Уильямс Тэд. Дорога ветров

   Звон в ушах прекратился. Яркий свет факелов и огненных сфер погас. Саймон огляделся. Он сидел, как и прежде, на каменной вершине Обсерватории. Ситхи исчезли. Пропали и разноцветные факелы в Саду Огня. Вокруг не было ни души, если не считать двух часовых, сидевших у сторожевого костра внизу в лагере. Саймон поежился, безнадежно пытаясь разобраться в своих ощущениях. Он никак не мог понять, стал ли он свидетелем какого-то колдовского действа, или все это был только мираж, обман больного воображения. Юноша спустился вниз по лестнице и закутался в одеяло. После бесплодных попыток понять виденное голова отяжелела. С каждой минутой думать становилось все труднее. Он глотнул из фляги. От холодной родниковой воды, пахнущей травами и полевыми цветами, заныли зубы. Саймон сделал еще глоток и поудобнее устроился на камне. Он решил восстановить в памяти слова, которым научил его Деорнот. Вечером он множество раз повторял их вслух и про себя, но сейчас они ускользали легко, как только что пойманная рыба. Ему никак не удавалось сосредоточиться, он размышлял о тех странных приключениях, которые произошли с ним после бегства из Хейхолта. Впрочем, вряд ли все это можно было назвать приключениями — слишком уж легкомысленное слово для тех ужасов, которые ему пришлось пережить. Он, Саймон-простак, встречал сказочных чудовищ, сражался, даже убивал людей! Конечно, это выходило у него совсем не так красиво и благородно, как в те далекие времена, когда он воображал себя сержантом королевской гвардии.
   Саймона преследовали страшные опасности, он водил дружбу с настоящими рыцарями, его принимали у себя бессмертные ситхи. Но самым замечательным событием из всех была встреча с Мириамелью. Принцесса ушла — один Эйдон знает, куда… у нее свой путь. Саймон не понимал ее и восхищался ею. Она казалась ему леопардом — прекрасным и безжалостным.
   Саймон мечтал о встрече с кем-нибудь, похожим на него самого, но, разумеется, гораздо красивее и умнее. Он представлял себе его густую бороду, орлиный нос… Да, конечно, гораздо красивее.
   Саймон устал от одиночества. Ему нужен был собеседник, друг, который понимал бы его и заботился о нем, но не так, как делал это Бинабик. Кто-нибудь, кто мог бы разделить с ним его тревоги и чувства… кто мог бы понять про дракона — мелькнула вдруг мысль. По спине пробежал холодок, и дело было вовсе не в свежем ночном ветре. Одно дело увидеть древних ситхи, пусть даже так близко и ясно, тем более, что Сесуадра ночью весьма располагает к подобным видениям, и совсем другое — встреча с огромным отвратительным драконом. Саймон не струсил, оказавшись лицом к лицу с Игьяриком, ледяным червем. Он выхватил свои меч — на самом деде не совсем свои, слишком самонадеянно было бы называть Торн своим — и дракон был повержен. Не так-то это легко, победить дракона! Это не удавалось никому, кроме Престера Джона, а ведь он, в отличие от Саймона, был великий воин и Верховный король.
   Правда, король Джон убил своего дракона, а я совсем не уверен, что Игьярик мертв. Если бы это было так, его кровь не показала бы мне пути. К тому же не так уж я силен, чтобы запросто убить дракона, даже таким мечом, как Торн.
   Но странное дело — стоило Саймону рассказать кому-нибудь о том, что произошло на Урмсхейме, и что он, Саймон, теперь об этом думает, как его тут же начинали называть «победителем дракона», и улыбаться, и кланяться, когда он проходил мимо. Они просто отказывались внимать доводам здравого смысла. Когда он пытался протестовать против этих приятных, но незаслуженных почестей, друзья с улыбками говорили о его скромности и застенчивости. Недавно он своими ушами слышал, как одна из женщин, недавно пришедшая из Гадринсетта, рассказывала ребенку о громадном, ужасающем змее, которого в два счета одолел непобедимый и бесстрашный Саймон. Что было делать? Те, кто любил его, говорили, что он одним ударом разрубил дракона пополам, завистники же утверждали, что все это ложь от начала до конца.
