Уэйс Маргарет. Проклятие мертвых Богов

   — С чего тебе хранить ей верность? — раздраженно спросил Чемош. — Почему это все хранят верность ей? Клянусь Верховным Богом, который создал нас, Хаосом, который способен поглотить нас, я ничего не понимаю!
   Его гнев пронесся по пещере порывом горячего ветра. Рис, потея, вонзил острый конец щепки себе в ладонь, чтобы боль спасла его от потери сознания.
   — Она приковала тебя к стене, пытала тебя… я вижу следы ее гнева у тебя на щеке. Она оставила тебя здесь либо чтобы ты умер с голоду… — Чемош замолчал и пристально взглянул на Риса. — Она собиралась вернуться. Пытать тебя. Почему? У тебя есть что-то такое, чего она хочет. Вот причина. Что это, Рис Каменотес? Должно быть, что-то очень ценное…
   Монах мог бы все объяснить, но это противоречило его убеждениям. Душа человека принадлежит только ему, учил Маджере. Каждый выбирает сам, открывать или хранить ее секреты. Мина же по какой-то причине предпочла сохранить свою тайну. Она ничего не рассказала Чемошу. Пусть ее душа черна, как грех, это все равно ее душа. У нее одной есть право раскрывать свои тайны.
   Рис молчал. Кровь стекала по ладони и просачивалась между сжатыми пальцами.
   — Твоя плоть может меня обманывать, — процедил Чемош, его дыхание сделалось ледяным, как воздух, выходящий из склепа. — Но душа — нет. Мертвые мне не лгут. Когда твоя душа будет стоять передо мной в Зале Уходящих Душ, ты расскажешь мне все, что знаешь.
   «Тебя ждет горькое разочарование, мой господин, — печально подумал Рис. — Потому что я действительно ничего не знаю».
   Повелитель Смерти подошел ближе, протянул руку:
   — Я убью тебя быстро. Ты не будешь страдать, как страдал бы в руках Мины.
   Рис коротко кивнул, соглашаясь. Его сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Он больше не мог говорить, лишь вздохнул, несомненно, в последний раз и собрался с силами. Закрыв глаза, чтобы не видеть перед собой жуткого Бога, монах вручил свою душу Маджере.
   Он ощущал, как благословение его Бога охватывает душу, и вместе с этим пришли совершенная безмятежность и лай.
   Собачий лай. Прямо у входа в пещеру. А вместе с лаем Атты донесся и пронзительный голос Паслена:
   — Рис! Мы вернулись! Слушай, я встретил твоего Бога! Он благословил меня…
   Монах открыл глаза. Безмятежность покинула его.
   Чемош развернулся, глядя на вход в пещеру.
   — Это что такое? Кендер и собака?
   — Мои спутники, — сказал Рис. — Отпусти их, мой господин. Они ни в чем не виноваты, просто случайно оказались рядом.
   Повелитель Смерти казался заинтригованным.
   — Но кендер утверждает, что видел твоего Бога…
   — Он же кендер, мой господин, — с отчаянием проговорил Рис.
   И, выбрав самый неудачный момент, Паслен заорал:
   — Слушай, Рис, дело снова связано с этой Миной! — Его голос и шаги эхом раскатывались по пещере. — Атта, не спеши!
   — С Миной? — повторил Чемош. — Так ли уж он не виноват? Видимо, придется допрашивать две души…
   — Паслен! — закричал Рис. — Не входи! Беги! Бери Атту и…
   — Молчи, монах, — приказал Чемош и зажал рукой рот Риса.
   Холод смерти быстро разлился по телу, кровь застыла от жестокого прикосновения. Рис упал на колени.
   Атта влетела в пещеру и увидела, что хозяин стоит на коленях, а склонившийся над ним человек явно его обижает. Собаке он не понравился. В нем было что-то такое, что ее испугало. Прежде всего, у этого человека не было запаха. Все живое имело запах, даже мертвое имело запах, иногда приятный, иногда не очень, но этот человек никак не пах — это ее обескураживало. В этом он был похож на ту громкоголосую и неприятную женщину из моря и на монаха, который совсем недавно гладил ее нежной рукой. Ни один из них не имел запаха, и это казалось опасным и пугающим.
