Угрюмова Виктория. Двойник для шута

   — Отчего ты решил, милый, что меня что-то тревожит?
   — Сам не знаю. Просто иногда меня пугает твой взгляд — тоскливый, изучающий. Словно ты пытаешься увидеть во мне кого-то другого и тебе это никак не удается. Если бы я не знал, что ты любишь меня, я бы подумал, что у тебя появился другой мужчина. Скажи мне, отчего тебе неуютно?
   Арианна порывисто прижалась лицом к его груди, крепко обвила руками шею юноши:
   — Не спрашивай меня, ни о чем не спрашивай. Все так прекрасно, так необыкновенно. Ты желанный и любимый — чего же еще желать? Давай не думать ни о чем печальном в такое дивное утро.
   — Почему же о печальном? — не унимался император. — Разве ты и вправду разлюбила меня…
   — Нет! Нет, что ты, что ты, глупый. Как же можно разлюбить тебя?
   И она осторожно слизнула капельки пота с его плеча. Ортон тихо застонал от удовольствия и потянулся к ней всем телом.
   — Не нужно, — тая прошептала Арнанна, — ты же устал…
   — Какая ты душистая и сладкая, — улыбнулся юноша, на миг отрываясь от ее губ.
   Он целовал ее не торопясь, опускаясь все ниже и ниже, пока она не забилась на простынях, выгибаясь дугой, пока не заметалась в поисках спасения от этой самой сладкой, самой желанной муки.
   Наконец Ортон отодвинулся от нее и принялся нежно гладить разморенное, обессиленное восторгом тело.
   — А теперь расскажи мне, в чем дело.
   Арианна порывисто села:
   — Ни в чем, любимый мой. Почему ты не даешь мне покоя этим вопросом?
   — Потому что не хочу оставлять тебя одну с твоими мыслями. Погоди протестовать. Сперва я скажу тебе, что думаю, а потом сама решай, станешь ли делиться со мной своими маленькими или большими печалями. Я уверен, наши мысли могут ранить нас страшнее, чем кинжал наемного убийцы. И так же, как я не оставил бы тебя наедине с врагами, как не бросил бы умирать в одиночестве, так и теперь я не хочу, чтобы ты считала, что есть вещи, которые мне доверить нельзя. Ведь я не просто восхищаюсь твоим телом, любимая моя, хотя оно и великолепно, — я люблю тебя. Понимаешь ли ты, что это значит?
   Императрица обхватила его руками и зарыдала горько, как плачут только дети или старики — ибо первые еще не научились, а вторые уже разучились притворяться и горе их некрасиво и безыскусно.
   — Милая, милая, — шептал Ортон, гладя ее по голове. — Ты должна помнить, что я тебя люблю, а это значит, что я найду силы понять все что угодно. Ведь я твой друг и уважаю тебя, без этого любовь немыслима — спроси у кого хочешь.
   — У кого? — всхлипнула Арианна.
   — У Аластера, у Алейи, у всех, кому ты веришь… у шута. От императора не укрылось, как вздрогнуло тело его жены при слове «шут».
   — Расскажи мне все, милая.
   — Прежде ответь мне на один вопрос, — тихо попросила императрица. — Ты бы нашел в себе силы понять меня, если бы я полюбила другого?
   — Ты… полюбила?
   — Мне очень важно знать, — настаивала она. — Ответь, пожалуйста.
   — Пришлось бы, — ответил Ортон странным, сдавленным голосом. — Наверное, это последнее, на что мне хотелось бы искать в себе душевные силы, но если тебе нужна помощь, совет или что-нибудь еще — просто мне в голову не приходит, что именно, — то я готов. Я не отказываюсь.
   — Ты должен знать наверняка, что я люблю тебя, — прошептала Арианна.