   Рассказы о его жизни и подвигах страшно злили Саймона. Он считал их дешевыми сплетнями. Истории о смелом и непобедимом Саймоне, который разит драконов направо и налево, не давали покоя важному и хрупкому уголку его души — самолюбию. Мучимый сомнениями, он не чувствовал себя героем, и в душе у-него творилось такое, что не вмещалось в плоские глупые рассказы.
   Тут Саймон вскочил на ноги. Боже, он опять задремал. Сон — невозможная штука! С ним трудно бороться и нелегко заметить его приближение. Он застает врасплох и долго не отпускает. Но Саймон дал себе слово. Теперь он мужчина, и слово его должно быть законом. Он не будет спать сегодня. Это особенная ночь.
   Сны атаковали Саймона, не давая ему долго думать об одном и том же, загоняя в сладкую дремоту. Джеремия, вошедший в Обсерваторию со свечой в руках, наше" его сидящим на полу в луже ледяной воды. Мокрые волосы сосульками прилипли ко лбу, пальцы и губы посинели от холода, по спине бежали последние холодные струйки, но глаза блестели радостной гордостью.
   — Я опрокинул на голову полное ведро воды, — сказал Саймон. Зубы его стучали, язык онемел и едва шевелился, так что Джеремия не понял ни слова. — Вылил воду на голову, — повторил Саймон, — чтобы не заснуть. Что ты здесь делаешь?
   — Время пришло. Тебе пора идти.
   — А-а-а! — Саймон вскочил. — Я не заснул, Джеремия! Понимаешь? Ни разу не заснул!
   Джеремия улыбнулся:
   — Это здорово. Теперь пошли вниз. Обогреешься у костра.
   Саймон, невыносимо уставший и замерзший, не сказал ничего и молча схватил друга за руку. В последнее время Джеремия так похудел, что иногда Саймону казалось, что перец ним другой человек, но блеск в мягких темных тазах остался прежним, каким он был у мальчишки свечника из Хейхолта.
   — Костер? — Саймон наконец уловил смысл сказанного. — Большой костер? А как насчет еды?
   — Костер отличный, — с достоинством проговорил Джеремия. — Если я чему и научился в литейной Хейхолта, так это раздувать огонь. — Он тряхнул головой, словно отгоняя неприятные воспоминания, и посмотрел на друга. Тени прыгали по лицу Саймона, как зайцы по лужайке, и Джеремня улыбнулся. — А еды конечно нет. Правда, недолго осталось, ты же знаешь. Держись! Может, к вечеру нам перепадет кусок хлеба, а то и что-нибудь получше.
   — Жаль.
   Они вместе вышли из Обсерватории, легко ступая по камням, уже не черным, а серо-голубым в зарождающемся утреннем свете. Небо на востоке уже розовело, но утренний птичий хор еще не грянул.
   Джеремия был прав. У палатки отца Стренгьярда полыхал превосходный костер, и Саймон скоро начал согреваться, особенно после того, как сменил насквозь промокшую рубашку на теплый шерстяной балахон.
   Отец Стренгьярд принес воды и полил Саймону на голову и плечи. По сравнению с душем, который он сам себе устраивал незадолго перед тем, вода казалась почти горячей. Она медленно стекала по груди, и Саймон подумал почему-то, что она похожа на кровь.
   — Вода… Да смоет эта вода грех и сомнения.
   Стренгьярд замолчал, потер виски и провел рукой по воспаленным глазам. Саймон знал, что священник запнулся от волнения, а не по забывчивости; весь вчерашний день он читал и перечитывал текст обряда.
