Уилсон Френсис. Рожденный дважды

Уилсон Френсис Пол
Рожденный дважды

   Фрэнсис Пол Вилсон
   "Враг"
   Рожденный дважды
   перевод И. Кулаковой-Ершовой и М. Тараховой
   Уильяму Слоуну, одному из первых, сумевшему соединить науку со сверхъестественным
   Пролог
   Воскресенье, 11 февраля 1968 года
   Теперь он называл себя мистером Вейером, Гастоном Вейером, и сегодня он никак не мог заснуть. Не давала покоя смутная тревога, назойливая мысль сверлила мозг, пробуждая старые воспоминания и прошлые кошмары. Но он не оставлял попытки забыться сном. Он сумел выровнять дыхание и вскоре овладел ускользавшей добычей. Но стоило ему погрузиться в сон, как что-то рывком вернуло его к яви.
   Свет. Он таился где-то в конце холла. Мистер Вейер поднял голову и посмотрел: свет шел из бельевой кладовки. Бело-голубое сияние струилось из-под закрытой двери.
   Осторожно, чтобы не разбудить жену, мистер Вейер выскользнул из постели и босиком пошлепал через холл. Суставы его скрипели, протестуя против перемены положения. Старые травмы, старые раны; они напоминали о себе, отдаваясь эхом прошлого. Похоже, у него развивается артрит. Нет ничего удивительного. Его тело выглядело шестидесятилетним и по своему состоянию соответствовало этому возрасту.
   Он помедлил, взявшись за ручку двери кладовки, затем резко открыл ее. Казалось, самый воздух внутри светился; он сиял и клубился, образуя подобие водоворотов в горящей жидкости, но был холодным. Мистера Вейера обдало ледяным холодом.
   Что порождает это сияние? Оно исходило из дальнего угла нижней полки; там, под одеялами, свет казался особенно ярким. Мистер Вейер нагнулся и вытащил их. И тут же, вскрикнув от боли, поднес руку к глазам; яркое сияние будто пронзило его мозг.
   Потом оно стало угасать.
   Когда к нему вернулось зрение, когда он осмелился снова посмотреть, он нашел источник сияния. Запрятанное среди полотенец, простынь и одеял, лежало то, что выглядело как большой железный крест.
   Он улыбнулся. Она сохранила его. Прошло много лет, но она все еще цеплялась за него.
   Крест по-прежнему излучал холодное голубое сияние, когда Вейер, привычным движением взявшись обеими руками за низ вертикальной планки, поднял его вверх, удерживая на весу. Это был не крест, а эфес меча, когда-то серебряный с золотом. Сослужив свою службу, он стал железным. Из сияющего железа.
   Почему? Что это означает?
   Внезапно сияние совершенно погасло. Вейер теперь глядел на тусклый серый металл, который вдруг тоже начал меняться на его глазах: поверхность становилась неровной, на ней появились маленькие трещины, потом он начал крошиться, буквально за секунды превратившись в грубый порошок, утекающий сквозь пальцы Вейера, точно песок.
   Что-то произошло. Что-то не в порядке! Но что именно?
   Вейер растерянно стоял с пустыми руками в темноте, вдруг ощутив, как тихо стало в окружающем мире. И только рев пролетающего на большой высоте реактивного самолета нарушал царившую вокруг тишину.
   Родерик Хэнли ерзал в кресле, стараясь дать отдых затекшим мышцам и унять боль в спине. Полет из Лос-Анджелеса был долгим и утомительным; широкое кресло в салоне первого класса оказалось тесным для его крупного тела.
   - Скоро посадка, доктор Хэнли, - сказала стюардесса, склоняясь над ним. - Могу я предложить вам что-нибудь до того, как закроется бар?
   Хэнли подмигнул ей.
   - Можете, но оно не числится в баре.
   Смех ее прозвучал искренне.
   - Нет, серьезно...
   - Как насчет еще одного коктейля с водкой и лимонным соком?
