Уильямс Тэд. Дорога ветров

   Милый дом оставив вдали,
   Сон забыв и лица друзей,
   Шестеро смелых к краю земли
   Неслись, не щадя лошадей.
   По зову принца ринулись вмиг,
   Редкой отваги явив пример,
   Гримрик, Хейстен и Бинабик,
   Слудиг, Саймон и Этельберн.
   Мчались, не зная планов и карт,
   Были готовы не есть, не спать,
   Чтобы спасти родной Светлый Ард,
   Черный Торн в снегах отыскать.
   Сангфугол играл и пел. Шепот смолк, в зале воцарилась тревожная тишина. Джошуа печально смотрел на арфиста, вслушиваясь в грустные слова. Саймон выпил еще вина. Пламя факелов легонько подрагивало.
   Было уже совсем поздно. Несколько музыкантов еще наигрывали тихую мелодию. Сангфугол сменил арфу на лютню, а Бинабик пустился в пляс, чем очень развеселил сонную публику. Саймон, поглотивший огромное количество вина, лихо отплясывал сразу с двумя девушками из Гадринсетта — низкорослой толстушкой и ее смешливой худенькой подружкой. Целый вечер они таинственно перешептывались, обсуждая удачу, привалившую Саймону, его внешность и манеры. Когда он пытался заговорить с ними, они только краснели и смеялись, подталкивая друг друга локтями. Наконец, утомленный и запыхавшийся Саймон пожелал им спокойной ночи и поцеловал руки, как это всегда делают настоящие рыцари. Это окончательно смутило девушек, и Саймон снисходительно подумал, что они совеем еще дети.
   Джошуа отвел Воршеву спать и вернулся, чтобы завершить праздник. Теперь он сиделки о чем-то тихо переговаривался с Деорнотом. Оба выпщдели утомленными и озабоченными. Джеремня прикорнул в уголке, твердо решив не уходить раньше Саймона, хотя его друг успел отлично выспаться после бессонной ночи. Когда Саймон подумал, что пожалуй, пора бы и ложиться, в дверях появился Бинабик. Рядом с троллем, заинтересованно принюхиваясь, стояла Кантака. Бинабик оставил волчицу ждать у входа, подозвал Саймона и направился к креслу Джошуа.
   — .Так они уложили его спать? Хорошо. — Принц повернулся к подошедшему Саймону: — Бинабик принес новости. Очень неплохие новости.
   Тролль кивнул.
   — Я никогда не имел знания об этом человеке, но Изорн говорит, что он имеет огромную важность. Это граф Эолер из Эрнистира. — Бинабик повернулся к Саймону. — Он переправлялся сюда при помощи лодки. Он привозил в Новый Гадриисетт, — тролль улыбнулся непривычному названию, — новости очень большой важности. Граф испытывает сильную усталость, но завтра утром, получив соизволение принца, он будет говорить о своих известиях.
   — О да, — Джошуа выпрямился и вздохнул. — Нам очень нужы новости из Эрнистира. Надеюсь, что Эолер порадует нас.
   — Имеет возможность… Насколько я понимал Изорна, — Бинабик понизил голос и наклонился к принцу, — Эолер говаривал, что имеет важное знание о… Великих Мечах.
   — Боже! — воскликнул Деорнот.
   Джошуа на мгновение замер.
   — Итак, — проронил он наконец, — завтра, в День святого Граниса, мы, быть может, узнаем, надеждой или отчаянием кончится наше изгнание. А сейчас — спать! Завтра я пошлю за вами.
   Принц повернулся и пошел к выходу. По каменной стене скользнула его тень.
   — Теперь быстро ложиться в постели, как говаривал принц. — Бинабик улыбнулся. Кантака рванулась вперед и радостно ткнулась носом ему в бок. — Не скоро мы будем забывать сегодняший день, правда, друг Саймон?
   Саймон молча кивнул в ответ.

2 ТЯЖЕСТЬ ЦЕПЕЙ

   Принцесса Мириамель глядела на океан. Когда она была совсем маленькой, няньки говорили ей, что море — древняя колыбель гор, что все земли вышли из воды и когда-нибудь вернутся туда. Таким был океан, чьи волны бились о крутые скалы перед дворцом в Меремунде, сглаживая выступы и острые углы.