   Ей было страшно. Слова признания рвались из нее чуть ли не против ее воли, но она понимала, что, как только произнесет их, эта жизнь закончится и начнется иная, совершенно ей неизвестная — возможно, горькая, тоскливая и безысходная. Несмотря на все уверения Ортона, найдет ли он в себе мужество, чтобы простить ее за эту, пусть и нечаянную измену? Сможет ли понять, что он все так же дорог и любим, может, еще дороже и любимее, ибо ее сердце по-прежнему принадлежало ему, хоть и нашлось в нем место для другого человека?
   Но жить с такой тяжестью тоже невозможно. Арианна не могла ни дышать, ни думать, ни говорить ни единой минуты, чтобы не чувствовать себя разбитой и искалеченной. Она боялась, что не отыщет даже приблизительно подходящих по смыслу слов, чтобы описать весь ужас и тоску своего раздвоения. В ней уживались бесконечно счастливая любящая и любимая супруга и страдающая от тайной любви женщина.
   Она больше не всхлипывала, тяжелые слезы градом катились по ее щекам, оставляя на них красные полосы. Когда душе так больно, то слезы чрезвычайно горькие и они прожигают кожу, в уголках глаз белел налет соли. Лицо ее как-то моментально похудело и осунулось, а нос заострился. Ортон сочувственно смотрел на жену и чувствовал, что его сердце болит так же отчаянно, как и ее.
   — Бедная моя, неужели так все страшно и тяжело? Она закивала головой, цепляясь за него непослушными пальцами. В этот миг ей показалось, что он может сию секунду уйти, разгневавшись, и оставит ее одну в оглушительном, тоскливом одиночестве.
   — Не бросай меня, — выкрикнула Арианна. — Только не бросай меня, слышишь?! Я уже не смогу жить без тебя, без твоей любви. Мне нужно каждое утро просыпаться и знать, что рядом ты, засыпать в твоих объятиях, нужно слышать твой голос и твои шаги, видеть, как ты смеешься или сердишься! Ты мне нужен… Господи! Если бы ты знал, как ты мне нужен.
   — И ты мне нужна так же сильно, — растерянно прошептал Ортон, прижимая к груди свое заплаканное, страдающее сокровище. — В чем же беда?
   — А если бы в моей жизни появился человек… Не так, как ты, не такой дорогой и близкий, но тоже нужный… Что бы ты сказал? Я была бы не достойна тебя, милый мой!
   — Да что же это такое, — спросил император тревожно, — не в Аластера ли ты влюбилась?!
   — Что? — охнула она. — Нет, что ты. Это все равно что влюбляться в произведение искусства или совершенную по форме драгоценность — такое же безумие и безрассудство.
   — Рад, что ты это понимаешь, — явно обрадовался Ортон. — Но не Сивард же пришелся тебе по сердцу… Хотя от этого мошенника можно ждать чего угодно. Покорил же он неприступную императорскую сокровищницу, покорил сердце Начальника Тайной службы, мог бы и тебя завлечь в свои сети. Говорят, он и крокодила может уговорить пойти в невесты.
   Если император добивался того, чтобы его возлюбленная немного расслабилась и повеселела, то он достиг своей цели. Арианна звонко захохотала, размазывая по лицу непросохшие слезы.
   — Ну тебя, негодяй! Наверное, я сейчас такая уродина, — совершенно непоследовательно добавила она. — Представляю себе: распухшие глаза и толстый красный нос. Нет, только не смотри на меня.
   Как назло, в спальне было уже совсем светло, и птицы голосили вовсю. Им казалось, что они своего добились, и солнце наконец рассиялось на чистом небосводе, проснувшись именно от их пения и чириканья.
   — Позволь мне самому решать, смотреть на тебя или нет, — серьезно сказал Ортон. — Ты такая же прелестная, как всегда. Может еще краше. И запомни: ни болезнь, ни слезы, ни даже старость не заставят меня думать, что ты стала менее привлекательной.
