— Да, да, да! — сказал папа. — Ну-ка, Максик, Балерина хочет тебе рассказать про свой олений домик в далекой Лапландии. Ни за что не угадаешь, какая у нее постелька.
Максик позволил папе унести его наверх. Вита тут же подняла шум, и папа подхватил ее свободной рукой. Я смотрела им вслед и жалела, что не могу ужаться до крошечного размера, чтобы тоже повиснуть на папе, будто обезьянка. Вместо этого пришлось топать за ними своим ходом.
Папа выдумал целую сагу о том, какой у оленят в Лапландии детский садик, постельки из зеленого мха, одеяльца на лебяжьем пуху, потом рассказал про оленью школу, где учат танцевать, бегать рысью и галопом, а особо талантливых даже обучают летать.
Максик заснул раньше всех. Папа подоткнул ему одеяло и провел рукой по лохматым темным волосам. Вита разрешила и ей подоткнуть одеяло, но всеми силами старалась не спать, даже лоб у нее наморщился от усилий держать глаза открытыми. В конце концов она тихонько вздохнула и заснула тоже, прижав к себе Балерину.
Папа осторожно освободил руку от игрушки и погладил Виту по костлявому плечику. Она отказалась надевать свою пижамку с изображением куклы Барби и легла спать в одной из маминых черных шелковых ночнушек. У нее порвалась бретелька, и мама пожертвовала ее нам — наряжаться. Мы с Витой чуть не передрались, кому ее носить. Я победила, но когда я этот топик примерила, Вита жестоко расхохоталась и заявила, что я похожа на бегемотиху из диснеевского мультфильма. Я ее толкнула в грудь и сказала, что она просто завидует, но черненькую ночнушку на бретельках после этого ей отдала. Вита в ней была чудо как хороша — настоящая полуночная фея.
— Девочка моя, — прошептал папа и поцеловал ее высокий лобик.
В комнате сделалось очень-очень тихо. Папа улыбнулся мне, стараясь не смотреть в глаза:
— И ты ложись, принцесса Эсмеральда.
— Папа!
— Ну-ну, солнышко, тебе давно пора спать.
— Папа, обещай, что ты останешься.
Папа на мгновение зажмурился, потом встал, взял мою руку и поцеловал колечко.
— Твое желание для меня — закон, принцесса Эсмеральда. А теперь не смотри на меня с такой тревогой и быстро прыг-прыг в кроватку.
Папа запел песенку в ритме хип-хопа про принцессу Эм и ее волшебное кольцо, цо-цо! Я ему подпевала и даже протанцевала вокруг кровати, но когда папа натянул на меня одеяло до самого подбородка, я обхватила его руками за шею.
— Тише, тише, ты меня задушишь! — пошутил он.
— Папа, так ты обещаешь, да?
— Смени пластинку, принцесса, — попросил папа. — Я ведь сказал, что твое желание для меня — закон, уже забыла?
— Все-таки ты не сказал, что обещаешь. Ну скажи, пап. Пожалуйста, скажи!
— Ладно, ладно, обещаю.
— Ты обещаешь, что останешься с нами навсегда?
— Обещаю, что останусь навсегда. А теперь скажи «Спокойной ночи» и поцелуй меня. Мало ли, вдруг я от этого превращусь из противной жабы в прекрасного принца?
— Глупый, ты и так прекрасный принц, — сказала я и поцеловала его.
Я ошибалась. Он на самом деле был мерзкой жабой.
Я проснулась рано утром с сильно бьющимся сердцем. Выбралась из кровати, на цыпочках прокралась к дверям, чтобы не разбудить Виту и Максика. Прошлепала по коридору. Прислушалась у маминой-и-папиной двери. Услышала приглушенные всхлипывания и вбежала в спальню. Мама сидела на краю постели, запустив себе руки в волосы и раскачиваясь взад-вперед.
Папа не сдержал обещания. Он ушел.
3
Максик позволил папе унести его наверх. Вита тут же подняла шум, и папа подхватил ее свободной рукой. Я смотрела им вслед и жалела, что не могу ужаться до крошечного размера, чтобы тоже повиснуть на папе, будто обезьянка. Вместо этого пришлось топать за ними своим ходом.
Папа выдумал целую сагу о том, какой у оленят в Лапландии детский садик, постельки из зеленого мха, одеяльца на лебяжьем пуху, потом рассказал про оленью школу, где учат танцевать, бегать рысью и галопом, а особо талантливых даже обучают летать.
Максик заснул раньше всех. Папа подоткнул ему одеяло и провел рукой по лохматым темным волосам. Вита разрешила и ей подоткнуть одеяло, но всеми силами старалась не спать, даже лоб у нее наморщился от усилий держать глаза открытыми. В конце концов она тихонько вздохнула и заснула тоже, прижав к себе Балерину.
Папа осторожно освободил руку от игрушки и погладил Виту по костлявому плечику. Она отказалась надевать свою пижамку с изображением куклы Барби и легла спать в одной из маминых черных шелковых ночнушек. У нее порвалась бретелька, и мама пожертвовала ее нам — наряжаться. Мы с Витой чуть не передрались, кому ее носить. Я победила, но когда я этот топик примерила, Вита жестоко расхохоталась и заявила, что я похожа на бегемотиху из диснеевского мультфильма. Я ее толкнула в грудь и сказала, что она просто завидует, но черненькую ночнушку на бретельках после этого ей отдала. Вита в ней была чудо как хороша — настоящая полуночная фея.
— Девочка моя, — прошептал папа и поцеловал ее высокий лобик.
В комнате сделалось очень-очень тихо. Папа улыбнулся мне, стараясь не смотреть в глаза:
— И ты ложись, принцесса Эсмеральда.
— Папа!
— Ну-ну, солнышко, тебе давно пора спать.
— Папа, обещай, что ты останешься.
Папа на мгновение зажмурился, потом встал, взял мою руку и поцеловал колечко.
— Твое желание для меня — закон, принцесса Эсмеральда. А теперь не смотри на меня с такой тревогой и быстро прыг-прыг в кроватку.
Папа запел песенку в ритме хип-хопа про принцессу Эм и ее волшебное кольцо, цо-цо! Я ему подпевала и даже протанцевала вокруг кровати, но когда папа натянул на меня одеяло до самого подбородка, я обхватила его руками за шею.
— Тише, тише, ты меня задушишь! — пошутил он.
— Папа, так ты обещаешь, да?
— Смени пластинку, принцесса, — попросил папа. — Я ведь сказал, что твое желание для меня — закон, уже забыла?
— Все-таки ты не сказал, что обещаешь. Ну скажи, пап. Пожалуйста, скажи!
— Ладно, ладно, обещаю.
— Ты обещаешь, что останешься с нами навсегда?
— Обещаю, что останусь навсегда. А теперь скажи «Спокойной ночи» и поцелуй меня. Мало ли, вдруг я от этого превращусь из противной жабы в прекрасного принца?