   Атта была в панике. Ее простодушное сердце разрывалось. Инстинкт требовал, чтобы она поджала хвост и сбежала, но странный человек делает больно ее хозяину, а этого нельзя допустить. Сердце ее дрогнуло от ярости, и она бросилась в атаку. Она не пыталась достать до горла, потому что человек стоял к ней спиной, наклонившись над Рисом. Она искала уязвимое место врага. Мудрость, доставшаяся ей от далеких предков-волков, подсказывала, как лучше всего нападать на крупного противника, — кусать за ноги. Сломать кость или прокусить связку.
   И Атта вонзила зубы в лодыжку Чемоша. Телесное воплощение Бога — это сущность, сотканная в некий образ, который кажется сознанию смертных человеком. Его воплощение видят глаза смертного, его ощущают руки смертного. Воплощение Бога может разговаривать со смертными, слышать их, взаимодействовать с ними. Но поскольку воплощение соткано из бессмертной сущности, оно не испытывает ни боли, ни приятных ощущений, к которым восприимчива плоть. Бог может только притвориться, будто чувствует что-то, стараясь больше походить на смертного. Чемош, влюбленный в Мину, иногда даже сам верил в собственную ложь.
   Повелитель Смерти не должен был почувствовать, как Атта вцепилась в его ногу, но он почувствовал. На самом деле те зубы, которые он ощутил, не были зубами собаки. Это были зубы гнева Маджере. Точно так же Драконье Копье, благословленное всеми Богами Света, нанесло телесной сущности Такхизис удар, который она ощутила, который заставил ее, плюющуюся и рычащую, отпустить мир. У Богов имеется сила, чтобы причинять боль себе подобным, только они предпочитают этого не делать, каждый Бог знает о возможных печальных последствиях подобного поступка. Боги прибегают к этому крайнему средству только тогда, когда делается совершенно ясно, что равновесие вот-вот нарушится, они помнят, что Хаос, лежащий внизу, с нетерпением ждет, когда же на небесах разразится война. Если подобное произойдет, Боги уничтожат друг друга, отдав Хаосу долгожданную победу, и тогда наступит конец всего.
   Бог редко нападает на другого Бога открыто, обычно он действует через смертных. Тогда силы ограничены, и воплощение Бога не слишком страдает — как раз настолько, чтобы понять: он или она пересекли границы дозволенного, зашли слишком далеко.
   Гнев Маджере пронзил лодыжку Чемоша зубами Атты, и Повелитель Смерти взревел от ярости. Он отвернулся от Риса, пнул собаку и отшвырнул ее от себя. Занеся сапог над ее телом, Чемош уже собирался показать Маджере, что о нем думает, растоптав проклятую шавку.
   Рис все еще сжимал в окровавленной руке обломок посоха. Это было его единственное оружие, и он со всей своей силы вонзил его в спину Повелителя Смерти. Чемош охнул. И промахнулся. Атта уже вскочила на лапы и закрыла собой Риса. Оскалив зубы, она решительно смотрела в лицо Бога.
   В этот момент в грот влетел, сжимая кулаки, Паслен.
   — Рис, я здесь… — Кендер остановился, воззрился на Чемоша. — А ты кто такой? Стой! Я тебя знаю! Ты, кажется, мне знаком… О Боги! — Паслен затрясся. — Я точно знаю тебя! Ты — Смерть!
   — По крайней мере, твоя, — холодно подтвердил Чемош и протянул руку, чтобы схватить кендера.
   Вдруг земля — совершенно неожиданно — дернулась, отчего Чемош упал. Стены пещеры дрожали и трескались, куски камня и земли сыпались дождем, затем, коротко содрогнувшись напоследок, твердь замерла и успокоилась.
