Уильямс Тэд. Дорога ветров

Тед Уильямс
 
Дорога ветров

ЧАСТЬ 1
 
СКАЛА ОЖИДАНИЯ
 
ПРОЛОГ

   Гутвульф, граф Утаньята, нервно барабанил пальцами по шероховатой поверхности Большого стола Престера Джона, обеспокоенный неестественной тишиной. В напряженном молчании слышался только звон ложек о тарелки да тяжелое дыхание королевского виночерпия, хотя в обеденном зале и собралось больше дюжины взрослых мужчин. Эта тишина вдвойне угнетала слепого Гутвульфа, хотя в ней не было ничего удивительного. Немногие в последнее время набирались смелости, чтобы обедать за королевским столом. Испытавшие на себе дикий нрав короля всеми силами стремились избежать встреч с ним.
   Несколькими неделями раньше капитан наемников Улгарт из Луговых Тритингов неудачно пошутил насчет распущенности наббананских женщин. Подобные воззрения разделяли большинство тритингеких солдат, которым напудренные лица и открытые платья казались верхом бесстыдства. Не было бы большой беды в словах Улгарта — в Хейхолте почти не осталось женщин, а мужчины вряд ли бы обратили внимание на сальную шуточку, но бедняга забыл, а может быть и не знал вовсе, что убитая тритингами жена Верховного короля происходила из знатного наббанайского рода. Не наступил еще вечер, а голова Улгарта уже раскачивалась на луке седла по пути к Нирулагским воротам на радость тамошнему воронью.
   Уже много дней за обеденным столом не слышно оживленной беседы, думал Гутвульф, но в последнее время здесь воцарилась прямо-таки гробовая тишина. Только изредка шаркали ноги испуганных слуг, стремившихся поскорее сбежать и погрузиться в блаженное безделье, да нервно острили рыцари Элиаса, которым на сей раз не удалось избежать общества короля.
   Гутвульф услышал почтительный шепот и узнал голос сира Флурена, который что-то докладывал Элиасу. Старик только что вернулся из родного Наббана, куда ездил послом к герцогу Бенигарису, и сегодня сидел по правую руку от короля. Флурен говорил Гутвульфу, что дневная аудиенция прошла спокойно, но Элиас казался озабоченным и огорченным. Утаньят не мог видеть этого, но благодаря долгим годам знакомства подмечал каждый случайный вздох, каждую странную фразу, брошенную Элиасом. Слух, обоняние и осязание, которые и раньше хорошо служили ему, обострились с тех пор, как он потерял возможность полагаться на свое зрение.
   Утаньят всегда внимательно следил за всем, что происходило вокруг, но испытывал особенное напряжение, когда при короле был меч Скорбь. С тех пор, как по воле короля Гутвульф прикоснулся к страшному клинку, серый меч не давал ему покоя, преследуя графа в мыслях и сновидениях. Меч казался живым существом, диким зверем, учуявшим свою жертву и готовым к прыжку. Незримое присутствие меча держало нервы графа в постоянном напряжении. Порой Гутвульф просыпался ночью в ужасе, покрытый холодным потом. Иногда ему казалось, что за сотни локтей каменных стен и роскошных покоев он чувствует дыхание меча в Тронном зале короля. В ночной тишине Гутвульфу чудилось биение холодного стального сердца, и это повергало его в отчаяние.
   Внезапно Элиас вскочил, с грохотом отодвинув кресло, и стукнул кулаком по столу. Собравшиеся испуганно затихли. Гутвульф ясно представил себе, как застыли в воздухе ложки, ножи и массивные кубки и жирные капли медленно падают на деревянный стол.
   — Будь ты проклят, старик, — рявкнул король. — Да кому ты служишь в конце концов — мне или этому щенку Бенигарису?
   — Я только передал вам слова герцога, сир, — бормотал старик. — Но он ни в коей мере не хотел оскорбить вас. Он просто выбился из сил, пытаясь укрепить границу с Тритингами. К тому же вы знаете, сир, как упрямы жители Вранна.
