Уэлш Ирвин. Trainspotting

   Они вышли из бара и разбрелись в разные стороны. Стиви, со спортивной сумкой через плечо, направился к метро, чтобы добраться до Кингс-Кросс. Он остановился, обернулся и посмотрел, как она переходит мост.
   Её длинные каштановые локоны развевались на ветру, и она уходила прочь, одетая в рабочую куртку, миниюбку, плотные чёрные шерстяные колготки и семимильные "доктор-мартенсы". Он ждал, что она оглянется. Но она так и не обернулась. Стиви купил на вокзале пузырь виски "Беллс" и к тому времени, как поезд прибыл в Уэйверли, выжрал большую его часть.
   С тех пор его настроение не улучшилось. Он сидел на пластмассовом табурете и рассматривал кафельную плитку. Вошла Джун, подружка Франко, и улыбнулась ему, лихорадочно схватив несколько бутылок. Джун никогда не разговаривала и в таких ситуациях казалась какой-то отъехавшей. Франко же разговаривал за двоих.
   Как только Джун ушла, появилась Никола, преследуемая Картошкой, который выслеживал её, как верный, обливающийся слюной пёс.
   - А... Стиви... С Новым годом, брат, э, это самое... - сказал Картошка, растягивая слова.
   - Мы уже виделись, Картоха. Вчера вечером, в Троне. Помнишь?
   - Ага... точно. Ничейный пузырь, - Картошка прицелился и заграбастал полную бутылку сидра.
   - Как дела, Стиви? Как Лондон? - Спросила Никола.
   "О господи, нет, - подумал Стиви. - Никола такая общительная. Я изолью ей душу... Нет... Да!"
   Стиви приступил. Никола внимательно слушала. Картошка сочувственно кивал, то и дело повторяя: "Тяжко, бля..."
   Он чувствовал, что выставляет себя полным идиотом, но остановиться уже не мог. Каким же занудой он предстал перед Николой, даже перед Картошкой! Он говорил без умолку. Картошка, в конце концов, ушёл, его сменила Келли. К ним присоединилась Линда. Из прихожей послышались футбольные песни.
   Никола дала практический совет:
   - Позвони ей, подожди, пока она сама позвонит, или съезди к ней.
   - СТИВИ! КУДА ТЫ ЗАПРОПАСТИЛСЯ, СУКИН ТЫ СЫН? - Заревел Бегби. Стиви буквально выволокли в гостиную. - Замолаживаешь на кухне прынцесс, ёб твою мать? Так ты ещё хуже, блядь, чем вон тот потаскун, этот ёбаный джазовый пурист. - Он показал на Дохлого, сосавшегося с тёлкой, которую он до этого клеил. Кто-то подслушал, как он назвал себя перед ней "джазовым пуристом".
   Мы уедем в Дублин - королеву на хуй!
   Где блестят на солнце шлемы - фрицев на хуй!
   Где звенят штыки, где палят стрелки
   И строчат очередями пулемёты.
   Стиви впал в уныние. При таком шуме ни за что не услышишь звонка.
   - Заткнитесь сейчас же! - закричал Томми. - Это моя любимая песня. "Вулфстонс" пели "Баннский берег". Томми и ещё несколько человек подпевали.
   ...на уны-ы-ылом ба-аннском берегу...
   Когда "Тонсы" запели "Джеймса Конолли", некоторые даже прослезились.
   - Великий бунтарь, бля, великий, бля, социалист и великий Ирландец. Джеймс Конолли, ёбать его мать, - сказал Гев Рентону, и тот угрюмо кивнул.
   Одни продолжали петь, другие пытались поддержать разговор о музыке. Но когда заиграли "Парни из Старой Бригады", то подхватили все. Даже Дохлый перестал на время лизаться.
   Мой оте-ец, почему-у ты грусти-ишь
   В этот я-асный пасха-альный де-ень?
   - Пой, сука! - сказал Томми, ткнув Стиви локтем под рёбра. Бегби сунул ему в руку ещё одну банку пива и обнял за шею.
   Когда-а ирла-андцы бу-удут жи-ить
   на зе-емлях свои-их отцо-ов
   Это пение будоражило Стиви. В нём сквозило какое-то отчаяние. Казалось, будто громкое пение сплачивает их в одно могучее братство. Эта песня призывала "взяться за оружие" и не имела никакого отношения к Шотландии и Новому году. Это была боевая музыка. Стиви не хотел ни с кем воевать. Но эта музыка была прекрасна.
