Страница:
Оно же вывело нас и на новый уровень знания. Когда я, обращаясь ко всем, сказал: «Человек не бывает один», смысл этих слов был мне вполне понятен, но я не прозревал всего спектра их значения. Говоря это, я имел в виду источник «силы, смысла и цели». Теперь мысль о том, что мы не одиноки, раскрылась мне в иной ипостаси, куда более наглядно и просто. Мы вступили в ряды полиции Вселенной и, как оказалось, в них состояли не мы одни. Наши умы ощущали теперь внезапный единовременный контакт с теми, другими. Будто мы послали позывные, и те оказались вдруг подхвачены сотней приемников, не замедливших откликнуться встречным сигналом о своем присутствии. Ближайший из этих приемников находился от нас на расстоянии всего каких-нибудь шести с половиной миллиардов километров — корабль, проплывающий мимо планеты в системе Проксимы Центавры.
Больше я об этом говорить не буду, так как к дальнейшему повествованию это отношения не имеет.
Мы шли со скоростью примерно ста шестидесяти тысяч километров в час. Судя по тому, что до Земли предстояло пройти еще три миллиона двести тысяч километров, полетного времени у нас оставалось около двадцати часов. Луна, как известно, вращается вокруг Земли на расстоянии около четырехсот тысяч километров, и на обратном пути мы так или иначе будем мимо нее проходить. Следовательно, с ней мы поравняемся примерно через семнадцать с половиной часов. Мы решили, что Луной займемся прежде всего.
В это время нам еще не приходила мысль о том, чтобы взять Луну и подвинуть. Ее вес составляет приблизительно 5х10**15 тонн (то есть пять тысяч миллиардов тонн). Четкого представления о том, какую массу способны передвигать наши совокупные силы телекинеза, у нас к той поре еще не сложилось, думалось лишь, что для осуществления задачи такого масштаба шансов у нас, пожалуй, маловато. Да и что изменится, если мы действительно сумеем выпроводить Луну в открытый космос? Извечный «ирритант» человеческой психики исчезнет, но дело им уже сделано. Паразиты мозга в любом случае уцелеют.
Вместе с тем было совершенно очевидно, что именно Луна является ключом к поиску решения. В этот вопрос требовалось незамедлительно внести ясность.
Тяготение Луны стало ощутимо снова, только когда лететь до нее оставалось всего восемьдесят тысяч километров. Мы с Райхом обменялись многозначительными взорами. Ощущение говорило само за себя. Луна неким подспудным, смутным чутьем нас «угадывала». Начиная с момента старта она следила за нами в продолжение полета, и ее «внимание» продолжало на нас фокусироваться еще долго после того, как мы ее миновали. Теперь мы приближались с внешней стороны, и она нас «не замечала» до тех пор, пока лететь до нее не осталось каких-то восемьдесят тысяч километров. На этот раз помутнение в глубинах мозга — то, что мы чувствовали на пути с Земли, — не ощущалось так явственно. Нам был ведом его источник: заточенные в твердь силы тайной жизни, скрытно за нами наблюдающие. Замутненность обусловливалась, очевидно, какого-то рода нарушением эмоционального равновесия. Зная, чем оно вызывается, противостоять ему уже не составляло труда.
На этот раз мы повели корабль прямо на Луну, начав одновременно торможение. Через полчаса судно аккуратно прилунилось, подняв с поверхности массивное облако серебристой лунной пыли.
Мне уже доводилось бывать на Луне. До сих пор в моем представлении она была просто хаотичным нагромождением пористой мертвой породы. Теперь безжизненной она уже не казалась. Это был истерзанный, исполненный чудовищного трагизма живой пейзаж — будто смотришь на остов сожженного здания, зная, что в его стенах сгорела заживо тысяча людей.
Без излишней волокиты мы приступили к эксперименту, ради которого сюда прибыли. Не покидая корабля (скафандров у нас не было, программа полета не предусматривала посадки), луч волевого усилия мы направили на мощное образование пористой скальной породы, напоминающее видом огромный муравейник. Силы, которую, сомкнув умы в параллель, вырабатывали члены нашей группы, хватило б на то, чтобы, рванув эту глыбу, образовать на ее месте кратер диаметром километров в пятнадцать. «Муравейник» (глыба заматерелой породы полуторакилометровой высоты) истаял, как в свое время блок Абхота, и, обратясь в невесомую пыль, окутал корабль подобием туманного облака. Стало ощутимо жарко, отчего минут десять мы чувствовали некоторый дискомфорт. Одновременно с тем, когда глыба таяла, нам удалось уловить призрачно скользнувший трепет облегченной радости, иглисто-колкий, как слабый заряд электрического тока. Не было сомнения: мы выпустили на волю томящиеся в заточении силы. Но, поскольку «тела» как такового у них не было, они мгновенно испарились, бесследно расточась в пространстве.
С Луной у людей всегда связывалось ощущение чего-то невыразимо тягостного. Это удивительно тонко подметил Шелли, выразив свое чувство строками: «Art thou pale for weariness?» ["Бледна ли ты от утомленья?" (англ.)]. Йитс, можно сказать, проявил ужасающую прозорливость, сравнив Луну с идиотом, бредущим по небу шаткой поступью. Теперь можно точно сказать, что напоминала собой вся эта картина: свидание с больной душой, томящейся в доме скорби.
Спустя полчаса Луна была уже далеко позади, а в пространстве переднего иллюминатора величаво красовался дымчато-голубой шар Земли. Это всегда волнующий момент: видеть впереди Землю, позади Луну, обе кажущиеся одинаковыми с этого расстояния. Кстати, что касается Луны, то полной ясности в отношении ее так еще и не было.
Мы хотели выяснить, с какого расстояния на нее можно воздействовать силой телекинеза. Тут гадать не приходилось: начинать надо было, находясь на примерно равном расстоянии между Землей и Луной, ведь так или иначе нам приходилось «опираться» о Землю. Генерировать энергию с борта корабля мы, естественно, не могли. Луна, обладая неизмеримо большей массой, обратила бы эту силу против нас, что равносильно гибели. Наш корабль составлял просто третью вершину в равнобедренном треугольнике.
