Страница:
Холкрофт, я сказал, учеником был отличным, но в остальных четверых удельный вес нажитой сущности был очень велик. И ни у кого из них не возникло чувства реальной опасности, осознания неотложности нашего дела. В конце концов, если остальные выстояли против натиска паразитов, то что, мы слабее их, что ли?
Я не виню этих четверых. Такая реакция была почти неизбежна. Каждый университет в той или иной мере переживает все ту же проблему: вновь поступившим так нравится их новое студенческое житье-бытье, что им просто жаль тратить время на серьезную работу.
Нам пятерым стоило ощутимых умственных усилий сдерживать Флеминга, Филипса, Лифа и Эбнера, чтобы те не отвлекались и не шарахались мыслями куда попало. За ними постоянно требовался глаз да глаз. Новые идеи действовали на учеников словно крепкий хмельной напиток. Умы у них приходили в такое возбуждение, что им хотелось шуметь и плескаться, как детям в реке. Вместо того чтобы читать Гуссерля или Мерло Порти, они кидались умозреть картины детства или интимные сцены. Эбнер, будучи любителем музыки, знал наизусть все оперы Вагнера, и едва лишь оставался с собой наедине, как тотчас начинал мычать что-нибудь из «Кольца Нибелунгов» и быстро уходил в восторженный транс. Филипс не чужд был донжуанства и имел склонность «подогревать» себя воспоминаниями прошлых побед, пока все вокруг не принималось вибрировать от сексуального возбуждения, отвлекающе действуя на всех остальных. В защиту Филипса следует сказать, что для него любовные аферы всегда были сопряжены с поиском чего-то такого, чего ему никак не удавалось открыть. И вот теперь, обретя внезапно то, чего искал, он не мог сдержать себя от постоянных экскурсов в прошлое.
На третий день пребывания на Базе-91 ко мне с разговором подошел Холкрофт. Он сказал: «У меня такое ощущение, будто мы сами себя водим за нос». Смутно что-то предчувствуя, я спросил, что он хочет этим сказать. «Даже не знаю, — ответил он. — Но когда пытаюсь подстроиться под их волну (Холкрофт имел в виду паразитов), возникает ощущение кипучей активности. Они что-то готовят».
Слышать такие обезоруживающие слова было просто страшно. Мы владели великой тайной, предупредили мир. А вместе с тем, в основе пребывали в том же неведении, что и раньше. Что это за существа? Откуда они взялись? Что является их наиглавнейшей целью? Действительно ли они разумны, или так же бедны разумом, как какие-нибудь черви в куске сыра?
Такие вопросы мы задавали себе довольно часто и выдвинули на этот счет ряд версий. Разум олицетворяет стремление человека к эволюции. Ученый и философ испытывают неутолимый голод по истине, поскольку устоявшиеся людские рамки становятся им тесны. Может быть, эти создания являются разумными в том же смысле, что и мы? В это трудно было поверить. Разве они, в таком случае, могли быть нашими врагами? А впрочем, история учит, что разум — это не всегда благие намерения. Ну да ладно, все равно — если они разумны, то тогда, может быть, нам хотя бы удастся рассчитать их логику? Опять-таки, если они наделены разумом, то, может, им уже ясно, что дело их проиграно?
Только проиграно ли?
Буквально следом за тем, как Холкрофт высказал мне свои подозрения, я собрал всю нашу группу в полном составе. Было это после завтрака. Воздух обильно сочился теплом; в нескольких сотен метров от нас занималась физ-подготовкой группа летчиков в белых тренировочных куртках; слышно было, как покрикивает сержант.
Я изложил суть своих опасений и высказал мнение, что нам, видимо, надо попытаться выведать о паразитах какую-нибудь более подробную информацию. Четверых своих учеников мы попросили действовать в телепатическом контакте с нами. Операция предстояла рискованная, и мы нуждались в максимальной поддержке. Примерно через полчаса прорезался голос Лифа; он сказал, что слышит нас отчетливо. Остальные лишь тщетно расходовали силы в безуспешной попытке установить контакт, так что мы в конце концов сказали им все бросить и отдыхать. Они так и не узнали, для чего мы приказали им это сделать. Не умея еще толком управлять собственными силами, в случае атаки паразитов они оказались бы в опасности.
Мы опустили жалюзи, заперли двери и, сев друг возле друга, предельно сосредоточились. Я так уже привык к этой процедуре, что проделывал ее почти автоматически. Первый шаг в ней похож на процесс отхода ко сну: полное отрешение от окружающего мира, когда словно отключаешься от собственного тела. По прошествии нескольких секунд я уже стремительно ускользал в темные глубины своего ума. Следующий шаг требовал некоторой сноровки: мне предстояло освободиться от своей постоянной физической сущности. Та ее часть, что составляет мне разум, должна была, сохраняя неусыпную бдительность, продолжать движение вниз, в пространство снов и воспоминаний. Эту картину можно в какой-то мере сравнить с теми моментами, когда человек, наблюдающий кошмарный сон, пытается себе внушить: «Это всего лишь сон. Я сплю у себя в постели. Мне нужно проснуться». Человеческое "я", озаренное светом сознания, присутствует при этом, но, окруженное миром фантасмагорий, чувствует себя неуютно и растерянно. Вскоре я обнаружил, что могу проникать еще глубже, чем пласт сновидений, сохраняя при этом всю полноту рассудка (сложный трюк, поскольку люди используют тело как своего рода отражатель сознания). Странный, безмолвный этот мир: напластование снов глубинной части ума. Ощущение человека при этом сродни ощущениям пловца, призрачно скользящего над самым дном моря. Для новичка эта фаза эксперимента может оказаться наиболее опасной. Тело действует на ум подобно якорю. В одном из своих стихотворения Йитс благодарит Бога за то, что имеет «body and his stupidity» ["Тело и его тупость" (англ.)], которые спасают его от кошмаров. Тело удерживает наши мысли словно тяжеленный балласт, не давая им перелетать с места на место. Это отчасти напоминает положение, в котором оказывается человек, попадая на Луну. Там он весит лишь несколько килограммов и, если пытается передвигаться обычным шагом, то подлетает и проплывает по воздуху словно шар. Также и мысли; освобождаясь от якоря тела, они обретают дьявольскую энергию. И если мысли эти принадлежат человеку с дурной натурой, они немедленно обращаются в ужасающих демонов. А если до человека не дойдет, что это его мысли, что в отдельности от него они не существуют, то он может впасть в панику и наделать дел еще в десять раз хуже. Он уподобится летчику, который, видя, что его самолет стремительно уходит в пике, сам машинально толкает рычаг управления вперед.