   - Так, посмотрим. - Она потерла подбородок. - Водка и лимонный сок четыре к одному и чуточку куантро. Верно?
   - Замечательно.
   Она дотронулась до его плеча.
   - Сейчас же принесу.
   Мне скоро семьдесят, а я все еще умею нравиться им.
   Он пригладил седовласую шевелюру, расправил плечи, обтянутые сшитой на заказ охотничьей курткой из английского твида. Он часто думал: что же так привлекает к нему - аура богатства, которую он излучает, или броская внешность, скрывающая годы? Он гордился и тем и другим, не собираясь недооценивать могущество первого обстоятельства и давно не испытывая ложной скромности в отношении второго.
   То, что он Нобелевский лауреат, тоже не мешало.
   Он взял у нее стакан и сделал большой глоток, надеясь, что алкоголь снимет нервное напряжение. Полет казался бесконечным, но наконец они приближались к Айдлуальду. Нет, ведь теперь он называется "Аэропорт Кеннеди". Хэнли никак не мог привыкнуть к перемене названия. Но, как бы ни назывался этот аэропорт, они скоро благополучно окажутся на твердой земле.
   Давно пора.
   Полеты в коммерческих самолетах - просто мука. Точь-в-точь как на вечеринке в собственном доме. Тебе может не нравиться компания, но встать и уйти нельзя. Хэнли предпочитал собственный - такой удобный и подвластный ему самолет "лирджет". Но вчера утром стало известно, что в ближайшие три, а то и пять дней самолет не сможет подняться в воздух из-за отсутствия одной необходимой запчасти. Торчать еще пять суток в Калифорнии среди лос-анджелесцев, с недавних пор походивших не то на хиппи, не то на индусов или на тех и других, было выше его сил. Поэтому он рискнул купить билет на этот "боинг", похожий на бегемота.
   Впервые - только в этот раз - они с Эдом путешествуют вместе.
   Он взглянул на своего спутника, мирно дремавшего рядом. Эдвард Дерр, доктор медицины, на два года моложе его, но выглядящий старше, привык к таким путешествиям. Хэнли толкнул его в бок, потом еще раз. Дерр открыл глаза.
   - Что случилось? - спросил он, выпрямляясь в кресле.
   - Скоро садимся. Хочешь чего-нибудь, пока не приземлились?
   Дерр потер помятое после сна лицо.
   - Нет. - Он снова закрыл глаза. - Разбуди меня, когда долетим.
   - Как, черт возьми, ты можешь спать в этих креслах?
   - Привычка.
   Тридцать лет они регулярно бывали вместе на конференциях по проблемам биологии и генетики во многих странах и ни разу не летали на одном самолете. До сегодняшнего дня.
   Нельзя было допустить, чтобы они умерли одновременно.
   В доме на Лонг-Айленде хранились записи и дневники, которым было еще рано увидеть свет. Вряд ли в ближайшем будущем мир созреет для того, чтобы принять их. Иногда Хэнли удивлялся себе: почему он просто не сжег их и не покончил со всем этим делом? Из сентиментальности, догадывался он, или из эгоцентризма, или из-за того и другого. Какова бы ни была причина, не мог заставить себя расстаться с ними.
   Стыдно сказать, они с Дерром внесли вклад в историю биологии, но должны хранить это в тайне. Таково условие договора, который они заключили тогда, в начале января 1942 года. И еще они дали обещание, что, если один из них умрет, другой сразу же уничтожит все записи.
   Уже четверть века существует этот договор, и Хэнли пора бы к нему привыкнуть. Но нет. Он не находил себе места все время с момента вылета из Лос-Анджелеса. Однако путешествие подходит к концу. Им осталось только приземлиться. Все в порядке.
   Самолет внезапно сильно тряхнуло, раздался скрежет рвущегося металла и "семьсот седьмой" совершил какой-то невероятный крен.
   Сидящий сзади пассажир крикнул, что отрывается крыло, и самолет, бешено вращаясь, стал падать камнем вниз.
