногда, особенно сначала, Билби казалось, что где-то в бродяге прячется лютый зверь, - порой он выглядывает из-за свисающей пряди волос и вот-вот кинется на него. А иногда ему казалось, что бродяга - славный, добрый, веселый и забавный дядя, особенно когда он говорил что-нибудь погромче и задирал голову, выставляя заросший щетиной подбородок. А потом добродушный говорун снова превращался в мерзкого, противного бродягу, и лицо его в красных отсветах костра становилось таким хитрым и безобразным, что у Билби начинали бегать по спине мурашки и он отодвигался подальше. А потом этот взрослый человек опять казался ему сильным и мудрым. Вот как неустойчива стрелка компаса мальчишеских ощущений.
Разговаривал бродяга как-то странно, слова были непривычные: "ночлежка", "кутузка", "цыганить", "фараоны", "лягавые", "работный дом" и тому подобное. Все эти слова Билби пытался подогнать под свои привычные понятия и потому никак не мог взять в толк, о чем тот говорит: только ему покажется, что понял, как вдруг выясняется нет, это совсем не то - и надо опять изо всех сил соображать, о чем же это он говорит. И сквозь весь этот туман и путаницу перед ним замаячила какая-то доселе неизвестная жизнь жизнь странная и беззаконная, грязная, во всех отношениях грязная и страшная - и однако заманчивая. Да, вот что было самое странное и удивительное - она влекла и манила. В ней было что-то забавное. Мерзкую и отталкивающую эту жизнь наперекор всему освещали дерзость и смех, пусть горький, но все же смех. В ней таилось веселье, которого лишен был, например, мистер Мергелсон, была острота, точно у лука или какой-нибудь кислоты... И от этого воспоминание о мистере Дарлинге становилось серым и пресным.
Бродяга с самого начала решил, что Билби натворил что-то и потому удрал, но какая-то непонятная деликатность мешала ему напрямик спросить, в чем провинился мальчишка. Впрочем, он уже много раз осторожно заговаривал на эту тему. И еще он считал, что парнишке полюбилась бродячая жизнь и что, если не произойдет чего-нибудь непредвиденного, они с Билби теперь не расстанутся.
- Это нелегкая жизнь, - наставлял его бродяга, - но на свой лад она хороша, а ты парень вроде крепкий, выдержишь.
Он рассказывал о дорогах, о том, что и дороги и местности бывают разные. Эта местность, к примеру, хорошая: не все кругом возделано, и потому здесь к путникам, которые ночуют под открытым небом, относятся не так уж плохо. А взять другие дороги (вот как из Лондона на Брайтон), только зажги спичку, - и к тебе сразу кто-то бежит. А здесь люди тебя не тронут, надо только поаккуратнее обращаться со стогами сена, где ночуешь. И не так уж они злятся, если застукают тебя, когда подстрелишь фазана. Да и пустой хлев для ночевки здесь найдешь скорее, чем где-нибудь еще.
- Вообще-то я, как завижу где сарай или другое какое крытое помещение, тут же ухожу прочь, пусть хоть бы и дождь как из ведра. Можно, конечно, еще и в ночлежку или в работный дом. Хуже всего дождь: промокаешь до нитки. Ты-то еще этого не пробовал, раз ты в пути только с понедельника... А когда промокнешь, да тебя еще прохватит холодным ветром... Бр-р! Один раз меня даже заросли густого падуба не спасли, а уж, кажется, в такой-то чащобе можно укрыться от ветра и дождя...
- Работные дома - это последнее дело. Лучше уж я на голодное брюхо переночую в ночлежке, чем пойду в работный дом. Да, ведь ты еще не испробовал работного дома.
- Да и ночлежки - тоже не рай земной.
О некоторых содержательницах ночлежек бродяга отозвался в незнакомых Билби, но, похоже, весьма нелестных выражениях.
- И вечно в ночлежках почему-то все стирка, когда ни приди - все стирают. Кто носки, кто рубашку. А начнут сушить - кругом один пар. Ф-фу! Не понимаю, зачем это нужно - стирать. Все равно опять вымажется.
Он разглагольствовал о работных домах, о тамошних надзирателях.
- Там заставляют мыться в бане, - с отвращением добавил он, сопровождая эти слова мерзкими, но по-своему притягательными эпитетами. - Мытье - вот что хуже всего. Даже когда ты все время под открытым небом, дождь ведь не все время льет. А уж когда дождя нет, какой дурак полезет в воду?
Он вернулся к более приятным сторонам кочевой жизни. Уж кто-кто, а он ярый сторонник жизни на свежем воздухе.
- Ну разве плохо мы тут устроились? - говорил он и яркими красками обрисовал невинные кражи, пополнившие меню их ужина и придавшие ему известную пикантность. Но из его слов можно было понять, что и ночлежки тоже имеют свои преимущества.
- Как же это ты ни разу не побывал в ночлежке? - удивлялся бродяга. - А где ж ты спал с самого понедельника?
Билби рассказал про фургон, и слова его вдруг показались ему слишком бледными и убогими.
- Тебе повезло, - ухмыльнулся бродяга. - Вообще малолетним всегда везет в таких делах. А вот попался бы я трем таким путешественницам, думаешь, меня бы позвали в фургон? Черта с два.
И он с явной завистью порассуждал о подобных случаях и о том, как здорово можно ими воспользоваться.
- Тебя никто не боится, вот тебя всюду и пускают, - с завистью заключил он.
И, чтобы утешить себя, начал рассказывать всякие небылицы о своих собственных удачах. Оказалось, что когда-то он путешествовал в обществе дамы по имени Иззи Бернерс - "шикарная была красотка-циркачка, любимица публики". И еще он вспоминал славную подружку Сьюзен. Билби было трудновато уловить смысл этих воспоминаний, потому что бродяга говорил отрывисто, перескакивая с одного на другое и перемежая свою речь коротким многозначительным смешком.
Постепенно у Билби создалось представление о ночлежном доме как об огромном многолюдном месте, где посередине пылает огонь в очаге и все что-то стряпают, ругаются и спорят и куда вдруг "ввалились мы с Иззи".
Костер догорал, лесная тьма, казалось, подползала все ближе. Длинные лучи лунного света пробивались сквозь кроны деревьев и как бы упорно показывали на какие-то невидимые предметы; от лунного света то там, то тут возникали серые пятна, они были похожи на лица и словно следили за Билби. По приказу бродяги он сделал вылазку и набрал веток, так что костер снова разгорелся, а темнота и мысли о возможной встрече с гориллой отступили на несколько ярдов; и бродяга похвалил его, сказав, что костер "первый сорт". Он уже соорудил ложе из листьев и теперь предложил Билби расширить его и устраиваться на ночлег, а сам, лежа ногами к костру, продолжал разглагольствовать.