— Глупый, ты и так прекрасный принц, — сказала я и поцеловала его.
Я ошибалась. Он на самом деле был мерзкой жабой.
Я проснулась рано утром с сильно бьющимся сердцем. Выбралась из кровати, на цыпочках прокралась к дверям, чтобы не разбудить Виту и Максика. Прошлепала по коридору. Прислушалась у маминой-и-папиной двери. Услышала приглушенные всхлипывания и вбежала в спальню. Мама сидела на краю постели, запустив себе руки в волосы и раскачиваясь взад-вперед.
Папа не сдержал обещания. Он ушел.
3
Папа оставил мне записку. Не помню точно, что именно там говорилось. Что-то в том духе, что он, мол, не хотел меня расстраивать. Рядом с подписью он нарисовал маленькую жабку. Даже не поленился раскрасить ее новыми Максиковыми фломастерами.
Я не хотела, чтобы наши увидели эту записку. Я ее старательно разгладила и спрятала к себе под джемпер, к самому сердцу. Было немножко щекотно, но я терпела.
Когда я помогала бабушке разминать картошку для пюре к холодной индейке, бабушка вдруг наклонила голову набок:
— Что это шуршит, Эм?
— Ничего, — быстро ответила я и сильнее налегла на толкушку.
— Что ты напихала под джемпер? Господи, да никак ты набила туда салфеток и притворяешься, будто у тебя растет грудь?
— Нет! — Я скрестила руки и страшно покраснела.
— Прекрати идиотничать, Эм! — велела бабушка, шаря рукой у меня под джемпером.
— Не трогай! Отстань! — закричала я.
Но я не могла ее остановить. Она нащупала письмо и так дернула, что оно разорвалось пополам.
— Мое письмо! Ты его порвала!
Бабушка держала письмо в вытянутой руке, как будто с него капала какая-то гадость.
— И очень хорошо! Я сейчас его разорву на мелкие кусочки!
Она принялась рвать записку, клочки бумаги полетели во все стороны.
Я не успела выхватить у нее листок. Только смотрела и плакала.
— Хватит скулить! Довольно мы уже плакали, «Титаник» можно утопить в наших слезах! Если хочешь знать, вам всем бы нужно рыдать от радости, что отделались от этого хитрого, двуличного лицемера. Он мне никогда не нравился, с того самого дня, как твоя мамочка привела его в дом. Я ей так все прямо и высказала, но она не обратила внимания. Она никогда меня не слушает. Никто в этом доме меня не слушает.
Я зажала уши руками — пусть видит, что я тоже ее не слушаю. Не буду больше помогать ей готовить пюре. Да и незачем. Все равно за обедом все очень мало ели. Даже Вита воротила нос от картошки. Она вообще ничего не стала есть. Максик взял только сладкое. Мама выпила целую бутылку вина, но при этом не съела ни крошки.
Я сказала, что тоже не голодна, и ушла из-за стола. Зато позже, примерно посередине этого долгого-долгого вечера, я тайком забежала на кухню и принялась отщипывать кусочки от индейки. Раз начав, я уже не могла остановиться. Я отрывала от индейки здоровенные куски, я была такая голодная, что мне хотелось вцепиться в мясо прямо зубами, точно собака.
Я услышала шаги и отскочила от индейки, виновато вытирая жирные руки о юбку. Сейчас бабушка снова начнет читать мне нотацию о вреде обжорства. Но это, слава богу, оказалась не бабушка. Это была Вита с Балериной на руке. Ее тощенькая ручка ушла в коричневый мех чуть ли не до подмышки.
— А, привет, — сказала я и оторвала еще кусок индейки.
Вита широко раскрыла глаза:
— Что ты делаешь? Вдруг бабушка увидит, вот разозлится!
— А мне плевать. Я ее ненавижу, — сказала я со злобой.
Вита моргнула. Потом вытерла нос одним из Балерининых рожек.
— Я тоже ее ненавижу.
— Неправда! — возразила я. — Ты ее обожаешь. Ты же у нее любимица. Она вечно тебя угощает вкусненьким и все твои безобразия тебе спускает, сама знаешь.
— Все равно она ужасная. Она говорит, папа ушел к другой тете и больше не вернется к нам Она врет, правда, Эм?
— А что говорит мама?
Мама только опять заплакала и сказала, что ничего не знает. Она велела мне уйти, потому что у нее страшно болит голова. Максик говорит, что у него тоже болит голова. Ненормальный, среди дня улегся в постель. Все кверх ногами, прямо ужас какой-то. Бабушка велела мне идти поиграть, а я хочу играть с папой! — По щекам Виты побежали ручейки слез. — Эм, он вообще к нам вернется?
— Конечно, вернется. Немножко погодя. Не мог же он уйти насовсем и даже не предупредить. Он обязательно придет нас навестить! Даже мой папа и то приходил меня навещать, когда я была совсем маленькая… пока мама ему не запретила.
— Я твоего папу не помню, — сказала Вита.
— Я тоже его не помню, — сказала я.
На самом деле это было не совсем так. Он до сих пор являлся мне в кошмарных снах. Я вздрогнула и запихнула в рот еще кусочек индейки.
Вита внимательно посмотрела на меня и спросила:
— А наш папа не станет таким страшным, как твой?
— Да нет, конечно, Вита. Папа никогда не бывает страшным, ты же знаешь.
Так он вернется?
Балерина свисала с опущенной руки Виты. Я тщательно вытерла руки и решительно забрала себе Балерину.
— Привет, принцесса Вита! — Я постаралась скопировать смешной умильный голос, каким папа говорил за олениху. — Слушай меня внимательно, деточка: никто не знает твоего папу лучше, чем я. А я тебе говорю: он вернется, это совершенно точно.
— Скоро? Сегодня?
— Может быть, не сегодня.
— Завтра?
— Ну… может быть. О-о, ты только посмотри, какая вкуснющая индейка! Кажется, я не прочь заморить червячка. Намек понятен, принцесса Вита?
Вита расхохоталась и стала понарошку кормить Балерину, но мне так и не удалось сбить ее с мысли.
— Скоро папа вернется, ну скажи?
— Да, солнышко, да, папа нас не подведет, он вернется, как только сможет. Знаешь что, давай загадаем на индейке!
Я заставила Балерину проплясать вокруг блюда с индейкой, а сама тем временем оторвала еще несколько кусочков мяса свободной рукой.
— Я не хочу больше есть, — сказала Вита.
— Да я не к тому, просто нужно найти… Ага!
Я ухватила маленькую раздвоенную косточку, покрутила, выдернула и дала ее в лапки Балерине. Олениха с торжеством подняла дужку вверх.
— Знаешь, что это, принцесса Вита?
— Кость? — спросила Вита неуверенно.