   На мгновение в голове Хэнли мелькнула мысль о смерти, и тут же ее - и все другие - вытеснило ясное сознание того, что некому будет уничтожить записи.
   - Мальчик! - крикнул он, вцепившись в руку Дерра. - Они узнают о мальчике. Он все узнает о себе.
   И тут самолет развалился на части.
   Глава 1
   Вторник, 20 февраля 1968 года
   1
   Нечто формировалось из темноты: тени сливались, создавая некую зловещую субстанцию. И она двигалась. В полной тишине мрак материализовался и заскользил в ее сторону.
   Джим Стивенс откинулся на спинку стула и уставился на листок бумаги, вставленный в пишущую машинку. Получалось не так, как он хотел. Он знал, что именно хочет сказать, но слова не выражали его мысль, казалось, ему нужны новые слова, новый язык, чтобы выразить задуманное.
   Он почувствовал искушение разыграть сцену из голливудского фильма вырвать страницу из машинки, скомкать ее и швырнуть в мусорную корзину. Но за четыре года ежедневной работы он научился не выбрасывать ни единой странички. В рукописях, так и оставшихся неопубликованными, может отыскаться сцена, образ, оборот речи, которые пригодятся в дальнейшем.
   К сожалению, недостатка в неопубликованном он не испытывал. Два готовых романа стояли в аккуратных картонных папках на верхней полке в чулане. Он предлагал их везде, всем нью-йоркским издательствам, выпускавшим художественную литературу, но никто не проявил интереса.
   Нельзя сказать, что его вообще не печатали. Он посмотрел туда, где в одиночестве стоял роман под названием "Дерево", о привидениях, украшая пустую полку книжного шкафа, предназначенную для "своих" произведений. Издательство "Даблдей" купило его два года назад и выпустило прошлым летом. Затраты на рекламу, как для большинства произведений начинающего автора, равнялись нулю. Немногие рецензии на роман были столь же вялыми, как и читательский спрос, и книга канула в неизвестность. Ни одно издательство, выпускающее книги в мягких обложках, не пожелало переиздать ее.
   Рукопись четвертого романа лежала в дальнем левом углу его стола. Сверху на ней лежало письмо из "Даблдей", отвергавшее ее. Он надеялся, что ошеломляющий успех "Ребенка Розмари" откроет дверь и его роману, но напрасно.
   Джим потянулся за письмом. Оно было от Тима Брэдфорда, редактировавшего его роман "Дерево". Хотя Джим знал письмо наизусть, он снова перечитал его.
   "Дорогой Джим,
   сожалею, но я вынужден вернуть "Анжелику". Мне нравится язык романа и его персонажи, но сейчас нет рынка для книг на такую тему. Никого не заинтересует современная ведьма, соблазняющая мужчин во сне. Повторю то, что сказал в прошлом году, когда мы вместе обедали: Вы талантливы и перед Вами как писателем откроется большое, может быть, великое будущее, если Вы перемените тему - откажетесь от романов ужасов. Этот жанр бесперспективен. Если Вы хотите писать про таинственное и сверхъестественное, попробуйте обратиться к научной фантастике. Я знаю. Вы не можете не думать о том, что "Ребенок Розмари" все еще в списке бестселлеров, но это ничего не значит. Успех книги Левина - случайность. Романам ужасов пришел конец. Их низвергла атомная бомба. Спутник и другие достаточно страшные реальности нашей жизни..."
   Может, он и прав, подумал Джим, бросая письмо на стол и отгоняя воспоминание о том горьком чувстве разочарования, которое охватило его, когда он получил в субботу это письмо.
   Но что же ему делать? "Таинственное и сверхъестественное" единственное, о чем он хочет писать. Он читал научную фантастику, будучи мальчишкой, и она ему нравилась, но писать на эту тему он не намерен. Черт побери, ему хотелось пугать людей!
   Он вспомнил, какой испытывал страх и потрясение, читая книги таких писателей, как Блох и Бредбери, Мэтисон и Лавкрафт, в пятидесятые и в начале шестидесятых годов. Он мечтал, чтобы у его читателей так же захватывало дух, как у него, когда он читал этих мастеров.