Мягко снижаясь сквозь зыбкие видения и образы памяти, я старался сохранять пассивность, игнорировать их. Если б я допустил ошибку и сконцентрировался на одном из них, то тот, мгновенно разросшись, обратился бы в самостоятельную, обособленную вселенную. Я, к примеру, раз неожиданно натолкнулся у себя в памяти на запах трубочного табака «Джинджер Том», который курил в свое время мой дед. Об этой детали я так давно уже не вспоминал, что невольно приостановился, проникшись интересом. Тотчас же я разглядел в своем воспоминании и деда, и полоску сада при его доме в Линкольншире. Оказалось, что я сам фактически стою в том саду, а окружающая обстановка была воссоздана в таких мельчайших подробностях, что при других обстоятельствах я бы, безусловно, поверил в реальность происходящего. Решительно высвободившись, я отторг эту притянувшую меня картину и секунду спустя уже вновь снижался в дышащую теплом темноту.
Эта темнота полна жизни и не является простым отражением телесной бытийности. Это та жизнь, что, подобно электричеству, роится в эфире Вселенной. Так, о нижних пластах можно говорить как о «детской» — очень яркое по окраске чувство тепла и уюта безмятежной невинности; мир ребенка, не воплощенного в телесность.
Под «детской» наличествует пустота, под стать пустоте межзвездного пространства — своего рода «всеобщее отсутствие». Этот ареал особо страшен, в нем можно легко потерять ориентир. Во время всех своих ранних экспериментов я неизменно впадал на этом участке в сон и пробуждался лишь по прошествии многих часов. На этом уровне пространства нет ничего, что могло бы ответным бликом отразить чувство осознанного бытия, вообще наличие жизни как таковой. Поэтому здесь единственного отвлечения достаточно, чтобы связующая нить осмысленности была мгновенно утрачена.
Вот до такой лишь глубины я и мог погружаться, и то мне периодически приходилось подниматься до уровня «детской», чтобы как-то восстановить ориентировку.
В течение всего этого времени наши умы по-прежнему находились друг с другом в телепатическом контакте. Нельзя сказать, чтобы мы вместе, всемером, плавали, так сказать, бок о бок. Каждый был сам по себе; связь с другими обеспечивал мозг. Все это значило, что мы, удерживая один другого под своего рода «дистанционным контролем», могли прийти друг другу на помощь. Случись мне заснуть, нечаянно угодив в сад к своей бабушке, товарищи меня бы разбудили. Случись кому-то из нас подвергнуться нападению, как все мы тотчас бы «очнулись», сплотившись для отражения атаки. Но на этой глубине человек находится наедине с собой.
И вот сейчас дистанционный контакт подсказывал, что Холкрофт погружается все глубже и глубже. Меня охватил восторг. На такой глубине я стал абсолютно невесом; сознание уподобилось пузырю, который сила давления выталкивает наружу. Было ясно, что для дальнейшего погружения требуется какая-то дополнительная «хитрость», но, чтобы ее освоить, нужна определенная работа, предварительная практика. А когда для этого не остается ничего, кроме как прибегнуть к осознанному мышлению, тут уж ничего поделать нельзя. Холкрофт, очевидно, эту «хитрость» уже освоил.
Ход времени в этих регионах ума почти не ощущается; оно идет и в то же время не идет, если это имеет какое-то значение. Так как при этом нет тела с присущим ему нетерпением, ход времени здесь становится чем-то условным. Судя по всему, паразитов поблизости не было, поэтому я просто ждал, сохраняя, впрочем, бдительность. Вскоре я почувствовал, что Холкрофт возвращается. Минуя область снов и воспоминаний, я плавно тронулся вверх и возвратился в чувственное сознание примерно через час после начала эксперимента. Холкрофт был все еще в бесчувствии. Прошло около десяти минут, прежде чем он открыл глаза. Румянец с его щек сошел, но дыхание было ровным.
Холкрофт оглядел нас спокойным взором, и мы поняли, что ничего особенного он не сообщит. Холкрофт сказал:
— Что-то странное. Там, внизу, не ощущается почти ничего. Я едва не подумал, что они вообще нас оставили.
— Совсем ничего не заметно?
— Именно. Раз или два, правда, кое-кто мелькнул, но это так, мелочи в сравнении с обычным их количеством.
То же ощущение отмечали у себя и мы. Это выглядело обнадеживающе. Но особого счастья никто из нас не чувствовал.
Среди дня мы впервые за трое суток включили телевизор, посмотреть новости. И тут стало ясно, чем занимались паразиты эти три дня. Мы узнали об убийстве, совершил которое некто Обафеме Гвамбе. Убрав в результате государственного переворота президента Объединенных Штатов Африки Нкумбулу, этот человек завладел городами Кейптауном и Аденом. Далее был передан отрывок из радиообращения Гвамбе, сделанного после переворота. Мы тревожно переглянулись. В беспокойство мы пришли оттого, что Гвамбе, судя по всему, находился под властью паразитов сознания. К тому же теперь мы знали паразитов достаточно хорошо и отдавали себе отчет, что недооценивать их действий — опаснейшая из ошибок.
Суть политики паразитов мы раскусили тотчас же. Фактически они с успехом практиковали ее вот уж двести лет, заставляя человечество то и дело отвлекаться на войны. За два столетия у человечества выработалась привычка: изменяя здравомыслию, забываться на какое-то время угаром. Два столетия паразиты подкидывали людям иные заботы и чаяния.
Мы сидели за разговором до поздней ночи. Было очевидно, что этот новый оборот событий требует решительных действий, но вот каких? Нами владело ощущение странного предчувствия. В три часа ночи все легли спать. В пять утра нас разбудил Холкрофт.
— Они что-то задумали, — сообщил он. — Я это чувствую. Думаю, лучше поскорей убраться отсюда.