   — А какое мне до этого дело?
   Гутвульф знал, как страшно вращаются налитые кровью глаза короля, слишком часто ему приходилось видеть, как безудержный гнев искажал черты Элиаса. Его лицо становилось серым и влажным. Слуги говорили Гутвульфу, что в последнее время король сильно похудел.
   — Это же я, Эйдон его прокляни, помог ему получить герцогство! Я приставил к нему Ликтора, который не лезет в его дела! — Король замолчал, и только один Гутвульф услышал тихий вздох Прейратса. Король пробормотал извинения и вернулся к более или менее спокойной беседе с Флуреном. На мгновение Гутвульф остолбенел, но тут же опомнился, взял ложку и начал сосредоточенно жевать, чтобы заглушить внезапно накативший страх. Не наблюдал ли кто-нибудь за ним? Заметили ли его ужас? Снова и снова он вспоминал запальчивую фразу Элиаса о Ликторе и тревожный вздох Прейратса.
   Остальные и не предполагали, что Элиас мог как-то повлиять на избрание мягкотелого Эскритора Веллигиса на место, освободившееся после смерти Ранессина, но Гутвульф знал это. Испуг Прейратса, что король зайдет слишком далеко, выдал его и подтвердил подозрения графа Утаньятского: Прейратс организовал убийство Ранессина. Теперь Гутвульф понимал, что король тоже знал об этом, более того — что он сам приказав священнику убить старика.
   Король и его советник заключили сделку с дьяволом и убили первого слугу Господа.
   Внезапно Гутвульф почувствовал себя смертельно одиноким за этим столом, словно человек, стоящий на вершине скалы, открытый порывам ледяного ветра. Бремя лжи и страха, тянущее его к земле, стало слишком тяжелым для него. Настало время искать спасения. Лучше быть презренным нищим я рыться в гниющей помойке в Наббане, чем оставаться в этом охаянном логове.
   Гутвульф распахнул дверь в спальню и задержался на пороге, чтобы побольше свежего и прохладного коридорного воздуха проникло в душные покои. Подходила полночь. Гутвульф не слышал еще траурного звона колоколов на Башне Зеленого ангела, но чувствовал, что солнце давно скрылось и вокруг была промозглая холодная ночь. После того как граф ослеп, его глаза стали намного чувствительнее к малейшим изменениям температуры и влажности. И все-таки было что-то ужасное в том, что поблекшие и незрячие глаза годились теперь только для этого. Много ночей подряд он просыпался в холодном поту, напуганный жуткими снами: он видел себя мерзкой бесформенной тварью с безглазыми отростками там, где должна быть голова. Он медленно полз куда-то, оставляя за собой следы слизи. Во сне он видел, но сознание, что он смотрят на самого себя, будило его, возвращая в давно уже ставшую привычной беспросветную тьму. Гутвульф снова вышел в коридор, который раз удивившись, что, выйдя из темной комнаты, остался в прежней темноте. Дверь за ним захлопнулась, храня тепло согретой камином комнаты. Граф поежился.
   Через распахнутые окна до него доносилось бряцание доспехов часовых на стенах и свист ночного ветра в щелях и закоулках старого замка. Где-то сонно тявкнула собака, и с грохотом захлопнулась дверь в одном из коридоров.
   Гутвульф застыл в нерешительности, потом сделал несколько шагов вперед. Если уходить, то уходить теперь же, нечего медлить и раздумывать. Стоит поторопиться — ночью весь мир слеп, как и он, они на равных и могут потягаться в хитрости и ловкости. Другой возможности не будет. У него больше не было сил общаться с тем, во что превратился его король, и уходить придется тайно.