   Джим твердо решил держаться своей темы, он был уверен - у него найдутся читатели. Нужен был только издатель, достаточно смелый, чтобы отыскать их. Пока этого не случится, он готов мириться с отказами. Он знал, еще когда начал писать, что они - неотъемлемая часть писательского ремесла. Не знал он только, что отказы могут так сильно ранить.
   Джим закрыл свое исследование о сатанизме и колдовстве и встал. Время сделать перерыв. Может быть, дело пойдет лучше, если он побреется и примет душ. Самые удачные мысли приходили ему в голову под душем.
   Вставая, он услышал лязг крышки почтового ящика и направился к входной двери. По дороге, проходя через гостиную, включил проигрыватель. Там стояла пластинка "Роллинг Стоунз". Зазвучала мелодия песни "Вдоль дороги по одному". Мебель в гостиной осталась от родителей Кэрол - это был их дом: жесткие кушетки, тонконогие стулья, неправильной формы столики, много пластика - так называемый "современный стиль" пятидесятых. Он обещал себе, что, когда у них будут деньги, он купит мебель, пригодную для людей. Или, может быть, стереопроигрыватель. Но все его пластинки моно. Так что, наверное, лучше сначала купить мебель.
   Он поднял с пола почту. Ничего интересного, за исключением чека от "Монро экспресс" - на этой неделе порядочная сумма, - они наконец заплатили ему за серию политических статей "Бог умер". Замечательно. Он может повести Кэрол куда-нибудь поужинать. Наконец он добрался до ванной. "Привет, Волк", - сказал он в зеркало.
   Темно-каштановая шевелюра, закрывавшая лоб до самых бровей, кустистые бакенбарды во всю щеку, пучки вьющихся волос у воротника рубашки и щетина, которая у любого другого могла вырасти только дня за три, делали его школьное прозвище как нельзя более подходящим. Ему дали его в футбольной команде средней школы в Монро. И конечно, прежде всего из-за обросших волосами кистей рук. Волк Стивенс, лучший нападающий команды, всякий раз бешено таранивший линию защиты противника. За исключением нескольких несчастных случаев - с другими, - футбольные годы остались в его памяти как счастливые. Очень счастливые.
   Последнее время он изменил прическу - стал носить длинные волосы. Они закрывали уши, которые торчали несколько больше, чем ему хотелось.
   Намазывая свою жесткую щетину кремом, он думал, что хорошо бы кто-нибудь изобрел крем или что-то другое, задерживающее рост щетины на неделю или больше. Он заплатил бы за такое средство сколько угодно, лишь бы не подвергаться мучительному ритуалу бритья ежедневно, иногда дважды в день.
   Джим долго водил бритвой "Жиллетт" по лицу и шее, пока они не стали приемлемо гладкими, потом провел бритвой по тыльной стороне ладоней. Когда он протянул руку к горячему крану, из гостиной донесся знакомый голос:
   - Джимми? Ты здесь, Джимми?
   Из-за сильного акцента, присущего жителям Джорджии, это звучало как "Джимме? Ты здесь, Джимме?".
   - Да, я здесь.
   - Забежала кое-что принести.
   Она была в кухне и выкладывала на стол яблочный пирог, когда Джим вышел из ванной.
   - Что это за ужасная музыка? - спросила она.
   - Группа "Стоунз", ма.
   - Через четыре года тебе будет тридцать. Не слишком ли ты взрослый для такой музыки?
   - Не-а! Мы с Брайаном Джонсом однолетки, а Уоттс и Уайман даже старше меня.
   - Кто они такие?
   - Не важно.