О краже и мошенничестве он говорил просто с нежностью, эти занятия у него выглядели, как увлекательные шутки и приключения. По его словам, когда посчастливится напасть на простачка, то одурачить такого не просто забава, но первейший долг. Он не жалел красок, и подчас мошенники получались у него такими смышлеными и находчивыми, что Билби начинал восхищаться ими, порою совершенно забывая, что они все же мошенники.
Билби лежал на куче листьев рядом с растянувшимся во всю длину бродягой и чувствовал, что мысли и представления о том, что хорошо и что плохо, начинают у него как-то путаться. Тело бродяги заслоняло его сбоку, точно темный, но надежный вал; огромные ступни загораживали костер, но отблески огня прыгали по стволам деревьев вокруг них, и порой эти блики метались так резко и неожиданно, что Билби настораживался и, вскинув голову, следил за ними. Среди ужасов и опасностей, таящихся в ночи, бродяга превращался для него в целый мир, в весь род человеческий, в нравственную опору. Голос его нес утешение, его речи позволяли забыть об окружающей зловещей тишине. Первоначальное недоверие к нему постепенно исчезло. Билби стал думать о нем, как о славном, щедром и заботливом друге. Он также начал привыкать к чему-то еле уловимому - назову это условно "барьером обоняния", - что разделяло их до сих пор. Своими речами бродяга уже не стремился "просвещать" Билби. Лежа на спине и заложив руки за голову, он обращался не столько к своему собеседнику, сколько к звездам и ко всей вселенной. И прославлял он уже не бродячую жизнь вообще, а ту бродячую жизнь, которую вел он сам, и собственную храбрость, и прочие свои достойные всяческого восхищения качества. Словом, этим монологом бродяга как бы сам себя утешал - способ не новый, тайная опора многих и многих душ.
Он хотел, чтобы Билби хорошенько уразумел одно: он стал бродягой умышленно, по собственной доброй воле. И если из него не получилось ничего путного, то виной тому только глупость и коварство тех, кому он доверял, и происки его врагов. В том самом мире, где обитали такие светлые личности, как Изабел Бернерс и Сьюзен, жила также и другая личность, злая и глупая, - жена бродяги, которая, быть может, именно по глупости причинила ему много вреда. Она явно не оценила сокровище, доставшееся ей в лице бродяги. Во многом была виновата именно она и никто другой.
- Она всех и каждого слушает, кроме собственного мужа, - жаловался бродяга. - И так всегда.
Билби вдруг вспомнил, что мистер Дарлинг сказал в точности то же самое и о его матери.
- Она из таких, - продолжал бродяга, - которые лучше пойдут в церковь, чем в мюзик-холл. Лучше выбросит шиллинг, чем потратит его на что-нибудь стоящее. Если можно наняться в несколько разных мест на выбор, она спросит, где меньше всего платят и где больше всего работы, и это самое место и выберет. Ей так будет спокойнее. Она весь свой век всего боится. А когда ей больше нечего делать, она начинает мыть в доме полы. Господи! Просто руки чесались вылить это проклятое помойное ведро ей на голову, чтоб захлебнулась.
- Я вовсе не намерен всем кланяться и унижаться, - разглагольствовал бродяга. - Я имею такое же право на жизнь, как и все вы. Конечно, у вас есть свои лошади, экипажи, и собственные дома, и земли, и поместья, и все такое прочее, вы и воображаете, что я стану перед вами пресмыкаться и гнуть на вас спину. А я вот не стану. Понятно?
Билби было понятно.
- У вас свои радости жизни, а у меня свои, и не заставите вы меня на вас работать. Не желаю я работать. Я хочу жить так, как живу, вольной птицей, и хочу брать от жизни все, что подвернется под руку. В этом мире надо рисковать. Бывает, что повезет, а бывает, что и нет. А иной раз и не разберешь, как оно получилось - хорошо или плохо.
И он снова начал расспрашивать Билби, а потом заговорил о своих планах на ближайшее будущее. Он решил податься к морю.
- Там уж непременно что-нибудь да попадется, - мечтал он. - Только надо остерегаться фараонов. Судьи в курортных городках пуще всего свирепствуют с нашим братом, бродягой; им только попадись, - живо засадят на месяц в каталажку за попрошайничество. Но зато там полным-полно простофиль - так и сорят деньгами, только успевай подбирать. Понятно, вдвоем их легче облапошить. И вот тут-то ты и сгодишься, парень. Я сразу это смекнул, как тебя увидел. Да и позабавиться можно будет...
Он строил самые заманчивые планы...
Чем дальше, тем голос его становился ласковее. Он даже прибегнул к лести.
- Взять вот хоть нас с тобой, - сказал он, вдруг придвинувшись поближе к Билби. - Я уж вижу, мы с тобой век будем друзьями, водой не разольешь. Ты мне пришелся по душе. Куда ты, туда и я, так вместе и будем жить. Понятно?
Бродяга дышал ему прямо в лицо, потом даже ласково сжал ему коленку, и, в общем, Билби был польщен тем, что у него есть такой друг и защитник.
В безжалостно ярком свете кипучего утра бродяга, правда, почти лишился того ореола, который окружал его накануне вечером. Тут уж невозможно было не видеть, что он не только возмутительно небрит, но и безмерно грязен. Нет, то была не обычная дорожная пыль. Последние несколько дней он, должно быть, весьма тесно соприкасался с углем. Все утро он был молчалив и раздражителен и наконец объявил, что ночевки под открытым небом когда-нибудь сведут его в могилу и что завтракать тоже нужно не на улице, а в уютной домашней обстановке. Правда, после завтрака он немного подобрел, к нему даже вернулась доля веселого благодушия, но все же он оставался довольно несносным. У Билби зародилась к нему неприязнь, и, шагая за своим новоявленным наставником и приятелем, он всю дорогу обдумывал, как бы незаметно от него улизнуть.