— Куда?
На этот вопрос ответил Райх:
— В Вашингтон. Думаю, лучше всего будет встретиться и составить разговор с президентом.
— Но что это даст?
— Не знаю, — ответил Райх. — Но у меня ощущение, что, сидя здесь, мы теряем время.
В отлагательствах не было смысла. Хотя до рассвета оставался еще час, мы направились к вертолету, предоставленному в наше распоряжение правительством Соединенных Штатов. Когда рассвело, внизу уже виднелись длинные прямые улицы Вашингтона. Вертолет мы аккуратно посадили на улице неподалеку от Белого Дома. Навстречу, держа атомную винтовку наготове, выбежал стоявший у ворот постовой. Человек это был молодой, и нам не составило труда убедить его сходить за начальством, пока мы садим вертолет на лужайку перед Белым Домом. Сила телекинеза давала нам одну из самых приятных привилегий: немедленно пропадали всякого рода бюрократические препоны.
Прибывшему офицеру мы вручили адресованное президенту послание, а сами покуда пошли прогуляться и выпить где-нибудь кофе. Встречным прохожим наша группа из одиннадцати человек казалась, вероятно, какой-нибудь деловой делегацией. Нам попался большой, с зеркальным фасадом ресторан, где мы заняли два столика возле выходящего на улицу окна. Устроившись за столиком, я заглянул в ум к Эбнеру. Почувствовав, от кого исходит касание, тот улыбнулся мне и сказал:
— Забавно. Мне б сейчас думать о нависшей над человечеством и этим городом опасности, — я, кстати, сам родом из Вашингтона, — а я, наоборот, чувствую какое-то презрение к снующим здесь по улице людям. Они все спят. И что с ними случится, меня как будто не очень даже трогает...
— Не забывай, неделю назад ты сам был одним из них. Я позвонил в Белый Дом и узнал, что все мы к девяти часам приглашены на завтрак к президенту. Возвращаясь назад средь бесконечного потока спешащих на работу людей, мы вдруг почувствовали, что тротуар у нас под ногами мелко дрогнул. Мы перекинулись недоуменными взорами.
— Землетрясение? — озадаченно спросил Эбнер.
— Нет, — ответил Райх. — Взрыв.
Мы ускорили шаг и были в Белом Доме уже в восемь сорок пять. У вышедшего навстречу офицера я спросил, не слышал ли он каких-нибудь известий о взрыве.
— Каком взрыве? — недоуменно переспросил тот. О каком именно, стало известно двадцатью минутами позже, как раз когда мы садились завтракать. Президента вызвали из столовой. Когда он возвратился, в лице у него не было ни кровинки, голос дрожал. «Господа, — выговорил он. — Полчаса назад взрывом уничтожена База-91».
Никто из нас не произнес ни слова, но подумали все об одном и том же: сколько еще времени уйдет у паразитов, прежде чем они настигнут нас?
***
И Райх, и Холкрофт в своих публикациях исчерпывающе подробно осветили содержание той нашей беседы с президентом, поэтому я ограничусь лишь кратким пересказом того, что тогда случилось. Мы видели, что президент находится на грани обморока, и успокоили его способом, к которому прибегали теперь столь часто. Мелвилл был человеком не очень сильного склада. Это был отличный президент для мирного времени, быстро схватывающий все, что касается вопросов администрирования, но не из тех, кому по силам совладать с кризисом мирового масштаба. Он, оказывается, был так потрясен свалившейся новостью, что даже забыл отдать по прямому проводу приказ армейским штабам привести систему обороны США в состояние повышенной боевой готовности. К счастью, вскоре стало возможным убедить его исправить положение, и мы с облегчением вздохнули, узнав, что новый пучковый радар теперь включен и гарантирует перехват любой баллистической ракеты, несущейся со скоростью полутора километров в секунду.
Мелвилл со слепым упорством цеплялся за надежду, что взрыв на Базе-91 произошел в результате какой-нибудь трагической случайности — скажем, из-за аварии ракеты «Марс», создававшейся в тамошних лабораториях (мощи ее энергоблоков было бы достаточно, чтобы поднять на воздух половину штата Нью-Йорк). Мы поставили его перед жестоким фактом, прямо заявив, что это исключено. Взрыв был работой паразитов, а они почти наверняка использовали в качестве своего орудия Гвамбе. Президент заметил, что в таким случае это неизбежно приведет к крупномасштабной ядерной войне между Америкой и Африкой. Мы ответили, что такое необязательно. Взрыв был устроен с целью уничтожить нас. Это была игра наудачу, и нам повезло в ней по чистой случайности и еще оттого, что у Холкрофта возникло предчувствие. Сотворить подобное вторично Гвамбе не удастся, поэтому Мелвиллу пока можно сделать вид, будто он и вправду поверил, что взрыв произошел в результате неожиданной аварии с «Марсом». Но одно здесь, совершенно очевидно, представляет чрезвычайную важность. Нам необходимо сплотить вокруг себя как можно большее число интеллектуалов, способных усвоить идею о паразитах мозга, и создать из них в некотором роде армию. Если мы сумеем собрать достаточно людей, наделенных способностями телекинеза, то нам удастся покончить с бесчинствами Гвамбе прежде, чем дело примет по-настоящему серьезные масштабы. Одновременно с тем нам предстоит найти место, где бы нас ничто не отвлекало от работы.
Почти все утро пришлось работать над президентом, заряжая его силой и стойкостью в противостояние кризису. Мелвилл вынужден был выступить с телеобращением, в котором заявил, что, по его твердому убеждению, взрыв произошел в результате трагического инцидента (после него камня на камне не осталось на площади радиусом в пятьдесят километров — неудивительно, что мы ощутили взрыв в Вашингтоне). Казалось, вся страна вздохнула после этого с невероятным облегчением. Затем система обороны США целиком прошла кропотливую проверку, а Гвамбе было направлено секретное послание, предупреждающее, что в случае повторения чего-либо подобного соответствующие меры последуют незамедлительно. Мы решили: будет лучше, если мир узнает, что мы остались живы. От паразитов этот факт все равно не утаишь, а объявление о нашей смерти, в свою очередь, может вызвать волну панического отчаянья, поскольку миллионы людей сегодня уповают на наше покровительство.