   — Когда… Когда человек чист, исповедавшись и покаявшись во грехах своих и переступив страх свой, достоин он предстать передо Мной, чтобы мог заглянуть в зеркало души его и увидеть чистоту бытия, отраженную в нем, и праведность клятв его… да, праведность его клятв. — Священник снова умолк, устало опустив глаза. — Ох…
   Саймон поворошил поленья и подвинулся к костру. Странная слабость одолела его, голова кружилась, но в этом не было ничего плохого. Он волновался, но был уверен, что бессонная ночь прогнала страх.
   Стренгьярд, нервно поглаживая редкие волосы, стал повторять текст сначала, боясь, что в нужный момент память опять подведет. Закончив, он помог Джеремии растереть Саймона досуха и вернул юноше его белую рубашку и крепкий кожаный ремень. Когда на тропинке перед костром возникла маленькая фигурка, Саймон уже натягивал сапога.
   — В готовности ли он? — спросил Бинабик. Тролль говорил четко и размеренно, преисполненный важности. Саймон кинулся к нему, ощутив внезапный прилив любви к маленькому человеку. Это был настоящий друг, никогда не покидавший его.
   — Да, Бинабик, я готов.
   Они пошли вперед. Джеремия и Стренгьярд двинулись следом. Небо над ними стало темно-серым, в мелкой каше облаков.
   На тропинке, ведущей к шатру Джошуа, им встретились несколько человек. В основном это были люди Хотвига и новички, недавно пришедшие из Гадринсетта. Дети хлопали в ладоши и размахивали руками; взрослые пытались удержать их, сознавая, какое важное и торжественное событие предстоит Саймону, но он улыбался и махал в ответ. Свежий утренний воздух бодрил. Безудержный восторг охватил Саймона, ему хотелось скакать, прыгать, громко смеяться и петь. Он собирался поделиться с остальными своими ощущениями, но, повернувшись к Джеремии, Саймон увидел, что лицо друга сковано торжественным спокойствием.
   Дойдя до открытой поляны перед шатром Джошуа, Джеремия и Стренгьярд отошли в сторону и встали у края, где уже собрались все остальные.
   Слудиг смотрел на Саймона с сияющей улыбкой, словно отец, которому есть за что гордиться своим сыном. Темноволосый Деорнот, изящно и аккуратно одетый, стоял перед ним вместе с Сангфуголом, Изорном, сыном герцога Изгримнура, и старым шутом Таузером. Поближе к шатру расположились герцогиня Гутрун и маленькая Лилит. Там же стояла Джулой. Лицо ее было серьезным и даже отрешенным, но, поймав взгляд Саймона, она ласково кивнула, как бы подтверждая, что все в порядке и самое трудное уже позади.
   В полукруге стояли Хотвиг и его люди, возвышавшиеся над остальными как рощица молодых деревьев. Серый утренний свет серебрил их волосы, рассыпался бликами на доспехах и шлемах. Саймон старался не думать о тех, кто должен был быть здесь, но не мог — например, о Хейстене и Моргенсе.
   Шатер принца был выкрашен в серый, белый и красный цвета. На пороге стоял сам Джошуа, Найдл висел у него на боку. Серебряный обруч принца сверкал в слабых солнечных лучах. Рядом с ним была Воршева, ветерок трепал ее длинные волосы.
   — Кто явился к моему шатру? — громко и медленно спросил Джошуа. Улыбка скользнула по губам принца как бы в насмешку над его суровым тоном.
   Бинабик старательно выговаривая слова:
   — Тот, кто имеет достоинство, чтобы именовываться рыцарем, принц, служащий тебя и Бога. Это Сеоман, сын Эльференда и Сюзанны.
   — Кто ответит за него и подтвердит, что все это правда?
   — Я, Бинбнниквегабеник из Йиканука, я буду подтверждать истинность сказанного.
   Бинабик поклонился так изысканно, что в толпе раздались смешки.
   — Прошел ли он обряд ночного бдения и исповедался ли после?