   — И когда я буду морщинистой и толстой, как нянюшка, тоже будешь меня любить? — спросила Арианна.
   — Если ты, конечно, не сбежишь от меня со своим новым воздыхателем, — усмехнулся император.
   — Ну уж он-то от тебя никуда не денется, — вздохнула она.
   — Рассказывай по порядку.
   Ортон поднял Арианну на руки и стал носить по комнате, покачивая, как ребенка.
   — Рассказывай, не бойся. Я все равно останусь с тобой и буду тебя любить. Всегда. Что бы ни случилось. Потому что ты — мое счастье, и я от тебя уже никуда не денусь.
   — Шут, — пробормотала она, утыкаясь носом в уютную ложбинку между его мускулистым плечом и высокой, стройной шеей.
   — Что шут?
   — Я не понимаю, что со мной делается, но я тянусь к нему сильнее, чем к кому бы то ни было во дворце. Да что там — во дворце! Кроме тебя, меня вообще ни к кому так не влечет. Ты только не подумай, — быстро сказала она. — Просто с ним очень интересно. Когда он не занят, то иногда ездит со мной верхом или катает на лодке по каналу — и все время что-то рассказывает. Он столько всего знает! Впрочем, что я… ты ведь знаком с ним столько лет, — наверное, наизусть его выучил.
   — Не сказал бы, — ответил император. — Ну а как он к тебе относится?
   — Предельно почтительно, — вздохнула Арианна. — Но мне кажется, что я ему тоже нравлюсь. Немножко.
   Ортон уселся обратно на кровать, продолжая держать жену в объятиях.
   — Следовало бы устроить тебе неприличную сцену ревности, но я не стану. Ты ведь не хочешь бросить меня и променять на Ортона-шута?
   — Ты смеешься? — жалобно спросила она. — Сердишься?
   — Да нет же! Действительно не сержусь, хотя и должен был бы. Но я слишком верю и тебе, и шуту, чтобы подозревать вас обоих в предательстве и прочих жутких прегрешениях. К тому же он мне сам признался, что ты ему весьма нравишься.
   — Правда?! — Арианна вспыхнула и зарделась как маков цвет.
   — Я рад, что поднял тебе настроение.
   Император потянулся, нежась в теплых лучах утреннего солнца, льющихся из окна сплошным потоком, и вдруг спохватился.
   — Ой, мне же пора! Совсем не обращаю внимания на время, когда нахожусь с тобой рядом.
   — Но ты неограниченный владыка всего, что нас окружает, — сказала Арианна. — А волнуешься так, будто должен всем.
   — И это правда. Ответственность. Бремя императора. Помнишь? Мне нельзя иначе. В завещании Брагана написано, что пренебрежение к людям начинается с малого, а заканчивается там, где сам ни сном ни духом…
   — Мудрость — это так тяжело, — прошептала императрица.
   — Но прекрасно.
   Ортон уже оделся и теперь стоял перед потайным ходом, протягивая к Арианне руки.
   — Иди, милая, я тебя поцелую. Вот так. До вечера. И выбрось из головы все страхи — ты себе больше напридумывала проблем, чем у нас их было на самом деле. Поезжай, покатайся верхом, до обеда у тебя нет никаких важных встреч. Только будь осторожна. В соседнем покое раздались осторожные шаги и негромкие голоса Алейи Кадогая и ее сестры Ульрики.
   Император последний раз прижался губами к горячим устам жены и исчез. Мягко щелкнул механизм потайной двери, и прекрасный эстергомский ковер надежно закрыл то место, где она только что была.
   Коротышка Ньоль-ньоль был личностью настолько известной, что у подчиненных Сиварда не ушло много времени на его розыски. Через шесть часов после того, как они получили это задание, запыхавшийся курьер вручил Крыс-и-Мышу три последних адреса, по которым имело смысл искать Коротышку.
