Угрюмова Виктория. Двойник для шута

   А Далихаджар, нанося удар за ударом, один мощнее другого, слишком поздно понимает, что Ортон не отражает их, а просто впитывает энергию, направленную против него, и с каждым разом становится все сильнее.
   Наконец Ортон говорит:
   – Я принимаю твою силу, Далихаджар, и клянусь использовать ее только во благо Лунгтара и в соответствии с законом Брагана.
   Это последняя фраза того ритуала, который сопутствует передаче силы монхиганов от одного Агилольфинга к другому. Но это возможно лишь в том случае, если тот, кто отдает, отдает ее добровольно. А отобрать такое могущество без согласия его обладателя практически невозможно.
   – Если он сумеет сделать это, – наклоняется Аластер к Теобальду, – то он превзойдет всех, кто был до него.
   – Это так, – соглашается Теобальд.
   Тем временем Далихаджар сопротивляется из последних сил, но он уже понимает, что игра проиграна. Хотя бы потому, что ему не удалось навязать этому мальчишке свои правила. Сражения не получилось, и тем не менее он потерял все. Сознание этой потери и бесполезности возвращения в этот мир, обошедшегося ему такой дорогой ценой, приводит человека в серебряной маске в неистовство, и остатки сил вытекают из него, как из разбитого кувшина. Злость – не помощник воина, а самый худший враг.
   Внезапно он чувствует, что стал… обычным человеком.
   Этого Далихаджар не ощущал никогда. Он умирал, но не терял дарованной ему силы. А теперь, оставаясь живым, стоит перед сильнейшим монхиганом Лунггара и чувствует, что ему не подчиняется ни одна капля из той полноводной реки энергии, которая течет сейчас мимо! И он испытывает смертельный ужас.
   – Уходи, – говорит Ортон негромко.
   И человек в серебряной маске валится на каменный пол как подкошенный. Ему не хватает воздуха, чтобы дышать, и минут, чтобы их прожить. Его жизнь завершается, он знает это наверняка. Внезапно какая-то мысль посещает его. Он сдергивает с лица маску и хрипит:
   – Я не хочу умирать так.
   Ортон несколько секунд вглядывается в жуткий череп, где гнилое мясо, обрывки кожи, проеденный нос и зияющие дыры в щеках, сквозь которые видны острые клыки, образуют самую жуткую картину, которую он когда-либо видел. Ему становится жаль Далихаджара – не того, который обрек народ целого континента на мучительную смерть в огне и лаве; не того, кто уничтожил все живое на Бангалоре и восстал против своего отца и братьев; не того, на чьей совести лежит страшная гибель Арианны, но этого – одинокого, страдающего, уродливого.
   – Это было бы несправедливо, – соглашается Ортон, проводя ладонью по лицу умирающего.
   – Я, я, я ничего не чувствую, – шепчет Далихаджар, шаря пальцами по восстановившейся коже. – Я не могу видеть. Какой я теперь?
   – Ты похож на отца, – говорит император. – Спи спокойно. Я прощаю и отпускаю тебя.
   Далихаджар закрывает глаза и медленно улыбается. Чему? Этого уже не узнать.
   – Бабушка! Бабушка! Расскажи сказку…
   – Спи, сорванец. Вот придет мать, нажалуюсь ей на тебя.
   – Бабушка! Сказку!
   – Спи, говорю.
   – Не буду… не буду, пока не расскажешь! Звонкий детский голосок может запросто перебудить всю округу, и пожилая дама наконец сдается. Кажется, все сказки внук знает наизусть, но поди перепутай или пропусти хоть одно слово: он потребует начинать заново. Все дети, по существу, настоящие мучители, а родители, если вовремя не опомнятся, останутся жертвами на всю жизнь.
   – Бабушка! Сказку-у-у-у… – Внук хныкал от того, что бабушка обстоятельно излагала свою жизненную позицию рыжему одноглазому господину, который пребывал в глубоком трауре.
   В трауре по императрице ходили почти все жители Великого Роана, и дама с внуком тоже была одета в черное. Однако жизнь продолжалась, и внук-сорванец отказывался спать в душном доме, а погода нынче ночью менялась то и дело – то душно, то холодно и тучи. Сейчас вот опять жара, и ребенок запросился на улицу. Около особнячка разбит уютный садик, отчего бы и нет, но малыш не хочет спать, а требует сказки – что поделаешь?
   – Охо-хо-хо, – вздохнула дама, усаживаясь возле плетеной детской кроватки. – Слушай, горюшко мое, и не голоси на всю столицу, а то я рассержусь.
   – Вы позволите мне узнать, о чем будет сказка? – внезапно спросил Сивард, повинуясь безотчетному порыву.
   – О драконах конечно, – ответила дама любезно. – О чем же еще согласится слушать молодой человек пяти лет от роду? О драконах и рыцарях…
   – Вы не будете возражать, если немолодой человек раз в десять старше тоже послушает, стоя вот здесь, под деревом?