   Элиас теперь не нуждался в нем, как прежде; Правая Рука короля больше не участвовал в битвах, но граф сомневался, что старый друг отпустил бы его без сожалений. Нелегко слепому покинуть замок, где у него всегда есть теплая постель и кусок хлеба, да к тому же бросить Элиаса, который защитил его некогда от гнева Прейратса. Все это как-то напоминало предательство или, по меньшей мере, могло показаться таковым человеку, сидящему на драконовом троне, но сейчас не было времени даже на подобные размышления. Надо было решить, куда теперь идти. Он спустится в Эрчестер и проведет ночь в соборе Святого Сутрина — собор пустовал, а священники и монахи были милостивы и благосклонны ко всем нищим, которые еще отваживались провести там ночь. Утром он вместе с толпой выйдет из города и отправится по Старой Лесной дороге к Хасу Вейлу, а потом… Бог знает. Может быть в степи, где, по слухам, выстроил укрепления мятежный Джошуа, может быть в аббатство в Стеншире или где-нибудь еще, где можно будет надежно укрыться до тех пор по крайней мере, пока чудовищные игры Элиаса не разрушат все..
   Времени на размышления больше не было — ночь скроет его от посторонних глаз, а утро он встретит уже под сводами собора. Пора отправляться в путь.
   Двинувшись вниз по коридору, он внезапно уловил за спиной неясный звук — чье-то слабое дыхание, незримое присутствие. Неужели кто-то явился, чтобы задержать его?! Он протянул руку, но она не нащупала ничего, кроме каменных стен.
   — Кто здесь?
   Никого. Но может быть этот кто-то теперь притаился поблизости, не шевелясь, сдерживая дыхание, и смеется над его слепотой? Лоб графа покрылся испариной, ему показалось, что каменный пол качнулся у него под ногами. Гутвульф сделал еще несколько шагов и ощутил яростный зов серого клинка, его могучую силу и власть. Ему казалось, что стены исчезли, оставив его на открытом, ничем не защищенном пространстве, порыв ледяного ветра заставил его вздрогнуть. Что за наваждение?!
   Слеп и беспомощен. Он почти плакал. Проклятье!
   Гутвульф взял себя в руки и медленно двинулся вдоль по коридорам Хейхолта. Чуткие пальцы слепого ощупывали странные предметы, каких никогда раньше он не видел здесь: ровные, гладкие, удивительной, невиданной формы. Дверь в комнаты горничных была распахнута, засовы с нее сорвали давным-давно, но теперь Гутвульф знал, что в них кто-то есть — до него доносились приглушенные голоса. Он немного помедлил и продолжил путь. Граф не переставал удивляться, каким загадочным и изменчивым стал Хейхолт в последнее время — а впрочем еще и до того, как он ослеп, в Хейхолте уже было тревожно и странно. Гутвульф внимательно считал шаги. Он часто бродил по замку и знал — до поворота тридцать пять шагов, потом еще две дюжины до центральной лестницы, а оттуда можно выйти в Виноградный сад, вечно продуваемый всеми ветрами. Еще полсотни шагов — и он снова окажется под крышей и направится к залу капеллана.
   Стена вдруг потеплела под его пальцами, потом стала обжигающе горячей. Он резко отдернул руку, едва не вскрикнув от изумления и боли.
   Где-то в коридоре раздался крик:
   — Т'си и-иси'ха ас-иригу!
   Дрожащей рукой он потянулся к стене, но нащупал лишь камень, сырой и по-ночному холодный. Ветер распахнул его плащ — а может быть это был не ветер, а сверхъестественные существа, скользнувшие мимо. Сила и зов Скорби тяготили все сильнее.
   Гутвульф заторопился вниз по коридору, осторожно прикасаясь рукой к необыкновенном стене. Он знал, что никто, кроме него, не будет ходить ночью по этим залам. Он убеждал себя, что странные звуки и ощущения были только фантазиями, порожденными страхом, и не могли помешать ему. Это просто тени колдовских чар Прейратса. Он не даст красному священнику сбить себя с топку. Он будет продолжать путь.