   Бог и смертные смотрели друг на друга. Чемош стоял на четвереньках. Атта легла на брюхо и начала скулить.
   Повелитель Смерти поднялся с земли. Не удостаивая смертных взглядом, он уставился в темноту.
   — Кто из вас трясет мир? — закричал он, сжимая кулаки. — Это ты, Саргоннас? Зебоим? Ты, Маджере?
   Если кто-то и ответил, смертные этого не услышали. Рис от боли был почти без сознания, он едва ли понимал, что творится вокруг. Паслен предпочел зажмуриться и надеялся, что, когда земля содрогнется в следующий раз, она разверзнется и поглотит его. Все лучше, чем снова ощутить на себе леденящий взгляд Повелителя Смерти.
   — Встретимся в Бездне, монах, — пообещал Чемош и исчез.
   — Ну и дела, ребята, — сказал Паслен, передергиваясь. — Как я рад, что он ушел. Хотя мог бы оставить нам немного света. Здесь темно, как у гоблина в… кишках. Рис…
   Земля снова содрогнулась.
   Кендер растянулся на камнях, одной рукой вцепившись в Атту, а другой прикрывая голову.
   Трещины в стенах грота расширялись. Посыпались обломки скальной породы, валуны, куски почвы, лишившиеся своих убежищ жуки. Затем раздался чудовищный треск и скрежет. Паслен зажмурился покрепче и принялся ждать конца.
   И снова все стихло, земля перестала сотрясаться. Но кендер не поверил этому затишью и не открывал глаза. Атта завозилась, высвобождаясь из его цепкой хватки. Он отпустил собаку, и она уползла куда-то вниз. Потом он почувствовал, как жук ползет по волосам, и Паслену пришлось открыть глаза. Он поймал жука и выбросил его.
   Атта принялась громко лаять. Кендер стер с лица грязь и огляделся. Оказалось, что нет никакой разницы, открыты у него глаза или закрыты. Вокруг стояла кромешная тьма.
   Атта продолжала лаять.
   Паслен не рискнул подняться во весь рост из опасения, что стукнется обо что-нибудь, поэтому встал на четвереньки и, нащупывая дорогу, двинулся на бешеный собачий лай.
   — Атта? — Он протянул руку и ощутил содрогающееся тело собаки. Она отчаянно рыла лапами землю и продолжала лаять.
   Кендер пошарил вокруг, ощутил под пальцами множество острых камней, а затем нащупал что-то теплое и мягкое.
   — Рис! — радостно выдохнул Паслен.
   Он пошарил еще, нащупал нос и глаза друга, которые оказались закрытыми. Лоб Риса был теплый. Он дышал, но, должно быть, лишился сознания. Кендер коснулся головы монаха и почувствовал что-то теплое и липкое, бегущее струйкой по шее Риса.
   Собака перестала копать и принялась лизать щеку хозяина.
   — Сомневаюсь, что собачья слюна ему поможет, Атта, — заметил Паслен, отодвигая ее в сторону. — Надо вытащить его отсюда.
   Он чуял в воздухе соленый запах моря и надеялся, что вход в пещеру не завалило. Паслен взял Риса за плечи, попробовал потянуть и с радостью ощутил, что тело друга поехало по камням, — он опасался, что Риса могло придавить тяжелыми обломками.
   Кендер потянул еще раз, и вот Рис уже был рядом с ним, и Паслен подумал, что они сейчас выберутся отсюда, целые и невредимые, но раздавшийся звук похоронил его надежды.
   Звяканье цепей.
   Кендер застонал. Он совершенно забыл о том, что Рис прикован к стене.
   — Может быть, скала треснула и цепи можно выдернуть? — с надеждой произнес он.
   Нащупав наручник на кисти Риса, Паслен пошел по цепи к тому месту, где она была соединена с кольцом, которое, как оказалось, до сих пор, и весьма надежно, сидело в стене.
   У кендера вырвалось ругательство, но потом он вспомнил — его же благословил Бог!
   — А вдруг он дал мне силу десяти драконов? — взволнованно произнес Паслен, взялся за цепь и вскрикнул от боли в ободранных ладонях. Полагая, что тот, кто облечен драконьей силой, не должен обращать внимания на какую-то там боль, он уперся пятками в землю, отодвинув Атту, и со всей силы потянул за цепь.
   Но цепь выскользнула из рук, и кендер упал навзничь.
   Он снова выругался, поднялся и попробовал еще раз — теперь ему удалось удержать цепь.
   Однако железное кольцо не шелохнулось.
   Паслен сдался. Идя по цепи, он вернулся обратно к Рису, лежащему на земле, опустился на колени рядом с другом, откинул с застывшего лица слипшиеся от крови волосы. Атта улеглась рядом и снова принялась усердно вылизывать щеки хозяина.
   — Мы пока не уходим, Рис, — сказал ему Паслен. — Правда, Атта? Вот видишь, и она говорит, не уходим. Не сейчас. — Он постарался придать голосу бодрые нотки. — Может, когда землю тряхнет в следующий раз, стена все-таки треснет, и эти кольца вылетят!
   «Естественно, — добавил кендер мысленно, — если стена треснет, потолок рухнет нам на головы и похоронит заживо, но я этого не говорил».
   — Я здесь, Рис. — Паслен взял вялую руку друга и крепко сжал. — И Атта тоже.
   Земля задрожала.

Глава 13

   Под красными водами Кровавого моря, в Башне Высшего Волшебства, Базальт с Каэле трудились не покладая рук, отмывая и начищая, готовясь к прибытию магов: приблизительно два десятка Черных Мантий должны были оставить свои дома и переселиться в Башню Нуитари.
   Башня в Кровавом море была теперь открыта и готова к трудам.
   После встречи с кузенами Нуитари понял, что ему больше нет нужды скрывать от всех новое место своего обитания. Он сообщил новость Даламару, главе Ложи Черных Мантий, и велел эльфийскому архимагу разослать приглашения всем Черным Мантиям, желающим совершенствовать свое мастерство в новой Башне.
   Предложение было сделано и самому Даламару, который вежливо отклонил его, заметив, что присутствие Черных Мантий необходимо и в Вайрете. Лично Даламар считал, что ему лучше сразу лечь в гроб, чем оказаться погребенным под толщей воды, остаться без ветра и деревьев, синего неба и яркого солнца. Он так и сказал об этом Дженне.
   Как Глава Конклава, она вовсе не радовалась решению Богов. Чародейка была против нового разделения Лож. Тоже самое произошло во времена перед началом правления Короля-Жреца, каждая Ложа получила собственную Башню, что привело к трагическим последствиям. Дженна сообщила свое мнение Лунитари, но Богиня Красной Луны была несказанно рада, что великолепная Вайретская Башня будет принадлежать ей безраздельно, и не стала ничего слушать. Что же касается Солинари, его фаворитка, Корин Белая, уже собрала отряд Белых Мантий и отправила его исследовать проклятую Башню, которая официально находилась в Палантасе, но, по сути, стояла в центре темных земель, заселенных умертвиями, Найтлунде.
   Если говорить о Даламаре, то он ничего не имел против самой Башни, его не устраивало только ее местоположение. Архимаг считал, что у Ложи Черных Мантий давным-давно уже должна быть своя Башня. Лишь у Дженны имелись серьезные возражения, но она не стала высказывать их, как могла бы сделать в другое время, поскольку сейчас Конклав раздирали противоречивые мнения о том, как разрешить проблему Возлюбленных, особенно теперь, когда стало известно, каким именно жутким способом можно их уничтожить. Маги Ложи Черных Мантий все как один были за то, чтобы собрать армию детей и отправить ее в битву. Ходили слухи, что они уже занимаются этим.
   Пока расползались сплетни и страхи, людей, имевших несчастье быть непохожими на соседей, чем-то вызвавших их недовольство или же просто оказавшихся не в то время не в том месте, объявляли Возлюбленными и арестовывали, или на них набрасывалась толпа. И поскольку маги всегда были загадочными, жили сами по себе, чаще вызывали в окружающих страх, они сделались основными мишенями для нападок. Дженна сейчас трудилась день и ночь, отыскивая магическое заклинание, способное остановить Возлюбленных, но у нее ничего не получалось. Башня на дне моря интересовала ее в последнюю очередь, поэтому она не стала спорить.
   Нуитари победил и должен был благодарить за это Чемоша, о чем Бог Черной Луны подумывал с иронией.
   И вот Базальт стелил в Башне постели, а Каэле в основном стоял рядом и смотрел, как гном работает. Из кладовой была принесена огромная стопка матрасов. Магам предстояло разнести их по комнатам, положить на кровати, затем застелить простынями и принести одеяла.
   Оба сейчас работали в комнатах, предназначенных для высокопоставленных Черных Мантий, — каждому и каждой готовились отдельные покои. Матрасы для их постелей были набиты гусиным пухом, простыни из тонкого полотна, одеяла из мягкой шерсти. Комнаты для магов рангом ниже были поменьше, а матрасы — соломенными. Ученики магов жили в общих комнатах и зачастую делили матрасы с товарищами. Пока что Бог пригласил только высокопоставленных магов. Они должны были прибыть завтра утром.
   — Ты должен помочь мне снять его, — пробурчал Базальт и указал на матрас на вершине кучи, откуда коротконогий гном никак не мог его достать. — Мне не дотянуться.
   Каэле испустил давно сдерживаемый вздох человека, замученного работой, и взялся за края матраса. Он дернул вполсилы, затем застонал и схватился за поясницу.
   — Ну, сколько можно наклоняться и разгибаться! Я растянул сухожилие!
   Гном сердито посмотрел на него:
   — Как это ты мог растянуть сухожилие? Самое тяжелое, что ты поднял сегодня, — стакан лучшего вина хозяина. Кстати, не думай, что я не сообщу ему об этом.
   — Я снимал пробу — вдруг прокисло, — огрызнулся полуэльф. — Ты же не хочешь, чтобы архимагам подавали прокисшее вино, а?
   — Просто помоги мне снять этот проклятый матрас, — проворчал Базальт.
   Каэле поднял руки, и не успел гном его остановить, как эльф взмахнул руками и произнес несколько слов. Матрас поднялся в воздух и завис над ними.
   — Что ты творишь?! Нельзя использовать магию для домашних дел! — закричал гном, выведенный из себя. — А вдруг хозяин тебя увидит? Убирай заклинание!
   — Ладно, — согласился полуэльф.
   Он завершил заклинание, и в результате матрас свалился гному на голову, прижав того к полу.
   Каэле хмыкнул. Базальт издал придушенный вопль и с трудом выбрался из-под матраса, одержимый жаждой крови.
   — Ты сам сказал, чтобы я убрал заклинание. — Полуэльф закусил губу. — Я просто подчинился приказу. Все-таки это ты у нас Смотритель Башни…
   Каэле замолк. Глаза его широко раскрылись.
   — Это еще что?
   Глаза Базальта выкатились, он задрожал от кошмарного звука.
   — Не знаю! Никогда такого не слышал!
   Низкий рокот, словно где-то перекатывались гигантские валуны, трущиеся друг о друга, пришёл откуда-то снизу, из глубины у них под ногами. Звук делался все громче и громче, ближе и ближе. Столы и кровати заплясали по полу. Стены затряслись.
   Эта тряска передалась ногам Базальта и перешла в кости. У него застучали зубы, и он прикусил язык. Каэле бросился к стопке матрасов и стоял, привалившись к ним.
   Тряска прекратилась.
   Базальт издал сиплый звук и указал рукой.
   Пол, до сих пор совершенно ровный, теперь поднялся под углом. Кровать без матраса медленно выехала в коридор, за ней последовал письменный стол. Каэле оттолкнулся от матрасов.
   — Зебоим! — зарычал он. — Морская Ведьма вернулась!
   Базальт, неловко ступая по кривому полу, пошел вверх и зашел в одну из комнат. Вся мебель свалилась в кучу под оказавшейся внизу стеной. Гном, не обращая внимания на разгром, подошел к окну, из которого открывался потрясающий вид на подводное царство у подножия Башни. Каэле следовал за ним по пятам.
   Они оба уставились на помутневшую воду. Поднятый со дна красный ил закручивался вокруг Башни, словно потоки крови.
   — Ничего не вижу в этой мути, — пожаловался полуэльф.
   — Я тоже, — встревожено отозвался гном. Башня снова затряслась. На этот раз пол накренился в другую сторону.
   Каэле с Базальтом заскользила вниз вместе с мебелью. Оба врезались в стену — Базальт, придавленный столом, и Каэле, прижатый рамой кровати.
   Тряска опять прекратилась. У гнома осталось странное ощущение, будто то, что сотрясало Башню, сейчас отдыхает, переводит дух.
   Он отодвинул в сторону кровать, не обращая внимания на мольбы Каэле о помощи, снова подбежал к окну и выглянул.
   Прижавшись носом к хрустальной поверхности, Базальт разглядел среди столбов мути, обрывков водорослей и безумно мечущихся рыб коралловый риф, растущий из морского дна. Гном часто с удовольствием рассматривал его, поскольку риф напоминал некоторые фрагменты подземного мира, в котором Базальт так долго прожил и по которому до сих пор тосковал.
   Если смотреть из этого окна, риф оказывался как раз напротив.
   Теперь же гном смотрел на него сверху вниз, кораллы виднелись в нескольких сотнях футов под ним. Базальт поднял голову, увидел над собой луну и звезды…
   — Хозяин, — выдохнул он, а потом завыл: — Хозяин! Нуитари! Спаси нас!
   Башня снова затряслась.

Глава 14

   Мина в одиночестве стояла на зубчатой стене замка Повелителя Смерти. Диковинное янтарное свечение заливало небо, воду и землю. Она была тьмой в центре его, никто не мог ее увидеть, хотя они и старались. Боги, смертные — все пытались понять причину, по которой дрожит земля.
   Мина созерцала водную поверхность. Ее любовь, ее желание, ее страсть вытекали из нее и становились водой. Она приказала, и Кровавое море начало кипеть и бурлить. Она велела, и движение воды усилилось. Волны вздымались, захлестывали друг друга, сталкивались друг с другом.
   Мина погрузила руки в кроваво-красную воду и крепко схватила добычу, то, о чем мечтал ее Повелитель, подарок, который способен заставить его снова ее полюбить. Она потрясла его, высвобождая, а затем потянула наверх из глубин. Все это было утомительно, и Мине пришлось прерваться, чтобы отдохнуть, восстановить силы, а затем она продолжила.
   Вода в Кровавом море начала медленно вращаться вокруг какой-то точки. Водоворот, созданный Богами, чтобы служить вечным предостережением смертным в Четвертую Эпоху, вернулся, закружился — сначала медленно, затем быстрее, еще быстрее — вокруг того центра, которым была Мина. Волны разбивались о скалы, разбрызгивая соленую воду и пену. Она почувствовала прохладные капли на лице, облизнула губы и ощутила соль, горьковатую, как слезы, и воду, сладкую, как кровь.
   Мина подняла руку, и из центра водоворота начал подниматься остров из черной вулканической породы. Морская вода потоками стекала с острова и, когда он вырвался из водоворота, каскадами хлынула с сияющих черных утесов. Мина водрузила свою добычу на этот остров, словно драгоценный камень на черный поднос. Башня Высшего Волшебства, недавно стоявшая под водой, теперь возвышалась над ней.
   В хрустальных стенах Башни отразился янтарный свет глаз Мины, этот янтарь поймал и держал Башню.