Но в тот день, когда все мы сидели за ранней полуденной трапезой, атмосфера была мрачной и гнетущей. Мысль о возможной победе казалась ирреальной. Единственно, что вселяло какую-то надежду, это принять в наш круг «посвященных» еще до сотни людей, а затем попытаться уничтожить Гвамбе тем же способом, который был использован против Жоржа Рибо. Но мы, вероятнее всего, будем находиться под постоянным контролем у паразитов. Им ничто не препятствует завладеть умами глав других государств точно так же, как они завладели умом Гвамбе. Подумать, ведь они могут подчинить себе и Мелвилла! О том, чтобы приобщить его к числу «посвященных», нечего было и думать. Он, как и девяносто пять процентов населения планеты, никак не сможет уяснить суть проблемы. Опасность грозит нам постоянно. Даже когда мы будем просто идти по улице, паразиты смогут, завладев кем-нибудь из числа случайных прохожих, пустить его в нас торпедой. А один какой-нибудь прохожий, вооруженный атомным пистолетом, вообще поставит в разговоре с нами точку.
Идею подал Райх: «Жаль, мы не можем просто перенестись на другую планету и основать там другую цивилизацию».
Сказано это было просто так, без всякой мысли. Мы все знали, что ни одной обитаемой планеты в Солнечной системе нет, и уж во всяком случае Земля не располагает кораблем, способным перевозить людей на расстояние восьмидесяти миллионов километров к Марсу.
И все-таки... Может, это и есть тот самый способ, каким можно решить проблему безопасности? Ведь Америка действительно располагает несколькими ракетами класса «Земля-Луна», рассчитанными на пятьсот пассажиров. Есть еще и три орбитальные станции, вращающиеся вокруг Земли. Находясь на Земле, мы ежечасно подвергаем себя опасности со стороны паразитов. В космическом пространстве мы окажемся вне ее.
Да, очевидно, это и был ответ. Сразу же после обеда мы с Райхом и Флейшманом пошли к президенту и высказали ему свои соображения. Если паразиты сумеют нас уничтожить, участь Земли в любом случае окажется предрешена. Одержав верх, они будут беспощадно истреблять всякого, кто попытается пойти по нашим следам. Самым надежным для жителей планеты будет предоставить нам возможность группой человек примерно в пятьдесят вылететь на космической ракете к Луне и следующие несколько недель провести на одном из спутников или же курсировать попеременно между Землей и Луной. Возможно, к этому времени мы будем уже достаточно сильны для открытой борьбы с паразитами. Если нет, то тогда мы сможем разделиться еще на две обучающие группы, каждая из которых поднимет в космос еще по пятьдесят человек. В конце концов мы создадим армию, способную взять на себя оборону страны.
Один историк предложил нам «захватить» ум Мелвилла таким же образом, как паразиты «захватили» ум Гвамбе, и добиться от президента всего, чего нам нужно. Такая мера, конечно, вполне могла быть оправдана в условиях тогдашнего кризиса, но идти на нее у нас не было необходимости. Мелвилл был рад удовлетворить любую нашу просьбу — кризисная ситуация вызвала у него ужас.
...Я уже говорил, что Спенсфилд и Ремизов снабдили нас списком из двенадцати человек, которых можно было принять в наш круг. Более того, у Холкрофта, Эбнера и остальных имелся еще и ряд собственных претендентов. В результате, еще до наступления вечера мы переговорили с тридцатью из них, и каждый выразил согласие к нам присоединиться. Военно-воздушные силы США оказали содействие, доставив этих людей в Вашингтон, так что назавтра к восьми утра наша группа разрослась до тридцати девяти человек. Должно было быть сорок один, но самолет, летевший с двумя психологами на борту из Лос-Анджелеса в Вашингтон, потерпел крушение над Большим Каньоном. Причину этого происшествия установить так и не удалось, но, думаю, догадаться о ней нетрудно.
Президент организовал все так, что старт с Земли можно было произвести уже в середине следующего дня с ракетной базы в Аннаполисе. Мы же тем временем спешно прогоняли двадцать восемь новых своих учеников через ускоренные курсы феноменологии. Нам открылось, что постоянной тренировкой мы достигли если не совершенства, то, по крайней мере, чего-то очень к нему близкого. Вполне возможно, здесь сказалась и общая атмосфера кризиса. Она, бесспорно, произвела колоссальные изменения в практических навыках Меррила, Филипса, Лифа и Эбнера. Фактически, не прошло и дня, как мы уже добились, что один из числа наших свежих «новобранцев» продемонстрировал на табачном пепле кое-какие зачатки владения телекинезом.
Вместе с тем тревожное предчувствие по-прежнему нас не оставляло. Мы не упускали из-под бдительного контроля ум президента — паразиты могли так легко завладеть его мозговыми центрами.
А тем временем успех Гвамбе в Африке был ошеломляющим.
Получив предупреждение от ООН, он попросту использовал его в пропагандистских целях: дескать, белые пытаются оказывать нажим на людей с черным цветом кожи. И волна шовинистического угара, захлестнувшая вслед за тем африканский континент, наглядно свидетельствовала, что паразиты избрали эту часть света плацдармом для массированного мозгового вторжения. Негритянские генералы, не посоветовавшись с войсками, заявили Гвамбе о своей безоговорочной поддержке. Прошло лишь около трех суток, а Гвамбе прибрал уже к рукам фактически всю Африку.
Всю ночь перед отлетом я лежал без сна, размышляя. К этой поре я усвоил, что мне для сна требуется лишь несколько часов. Позволяя себе разоспаться, я после этого чувствовал упадок умственных сил, ослабление контроля над сознанием. Нынче мной владело чувство, что я вплотную подошел к какой-то проблеме, донимавшей меня и мучавшей. Я смутно догадывался, что упускаю из виду что-то важное.
Это чувство подспудно владело мной с той самой ночи, когда паразитам удалось покончить со всеми, за исключением нас пятерых. Мне теперь казалось, что все это время мы будто топчемся на месте. Безусловно, мы сумели одержать над ними верх в ряде отдельных стычек, но ощущение все же было такое, что наши основные успехи уже позади. Это казалось тем более странным ввиду того, что после той ночной схватки они, судя по всему, наконец нас оставили.