   Он пошел в гостиную и выключил проигрыватель. Когда он вернулся, она уже сняла с себя тяжелое суконное пальто и перекинула его через спинку одного из стульев у обеденного стола, оставшись в красном свитере и серых шерстяных брюках. Эмме Стивенс - невысокой, хорошо сложенной женщине - было под пятьдесят. Несмотря на легкую седину в каштановых волосах, на нее еще заглядывались мужчины. Она употребляла несколько больше косметики и носила немного более обтягивающую одежду, чем Джим хотел бы видеть на женщине, которую называл матерью. Но в глубине души он знал, что она хранительница домашнего очага и свое счастье видит в том, чтобы прибирать в доме и стряпать.
   Она являла собой сгусток энергии и охотно принимала участие во всех благотворительных мероприятиях, будь то сбор пожертвований во славу Скорбящей Божьей Матери или в пользу оркестра средней школы Монро.
   - У меня остались яблоки от пирога, который я пекла отцу, и я сделала такой же и для вас с Кэрол. Яблочный пирог всегда был твоим любимым.
   - Он и сейчас самый любимый. - Джим наклонился и поцеловал ее в щеку. Спасибо.
   - Я еще принесла витамины "Паладек" для Кэрол. Последнее время она неважно выглядит. Пусть ежедневно принимает витамины, сразу почувствует себя лучше.
   - Кэрол в порядке, ма.
   - По ее виду этого не скажешь. Она осунулась. Не знаю даже, как это репетировать. А ты?
   - Интерпретировать, ма. Интер...
   - Интер... интерпретировать? Не знаю. Звучит как-то странно.
   Джим прикусил губу.
   - По крайней мере, в этом мы согласны.
   - Вот именно! - сказала она, стряхивая с рук воображаемые крошки и оглядывая кухню. Джим знал, что она инспектирует кухонную мебель и полы, чтобы убедиться, что Кэрол по-прежнему отвечает высоким стандартам блюстительницы чистоты, каковой являлась сама Эмма, сколько Джим себя помнил. - Как дела?
   - Хорошо, ма. А у вас с папой?
   - Все хорошо, папа на работе.
   - И Кэрол тоже.
   - Ты писал, когда я пришла?
   - Угу.
   Это не совсем соответствовало действительности, но какого черта! Ма все равно не считала литературную работу не по найму настоящей работой. Когда Джим на полставки работал ночным редактором в газете "Монро экспресс", это была настоящая работа, потому что ему там платили. Он мог сидеть часами и бить баклуши, ожидая, чтобы в поселке Монро (имевшем статус города) на Лонг-Айленде произошло что-нибудь достойное опубликования в новостях, но ма считала это настоящей работой.
   Просиживать дни дома за машинкой, выуживая из головы фразы, которые не даются и сопротивляются, это совсем другое дело.
   Джим терпеливо ждал. Наконец она спросила об этом.
   - Есть новости?
   - Нет, ма, новостей нет. Почему ты все время вяжешься ко мне с этим?
   - Потому что такой мой родимый долг.
   - Родительский, ма, родительский.
   - Я именно так и сказала: родимый долг для матери все время спрашивать, когда она станет бабушкой.
   - Поверь, ма, когда об этом узнаем мы, сразу же узнаешь и ты, обещаю тебе.
   - О'кей, но помни, - она улыбнулась, - если Кэрол в один прекрасный день забежит и скажет мне: "Да, между прочим, я уже на четвертом месяце", я тебе этого никогда не прощу.
   - Наверняка простишь. - Он поцеловал ее в лоб. - Теперь, если не возражаешь, я должен...
   Раздался звонок в дверь.
   - Ты кого-нибудь ждешь? - спросила мать.
   - Нет, не ждал даже тебя.
   Джим пошел к входной двери и обнаружил на пороге почтальона.
   - Доставка с нарочным, Джим: Чуть не забыл, - сказал он, протягивая: письмо.
   У Джима забилось сердце, когда он расписывался на квитанции.
   - Благодарю, Карл.
   "Может быть, они изменили решение там, в "Даблдей"?" - с надеждой подумал Джим.
   - Доставка с нарочным? - спросила мать, когда он закрыл дверь. - Кому могло понадобиться...