   Наиболее правильным и соответствующим действительности оказался конечно же третий. В природе существует какой-то странный, необъяснимый, но давно уже выявленный и сформулированный закон, вкратце сводящийся к тому, что если есть хоть малейшая трудность или препятствие на пути к цели, то они обязательно возникнут. Последним новости узнает всегда тот, для кого они важнее, чем для остальных; что же касается пресловутого бутерброда, то об этом даже говорить неприлично — можно прослыть до одури банальным человеком.
   Крыс-и-Мыш добрели до харчевни «Жизнерадостный пирожок» ближе к вечеру. Некоторое время постояли у входа, сверяя адрес и намалеванное на доске яркими красками название. С вывески взирал на них тот самый улыбающийся пирожок, чьим именем была названа эта харчевня. Как предположил Мыш, его так и не удалось никому съесть.
   Толстый хозяин в пестром переднике — улыбающийся еще шире и жизнерадостней, чем сдобное изделие на вывеске, — выплыл им навстречу из-за стойки, признав в обоих посетителях если и не совсем благородных, то процветающих господ. Крыс-и-Мыш никогда не стремились выглядеть нищими, но и не хотели производить впечатление людей состоятельных, однако обоих всегда выдавала страсть к хорошей обуви, которая хоть как-то берегла их многострадальные ноги от окончательной гибели. А хорошая обувь, как всем известно, еще и дорого стоит. При одном взгляде на их сапоги из мягчайшей ойтальской кожи трактирщик бессознательно вышел лично приветствовать их.
   — Что пожелают благородные господа? — сладко пропел он.
   — Чего-нибудь жизнерадостного на блюде и куда более жизнерадостного в большом кувшине на серебряный ассам.
   Названная сумма была достаточна велика, чтобы хозяин проникся к своим гостям еще большим почтением, но не настолько, чтобы их начали резать тут же, у самого входа. Впрочем, в роанской империи грабежи были не в чести, и хотя содержимым кошелька не хвалился никто, но и прятаться в голову не приходило. Все же Крыс-и-Мыш соблюдали определенную осторожность: раз в несколько лет заносило в Роан чужестранцев с не самыми благими намерениями.
   Крыс-и-Мыш выбрали столик с лучшим обзором и уселись напротив друг друга в ожидании ужина. Если кто-нибудь подумал, что трапеза была всего лишь уловкой, он глубоко заблуждается. Они действительно проголодались и собирались основательно подзакусить прежде, чем приступить к финальной части своих поисков.
   Хозяин все так же собственноручно приволок к их столу огромный пирог на необъятном блюде, окруженный всяческими лакомствами, как-то: квашеные овощи и маринованные фрукты, кусочки ветчины, политые соусом н приправленные специями, тертый сыр нескольких сортов и ворох поджаристых щупалец кальмара. В другой руке он нес кувшин и два высоких оловянных стакана.
   — Прошу, господа, — молвил рн, выставляя угощение на дощатый стол. Скатерти в этом заведении считались вредным излишеством. — Может, еще чего пожелаете?
   — Может, — протянул неопределенно Крыс. А Мыш тут же задал вопрос:
   — Коротышка у себя или еще не возвращался?
   При упоминании о Коротышке хозяин вздрогнул, как трепетная лань, и слегка побледнел. И даже стал уступать своему пирогу в жизнерадостности.
   — Что же любезнейшие и благороднейшие господа сразу не сказали, что они знакомы с Коротышкой? Угощение за счет заведения, разумеется… — добавил он невпопад.
   — Не стоит, — небрежно прервал его Крыс. — Нам бы только Корсгышку.
   — У себя, у себя во втором этаже. Ужинает. Слово «ужинает» толстяк произнес с таким благоговением, что Крыс-и-Мыш невольно переглянулись. Им стало интересно, каким образом чей-то ужин способен вызвать священный трепет у трактирщика.
   — Тогда мы поедим — и к нему, — вынес Мыш окончательный вердикт.
   Видимо, лицезрение людей, способных проглотить хоть кусок перед встречей с Коротышкой, было для хозяина «Жизнерадостного пирожка» настолько внове, что он дал волю своим чувствам — выкатил глаза и рот открыл. Но Крыс спровадил его одним царственным движением.
   Минут десять Крыс-и-Мыша было слышно только определенным образом: они вздыхали, жевали и постанывали от удовольствия. Отстутствие скатертей оказалось обманчивым признаком: еда здесь тянула если не на императорский стол, то уж, по крайней мере, на княжеский. Поэтому к Коротышке друзья отправились в самом благостном расположении духа и упитанные донельзя — так, что даже пояса пришлось распускать.
   Долго искать не пришлось, поскольку во втором этаже имелась только одна дверь, похожая не на вход в чулан или склад для метелок. И Крыс-и-Мыш дружно ввалились в нее, стуча уже на ходу.
   Переступили порог и встали в молчании.
   Тот, кто давал Коротышке прозвище, войдет в историю как человек с чувством юмора. Крыс-и-Мыш уже успели соскучиться, стоя в дверях, а Ньоль-ньоль все еще поднимался из-за стола. Когда он встал, в комнате стало тесно.
   Хорошо, что подчиненные Сиварда Ру имели счастье часто общаться с гвардейцами императора и постепенно свыклись с мыслью, что средний человеческий рост как раз по пряжку пояса гравелотскому горцу — и это нормально. Поэтому при виде Коротышки у Крыс-и-Мыша не развился комплекс неполноценности. Зато они поняли, отчего трапеза Ньоль-ньоля вызывала такую гамму чувств у хозяина харчевни. Съесть такое количество снеди в один присест могло только легендарное чудовище Ладакхи, пожравшее некогда весь небосвод и светила на нем. Какой-то герой сумел заставить его выплюнуть все обратно, но Крыс-и-Мыш здорово сомневались, что у Ньоль-ньоля он бы рискнул отобрать хоть корочку.
   Кареглазый и курносый, гороподобный Коротышка сидел в обнимку с мечом-паранги, у которого два дополнительных лезвия — ладони полторы в длину — отходили под углом от основного, а в навершии торчал граненый шип, служивший при случае копьем. Ньоль-ньоль был одет в кожу и меха, увешан золотыми цепями и амулетами, а верхом этого великолепия являлось ожерелье из клыков горных львов, крокодильих и акульих зубов. Крыс-и-Мыш не сговариваясь решили, что такой человек вряд ли стал бы его покупать.
   — Прошу к столу, — прогрохотал Коротышка, нарушив затянувшееся молчание. — Только, простите, не припомню, чтобы когда-нибудь имел честь встречаться с вами.
   — Это вы нас простите, — обрел дар речи Мыш. — Мы вломились к вам так неожиданно и не вовремя, но нас привело сюда дело не слишком радостное, и тем не менее…
   — Ничего-ничего, — успокоил их Ньоль-ньоль, продолжая удивлять незваных гостей своим благодушием и терпимостью, не говоря уже о прекрасных манерах. — Садитесь.
   — Меня зовут Иниас, а его — Селестен, — сказал Крыс, подходя к столу. — Но нас так давно уже не зовут. Обычно меня кличут Крысом, а его Мышем. Но вернее всего обращаться к нам Крыс-и-Мыш — мы так привыкли за долгое-долгое время. Мы к вам по поручению одного человека…
   — Я слушаю.
   — Джой ан-Ноэллин по прозвищу Красная Борода просил нас обратиться к вам за разъяснениями.
   — А что, Джою уже лень рот раскрыть? — весело осведомился Коротышка, наливая вино в тонкостенные хрустальные бокалы.
   — Дело в том, что Джой ан-Ноэллин умер, — тихо сказал Мыш.
   Ни он, ни Крыс не ожидали от Ньоль-ньоля такой реакции на свое сообщение. Нет, он не вскрикнул и не разразился плачем по умершему. Право слово, это было бы проще перенести Крыс-и-Мышу, ставшим свидетелями немой сцены.
   Коротышка побледнел, а его карие глаза потемнели настолько, что показались угольно-черными в свете множества свечей, стоявших по углам комнаты. Его правая лапища судорожно сжала рукоять паранги с такой силой, что костяшки на ней побелели.
   — Когда? — наконец спросил он сиплым, сдавленным голосом.
   — Точно не знаем, — честно ответил Крыс. — Я лучше расскажу все, что нам стало известно.
   — Кому — вам? — вдруг заинтересовался Ньоль-ньоль. — Я так и не знаю, кого вы сейчас представляете.
   — Простите и за то, что не сказали, — Мыш решил, что будет разумнее выложить все карты на стол. Люди с такими возможностями, как Коротышка, в состоянии выяснить все необходимое и без их помощи, но доверие… Доверия уже не вернуть, если обмануть хоть раз. — Мы работаем на Сиварда Ру, на Имперскую Тайную Службу.
   — На Одноглазого? — изумился Коротышка. — И Джой так запросто дал вам найти меня?
   — Боюсь, у него не было другого выхода.
   — Говорите, господа.
   — Джоя не бывает на Роанском побережье моря Луан, когда наступает месяц кту-талау. Это знают все. В месяце лонг-гвай он прибывает в столицу уже как князь ан-Ноэллин и отдыхает от дел до начала лонг-сумаделя.
   — Это так, — согласился Коротышка.
   — Но на сей раз «Летучая мышь» была замечена в устье Алоя, а спустя несколько дней найдена у подножия Хоанга. Учтите, Ньоль-ньоль, мы намеренно искали ее и даже представляли, где именно обнаружим. Но мы не думали, что все члены экипажа, включая капитана, окажутся мертвы. Их убили пассажиры, которых они везли, — из-за того груза, который они перевозили, разумеется, контрабандой.
   — Кто? — еще раз спросил Коротышка.
   — Убийцы Терея.
   — Что общего у Джоя с этими выродками?
   — Вот за этим мы и явились к вам, — сказал Крыс, вручая Коротышке письмо Джоя и золотой стержень.
   — Как вы это нашли? — изумился Ньоль-ньоль.
   — Не спрашивайте, — устало махнул рукой Мыш. — Если потом захотите, мы подробно изложим вам все перипетии поисков. Скажу только, что далось это нелегко.
   — Верю, — пробормотал Коротышка.
   И углубился в изучение письма, а затем и золотого послания. Молчал он долго и, как показалось Крыс-и-Мышу, тревожно. Взвешивал про себя, что можно говорить, а что — нет. Видя его колебания, Крыс произнес:
   — Со своей стороны мы обещаем неразглашение полученных от вас сведений и полную вашу безопасность, что гарантировано самим императором Ортоном.
   Слово императора в Великом Роане значило столько, что ему равно верили и воры, и солдаты, и дети, и контрабандисты. Император был мерилом честности и благородства.
   — Хорошо, тогда я все расскажу. Только прежде ответьте, что вы знаете о расе правителей Аиойны?
   — О токе? — переспросил Мыш. — Все, что может стать известным из книг, путевых заметок и дневниковых записей. Сами мы до Ходевена, к сожалению, не добрались.
   — Когда мы с Джоем были молодыми и безрассудными, то познакомились с одним из учеников токе, странствующим по свету. То, что он умел делать, потрясло нас, не стану кривить душой. Нам все было тогда в диковинку, а его мастерство — особенно. Он охотно делился с нами знаниями, научил письменности токе, множеству боевых приемов, рассказал о целебных свойствах растений и минералов. Конечно, это были пустяки по сравнению с тем, чему учат во дворце Чиванга, но мы радовались всякому пустяку. К тому же, — Коротышка потер переносицу ребром ладони, — не такие уж это были пустяки, если разобраться как следует. И многие из его советов весьма помогли нам в дальнейшем.