Я не виню этих четверых. Такая реакция была почти неизбежна. Каждый университет в той или иной мере переживает все ту же проблему: вновь поступившим так нравится их новое студенческое житье-бытье, что им просто жаль тратить время на серьезную работу.
Нам пятерым стоило ощутимых умственных усилий сдерживать Флеминга, Филипса, Лифа и Эбнера, чтобы те не отвлекались и не шарахались мыслями куда попало. За ними постоянно требовался глаз да глаз. Новые идеи действовали на учеников словно крепкий хмельной напиток. Умы у них приходили в такое возбуждение, что им хотелось шуметь и плескаться, как детям в реке. Вместо того чтобы читать Гуссерля или Мерло Порти, они кидались умозреть картины детства или интимные сцены. Эбнер, будучи любителем музыки, знал наизусть все оперы Вагнера, и едва лишь оставался с собой наедине, как тотчас начинал мычать что-нибудь из «Кольца Нибелунгов» и быстро уходил в восторженный транс. Филипс не чужд был донжуанства и имел склонность «подогревать» себя воспоминаниями прошлых побед, пока все вокруг не принималось вибрировать от сексуального возбуждения, отвлекающе действуя на всех остальных. В защиту Филипса следует сказать, что для него любовные аферы всегда были сопряжены с поиском чего-то такого, чего ему никак не удавалось открыть. И вот теперь, обретя внезапно то, чего искал, он не мог сдержать себя от постоянных экскурсов в прошлое.
На третий день пребывания на Базе-91 ко мне с разговором подошел Холкрофт. Он сказал: «У меня такое ощущение, будто мы сами себя водим за нос». Смутно что-то предчувствуя, я спросил, что он хочет этим сказать. «Даже не знаю, — ответил он. — Но когда пытаюсь подстроиться под их волну (Холкрофт имел в виду паразитов), возникает ощущение кипучей активности. Они что-то готовят».
Слышать такие обезоруживающие слова было просто страшно. Мы владели великой тайной, предупредили мир. А вместе с тем, в основе пребывали в том же неведении, что и раньше. Что это за существа? Откуда они взялись? Что является их наиглавнейшей целью? Действительно ли они разумны, или так же бедны разумом, как какие-нибудь черви в куске сыра?
Такие вопросы мы задавали себе довольно часто и выдвинули на этот счет ряд версий. Разум олицетворяет стремление человека к эволюции. Ученый и философ испытывают неутолимый голод по истине, поскольку устоявшиеся людские рамки становятся им тесны. Может быть, эти создания являются разумными в том же смысле, что и мы? В это трудно было поверить. Разве они, в таком случае, могли быть нашими врагами? А впрочем, история учит, что разум — это не всегда благие намерения. Ну да ладно, все равно — если они разумны, то тогда, может быть, нам хотя бы удастся рассчитать их логику? Опять-таки, если они наделены разумом, то, может, им уже ясно, что дело их проиграно?
Только проиграно ли?
Буквально следом за тем, как Холкрофт высказал мне свои подозрения, я собрал всю нашу группу в полном составе. Было это после завтрака. Воздух обильно сочился теплом; в нескольких сотен метров от нас занималась физ-подготовкой группа летчиков в белых тренировочных куртках; слышно было, как покрикивает сержант.
Я изложил суть своих опасений и высказал мнение, что нам, видимо, надо попытаться выведать о паразитах какую-нибудь более подробную информацию. Четверых своих учеников мы попросили действовать в телепатическом контакте с нами. Операция предстояла рискованная, и мы нуждались в максимальной поддержке. Примерно через полчаса прорезался голос Лифа; он сказал, что слышит нас отчетливо. Остальные лишь тщетно расходовали силы в безуспешной попытке установить контакт, так что мы в конце концов сказали им все бросить и отдыхать. Они так и не узнали, для чего мы приказали им это сделать. Не умея еще толком управлять собственными силами, в случае атаки паразитов они оказались бы в опасности.
Мы опустили жалюзи, заперли двери и, сев друг возле друга, предельно сосредоточились. Я так уже привык к этой процедуре, что проделывал ее почти автоматически. Первый шаг в ней похож на процесс отхода ко сну: полное отрешение от окружающего мира, когда словно отключаешься от собственного тела. По прошествии нескольких секунд я уже стремительно ускользал в темные глубины своего ума. Следующий шаг требовал некоторой сноровки: мне предстояло освободиться от своей постоянной физической сущности. Та ее часть, что составляет мне разум, должна была, сохраняя неусыпную бдительность, продолжать движение вниз, в пространство снов и воспоминаний. Эту картину можно в какой-то мере сравнить с теми моментами, когда человек, наблюдающий кошмарный сон, пытается себе внушить: «Это всего лишь сон. Я сплю у себя в постели. Мне нужно проснуться». Человеческое "я", озаренное светом сознания, присутствует при этом, но, окруженное миром фантасмагорий, чувствует себя неуютно и растерянно. Вскоре я обнаружил, что могу проникать еще глубже, чем пласт сновидений, сохраняя при этом всю полноту рассудка (сложный трюк, поскольку люди используют тело как своего рода отражатель сознания). Странный, безмолвный этот мир: напластование снов глубинной части ума. Ощущение человека при этом сродни ощущениям пловца, призрачно скользящего над самым дном моря. Для новичка эта фаза эксперимента может оказаться наиболее опасной. Тело действует на ум подобно якорю. В одном из своих стихотворения Йитс благодарит Бога за то, что имеет «body and his stupidity» ["Тело и его тупость" (англ.)], которые спасают его от кошмаров. Тело удерживает наши мысли словно тяжеленный балласт, не давая им перелетать с места на место. Это отчасти напоминает положение, в котором оказывается человек, попадая на Луну. Там он весит лишь несколько килограммов и, если пытается передвигаться обычным шагом, то подлетает и проплывает по воздуху словно шар. Также и мысли; освобождаясь от якоря тела, они обретают дьявольскую энергию. И если мысли эти принадлежат человеку с дурной натурой, они немедленно обращаются в ужасающих демонов. А если до человека не дойдет, что это его мысли, что в отдельности от него они не существуют, то он может впасть в панику и наделать дел еще в десять раз хуже. Он уподобится летчику, который, видя, что его самолет стремительно уходит в пике, сам машинально толкает рычаг управления вперед.