   Граф нащупал потрескавшуюся деревянную дверь и с восторгом понял, что расчеты оказались верными. Он едва сдержал победный крик — перед ним была галерея, ведущая к главному Южному входу, а там — свежий воздух и свобода. Открыв дверь и перешагнув через порог, вместо прохладного ночного воздуха он вдруг ощутил дуновение горячего ветра. Вокруг слышался шепот, полное ужаса и боли бормотание многих голосов.
   Матерь Божья! Неужели Хейхолт горит?!
   Граф бросился назад, но не смог найти дверь. Пальцы бесполезно скользили по горячему камню. Бормотание тревожных голосов постепенно превратилось в назойливый гул, подобный гудению разворошенного пчелиного роя. Бред, галлюцинация, подумал он. Этому нельзя поддаваться. Шатаясь, граф двинулся вперед, не переставая считать шаги. Вскоре ноги его увязли в грязи служебного двора, потом шпоры каким-то образом снова звякнули о гладкие каменные плиты. Невидимый замок рос, уменьшался и сужался, то дрожа и полыхая, то замирая в холодном мраке. Все это происходило в полной тишине; прочие обитатели замка мирно спали.
   Сон и явь смешались в его сознании, шепот призраков мешал ему считать.
   Он пересек внутренний двор, остановившись передохнуть у того места, где, по его расчетам, должна была находиться бывшая комната Моргенса. Гутвупьф почувствовал кисловатый запах обугленных бревен, подошел ближе, протянул руку, и уголь раскрошился под его пальцами. Графу вспомнился страшный пожар, в котором погиб сам доктор и еще несколько человек.
   Внезапно вокруг него с треском взвились языки пламени. Это не могло быть иллюзией — он уже ощущал смертельный огненный жар. Обезумев от ужаса и боли, он не знал, куда бежать, как спастись. Он в ловушке! В западне! Он погибнет лютой смертью!
   — Руакха, руакха Асу'а! — призрачные крики раздавались прямо из огня. Серый меч наконец отыскал Гутвульфа, проник в него, заполнил собой все его сознание. Графу казалось, что он слышит неземную музыку, таинственные грозные песни братьев меча. Теперь их было три, три безжалостных, жадных клинка. Они его нашли.
   Послышался шум, словно захлопали могучие крылья, и в стене огня вдруг открылась брешь — выход из кольца пламени. Он набросил на голову плащ и рванулся вниз, в недвижный, холодный сумрак.

1 ПОД ЧУЖИМИ НЕБЕСАМИ

   Саймон, щурясь, смотрел на звезды, плавающие в черном небе. Чем дальше, тем труднее становилось борется со сном. Слипающимися глазами он уставила в сверкающее небо. Вот, например, яркое созвездие — парящий круг света, похожий на сомкнутые над бездной руки или края расколотой скорлупы. Ага, это же Звездная прялка. Но форма мягко мерцающего созвездия казалась какой-то необычной. Если это не Прялка, то что же еще может сит так высоко в небе в середине осени? Зайчонок? Но где же тогда та маленькая звездочка в самом низу — «хвостик»? К тому же Зайчонок не может быть таким огромным… Порыв ветра пронесся по полуразрушенному зданию. Джулой называла его Обсерваторией — Саймон считал, что это очень глупое название. Время раскололо белокаменный купол, распахнув здание навстречу мерцающим небесам, так что оно не могло быть обсерваторией, ведь даже таинственные ситхи не могли видеть небо через камень. Снова налетел ветер, взметнув я воздух снежную пыль. Саймон был рад ему, хотя и поежился от пронизываюцего холода: осыпав его снегом, отозвавшись тысячей ледяных иголочек в ушах и щеках, ветер развеял грезы и отогнал настырную сонливость. Нельзя было заснуть в эту ночь — важнейшую из ночей.
   Итак, теперь я мужчина, подумал он. Да, настоящий мужчина. Он попытался напрячь мускулы, не получил особого результата и нахмурился. Потом нащупал на руке шрамы: здесь его задела дубина гюна, а тут он порезался, поскользнувшись на камне на склоне Сиккихока. Это и значит повзрослеть — когда на теле много шрамов? Неплохо бы еще и научиться чему-нибудь, а чему он научился за последние два года?
   Не позволяй убивать своих друзей, это раз. Не отправляйся путешествовать, если не уверен, что тебя не ждут схватки с чудовищами и безумцами, это два. Не наживай врагов, это три. Мудрые слова иногда кажутся такими простыми, что люди не обращают на них внимания. В проповедях отца Дреозана все было простым и ясным, потому люди и приходили к нему, чтобы он помог им сделать правильный выбор между Злом и Эйдоном.
   Из того, что Саймон успел узнать о мире, получалось, что обычно приходится выбирать из двух неприятностей, не особенно размышляя, где добро, а где зло.
   Ветер, завывавший под сводами Обсерватории, усилился. Саймон уже стучал зубами. Несмотря на всю красоту и стройность древнего здания, что-то было в нем чужое и неприветливое. Древние, изысканные формы больше подходили для ситхи, смертному никогда не было бы уютно в этих стенах.
   Саймон приплясывал и притоптывал, пытаясь согреться. Звук его шагов заглушали завывания ветра. Самое лучшее, что только есть в этом здании, это его каменный пол, решил Саймон. Он пошевелил почти примерзшими к сапогам пальцами и вспомнил о зеленых лугах Джао э-Тинукай, где он бегал босиком, где царило теплое лето. Саймон тоскливо обхватил руками колени в надежде, что от этого ему станет хоть чуточку теплее и уютнее.
   Пол Обсерватории в центре был выложен великолепной мозаикой, по краям ее обрамляли гладкие каменные плиты. Цилиндр стен казался монолитным. Саймон подумал, что в остальных зданиях ситхи, которые он видел, тоже не было швов и щелей. Если ситхи строили дома. Прорубая в каменных глыбах тоннели и залы, откуда они знали, сколько может выдержать камень? Как они не боялись, что один из проходов окажется чересчур большим, скала треснет и разрушится? Нет, смертный не может разобраться во всем этом, как, впрочем, и во всех чудесах ситхи, о которых когда-либо слышал Саймон.
   Юноша зевнул. Святой Узирис, как долго тянется эта ночь! Он снова взглянул на небо, усеянное ласково мигающими звездочками.
   Вот бы подняться туда и поглядеть на луну…
   Саймон подошел к одной из длинных лестниц, обвивавших здание, и начал взбираться наверх. Так прошло еще какое-то время. Нужно что-то делать, чтобы не уснуть. Пройдя сотню ступеней, он присел, чтобы немного отдышаться. Яркая звезда, сиявшая в самом центре созвездия над сводом Обсерватории, теперь повисла над самым парапетом. Скоро она совсем скроется из виду.
   Это означало, что прошло езде около часа. Прекрасно! Ночь долгая, а звездное небо какое-то жутковатое, но время идет, его никто не остановит.
   Саймон поднялся на ноги и бодро зашагал вверх по лестнице. Так он разомнется, немного согреется, а главное — не заснет! Вскоре он добрался до последней площадки, украшенной кольцом каменных колонн. Раньше она венчала все здание. Многие колонны теперь упали и раскололись; хорошо сохранился только маленький кусочек у самой лестницы. Верхний край стены был как раз над головой Саймона. Сделав несколько шагов влево, Саймон остановился перед обрывом. Теперь он был мучительно близок к холодному звездному небу; звезды манили и притягивали, но так равнодушно и безучастно, что Саймону еще больше хотелось последовать их зову. Ухватившись рукой за обломок колонны, он сел, свесив ноги в бездну, и углубился в ленивые размышления. Яркий свет луны, изредка мелькавшей между подгоняемыми ветром стайками облаков, придавал развалинам таинственный, сказочно древний, хотя и зловещий вид. Саймон удачно выбрал позицию, так что вся красота постройки ситхи была перед ним, как на ладони.
   Насколько представлял себе Саймон архитектуру ситхи, это здание было нетипичным: не было здесь ни шпилей, ни высоких башен. Его, видимо, строили по необходимости, без желания продемонстрировать все свое великое мастерство.
   От белого камня исходило странное тусклое свечение. Казалось, что каменные плиты на полу разложены как попало, но на самом деле они подчинялись высшему геометрическому порядку, недоступному пониманию смертных. Обсерватория была меньше и скромнее тех зданий, что Саймон уже видел в Энки э-Шаосай и Да'ай Чикизе, и была совсем другой формы.
   Вокруг Обсерватории и вокруг других строений ситхи — Дома Расставания и Дома Текущих Вод (так называла их Джулой, потому что настоящих названий никто не знал) — были разбросаны здания поменьше, стройная система подсобных помещений, прорезанных ровными Тоннелями. Многое скрывала поросль, но и растения, казалось, подчиняясь строгому порядку.
   В центре всего этого находилась мощеная площадка. Она сильно заросла травой, но даже при лунном свете видно было все изящество замысла мастера, который строил ее. Джулой называла это место Садом Огня. Саймон, практически смотревший на мир, полагал, что это рыночная площадь.
   Перед Садом Огня, по другую сторону Дома Расставания, раскинулись разноцветные палатки лагеря Джошуа, который сильно разросся за последнее время за счет притока добровольцев из окрестных городов. Многие из вновь прибывших сами устраивали себе жилища в пещерах и ходах.
   Саймон глядел на мерцание далеких сторожевых огней до тех пор, пока не почувствовал себя чудовищно одиноким. Луна поднялась высоко в небо, и лик ее был холодным и безучастным.
   Он не знал, сколько времени просидел неподвижно в полной темноте. Ему даже показалось, что он заснул или дремлет, но ощущение пустоты и невесомости было странно реальным. Он хотел подняться, но ноги словно отнялись. Теперь он весь превратился в глаза. Мысли вспыхивали в голове, как звезды в пленяюще гладком небе, на которое он еще так недавно завороженно смотрел. Нет, это было бесконечно давно, еще тогда, когда оставалось небо и дивные звезды, когда хоть что-то можно было разглядеть в непроглядной тьме. Ужас охватил его.
   Спаси меня, Святой Узирис! Неужели явился Король Бурь? Неужели навечно воцарился мрак? Господи, верни, обратно свет и надежду!
   И словно в ответ на его мольбу слабые огоньки зажглись во мраке. Это были не звезды, как сперва решил Саймон, а факелы, капельки яркого света, медленно растущие, как будто они приближались издалека. Пятнышко мерцающих огоньков превратилось в ручей, ручей — в поток, плавными витками текущий к Обсерватории. Процессия из двух десятков факелов поднималась в гору по той же узкой, петляющей тропке, которой когда-то воспользовался Саймон.
   Он не мог разглядеть смутные темные фигуры; они двигались совершенно бесшумно, в идеальном порядке.
   Я на Дороге снов, внезапно осознал Саймон. Амерасу говорила, что я замкнут и легче других могу попасть сюда.
   Что же происходит?!
   Люди с факелами достигли ровной площадки в центре и разбрелись по ней, так что свет факелов разлился вокруг. Они поднялись на вершину Сесуадры, но в свете факелов холм оказался совершенно не таким, каким его знал Саймон, Окружавшие его руины исчезли, повсюду возвышались невредимые здания. Неужели из глубины веков поднялось далекое прошлое, когда на этом месте еще стояла Скала прощания? Или, может быть, это зловещее будущее, которое придет когда-нибудь? Может быть так будет, когда Король Бурь захватит Светлый Ард?