   — А как звали этого «ученика»? — спросил Мыш осторожно.
   — Он назвал себя Эрлтоном, но я не уверен, что это его настоящее имя. В те времена почти никто из нас не носил своего имени — предпочитали прозвища, так было безопаснее. И потому мы, естественно, не допытывались у нашего товарища о том, как его зовут на самом деле. Вы же понимаете… Звали его Пересмешник: очень уж ловко он передразнивал любого, с кем ему доводилось говорить более пяти минут кряду.
   Крыс-и-Мыш закивали головами, подтверждая, что да, да, понимают.
   — Мы стали кровными братьями — Эрлтон, Джой и я. И дали клятву помогать друг другу, что бы ни произошло, из какой бы дали ни пришла весточка от побратима. А чтобы мы всегда были уверены, что нас никто не использует в своих целях, мы обменивались посланиями токе — вот этими, как вы, наверное, уже догадались, золотыми стержнями. Письменность эта очень сложная, ее трудно разгадать, и мы могли не бояться, что наши послания кто-нибудь перехватит и подделает. Во всяком случае, вероятность была невелика. Последнее время мы с Джоем виделись редко. И от Эрлтона я давно не получал никаких известий. Но как раз недавно пришло письмо…
   С этими словами Ньоль-ньоль добыл из-за пояса кожаный кошель, а оттуда вытянул стержень, весьма похожий на тот, что принесли ему Крыс-и-Мыш. Только шнурки на нем были другого цвета, другой длины, и узелки на них были завязаны иначе.
   — О чем здесь идет речь?
   — Кто-то из токе или их учеников сообщает о том, что Эрлтон погиб. Так что я не знаю, кто послал Джою вот это… Да и не стал бы наш Эрлтон писать в конце такие странные вещи.
   — А что он написал?
   — Угроза. Даже если он в состоянии ее выполнить, то все равно — грех так говорить с побратимом. И отчего Джой исполнил его просьбу?
   — Наверное, у него не было другого выхода, — предположил Крыс. — Допустим, а это почти явно следует из его письма, что убийцы Терея принесли ему это послание. Даже если бы он отказался или не признал, скажем так, почерк вашего друга, они смогли бы заставить команду выполнить то, что им требовалось. Ну, убили бы Джоя первым…
   — Вы правы, — потемнел лицом Коротышка. — Просто он остался жить, чтобы передать мне известие и вам помочь. Вы нашли то, что он перевозил на «Летучей мыши»?
   — Не нашли.
   — Но хоть знаете, что это было?
   — Конечно. Именно из-за ценности этого груза мы и стали искать «Летуху».
   — Так. Сейчас я попытаюсь вкратце изложить свои соображения, а вы меня поправите, если я ошибаюсь. Итак, кто-то, пока неизвестный, рискнул нанять убийц Терея, чтобы они выполнили определенного рода работу. Догадываюсь, что без кровопролития тут не обошлось, иначе ее поручили бы кому-нибудь другому. Но догадываюсь также, что результатом этой работы должно было стать не убийство, а похищение какой-то вещи. Я считаю, что эта вещь должна быть достаточно крупной, чтобы потребовались услуги Джоя и его ладьи для перевозки, а также мне приходит на ум, что вещь эта отнюдь не имела отношения к обычным драгоценностям. Но что же это такое, если моего друга убили, а люди Сиварда стоят на ушах и даже меня сумели отыскать?!
   — Блестяще! Чудесно! — сказал Крыс, аплодируя Коротышке. — Вам бы работать на одноглазого, глядишь, он бы изменил свое мнение относительно того, кто станет его преемником. Вы угадали, как при стрельбе из лука — в самый центр мишени.