Мягко снижаясь сквозь зыбкие видения и образы памяти, я старался сохранять пассивность, игнорировать их. Если б я допустил ошибку и сконцентрировался на одном из них, то тот, мгновенно разросшись, обратился бы в самостоятельную, обособленную вселенную. Я, к примеру, раз неожиданно натолкнулся у себя в памяти на запах трубочного табака «Джинджер Том», который курил в свое время мой дед. Об этой детали я так давно уже не вспоминал, что невольно приостановился, проникшись интересом. Тотчас же я разглядел в своем воспоминании и деда, и полоску сада при его доме в Линкольншире. Оказалось, что я сам фактически стою в том саду, а окружающая обстановка была воссоздана в таких мельчайших подробностях, что при других обстоятельствах я бы, безусловно, поверил в реальность происходящего. Решительно высвободившись, я отторг эту притянувшую меня картину и секунду спустя уже вновь снижался в дышащую теплом темноту.
Эта темнота полна жизни и не является простым отражением телесной бытийности. Это та жизнь, что, подобно электричеству, роится в эфире Вселенной. Так, о нижних пластах можно говорить как о «детской» — очень яркое по окраске чувство тепла и уюта безмятежной невинности; мир ребенка, не воплощенного в телесность.
Под «детской» наличествует пустота, под стать пустоте межзвездного пространства — своего рода «всеобщее отсутствие». Этот ареал особо страшен, в нем можно легко потерять ориентир. Во время всех своих ранних экспериментов я неизменно впадал на этом участке в сон и пробуждался лишь по прошествии многих часов. На этом уровне пространства нет ничего, что могло бы ответным бликом отразить чувство осознанного бытия, вообще наличие жизни как таковой. Поэтому здесь единственного отвлечения достаточно, чтобы связующая нить осмысленности была мгновенно утрачена.
Вот до такой лишь глубины я и мог погружаться, и то мне периодически приходилось подниматься до уровня «детской», чтобы как-то восстановить ориентировку.
В течение всего этого времени наши умы по-прежнему находились друг с другом в телепатическом контакте. Нельзя сказать, чтобы мы вместе, всемером, плавали, так сказать, бок о бок. Каждый был сам по себе; связь с другими обеспечивал мозг. Все это значило, что мы, удерживая один другого под своего рода «дистанционным контролем», могли прийти друг другу на помощь. Случись мне заснуть, нечаянно угодив в сад к своей бабушке, товарищи меня бы разбудили. Случись кому-то из нас подвергнуться нападению, как все мы тотчас бы «очнулись», сплотившись для отражения атаки. Но на этой глубине человек находится наедине с собой.
И вот сейчас дистанционный контакт подсказывал, что Холкрофт погружается все глубже и глубже. Меня охватил восторг. На такой глубине я стал абсолютно невесом; сознание уподобилось пузырю, который сила давления выталкивает наружу. Было ясно, что для дальнейшего погружения требуется какая-то дополнительная «хитрость», но, чтобы ее освоить, нужна определенная работа, предварительная практика. А когда для этого не остается ничего, кроме как прибегнуть к осознанному мышлению, тут уж ничего поделать нельзя. Холкрофт, очевидно, эту «хитрость» уже освоил.
Ход времени в этих регионах ума почти не ощущается; оно идет и в то же время не идет, если это имеет какое-то значение. Так как при этом нет тела с присущим ему нетерпением, ход времени здесь становится чем-то условным. Судя по всему, паразитов поблизости не было, поэтому я просто ждал, сохраняя, впрочем, бдительность. Вскоре я почувствовал, что Холкрофт возвращается. Минуя область снов и воспоминаний, я плавно тронулся вверх и возвратился в чувственное сознание примерно через час после начала эксперимента. Холкрофт был все еще в бесчувствии. Прошло около десяти минут, прежде чем он открыл глаза. Румянец с его щек сошел, но дыхание было ровным.
Холкрофт оглядел нас спокойным взором, и мы поняли, что ничего особенного он не сообщит. Холкрофт сказал:
— Что-то странное. Там, внизу, не ощущается почти ничего. Я едва не подумал, что они вообще нас оставили.
— Совсем ничего не заметно?
— Именно. Раз или два, правда, кое-кто мелькнул, но это так, мелочи в сравнении с обычным их количеством.
То же ощущение отмечали у себя и мы. Это выглядело обнадеживающе. Но особого счастья никто из нас не чувствовал.
Среди дня мы впервые за трое суток включили телевизор, посмотреть новости. И тут стало ясно, чем занимались паразиты эти три дня. Мы узнали об убийстве, совершил которое некто Обафеме Гвамбе. Убрав в результате государственного переворота президента Объединенных Штатов Африки Нкумбулу, этот человек завладел городами Кейптауном и Аденом. Далее был передан отрывок из радиообращения Гвамбе, сделанного после переворота. Мы тревожно переглянулись. В беспокойство мы пришли оттого, что Гвамбе, судя по всему, находился под властью паразитов сознания. К тому же теперь мы знали паразитов достаточно хорошо и отдавали себе отчет, что недооценивать их действий — опаснейшая из ошибок.
Суть политики паразитов мы раскусили тотчас же. Фактически они с успехом практиковали ее вот уж двести лет, заставляя человечество то и дело отвлекаться на войны. За два столетия у человечества выработалась привычка: изменяя здравомыслию, забываться на какое-то время угаром. Два столетия паразиты подкидывали людям иные заботы и чаяния.
***
Мы сидели за разговором до поздней ночи. Было очевидно, что этот новый оборот событий требует решительных действий, но вот каких? Нами владело ощущение странного предчувствия. В три часа ночи все легли спать. В пять утра нас разбудил Холкрофт.
— Они что-то задумали, — сообщил он. — Я это чувствую. Думаю, лучше поскорей убраться отсюда.
— Куда?
На этот вопрос ответил Райх:
— В Вашингтон. Думаю, лучше всего будет встретиться и составить разговор с президентом.
— Но что это даст?
— Не знаю, — ответил Райх. — Но у меня ощущение, что, сидя здесь, мы теряем время.
В отлагательствах не было смысла. Хотя до рассвета оставался еще час, мы направились к вертолету, предоставленному в наше распоряжение правительством Соединенных Штатов. Когда рассвело, внизу уже виднелись длинные прямые улицы Вашингтона. Вертолет мы аккуратно посадили на улице неподалеку от Белого Дома. Навстречу, держа атомную винтовку наготове, выбежал стоявший у ворот постовой. Человек это был молодой, и нам не составило труда убедить его сходить за начальством, пока мы садим вертолет на лужайку перед Белым Домом. Сила телекинеза давала нам одну из самых приятных привилегий: немедленно пропадали всякого рода бюрократические препоны.
Прибывшему офицеру мы вручили адресованное президенту послание, а сами покуда пошли прогуляться и выпить где-нибудь кофе. Встречным прохожим наша группа из одиннадцати человек казалась, вероятно, какой-нибудь деловой делегацией. Нам попался большой, с зеркальным фасадом ресторан, где мы заняли два столика возле выходящего на улицу окна. Устроившись за столиком, я заглянул в ум к Эбнеру. Почувствовав, от кого исходит касание, тот улыбнулся мне и сказал:
— Забавно. Мне б сейчас думать о нависшей над человечеством и этим городом опасности, — я, кстати, сам родом из Вашингтона, — а я, наоборот, чувствую какое-то презрение к снующим здесь по улице людям. Они все спят. И что с ними случится, меня как будто не очень даже трогает...
— Не забывай, неделю назад ты сам был одним из них. Я позвонил в Белый Дом и узнал, что все мы к девяти часам приглашены на завтрак к президенту. Возвращаясь назад средь бесконечного потока спешащих на работу людей, мы вдруг почувствовали, что тротуар у нас под ногами мелко дрогнул. Мы перекинулись недоуменными взорами.
— Землетрясение? — озадаченно спросил Эбнер.
— Нет, — ответил Райх. — Взрыв.
Мы ускорили шаг и были в Белом Доме уже в восемь сорок пять. У вышедшего навстречу офицера я спросил, не слышал ли он каких-нибудь известий о взрыве.
— Каком взрыве? — недоуменно переспросил тот. О каком именно, стало известно двадцатью минутами позже, как раз когда мы садились завтракать. Президента вызвали из столовой. Когда он возвратился, в лице у него не было ни кровинки, голос дрожал. «Господа, — выговорил он. — Полчаса назад взрывом уничтожена База-91».
Никто из нас не произнес ни слова, но подумали все об одном и том же: сколько еще времени уйдет у паразитов, прежде чем они настигнут нас?
***
И Райх, и Холкрофт в своих публикациях исчерпывающе подробно осветили содержание той нашей беседы с президентом, поэтому я ограничусь лишь кратким пересказом того, что тогда случилось. Мы видели, что президент находится на грани обморока, и успокоили его способом, к которому прибегали теперь столь часто. Мелвилл был человеком не очень сильного склада. Это был отличный президент для мирного времени, быстро схватывающий все, что касается вопросов администрирования, но не из тех, кому по силам совладать с кризисом мирового масштаба. Он, оказывается, был так потрясен свалившейся новостью, что даже забыл отдать по прямому проводу приказ армейским штабам привести систему обороны США в состояние повышенной боевой готовности. К счастью, вскоре стало возможным убедить его исправить положение, и мы с облегчением вздохнули, узнав, что новый пучковый радар теперь включен и гарантирует перехват любой баллистической ракеты, несущейся со скоростью полутора километров в секунду.
Мелвилл со слепым упорством цеплялся за надежду, что взрыв на Базе-91 произошел в результате какой-нибудь трагической случайности — скажем, из-за аварии ракеты «Марс», создававшейся в тамошних лабораториях (мощи ее энергоблоков было бы достаточно, чтобы поднять на воздух половину штата Нью-Йорк). Мы поставили его перед жестоким фактом, прямо заявив, что это исключено. Взрыв был работой паразитов, а они почти наверняка использовали в качестве своего орудия Гвамбе. Президент заметил, что в таким случае это неизбежно приведет к крупномасштабной ядерной войне между Америкой и Африкой. Мы ответили, что такое необязательно. Взрыв был устроен с целью уничтожить нас. Это была игра наудачу, и нам повезло в ней по чистой случайности и еще оттого, что у Холкрофта возникло предчувствие. Сотворить подобное вторично Гвамбе не удастся, поэтому Мелвиллу пока можно сделать вид, будто он и вправду поверил, что взрыв произошел в результате неожиданной аварии с «Марсом». Но одно здесь, совершенно очевидно, представляет чрезвычайную важность. Нам необходимо сплотить вокруг себя как можно большее число интеллектуалов, способных усвоить идею о паразитах мозга, и создать из них в некотором роде армию. Если мы сумеем собрать достаточно людей, наделенных способностями телекинеза, то нам удастся покончить с бесчинствами Гвамбе прежде, чем дело примет по-настоящему серьезные масштабы. Одновременно с тем нам предстоит найти место, где бы нас ничто не отвлекало от работы.
Почти все утро пришлось работать над президентом, заряжая его силой и стойкостью в противостояние кризису. Мелвилл вынужден был выступить с телеобращением, в котором заявил, что, по его твердому убеждению, взрыв произошел в результате трагического инцидента (после него камня на камне не осталось на площади радиусом в пятьдесят километров — неудивительно, что мы ощутили взрыв в Вашингтоне). Казалось, вся страна вздохнула после этого с невероятным облегчением. Затем система обороны США целиком прошла кропотливую проверку, а Гвамбе было направлено секретное послание, предупреждающее, что в случае повторения чего-либо подобного соответствующие меры последуют незамедлительно. Мы решили: будет лучше, если мир узнает, что мы остались живы. От паразитов этот факт все равно не утаишь, а объявление о нашей смерти, в свою очередь, может вызвать волну панического отчаянья, поскольку миллионы людей сегодня уповают на наше покровительство.
Но в тот день, когда все мы сидели за ранней полуденной трапезой, атмосфера была мрачной и гнетущей. Мысль о возможной победе казалась ирреальной. Единственно, что вселяло какую-то надежду, это принять в наш круг «посвященных» еще до сотни людей, а затем попытаться уничтожить Гвамбе тем же способом, который был использован против Жоржа Рибо. Но мы, вероятнее всего, будем находиться под постоянным контролем у паразитов. Им ничто не препятствует завладеть умами глав других государств точно так же, как они завладели умом Гвамбе. Подумать, ведь они могут подчинить себе и Мелвилла! О том, чтобы приобщить его к числу «посвященных», нечего было и думать. Он, как и девяносто пять процентов населения планеты, никак не сможет уяснить суть проблемы. Опасность грозит нам постоянно. Даже когда мы будем просто идти по улице, паразиты смогут, завладев кем-нибудь из числа случайных прохожих, пустить его в нас торпедой. А один какой-нибудь прохожий, вооруженный атомным пистолетом, вообще поставит в разговоре с нами точку.
Идею подал Райх: «Жаль, мы не можем просто перенестись на другую планету и основать там другую цивилизацию».
Сказано это было просто так, без всякой мысли. Мы все знали, что ни одной обитаемой планеты в Солнечной системе нет, и уж во всяком случае Земля не располагает кораблем, способным перевозить людей на расстояние восьмидесяти миллионов километров к Марсу.
И все-таки... Может, это и есть тот самый способ, каким можно решить проблему безопасности? Ведь Америка действительно располагает несколькими ракетами класса «Земля-Луна», рассчитанными на пятьсот пассажиров. Есть еще и три орбитальные станции, вращающиеся вокруг Земли. Находясь на Земле, мы ежечасно подвергаем себя опасности со стороны паразитов. В космическом пространстве мы окажемся вне ее.
Да, очевидно, это и был ответ. Сразу же после обеда мы с Райхом и Флейшманом пошли к президенту и высказали ему свои соображения. Если паразиты сумеют нас уничтожить, участь Земли в любом случае окажется предрешена. Одержав верх, они будут беспощадно истреблять всякого, кто попытается пойти по нашим следам. Самым надежным для жителей планеты будет предоставить нам возможность группой человек примерно в пятьдесят вылететь на космической ракете к Луне и следующие несколько недель провести на одном из спутников или же курсировать попеременно между Землей и Луной. Возможно, к этому времени мы будем уже достаточно сильны для открытой борьбы с паразитами. Если нет, то тогда мы сможем разделиться еще на две обучающие группы, каждая из которых поднимет в космос еще по пятьдесят человек. В конце концов мы создадим армию, способную взять на себя оборону страны.
Один историк предложил нам «захватить» ум Мелвилла таким же образом, как паразиты «захватили» ум Гвамбе, и добиться от президента всего, чего нам нужно. Такая мера, конечно, вполне могла быть оправдана в условиях тогдашнего кризиса, но идти на нее у нас не было необходимости. Мелвилл был рад удовлетворить любую нашу просьбу — кризисная ситуация вызвала у него ужас.
***
...Я уже говорил, что Спенсфилд и Ремизов снабдили нас списком из двенадцати человек, которых можно было принять в наш круг. Более того, у Холкрофта, Эбнера и остальных имелся еще и ряд собственных претендентов. В результате, еще до наступления вечера мы переговорили с тридцатью из них, и каждый выразил согласие к нам присоединиться. Военно-воздушные силы США оказали содействие, доставив этих людей в Вашингтон, так что назавтра к восьми утра наша группа разрослась до тридцати девяти человек. Должно было быть сорок один, но самолет, летевший с двумя психологами на борту из Лос-Анджелеса в Вашингтон, потерпел крушение над Большим Каньоном. Причину этого происшествия установить так и не удалось, но, думаю, догадаться о ней нетрудно.
Президент организовал все так, что старт с Земли можно было произвести уже в середине следующего дня с ракетной базы в Аннаполисе. Мы же тем временем спешно прогоняли двадцать восемь новых своих учеников через ускоренные курсы феноменологии. Нам открылось, что постоянной тренировкой мы достигли если не совершенства, то, по крайней мере, чего-то очень к нему близкого. Вполне возможно, здесь сказалась и общая атмосфера кризиса. Она, бесспорно, произвела колоссальные изменения в практических навыках Меррила, Филипса, Лифа и Эбнера. Фактически, не прошло и дня, как мы уже добились, что один из числа наших свежих «новобранцев» продемонстрировал на табачном пепле кое-какие зачатки владения телекинезом.
Вместе с тем тревожное предчувствие по-прежнему нас не оставляло. Мы не упускали из-под бдительного контроля ум президента — паразиты могли так легко завладеть его мозговыми центрами.
А тем временем успех Гвамбе в Африке был ошеломляющим.
Получив предупреждение от ООН, он попросту использовал его в пропагандистских целях: дескать, белые пытаются оказывать нажим на людей с черным цветом кожи. И волна шовинистического угара, захлестнувшая вслед за тем африканский континент, наглядно свидетельствовала, что паразиты избрали эту часть света плацдармом для массированного мозгового вторжения. Негритянские генералы, не посоветовавшись с войсками, заявили Гвамбе о своей безоговорочной поддержке. Прошло лишь около трех суток, а Гвамбе прибрал уже к рукам фактически всю Африку.
***
Всю ночь перед отлетом я лежал без сна, размышляя. К этой поре я усвоил, что мне для сна требуется лишь несколько часов. Позволяя себе разоспаться, я после этого чувствовал упадок умственных сил, ослабление контроля над сознанием. Нынче мной владело чувство, что я вплотную подошел к какой-то проблеме, донимавшей меня и мучавшей. Я смутно догадывался, что упускаю из виду что-то важное.
Это чувство подспудно владело мной с той самой ночи, когда паразитам удалось покончить со всеми, за исключением нас пятерых. Мне теперь казалось, что все это время мы будто топчемся на месте. Безусловно, мы сумели одержать над ними верх в ряде отдельных стычек, но ощущение все же было такое, что наши основные успехи уже позади. Это казалось тем более странным ввиду того, что после той ночной схватки они, судя по всему, наконец нас оставили.