   Другие говорили, что океан породил ужасных чудовищ, злобных русалок, прожорливых уруков и морских великанов. Мириамель знала, что его черные бездны кишат отвратительными тварями. Не раз на скалистый берег Меремунда выползала погреться на солнышке огромная бесформенная туша и шарила плошками глаз по обрыву берега и каменным стенам замка, пока прилив не смывал ее с камней и не уносил обратно впучину. У принцессы не было сомнений, что немало еще более ужасных существ скрывалось на дне моря.
   Когда погибла мать Мириамели, а Элиас после ее смерти ожесточился и замкнулся в своем горе, океан стал для маленькой принцессы чем-то вроде наставника и покровителя. Несмотря на капризное непостоянство, бесконечные шторма и бури, океан был Другом одинокого детства Мириамели. Вечером ее убаюкивал монотонный гул прибоя, а утром плеск волн и пронзительные крики чаек поднимали девочку с постели. Она глядела в окно и видела, что океан улыбался ей.
   Тогда океан был ее жизнью. Теперь же, стоя на корме «Облака Эдны», она думала, что он может быть и тюрьмой, ловушкой, безжалостной и непреодолимой, как и те, что построены из камня и железа.
   Чем больше удалялся от Винитты корабль графа Аспитиса, двигаясь на юго-восток к бухте Ферракоса и цепи островов, тем лучше Мириамель осознавала, что океан впервые в жизни стал ее врагом и держит ее крепче, чем дворцовая стража отца, которая всегда даже на прогулках, окружала ее плотным кольцом. От всего этого она избавилась. Но как преодолеть тысячи миль открытого моря? Оставалось только сдаться без борьбы. Принцесса устала хитрить и нападать, она не хотела больше быть сильной. Каменные скалы веками стоят нерушимо, но в конце концов и их поглощает океан. Теперь она доверится течению и поплывет туда, куда несут ее волны. Граф Аспитис неплохой человек. Конечно, теперь он не обращается с ней так почтительно и ласково, как в первые дни их совместного плавания, но все же любезен и приветлив при условии, что она беспрекословно выполняет все его желания. Что же, придется согласиться с этим условием.
   Она доверится течению, пока время или нечто другое не поставит ее на твердую землю.
   Кто-то тронул ее за рукав. Мириамель вскрикнула и отскочила, но, повернувшись, увидела всего-навсего Ган Итаи. Морщинистое лицо ниски было спокойным, но ее золотистые глаза, словно впитавшие в себя блеск весеннего солнца, весело сверкали.
   — Я не хотела напугать тебя, дитя. — Она оперлась на перила рядом с принцессой и задумчиво поглядела на пенистые волны.
   — Когда вокруг одна вода, — жалобно проговорила Мириамель, — кажется, что мы уже на краю света, и нам никогда не ступить на твердую землю.
   Ниски кивнула. Ее длинные белые волосы развевались на ветру.
   — Когда ночью я не сплю и в одиночестве пою на палубе, мне чудится, что мы плывем через свободный грозный Океан, который мои предки пересекали перед тем, как причалить у берегов Светлого Арда. В наших легендах говорится, что вода тогда была черной, как смола, а гребни волн сверкали, как жемчуг.
   Говоря все это, ниски ласково гладила ладонь девушки. Не понимая, что вызвало эту ласку, Мириамель устало смотрела на море, как вдруг длинные пальцы ниски вложили что-то ей в руку.
   — Океан — очень одинокое место, — Ган Итаи продолжала говорить, как будто и не подозревала, что делает ее рука. — Очень одинокое. Здесь трудно отыскать друга, которому можно довериться. — Рука исчезла в длинном рукаве платья, и ниски отодвинулась. — Надеюсь, вы найдете человека, который поймет и ободрит вас… леди Мария.
   Пауза перед вымышленным именем Мириамели получилась долгой и значительной.
   — Я тоже надеюсь, — проговорила принцесса.