   Обильные возлияния не только заглушали, но и одновременно обостряли похмелье. Оно грозило стать таким огромным, что вызывало неподдельный ужас. Они не перестанут пить до тех пор, пока не прочувствуют эту музыку всем своим нутром, пока не выжгут дотла весь адреналин.
   Когда-а я бы-ыл таки-им, как ты-ы,
   Я-а вступи-ил в ИРА-А-А - интендантом!
   В коридоре зазвонил телефон. Джун подошла к аппарату. Бегби вырвал трубку у неё из рук и прогнал её. Она заплыла обратно в гостиную, как привидение.
   - Кто? КТО-КТО? КОГО? СТИВИ? ХОРОШО, ОДНУ МИНУТУ. КСТАТИ, С НОВЫМ ГОДОМ, ЦЫПКА... - Франко положил трубку. - ...кто б это мог быть?.. - Он зашёл в гостиную. - Стиви. Тебя там какая-то краля спрашивает. Полный рот шаров, бля. Короче, из Лондона.
   - Ах ты ж засранец! - засмеялся Томми, когда Стиви вскочил с дивана. Ему уже полчаса хотелось в туалет, но он боялся, что не дойдёт, потому что нетвёрдо держался на ногах. На сей раз ноги его не подвели.
   - Стив? - Она всегда называла его "Стивом", а не "Стиви". Все притихли. - Где ты был?
   - Стелла... где я был?.. Я звонил тебе вчера. Где ты сейчас? Чем ты занимаешься? - Он чуть было не спросил, с кем она, но вовремя спохватился.
   - Я была у Линны, - сказала она. Ну конечно. У сестры. В Чингфорде или в каком-нибудь другом, таком же скучном и отвратном местечке. Стиви почувствовал прилив радости.
   - С Новым годом! - сказал он с облегчением, переполняемый счастьем.
   Раздался "бип", и ещё одна монетка опустилась в автомат. Стелла звонила не из дома. Где она? В баре с Миллардом?
   - С Новым годом, Стив. Я на Кингс-Кросс. Через десять минут сажусь на эдинбургский поезд. Сможешь встретить меня на вокзале в десять сорок пять?
   - Чёрт возьми! Ты шутишь?.. Бляхомуха! Я буду там ровно в десять сорок пять. Как штык. Вот это Новый год. Стелла... то, что я говорил тебе вчера вечером... знаешь, всё это очень серьёзно...
   - Это хорошо, потому что мне кажется, что я тебя люблю... я всё время думала о тебе...
   Стиви чуть не захлебнулся. На глаза навернулись слёзы. Одна из них сорвалась и покатилась по щеке.
   - Стив... ты в порядке? - спросила она.
   - Как никогда, Стелла. Я люблю тебя. Я не вру, без балды.
   - Чёрт... деньги кончаются. Не мучай меня, Стив, мне не до шуток, чёрт возьми... Увидимся без четверти одиннадцать... Я люблю тебя...
   - Я люблю тебя! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! - Ещё один "бип", и линия разъединилась.
   Стиви держал трубку с такой нежностью, будто она была частью её самой. Потом повесил её и сходил в туалет. Он ещё никогда не был так счастлив. Зловонная моча плескалась на дне унитаза, а Стиви переполняли сладкие мысли. Им овладела жгучая любовь ко всему миру. Наступил Новый год. Как в старые добрые времена. Он любил всех, а особенно Стеллу и своих друзей на вечеринке. Своих товарищей. Простодушных бунтарей: соль земли. Несмотря ни на что, он любил даже джамбо. Они тоже были хорошими людьми и просто болели за свою команду. В этом году он пригласит многих из них к себе в гости, независимо от исхода игры. Стиви будет водить Стеллу на вечерины по всему городу. Это будет великолепно. Футбольные разногласия - глупость, несусветная чушь; они мешают объединению рабочего класса и обеспечивают безраздельную гегемонию буржуазии. Стиви всё это хорошо для себя уяснил.