— Волшебная косточка! Зацепи ее с одной стороны мизинчиком, так. А принцесса Эсмеральда пусть возьмется с другой стороны. По моей команде начинайте обе тянуть, и у кого останется большая часть, та принцесса может загадать желание.
— Так нечестно! — завопила Вита и ткнула Балерину кулаком, точно это было и впрямь живое существо. — Эм больше меня, она сильнее, ей достанется загадывать!
— А как по-твоему, Драчливая Принцесса, что она загадает?
Вита задумалась.
— А! — сказала она. — Все равно я сама хочу загадать.
— Вот одно желание уже и потратила, — сказала Балерина. — А теперь прекратите меня колотить, барышня, не то получите рогом по носу.
Вита захихикала.
Я сунула ей в руки дужку:
— Давай, Вита, тяни.
Она потянула. И я потянула. Я чуть-чуть нажала, вывернув руку. Я знала, что каждая из нас загадает одно и то же, но мне, как и Вите, хотелось непременно загадать самой.
Дужка треснула. У Виты в руке остался коротенький обломок, а у меня — почти целая раздвоенная косточка.
— Ой… — сказала Вита. — Ну ладно, Эм. Загадывай. Получше загадывай!
Я сжала дужку в кулаке, крепко зажмурилась и пожелала, чтобы папа вернулся к нам. Я желала этого с такой силой, что голова чуть не лопнула. Пусть он к нам вернется, пусть, пусть, пусть!
— Эм, ты вся красная стала, — сказала Вита.
Я открыла глаза и обессиленно выдохнула.
— А сбудется? — Вита покосилась на дверь, как будто ждала, что папа прямо сейчас войдет на кухню.
— Обязательно сбудется, только, наверное не сразу.
Вита вздохнула. Посмотрела на Балерину. Спросила:
— Может, хоть ты можешь сделать так, чтобы сбылось поскорее?
Я тоже невольно посмотрела на Балерину, хотя сама и управляла ею. Балерина кивнула. Покачала головой. Кивнула. Покачала. Кивнула. Покачала.
— То ли дождик, то ли снег, то ли скоро, то ли нет, — изрекла она загадочно. — Станьте, дети, станьте в круг, возвратится папа вдруг!
Балерина обхватила Виту за талию, и мы втроем закружились по кухне.
Но «вдруг» не получилось. Мы прождали весь следующий день. И следующий, и следующий, и следующий… В конце концов мама поднялась с кровати и отправилась его искать — обошла все его любимые забегаловки, добралась даже до самого Лондона. Пробовала звонить ему на мобильный, но мобильный был все время выключен. Она обзвонила всех его приятелей. Сходила в Розовый дворец, где они оба работали, хотя и знала, что магазинчики закрыты, откроются только после Нового года. Она где-то бродила целый день в своих серебряных босоножках, будто думала, что они сами отнесут ее к папе. Она стерла себе ноги, пока прихромала домой, и с одного острого каблучка отлетела набойка.
— Не плачь, мама! — сказала я. — Отнеси их в мастерскую к мистеру Миниту, их еще можно починить.
— Нет, — сказала Вита, — их уже не починишь. Можно, я их возьму себе, мам?
— Нет, я! — Максик всунул тоненькие ножки в мамины туфли и зашаркал по комнате.
— Сними их сейчас же! — напустилась на него бабушка. — Мальчики не носят туфли на каблуках! Не понимаю, на что вам сдались эти туфли. Их нужно вынести на помойку вместе с мусором.
— Это чудесные туфельки!
Мама отняла у Максика босоножки и прижала к груди, баюкая, словно это были серебряные куколки.
— Да уж, и стоили целое состояние, как и все остальные дурацкие рождественские подарочки! А на чьи деньги все это куплено, Джули? Бьюсь об заклад, Фрэнки расплатился вашей общей кредитной карточкой. Ты теперь До следующего Рождества будешь выплачивать денежки за свои же собственные подарки. А сколько он у меня назанимал? Все мои сбережения за целую жизнь каторжного труда в этой проклятой конторе! А дети? Он что, так и уйдет, не оглянувшись и не заплатив ни пенни на их содержание? Не умеешь ты выбирать мужчин! Один — буйнопомешанный, другой — низкопробный обольститель…
— Ты, бабушка, тоже не умеешь выбирать мужчин! — Я страшно разозлилась, потому что она опять довела маму до слез. — Дедушка от тебя сбежал сто лет назад!
— Скатертью дорожка! Уж второй-то раз я такой глупости не сделаю, — фыркнула бабушка. — Не понимаю, Джули, что ты так убиваешься. Ты с самого начала знала, что это за тип. Разве можно из-за такого горевать? Возьми себя в руки!
Бабушка схватила маму за плечи, словно хотела тряхнуть изо всех сил, но вдруг обняла ее, прижала к себе. Мама заплакала в голос. Вита с Максиком тоже полезли к ним обниматься.
Я осталась стоять одна в сторонке, Подобрала с пола Балерину, и мы с ней отправились на кухню — перекусить на скорую руку. Балерина захотела попробовать виноградинку, а потом уже не могла остановиться. И сахарная пудра ей тоже очень нравилась, потому что была похожа на снег.
— Снег, снег, снег идет, — напевала я, танцуя возле кухонного стола.
Это был волшебный танец — я опять загадывала желание.
Тут я услышала звонок телефона. Это звонил мамин мобильник в сумочке, брошенной в коридоре. Я кинулась отвечать. Это могла быть одна из маминых подружек, но я знала, что это папа, — вот знала, и все.
— Алло, Джули?
Я сказала:
— Ой, папа, папа, папа!
— Эм! Здравствуй, солнышко! Как дела, малыш? Как все? Позови маму на минуточку.
Мама уже была рядом со мной, она стояла на коленях и рвала у меня из рук телефон. Я вцепилась и не отдавала.
— Папа, когда ты вернешься?
— Да я думал навестить вас на Новый год. Мы могли бы целый день веселиться, ты, я, Вита и Максик, верно?
— Ой, да, давай, давай! — обрадовалась я.
— Что? Он правда возвращается? Эм, дай мне телефон!
Мама оторвала мои пальцы от мобильника и прижала его к уху.
— Я тоже хочу поговорить с папой! — закричала Вита. — Обязательно хочу, мне столько всего нужно ему сказать!
— И я! Я тоже хочу! Пустите меня! — вопил Максик.
Мама застыла на месте, глядя прямо перед собой, как будто сквозь нас.
— Мам? — спросила я шепотом.
Она словно не слышала. Она не замечала требовательных криков Виты, хныканья Максика. Так и стояла на коленях, как будто молилась. Потом вдруг нажала красную кнопку, прерывая разговор.
— Мама! — заорали мы все хором.
— Молодец, Джули, — сказала бабушка. Она наблюдала за нами, стоя в дверях гостиной.
— Ты что, мам? Почему ты не захотела поговорить с папой? — спросила я ошеломленно.
— Какая ты вредная, мама! Даже не дала мне с ним поздороваться! — разрыдалась Вита.