   — Это хорошо. — Улыбка растянула тонкие губы ниски. — У вас неважный вид. Видимо ветер слишком силен. Вам лучше пойти в каюту.
   Ган Итаи развернулась и пошла прочь. Несмотря на сильную качку, она не дотрагивалась до поручней и шла ровно и быстро. Мириамель проводила ее удивленным взглядом и повернулась к румпелю, где беседовал с матросами граф Аспитис. Он размахивал руками, пытаясь справиться с; золотым полотнищем своего плаща, норовившим улететь с новым порывом ветра. Увидев, что принцесса смотрит на. него, Аспитис с улыбкой кивнул, не прерывая разговора. Ничего необычного не было в этой улыбке, небрежность вообще была свойственна графу, но у Мириамели вдруг защемило сердце. Она сжала в кулаке пергамент сильнее, чем того требовала простая предосторожность. Она не знала, что это такое, но меньше всего ей хотелось, чтобы это послание увидел Аспитис.
   Мириамель не спеша пошла по палубе, свободной рукой держась за перила — она не могла позволить себе показывать чудеса равновесия, подражая Ган Итаи.
   Оказавшись у себя в каюте, она развернула пергамент и поднесла его к свече, с трудом различая нацарапанные буквы:
   Я принес вам много зла и знаю, что у вас нет оснований доверять мне, но поверьте, что эти слова сказаны от всего сердца. Может быть, перед смертью мне удастся сделать хотя бы одно доброе дело.
   Мириамель не могла понять, откуда он взял пергамент и чернила, но потом догадалась, что все это принесла ему ниски. Судя по тому, каким неровным и дрожащим был почерк, руки монаха были сбиты. Принцесса ощутила прилив жалости — как плохо ему должно быть, если уж он решился писать к ней. Но что ему нужно?
   Если вы читаете мое послание, значит Ган Итаи сделала все, что обещала. Она — единственный человек на этом корабле, которому вы можете доверять… кроме меня, быть может. Я знаю, что не раз обманывал вас, ноя слабый человек, моя леди, и я хорошо служил вам, во всяком случае старался. Вы в опасности, пока не сошли с этого корабля. Граф Аспитис даже хуже, чем я предполагал. Он не просто раззолоченное чучело из свиты герцога Бенигариса, он прислужник Прейратса.
   Много раз я ложь выдавал за правду и много раз утаивал истину. Теперь уже не в моих силах исправить это. Мои пальцы слабеют с каждой секундой. Но поверьте тому, что я скажу вам — никто не знает злодейства Прейратса лучше меня. И нет человека, который в большей степени был бы ответственен за это зло, ибо это я помог красному священнику стать тем, чем он стал.
   Это длинная и мучительная для меня история. Могу сказать только, что я дал ему ключи от двери, которую он никогда бы не смог открыть без моей помощи. Хуже того, я сделал это, уже зная, каким алчным и безжалостным зверем он может стать. Я подчинился его воле, потому что был слаб и испуган. Хуже этого ничего я не сделал в жизни.
   Поверьте мне, леди. Так получилось, что я лучше чем кто бы то ни было знаю нашего врага. Надеюсь, что вы поверите а тому, что я писал об Аспшписе: граф выполняет не только приказы герцога Бенигариса, но и всякие грязные поручения красного священника.
   Вы должны бежать. Может быть Ган Итаи сумеет помочь вам. Боюсь, что теперь у вас не будет такой надежной охраны, как в Винитте, но теперь я уверен, что вам пора искать спасения. Я не знаю, как вы сделаете это, но прошу вас, торопитесь. Ищите постоялый двор «Чаша Пелиппы» в Кванитупуле. Надеюсь, что Диниван послал туда верных людей, и они помогут вам добраться до вашего дяди.
   Кончаю, силы мои на исходе. Не прошу простить, ибо не заслуживаю прощения.
   Капля крови отпечаталась под этими словами. Мириамель, окаменев, смотрела на нее, и глаза девушки были полны слезами жалости, гнева и отчаяния. Вдруг в дверь постучали, и у Мириамели бешено заколотилось сердце. Едва она успела спрятать письмо в рукав, как дверь отворилась.
   — Моя обожаемая леди, — заговорил вошедший Аспитис, — отчего вы затворились в темноте и одиночестве? Пройдемся по падубе, свежий соленый ветер развеет вашу тоску.
   Пергамент жег руку, принцесса замерла от ужаса.
   — Я… Я неважно себя чувствую, сир. — Она опустила голову, стараясь успокоить прерывистое дыхание. — Я могла бы погулять позже.
   — Мария, я всегда говорил вам, что в восторге от вашего открытого и веселого нрава. Неужели вы вспомнили о придворных церемониях?
   Граф легко дотронулся до белой шеи принцессы.
   — Придемте. Не надо сидеть в темной и душной комнате. Вам нужен воздух. — Он подошел еще ближе и коснулся губами ее лба. — Может быть вам больше нравится темнота? Вам грустно? Одиноко?
   Мириамель молча смотрела на свечу. Маленькое пламя плясало перед ней, но все вокруг было окутано мраком.
   Стекла в окнах Тронного зала Хейхолта давно разбились. Плотные занавеси были преградой для снежных хлопьев, но не могли остановить потока морозного воздуха. Даже Прейратсу было холодно, и священник кутался в подбитый мехом красный плащ.
   Но король и его виночерпий словно не замечали стужи. На Элиасе, сидящем на троне, не было ни рукавиц, ни обуви; если бы не грозный меч Скорбь у него на боку, можно было бы подумать, что он отдыхает в своих личных покоях. Молчаливый слуга короля, монах Хенгфиск, был одет как обычно, но чувствовал себя в холодном зале ничуть не хуже, чем его повелитель.
   Верховный король скрючился на троне. Время от времени от метал на Прейратса суровые взгляды из-под сдвинутых бровей. По контрасту с черными малахитовыми статуями, стоящими у трона, лицо Элиаса было белее мела.
   Прейратс открыл было рот, но кефаль резко оборвал его.
   — Заткнись, священник, — рявкнул он. — Я сам знаю, что делать.
   Королевский советник подчинился приказу. Блики факелов отражались от его лысой головы, подобно тому, как на гладком камне мерцают отблески огня. Ветер бился в тяжелых занавесях. Ледяное оцепенение сковало Тронный зал.
   — Ну? — зеленые глаза короля недовольно сверкнули.
   В тихом голосе священника было глубочайшее смирение:
   — Я только ваш советник, сир. Я пытаюсь помочь вам принять правильное решение, но принимать его должны вы.
   — Пусть Фенгбальд берет солдат и отправляется. Я должен наконец разделаться с Джошуа и его бандой изменников. Я заставлю их выползти из нор и щелей. Мы потеряли драгоценное время из-за Гутвульфа и Бенигариса. Если Фенгбальд выступит немедленно, через какой-нибудь месяц он доберется до лагеря Джошуа. Ты знаешь, какая зима ждет вас, и знаешь лучше других, алхимик. Еще промедление, и шанс будет упущен.
   — Вы правы, мы не можем сомневаться в том, какой будет зима, — Прейратс говорил вкрадчиво, но твердо: — Но зачем вам сейчас уничтожать брата? Он не представляет угрозы вашему величеству, даже с тысячной армией он не сможет одержать ни одной победы. Лучше не торопиться.
   Элиас раздраженно щелкнул пальцами, и Хенгфиск подал ему огромный королевский кубок. Король поднес его к губам и вернул монаху, осушив до дна.
   — Как ты хорошо рассуждаешь! Черт возьми, ты затвердил одно и то же и уже давным-давно не говорил ничего нового. А я устал ждать. Я слишком долго мечтал об этом.
   — Но стоило бы еще подождать, сир. И вы эта знаете.
   — Прейратс, я вижу такие страшные сны, и такие… реальные.
   — Так и должно быть. Трудный путь вы прошли, но скоро букет отдых. Вы будете царствовать в роскоши и наслаждениях, которых еще не видел свет. Конечно, при том условии, что вы будете благоразумны, а это означает прежде всего терпение и спокойствие. Спешить не следует ни в войне, ни в любви.
   — Ха, — король откинулся назад. — Что ты знаешь о любви, ты, евнух?