   — Да… — ответил Стренгъярд. — да, он сделал это.
   Джошуа снова улыбнулся:
   — Пусть Сеоман выйдет вперед.
   Маленькая, сильная рука Бинабика вытолкнула Саймона вперед. Он сделал несколько шагов и опустился на свою колено в мягкую траву. Холодок пробежал по его спине. Джошуа помолчал несколько секунд, а потом тихо заговорил:
   — Ты прошел испытание, Сеоман. Ты не устрашился великой опасности, рисковал для меня жнзнью и вернулся с честью. Теперь перед лицом Господа и славных рыцарей я прошу тебя встать и жалую тебе титул и звание, как и другим славным мужам, хорошо послужнвшнм мне. Одновременно на плечи твои ложится тяжесть, равная той, которая ухе лежит на их плечах. Клянешься ли ты с честью принять все это?
   Саймон глубоко вздохнул, на всякий случай повторяя про себя слова, которым его научил Деорнот.
   — Клянусь верно служить Узирнсу Эйдону и моему господину. Клянусь поднимать упавших и защищать слуг Божьих. Я не устану в моем служении. Я буду защищать жизнь и честь моего принца в любой беде и напасти. Я клянусь в этом моим именем и честью, призывая в свидетели Элисию, Мать Господа нашего Эйдона.
   Дхошуа шагнул вперен и положил на голову Саймона свою единственную руку.
   — Я назначаю тебя моим рыцарем, Сеоман. Оруженосец! — Дхеремия вышел вперед.
   — Я здесь, принц. — его голос слегка дрожал.
   — Принеси его меч.
   Дхеремия приблизился к ним с клинком в руках. Блеснуло острое, прекрасно оптированное лезвие. На мгновение Саймону показалось, что это не Тори, но через секунду он понял, что ошибся от волнения. Как можно было не узнать знаменитый Торн?!
   Свершается… Великое событие, которого он ждал так долго. Саймон дрожал от восторга и нетерпения. Рука Дхошуа на голове показалась ему такой же тяжелой, как меч в руке. Саймон смотрел в землю, чтобы никто не видел, как он покраснел.
   Пока Джошуа пристегивал ножны к его ремню, Саймон взял меч, дрожа, поцеловал его и сотворил знак древа, словно посылая его к ногам прннца.
   — На службу вам, сир.
   Принц взмахнул рукой, достал из ножен сверкающий Найдл и возложил его на плечо Саймону — на правое, на левое и снова на правое.
   — Перед лицом Бога и товарищей своих встань, сир Сеоман. Саймон, пошатываясь, встал. Вот и все. Он стал рыцарем. Ему казалось, что душа его сейчас устремится к небу. Еще несколько мгновений держалась торжественная тишина — и грянули приветствия.
   Через несколько часов после окончания церемонии Саймон проснулся от тяжелого и непонятного сна и увидел, что лежит на груде одеял. Тонкие лучи солнца пробивались сквозь щели шатра принца. Красная полоска света на руке Саймона была похожа на кровь.
   Уже день, подумал он. Я спал, и это был ужасный сон.
   Он высвободился из-под одеяла и сел. Тонкие стенки шатра раскачивались от ветра. Неужели он кричал во сне? Только бы этого никто не слышал. Вышло бы стыдно и глупо, если бы днем по всему лагерю разносились испуганные крики человека, утром посвященного в рыцари за храбрость.
   — Саймон? — От стены отделилась маленькая тень. — Ты проснулся?
   — Проснулся.
   — И ты высыпался? Отсутствие сна в течение ночи приносит много трудностей, но иногда после этого тяжело дается засыпание — Я выспался. Но мне снился очень странный сон.
   Тролль прищурился:
   — И ты имеешь в памяти то, что тебе снилось?
   Саймон подумал:
   — Не очень. Что-то про короля… И еще какие-то засохшие цветы. — Он досадливо поморщился: сильно кружилась голова.