   Все его надежды развеялись, когда он прочитал обратный адрес.
   - Это от какой-то адвокатской фирмы в городе.
   Он открыл конверт и пробежал глазами короткое извещение. Дважды. Но так ничего и не понял.
   - Ну что там? - спросила мать в нетерпении, протянув руку за письмом. Сгорая от любопытства, она произнесла последнее слово "та-а-м".
   - Ничего не понимаю, - ответил Джим. Он передал ей письмо. - Тут говорится, что на будущей неделе я должен присутствовать на оглашении завещания доктора Хэнли. Я один из его наследников.
   Бред какой-то! Доктор Родерик Хэнли - один из самых богатых жителей Монро. Или был им, пока не погиб в авиакатастрофе в прошлое воскресенье. Он - своего рода местная знаменитость. Приехал сюда, в деревню Монро - тогда это действительно было не больше чем деревня, - вскоре после Второй мировой войны и жил в одном из роскошных особняков на набережной. Всемирно известный генетик, составивший состояние на научных открытиях, которые разработал лабораторным путем и запатентовал; лауреат Нобелевской премии за достижения в области генетики.
   Джим знал все о Хэнли, потому что ему было поручено написать некролог для "Монро экспресс". Известие о смерти доктора стало новостью номер один в Монро. Готовя некролог, Джим установил, что состояние Хэнли равнялось примерно десяти миллионам долларов.
   Но Джим ни разу даже не виделся с этим человеком. Почему тот упоминает его в своем завещании?
   Если только...
   В головокружительной вспышке озарения все вдруг стало Джиму совершенно ясно.
   - Боже, ма, ты не думаешь?..
   Одного взгляда на ее потрясенное лицо было достаточно, чтобы он понял: она пришла к той же мысли.
   - О, ма, не надо...
   - Я должна сейчас же поговорить с твоим отцом... Ионой, - сказала она быстро, возвращая ему письмо и отворачиваясь.
   Она схватила свое пальто и пошла к двери, на ходу натягивая его на себя.
   - Послушай, ма, ты же знаешь, что это ничего не значит. Все останется как было.
   Она задержалась в дверях, в глазах ее блестели слезы. Она была потрясена... и испугана.
   - Ты это всегда говорил. А вот теперь проверим, так ли будет.
   - Ма! - Он сделал шаг к ней.
   - Я поговорю с тобой позже, Джимми.
   Она шагнула за порог и заторопилась по дорожке к своей машине. Джим стоял у входной двери и наблюдал за ней, пока его частое дыхание не затуманило дверное стекло. Ему совсем не хотелось ее расстраивать.
   Когда она отъехала, он отошел от двери и еще раз перечитал письмо.
   Сомнений нет, он наследник Хэнли, гениального доктора Родерика Хэнли. Его объял благоговейный восторг. Рука, державшая письмо, дрожала. Ожидавшее его состояние ничего не значило по сравнению с тем, о чем умалчивалось - не могло не умалчиваться - в письме.
   Он бросился к телефону, чтобы позвонить Кэрол. Она будет так же радостно взволнована, как он. Его многолетние поиски наконец завершились, он должен немедленно сообщить ей об этом.
   2
   - Когда меня отпустят домой? - требовательно проговорил старик.
   Кэрол Стивенс посмотрела на него: Калвин Додд, возраст - семьдесят два года, пол - мужской. Транзиторная ишемия мозга.
   Вид у него был совсем не тот, что неделю назад, когда его привезла "скорая". Обросшего семидневной щетиной, в потертом халате, заляпанном остатками еды и провонявшем застарелой мочой. Сейчас он лежал в чистой постели, одетый в накрахмаленную больничную пижаму, был чисто выбрит (санитарками) и пах лосьоном.
   У нее не хватило духу сказать ему правду.
   - Мы отпустим вас, как только будет можно, мистер Додд, обещаю вам.
   На вопрос старика она, по существу, не ответила, но по крайней мере не солгала.
   - В чем задержка?