   Прейратс вспыхнул, недобрый огонь загорелся у него в глазах, но король разглядывал что-то на полу и ничего не заметил. Когда же он наконец поднял голову, лицо Прейратса снова было спокойным и смиренным.
   — Так чего же ты хочешь, алхимик? Я не могу понять тебя.
   — Чего я могу хотеть, кроме счастья служить вам, сир?
   Элиас насмешливо фыркнул, как собака, учуявшая след.
   — Ну, а кроме этой малости?
   Прейратс выпрямился. Его тонкие губы растянула злая улыбка. Казалась, она появилась сама собой, помимо его воли.
   — Власти, сир, — сказал он. — Власти. Возможности делать то, что я хочу — то, что необходимо… для всеобщего блага.
   Король задумчиво посмотрел в окно. Его руки, лежащие на подлокотниках трона, слегка дрожали.
   — И что же ты хочешь сделать, Прейратс?
   — Учиться! — на мгновение священник сбросил маску безразличия, нетерпение сверкнуло в его стазах. — Я хочу знать ВСЕ! Для этого мне нужна власть, власть, которая поможет мне в этом. Есть тайны столь темные и глубокие, что единственный путь познать их — отыскать глубокие корни смерти и небытия.
   Король снова потребовал свой кубок. Некоторое время после того как Прейратс умолк, он отсутствующим взором смотрел в окно, словно был целиком поглощен наблюдением за вороной, прыгавшей на соседней крыше.
   — Странные речи, неясные речи, — сказал он наконец тихим, сдавленным голосом. — Смерть и небытие… Разве это не одно и то же?
   — Конечно нет, сир. Ничего общего.
   Король поежился, почувствовав себя неуютно на желтых, потрескавшихся костях дракона Шуракаи.
   — Будь ты проклят, Хенгфиск, разве ты не видишь, что мой кубок пуст? В горле у меня пересохло, а ты прохлаждаешься! — голос короля был резким и нервным. Казалось, что он хочет развеять звук двух страшных слов, неуловимый, но пугающий.
   Монах подскочил к королю. Элиас бережно принял у него наполненную чашу и пнул слугу ногой так, что он кубарем покатился со ступенек трона. Пока король спокойно потягивал вино, монах лежал на полу, боясь пошевелиться, и поднялся на ноги только тогда, когда надо было забирать кубок. Он не смел взглянуть на своего милостивого повелителя. Потирая ушибленную спину, Хенгфиск торопливо убрался в тень, опасаясь, что Элиас может еще раз удостоить его своим вниманием.
   — Итак, решено. Фенгбальд возьмет солдат и эркингардов и отправится на восток. Он насадит на длинное копье самодовольную голову моего брата и с нею вернется сюда. — Король помолчал и задумчиво добавил: — Как ты думаешь, норны пойдут с Фенгбальдом? Они могучие воины, к тому же ни тьма, ни холод не пугают их.
   — Вряд ли, сир. — Прейратс покачал головой. — Они не любят дневного света и долгих переходов.
   — Значит, они не союзники нам?
   — Они очень нужны нам, сир, но использовать их нужно только тогда, когда есть настоящая нужда в этом. — Прейратс усмехнулся. — Их повелитель — наш вернейший союзник, и у вас еще будет повод убедиться в этом.
   Ворон, тем временем взобравшийся на подоконник, подмигнул золотым глазом, хрипло каркнул и улетел. Оборванные занавеси задрожали от ветра, поднятого его крыльями.
   — Можно мне подержать его? — спросила Мегвин, протянув руки.
   Молодая мать с опаской протянула ей ребенка. Мегвин не могла отогнать мысль, что женщина боится ее.
   — Не надо волноваться. — Она нежно укачивала розовощекого ребеночка. — Как его зовут, Кайвин?
   Женщина подняла на нее полные изумления глаза:
   — Вы знаете меня, принцесса?
   — В свободном Эрнистире осталось не так много народа, чтобы я не могла запомнить всех. Кайвин кивнула, и Мегвин подумала, что до войны эта молодая женщина наверное была очень красива. Теперь зубы у нее расшатались и выпали, она была ужасно худа. Мегвин была уверена, что большую часть пищи, которую ей удается раздобыть, она отдает малышу.
   — О, Сиадрет, леди. Так звали его отца. — Кайвин печально покачала головой, и Мегвин не стала больше ни о чем спрашивать. Для большинства эрнистирийских женщин разговоры о мужьях и сыновьях были невыносимы. Все их надежды на счастье заканчивались обычно на битве при Иннискрике.
   — Принцесса Мегвин, — старый Краобан, некоторое время молча наблюдавший за этой сценой, наконец заговорил. — Пора идти. Вас ждут.
   — Да, пора.
   Мегвин бережно передала маленького Сиадрета матери. Красное личико сморщилось — мальчик явно готовился к новой серии воплей.
   — Он замечательный, Кайвин. Пусть бога хранят и оберегают его, пусть сама Мирча даст ему силу и здоровье. Он будет хорошим мужчиной.
   Кайвин улыбнулась и поцеловала малыша, так что он немедленно позабыл, что собирался кричать.
   — Спасибо вам, леди. Я рада, что вы благополучно вернулись.
   — Вернулась? — Мегвин остановилась, не дойдя до выхода.
   Молодая женщина посмотрела на Краобана в ужасе, что сказала что-нибудь, чего говорить не следовало.
   — Ну да, из-под земли. — Свободной рукой Кайвин показала вниз. — Из глубииы. Боги благоволят вам, раз ух вы так просто выбрались из этой тьмы.
   Мегвин удивленно пожала плечами и улыбнулась.
   — Да, я тоже рада, что вернулась.
   Прежде чем последовать за Краобаном, принцесса еще раз погладила голову засыпающего малыша.
   Мегвин вдруг ужасно захотелось, чтобы скорее вернулся Эолер. Она прекрасно понимала, что сама хотела его отъезда, но легче ей от этого не становилось. Ей нужно было увидеть его. С ним она могла бы говорить, ничего не скрывая, рассказать о самых безумных своих мыслях — он понял бы все. Но прошло уже больше месяца с того дня, как он ушел. Она даже не знала, жив ли он. Тяжелей всего было сознавать, что она сама отослала его. Теперь Мегвин отдала бы все на свете, чтобы этого не было.
   Мегвин не могла ни поправить случившегося, ни взять назад те жестокие слова, которые она сказала ему в мертвом городе, ни, по крайней мере, забыть о них.
   Перед отъездом Эолер проводил почти все время, наблюдая за работой писцов, усердно копировавших каменные карты дворров на более удобных для переноски свитках из бараньих кож. Мегвин очень мало виделась с ним тогда — воспоминания о мертвом городе наполняли ее мысли тоской и унынием. Кроме того ее мучило сознание, что она ошиблась. Она надеялась, что боги помогут ей найти ситхи. Но теперь было ясно, что ситхи исчезли или уничтожены, и, ничем не смогут помочь ее народу, а дворры, когда-то служившие ситхи, превратились в бесполезные тени, не способные помочь даже самим себе.
   Когда Эолер уезжал, изнуренная угнетающими размышлениями Мегвин не нашла в себе сил попрощаться с ним так же ласково и сердечно, как прежде. Уезжая, он вложил ей в ладонь подарок от дворров — сверкающий кусок хрусталя, отливающий голубым и серым, на котором Хранитель памяти Джисфидри выгравировал написанное древними рунами ее имя. Мегвин промолчала, а Эолер повернулся и вскочил в седло, стараясь не показать, как она задела его. Она не успела вымолвить ни одного из всех теснившихся в груди слов, обращенных к нему, — Эолер уже скрылся за стеной снега. Оставалось только надеяться, что боги не покинут его.
   Мегвин думала, что видения подземного города внушили ей боги, но теперь она понимала, что жестоко ошибалась. Она надеялась отыскать ситхи — древних легендарных союзников Эрнистира, но вскоре поняла, что и здесь ее ждет разочарование. Видимо, боги указывают, но не обещают.