   Несколько фигур подошли к тому месту, в котором изумленный Саймон узнал Сад Огня. Они воткнули свои факелы в трещины между плитами, и тотчас море дрожащего, струящегося света разлилось по площадке. Плясали языки раздутого ветром пламени, дождь искр взметнулся в воздух.
   Что-то подхватило Саймона и понесло к Дому Расставания. Вспышки факелов сливались в непрерывные линии, он летел по каменным коридорам и наконец оказался в ярко освещенном вытянутом зале с высоким сводчатым потолком. Фигуры, окружавшие его, казались призраками, мир стал полупрозрачным скопищем теней, да и сам Саймон чувствовал себя вне тела. Он попытался закрыть глаза, но не смог, продолжая видеть все, что творилось в зале.
   Вокруг огромного стола расположились несколько фигур. Над факелами, установленными на стенах, клубились разноцветные огненные шары. Ярко-красные, голубые и желтые языки пламени отбрасывали на камни жуткие пляшущие тени. Самую длинную тень отбрасывал странный предмет, стоящий на столе. Это была конструкция из гигантских сфер, чем-то напоминавшая ту, которую Саймон собственноручно тщательно полировал в кабинете у доктора Моргенса, но вместо меди и дерева эта целиком состояла из струй сверкающего огня, словно кто-то нарисовал ее, используя вместо красок жидкий свет. Окружавшие стол существа были едва видны, но Саймон не сомневался, что это ситхи — эти птичьи движения и горделивую грацию ни с чем нельзя было перепутать.
   Девушка-ситхи в небесно-голубом платье склонилась над столом и, легонько касаясь конструкции кончиками пальцев, вплетала в нее новые струи пламени. Ее пышные волосы были чернее ночи над Сесудрой и казались пушистым облачком над ее головой. На мгновение Саймону показалось, что это юная Амерасу; но слишком многое вокруг него напоминало сейчас о Праматери.
   Рядом с ней стоял белобородый старец в малиновых одеждах, спадающих свободными складками. На лбу у него было что-то, похожее на рога, и это сразу напомнило Саймону другой, куда более неприятный сон. Старец тоже склонился над столом и что-то говорил девушке. Она повернулась и добавила еще один огненный отросток к своему произведению. Саймон не мог разглядеть ее смуглого лица, зато ясно видел другую стройную фигуру, стоящую перед ней. Лицо ее скрывала серебряная маска, тело драпировали изящные складки белоснежной ткани. Словно отвечая черноволосой девушке, королева норнов (ибо это была она) тонкой рукой рассекла огненные нити и набросила на сияющее сооружение едва различимую для человеческого глаза тонкую сетку из тусклого света. Высокий мужчина, стоявший за спиной королевы, внимательно следил за каждым ее движением. Он был красив, хорошо сложен и с ног до головы закован в доспехи из черного обсидиана. На лице его не было маски, но черты казались стертыми или смазанными.
   Что они делали? Может быть на его глазах был заключен Договор о Разлуке, о котором Саймон так много слышал? Иначе зачем бы ситхи и королева норнов собрались вместе на Сесуадре?
   Разговор становился все более оживленным. Саймону казалось, что они спорят. Наблюдатели, тихо стоявшие вокруг, подошли ближе к договаривающейся четверке, возмущенно жестикулируя и что-то выкрикивая. Саймон не мог разобрать ни слова: их речь больше напоминала шум ветра или журчание вод. Огненные шары на столе вспыхнули и затрепетали, словно костер на ветру. Саймон подался вперед, чтобы лучше видеть… Но… Куда все исчезло? Просочилось сквозь камни? Скрылось под землей? Взмыло в воздух? Или все это было просто сном, навеянным тихой ночью, лунным светом, мерцанием звезд и песнями, которые он слышал в Джао э-Тинукай? Что-то говорило ему, что это не так. Все было слишком реально, слишком осязаемо. Ему надо было только встать, подойти к ним и дотронуться.