Задача предстояла неимоверно сложная. Прежде всего, она впервые требовала, чтобы в ее осуществлении приняли участие все — все пятьдесят членов группы. Это была фактически самая ответственная часть эксперимента. У большинства наших учеников навыки телекинеза едва-едва начали проклевываться, а от них теперь требовалось применить эти незрелые навыки в одной упряжке с остальными. Нам с Флейшманом и Райхом предстояло взять управление этой силой на себя. Затеянное дело было необычайно опасным. Никогда еще корабль не казался более дрянной и ломкой жестянкой, чем теперь. Секундная потеря самообладания, и один человек мог легко повлечь гибель всех остальных. Потому мы трое сосредоточили усилия на том, чтобы оградить нас всех от непредвиденных случайностей, в то время как Холкрофт и Эбнер взяли на себя попытку скоординировать волну вибрирующей ментальной энергии. При этом надо было еще и «прощупать» под собой «опору», Землю. Это ощущение само по себе оказалось поистине шоковым: мы будто вновь очутились вдруг на улицах Вашингтона. Земля испускала энергию жизни столь же обильно, что и Луна; только у нее она была не потерянно скорбящей, а гудяще тревожной, до предела взвинченной. Правдивость теории Райха о паразитах разума мгновенно подтвердилась со всей наглядностью. Жители Земли точно так же исторгали волны панического ужаса, как мы — волны телекинеза. Страх этот все больше и больше разлучал людей с их подлинной сущностью, создавая зловещую недужную тень, — alter-ego(1), — которая незамедлительно облекалась в какую-то странную самостоятельную реальность (так можно, глядя иной раз на свое отражение в зеркале, воображать, что оно живое).
Установив контакт с Землей, мы оказались в том положении, откуда можно было приложить к Луне двойное плечо «рычага»: луч телекинеза, направленный непосредственно с корабля, и луч, отраженный от Земли.
Мы не ставили цели нанести Луне какой-то ущерб. Нам просто хотелось к ней примериться, подобно тому как игрок в крикет определяет вес мяча, подбрасывая его на ладони. Я уже говорил, ощущение телекинеза не очень отличается от того, как если действительно что-то пробуешь на ощупь. Различие лишь в масштабах: у телекинеза они неизмеримо крупнее. В данном случае, уткнув отраженный от Земли луч, мы уже фактически могли проверить сопротивление Луны на прочность; иными словами, можно было просто увеличивать теперь мощность и наблюдать, что при этом происходит. Прямого впечатления об этом я, понятно, составить не мог — мы с Райхом и Флейшманом занимались единственно тем, что «выравнивали» силу, не допуская, чтобы вибрация разрушила корабль. По тому, как возрастала ее интенсивность, можно было судить о неуклонно увеличивающейся мощи. В конце концов я резко скомандовал всем остановиться: процедура становилась слишком опасной.
У Холкрофта я осведомился, что он заметил по ходу эксперимента. «Не знаю точно, — ответил тот, — но, мне кажется, она чуть подалась. Охватить Луну нетрудно; трудно сказать, какой величины потребуется давление, чтоб на нее воздействовать. Надо бы попробовать еще раз с Земли».
Он, разумеется, имел в виду, что луч телекинеза оказался способен прощупать форму лунной поверхности.
Однако по-прежнему оставалось неясно, сумеем ли мы сдвинуть Луну посредством телекинеза.
Работа основательно нас измотала. Большая часть группы оставшийся час полета спала.
В девять часов мы запустили тормозные двигатели и снизили скорость до тысячи шестисот километров в час; в девять семнадцать вошли в земную атмосферу и выключили подачу топлива. В это время нас уже запеленговали радары полковника Мэсси, и всю инициативу по завершению полета мы передали ему. Посадка была совершена без пяти минут десять.
Это можно было сравнить с возвращением после тысячелетнего отсутствия. В нас все переменилось таким коренным образом, что сама Земля показалась изменившейся в сравнении с той, что была. И то первое, что бросилось в глаза, было обусловлено, очевидно, нашим долгим отсутствием. Земля показалась бесконечно более прекрасной, чем помнилась до полета. Такое откровенье несказанно нас изумило. На Луне мы не переживали ничего подобного: спутник дезориентировал наше внимание.
Вышедшие навстречу люди, напротив, показались нам чужими и отталкивающе неприятными, немногим лучше обезьян. Казалось просто невероятным, как могут эти недоумки, обитая в таком непередаваемо прекрасном мире, сохранять при этом свою прежнюю слепоту и тупость. Нам следовало помнить, что слепота у человека — часть его эволюционного механизма.
Мы инстинктивно загородились от взглядов обступивших нас людей, всеми силами стараясь подделаться под их обличие. Нами владел стыд, какой испытывает счастливый человек, оказавшийся случайно в компании нищих и обездоленных.
Мэсси выглядел крайне утомленным и разбитым.
— Ну как, сэр, можно с чем-нибудь поздравить?
— Похоже, что да.
Выражение лица у него сменилось, печать изнурительной усталости с него сошла. Я внезапно проникся теплым чувством к этому человеку. Пусть эти существа убоги, слабы умом, но все же они братья. Я положил Мэсси руку на предплечье; часть моего жизненного заряда передалась ему. Было приятно наблюдать, как он на глазах преображается. Заряд бодрости и оптимизма расправил ему плечи, согнал морщины с лица. «Расскажите, что здесь происходит с той поры, как мы улетели», — попросил я.