   Мегвин знала, что ошибалась во многом, но не во всем. В каком бы грехе ни был повинен ее народ, боги не стали бы наказывать его так жестоко и беспощадно. Она не сомневалась, что Бриниох, Ринн, Мюраг Однорукий не оставят своих детей. Тяжкая кара ждет Скали Острого Носа и Верховного короля — бессовестных тиранов, принесших горе и унижения свободному народу Эрнистира. Если они не помогут, значит, их просто не существует; небеса пусты, и люди на земле одиноки. Мегвин оставалось надеяться и, честно выполняя свой долг, заботиться о своих подданных.
   — Я вполне понимаю, что женщине приятнее нянчиться с младенцами, чем принимать решения и разрешать споры, — не оборачиваясь проговорил Краобан. — Но вам придется делать это. Не забывайте, принцесса, что вы дочь короля Луга.
   Мегвин поморщилась, но сочла за лучшее переменить тему.
   — Откуда эта женщина могла узнать, что я была в пещерах?
   Старый рыцарь горько усмехнулся:
   — Так вы ведь не очень и старались держать все это в секрете. Знаете, принцесса, людей, особенно если они женщины, просто невозможно избавить от любопытства — тут никакие войны не помогут.
   Краобан был прав. Она слишком многим рассказывала о своем путешествии по пещерам, и хорошо будет, если ей не придется пожалеть об этом.
   — Ну и что они думают? Я имею в виду людей.
   — О ваших приключениях? О принцесса, полагаю, вы могли бы, получить столько же мнений, сколько у вас еще осталось подданных. Одни считают, что вы встречались с Харком, другие говорят, что вам просто надо было отдохнуть. — Он бросил на Мегвин такой ехидный и понимающий взгляд, что принцессе ужасно захотелось поцеловать его. — К середине зимы они решат, что вы нашли в пещерах золотую жилу, или, может быть, отрубили голову Хюнену. Не думайте об этом, моя леди: слухи, словно зайцы, — только глупец думает, что может переловить их.
   Мегвин смотрела на седой затылок Краобана. Старик снова был прав, но принцесса не знала, что ей нравится больше — легенды, которые рассказывают о ней простые люди, или та правда, которая была известна немногим.
   — Что мне предстоит сделать сегодня? — спросила старика Мегвин.
   — Ничего особенного. Дома Ирб и Леч просят разрешить их спор, например. — Старик был советником короля еще во времена правления деда Мегвин и прекрасно разбирался в тонкостях отношений между благородными домами Эрнистира. Обе семьи претендуют на владение лесом. Некогда ваш отец утвердил равенство обоих домов и начертил карты владений Ирбов и Лечей, чтобы навсегда прекратить раздоры и резню. Но эти упрямцы продолжали ненавидеть друг друга.
   — Чего же они хотят от меня?
   Краобан нахмурился:
   — Я думал, вы догадаетесь. Теперь они грызутся из-за пещер. «Это мое, а это твое», «Нет, это мое, мое!» Они грызутся и препираются, как свиньи из-за последнего желудя, как будто сейчас, когда Скали подступает все ближе, у нас нет других дел.
   Мегвин передалось раздражение Краобана:
   — Это омерзительно!
   — И я не мог бы подобрать лучшего слова, — бросил старик, не оборачиваясь.
   Конечно, ни Лечи, ни Ирбы не были довольны решением Мегвин. Как и говорил Краобан, спор их оказался мелким и незначительным. Один из выходов на поверхность был выкопан и расширен силами обоих семейств и с помощью менее благородных людей, населявших окрестные пещеры. Теперь каждый из враждующих домов считал новый тоннель своей собственностью и требовал от остальных плату за пользование им. Это требование настолько возмутило Мегвин, что она объявила: каждый, от кого она услышит нечто подобное, будетсброшен с самой высокой вершины Трианспога. Недовольные семейства на время забыли о своей вражде, объединившись против неугодной им принцессы, и просили мачеху Мегвин Инавен быть судьей вместо нее, потому что принцесса была, якобы, не только дочерью короля Лута, но и его тайной женой. Принцесса засмеялась и громко назвала их болванами. Зрители, которых набралось довольно много, радостно приветствовали это заявление, поскольку ни Ирбы, ни Лечи особым успехом у народа не пользовались.