— Хочу к папе! — заревел Максик. — Мам, пусть папа вернется!
— Прекратите! — Мама поднялась на ноги и пошатнулась. — Я не могу заставить его вернуться.
Я возразила:
— Он сказал, что придет к нам на Новый год. Он так сказал, правда. Значит, он вернется.
— Нет. Он придет погулять с вами, дети. Но он не вернется домой. Он сказал это совершенно четко. Он теперь с той женщиной.
— Это еще неизвестно, мама.
— Известно. Я слышала, как они с ней шептались.
— Но все-таки он пойдет с нами гулять? — спросила Вита.
— Не знаю. Наверное, — ответила мама.
— Ура-а-а! — бестактно заорала Вита и закружилась по прихожей.
— Папа придет, папа придет! — визжал Максик, прыгая вслед за ней.
Мама смотрела на них остановившимся взглядом. Я не знала, что сказать, что сделать. Меня так и подмывало тоже пуститься в пляс, потому что мне отчаянно хотелось провести целый день с папой, несмотря ни на что. Но было ясно, что маму он с нами не зовет. Как ужасно будет ей сидеть дома вдвоем с бабушкой.
Я понимала, что должна сказать, мол, мне не хочется идти. Он ведь мне даже не родной отец. Но отказаться от этой встречи было выше моих сил.
— Мне придется тоже пойти, присмотреть за Витой и Максиком, — сказала я. — Ты же знаешь, какие они бывают, когда на них находит. Папа не всегда с ними справляется.
Мама ничего не сказала, только посмотрела на меня.
Бабушка схватила Виту и Максика и сердито встряхнула:
— А ну-ка прекратите эти бессмысленные вопли! И не радуйтесь прежде времени. Скорее всего, ваш папочка не удосужится прийти.
* * *
Было очень похоже, что бабушка права. Первого января я проснулась рано-рано. Мы не стали праздновать Новый год. Даже мама с бабушкой легли спать, не дожидаясь двенадцати. На прошлый Новый год мы устроили маленький праздник, папа купил бутылку шампанского и мне тоже налил в крохотную рюмочку, а Вите с Максиком разрешил отпить по глоточку. Максик потом долго валялся по ковру, делал вид, будто он пьяный, а папа танцевал со мной и с Витой.
Я полночи ворочалась в постели, все думала о том, что сейчас папа празднует и танцует не с нами, а с этой мерзкой Сарой. Я решила, что мы с Витой и Максиком должны во время прогулки вести себя как можно лучше — пусть папа поймет, как ему плохо без нас.
Я искупалась, вымыла голову, а потом как следует расчесала волосы. Я надеялась, что мама заплетет мне косички и повяжет бархатную ленточку, чтобы папа назвал меня своей прекрасной принцессой. Я надела свой лучший праздничный наряд — облегающий топик с блестками и бархатные брючки.
Посмотрелась в зеркало и все это сняла. Топик стал мне тесен, а бархатные брючки чуть не лопались по швам. Я ни капельки не была похожа на прекрасную принцессу, скорее, на жирного поросенка. Я стояла в одних трусах и рылась в гардеробе, глотая слезы. Максик спал, свернувшись клубочком у себя в пещерке с плюшевыми медвежатами, зато Вита проснулась и стала смотреть на меня.
— Надень что-нибудь, Эм.
— У меня ничего нет, — захлюпала я. — Не одежда, а дрянь какая-то, смотреть противно. Нет, прошу прощения: это на меня противно смотреть.
— Ну, это всем давно известно. — Вита самодовольно потянулась. — Я надену наряд королевы диско!
Я со злостью покосилась на нее. Папа купил для Виты этот супероблегающий наряд, весь в блестках, на прошлый день рождения — топик с завязками на шее и штанишки, низко сидящие на бедрах, так что было видно узенькую талию Виты и абсолютно плоский живот.
Вита тоже, как видно, представила себе эту картину.
— Я нарисую себе на животе татуировку фломастером!
— Не трогай мои фломастеры, — сонно пробормотал Максик из-под одеяла. — А я надену ковбойский костюм и папины ковбойские сапоги. Он оставил их в шкафу — я смотрел.
Я сказала:
— Тебе нельзя надевать папины сапоги, ты же грохнешься!
— Нет, можно, можно, можно! — завопил Максик.
— Перестань, Максик, нечего сопли распускать! — сказала я.
Я перемерила всю свою одежду, но все на мне выглядело ужасно. Я словно в одночасье раздулась. В итоге я надела ночную рубашку с котенком и самые просторные свои джинсы. А не одолжить ли мне мамины туфли на каблуках, раз уж Максик нацелился на папины сапоги?
— Господи, что за цирк! — воскликнула бабушка, когда мы спустились на кухню.
Бабушка приготовила для нас праздничный завтрак: яичных солдатиков[2].
— Никто вас в таком виде на улицу не выпустит! Немедленно сними эти нелепые сапоги, Максик. Вита, ты оделась, как потаскушка, сейчас же снимай эти жуткие тряпки. А ты, Эм, что это вздумала — ночную рубашку надела? Ведь не маленькая уже. Ты должна подавать пример брату и сестре, а ты их только науськиваешь.
— Усь, усь, усь! — завелся Максик и так шарахнул ложкой по вареному яйцу, что желток брызнул во все стороны.
— Ничего я их не науськиваю! — возмутилась я, отнимая у Максика ложку. — Зачем ты говоришь гадости, бабушка? Я стараюсь воспитывать Виту и Максика, чтобы они хорошо себя вели, правда, мам?
Мама сидела с нами за столом, прихлебывала черный кофе и курила. Она встала еще раньше меня. Мама тоже надела самые нарядные свои вещи — пушистый голубой свитер и джинсы с вышивкой. И накрасила ногти на ногах серебристым лаком, под цвет босоножек.
Она тревожно улыбнулась мне, стряхивая пепел:
— Да, Эм, ты славная малышка. Нечего ее пилить, мама.
— Прекрасно, тогда я возьмусь за тебя, Джули. Скажи на милость, зачем ты опять куришь, ведь уже много лет как бросила? С ума ты, что ли, сошла? Должно быть, так — вырядилась, расфуфырилась ради своего бессовестного муженька, а он и не явится, помяни мое слово! А даже если и явится, так не к тебе придет, это он ясно дал понять.
— Мама, ты хотя бы сама-то слышишь, что говоришь? Или тебе нравится делать людям больно? Ладно, мне говори что хочешь, но мучить детей я тебе не позволю, особенно сейчас, когда весь их мир рухнул. Дети, не слушайте бабушку, надевайте что хотите. По-моему, вы все просто лапочки.
Я торжествующе кивнула бабушке, но победа не доставила мне радости. Я знала, что Максик действительно выглядит глупо в своем ковбойском наряде. Громадные папины сапоги доходили ему почти до попы. Вита, конечно, смотрелась отпадно, но в такой одежде впору отправиться на какой-нибудь танцевальный конкурс, а не на прогулку. И как я ни уговаривала себя, что топик с котеночком выглядит на мне вполне нормально, но он с каждой минутой становился все больше похож на ночную рубашку.
Зато мама расчесала мне волосы и дала бархатную ленту. Легкие волосики Виты она тоже перевязала лентой, а черные лохмушки Максика залила гелем, чтобы они торчали в разные стороны, получилось очень даже ничего.
Потом мы стали ждать. Мы ждали, и ждали, и ждали. Мама пила кофе, чашку за чашкой, и без конца курила. Я потихоньку лопала шоколадное печенье, потому что у меня все время сосало под ложечкой. Я старалась чем-то занять Виту с Максиком, показывала, будто Балерина рисует для них Максиковыми фломастерами картинки о своей жизни у Санта-Клауса, но я понятия не имела, как нужно рисовать санки, да и олени у меня получались довольно паршиво.
Я никак не могла сосредоточиться, все прислушивалась, не слышно ли папиных шагов за дверью. Все мне чудилось, что он идет, я кидалась открывать, но на пороге никого не было.
— Говорила я вам, он не приедет, — сказала бабушка.
Мне захотелось ее ударить. Судя по маминому лицу, ей тоже этого хотелось.
— Не торопись его осуждать, мама. Еще не очень поздно. Он же не назначил точного времени, просто сказал, что зайдет за детьми утром.
— Джули, сейчас без четверти двенадцать.
— Строго говоря, это еще утро.
— А ты, строго говоря, доверчивая дуреха, изводишь себя из-за этого никчемного бездельника. Посмотри, в каком ты состоянии, и дети тоже, между прочим.
— Отстань от мамы, и хватит говорить гадости про нашего папу! — не выдержала я. — И вообще, так не полагается говорить при детях!
— А детям не полагается хамить бабушкам, нахалка! Эм! Эм, я к тебе обращаюсь!
Я ее не слушала. За дверью раздались шаги. Я кинулась в прихожую. На этот раз я не ошиблась!
— Папа!
Я повисла у него на шее. Он был небритый, с колючим подбородком и весь растрепанный, будто только что встал с постели, но мне это было безразлично.
— Папа, ах, папочка! — завизжала Вита, подражая девочке из видеофильма «Вагонные дети».
Папа подхватил ее на руки.
— Па-а-апа! — заорал Максик и с такой силой боднул папу тщательно причесанной головой, что все мы чуть не повалились на пол.
— Тихо, дети, тихо! — сказал папа.
Он остановился, кашлянул, потер себе лоб между бровями и посмотрел через всю прихожую туда, где стояла мама.
— Здравствуй, Джули, — сказал он тихо, как будто их только что познакомили.
Мама ничего не сказала. Она скрестила руки на груди, крепко сжимая пальцами локти.
Папа сказал:
— Я пойду погуляю с детьми, хорошо?
— А можно, мама тоже пойдет? — попросила я.
Папа замялся:
— Ну… Сегодня такой особенный день, только для нас с вами.
Мама повернулась на каблуках, ушла в кухню и закрыла за собой дверь.
— Черт. Джули! Слушай, ну идем с нами, если тебе так хочется. Я знаю, нам нужно поговорить. Я просто не хотел скандала, пожалей детей! — сказал папа.
— Да как ты смеешь! — сказала бабушка.
— Черт, сил моих больше нет, — сказал папа. — Дети, пошли, шевелитесь.
Он взял Виту и Максика за руки и потащил к двери.
— Папа, подожди! Они не надели куртки! И потом, Максик не сможет ходить в твоих сапогах.
Я сорвала с вешалки наши три куртки и принялась разбрасывать в стороны старые резиновые боты и тапки, разыскивая ботинки Максика.
— Ты прямо маленькая мама, Эм. Самая взрослая из всех нас, — сказал папа.
Я не хотела, чтобы наши увидели эту записку. Я ее старательно разгладила и спрятала к себе под джемпер, к самому сердцу. Было немножко щекотно, но я терпела.
Когда я помогала бабушке разминать картошку для пюре к холодной индейке, бабушка вдруг наклонила голову набок:
— Что это шуршит, Эм?
— Ничего, — быстро ответила я и сильнее налегла на толкушку.
— Что ты напихала под джемпер? Господи, да никак ты набила туда салфеток и притворяешься, будто у тебя растет грудь?
— Нет! — Я скрестила руки и страшно покраснела.
— Прекрати идиотничать, Эм! — велела бабушка, шаря рукой у меня под джемпером.
— Не трогай! Отстань! — закричала я.
Но я не могла ее остановить. Она нащупала письмо и так дернула, что оно разорвалось пополам.
— Мое письмо! Ты его порвала!
Бабушка держала письмо в вытянутой руке, как будто с него капала какая-то гадость.
— И очень хорошо! Я сейчас его разорву на мелкие кусочки!
Она принялась рвать записку, клочки бумаги полетели во все стороны.
Я не успела выхватить у нее листок. Только смотрела и плакала.
— Хватит скулить! Довольно мы уже плакали, «Титаник» можно утопить в наших слезах! Если хочешь знать, вам всем бы нужно рыдать от радости, что отделались от этого хитрого, двуличного лицемера. Он мне никогда не нравился, с того самого дня, как твоя мамочка привела его в дом. Я ей так все прямо и высказала, но она не обратила внимания. Она никогда меня не слушает. Никто в этом доме меня не слушает.
Я зажала уши руками — пусть видит, что я тоже ее не слушаю. Не буду больше помогать ей готовить пюре. Да и незачем. Все равно за обедом все очень мало ели. Даже Вита воротила нос от картошки. Она вообще ничего не стала есть. Максик взял только сладкое. Мама выпила целую бутылку вина, но при этом не съела ни крошки.
Я сказала, что тоже не голодна, и ушла из-за стола. Зато позже, примерно посередине этого долгого-долгого вечера, я тайком забежала на кухню и принялась отщипывать кусочки от индейки. Раз начав, я уже не могла остановиться. Я отрывала от индейки здоровенные куски, я была такая голодная, что мне хотелось вцепиться в мясо прямо зубами, точно собака.
Я услышала шаги и отскочила от индейки, виновато вытирая жирные руки о юбку. Сейчас бабушка снова начнет читать мне нотацию о вреде обжорства. Но это, слава богу, оказалась не бабушка. Это была Вита с Балериной на руке. Ее тощенькая ручка ушла в коричневый мех чуть ли не до подмышки.
— А, привет, — сказала я и оторвала еще кусок индейки.
Вита широко раскрыла глаза:
— Что ты делаешь? Вдруг бабушка увидит, вот разозлится!
— А мне плевать. Я ее ненавижу, — сказала я со злобой.
Вита моргнула. Потом вытерла нос одним из Балерининых рожек.