   Водоворот перестал кружиться. Море успокоилось. Вода стекала с черных скал только что родившегося острова, потоками бежала с гладкого хрусталя.
   Мина улыбнулась. А затем упала.
   Янтарный свет померк. Лишь свет двух лун, серебристой и алой, отражался в стенах Башни, и ни один из этих божественных глаз не мигал.
   Они были широко раскрыты от изумления.

Глава 15

   Паслен очнулся, ощущая холодную воду на лице и пульсирующую боль в голове, и пришел к ошибочному выводу, будто бы он, совсем еще юный кендер, лежит в постели и его будят родители, которые уже поняли, что единственный способ привести в чувство сына, ночи напролет бродящего по кладбищам, — сочетание воды и хорошей пощечины.
   — Еще ведь темно, мама! — раздраженно пробурчал Паслен и перекатился на другой бок.
   Мать залаяла.
   Паслену подобное поведение показалось странным, даже для матери кендера, но голова болела слишком сильно, чтобы размышлять на эту тему. Он просто хотел еще поспать, поэтому закрыл глаза, стараясь не обращать внимания на холодную воду, льющуюся ему на штаны.
   Мать довольно-таки чувствительно ухватила его за ухо.
   — Ну, мама, перестань! — возмущенно воскликнул Паслен, сел и открыл глаза. — Мама?
   Кендер ничего не видел, но, судя по ощущениям, под ним была вовсе не кровать. Он сидел на чрезвычайно острых камнях, впивавшихся ему в самые чувствительные места, камни были мокрые и с каждым мигом делались все мокрее.
   Ему ответил лай, шершавый язык облизал лицо, лапа с острыми когтями заскребла по колену, и Паслен вспомнил.
   — Рис! — ахнул он и нашарил руку монаха. Тот был вялый и тоже весь мокрый.
   Кендер понятия не имел, почему сухой до сих пор грот вдруг начал заполняться морской водой, но дело обстояло именно так. Он слышал, как вода журчит среди камней, заваливших пол пещеры. Она поднялась пока еще не очень высоко, это был тоненький ручеек, который мог и дальше оставаться тиковым, а мог в любой момент превратиться в поток. Если грот затопит, им некуда будет деваться. Вода будет прибывать и прибывать.
   — Рис, — твердо сказал Паслен, и на этот раз он действительно говорил то, что думал. — Нам пора убираться отсюда. — Кендер зашлепал рукой по воде, подчеркивая серьезность своих намерений, и тут же воскликнул: — Ой! — после чего прибавил: — Проклятие!
   Оказалось, он напоролся рукой на длинную щепку, которая глубоко впилась в его ладонь. Паслен выдернул занозу и уже собирался выбросить, когда его вдруг осенило, что найти посреди грота обломок дерева очень даже странно. Он был кендером, поэтому природа наделила его любознательностью, проявлявшейся даже в столь напряженной ситуации. Паслен провел пальцами по щепке, отметил ее длину и гладкость, а также острые края и грустно сказал:
   — А, знаю! Это кусок посоха Риса. Я сохраню это для него. На память. Он оценит.
   Кендер тяжко вздохнул и опустил гудящую голову на руки, гадая, как же они выберутся из этой кошмарной пещеры. Он ощутил тошноту и головокружение и снова почувствовал себя маленьким кендером, только на этот раз отец пытался научить его вскрывать замок.
   «Ты должен полагаться на свое чутье и на звук, — объяснял тот. — Вставляешь отмычку сюда, поворачиваешь, пока не ощутишь, что все, зацепило…»
   Паслен так резко вскинул голову, что вспышка боли пронзила глаза. Но он не обратил на это внимания — потом. Кендер посмотрел на щепку, зажатую в руках, хотя ее и не было видно, потому что в гроте стояла кромешная тьма, но ему и не нужно ее видеть. Надо полагаться на чутье и звук.
   Единственная беда заключалась в том, что Паслен за всю жизнь не сумел вскрыть ни одного замка. Он во многом, как часто сетовал его отец, был никудышным кендером.