   — Имею предположение, что это очень хорошо. — Бинабик ползал по шатру в поисках плаща Саймона. Отыскав пропажу, он накинул плащ на плечи свежеиспеченного рыцаря, который в это время натягивал сапоги. — Твои сны приносят с собой много беспокойства, хотя иногда дают особое знание. Хорошо, что ты после них не все имеешь в памяти.
   Саймон махнул рукой:
   — Какое еще особое знание? Амерасу говорила, что у меня особенные сны, Джулой вечно про них расспрашивает, и ты…
   Бинабик смутился:
   — Я только хотел говорить, что мы не будем иметь больших потерь, если не будем догадываться об их смысле. Во всяком случае не имей тревоги об этом хотя бы сегодня, когда свершается величайший день твоей жизни.
   Желтозубая улыбка тролля смыла неприятный осадок, оставшийся от сна, и развеяла то удрученное состояние, в котором он проснулся.
   — Да, Бинабик, ты прав. — Слова друга успокоили его, и теперь он был почти уверен, что в этот чудесный день что угодно могло показаться ему странным.
   — Сегодня я не стану думать ни о чем… плохом.
   Бинабик сердечно пожал ему руку.
   — Теперь я слышу голос славного товарища по длинному путешествию. Принц Джошуа оказывал черезвычайную любезность. Кроме предоставления шатра для твоего сна, он обещал пиршественный ужин и несколько других приятностей. Пойдем с возможной быстротой.
   Лагерь, расположившийся у северо-восточного склона Сесуадры, был украшен длинными разноцветными лентами, трепетавшими на ветру. Глядя на них, Саймон думал о днях, которые он провел в Джао э-Тинукай. Сладкие воспоминания о них бередили душу. Все слова, сказанные сегодня, ничего не могли изменить и не могли уничтожить Короля Бурь. Саймон устал бояться. Лагерь принца Джошуа был только временным прибежищем. Тоска по дому и свободе становилась все сильнее, а надежд на то, что жестокие времена когда-нибудь изменятся, оставалось все меньше. Амерасу — Рожденная на Борту — знала все его сны. Но даже она, столь мудрая, столь много повидавшая, во многом была слепа. Может быть она неверно предсказала его судьбу?
   Саймон и Бинабик вступили под кров теплого, освещенного многочисленными факелами Дома Расставания. В центральном зале собралась огромная толпа. Некоторые сидели прямо на полу, подстелив сложенные плащи и накидки. Это было первое настоящее пиршество за время тяжелых военных дней. В зале собрались все беженцы из Гадринсетта, лица их были радостными и оживленными. Кое-где Саймону приходилось останавливаться, выслушивать поздравления и заздравные тосты, так что только через четверть часа он достиг, наконец, главного стола — массивного каменного постамента, который служил еще древним ситхи. Здесь сидели принц Джошуа и его ближайшие соратники.
   — Добро пожаловать, сир Сеоман, — сказал принц Джошуа, знаком указывая Саймону на место слева от себя. — Наши друзья, жители Нового Гадринсетта, приложили все усилия, чтобы сегодняшняя трапеза получилась роскошной и праздничной. Вот кролик и жареные куропатки; это, я так полагаю, цыплята; а вот отличная серебряная форель из Стефлода. — Последние несколько недель были относительно спокойными, но лицо принца показалось Саймону смертельно усталым и осунувшимся. — Приятного аппетита всем! Постарайтесь забыть, что нас ждет свирепая зима и мы будем жить впроголодь или сосать лапу, как медведи.
   — Новый Гадринсетт, вы сказали? — спросил Саймон.
   — Да, — с гордостью кивнула Джулой, — принц справедливо решил дать нашему лагерю имя этого священного места.
   — Из Гадринсетта к нам толпами вдут люди, к тому же название очень подходит — в переводе с древнеэркинландского наречия оно означает «Место собраний». Вот я и назвал так наш лагерь. — Принц поднял кубок с изящной чеканкой: — За Новый Гадринсетт!