Ситуация была серьезной. С ошеломляющей быстротой, проявляя зверскую жестокость, Гвамбе овладел Иорданией, Сирией, Турцией и Болгарией. Там, где его войска встречали сопротивление, мирное население уничтожалось тысячами. Разработанный для использования в атомной физике космический лучевой накопитель, плод совместной работы африканских и европейских ученых, после снабжения его геронизированньгм вольфрамовым отражателем превратился в орудие смерти. С этого момента сопротивления агрессору больше не было. За час до нашего возвращения капитулировала Италия, дав согласие на пропуск войск Гвамбе через свою территорию. Немецкие армии скапливались вдоль границы со Штирией и Югославией, но по-настоящему масштабного военного столкновения еще не было. Немцы угрожали применить водородную бомбу в случае, если Гвамбе осмелится пустить в ход лучевой накопитель, так что было вполне возможно, что теперь последует затяжная война с применением обычных вооружений. Система противовоздушной обороны США сбила уже четырнадцать мощных фугасных ракет, одна из которых подняла пожар в Лос-Анджелесе, не утихавший целую неделю. Американцам трудно было наносить ракетные контрудары, поскольку войска Гвамбе были рассредоточены по огромному региону. Но незадолго до нашего прибытия президент заявил, что впредь всякий раз, как только американской системой ПВО будет фиксироваться проникновение в воздушное пространство Соединенных Штатов африканской ракеты, на территории Африки будет уничтожаться один город средней величины. Всему миру было ясно, что это не та война, где кто-то надеется выйти победителем; всякая «ответная» мера является лишь очередным шагом навстречу взаимному уничтожению. Общее мнение о Гвамбе было как об одержимом страстью к убийству маньяке, представляющем одинаковую опасность как для собственного народа, так и для мира в целом. Весьма странно, но того, что Хазард в равной степени безумен и опасен, никто себе почему-то еще не уяснил. В течение двух недель, когда Гвамбе прибирал к рукам страны Средиземноморья, Германия и Австрия спешно проводили мобилизацию. Немецкие ракеты произвели большие разрушения в Кейптауне, Булавайо и Ливингстоне, но согласованных военных действий против Африки еще не было. Когда пошли слухи, что Хазард вводит на территорию Австрии передвижные ракетные установки для водородных боеголовок, к нему обратились одновременно русский премьер и американский президент с просьбой не применять ядерного оружия. Ответ Хазарда был уклончивым. Люди, по всему, полагали, что Хазард будет действовать благоразумно. Но мы-то об этом имели более подробное представление (равно как и президент Мелвилл; последний имел достаточно здравого смысла, чтобы держать свое мнение при себе).
Ракетопланом нас доставили в Вашингтон; в полночный час состоялся совместный ужин с президентом. Мелвилл также выглядел разбитым и больным, но полчаса пребывания с нами восстановили его душевные силы. Обслуживающий персонал Белого Дома проявил изумительную изворотливость, организовав из имеющихся в наличии продуктов импровизированный ужин на пятьдесят персон, накрыв для всей компании стол в большом обеденном зале. «Ума не приложу, как вам только удается сохранять такой безучастный вид», — были едва не первые слова президента, обращенные ко мне.
— Потому что, как мне думается, мы можем остановить эту войну.
Это, я знаю, было единственно то, чего ему хотелось услышать. Я не стал добавлять, что мне теперь стало как-то безразлично, уничтожит себя человечество или нет. Ощущать себя вновь среди этих жалких, сварливых, узколобых человеческих особей причиняло раздражение.
Он спросил, как мы думаем остановить войну.
— Прежде всего, господин президент, нам надо, чтобы вы позвонили на центральную телестудию и уведомили, что через шесть часов выйдете в эфир с сообщением для всего мира.
— Вы можете мне сказать, что это будет за сообщение?
— Точно сказать пока не могу. Но, по всей видимости, речь в нем пойдет о Луне.
В четверть первого ночи мы все стояли на лужайке перед Бельм Домом. Небо было обложено тучами, в воздухе сеялась холодная дождевая морось. Для нас это, естественно, не имело никакого значения: каждый безошибочно угадывал местоположение Луны, тяготенье которой ощущалось сквозь облачный слой.
Усталости никто больше не чувствовал. Возвращение на Землю наполнило нас колоссальным зарядом бодрости. Подспудно мы также догадывались, что войну теперь остановить будет нетрудно; иное дело, удастся ли сладить с паразитами.
Отработка маневра в космосе пошла на пользу. Имея под ногами Землю в качестве опоры, свести умы в параллелъ было легче легкого. На этот раз ни мне, ни Райху, ни Флейшману не приходилось кого-либо ограничивать или сдерживать. Единственно, чего мы могли натворить, это расшатать до основания Белый Дом.
Когда умы у нас сомкнулись воедино, возникло чувство невероятного упоения, ощущение такой мощи, какая мне покуда была еще неведома. Мне как-то сразу раскрылось значение фразы «Мы члены друг друга», только теперь в гораздо более глубоком, подлинном смысле. Мне представилось, что будет, когда жители Земли, научившись аналогичным образом объединять свою психическую мощь, установят постоянный телепатический контакт. Человек как «особь» перестанет существовать, а его силы в перспективе сделаются безграничны.
Слившись воедино, импульсы нашей волевой энергии разящим острием метнулись в сторону Луны, словно луч какого-нибудь гигантского прожектора. Увеличивать мощность путем вибрации на данной стадии мы не спешили. Само столкновение с Луной трудно передать словами. Мы напрямую ощущали оглушительное биение лунной вибрации, упруго несущееся по руслу канала ментальной связи, жгутом натянувшегося между нами. Шума, как такового, не было, но ментальный контакт был на несколько секунд утрачен: дезориентирующее психику излучение обрушилось на нас оглушающим хаосом. Вскоре мы вновь сосредоточились, и следующая волна о нас разбилась. Луч волевой энергии обхватил Луну, ощущая ее форму, как ощущается зажатый в ладони апельсин. Какую-то секунду мы пережидали, аккуратно и вместе с тем крепко ее удерживая. Затем, получая от нас с Райхом направляющие сигналы, группа сообща стала генерировать энергию, направленную исключительно на движение.
Создавалось впечатление, что разделяющее нас расстояние не играет никакой роли. Из этого я заключил, что мы обладаем силой настолько великой, что расстояние в четыреста тысяч километров для нее — это так, что камешек кинуть. Следующие двадцать минут мы проверяли истинность этого предположения. Проделывать такое надо было непременно медленно, чтобы не расходовать силы попусту. Гигант в пять тысяч миллиардов тонн весом тихонько покачивался, удерживаясь на ниточке земной гравитации, не в силах от нее оторваться. Получается, в каком-то смысле спутник был невесом, его удерживала своим весом Земля.
И вот медленно, очень медленно и аккуратно мы принялись нагнетать на поверхность Луны давление с тем, чтобы она начала вращаться. Вначале все шло без изменений. Мы увеличили силу, расчетливо оперевшись о поверхность Земли (большинство из нас предпочло сесть, несмотря на сырость). Все было по-прежнему. Мы все так же бережно, не чувствуя ни малейшей усталости, держали шар, предоставляя силовым волнам выстраиваться вообще произвольно. Прошло почти уже пятнадцать минут, и тут мы почувствовали, что дело тронулось. Луна двигалась — медленно, очень медленно. Мы напоминали детей, стремящихся раскрутить большую карусель. Стоило преодолеть начальную инерцию, как дальше уже можно было, постепенно наращивая усилия, развить скорость до каких угодно пределов. Но наша «карусель» не вращалась по обычному своему маршруту вокруг Земли. Помимо этого мы заставили ее еще и вращаться перпендикулярно, то есть в направлении «север — юг».
Окружность Луны по протяженности с севера на юг составляет примерно девять с половиной тысяч километров. Мы не ослабляли давления до тех пор, пока точка приложения силы не стала двигаться со скоростью пяти тысяч километров в час. На это ушло чуть больше пяти минут, начиная с того момента, как мы преодолели силу инерции спутника. Значит, теперь Луна должна была проворачиваться вокруг своей оси примерно раз в два часа — скорость, которая во всех отношениях нас устраивала.
Возвратись опять в здание, мы сели пить горячий кофе. К этому времени сюда прибыли пятнадцать ведущих сенаторов, и зал был переполнен. Мы попросили собравшихся соблюдать спокойствие, а сами сидели и сосредоточенно наблюдали за Луной. Нам необходимо было удостовериться, все ли идет так, как задумано.
Все шло как надо. В пределах двадцати минут та часть Луны, что извечно повернута к Земле, совершила разворот и была обращена теперь в открытый космос. Другая половина, прежде никогда Земле не являвшаяся, смотрела теперь в нашу сторону. Как мы и предполагали, дезориентирующие силы Луны уменьшились против прежнего вдвое. Тысячелетиями ее заряженные психической энергией лучи были направлены в сторону Земли. Теперь они сеялись в полую бездну космического пространства. Силы застывшей в лунных недрах жизни давно утратили способность к активному мышлению. Они не могли оценить ситуацию и уяснить, что их «дом» вращается. Кроме того, он вращался в сбивающем с ориентира направлении. Веками их внимание было направлено на Землю, планету, которая кружится по часовой стрелке со скоростью вращения перпендикулярно вращению Земли. Результатом неизбежно было смятение.
По истечении часа сторона Луны, бывшая когда-то «обратной», целиком развернулась к Земле. Исходящая от Луны дезориентирующая вибрация почти полностью прекратилась. Мы спросили наугад нескольких сенаторов, ощущают ли они какие-нибудь изменения в самочувствии. Некоторые не заметили ничего. Лица других приняли недоуменное выражение. Они сказали, что чувствуют себя как-то «умиротвореннее», чем с час назад.
Именно тогда можно уже было сказать президенту, о чем ему следует сообщить в своем телезаявлении. План был прост и вполне понятен. Президент должен был всего лишь возвестить, что уничтожена находящаяся на Луне американская научно-исследовательская станция; уничтожена сразу после того, как успела передать сообщение, что на Луне находятся гигантские инопланетные пришельцы, нагрянувшие туда несметными силами.
Президент, судя по реакции, отнесся к предполагаемому эффекту такого сообщения скептически. Мы заверили его, что сообщение обязательно возымеет действие, и рекомендовали немного поспать.
Я не присутствовал при том, как президент выступал со своим историческим заявлением. Я спал, спал так долго и крепко, как ни разу еще за те две недели, что мы улетели с Земли. Заблаговременно я распорядился, чтобы меня никто не будил. Поэтому о том, что первые результаты достигнуты, я узнал наутро в десять часов, когда проснулся. Весь мир с вниманием следил по телеэкранам за выступлением президента. В крупных городах мира известие о том, что Луна вращается вокруг своей оси, уже подняло граничащий с истерикой шум (и мне было за что себя укорить, когда я узнал о смерти своего старого друга, королевского астронома сэра Джорджа Гиббса. Увидев это явление в телескоп Гринвичской обсерватории, он упал с приступом сердца и протянул лишь несколько часов). Заявление президента о нашествии на Луну инопланетян возбудило среди людей наихудшие опасения. Никто не спрашивал, для чего инопланетянам понадобилось раскручивать Луну. Но то, что она крутится, было ясно видно невооруженным глазом на протяжении всех последующих суток. Приближалось полнолуние; видимость над обширными регионами Европы и Азии была безупречной. Судя по разговорам, вращение различалось не сразу (движение было не быстрее, чем у минутной стрелки по циферблату), но, если смотреть не отрываясь, можно было явственно видеть, как ее характерные пятна-отметины медленно перемещаются с севера на юг.
Мы рассчитывали, что известие заставит умы людей отвлечься от войны, но опять недооценили паразитов. В полдень стало известно, что по северньм районам Югославии и Италии выпущено шесть водородных боеголовок, повлекших массовые разрушения на площади более чем в тысячу шестьсот квадратных километров. Хазард не намерен был заканчивать войну, не сделав хоть одного залпа. Было бы лучше, если б он убил того же Гвамбе, но он, очевидно, этого не сделал: последний в тот же день во второй половине суток выступил с телезаявлением, в котором истово божился, что инопланетяне там или нет, но он никогда не простит Хазарду массового убийства своих солдат (пострадало-то фактически мирное население Италии и Югославии — основные войска Гвамбе находились дальше к югу). Отныне, заявил Гвамбе, целью боевых действий его войск становится уничтожение народов с белым цветом кожи.
Новость, поступившая в шесть вечера, была несколько отрадней. Тысячи солдат у Гвамбе дезертировали. Возможность инопланетного вторжения заставляла их вернуться к семьям. Но Гвамбе по-прежнему кликушествовал, что его солдаты будут сражаться до последнего. Спустя несколько часов взрывом водородной боеголовки был разрушен в Штирии город Грац. У Хазарда погибло полмиллиона солдат. Еще три боеголовки упали в незаселенной местности между Грацием и Клагенфуртом, убив всего нескольких человек, но зато опустошив площадь в сотни квадратных километров. В тот день поздней ночью стало известно, что войска Хазарда все же перешли югославскую границу и вступили в бой с крупными силами Гвамбе в окрестностях Марибора. Сам город фактически был полностью разрушен лучевым космическим оружием, и боевые действия двух противоборствующих армий проходили в двух километрах от городской черты.
Так неожиданно перед нами встал вопрос о немедленном вмешательстве. Мы рассчитывали, что «угроза» с Луны на несколько дней приостановит боевые действия и у Совета Безопасности ООН будет время вмешаться и уладить конфликт. На что рассчитывали паразиты, продолжая войну? Если мир будет разрушен (а именно к этому оно и идет), то и они погибнут вместе с ним. С другой стороны, если войну можно будет остановить, их шансы уцелеть будут практически равны нулю. Теперь, раскусив, что им не по себе в открытом космосе, мы сможем уничтожать их ежедневно тысячными количествами (если они, разумеется, не изыщут пути увильнуть и от этой новой для них опасности). Возможно, они питают надежду, что несколько тысяч человек уцелеет в катаклизме, как это в свое время удалось им при схожих обстоятельствах. Какая б ни была причина, они, похоже, решили, что человечеству пора покончить с собой.
Больше я об этом говорить не буду, так как к дальнейшему повествованию это отношения не имеет.
Мы шли со скоростью примерно ста шестидесяти тысяч километров в час. Судя по тому, что до Земли предстояло пройти еще три миллиона двести тысяч километров, полетного времени у нас оставалось около двадцати часов. Луна, как известно, вращается вокруг Земли на расстоянии около четырехсот тысяч километров, и на обратном пути мы так или иначе будем мимо нее проходить. Следовательно, с ней мы поравняемся примерно через семнадцать с половиной часов. Мы решили, что Луной займемся прежде всего.
В это время нам еще не приходила мысль о том, чтобы взять Луну и подвинуть. Ее вес составляет приблизительно 5х10**15 тонн (то есть пять тысяч миллиардов тонн). Четкого представления о том, какую массу способны передвигать наши совокупные силы телекинеза, у нас к той поре еще не сложилось, думалось лишь, что для осуществления задачи такого масштаба шансов у нас, пожалуй, маловато. Да и что изменится, если мы действительно сумеем выпроводить Луну в открытый космос? Извечный «ирритант» человеческой психики исчезнет, но дело им уже сделано. Паразиты мозга в любом случае уцелеют.
Вместе с тем было совершенно очевидно, что именно Луна является ключом к поиску решения. В этот вопрос требовалось незамедлительно внести ясность.
***
Тяготение Луны стало ощутимо снова, только когда лететь до нее оставалось всего восемьдесят тысяч километров. Мы с Райхом обменялись многозначительными взорами. Ощущение говорило само за себя. Луна неким подспудным, смутным чутьем нас «угадывала». Начиная с момента старта она следила за нами в продолжение полета, и ее «внимание» продолжало на нас фокусироваться еще долго после того, как мы ее миновали. Теперь мы приближались с внешней стороны, и она нас «не замечала» до тех пор, пока лететь до нее не осталось каких-то восемьдесят тысяч километров. На этот раз помутнение в глубинах мозга — то, что мы чувствовали на пути с Земли, — не ощущалось так явственно. Нам был ведом его источник: заточенные в твердь силы тайной жизни, скрытно за нами наблюдающие. Замутненность обусловливалась, очевидно, какого-то рода нарушением эмоционального равновесия. Зная, чем оно вызывается, противостоять ему уже не составляло труда.
На этот раз мы повели корабль прямо на Луну, начав одновременно торможение. Через полчаса судно аккуратно прилунилось, подняв с поверхности массивное облако серебристой лунной пыли.
Мне уже доводилось бывать на Луне. До сих пор в моем представлении она была просто хаотичным нагромождением пористой мертвой породы. Теперь безжизненной она уже не казалась. Это был истерзанный, исполненный чудовищного трагизма живой пейзаж — будто смотришь на остов сожженного здания, зная, что в его стенах сгорела заживо тысяча людей.
Без излишней волокиты мы приступили к эксперименту, ради которого сюда прибыли. Не покидая корабля (скафандров у нас не было, программа полета не предусматривала посадки), луч волевого усилия мы направили на мощное образование пористой скальной породы, напоминающее видом огромный муравейник. Силы, которую, сомкнув умы в параллель, вырабатывали члены нашей группы, хватило б на то, чтобы, рванув эту глыбу, образовать на ее месте кратер диаметром километров в пятнадцать. «Муравейник» (глыба заматерелой породы полуторакилометровой высоты) истаял, как в свое время блок Абхота, и, обратясь в невесомую пыль, окутал корабль подобием туманного облака. Стало ощутимо жарко, отчего минут десять мы чувствовали некоторый дискомфорт. Одновременно с тем, когда глыба таяла, нам удалось уловить призрачно скользнувший трепет облегченной радости, иглисто-колкий, как слабый заряд электрического тока. Не было сомнения: мы выпустили на волю томящиеся в заточении силы. Но, поскольку «тела» как такового у них не было, они мгновенно испарились, бесследно расточась в пространстве.
С Луной у людей всегда связывалось ощущение чего-то невыразимо тягостного. Это удивительно тонко подметил Шелли, выразив свое чувство строками: «Art thou pale for weariness?» ["Бледна ли ты от утомленья?" (англ.)]. Йитс, можно сказать, проявил ужасающую прозорливость, сравнив Луну с идиотом, бредущим по небу шаткой поступью. Теперь можно точно сказать, что напоминала собой вся эта картина: свидание с больной душой, томящейся в доме скорби.
Спустя полчаса Луна была уже далеко позади, а в пространстве переднего иллюминатора величаво красовался дымчато-голубой шар Земли. Это всегда волнующий момент: видеть впереди Землю, позади Луну, обе кажущиеся одинаковыми с этого расстояния. Кстати, что касается Луны, то полной ясности в отношении ее так еще и не было.
Мы хотели выяснить, с какого расстояния на нее можно воздействовать силой телекинеза. Тут гадать не приходилось: начинать надо было, находясь на примерно равном расстоянии между Землей и Луной, ведь так или иначе нам приходилось «опираться» о Землю. Генерировать энергию с борта корабля мы, естественно, не могли. Луна, обладая неизмеримо большей массой, обратила бы эту силу против нас, что равносильно гибели. Наш корабль составлял просто третью вершину в равнобедренном треугольнике.
Задача предстояла неимоверно сложная. Прежде всего, она впервые требовала, чтобы в ее осуществлении приняли участие все — все пятьдесят членов группы. Это была фактически самая ответственная часть эксперимента. У большинства наших учеников навыки телекинеза едва-едва начали проклевываться, а от них теперь требовалось применить эти незрелые навыки в одной упряжке с остальными. Нам с Флейшманом и Райхом предстояло взять управление этой силой на себя. Затеянное дело было необычайно опасным. Никогда еще корабль не казался более дрянной и ломкой жестянкой, чем теперь. Секундная потеря самообладания, и один человек мог легко повлечь гибель всех остальных. Потому мы трое сосредоточили усилия на том, чтобы оградить нас всех от непредвиденных случайностей, в то время как Холкрофт и Эбнер взяли на себя попытку скоординировать волну вибрирующей ментальной энергии. При этом надо было еще и «прощупать» под собой «опору», Землю. Это ощущение само по себе оказалось поистине шоковым: мы будто вновь очутились вдруг на улицах Вашингтона. Земля испускала энергию жизни столь же обильно, что и Луна; только у нее она была не потерянно скорбящей, а гудяще тревожной, до предела взвинченной. Правдивость теории Райха о паразитах разума мгновенно подтвердилась со всей наглядностью. Жители Земли точно так же исторгали волны панического ужаса, как мы — волны телекинеза. Страх этот все больше и больше разлучал людей с их подлинной сущностью, создавая зловещую недужную тень, — alter-ego(1), — которая незамедлительно облекалась в какую-то странную самостоятельную реальность (так можно, глядя иной раз на свое отражение в зеркале, воображать, что оно живое).
Установив контакт с Землей, мы оказались в том положении, откуда можно было приложить к Луне двойное плечо «рычага»: луч телекинеза, направленный непосредственно с корабля, и луч, отраженный от Земли.
Мы не ставили цели нанести Луне какой-то ущерб. Нам просто хотелось к ней примериться, подобно тому как игрок в крикет определяет вес мяча, подбрасывая его на ладони. Я уже говорил, ощущение телекинеза не очень отличается от того, как если действительно что-то пробуешь на ощупь. Различие лишь в масштабах: у телекинеза они неизмеримо крупнее. В данном случае, уткнув отраженный от Земли луч, мы уже фактически могли проверить сопротивление Луны на прочность; иными словами, можно было просто увеличивать теперь мощность и наблюдать, что при этом происходит. Прямого впечатления об этом я, понятно, составить не мог — мы с Райхом и Флейшманом занимались единственно тем, что «выравнивали» силу, не допуская, чтобы вибрация разрушила корабль. По тому, как возрастала ее интенсивность, можно было судить о неуклонно увеличивающейся мощи. В конце концов я резко скомандовал всем остановиться: процедура становилась слишком опасной.
У Холкрофта я осведомился, что он заметил по ходу эксперимента. «Не знаю точно, — ответил тот, — но, мне кажется, она чуть подалась. Охватить Луну нетрудно; трудно сказать, какой величины потребуется давление, чтоб на нее воздействовать. Надо бы попробовать еще раз с Земли».
Он, разумеется, имел в виду, что луч телекинеза оказался способен прощупать форму лунной поверхности.
***
Однако по-прежнему оставалось неясно, сумеем ли мы сдвинуть Луну посредством телекинеза.
Работа основательно нас измотала. Большая часть группы оставшийся час полета спала.
В девять часов мы запустили тормозные двигатели и снизили скорость до тысячи шестисот километров в час; в девять семнадцать вошли в земную атмосферу и выключили подачу топлива. В это время нас уже запеленговали радары полковника Мэсси, и всю инициативу по завершению полета мы передали ему. Посадка была совершена без пяти минут десять.
Это можно было сравнить с возвращением после тысячелетнего отсутствия. В нас все переменилось таким коренным образом, что сама Земля показалась изменившейся в сравнении с той, что была. И то первое, что бросилось в глаза, было обусловлено, очевидно, нашим долгим отсутствием. Земля показалась бесконечно более прекрасной, чем помнилась до полета. Такое откровенье несказанно нас изумило. На Луне мы не переживали ничего подобного: спутник дезориентировал наше внимание.
Вышедшие навстречу люди, напротив, показались нам чужими и отталкивающе неприятными, немногим лучше обезьян. Казалось просто невероятным, как могут эти недоумки, обитая в таком непередаваемо прекрасном мире, сохранять при этом свою прежнюю слепоту и тупость. Нам следовало помнить, что слепота у человека — часть его эволюционного механизма.
Мы инстинктивно загородились от взглядов обступивших нас людей, всеми силами стараясь подделаться под их обличие. Нами владел стыд, какой испытывает счастливый человек, оказавшийся случайно в компании нищих и обездоленных.
Мэсси выглядел крайне утомленным и разбитым.
— Ну как, сэр, можно с чем-нибудь поздравить?
— Похоже, что да.
Выражение лица у него сменилось, печать изнурительной усталости с него сошла. Я внезапно проникся теплым чувством к этому человеку. Пусть эти существа убоги, слабы умом, но все же они братья. Я положил Мэсси руку на предплечье; часть моего жизненного заряда передалась ему. Было приятно наблюдать, как он на глазах преображается. Заряд бодрости и оптимизма расправил ему плечи, согнал морщины с лица. «Расскажите, что здесь происходит с той поры, как мы улетели», — попросил я.
Ситуация была серьезной. С ошеломляющей быстротой, проявляя зверскую жестокость, Гвамбе овладел Иорданией, Сирией, Турцией и Болгарией. Там, где его войска встречали сопротивление, мирное население уничтожалось тысячами. Разработанный для использования в атомной физике космический лучевой накопитель, плод совместной работы африканских и европейских ученых, после снабжения его геронизированньгм вольфрамовым отражателем превратился в орудие смерти. С этого момента сопротивления агрессору больше не было. За час до нашего возвращения капитулировала Италия, дав согласие на пропуск войск Гвамбе через свою территорию. Немецкие армии скапливались вдоль границы со Штирией и Югославией, но по-настоящему масштабного военного столкновения еще не было. Немцы угрожали применить водородную бомбу в случае, если Гвамбе осмелится пустить в ход лучевой накопитель, так что было вполне возможно, что теперь последует затяжная война с применением обычных вооружений. Система противовоздушной обороны США сбила уже четырнадцать мощных фугасных ракет, одна из которых подняла пожар в Лос-Анджелесе, не утихавший целую неделю. Американцам трудно было наносить ракетные контрудары, поскольку войска Гвамбе были рассредоточены по огромному региону. Но незадолго до нашего прибытия президент заявил, что впредь всякий раз, как только американской системой ПВО будет фиксироваться проникновение в воздушное пространство Соединенных Штатов африканской ракеты, на территории Африки будет уничтожаться один город средней величины. Всему миру было ясно, что это не та война, где кто-то надеется выйти победителем; всякая «ответная» мера является лишь очередным шагом навстречу взаимному уничтожению. Общее мнение о Гвамбе было как об одержимом страстью к убийству маньяке, представляющем одинаковую опасность как для собственного народа, так и для мира в целом. Весьма странно, но того, что Хазард в равной степени безумен и опасен, никто себе почему-то еще не уяснил. В течение двух недель, когда Гвамбе прибирал к рукам страны Средиземноморья, Германия и Австрия спешно проводили мобилизацию. Немецкие ракеты произвели большие разрушения в Кейптауне, Булавайо и Ливингстоне, но согласованных военных действий против Африки еще не было. Когда пошли слухи, что Хазард вводит на территорию Австрии передвижные ракетные установки для водородных боеголовок, к нему обратились одновременно русский премьер и американский президент с просьбой не применять ядерного оружия. Ответ Хазарда был уклончивым. Люди, по всему, полагали, что Хазард будет действовать благоразумно. Но мы-то об этом имели более подробное представление (равно как и президент Мелвилл; последний имел достаточно здравого смысла, чтобы держать свое мнение при себе).
Ракетопланом нас доставили в Вашингтон; в полночный час состоялся совместный ужин с президентом. Мелвилл также выглядел разбитым и больным, но полчаса пребывания с нами восстановили его душевные силы. Обслуживающий персонал Белого Дома проявил изумительную изворотливость, организовав из имеющихся в наличии продуктов импровизированный ужин на пятьдесят персон, накрыв для всей компании стол в большом обеденном зале. «Ума не приложу, как вам только удается сохранять такой безучастный вид», — были едва не первые слова президента, обращенные ко мне.
— Потому что, как мне думается, мы можем остановить эту войну.
Это, я знаю, было единственно то, чего ему хотелось услышать. Я не стал добавлять, что мне теперь стало как-то безразлично, уничтожит себя человечество или нет. Ощущать себя вновь среди этих жалких, сварливых, узколобых человеческих особей причиняло раздражение.
Он спросил, как мы думаем остановить войну.
— Прежде всего, господин президент, нам надо, чтобы вы позвонили на центральную телестудию и уведомили, что через шесть часов выйдете в эфир с сообщением для всего мира.
— Вы можете мне сказать, что это будет за сообщение?
— Точно сказать пока не могу. Но, по всей видимости, речь в нем пойдет о Луне.
В четверть первого ночи мы все стояли на лужайке перед Бельм Домом. Небо было обложено тучами, в воздухе сеялась холодная дождевая морось. Для нас это, естественно, не имело никакого значения: каждый безошибочно угадывал местоположение Луны, тяготенье которой ощущалось сквозь облачный слой.
Усталости никто больше не чувствовал. Возвращение на Землю наполнило нас колоссальным зарядом бодрости. Подспудно мы также догадывались, что войну теперь остановить будет нетрудно; иное дело, удастся ли сладить с паразитами.
Отработка маневра в космосе пошла на пользу. Имея под ногами Землю в качестве опоры, свести умы в параллелъ было легче легкого. На этот раз ни мне, ни Райху, ни Флейшману не приходилось кого-либо ограничивать или сдерживать. Единственно, чего мы могли натворить, это расшатать до основания Белый Дом.
Когда умы у нас сомкнулись воедино, возникло чувство невероятного упоения, ощущение такой мощи, какая мне покуда была еще неведома. Мне как-то сразу раскрылось значение фразы «Мы члены друг друга», только теперь в гораздо более глубоком, подлинном смысле. Мне представилось, что будет, когда жители Земли, научившись аналогичным образом объединять свою психическую мощь, установят постоянный телепатический контакт. Человек как «особь» перестанет существовать, а его силы в перспективе сделаются безграничны.
Слившись воедино, импульсы нашей волевой энергии разящим острием метнулись в сторону Луны, словно луч какого-нибудь гигантского прожектора. Увеличивать мощность путем вибрации на данной стадии мы не спешили. Само столкновение с Луной трудно передать словами. Мы напрямую ощущали оглушительное биение лунной вибрации, упруго несущееся по руслу канала ментальной связи, жгутом натянувшегося между нами. Шума, как такового, не было, но ментальный контакт был на несколько секунд утрачен: дезориентирующее психику излучение обрушилось на нас оглушающим хаосом. Вскоре мы вновь сосредоточились, и следующая волна о нас разбилась. Луч волевой энергии обхватил Луну, ощущая ее форму, как ощущается зажатый в ладони апельсин. Какую-то секунду мы пережидали, аккуратно и вместе с тем крепко ее удерживая. Затем, получая от нас с Райхом направляющие сигналы, группа сообща стала генерировать энергию, направленную исключительно на движение.
Создавалось впечатление, что разделяющее нас расстояние не играет никакой роли. Из этого я заключил, что мы обладаем силой настолько великой, что расстояние в четыреста тысяч километров для нее — это так, что камешек кинуть. Следующие двадцать минут мы проверяли истинность этого предположения. Проделывать такое надо было непременно медленно, чтобы не расходовать силы попусту. Гигант в пять тысяч миллиардов тонн весом тихонько покачивался, удерживаясь на ниточке земной гравитации, не в силах от нее оторваться. Получается, в каком-то смысле спутник был невесом, его удерживала своим весом Земля.
И вот медленно, очень медленно и аккуратно мы принялись нагнетать на поверхность Луны давление с тем, чтобы она начала вращаться. Вначале все шло без изменений. Мы увеличили силу, расчетливо оперевшись о поверхность Земли (большинство из нас предпочло сесть, несмотря на сырость). Все было по-прежнему. Мы все так же бережно, не чувствуя ни малейшей усталости, держали шар, предоставляя силовым волнам выстраиваться вообще произвольно. Прошло почти уже пятнадцать минут, и тут мы почувствовали, что дело тронулось. Луна двигалась — медленно, очень медленно. Мы напоминали детей, стремящихся раскрутить большую карусель. Стоило преодолеть начальную инерцию, как дальше уже можно было, постепенно наращивая усилия, развить скорость до каких угодно пределов. Но наша «карусель» не вращалась по обычному своему маршруту вокруг Земли. Помимо этого мы заставили ее еще и вращаться перпендикулярно, то есть в направлении «север — юг».
Окружность Луны по протяженности с севера на юг составляет примерно девять с половиной тысяч километров. Мы не ослабляли давления до тех пор, пока точка приложения силы не стала двигаться со скоростью пяти тысяч километров в час. На это ушло чуть больше пяти минут, начиная с того момента, как мы преодолели силу инерции спутника. Значит, теперь Луна должна была проворачиваться вокруг своей оси примерно раз в два часа — скорость, которая во всех отношениях нас устраивала.