   - Мы ищем способы вам помочь.
   В этот момент вошел санитар Бобби из службы питания, чтобы забрать у Додда поднос от завтрака. Он бросил на Кэрол оценивающий взгляд и подмигнул ей.
   - Отлично выглядите, - сказал он с улыбкой. Ему исполнилось двадцать, и он отчаянно пытался отрастить бакенбарды. Бобби заигрывал со всеми женщинами подряд, включая и "более старших", как он однажды отозвался о Кэрол.
   Кэрол рассмеялась и через плечо показала большим пальцем на дверь.
   - Отвали, Бобби.
   - Волосы у вас что надо, - сказал Бобби и ушел.
   Кэрол пригладила свои длинные белокурые волосы. Пару лет назад она носила короткую стрижку, но теперь отпустила волосы. Ей, тоненькой, с продолговатым лицом, такая прическа шла больше, хотя порой она сомневалась, стоит ли это стольких забот. Так трудно, чтобы длинные волосы оставались в порядке и не путались.
   Додд оттянул нейлоновую сетку-жилет, надетую на него и прикрепленную к кровати.
   - Если вы и впрямь хотите помочь мне, снимите с меня эту штуку.
   - Мне очень жаль, мистер Додд. Она надета по указанию вашего врача. Он опасается, что вы встанете с кровати и снова упадете.
   - Я никогда не падал. Кто это вам наврал?
   Согласно истории болезни, Додд трижды умудрился перелезть через решетку вокруг своей кровати, пытался ходить и каждый раз, сделав два-три шага, падал. Но Кэрол не стала ему возражать. За короткое время работы в государственной больнице Монро она научилась не спорить с больными, особенно с пожилыми. А что касается Додда, она была уверена, что он просто не помнит о том, что падал.
   - Я все равно не имею права снять с вас эту сетку.
   - А где мои родные? - заговорил он уже о другом. - Им что, не разрешают видеться со мной?
   У Кэрол сжалось сердце от жалости к старику.
   - Я это выясню... ладно?
   Она повернулась и пошла к двери.
   - Какая-нибудь из дочек обязательно навестила бы меня один или два раза за то время, что я здесь.
   - Я уверена, что они скоро придут к вам. А я зайду завтра-.
   Кэрол вышла в холл и в изнеможении прислонилась к стене. Она не рассчитывала на легкую жизнь, когда поступала в отдел социального обслуживания при этой больнице, но была совершенно не готова к каждодневным переживаниям, с которыми здесь столкнулась.
   Подходит ли она для такой работы? - задумывалась Кэрол. На курсах, которые она прослушала для получения диплома работника социальной сферы, ее не учили самому важному - как эмоционально отстраняться от клиента. Она либо самостоятельно одолеет эту премудрость и будет не задумываясь вести себя так с клиентами, либо свихнется.
   Она непременно научится. Это хорошая работа, другую такую поискать. Приличный оклад и хорошие условия. В конце концов, им с Джимом не много и надо, чтобы прожить, - она унаследовала от родителей дом, полностью выкупленный, но, пока Джим не сделает карьеры как писатель, именно она должна зарабатывать на масло к хлебу. Только порой...
   Проходящая мимо медсестра вопросительно взглянула на нее. Кэрол выдавила из себя улыбку и выпрямилась.
   Она просто устала, вот и все. Она плохо спала последние несколько ночей... беспокойно. Ей снились какие-то кошмары, которые она смутно помнит.
   Она справится с этим.
   Кэрол направилась к маленькому офису отдела социального обслуживания на первом этаже.
   Кэй Аллен была на месте. Тучная брюнетка за сорок, она без всякого стеснения курила одну сигарету за другой. Кэй возглавляла отдел в государственной больнице Монро почти двадцать лет, была здесь ветераном. Когда Кэрол вошла, Кэй подняла глаза от кипы историй болезни на своем столе.
   - Что мы можем сделать для Додда? - спросила Кэрол.
   - Того старика, что нам подсунули на улице Три-Норт?