Я вовсе не хочу обвинять Билби в неблагодарности, но все же справедливость требует отметить, что та же неприязнь, из-за которой он так небрежно относился к своим обязанностям под началом у мистера Мергелсона, теперь пагубно действовала и на его дружеские отношения с бродягой. Притом он был обманщиком. Бродяга строил планы, нимало не сомневаясь, что они с Билби и дальше будут неразлучны, а Билби и не подумал предупредить его, что только и ждет удобного случая удрать. Но, с другой стороны, Билби унаследовал от матери глубочайшее отвращение к воровству. А ведь нельзя отрицать, что бродяга был вор, он и сам в этом признавался.
И еще одна мелочь одновременно и отдаляла Билби от бродяги и привязывала к нему. Внимательный читатель помнит, что, когда Билби вышел из леса к костру бродяги, у него было ровно два шиллинга и два с половиной пенса. У него оставались те полкроны, что дала ему миссис Баулс, и сдача с шиллинга, что подарила ему на театр Мадлен Филипс, за вычетом шести с половиной пенсов, отданных за воротничок, и шести пенсов - бродяге за суп накануне. Но весь этот остаток лежал теперь в кармане у бродяги. Деньги вообще трудно утаить, а у бродяги был на них особый нюх. Впрочем, он и не думал отнимать их у Билби; он очень легко получил их следующим образом:
- Мы друзья и товарищи, так? Значит, пускай лучше деньги хранятся у кого-нибудь одного. Лучше у меня - я постарше и неопытнее. Так что, парень, давай-ка сюда все, что у тебя там есть.
А потом он намекнул, что, если Билби не отдаст деньги по-хорошему, он их все равно отберет силой, и передача состоялась. Бродяга еще и обыскал Билби, деликатно, но тщательно...
Самому бродяге казалось, что инцидент исчерпан и забыт.
Он вовсе не подозревал, что в голове у его спутника зреют планы мятежа и измены. Он никак не предполагал, что его облик и повадки, некий исходивший от него нравственный, да и физический душок вызывали в Билби далеко не восторженные чувства. Ему казалось, что он приобрел молодого и послушного спутника, который будет ему и полезен и приятен; он рассчитывал дружеским обращением прочно привязать к себе мальчика и никак не ждал неблагодарности.
- Если тебя спросят, кто я тебе, скажи: дядя, - наставлял бродяга.
Он шагал немного впереди широкой размашистой походкой, разворачивая ступни влево и вправо, и строил радужные планы на весь наступающий день. Для начала - пиво, побольше пива. Потом табак. А там можно купить хлеба и сыра для Билби.
- Тебе сюда нельзя, - сказал он, остановившись у первой же пивной. - Ты еще мал, сынок. Это не я придумал, это придумал Герберт Сэмюэл. С него и спрашивай. Работать на какого-нибудь такого же мистера, гнуть спину - это он разрешает, и это тебе не вредно, а вот чтобы такие, как ты, ходили в пивную, - этого он не допустит. Так что подожди на улице. Но имей в виду, я с тебя глаз не спущу.
- Вы истратите мои деньги? - насторожился Билби.
- Я куплю еды на обоих.
- Вы... вы не смеете тратить мои деньги! - сказал Билби.
- Я... ч-черт... я принесу тебе леденцов, - начал уговаривать его бродяга. - Говорю тебе, это Герберт Сэмюэл виноват. Я здесь ни при чем. Не могу же я идти против порядка.
- Вы не имеете права тратить мои деньги, - настаивал Билби.
- Хватит скулить. Что я могу поделать?
- Я позову полицейского. Отдайте мои деньги и отпустите меня.
Бродяга взвесил все "за" и "против". Полицейского нигде не было видно. Кругом не было никого, пивная на углу выглядела мирно и добродушно, неподалеку спала собака, да спиной к ним копал землю какой-то старик. Бродяга вкрадчиво спросил:
- А кто тебе поверит? И, кстати, откуда у тебя эти деньги? - Потом продолжал: - Я вовсе не собираюсь тратить твои деньги. У меня есть свои. Вот они. Понятно?
И перед глазами Билби на миг блеснули три шиллинга и два медяка, которые показались ему знакомыми. Значит, у бродяги был и свой шиллинг...
Билби остался ждать на улице...
Бродяга вышел развеселый, с леденцами и дымящейся глиняной трубкой в зубах.
- На, вот. - И жестом, не лишенным величия, он протянул Билби не только леденцы, но и новую коротенькую глиняную трубку. - Набивай, - великодушно предложил он, протягивая ему табак. - Это нам на двоих. Но, смотри, не показывайся на глаза Герберту Сэмюэлу. У него и такой закон есть, чтоб ребятам не курить.
Билби зажал трубку в руке. Он уже как-то раз пробовал курить. Он хорошо запомнил тот случай, хоть и было это полгода тому назад. И все же ему хотелось самому выкурить этот табак: уж очень обидно будет, если бродяга один все выкурит, деньги-то его, Билби.
- Нет, сейчас не буду, - сказал Билби. - Попозже.
С видом человека, совершившего благородный поступок, бродяга сунул пачку виргинского обратно в карман.
И они пошли дальше, такие разные...
Весь день Билби кипел от ярости, видя, что деньги его тают в руках бродяги, а вызволить их и удрать нет никакой возможности. Они пообедали хлебом и сыром, затем бродяга еще подкрепился, выпив пива за двоих, потом они пришли на лужайку, где вполне можно было отдохнуть. А после заслуженного отдыха в уединенной ложбинке среди зарослей дрока бродяга вытащил колоду невероятно засаленных карт и принялся учить Билби играть. По-видимому, в его сюртуке не было отдельных карманов, вся подкладка служила ему одним большим карманом. То тут, то там "карман" вздувался, и можно было разобрать, где хранится котелок для стряпни, где - жестянка, из которой он ел, а где репа и еще какие-то пожитки. Сперва они играли просто так, а потом стали играть на остаток денег в кармане у бродяги, и к тому времени, когда Билби усвоил премудрости этой игры, бродяга уже выиграл все деньги. Но он был настроен весьма великодушно и заявил, что они все равно будут тратить их вместе.
А потом он вдруг пустился в откровенность. Он пошарил в своем необъятном кармане и выудил что-то маленькое, темное и плоское, похожее на орудие каменного века, минуту-другую сосредоточенно разглядывал этот непонятный предмет, потом протянул его Билби.
- Угадай, что это.
Билби не мог угадать.
- Понюхай.
Запах был очень противный. Он отдавал чем-то знакомым и словно бы имел какое-то отношение к санитарии и гигиене, но какое - Билби так и не определил. Впрочем, этот запах был едва уловим среди множества других, не менее мерзких запахов, исходивших от бродяги.
- Что это? - спросил наконец Билби.
- Мыло.
- А для чего?
- Я так и думал, что ты спросишь. Для чего бывает мыло?
- Для стирки, - наугад выпалил Билби.
Бродяга отрицательно покачал головой.
- Для пены, - поучительно объяснил он. - Оно мне нужно для припадков, понятно? Я запихиваю кусочек в рот, а потом падаю и начинаю кататься по земле и еще стонать. Случалось, меня даже отпаивали коньяком, чистым коньяком! Но и это тоже не всегда проходит... Нет ничего на свете, что ни разу бы не сорвалось. Бывает, и сядешь в лужу... Однажды меня вовремя такого "припадка" укусила мерзкая собачонка, так что я мигом "очнулся"... А в другой раз один пожилой джентльмен начал шарить у меня по карманам. Шарит да еще и приговаривает: "Бедняга, он, наверное, нищий, посмотрим, есть ли у него что-нибудь в карманах". А у меня, как на грех, было в ту пору много всякой всячины, и мне вовсе ни к чему было, чтобы он все это углядел. Да только я так и не успел "очнуться" и помешать ему. Понятно, у меня в тот раз была уйма неприятностей.
- Это прием старый, - продолжал бродяга, - но на редкость здорово действует в таких вот тихих деревушках. Это для здешних жителей вроде развлечения. Или, например, можно упасть прямо перед носом у целой оравы велосипедистов... Да мало ли верных, испытанных способов! А уж Билли Бриджит все их знает назубок. Видишь, тебе просто повезло, что ты меня встретил, парень. С Билли Бриджитом с голоду не помрешь. И потом, у меня есть нюх, я знаю, что можно и чего нельзя. А полицейского я чую на расстоянии, вроде как другие чуют кошек. Я уж сразу угадаю, если в доме спрятан полицейский...
Он стал рассказывать про всякие случаи из своей жизни, про различные встречи и стычки, где он всегда с блеском побеждал и одурачивал своих врагов. Это было забавно, и перед этим Билби не мог устоять. Он ведь он сам в школе прославился хитростью и увертливостью.
Разговор понемногу завял.
- Ну, - сказал бродяга, - пора приниматься за дело.
Они пошли по тенистым тропинкам среди кустов, через неогороженный парк, потом по краю луга, где вольно гулял ветер, и, наконец, увидели море. И среди многого другого бродяга сказал:
- Пора нам раздобыть что-нибудь поесть.
При этом он повел по сторонам своим большим любопытным носом.
Всю вторую половину дня бродяга рассуждал о праве собственности, о том, что в нем хорошо и что плохо, и эти рассуждения изумляли Билби и сбивали с толку. Оказалось, понятия о собственности и воровстве у них с бродягой совсем разные. Никогда до сих пор Билби не думал, что можно понимать все это иначе, чем привык понимать он. Но бродяга ухитрился изобразить дело так, словно почти все, у кого есть собственность, владеют ею незаконно, а честность - это правила, сочиненные имущими для защиты от неимущих.
- Они заграбастали свое имущество и теперь хотят одни пользоваться им, - говорил бродяга. - Что, похоже разве, что я много накрал чужого? Ведь не я захватил эту землю и понатыкал всюду объявлений, что, дескать, никому больше ходить по ней нельзя. И не я день и ночь прикидываю да рассчитываю, как бы мне раздобыть себе еще земли.
- Да только я им не завидую, - продолжал он. - Одним нравится одно, другим - другое. А вот коли кто другой, не из ихней братии, с голодухи перехватит у них для себя самую малость, а они поднимают вой - так это уж свинство. Ведь правила игры сочиняют они, а хочешь ты играть в нее или нет - тебя не спрашивают. Учти, я их нисколько не виню, может, мы с тобой на их месте поступали бы не лучше. Но мне-то за каким чертом соблюдать их правила? Господь бог создал этот мир для всех, и каждый должен иметь свою долю. А где твоя и моя доля? У нас ее отняли. Поэтому нам все позволено.
- Воровать нехорошо, - сказал Билби.
- Конечно, воровать нехорошо. Нехорошо, а вот все воруют. Вон там стоит парень у забора. Спроси его, откуда у него земля. Украл! По-твоему, я ворую, а я называю это возмещением. Ты, наверно, и не слыхивал про социализм?
- Слыхал я про социалистов. В бога не веруют, и совести у них нет.
- Не верь, чепуха это! Ведь половина социалистов - священники. То, что я тебе говорю, по сути, и есть социализм. Я и сам социалист. Я про социализм все насквозь знаю. Как же! Целых три недели я сам служил таким говоруном, которые против социалистов. Мне за это деньги платили. И уж я тебе верно говорю: нет на свете никакой собственности, все только воруют друг у дружки. Лорды, простой народ, судьи - все только и делают, что тащут друг у друга, да и стряпчие тоже не зевают. А ты мне будешь говорить, что воровать нехорошо. Выдумают тоже!
- Вот и суп стоит шесть пенсов, - заявил бродяга. - Раскошеливайся.
- А миска большая? - деловито спросил Билби.
Бродяга нащупал в темноте позади себя жестянку с зазубренными краями, в которой когда-то, как свидетельствовала этикетка - я только цитирую, а не утверждаю, что так оно и было, - находился "Океанский лосось".
- Вот. - Бродяга показал ему жестянку. - И еще ломоть хлеба. Хватит, а?
- А вы дадите, не обманете? - спросил Билби.
- Я что, похож на жулика? - разозлился бродяга, и в эту минуту клок густых волос свесился и закрыл ему один глаз, и лицо у него стало ужас какое грозное.
Билби без дальнейших рассуждений протянул ему шесть пенсов.
Бродяга спрятал в карман деньги и сплюнул.
- Уж я с тобой обойдусь по справедливости, - заметил он и сдержал слово. Он решил, что суп уже можно подавать, и аккуратно разлил его по жестянкам.
Билби сразу принялся за еду.
- Вот тебе в придачу, - сказал бродяга и бросил Билби луковицу. - Она мне досталась почти что даром, вот я и с тебя ничего не возьму. Доволен, а? Лук, он полезный.
Билби кротко поедал суп и хлеб, одним глазом искоса поглядывая на своего благодетеля. Он решил, что съест все до конца, посидит немножко, а потом выспросит бродягу, как пройти... куда-нибудь, все равно куда. А бродяга очень старательно выскреб остатки супа из своей жестянки кусочками хлеба и задумчиво уставился на Билби.
- Ты бы лучше покуда составил мне компанию, приятель, - сказал он. Нынче тебе уж, во всяком случае, никуда идти нельзя.
- А может, я дойду до какого-нибудь города или еще до какого места?
- В лесу опасно.
- Как это опасно?
- Когда-нибудь слыхал про гориллу? Есть такая большая черная обезьяна.
- Слыхал, - пролепетал Билби.
- Так вот, одна такая бегает тут. Уже с неделю, а то и больше. Верно тебе говорю. И если какой-нибудь малец бродит тут в темноте, она, знаешь, может с ним поговорить по душам... Конечно, если горит костер или есть кто взрослый, она не тронет. Ну, а мальца, вроде тебя... Не хочется мне тебя отпускать, ей-богу, не хочется. Это штука опасная. Понятно, силком тебя держать я не стану. Вот такие дела. Иди, коли хочешь. А только лучше не надо. Верно тебе говорю.
- Откуда она взялась, эта горилла? - спросил Билби.
- Из зверинца, - ответил бродяга. - Тут один парень хотел ее изловить, так она ему руку чуть не насквозь прокусила.
Билби прикинул в уме, кто опаснее: горилла или бродяга, - выбрал меньшее из двух зол и придвинулся ближе к огню, - впрочем, не слишком близко. Разговор продолжался.
Это был длинный и бессвязный разговор, и бродяга временами казался вполне добродушным человеком. Обмен мнениями иногда прерывался расспросами; речь шла об отъезде и возвращении, о бродячей жизни и о жизни вообще и о таких понятиях, как "нужно" и "можно".
Иногда, особенно сначала, Билби казалось, что где-то в бродяге прячется лютый зверь, - порой он выглядывает из-за свисающей пряди волос и вот-вот кинется на него. А иногда ему казалось, что бродяга - славный, добрый, веселый и забавный дядя, особенно когда он говорил что-нибудь погромче и задирал голову, выставляя заросший щетиной подбородок. А потом добродушный говорун снова превращался в мерзкого, противного бродягу, и лицо его в красных отсветах костра становилось таким хитрым и безобразным, что у Билби начинали бегать по спине мурашки и он отодвигался подальше. А потом этот взрослый человек опять казался ему сильным и мудрым. Вот как неустойчива стрелка компаса мальчишеских ощущений.
Разговаривал бродяга как-то странно, слова были непривычные: "ночлежка", "кутузка", "цыганить", "фараоны", "лягавые", "работный дом" и тому подобное. Все эти слова Билби пытался подогнать под свои привычные понятия и потому никак не мог взять в толк, о чем тот говорит: только ему покажется, что понял, как вдруг выясняется нет, это совсем не то - и надо опять изо всех сил соображать, о чем же это он говорит. И сквозь весь этот туман и путаницу перед ним замаячила какая-то доселе неизвестная жизнь жизнь странная и беззаконная, грязная, во всех отношениях грязная и страшная - и однако заманчивая. Да, вот что было самое странное и удивительное - она влекла и манила. В ней было что-то забавное. Мерзкую и отталкивающую эту жизнь наперекор всему освещали дерзость и смех, пусть горький, но все же смех. В ней таилось веселье, которого лишен был, например, мистер Мергелсон, была острота, точно у лука или какой-нибудь кислоты... И от этого воспоминание о мистере Дарлинге становилось серым и пресным.
Бродяга с самого начала решил, что Билби натворил что-то и потому удрал, но какая-то непонятная деликатность мешала ему напрямик спросить, в чем провинился мальчишка. Впрочем, он уже много раз осторожно заговаривал на эту тему. И еще он считал, что парнишке полюбилась бродячая жизнь и что, если не произойдет чего-нибудь непредвиденного, они с Билби теперь не расстанутся.
- Это нелегкая жизнь, - наставлял его бродяга, - но на свой лад она хороша, а ты парень вроде крепкий, выдержишь.
Он рассказывал о дорогах, о том, что и дороги и местности бывают разные. Эта местность, к примеру, хорошая: не все кругом возделано, и потому здесь к путникам, которые ночуют под открытым небом, относятся не так уж плохо. А взять другие дороги (вот как из Лондона на Брайтон), только зажги спичку, - и к тебе сразу кто-то бежит. А здесь люди тебя не тронут, надо только поаккуратнее обращаться со стогами сена, где ночуешь. И не так уж они злятся, если застукают тебя, когда подстрелишь фазана. Да и пустой хлев для ночевки здесь найдешь скорее, чем где-нибудь еще.
- Вообще-то я, как завижу где сарай или другое какое крытое помещение, тут же ухожу прочь, пусть хоть бы и дождь как из ведра. Можно, конечно, еще и в ночлежку или в работный дом. Хуже всего дождь: промокаешь до нитки. Ты-то еще этого не пробовал, раз ты в пути только с понедельника... А когда промокнешь, да тебя еще прохватит холодным ветром... Бр-р! Один раз меня даже заросли густого падуба не спасли, а уж, кажется, в такой-то чащобе можно укрыться от ветра и дождя...
- Работные дома - это последнее дело. Лучше уж я на голодное брюхо переночую в ночлежке, чем пойду в работный дом. Да, ведь ты еще не испробовал работного дома.
- Да и ночлежки - тоже не рай земной.
О некоторых содержательницах ночлежек бродяга отозвался в незнакомых Билби, но, похоже, весьма нелестных выражениях.
- И вечно в ночлежках почему-то все стирка, когда ни приди - все стирают. Кто носки, кто рубашку. А начнут сушить - кругом один пар. Ф-фу! Не понимаю, зачем это нужно - стирать. Все равно опять вымажется.
Он разглагольствовал о работных домах, о тамошних надзирателях.
- Там заставляют мыться в бане, - с отвращением добавил он, сопровождая эти слова мерзкими, но по-своему притягательными эпитетами. - Мытье - вот что хуже всего. Даже когда ты все время под открытым небом, дождь ведь не все время льет. А уж когда дождя нет, какой дурак полезет в воду?
Он вернулся к более приятным сторонам кочевой жизни. Уж кто-кто, а он ярый сторонник жизни на свежем воздухе.
- Ну разве плохо мы тут устроились? - говорил он и яркими красками обрисовал невинные кражи, пополнившие меню их ужина и придавшие ему известную пикантность. Но из его слов можно было понять, что и ночлежки тоже имеют свои преимущества.
- Как же это ты ни разу не побывал в ночлежке? - удивлялся бродяга. - А где ж ты спал с самого понедельника?
Билби рассказал про фургон, и слова его вдруг показались ему слишком бледными и убогими.
- Тебе повезло, - ухмыльнулся бродяга. - Вообще малолетним всегда везет в таких делах. А вот попался бы я трем таким путешественницам, думаешь, меня бы позвали в фургон? Черта с два.
И он с явной завистью порассуждал о подобных случаях и о том, как здорово можно ими воспользоваться.
- Тебя никто не боится, вот тебя всюду и пускают, - с завистью заключил он.
И, чтобы утешить себя, начал рассказывать всякие небылицы о своих собственных удачах. Оказалось, что когда-то он путешествовал в обществе дамы по имени Иззи Бернерс - "шикарная была красотка-циркачка, любимица публики". И еще он вспоминал славную подружку Сьюзен. Билби было трудновато уловить смысл этих воспоминаний, потому что бродяга говорил отрывисто, перескакивая с одного на другое и перемежая свою речь коротким многозначительным смешком.
Постепенно у Билби создалось представление о ночлежном доме как об огромном многолюдном месте, где посередине пылает огонь в очаге и все что-то стряпают, ругаются и спорят и куда вдруг "ввалились мы с Иззи".
Костер догорал, лесная тьма, казалось, подползала все ближе. Длинные лучи лунного света пробивались сквозь кроны деревьев и как бы упорно показывали на какие-то невидимые предметы; от лунного света то там, то тут возникали серые пятна, они были похожи на лица и словно следили за Билби. По приказу бродяги он сделал вылазку и набрал веток, так что костер снова разгорелся, а темнота и мысли о возможной встрече с гориллой отступили на несколько ярдов; и бродяга похвалил его, сказав, что костер "первый сорт". Он уже соорудил ложе из листьев и теперь предложил Билби расширить его и устраиваться на ночлег, а сам, лежа ногами к костру, продолжал разглагольствовать.
О краже и мошенничестве он говорил просто с нежностью, эти занятия у него выглядели, как увлекательные шутки и приключения. По его словам, когда посчастливится напасть на простачка, то одурачить такого не просто забава, но первейший долг. Он не жалел красок, и подчас мошенники получались у него такими смышлеными и находчивыми, что Билби начинал восхищаться ими, порою совершенно забывая, что они все же мошенники.
Билби лежал на куче листьев рядом с растянувшимся во всю длину бродягой и чувствовал, что мысли и представления о том, что хорошо и что плохо, начинают у него как-то путаться. Тело бродяги заслоняло его сбоку, точно темный, но надежный вал; огромные ступни загораживали костер, но отблески огня прыгали по стволам деревьев вокруг них, и порой эти блики метались так резко и неожиданно, что Билби настораживался и, вскинув голову, следил за ними. Среди ужасов и опасностей, таящихся в ночи, бродяга превращался для него в целый мир, в весь род человеческий, в нравственную опору. Голос его нес утешение, его речи позволяли забыть об окружающей зловещей тишине. Первоначальное недоверие к нему постепенно исчезло. Билби стал думать о нем, как о славном, щедром и заботливом друге. Он также начал привыкать к чему-то еле уловимому - назову это условно "барьером обоняния", - что разделяло их до сих пор. Своими речами бродяга уже не стремился "просвещать" Билби. Лежа на спине и заложив руки за голову, он обращался не столько к своему собеседнику, сколько к звездам и ко всей вселенной. И прославлял он уже не бродячую жизнь вообще, а ту бродячую жизнь, которую вел он сам, и собственную храбрость, и прочие свои достойные всяческого восхищения качества. Словом, этим монологом бродяга как бы сам себя утешал - способ не новый, тайная опора многих и многих душ.
Он хотел, чтобы Билби хорошенько уразумел одно: он стал бродягой умышленно, по собственной доброй воле. И если из него не получилось ничего путного, то виной тому только глупость и коварство тех, кому он доверял, и происки его врагов. В том самом мире, где обитали такие светлые личности, как Изабел Бернерс и Сьюзен, жила также и другая личность, злая и глупая, - жена бродяги, которая, быть может, именно по глупости причинила ему много вреда. Она явно не оценила сокровище, доставшееся ей в лице бродяги. Во многом была виновата именно она и никто другой.
- Она всех и каждого слушает, кроме собственного мужа, - жаловался бродяга. - И так всегда.
Билби вдруг вспомнил, что мистер Дарлинг сказал в точности то же самое и о его матери.
- Она из таких, - продолжал бродяга, - которые лучше пойдут в церковь, чем в мюзик-холл. Лучше выбросит шиллинг, чем потратит его на что-нибудь стоящее. Если можно наняться в несколько разных мест на выбор, она спросит, где меньше всего платят и где больше всего работы, и это самое место и выберет. Ей так будет спокойнее. Она весь свой век всего боится. А когда ей больше нечего делать, она начинает мыть в доме полы. Господи! Просто руки чесались вылить это проклятое помойное ведро ей на голову, чтоб захлебнулась.
- Я вовсе не намерен всем кланяться и унижаться, - разглагольствовал бродяга. - Я имею такое же право на жизнь, как и все вы. Конечно, у вас есть свои лошади, экипажи, и собственные дома, и земли, и поместья, и все такое прочее, вы и воображаете, что я стану перед вами пресмыкаться и гнуть на вас спину. А я вот не стану. Понятно?
Билби было понятно.
- У вас свои радости жизни, а у меня свои, и не заставите вы меня на вас работать. Не желаю я работать. Я хочу жить так, как живу, вольной птицей, и хочу брать от жизни все, что подвернется под руку. В этом мире надо рисковать. Бывает, что повезет, а бывает, что и нет. А иной раз и не разберешь, как оно получилось - хорошо или плохо.
И он снова начал расспрашивать Билби, а потом заговорил о своих планах на ближайшее будущее. Он решил податься к морю.
- Там уж непременно что-нибудь да попадется, - мечтал он. - Только надо остерегаться фараонов. Судьи в курортных городках пуще всего свирепствуют с нашим братом, бродягой; им только попадись, - живо засадят на месяц в каталажку за попрошайничество. Но зато там полным-полно простофиль - так и сорят деньгами, только успевай подбирать. Понятно, вдвоем их легче облапошить. И вот тут-то ты и сгодишься, парень. Я сразу это смекнул, как тебя увидел. Да и позабавиться можно будет...
Он строил самые заманчивые планы...
Чем дальше, тем голос его становился ласковее. Он даже прибегнул к лести.
- Взять вот хоть нас с тобой, - сказал он, вдруг придвинувшись поближе к Билби. - Я уж вижу, мы с тобой век будем друзьями, водой не разольешь. Ты мне пришелся по душе. Куда ты, туда и я, так вместе и будем жить. Понятно?
Бродяга дышал ему прямо в лицо, потом даже ласково сжал ему коленку, и, в общем, Билби был польщен тем, что у него есть такой друг и защитник.
В безжалостно ярком свете кипучего утра бродяга, правда, почти лишился того ореола, который окружал его накануне вечером. Тут уж невозможно было не видеть, что он не только возмутительно небрит, но и безмерно грязен. Нет, то была не обычная дорожная пыль. Последние несколько дней он, должно быть, весьма тесно соприкасался с углем. Все утро он был молчалив и раздражителен и наконец объявил, что ночевки под открытым небом когда-нибудь сведут его в могилу и что завтракать тоже нужно не на улице, а в уютной домашней обстановке. Правда, после завтрака он немного подобрел, к нему даже вернулась доля веселого благодушия, но все же он оставался довольно несносным. У Билби зародилась к нему неприязнь, и, шагая за своим новоявленным наставником и приятелем, он всю дорогу обдумывал, как бы незаметно от него улизнуть.
Я вовсе не хочу обвинять Билби в неблагодарности, но все же справедливость требует отметить, что та же неприязнь, из-за которой он так небрежно относился к своим обязанностям под началом у мистера Мергелсона, теперь пагубно действовала и на его дружеские отношения с бродягой. Притом он был обманщиком. Бродяга строил планы, нимало не сомневаясь, что они с Билби и дальше будут неразлучны, а Билби и не подумал предупредить его, что только и ждет удобного случая удрать. Но, с другой стороны, Билби унаследовал от матери глубочайшее отвращение к воровству. А ведь нельзя отрицать, что бродяга был вор, он и сам в этом признавался.
И еще одна мелочь одновременно и отдаляла Билби от бродяги и привязывала к нему. Внимательный читатель помнит, что, когда Билби вышел из леса к костру бродяги, у него было ровно два шиллинга и два с половиной пенса. У него оставались те полкроны, что дала ему миссис Баулс, и сдача с шиллинга, что подарила ему на театр Мадлен Филипс, за вычетом шести с половиной пенсов, отданных за воротничок, и шести пенсов - бродяге за суп накануне. Но весь этот остаток лежал теперь в кармане у бродяги. Деньги вообще трудно утаить, а у бродяги был на них особый нюх. Впрочем, он и не думал отнимать их у Билби; он очень легко получил их следующим образом:
- Мы друзья и товарищи, так? Значит, пускай лучше деньги хранятся у кого-нибудь одного. Лучше у меня - я постарше и неопытнее. Так что, парень, давай-ка сюда все, что у тебя там есть.
А потом он намекнул, что, если Билби не отдаст деньги по-хорошему, он их все равно отберет силой, и передача состоялась. Бродяга еще и обыскал Билби, деликатно, но тщательно...
Самому бродяге казалось, что инцидент исчерпан и забыт.
Он вовсе не подозревал, что в голове у его спутника зреют планы мятежа и измены. Он никак не предполагал, что его облик и повадки, некий исходивший от него нравственный, да и физический душок вызывали в Билби далеко не восторженные чувства. Ему казалось, что он приобрел молодого и послушного спутника, который будет ему и полезен и приятен; он рассчитывал дружеским обращением прочно привязать к себе мальчика и никак не ждал неблагодарности.
- Если тебя спросят, кто я тебе, скажи: дядя, - наставлял бродяга.
Он шагал немного впереди широкой размашистой походкой, разворачивая ступни влево и вправо, и строил радужные планы на весь наступающий день. Для начала - пиво, побольше пива. Потом табак. А там можно купить хлеба и сыра для Билби.
- Тебе сюда нельзя, - сказал он, остановившись у первой же пивной. - Ты еще мал, сынок. Это не я придумал, это придумал Герберт Сэмюэл. С него и спрашивай. Работать на какого-нибудь такого же мистера, гнуть спину - это он разрешает, и это тебе не вредно, а вот чтобы такие, как ты, ходили в пивную, - этого он не допустит. Так что подожди на улице. Но имей в виду, я с тебя глаз не спущу.
- Вы истратите мои деньги? - насторожился Билби.
- Я куплю еды на обоих.
- Вы... вы не смеете тратить мои деньги! - сказал Билби.
- Я... ч-черт... я принесу тебе леденцов, - начал уговаривать его бродяга. - Говорю тебе, это Герберт Сэмюэл виноват. Я здесь ни при чем. Не могу же я идти против порядка.
- Вы не имеете права тратить мои деньги, - настаивал Билби.
- Хватит скулить. Что я могу поделать?
- Я позову полицейского. Отдайте мои деньги и отпустите меня.
Бродяга взвесил все "за" и "против". Полицейского нигде не было видно. Кругом не было никого, пивная на углу выглядела мирно и добродушно, неподалеку спала собака, да спиной к ним копал землю какой-то старик. Бродяга вкрадчиво спросил:
- А кто тебе поверит? И, кстати, откуда у тебя эти деньги? - Потом продолжал: - Я вовсе не собираюсь тратить твои деньги. У меня есть свои. Вот они. Понятно?
И перед глазами Билби на миг блеснули три шиллинга и два медяка, которые показались ему знакомыми. Значит, у бродяги был и свой шиллинг...
Билби остался ждать на улице...
Бродяга вышел развеселый, с леденцами и дымящейся глиняной трубкой в зубах.
- На, вот. - И жестом, не лишенным величия, он протянул Билби не только леденцы, но и новую коротенькую глиняную трубку. - Набивай, - великодушно предложил он, протягивая ему табак. - Это нам на двоих. Но, смотри, не показывайся на глаза Герберту Сэмюэлу. У него и такой закон есть, чтоб ребятам не курить.
Билби зажал трубку в руке. Он уже как-то раз пробовал курить. Он хорошо запомнил тот случай, хоть и было это полгода тому назад. И все же ему хотелось самому выкурить этот табак: уж очень обидно будет, если бродяга один все выкурит, деньги-то его, Билби.
- Нет, сейчас не буду, - сказал Билби. - Попозже.
С видом человека, совершившего благородный поступок, бродяга сунул пачку виргинского обратно в карман.
И они пошли дальше, такие разные...