Возвратись опять в здание, мы сели пить горячий кофе. К этому времени сюда прибыли пятнадцать ведущих сенаторов, и зал был переполнен. Мы попросили собравшихся соблюдать спокойствие, а сами сидели и сосредоточенно наблюдали за Луной. Нам необходимо было удостовериться, все ли идет так, как задумано.
Все шло как надо. В пределах двадцати минут та часть Луны, что извечно повернута к Земле, совершила разворот и была обращена теперь в открытый космос. Другая половина, прежде никогда Земле не являвшаяся, смотрела теперь в нашу сторону. Как мы и предполагали, дезориентирующие силы Луны уменьшились против прежнего вдвое. Тысячелетиями ее заряженные психической энергией лучи были направлены в сторону Земли. Теперь они сеялись в полую бездну космического пространства. Силы застывшей в лунных недрах жизни давно утратили способность к активному мышлению. Они не могли оценить ситуацию и уяснить, что их «дом» вращается. Кроме того, он вращался в сбивающем с ориентира направлении. Веками их внимание было направлено на Землю, планету, которая кружится по часовой стрелке со скоростью вращения перпендикулярно вращению Земли. Результатом неизбежно было смятение.
По истечении часа сторона Луны, бывшая когда-то «обратной», целиком развернулась к Земле. Исходящая от Луны дезориентирующая вибрация почти полностью прекратилась. Мы спросили наугад нескольких сенаторов, ощущают ли они какие-нибудь изменения в самочувствии. Некоторые не заметили ничего. Лица других приняли недоуменное выражение. Они сказали, что чувствуют себя как-то «умиротвореннее», чем с час назад.
Именно тогда можно уже было сказать президенту, о чем ему следует сообщить в своем телезаявлении. План был прост и вполне понятен. Президент должен был всего лишь возвестить, что уничтожена находящаяся на Луне американская научно-исследовательская станция; уничтожена сразу после того, как успела передать сообщение, что на Луне находятся гигантские инопланетные пришельцы, нагрянувшие туда несметными силами.
Президент, судя по реакции, отнесся к предполагаемому эффекту такого сообщения скептически. Мы заверили его, что сообщение обязательно возымеет действие, и рекомендовали немного поспать.
Я не присутствовал при том, как президент выступал со своим историческим заявлением. Я спал, спал так долго и крепко, как ни разу еще за те две недели, что мы улетели с Земли. Заблаговременно я распорядился, чтобы меня никто не будил. Поэтому о том, что первые результаты достигнуты, я узнал наутро в десять часов, когда проснулся. Весь мир с вниманием следил по телеэкранам за выступлением президента. В крупных городах мира известие о том, что Луна вращается вокруг своей оси, уже подняло граничащий с истерикой шум (и мне было за что себя укорить, когда я узнал о смерти своего старого друга, королевского астронома сэра Джорджа Гиббса. Увидев это явление в телескоп Гринвичской обсерватории, он упал с приступом сердца и протянул лишь несколько часов). Заявление президента о нашествии на Луну инопланетян возбудило среди людей наихудшие опасения. Никто не спрашивал, для чего инопланетянам понадобилось раскручивать Луну. Но то, что она крутится, было ясно видно невооруженным глазом на протяжении всех последующих суток. Приближалось полнолуние; видимость над обширными регионами Европы и Азии была безупречной. Судя по разговорам, вращение различалось не сразу (движение было не быстрее, чем у минутной стрелки по циферблату), но, если смотреть не отрываясь, можно было явственно видеть, как ее характерные пятна-отметины медленно перемещаются с севера на юг.
Мы рассчитывали, что известие заставит умы людей отвлечься от войны, но опять недооценили паразитов. В полдень стало известно, что по северньм районам Югославии и Италии выпущено шесть водородных боеголовок, повлекших массовые разрушения на площади более чем в тысячу шестьсот квадратных километров. Хазард не намерен был заканчивать войну, не сделав хоть одного залпа. Было бы лучше, если б он убил того же Гвамбе, но он, очевидно, этого не сделал: последний в тот же день во второй половине суток выступил с телезаявлением, в котором истово божился, что инопланетяне там или нет, но он никогда не простит Хазарду массового убийства своих солдат (пострадало-то фактически мирное население Италии и Югославии — основные войска Гвамбе находились дальше к югу). Отныне, заявил Гвамбе, целью боевых действий его войск становится уничтожение народов с белым цветом кожи.
Новость, поступившая в шесть вечера, была несколько отрадней. Тысячи солдат у Гвамбе дезертировали. Возможность инопланетного вторжения заставляла их вернуться к семьям. Но Гвамбе по-прежнему кликушествовал, что его солдаты будут сражаться до последнего. Спустя несколько часов взрывом водородной боеголовки был разрушен в Штирии город Грац. У Хазарда погибло полмиллиона солдат. Еще три боеголовки упали в незаселенной местности между Грацием и Клагенфуртом, убив всего нескольких человек, но зато опустошив площадь в сотни квадратных километров. В тот день поздней ночью стало известно, что войска Хазарда все же перешли югославскую границу и вступили в бой с крупными силами Гвамбе в окрестностях Марибора. Сам город фактически был полностью разрушен лучевым космическим оружием, и боевые действия двух противоборствующих армий проходили в двух километрах от городской черты.
Так неожиданно перед нами встал вопрос о немедленном вмешательстве. Мы рассчитывали, что «угроза» с Луны на несколько дней приостановит боевые действия и у Совета Безопасности ООН будет время вмешаться и уладить конфликт. На что рассчитывали паразиты, продолжая войну? Если мир будет разрушен (а именно к этому оно и идет), то и они погибнут вместе с ним. С другой стороны, если войну можно будет остановить, их шансы уцелеть будут практически равны нулю. Теперь, раскусив, что им не по себе в открытом космосе, мы сможем уничтожать их ежедневно тысячными количествами (если они, разумеется, не изыщут пути увильнуть и от этой новой для них опасности). Возможно, они питают надежду, что несколько тысяч человек уцелеет в катаклизме, как это в свое время удалось им при схожих обстоятельствах. Какая б ни была причина, они, похоже, решили, что человечеству пора покончить с собой.