— Я тоже ее ненавижу.
— Неправда! — возразила я. — Ты ее обожаешь. Ты же у нее любимица. Она вечно тебя угощает вкусненьким и все твои безобразия тебе спускает, сама знаешь.
— Все равно она ужасная. Она говорит, папа ушел к другой тете и больше не вернется к нам Она врет, правда, Эм?
— А что говорит мама?
Мама только опять заплакала и сказала, что ничего не знает. Она велела мне уйти, потому что у нее страшно болит голова. Максик говорит, что у него тоже болит голова. Ненормальный, среди дня улегся в постель. Все кверх ногами, прямо ужас какой-то. Бабушка велела мне идти поиграть, а я хочу играть с папой! — По щекам Виты побежали ручейки слез. — Эм, он вообще к нам вернется?
— Конечно, вернется. Немножко погодя. Не мог же он уйти насовсем и даже не предупредить. Он обязательно придет нас навестить! Даже мой папа и то приходил меня навещать, когда я была совсем маленькая… пока мама ему не запретила.
— Я твоего папу не помню, — сказала Вита.
— Я тоже его не помню, — сказала я.
На самом деле это было не совсем так. Он до сих пор являлся мне в кошмарных снах. Я вздрогнула и запихнула в рот еще кусочек индейки.
Вита внимательно посмотрела на меня и спросила:
— А наш папа не станет таким страшным, как твой?
— Да нет, конечно, Вита. Папа никогда не бывает страшным, ты же знаешь.
Так он вернется?
Балерина свисала с опущенной руки Виты. Я тщательно вытерла руки и решительно забрала себе Балерину.
— Привет, принцесса Вита! — Я постаралась скопировать смешной умильный голос, каким папа говорил за олениху. — Слушай меня внимательно, деточка: никто не знает твоего папу лучше, чем я. А я тебе говорю: он вернется, это совершенно точно.
— Скоро? Сегодня?
— Может быть, не сегодня.
— Завтра?
— Ну… может быть. О-о, ты только посмотри, какая вкуснющая индейка! Кажется, я не прочь заморить червячка. Намек понятен, принцесса Вита?
Вита расхохоталась и стала понарошку кормить Балерину, но мне так и не удалось сбить ее с мысли.
— Скоро папа вернется, ну скажи?
— Да, солнышко, да, папа нас не подведет, он вернется, как только сможет. Знаешь что, давай загадаем на индейке!
Я заставила Балерину проплясать вокруг блюда с индейкой, а сама тем временем оторвала еще несколько кусочков мяса свободной рукой.
— Я не хочу больше есть, — сказала Вита.
— Да я не к тому, просто нужно найти… Ага!
Я ухватила маленькую раздвоенную косточку, покрутила, выдернула и дала ее в лапки Балерине. Олениха с торжеством подняла дужку вверх.
— Знаешь, что это, принцесса Вита?
— Кость? — спросила Вита неуверенно.
— Волшебная косточка! Зацепи ее с одной стороны мизинчиком, так. А принцесса Эсмеральда пусть возьмется с другой стороны. По моей команде начинайте обе тянуть, и у кого останется большая часть, та принцесса может загадать желание.
— Так нечестно! — завопила Вита и ткнула Балерину кулаком, точно это было и впрямь живое существо. — Эм больше меня, она сильнее, ей достанется загадывать!
— А как по-твоему, Драчливая Принцесса, что она загадает?
Вита задумалась.
— А! — сказала она. — Все равно я сама хочу загадать.
— Вот одно желание уже и потратила, — сказала Балерина. — А теперь прекратите меня колотить, барышня, не то получите рогом по носу.
Вита захихикала.
Я сунула ей в руки дужку:
— Давай, Вита, тяни.
Она потянула. И я потянула. Я чуть-чуть нажала, вывернув руку. Я знала, что каждая из нас загадает одно и то же, но мне, как и Вите, хотелось непременно загадать самой.
Дужка треснула. У Виты в руке остался коротенький обломок, а у меня — почти целая раздвоенная косточка.
— Ой… — сказала Вита. — Ну ладно, Эм. Загадывай. Получше загадывай!
Я сжала дужку в кулаке, крепко зажмурилась и пожелала, чтобы папа вернулся к нам. Я желала этого с такой силой, что голова чуть не лопнула. Пусть он к нам вернется, пусть, пусть, пусть!
— Эм, ты вся красная стала, — сказала Вита.
Я открыла глаза и обессиленно выдохнула.
— А сбудется? — Вита покосилась на дверь, как будто ждала, что папа прямо сейчас войдет на кухню.
— Обязательно сбудется, только, наверное не сразу.
Вита вздохнула. Посмотрела на Балерину. Спросила:
— Может, хоть ты можешь сделать так, чтобы сбылось поскорее?
Я тоже невольно посмотрела на Балерину, хотя сама и управляла ею. Балерина кивнула. Покачала головой. Кивнула. Покачала. Кивнула. Покачала.
— То ли дождик, то ли снег, то ли скоро, то ли нет, — изрекла она загадочно. — Станьте, дети, станьте в круг, возвратится папа вдруг!
Балерина обхватила Виту за талию, и мы втроем закружились по кухне.
Но «вдруг» не получилось. Мы прождали весь следующий день. И следующий, и следующий, и следующий… В конце концов мама поднялась с кровати и отправилась его искать — обошла все его любимые забегаловки, добралась даже до самого Лондона. Пробовала звонить ему на мобильный, но мобильный был все время выключен. Она обзвонила всех его приятелей. Сходила в Розовый дворец, где они оба работали, хотя и знала, что магазинчики закрыты, откроются только после Нового года. Она где-то бродила целый день в своих серебряных босоножках, будто думала, что они сами отнесут ее к папе. Она стерла себе ноги, пока прихромала домой, и с одного острого каблучка отлетела набойка.
— Не плачь, мама! — сказала я. — Отнеси их в мастерскую к мистеру Миниту, их еще можно починить.
— Нет, — сказала Вита, — их уже не починишь. Можно, я их возьму себе, мам?
— Нет, я! — Максик всунул тоненькие ножки в мамины туфли и зашаркал по комнате.
— Сними их сейчас же! — напустилась на него бабушка. — Мальчики не носят туфли на каблуках! Не понимаю, на что вам сдались эти туфли. Их нужно вынести на помойку вместе с мусором.
— Это чудесные туфельки!
Мама отняла у Максика босоножки и прижала к груди, баюкая, словно это были серебряные куколки.
— Да уж, и стоили целое состояние, как и все остальные дурацкие рождественские подарочки! А на чьи деньги все это куплено, Джули? Бьюсь об заклад, Фрэнки расплатился вашей общей кредитной карточкой. Ты теперь До следующего Рождества будешь выплачивать денежки за свои же собственные подарки. А сколько он у меня назанимал? Все мои сбережения за целую жизнь каторжного труда в этой проклятой конторе! А дети? Он что, так и уйдет, не оглянувшись и не заплатив ни пенни на их содержание? Не умеешь ты выбирать мужчин! Один — буйнопомешанный, другой — низкопробный обольститель…
— Ты, бабушка, тоже не умеешь выбирать мужчин! — Я страшно разозлилась, потому что она опять довела маму до слез. — Дедушка от тебя сбежал сто лет назад!
— Скатертью дорожка! Уж второй-то раз я такой глупости не сделаю, — фыркнула бабушка. — Не понимаю, Джули, что ты так убиваешься. Ты с самого начала знала, что это за тип. Разве можно из-за такого горевать? Возьми себя в руки!
Бабушка схватила маму за плечи, словно хотела тряхнуть изо всех сил, но вдруг обняла ее, прижала к себе. Мама заплакала в голос. Вита с Максиком тоже полезли к ним обниматься.
Я осталась стоять одна в сторонке, Подобрала с пола Балерину, и мы с ней отправились на кухню — перекусить на скорую руку. Балерина захотела попробовать виноградинку, а потом уже не могла остановиться. И сахарная пудра ей тоже очень нравилась, потому что была похожа на снег.
— Снег, снег, снег идет, — напевала я, танцуя возле кухонного стола.
Это был волшебный танец — я опять загадывала желание.
Тут я услышала звонок телефона. Это звонил мамин мобильник в сумочке, брошенной в коридоре. Я кинулась отвечать. Это могла быть одна из маминых подружек, но я знала, что это папа, — вот знала, и все.
— Алло, Джули?
Я сказала:
— Ой, папа, папа, папа!
— Эм! Здравствуй, солнышко! Как дела, малыш? Как все? Позови маму на минуточку.
Мама уже была рядом со мной, она стояла на коленях и рвала у меня из рук телефон. Я вцепилась и не отдавала.
— Папа, когда ты вернешься?
— Да я думал навестить вас на Новый год. Мы могли бы целый день веселиться, ты, я, Вита и Максик, верно?
— Ой, да, давай, давай! — обрадовалась я.
— Что? Он правда возвращается? Эм, дай мне телефон!
Мама оторвала мои пальцы от мобильника и прижала его к уху.
— Я тоже хочу поговорить с папой! — закричала Вита. — Обязательно хочу, мне столько всего нужно ему сказать!
— И я! Я тоже хочу! Пустите меня! — вопил Максик.
Мама застыла на месте, глядя прямо перед собой, как будто сквозь нас.
— Мам? — спросила я шепотом.
Она словно не слышала. Она не замечала требовательных криков Виты, хныканья Максика. Так и стояла на коленях, как будто молилась. Потом вдруг нажала красную кнопку, прерывая разговор.
— Мама! — заорали мы все хором.
— Молодец, Джули, — сказала бабушка. Она наблюдала за нами, стоя в дверях гостиной.
— Ты что, мам? Почему ты не захотела поговорить с папой? — спросила я ошеломленно.
— Какая ты вредная, мама! Даже не дала мне с ним поздороваться! — разрыдалась Вита.
— Хочу к папе! — заревел Максик. — Мам, пусть папа вернется!
— Прекратите! — Мама поднялась на ноги и пошатнулась. — Я не могу заставить его вернуться.
Я возразила:
— Он сказал, что придет к нам на Новый год. Он так сказал, правда. Значит, он вернется.
— Нет. Он придет погулять с вами, дети. Но он не вернется домой. Он сказал это совершенно четко. Он теперь с той женщиной.
— Это еще неизвестно, мама.
— Известно. Я слышала, как они с ней шептались.
— Но все-таки он пойдет с нами гулять? — спросила Вита.
— Не знаю. Наверное, — ответила мама.
— Ура-а-а! — бестактно заорала Вита и закружилась по прихожей.
— Папа придет, папа придет! — визжал Максик, прыгая вслед за ней.
Мама смотрела на них остановившимся взглядом. Я не знала, что сказать, что сделать. Меня так и подмывало тоже пуститься в пляс, потому что мне отчаянно хотелось провести целый день с папой, несмотря ни на что. Но было ясно, что маму он с нами не зовет. Как ужасно будет ей сидеть дома вдвоем с бабушкой.
Я понимала, что должна сказать, мол, мне не хочется идти. Он ведь мне даже не родной отец. Но отказаться от этой встречи было выше моих сил.
— Мне придется тоже пойти, присмотреть за Витой и Максиком, — сказала я. — Ты же знаешь, какие они бывают, когда на них находит. Папа не всегда с ними справляется.
Мама ничего не сказала, только посмотрела на меня.
Бабушка схватила Виту и Максика и сердито встряхнула:
— А ну-ка прекратите эти бессмысленные вопли! И не радуйтесь прежде времени. Скорее всего, ваш папочка не удосужится прийти.
* * *
Было очень похоже, что бабушка права. Первого января я проснулась рано-рано. Мы не стали праздновать Новый год. Даже мама с бабушкой легли спать, не дожидаясь двенадцати. На прошлый Новый год мы устроили маленький праздник, папа купил бутылку шампанского и мне тоже налил в крохотную рюмочку, а Вите с Максиком разрешил отпить по глоточку. Максик потом долго валялся по ковру, делал вид, будто он пьяный, а папа танцевал со мной и с Витой.
Я полночи ворочалась в постели, все думала о том, что сейчас папа празднует и танцует не с нами, а с этой мерзкой Сарой. Я решила, что мы с Витой и Максиком должны во время прогулки вести себя как можно лучше — пусть папа поймет, как ему плохо без нас.
Я искупалась, вымыла голову, а потом как следует расчесала волосы. Я надеялась, что мама заплетет мне косички и повяжет бархатную ленточку, чтобы папа назвал меня своей прекрасной принцессой. Я надела свой лучший праздничный наряд — облегающий топик с блестками и бархатные брючки.
Посмотрелась в зеркало и все это сняла. Топик стал мне тесен, а бархатные брючки чуть не лопались по швам. Я ни капельки не была похожа на прекрасную принцессу, скорее, на жирного поросенка. Я стояла в одних трусах и рылась в гардеробе, глотая слезы. Максик спал, свернувшись клубочком у себя в пещерке с плюшевыми медвежатами, зато Вита проснулась и стала смотреть на меня.
— Надень что-нибудь, Эм.
— У меня ничего нет, — захлюпала я. — Не одежда, а дрянь какая-то, смотреть противно. Нет, прошу прощения: это на меня противно смотреть.
— Ну, это всем давно известно. — Вита самодовольно потянулась. — Я надену наряд королевы диско!
Я со злостью покосилась на нее. Папа купил для Виты этот супероблегающий наряд, весь в блестках, на прошлый день рождения — топик с завязками на шее и штанишки, низко сидящие на бедрах, так что было видно узенькую талию Виты и абсолютно плоский живот.
Вита тоже, как видно, представила себе эту картину.