   Он вернулся в комнату и поставил песню "Проклеймерсов" "Солнце над Лейтом". Ему хотелось отметить тот факт, что, куда бы он ни уезжал, этот город навсегда останется его родиной, а эти люди - его друзьями. Кое-кто начал было возмущаться. Но свистки, раздавшиеся после того, как Стиви снял предыдущую пластинку, сразу же утихли, когда все увидели, что он сияет от счастья. Он изо всей силы хлопал по спине Томми, Рентса и Попрошайку, громко пел и танцевал с Келли, не заморачиваясь по поводу того, как окружающие восприняли его внезапное преображение.
   - Молодец, что вернулся к нам, - сказал ему Гев.
   В течение всего матча он был в приподнятом настроении, тогда как остальные заметно приуныли. Он снова отдалился от своих друзей. Вначале он не мог разделить их счастья, а теперь не мог понять их отчаяния. "Хибсы" проигрывали "Сердцам". Обе команды создали ничтожное количество голевых ситуаций. Это был какой-то детский сад, но "Сердца", по крайней мере, провели несколько успешных атак. Дохлый схватился за голову. Франко злобно поглядывал на болельщиков "Сердец", плясавших на другом конце поля. Рентс кричал: "Тренера на мыло!" Томми и Шон спорили об оборонительных просчётах, пытаясь найти виноватого в том, что забили гол. Гев обвинял судью в масонских симпатиях, а Доузи оплакивал прошлые неудачи "Хибсов". Картошка (торчок) удолбался, а Второй Призёр ("синяк") ужрался до потери пульса. Они остались на флэту, их билеты годились разве что на корм тараканам. Но для Стиви всё это не имело сейчас никакого значения. Он был влюблён.
   После матча он попрощался со всеми и отправился на вокзал встречать Стеллу. Основная масса болельщиков "Сердец" двинулась в ту же сторону. Стиви успел забыть об этой тяжёлой энергетике. Один парень крикнул ему что-то в лицо. "Эти суки выиграли четыре-ноль, - подумал он. - Чего они, падлы, хотят? Крови?"
   По пути на вокзал он проглотил несколько плоских насмешек. "Могли б придумать чего-нибудь поумней, чем "ирландский ублюдок" или "конченый фений", - подумал он. Один "герой", подстрекаемый лающими друзьями, попытался поставить ему сзади подножку. Ему пришлось снять шарф. Какой дурак об этом узнает? Он теперь лондонский парень, и какое отношение имеет всё это дерьмо к его теперешней жизни? Ему даже не хотелось отвечать на собственный вопрос.
   В вестибюле вокзала к нему подошла группа парней.
   - Ирландский ублюдок! - крикнул один пацан.
   - Вы ошиблись, ребята. Я болею за "Боруссию-Мюнхенгладбах".
   Он почувствовал удар в челюсть и вкус крови на губах. Они пнули его пару раз ногами и пошли прочь.
   - С Новым годом, ребята! Любви и мира вам, братья джамбо! - посмеялся он над ними, закусив свою солёную разбитую губу.
   - Он ещё выёбывается, - сказал один из них. Стиви показалось, что они сейчас вернутся, но они переключились на какую-то азиатку с двумя маленькими детьми:
   - Ебучая пакистанская шлюха!
   - Вали на хуй в свою страну!
   Вскоре это стадо обезьян покинуло здание вокзала.
   - Какие обаятельные и чуткие молодые люди! - сказал Стиви женщине, которая смотрела на него, как кролик на ласку. Она видела перед собой ещё одного белого парня с плохой дикцией, кровоточащей губой и перегаром изо рта. И прежде всего, она видела ещё один футбольный шарф, наподобие тех, какие носили её обидчики. Разница в цвете не имела для неё значения, и она была права, осознал Стиви с беспощадной грустью. Вполне возможно, парни в зелёных шарфах тоже наезжали на неё. Говнюков хватает везде.
   Поезд опоздал всего лишь на двадцать минут, то есть, по меркам британской железной дороги, прибыл практически вовремя. Стиви гадал о том, приехала ли она. Его мучила паранойя. Страх накатывал волнами. Ставка была слишком высока. Высока, как никогда. Он не видел её, не мог даже мысленно представить её. И вдруг она появилась словно бы из ниоткуда, совсем не такая, как он думал, более реальная и даже ещё красивее. Они обменялись улыбками, взволнованными взглядами. Он пробежал разделявшее их короткое расстояние и обнял её. Они слились в долгом поцелуе. А когда разомкнули губы, то увидели, что перрон опустел, а поезд давным-давно уехал в Данди.
   Базара нет
   Из соседней комнаты донёсся леденящий душу вопль. Дохлый, развалившийся рядом со мной на подоконнике, навострил уши, как собака, услышавшая свист. Я вздрогнул. Этот крик пронимал меня насквозь.
   Лесли с криком вбежала в комнату. Это было ужасно. Я хотел, чтобы она замолчала. Нет. Я не мог с ней справиться. Никто не мог. Уже не мог. Больше всего на свете я хотел, чтобы она перестала вопить.
   - Девочка умерла... умерла... Доун...о господи... боже ж ты мой, всё, что я мог разобрать в этом бессвязном лепете. Она рухнула на потёртый диванчик. Мой взгляд приковало коричневое пятно на стене прямо над ней. Что это, блядь, такое? Откуда оно взялось?
   Дохлый вскочил на ноги. Глаза у него были выпучены, как у лягушки. Он всегда напоминал мне лягушку. Сидит-сидит, а потом - гоп, вскочил и попрыгал. Он посмотрел сначала на Лесли, а потом прошмыгнул в спальню. Метти с Картошкой озирались кругом, ни во что не врубаясь, но даже сквозь наркотический туман они понимали, что произошло что-то очень скверное. Я тоже понимал. Сука, я так и знал. Я сказал то, что говорю всегда, когда происходит что-то скверное.
   - Я щас сварю, - сказал я им. Метти впился в меня взглядом. Он кивнул мне. Картошка встал, залез на диван и сел в нескольких футах от Лесли. Она обхватила руками голову. Примерно минуту я ждал, что Картошка дотронется до неё. Я надеялся. Я хотел, чтобы он это сделал, но он только тупо смотрел на неё. Даже издали мне было видно, что он уставился на большую родинку у неё на шее.
   - Это я виновата... я во всём виновата, - причитала она, закрывая лицо руками.
   - Слышь, Лес... это самое, Марк ща сварит, слы... ты поняла, это самое... - сказал ей Картошка. Это были первые слова, которые я услышал от него за несколько дней. Наверняка, он что-то говорил всё это время. Должен был говорить, в натуре, блядь.
   Вернулся Дохлый. Весь напряжённый, особенно шея, как будто пытался сорваться с невидимого поводка. У него был гробовой голос. Как у сатаны в фильме "Изгоняющий дьявола". Мы все заткнулись.
   - Блядь... ёбаная жизнь! И чё теперь делать, а?
   Я никогда его таким не видел, а я знаю этого ублюдка почти всю свою жизнь:
   - Чё случилось, Сай? Что за хуйня, бля?
   Он подошёл ко мне. Мне показалось, он собирается меня отпиздить. Мы отличные кореша, но иногда тузим друг друга, по пьянке или со злости, если один задрачивает другого. Но это же несерьёзно, просто чтоб спустить пар. Между корешами это бывает. Но только не сейчас, когда у меня начинались ломки. Если бы этот мудак меня ударил, мои косточки рассыпались бы на миллионы мелких осколков. Он просто стоял надо мной. Спасибочки, бля. Ой спасибо, Дохлый Саймон!
   - Всё накрылось пиздой. Это полный пиздец! - завыл он громким, отчаянным голосом. Он похож был на раздавленную собаку, которая ждёт, чтобы кто-нибудь её пожалел.
   Метти и Картошка встали и побежали в спальню. Я, мимо Дохлого, за ними. Я почувствовал запах смерти в комнате ещё до того, как увидел ребёнка. Он лежал ничком в своей кроватке. Он, вернее, она была холодной и мёртвой, с синяками под глазами. Мне даже не нужно было её трогать. Она лежала, как выброшенная кукла на дне детского гардероба. Такая махонькая. Крохотная, бля. Малютка Доун. Какая жалость!
   - Малютка Доун... не могу поверить. Какой грех на душу... - сказал Метти, покачивая головой.
   - Ну и духан, бля... это самое, сука... - Картошка прижал подбородок к груди и медленно выдохнул.
   Метти всё так же качал головой. Он готов был взорваться:
   - Всё, я сваливаю отсюда на хуй. Я не знаю, что делать, бля.
   - Ёбаный в рот, Метти! Ни один поц отсюда не уйдёт! - заорал Дохлый.
   - Спокуха, чувак, спокуха, - сказал Картошка, но его голос был очень неспокойным.
   - У нас тут заныкана гера. Эту улицу уже несколько недель пасут суки-легавые. Мы щас на ёбаных кумарах, и у всех нас скоро начнутся ебучие ломки. Полицейские ублюдки на каждом хуевом углу, - сказал Дохлый, стараясь держать себя в руках. Мысли о столкновении с полицией всегда помогают сосредоточиться. В вопросе о наркотиках мы классические либералы и горячо выступаем против вмешательства государства в любой форме.
   - Угу... а может, всё-тки лучше свалить на хуй? Мы тут всё приберём и съебёмся, а Лесли вызовет скорую или полицию. Лично я согласен с Метти.
   - Слышьте... может, надо остаться с Лес, это самое. Мы же типа друзья, и всё такое. А? - отважился спросить Картошка. Такая солидарность в нынешних обстоятельствах была чем-то из разряда фантастики. Метти снова покачал головой. Он недавно отмотал шесть месяцев в Сафтоне. Если его опять заметут, то навесят охуенный срок. Тут же везде рыщут мусора. По крайней мере, такое ощущение. Лично на меня картина, нарисованная Дохлым, произвела большее впечатление, чем предложение Картошки держаться вместе. Только пусть не вздумают спускать всю дрянь в унитаз. Лучше пускай меня посадят.
   - Я так понимаю, - сказал Метти, - это Леслин бэбик, правильно? Если б она за ним лучше смотрела, он бы, может, и не умер. Ну а мы тут при чём?
   Дохлый задышал часто и глубоко.
   - Мне неприятно об этом говорить, но Метти прав, - сказал я. Мне становилось всё хуже. Я просто хотел поскорее вмазаться и съебаться.
   Дохлый отмалчивался. Это было странно. Обычно этот сукин сын рявкал на всех и каждого, не обращая внимания, слушают его или нет.
   Картошка сказал:
   - Это самое, мы типа не можем бросить Лес на произвол судьбы. Это будет типа как нехорошо. Врубаетесь?
   Я посмотрел на Дохлого и спросил:
   - От кого у неё бэбик?
   Дохлый ничего не ответил.
   - От Джимми Макгилвэри, - сказал Метти.
   - Хуя лысого! - Дохлый недоверчиво ухмыльнулся.
   - Не разыгрывай из себя ёбаного мистера Невинность, - Метти повернулся ко мне.
   - Че-го? Пошёл ты на хуй! Чё ты гонишь? - ответил я, совершенно охуев от такого наезда.
   - Ведь ты там был, Рентс. На вечерине у Боба Салливэна, - сказал он.
   - Да ты чё, чувак, у меня с Лесли ничё не было. - Я говорил правду, но тут же понял, что дал маху. В некоторых компаниях люди верят не тому, что ты им говоришь, а как раз противоположному; особенно это касается секса.
   - А как вы оказались наутро в одной постели?
   - Я был уторчанный, чуваки. В полном отрубе. Меня и домкратом не поднять было. Я даже не помню, когда последний раз тутурился. - Мои объяснения их убедили. Они знали, что я уже давно и очень плотно торчу и что значит трахаться в таком состоянии.
   - Это... кто-то мне говорил, что это был... этот... Сикер... предположил Картошка.
   - Какой там Сикер, - Дохлый отрицательно покачал головой. Он положил руку на холодную щёку мёртвого ребёнка. Его глаза наполнились слезами. Я сам чуть было не расплакался. К горлу подступил комок. Одна загадка разрешилась. Мёртвое личико малютки Доун было как две капли воды похоже на лицо моего друга Саймона Уильямсона.
   После этого Дохлый закатал рукав куртки и показал сочащиеся ранки на руке:
   - Я больше никогда не притронусь к этому дерьму. С этого момента я завязал. - Его лицо приняло выражение раненого жеребёнка, которым он всегда пользовался, когда хотел, чтобы его пожалели или дали ему денег. Я почти поверил ему.
   Метти посмотрел на Дохлого:
   - Не дури, Сай. Не делай ложных выводов. То, что случилось с ребёнком, не имеет никакого отношения к дряни. И Лесли тоже не виновата. Насчёт неё я прогнал. Она была хорошей матерью. Она любила своего ребёнка. Никто не виноват. Он просто задохнулся во сне. Случается сплошь и рядом.
   - Ага, это самое, задохнулся во сне, чувак... врубаешься? - поддержал его Картошка.
   Я ощутил любовь к ним всем. К Метти, Картошке, Дохлому и Лесли. Я хотел сказать им об этом, но получилось только:
   - Я сварю.
   Они посмотрели на меня охуевшими взглядами.
   - Я, - пожал я плечами, словно оправдываясь. И поковылял в гостиную.
   Это было убийство. Лесли. Я ничем не могу помочь в такой ситуации. Тем более в таком состоянии. Скорее могу навредить. Лесли сидела в том же положении. Наверно, надо было подойти и успокоить её, обнять, наконец. Но все мои косточки так выкручивало и царапало, что я не мог ни к кому притронуться. Только бормотал:
   - Мне очень жаль, Лесли... но никто не виноват... она задохнулась в кроватке... малютка Доун... такая славная крошка... какая жалость... такой грех на душу...
   Лесли подняла голову и посмотрела на меня. Её тощее, бледное лицо напоминало череп, обмотанный белой изолентой, а под красными глазами чернели круги.
   - Ты сваришь? Мне надо вмазаться, Марк. Мне позарез надо вмазаться, бля. Давай, Марки, свари мне дозняк...
   Наконец-то я мог принести хоть какую-то пользу. По всей комнате были разбросаны шприцы и иглы. Я попытался вспомнить, какой из баянов мой. Дохлый говорит, что он никогда в жизни не станет ширяться чужой машиной. Пиздит. Когда ты в таком состоянии, тебе глубоко насрать. Я взял тот, что лежал под рукой, этот, по крайней мере, не Картошкин, потому что он сидел в другом конце комнаты. Если Картошка до сих пор не ВИЧ-инфицированный, то правительство должно послать в Лейт делегацию статистиков, чтобы выяснить, почему здесь не работает теория вероятностей.
   Я достал ложку, зажигалку, ватные шарики и немного той хренотени, которую у Сикера хватает наглости называть "чёрным". В комнату вернулись остальные торчки.
   - Вон отсюда, распиздяи, - наехал я на них, замахав руками. Я знал, что разыгрываю из себя Барыгу, и немного ненавидел себя, ведь это ужасно, когда с тобой так обращаются. Но ни один человек, побывавший в моём положении, никогда в жизни не станет отрицать, что абсолютная власть развращает. Чуваки отступили на пару шагов назад и молча наблюдали за тем, как я варю. Этим козлам придётся подождать. Сначала Лесли, потом я. Базара нет.
   Торчковая дилемма No 64
   - Марк! Марк! Открой дверь! Я знаю, что ты здесь, сынок! Я знаю, что ты здесь!
   Это моя мама. Я уже давно её не видел. Я лежу в нескольких футах от двери, ведущей в узкую прихожую, которая заканчивается другой дверью. За этой дверью стоит моя мать.
   - Марк! Сыночек, прошу тебя! Открой дверь! Это я, твоя мама, Марк! Открой дверь!
   Кажется, мама плачет. Она говорит "ды-вы-герь". Я люблю маму, очень люблю, но как-то по-особенному, мне даже трудно, почти немыслимо признаться ей в этом. Но я всё равно её люблю. Так сильно, что даже сожалею, что у неё такой сын. Мне хотелось бы найти себе замену, потому что мне кажется, что я не изменюсь никогда.
   Я не могу подойти к двери. Никаких шансов. Наоборот, я решил сварить ещё один дозняк. Мои болевые центры сообщают, что уже пора.
   Уже пора.
   Господи, час от часу не легче.
   В этом порошке слишком много бодяги. Это видно по тому, как туго он растворяется. Ух, злоебучий Сикер!
   Надо будет как-нибудь заскочить к старикам; проведать их. В первую очередь схожу в гости к ним, ну а потом, конечно, к этой суке Сикеру.
   Её мужик
   Ебическая сила.
   Мы просто вышли пропустить по кружечке. Ёбнуться можно.
   - Ты видал? Совсем рехнулся, - сказал Томми.
   - Обломись, чувак. Лучше не вмешивайся. Ты же не знаешь, в чём там дело, - сказал я ему.
   Но я всё видел. Ясно, как божий день. Он её ударил. Не просто шлёпнул, а звезданул кулаком. Жуть.
   Хорошо, что рядом с ними сидел Томми, а не я.
   - Я тебе сказал, сука! Не понятно, блядь? - парень снова заорал на неё. Никто и ухом не повёл. Высокий чувак с длинными светлыми волосами, что стоял у стойки, посмотрел на них и улыбнулся, а потом повернулся и стал смотреть игру в "дартс". Никто из парней, игравших в "дартс", даже не обернулся.
   - Ещё по одной? - я ткнул пальцем в полупустую кружку Томми.
   - Угу.
   Когда я подошёл к стойке, они завелись опять. Я всё хорошо слышал. Бармен и этот патлатый тоже.
   - Ну давай. Вдарь ещё. Давай! - Она его разводила. Голос, как у привидения, бля, визгливый такой, а губы не шевелятся. Хрен разберёшь, кто орёт. Бар полупустой, бля. Могли бы сесть в другом месте. Так нет же, выбрали именно это.
   Он заехал ей в морду. Из губы брызнула кровь.
   - Бей меня ещё, урел хренов. Давай!
   Он ударил. Она завизжала, потом начала реветь и обхватила голову руками. Он сидел рядом и зырил на неё: шары горят, челюсть отвисла.
   - Милые бранятся, - улыбнулся патлатый, поймав мой взгляд. Я тоже ему улыбнулся. Не знаю, зачем. Просто мне нужны друзья. Я никогда никому этого не скажу, но у меня проблемы с "синькой". Когда у тебе эти дела, то кореша начинают избегать тебя, чтобы у них тоже не возникло проблем с "синькой".
   Я глянул на бармена, седого мужика с усами. Он покачал головой и пробурчал что-то себе под нос.
   Я забрал кружки. "Никогда в жизни не поднимай руки на женщину, сынок" - часто говаривал мне отец. "Тот, кто этим занимается, самый распоследний мерзавец," - говорил он. Гад, который бил девицу, вполне подходил под это описание. Грязные чёрные волосы, худое бледное лицо и чёрные усы. Ух, сволочь блядовитая.
   Мне не хотелось тут оставаться. Я просто вышел спокойно выпить. Пару кружек, я поклялся Томми, чтоб только он пошёл со мной. Я могу себя контролировать. Только пиво, никакой "синьки". Но от всей этой гадости мне захотелось виски. Кэрол ушла к матери. Сказала, что переночует у неё. Я пошёл выпить пивка, но мало ли, вдруг я нажрусь.
   Когда я сел на место, Томми тяжело дышал и смотрел немигающим взглядом.
   - Я хуею, Сэкс... - сказал он мне, скрежеща зубами.
   Глаз у девицы весь распух и заплыл. Челюсть тоже распухла, а из губы текла кровь. Девица была худенькая и рассыпалась бы на части, ударь он её ещё хоть раз.
   Но она не сдавалась.
   - Это твой ответ. Это твой всегдашний ответ, - прокричала она сквозь рыдания, злясь и в то же время жалея себя.
   - Заткнись! Я кому сказал? Заткнись, сука! - Он просто задыхался от злости.
   - А что ты сделаешь?
   - Ах, ты сучара... - Он уже собрался вломить ей ещё раз.
   - Ну всё, хватит, чувак. Обломайся. Ты сбрендил, - сказал ему Томми.
   - Это не твоё собачье дело, блядь! Не суй свой нос, куда не просят! парень ткнул пальцем в Томми.
   - Хватит. Угомонитесь! - Закричал бармен. Патлатый улыбнулся, и несколько игроков в "дартс" оглянулись.
   - Нет, это моё дело, бля. Что ты собрался, на хуй, сделать? А? - Томми наклонился вперёд.
   - Ёб твою мать, Томми. Попустись, браток, - я робко схватил его за руку, подумав о бармене. Он резко стряхнул мою руку.
   - Хочешь, чтоб я начистил тебе рыло? - заорал парень.
   - А ты думаешь, что я не отвечу? Ёбаный пиздабол! Пошли выйдем, сука. Даввва-а-а-ай! - Сказал Томми нараспев, издеваясь над ним.
   Парень обосрался со страху. И то. Томми - чувак крутой.
   - Не твоё дело, - сказал он, но уже не так нагло.