Весь день Билби кипел от ярости, видя, что деньги его тают в руках бродяги, а вызволить их и удрать нет никакой возможности. Они пообедали хлебом и сыром, затем бродяга еще подкрепился, выпив пива за двоих, потом они пришли на лужайку, где вполне можно было отдохнуть. А после заслуженного отдыха в уединенной ложбинке среди зарослей дрока бродяга вытащил колоду невероятно засаленных карт и принялся учить Билби играть. По-видимому, в его сюртуке не было отдельных карманов, вся подкладка служила ему одним большим карманом. То тут, то там "карман" вздувался, и можно было разобрать, где хранится котелок для стряпни, где - жестянка, из которой он ел, а где репа и еще какие-то пожитки. Сперва они играли просто так, а потом стали играть на остаток денег в кармане у бродяги, и к тому времени, когда Билби усвоил премудрости этой игры, бродяга уже выиграл все деньги. Но он был настроен весьма великодушно и заявил, что они все равно будут тратить их вместе.
А потом он вдруг пустился в откровенность. Он пошарил в своем необъятном кармане и выудил что-то маленькое, темное и плоское, похожее на орудие каменного века, минуту-другую сосредоточенно разглядывал этот непонятный предмет, потом протянул его Билби.
- Угадай, что это.
Билби не мог угадать.
- Понюхай.
Запах был очень противный. Он отдавал чем-то знакомым и словно бы имел какое-то отношение к санитарии и гигиене, но какое - Билби так и не определил. Впрочем, этот запах был едва уловим среди множества других, не менее мерзких запахов, исходивших от бродяги.
- Что это? - спросил наконец Билби.
- Мыло.
- А для чего?
- Я так и думал, что ты спросишь. Для чего бывает мыло?
- Для стирки, - наугад выпалил Билби.
Бродяга отрицательно покачал головой.
- Для пены, - поучительно объяснил он. - Оно мне нужно для припадков, понятно? Я запихиваю кусочек в рот, а потом падаю и начинаю кататься по земле и еще стонать. Случалось, меня даже отпаивали коньяком, чистым коньяком! Но и это тоже не всегда проходит... Нет ничего на свете, что ни разу бы не сорвалось. Бывает, и сядешь в лужу... Однажды меня вовремя такого "припадка" укусила мерзкая собачонка, так что я мигом "очнулся"... А в другой раз один пожилой джентльмен начал шарить у меня по карманам. Шарит да еще и приговаривает: "Бедняга, он, наверное, нищий, посмотрим, есть ли у него что-нибудь в карманах". А у меня, как на грех, было в ту пору много всякой всячины, и мне вовсе ни к чему было, чтобы он все это углядел. Да только я так и не успел "очнуться" и помешать ему. Понятно, у меня в тот раз была уйма неприятностей.
- Это прием старый, - продолжал бродяга, - но на редкость здорово действует в таких вот тихих деревушках. Это для здешних жителей вроде развлечения. Или, например, можно упасть прямо перед носом у целой оравы велосипедистов... Да мало ли верных, испытанных способов! А уж Билли Бриджит все их знает назубок. Видишь, тебе просто повезло, что ты меня встретил, парень. С Билли Бриджитом с голоду не помрешь. И потом, у меня есть нюх, я знаю, что можно и чего нельзя. А полицейского я чую на расстоянии, вроде как другие чуют кошек. Я уж сразу угадаю, если в доме спрятан полицейский...
Он стал рассказывать про всякие случаи из своей жизни, про различные встречи и стычки, где он всегда с блеском побеждал и одурачивал своих врагов. Это было забавно, и перед этим Билби не мог устоять. Он ведь он сам в школе прославился хитростью и увертливостью.
Разговор понемногу завял.
- Ну, - сказал бродяга, - пора приниматься за дело.
Они пошли по тенистым тропинкам среди кустов, через неогороженный парк, потом по краю луга, где вольно гулял ветер, и, наконец, увидели море. И среди многого другого бродяга сказал:
- Пора нам раздобыть что-нибудь поесть.
При этом он повел по сторонам своим большим любопытным носом.
Всю вторую половину дня бродяга рассуждал о праве собственности, о том, что в нем хорошо и что плохо, и эти рассуждения изумляли Билби и сбивали с толку. Оказалось, понятия о собственности и воровстве у них с бродягой совсем разные. Никогда до сих пор Билби не думал, что можно понимать все это иначе, чем привык понимать он. Но бродяга ухитрился изобразить дело так, словно почти все, у кого есть собственность, владеют ею незаконно, а честность - это правила, сочиненные имущими для защиты от неимущих.
- Они заграбастали свое имущество и теперь хотят одни пользоваться им, - говорил бродяга. - Что, похоже разве, что я много накрал чужого? Ведь не я захватил эту землю и понатыкал всюду объявлений, что, дескать, никому больше ходить по ней нельзя. И не я день и ночь прикидываю да рассчитываю, как бы мне раздобыть себе еще земли.
- Да только я им не завидую, - продолжал он. - Одним нравится одно, другим - другое. А вот коли кто другой, не из ихней братии, с голодухи перехватит у них для себя самую малость, а они поднимают вой - так это уж свинство. Ведь правила игры сочиняют они, а хочешь ты играть в нее или нет - тебя не спрашивают. Учти, я их нисколько не виню, может, мы с тобой на их месте поступали бы не лучше. Но мне-то за каким чертом соблюдать их правила? Господь бог создал этот мир для всех, и каждый должен иметь свою долю. А где твоя и моя доля? У нас ее отняли. Поэтому нам все позволено.
- Воровать нехорошо, - сказал Билби.
- Конечно, воровать нехорошо. Нехорошо, а вот все воруют. Вон там стоит парень у забора. Спроси его, откуда у него земля. Украл! По-твоему, я ворую, а я называю это возмещением. Ты, наверно, и не слыхивал про социализм?
- Слыхал я про социалистов. В бога не веруют, и совести у них нет.
- Не верь, чепуха это! Ведь половина социалистов - священники. То, что я тебе говорю, по сути, и есть социализм. Я и сам социалист. Я про социализм все насквозь знаю. Как же! Целых три недели я сам служил таким говоруном, которые против социалистов. Мне за это деньги платили. И уж я тебе верно говорю: нет на свете никакой собственности, все только воруют друг у дружки. Лорды, простой народ, судьи - все только и делают, что тащут друг у друга, да и стряпчие тоже не зевают. А ты мне будешь говорить, что воровать нехорошо. Выдумают тоже!