— Я нарисую себе на животе татуировку фломастером!
— Не трогай мои фломастеры, — сонно пробормотал Максик из-под одеяла. — А я надену ковбойский костюм и папины ковбойские сапоги. Он оставил их в шкафу — я смотрел.
Я сказала:
— Тебе нельзя надевать папины сапоги, ты же грохнешься!
— Нет, можно, можно, можно! — завопил Максик.
— Перестань, Максик, нечего сопли распускать! — сказала я.
Я перемерила всю свою одежду, но все на мне выглядело ужасно. Я словно в одночасье раздулась. В итоге я надела ночную рубашку с котенком и самые просторные свои джинсы. А не одолжить ли мне мамины туфли на каблуках, раз уж Максик нацелился на папины сапоги?
— Господи, что за цирк! — воскликнула бабушка, когда мы спустились на кухню.
Бабушка приготовила для нас праздничный завтрак: яичных солдатиков[2].
— Никто вас в таком виде на улицу не выпустит! Немедленно сними эти нелепые сапоги, Максик. Вита, ты оделась, как потаскушка, сейчас же снимай эти жуткие тряпки. А ты, Эм, что это вздумала — ночную рубашку надела? Ведь не маленькая уже. Ты должна подавать пример брату и сестре, а ты их только науськиваешь.
— Усь, усь, усь! — завелся Максик и так шарахнул ложкой по вареному яйцу, что желток брызнул во все стороны.
— Ничего я их не науськиваю! — возмутилась я, отнимая у Максика ложку. — Зачем ты говоришь гадости, бабушка? Я стараюсь воспитывать Виту и Максика, чтобы они хорошо себя вели, правда, мам?
Мама сидела с нами за столом, прихлебывала черный кофе и курила. Она встала еще раньше меня. Мама тоже надела самые нарядные свои вещи — пушистый голубой свитер и джинсы с вышивкой. И накрасила ногти на ногах серебристым лаком, под цвет босоножек.
Она тревожно улыбнулась мне, стряхивая пепел:
— Да, Эм, ты славная малышка. Нечего ее пилить, мама.
— Прекрасно, тогда я возьмусь за тебя, Джули. Скажи на милость, зачем ты опять куришь, ведь уже много лет как бросила? С ума ты, что ли, сошла? Должно быть, так — вырядилась, расфуфырилась ради своего бессовестного муженька, а он и не явится, помяни мое слово! А даже если и явится, так не к тебе придет, это он ясно дал понять.
— Мама, ты хотя бы сама-то слышишь, что говоришь? Или тебе нравится делать людям больно? Ладно, мне говори что хочешь, но мучить детей я тебе не позволю, особенно сейчас, когда весь их мир рухнул. Дети, не слушайте бабушку, надевайте что хотите. По-моему, вы все просто лапочки.
Я торжествующе кивнула бабушке, но победа не доставила мне радости. Я знала, что Максик действительно выглядит глупо в своем ковбойском наряде. Громадные папины сапоги доходили ему почти до попы. Вита, конечно, смотрелась отпадно, но в такой одежде впору отправиться на какой-нибудь танцевальный конкурс, а не на прогулку. И как я ни уговаривала себя, что топик с котеночком выглядит на мне вполне нормально, но он с каждой минутой становился все больше похож на ночную рубашку.
Зато мама расчесала мне волосы и дала бархатную ленту. Легкие волосики Виты она тоже перевязала лентой, а черные лохмушки Максика залила гелем, чтобы они торчали в разные стороны, получилось очень даже ничего.
Потом мы стали ждать. Мы ждали, и ждали, и ждали. Мама пила кофе, чашку за чашкой, и без конца курила. Я потихоньку лопала шоколадное печенье, потому что у меня все время сосало под ложечкой. Я старалась чем-то занять Виту с Максиком, показывала, будто Балерина рисует для них Максиковыми фломастерами картинки о своей жизни у Санта-Клауса, но я понятия не имела, как нужно рисовать санки, да и олени у меня получались довольно паршиво.
Я никак не могла сосредоточиться, все прислушивалась, не слышно ли папиных шагов за дверью. Все мне чудилось, что он идет, я кидалась открывать, но на пороге никого не было.
— Говорила я вам, он не приедет, — сказала бабушка.
Мне захотелось ее ударить. Судя по маминому лицу, ей тоже этого хотелось.
— Не торопись его осуждать, мама. Еще не очень поздно. Он же не назначил точного времени, просто сказал, что зайдет за детьми утром.
— Джули, сейчас без четверти двенадцать.
— Строго говоря, это еще утро.
— А ты, строго говоря, доверчивая дуреха, изводишь себя из-за этого никчемного бездельника. Посмотри, в каком ты состоянии, и дети тоже, между прочим.
— Отстань от мамы, и хватит говорить гадости про нашего папу! — не выдержала я. — И вообще, так не полагается говорить при детях!
— А детям не полагается хамить бабушкам, нахалка! Эм! Эм, я к тебе обращаюсь!
Я ее не слушала. За дверью раздались шаги. Я кинулась в прихожую. На этот раз я не ошиблась!
— Папа!
Я повисла у него на шее. Он был небритый, с колючим подбородком и весь растрепанный, будто только что встал с постели, но мне это было безразлично.
— Папа, ах, папочка! — завизжала Вита, подражая девочке из видеофильма «Вагонные дети».
Папа подхватил ее на руки.
— Па-а-апа! — заорал Максик и с такой силой боднул папу тщательно причесанной головой, что все мы чуть не повалились на пол.
— Тихо, дети, тихо! — сказал папа.
Он остановился, кашлянул, потер себе лоб между бровями и посмотрел через всю прихожую туда, где стояла мама.
— Здравствуй, Джули, — сказал он тихо, как будто их только что познакомили.
Мама ничего не сказала. Она скрестила руки на груди, крепко сжимая пальцами локти.
Папа сказал:
— Я пойду погуляю с детьми, хорошо?
— А можно, мама тоже пойдет? — попросила я.
Папа замялся:
— Ну… Сегодня такой особенный день, только для нас с вами.
Мама повернулась на каблуках, ушла в кухню и закрыла за собой дверь.
— Черт. Джули! Слушай, ну идем с нами, если тебе так хочется. Я знаю, нам нужно поговорить. Я просто не хотел скандала, пожалей детей! — сказал папа.
— Да как ты смеешь! — сказала бабушка.
— Черт, сил моих больше нет, — сказал папа. — Дети, пошли, шевелитесь.
Он взял Виту и Максика за руки и потащил к двери.
— Папа, подожди! Они не надели куртки! И потом, Максик не сможет ходить в твоих сапогах.
Я сорвала с вешалки наши три куртки и принялась разбрасывать в стороны старые резиновые боты и тапки, разыскивая ботинки Максика.
— Ты прямо маленькая мама, Эм. Самая взрослая из всех нас, — сказал папа.