   Этот тост все приняли с воодушевлением.
   Дары равнины и леса пользовались большим успехом. Саймон за обе щеки уписывал изысканные яства. У него не было во рту ни крошки со времени вчерашней полуденной трапезы, так что большую часть ночного бдения он предавался недостойным рыцаря размышлениям о еде. Голод немного притупился во время церемонии посвящения в рыцари, зато сейчас аппетит вырос вдвое.
   Джеремия стоял за спиной Саймона, наполняя его кубок, как только это становилось необходимо. Саймона смущало, что хейхолтский приятель так прислуживает ему, но Джеремия гордился своим положением и не променял бы его ни на что.
   Джеремия явился к Сесуадре, привлеченный слухами о растущей армии Джошуа. Саймон никак не ожидал такой встречи и был очень удивлен переменами, которые произошли во внешности и характере мальчика свечника. И если Саймон удивлялся, то Джеремия просто долго не мог поверить, что Саймон действительно цел и невредим, и восхищался его великолепными приключениями. Он считал божьим чудом то, что Саймон уцелел, пережив столько опасностей, и стал его оруженосцем, как будто это было чем-то само собой разумеющимся. Сначала это раздражало Саймона, но потом он понял, что дружбе это не помеха, и успокоился.
   Джеремия в отличие от Саймона очень мало говорил о себе. Он сказал только, что работал в литейной Хейхолта и что Инч, бывший помощник доктора Моргенса, стал теперь мастером литейщиков. Саймон подозревал, что Джеремия о многом умалчивает, недоумевал, но молчал. Он никого не собирался уличать во лжи и скрытничестве, но теперь-то он рыцарь…
   — Ты о чем-то задумался, Саймон? — спросила леди Воршева, отрывая его от размышлений. Уже становилось заметно, что в ней растет новый человек, но она оставалось все такой же прекрасной и молчаливой. Такими иногда бывают птицы или лошади, которые позволяют человеку ласкать себя, но никогда не становятся по-настоящему ручными. Саймон помнил, как впервые увидел ее в Наглимунде. Еще тогда он поражался, почему у такой красивой женщины такое злое и печальное лицо. В последнее время она повеселела, но в темных глазах все еще оставалась непонятная тоска.
   — Простите, леди, я думал… о прошлом. — Он вспыхнул. Кем он стал? Сама леди Воршева запросто говорит с ним. — В мире много странного.
   — Да. Странного и жестокого.
   Джошуа встал и поднял кубок, постукивая по нему в ожидании тишины. Грязные, исхудавшие лица повернулись к столу принца, и Саймон вдруг понял удивительную вещь, которая так поразила его, что он чуть не вскрикнул от удивления. Все эти беженцы из Гадринсетта, разинувшие рты от восхищения при виде живого принца, — это все он! Они такие же, каким он был раньше. Это он с разинутым ртом всегда завистливо смотрел на важных господ и знатных рыцарей, сидящих за главным столом. А теперь — невероятно, но факт — он стал онним из рыцарей и сидит за одним столом с принцем, а другие глядят на него с почтением и гордостью. Он ведь остается все тем же Саймоном! Что же это такое?
   — По многим причинам собрались мы здесь сегодня, — начал принц. — Во-первых, это самое главное, мы приносим благодарность Господу зато, что мы живы и хорошо защищены от наших врагов. Кроме того, мы встречаем День святого Граниса, который надлежит проводить в посте и смиренной молитве, но встретить его нужно ночью хорошим вином и угощением. — Принц снова постучал но кубку, прерывая бурные аплодисменты. Когда шум стих, он продолжал: — Наконец, мы празднуем сегодня посвящение в рыцари юного Саймона, нареченного отныне сир Сеоман. — Снова взрыв аплодисментов и радостных криков. — Мы все вндели, как он стал рыцарем, как принял он меч и дал клятву. Но мы еще не видели его знамени!