   Дама удивленно разглядывала своего собеседника. В сущности, хоть он об этом и не подозревал, она знала его очень давно. Ее особняк находился как раз напротив здания Тайной службы империи, по другую сторону площади Цветов. Очень красивое место, между прочим. И дама вот уж лет восемь, а то и десять подряд наблюдала, как по утрам карета привозит рыжего одноглазого господина в немыслимых одеждах огненных или красных цветов и он печально бредет к центральному входу, досыпая на ходу. Сиварда Ру знала вся столица. Конечно, в черной одежде, да еще ночью, он сам на себя не похож – у нее глаза уже не те, что в молодости, а все же признала.
   Зачем самому господину Сиварду слушать какие-то детские сказки? Кто его знает?
   Но ей его внимание было очень приятно, и поэтому, как благовоспитанная и любезная хозяйка, она только вежливо раскланялась с ним, выражая согласие.
   – Бабушка! Сказку!
   Джералдин отыскал своего начальника совершенно случайно. На самом деле он бы в жизни не догадался, что маркиз может стоять столбом у ограды чужого сада и слушать сказки, которыми чья-то бабушка увещевала непокорное дитя.
   – Маркиз! – окликнул он одноглазого. – Маркиз! Что вы тут делаете?
   – Я?! Джералдин, как ты меня отыскал?
   – Интуиция, конечно.
   – Я просто слушаю вот эту милую даму. Погоди, скоро закончится сказка, и мы пойдем куда-нибудь. Надо же и мне сегодня ночью поспать.
   Секретарь посмотрел на осунувшееся лицо одноглазого, на запавшие щеки и ссутулившуюся спину и решил, что все свои соображения по поводу его отсутствия и ночного шатания без охраны и сопровождающих изложит Сиварду потом, когда тот отдохнет как следует. А поскольку делать было нечего, то он прислушался к словам, которыми дама завершала свое повествование.
   – …И тогда король драконов, великий Аластер, повел свои войска обратно, в Гравелот, который, как известно, был вотчиной этих волшебных существ.
   В том сражении пали многие драконы, и в их числе – брат благородного и могучего дракона Теобальда. И Теобальд настиг рыцаря-убийцу и поверг его. И молвили ему: прокляни душу этого человека, обреки ее на вечные мучения (ведь драконы могут благословлять и проклинать, и Господь на небесах прислушивается к их словам).
   И отвечал Теобальд:
   «Может, не каждый человек заслуживает прощения, зато его достойна каждая душа. Пускай идет с миром и найдет свой свет и покой».
   И гордился своим подданным великий король-дракон Аластер…
   Дама умолкла и перевела дух. В саду царила тишина: внук наконец уснул, убаюканный ее голосом.
   – Пойдемте, маркиз, – сказал Джералдин, дождавшись конца сказки. – Пойдемте-ка отдыхать. Кстати, никогда не задумывался, что драконы жили в Гравелоте. Интересно, нашего Аластера назвали в честь их короля? Узнайте у него как-нибудь.
   Сивард со странной улыбкой оглядел своего секретаря и произнес:
   – В честь короля драконов, говоришь? Да нет, не думаю…
   Большой Ночной Совет должен был начаться с минуты на минуту. Все его члены уже собрались в темном зале и ожидали только императора.
   Он шагал длинным коридором, стены которого представляли собой страницы из книги законов Брагана. Буквы величиной в ладонь были высечены на белом мраморе и покрыты черной эмалью. Всякий раз, когда император спускался в этот потайной ход и шел по направлению к залу Совета, текст древнего закона сам собой отпечатывался у него в памяти. Так, как и было задумано. Император знал эту книгу наизусть. «Не используй свою великую силу во зло». «Не пожалей себя, но пожалей других». «Пусть никто под солнцем Лунггара никогда не будет расплачиваться за ошибки или преступления тех, в чьих жилах течет кровь Аги-лольфингов». «Помни о сожженной и погибшей земле Бангалора и скорби о ней…»
   Наконец Ортон подошел к двери и на мгновение застыл перед ней, прежде чем войти.
   Прямо над дверью огромными золотыми буквами был тщательно выписан последний и главный закон императора Брагана Агилольфинга, завещанный им всем своим потомкам до последнего колена.
   "Дабы император, – гласила сияющая надпись, – никогда не забывал о том, что он всего лишь слуга своей стране и своему народу; дабы не увлекла его чрезмерная власть и необоримая сила, дарованная ему Всевышним, запрещаю детям, и внукам своим, и потомкам их, облеченным верховной властью, когда-либо садиться на трон!
   Дабы владыка видел себя со стороны и знал, как коварна болезнь, называемая властолюбием, как опасны регалии власти и блеск золота, – пусть короной ему станет шутовской колпак, мантией – пестрые лохмотья, а скипетром – шутовской жезл!
   Да будет император шутом, а шут – императором!
   И пусть свершится воля моя, и да пребудет так.
   Отныне и во веки веков!"
   Шут вздохнул, стянул с головы колпак с бубенцами, чтобы они своим звоном не выдали его во время Совета, и аккуратно положил у самой стены. Затем поплотнее запахнул плащ, открыл двери и решительно шагнул во мрак.