   В молчании поднялись Гутрун и Воршсва и вытащили из-под стола сверток, который, как выяснилось, с начала вечера лежал у ног Саймона. Изорн подошел помочь женщинам, и втроем они развернули знамя.
   — Это герб сира Сеомана из Нового Гадринсета, — провозгласил принц.
   На сером и червленом поле — цвета принца Джошуа — был выведен контур черного меча. Поверх него — белый дракон, чьи зубы, глаза и чешуя были тщательно вышиты алым шелком.
   Толпа захлопала и загудела.
   — Ура-а-а победителю дракона! — закричал один из воннов, и тут хс множество голосов присоединились к нему. Саймон почувствовал, как наливаются краской лицо и уши, вскочил, поднял свой кубок и разом осушил его. Все было прекрасно и торжественно, но в глубине души он понимал, что во всем этом что-то не так. Дело было не в драконе, хотя на самом деле Саймон и не убивал его. И не в Торне, хотя этот меч и не принадлежал Саймону. Что-то не так… Святое Древо! с раздражением подумав он. Когда же ты перестанешь ныть, простак несчастный!
   Джошуа снова стучал по кубку.
   — Это еще не все! Не все!
   Принц был возбужден и весел. Он ужасно радовался, что наконец случилось что-то хорошее.
   — Есть еще, — кричал принц. — Еще один подарок для Саймона! — Он взмахнул рукой, и Деорнот отправился в глубь зала. Люди снова загудели, обсуждая подвиги Саймона и щедрость принца. Саймон выпил еще вина и принялся благодарить Воршеву и Гутрун за труд над его знаменем. Он в таких красочных выражениях описывал свое восхищение рисунком, что дамы польщенно заулыбались. Вдруг сидевшие у самой двери засвистели и громко захлопали. Саймон обернулся и увидел, что возвращается Деорнот. Рыцарь вел под уздцы лошадь.
   Саймон уставился на нее, не веря своим глазам:
   — Это…?!
   Опрокинув кубок, он пулей рванулся вперед, скользя по гладкому полу. Обвив руками шею кобылы, он задыхался от восторга, а она ласково обнюхивала его голову и плечи.
   — Я боялся, что она погибла!
   Деорнот и сам чуть не плакал от умиления.
   — Когда Бинабика и Слудига настигли великаны, им пришлось отпустить лошадей на волю, чтобы спасти их от смерти. Наши разведчики нашли ее у развалин старого города ситхи по ту сторону равнины. Может быть, это ситхи помогли ей, ведь ты говорил, что она некоторое время жила с ними.
   Саймон был счастлив. Эта лошадь была для него лучшим другом, и трудно было описать горе, которое он испытал, узнав, что она пропала, как многое и многие в этот ужасный год.
   После непродолжительного молчания заговорил Деорнот:
   — Ну, давай я отведу ее обратно. Мы оторвали ее от еды, а ты еще навестишь ее завтра утром.
   — Спасибо, Деорнот, спасибо тебе! — Саймон потрепал лошадь по холке, поцеловал ее в морду и вернулся к столу принца.
   Пока он усаживался и принимал горячие поздравления Бинабика, Сангфугол вышел вперед и попросил у Джошуа слова.
   — Сегодня мы поздравляем Саймона с его вступлением в ряды рыцарей. Все, что можно было сказать по этому поводу, уже было сказано принцем. — Арфист поклонился Джошуа. — Но Саймон не один был в походе, не один совершал подвиги и показывал чудеса Храбрости. Принц сказал уже о Бинабике и Слудиге, но и это не все члены отряда. Их было шестеро смельчаков, и только трое возвратились к нам. Я сочинил песню о них и хотел бы, чтобы ни один из этих шести славных воинов не был незаслуженно забыт.
   Джошуа кивнул, Санфгугол настроил арфу, поданную ему одним из солдат, и запел: