Уильямс Верт. Ада Даллас

   – Чего он добивается?
   – Разве ты не помнишь его слова? – Ее голос был тусклым. – На пленке? Он хочет за свой вклад получить двойную прибыль. Сначала на Томми, потом на мне. По его мнению, женщина – сейчас самая подходящая кандидатура. – Она помолчала. – Он все продумал. Мне остается только заучить свою роль. – Она старалась говорить беспечно, но это ей плохо удавалось.
   – Вот, значит, как обстоят дела?
   – Вроде этого. Но не совсем, как в случае с Томми. Он по крайней мере позволяет мне, – в ее голосе снова зазвучала насмешка, – спорить с ним. Если бы ты слышал, как мы спорим!
   – Мысль назначить тебя вице-губернатором принадлежат Сильвестру?
   Она коротко рассмеялась.
   – Так он думает. А может, позволяет мне думать, что это моя идея. На самом деле, вероятно, придумал это он. Как часть его генерального плана.
   Я ничего не сказал, и она продолжала голосом еще более резким в своем насмешливом оживлении:
   – А знаешь ли ты, что в его плане вышла небольшая осечка? Совсем небольшая. Со мной. Видишь ли, на некоторое время я несколько отошла от дел. Я расстроилась из-за того, что заставила Марианн Ленуар размозжить себе черепную коробку. Знаешь ли ты, что это дело моих рук? Это был мой триумф. – Она улыбнулась, глаза ее блестели, видно было, что она вот-вот заплачет. – Мой величайший триумф. Но после этого политика перестала меня интересовать. После этого я, если можно так сказать, утратила вкус к игре в политику.
   – Хватит, – сказал я.
   – У него нашлось лекарство. Доктор Сильвестр Марин умеет лечить любое заболевание.
   – Хватит, – повторил я, положив руку ей на плечо. Мне хотелось успокоить ее, утешить. Но она быстрым движением высвободилась из-под моей руки.
   – О нет, Стив. – Она явно смеялась надо мной. – Будь осторожен. Никакой интимности. Никаких вольностей. Не забывайся, Стив.
   Я откинулся на спинку сиденья. С минуту мы оба молчали.
   Затем она сказала совершенно спокойно:
   – Извини, я несколько заговорилась.
   – Ничего, переживу.
   – Конечно, переживешь. Ни восторгов, ни боли. Почему бы нам не сделать еще одну попытку?

* * *

   На мосту, вознесенном над медленной, цвета тусклой меди рекой, я снова взглянул на нее. Ее золотоволосая голова покоилась на подушке сиденья, красивое лицо было бледным и спокойным. Интересно, подумал я, что таится за этой маской, какое горючее выводит эту женщину на орбиту борьбы со вселенной?
   Вскоре мы снова очутились на полуосвещенных, вымерших улицах города.
   – Домой? – спросил я и неловко добавил: – В особняк?
   – Нет, – ответила она. – Я должна взять свою машину. Довези меня до Капитолия.
   Когда мы свернули к темному и пустому паркингу, я увидел ее машину, стоявшую в одиночестве: даже неподвижная, она казалась длинной и быстрой и при свете звезд мерцала, отливая золотом.
   Я остановился.
   – Не вылезай. – Не успел я двинуться, как она уже открыла дверцу. Но на мгновенье замешкалась. – Спасибо за виски. – Я увидел во тьме, как сверкнули в улыбке ее белые зубы. – Спокойной ночи, Стив. Извини, что я тебе нагрубила.
   Она наклонилась ко мне и запечатлела на моей щеке легкий, как дыханье, поцелуй. Затем она вылезла и, сказав еще раз "спокойной ночи", пошла к своей машине, стуча каблуками по бетону. Я подождал, пока не заработал мотор, – мало ли что может случиться, – и видел, как желтая машина скользнула во тьму.
   Я доехал до конца аллеи и, прежде чем свернуть, еще раз посмотрел на башню. Черным остроконечным силуэтом уходила она в ночное небо, устремляясь куда-то далеко, к звездам.
   Я остановился на углу, посмотрел направо и налево и сделал поворот. Машины Ады уже не было видно.

* * *

   Когда оглядываешься в прошлое на цепь связанных между собой событий, ты склонен считать, что они так и следовали одно за другим. В действительности же это вовсе не так, в это же время произошла еще куча разных эпизодов, которые не имели никакого отношения к той цепи, но тем не менее сыграли значительную роль в твоей жизни. Та цепь – лишь одна из нитей, из которых соткана наша жизнь. Но когда смотришь назад под определенным углом, то тебе видится эта нить.
   За месяцы, последовавшие за назначением Ады вице-губернатором, в моей жизни было много перемен. У меня завязался роман с рыжеволосой вдовой из Венесуэлы – я познакомился с нею в самолете из Каракаса, куда летал на открытие новой авиалинии, – из-за нее я чуть не лишился своей квартиры после бурной сцены, во время которой я служил мишенью для бутылок, сковород и пепельниц. Я получил повышение по службе, став главным в передаче последних известий у нас на студии, и соответственно увеличение в жалованье. И продолжал выпуск собственного тележурнала, для которого еженедельно сочинял помимо текста к хроникальным событиям и сценарий документального фильма. Из нескольких десятков подобных произведений я помню, например, интервью с убийцей полицейского, которое состоялось за два дня до его казни на электрическом стуле. Я часто играл в теннис на кортах новоорлеанского теннисного клуба, проводил свободные дни на побережье, но, оглядываясь назад, на эти месяцы, вспоминаю только Аду.
   А она с головой ушла в политику. Ни с того ни с сего она вдруг объявила себя совестью общества – к этой ее роли не сразу удалось привыкнуть. Она не говорила ничего нового, все это уже было сказано и Хьюи Лонгом, и кое-кем из президентов, но, ораторствуя, она выдавала эти речи за собственные мысли, и избиратели слушали ее взахлеб.
   Я бывал на многих из ее выступлений и порой после них беседовал с нею. Она объясняла мне с полной искренностью – а может, и нет, – в чем состоял их с Сильвестром стратегический план. Выборы в конгресс показали, что приспело время повторить политику Нового курса как в границах штата, так и всего государства. Конечно, это должен быть весьма обтекаемый Новый курс. В ее обязанности входило олицетворять его приход, стать его символом задолго до выборов.
   – Это тоже часть генерального плана Сильвестра? – спросил я.
   – А что же еще? – скривила она губы.
   Я встречался с ней регулярно, хотя и нечасто, но отношения наши оставались прежними. Мы оба крепко придерживались определенного статуса: мы стали друзьями, какими иногда бывают бывшие любовники. Я не знал, долго ли смогу играть эту роль; я чувствовал, что моя решимость с каждым разом слабеет. А она после той поездки за реку ни разу не подавала виду, что ей хочется изменить наши отношения. Может, она теперь уже и не хотела. Но эта мысль не доставляла мне удовольствия.
   Я встретился с Адой во время ее очередного приезда в Новый Орлеан недели через две после скандала с вдовой из Венесуэлы. Она держалась явно холодно. Почти перед уходом она сказала:
   – Надеюсь, тебе со мной было не слишком скучно. Ведь не пришлось ни кричать, ни увертываться от ударов.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Ты прекрасно знаешь что.
   Наверняка она слышала о моем скандале с вдовой. Она все еще сердилась, когда мы попрощались, а мне нравилось, что она ревнует.
   Через неделю я явно стал испытывать желание увидеть ее и договорился взять у нее интервью по поводу какого-то благотворительного проекта: создание фонда то ли для лишенных прав несовершеннолетних преступников, то ли для незаконнорожденных. И отправился в Батон-Руж.
   Я прошел через вестибюль, где стояли бюсты навеки запечатленных в бронзе прежних губернаторов, верных сынов своего отечества, и очутился в коридоре, который вел в приемную перед кабинетом Ады. Из приемной вышла женщина. Лет пятидесяти, она была неплохо, но несколько вызывающе одета. Рыжевато-коричневые крашеные волосы увенчаны лиловой шляпкой, а лицо застыло в злой или, скорей, ожесточенной улыбке. Мельком взглянув на меня, она прошла мимо, не проявив интереса, но мне сразу показалось, что я где-то ее видел.
   В приемной я попытался вспомнить, где ее видел, но тщетно. Взяв кем-то оставленный экземпляр "Морнинг адвокейт", я принялся было читать статью "ЧЕТВЕРО ПОГИБЛИ В КАТАСТРОФЕ", как вдруг отбросил газету и встал. Я вспомнил.
   На лбу у меня выступили капельки пота. Я подошел к окну и сделал глубокий вдох: мне было душно.
   – Входи, Стив.
   Голос Ады был ровным и беззвучным. Я повернулся и увидел ее на пороге кабинета.
   Я вошел. Дверь за мной захлопнулась.
   – Это она? – спросил я.
   – Да. – Ее голос был лишен всяких эмоций. – Из Мобила. – Солнечный луч желтым пятном лег ей на щеку. – Через четыре года. Восстала из прошлого, из того прошлого, которое может погубить меня.
   Только для того, чтобы не молчать, я спросил:
   – Что ей нужно?
   – Что ей может быть нужно? Деньги. Много денег.
   Из-за стены доносился приглушенный треск пишущей машинки, гул разговора, слабый шум шагов. За дверью мир оставался таким, каким был прежде. А в этой комнате какое-то одно мгновенье все перевернуло.
   Чем определяется время? Проходит год, и о нем забывают навсегда. И одна-единственная секунда способна погубить весь мир. Что помнится дольше: год поездок в трамвае, где аккуратно пробиваешь билет, или одна пятая секунды, когда из-под ног преступника выбивают табуретку?
   – Что ты намерена делать? – спросил я. – И чем я могу помочь?
   – Платить, что же еще? У нее, по-видимому, есть фотографии. Красноречивые, по ее словам.
   Мне стало нехорошо.
   – Вызови полицию. Твою полицию. Они заставят ее молчать.
   – Не заставят.
   Я и сам это понимал.
   – Подожди, я что-нибудь придумаю.
   Она с усталым видом повернулась ко мне – теперь ее лицо было в тени.
   – Нет, нет, не нужно. Незачем тебе вмешиваться. Придется платить.
   – Я обязан вмешаться. По-твоему, я могу оставаться в стороне, пока...
   Она продолжала, словно не слыша моих слов.
   – Удивительно, что она не появилась давным-давно. По-видимому, ей ни разу не приходилось видеть луизианские газеты. Только на прошлой неделе она впервые увидела мою фотографию. Тогда-то она и поняла, что Мэри Эллис и Ада Даллас – одно лицо.
   Я ничего не сказал.
   – А я-то надеялась, что об этом можно забыть. Что это было в другой стране и что женщина эта давно умерла. Но прошлое никогда не умирает; даже если ты похоронил его, в один прекрасный день оно может восстать из могилы. – Она криво улыбнулась. – Да, придется платить.
   – Подожди, что-нибудь придумаем. – Я чувствовал, что лгу.
   – Нет, Стив. – Теперь ее улыбка стала почти ласковой. – Деньги я могу заплатить. Но, к сожалению, это не конец, это только начало.
   И я снова почувствовал, как она мне дорога. Пришлось взглянуть в глаза истине. Я не изменился. Я не мог измениться. Я любил ее. С той минуты мне пришлось с этим мириться.

* * *

   На следующей неделе я увидел ее в телепередаче. Она открывала какой-то молодежный центр в Элизиан-Филдз и выглядела лучше прежнего.
   Почти три месяца я пытался придумать, как помешать этой женщине. И ничего хорошего не придумал. Мы виделись с Адой несколько раз, но не наедине и поэтому поговорить не могли. Почти все время с ее лица не сходило выражение плохо замаскированного беспокойства. Однажды после интервью, которое она давала представителям прессы в Новом Орлеане, мы на несколько минут оказались вдвоем в гараже отеля.
   – Я все еще думаю, – сказал я.
   – Не нужно, Стив. Бесполезно. Я в ее руках.
   – Должен же быть выход.
   – Выход есть. – Она устало улыбнулась уголком рта. – Платить.
   – Что-нибудь еще.
   – Я взвешивала каждую возможность, – усмехнулась она, но в пещерном мраке гаража было видно, как она вдруг побледнела от страха.
   Подъехала, резко затормозив, ее машина. Она села, я захлопнул за ней дверцу, подошел к окну и наклонился.
   – Стив... – Лицо ее стало спокойным. – Прошу тебя, не беспокойся больше об этом. Прошу тебя.
   Большая желтая машина, выехав из широкого проема, скрылась на улице.

РОБЕРТ ЯНСИ

   С того вечера в болотах, когда я обнял ее, она не подпускала меня к себе и на ярд. Она не избегала меня. Она вела себя так, будто меня вообще не существует.
   Я специально подкарауливал ее в холле, она вежливо улыбалась и проходила мимо, и вправду меня не замечая. Раза два я заходил к ней в кабинет поговорить на тему, какую был способен придумать; она отвечала ровным, бесцветным голосом, словно говорила: ты начальник полиции штата, и ничто больше. Но я упрямо сидел возле ее стола и смотрел на нее. Под тонким шелком блузы обрисовывалась ее грудь, и я чувствовал дрожь во всем теле. И когда она шла по коридору, я провожал ее взглядом: высокие каблуки цокали по бетону, бедра покачивались над стройными, обтянутыми шелковыми чулками ногами, и я чувствовал, что она должна стать моей.
   "Не дразнит ли она меня?" – иногда думал я. Но потом перестал обманывать себя. Просто она давала мне понять, что надеяться не на что.
   Наблюдая за ней даже на расстоянии, я видел, что она задумала нечто грандиозное. Затем ее назначили вице-губернатором. А я сходил по ней с ума еще больше прежнего. Мне ведь хотелось обладать ею еще и потому, что она вознеслась так высоко и до нее трудно было дотянуться. А теперь она поднялась еще выше.
   Предстояло так или иначе что-то придумать.
   Иногда я прятался в мужском туалете по другую сторону холла и ждал. Я следил, когда она появится, и выходил ей навстречу, чтобы пройти мимо, посмотреть на нее, а то и перекинуться словом-двумя.
   Все равно никакого толку. Она могла улыбнуться, но очень вежливо и холодно, сдержанно здоровалась и проходила мимо. А меня потом в течение часа терзало ощущение пустоты.
   Она видела меня насквозь, но я уже не мог остановиться. Я должен был довести дело до конца.
   Однажды я шел за нею на расстоянии двух-трех шагов, а затем громко, по-деловому позвал:
   – Миссис Даллас!
   Она остановилась, обернулась, но, увидев меня, раздраженно нахмурилась.
   – Да? – Лицо ее было непроницаемым, как белая стена, брови сдвинуты, а губы сжаты. Мне хотелось одновременно и ударить и поцеловать ее.
   Сохраняя абсолютно деловой вид, я спросил:
   – Можно вас на минутку?
   – Пожалуйста, полковник. – Ее лицо чуть разгладилось, но особой радости она не проявила. – В чем дело?
   Я схватился за первое, что мне пришло в голову.
   – Я насчет вашей поездки в Шривпорт. – Я изо всех сил старался держаться официально. – Нужны ли вам сопровождающие?
   – Нет, – коротко ответила она.
   – Тогда мы возьмем с собой лишь наряд полиции, чтобы сдерживать толпу, – согласился я.
   – Отлично.
   Она не была рассержена, просто холодная стена, и только, и не успел я сообразить, что делаю, как схватил ее за руку и прошептал:
   – Когда же мы увидимся, черт побери?
   Она вырвала руку, лицо ее от злости еще больше побелело, и она прошипела:
   – Сейчас же прекратите!
   – Когда мы увидимся? – повторил я, не отпуская ее.
   – Убирайтесь! – В ее голосе явно слышались раскаты грома.
   – Я спрашиваю, когда мы увидимся?
   – Никогда! – швырнула она. – И больше не лезьте ко мне. Никогда, говорю я вам.
   Я был груб. Я решил быть помягче.
   – Ада...
   – Убирайтесь!
   Она швырнула это слово мне в лицо, как нож, а где-то поодаль открылась дверь, раздался чей-то голос, и я отпустил ее. Она двинулась по коридору, от гнева еще больше раскачивая бедрами, и, пройдя через холл, скрылась в своем кабинете.
   Лицо у меня пылало, уши горели. Я еще никогда в жизни так не ненавидел.
   Но не думать о ней я не мог. Как ни старался. Горящее бледное лицо, сжатое в тугой комок тело и голос, швыряющий в меня камнем: "Никогда!" Я ежедневно помнил это слово. Я мог забыть его на десять, двадцать, а то и тридцать минут кряду и чувствовал себя превосходно, не думая о ней, а потом вдруг мне приходила на ум мысль: "Господи, ведь ты не вспоминал о ней целых полчаса", – и я снова принимался думать о ней. Опять она стояла передо мной, и я вновь слышал ее ледяной голос: "Никогда!" – и вновь оставалась лишь пустота в сердце и тяжесть в желудке.
   Я старался заняться работой. Без толку. Виски, женщины. Тоже бесполезно.
   Когда я был с женщиной, передо мной вставала она, и я видел белое лицо с кровоподтеками от моих пощечин и тело, исхлестанное кнутом. Это была моя месть ей.
   Если бы я мог причинить ей боль! Оскорбить ее, а потом овладеть ею! "Никогда!" – сказала она.
   Однажды я вернулся к себе в кабинет после проверки гаража. Слишком много неполадок в моторах. Я лично проверил все случаи, уволил двух механиков, которые были не гражданскими лицами, а служили у нас в полиции, и вернулся в значительно лучшем расположении духа.
   Я сел. И тут увидел на столе записку: "Просила позвонить миссис Даллас". Больше ничего. Даже время не было указано.
   Что надо этой золотоволосой суке? Хочет сказать, что я уволен? Именно. Наверное, заставила этого паяца Томми рассчитаться со мной. А теперь решила получить удовольствие, лично сообщив мне эту приятную новость. Черт с ней! Постараюсь не доставить ей этой радости.
   Я попытался было сочинить несколько приказов, но ничего не получилось. Будь она проклята! И Томми вместе с ней! Будь они все прокляты!
   И вдруг раздался официально-бесстрастный голос моей секретарши:
   – Полковник, вас просит миссис Даллас.
   – Скажите ей... – Пусть она скажет, что я еще не пришел. Но остановился, взял трубку и как можно тверже произнес: – Полковник Янси у телефона.
   Если эта сука думает, что заставит меня ползать перед ней на коленях, она очень ошибается.
   – Здравствуйте, полковник. – Мягкий, приятный голос.
   Меня этим не купишь.
   – Слушаю вас. – Я все еще был тверд. Они могут уволить меня, но получить удовольствие – черта с два.
   – Надеюсь, я не очень помешала вам, полковник. – Она помолчала секунду. – Не можем ли мы увидеться сегодня в течение дня?
   Я знал, что ей нужно.
   – Если вам требуется от меня прошение об отставке, я пришлю его с курьером.
   – Отставка? Полковник, о чем вы говорите? Никто не собирается требовать вашей отставки. Просто мне нужно вас видеть.
   Что я теряю?
   – Хорошо, – сказал я.
   – Мы можем встретиться в кафе в два часа?
   – Хорошо, – повторил я.
   Через стеклянную дверь я увидел, что она сидит за столиком вместе со своей секретаршей. Наверное, нарочно привела ее с собой: респектабельнее выглядит. На столике стояли только чашки с кофе, она не курила. Она никогда не курила на людях. Боялась потерять голоса сельских жителей.
   Я толкнул дверь и вошел. Секунду она смотрела мне в лицо, потом ее взгляд скользнул куда-то в сторону, и я понял, что наше свидание должно выглядеть случайным. Я сделал вид, что, проходя мимо, заметил их, поздоровался и попросил разрешения сесть за их столик.
   – Пожалуйста, полковник, – сказала Ада.
   Я сел. Подошла официантка, я заказал кофе. Я взглянул Аде в лицо: гладкое, свеженапудренное, оно было непроницаемым. Какого черта ей нужно?
   Мы немного поболтали, так, ни о чем, а затем Ада сказала:
   – Ах! Я вспомнила, что должна ехать в город, а моя машина в гараже.
   Я сообразил, что от меня ожидалось.
   – Моя машина у дверей, миссис Даллас. Позвольте мне вас отвезти.
   – Ну что вы, полковник! Как я могу вас так затруднять?
   – Никаких затруднений, миссис Даллас.
   Я расплатился, и через боковую дверь мы вышли к черно-белой полицейской машине, которую я оставил перед кафе.
   Но когда я начал открывать дверцу, она остановилась.
   – Слишком заметная, – тихо сказала она.
   В чем дело?
   – Возьмем мою собственную, – предложил я.
   Мы сели в мой "шевроле". У меня никогда не было шикарной машины, потому что я мог пользоваться любой из тех, что находились в моем распоряжении. Но, увидев "шевроле", она как будто осталась довольна.
   – Очень хорошо.
   Я дал задний ход и, выруливая, думал, куда она прикажет ехать. Но она молчала, и мне пришлось спросить. Она смотрела не на меня, а вперед, сквозь лобовое стекло. Я решил, что она не расслышала вопроса, и только хотел повторить его, как она ответила:
   – За реку.
   Я ничего не сказал. Мне даже не хотелось думать о том, о чем я не мог не думать: наконец-то это должно произойти.
   Но почему именно так? Для чего она избрала такой странный способ? Может, она из тех, кто, приняв решение, не откладывает дела в долгий ящик? Не усложняй, приказал я себе. Не волнуйся и пожинай плоды.
   Мы ехали по шоссе по направлению к мосту.
   Я пытался придерживаться официального тона:
   – По какому вопросу вы хотели меня видеть, миссис Даллас?
   Она недобро улыбнулась и какое-то мгновенье смотрела прямо мне в лицо.
   – Наберитесь терпения, полковник. Вас ждет сюрприз.
   Мое сердце строчило, как автомат. Неужели она имеет в виду то же самое? И меня обдало жаром: сейчас!
   Я свернул за угол, потом мы сделали вираж и очутились на мосту. Я чувствовал, как растет во мне это "сейчас", а впереди, над железной решеткой моста, похожее на оранжево-красный шар, полыхая огнем, висело солнце. Оно слепило мне глаза, потому что я ехал прямо на него.
   Я бросил взгляд в сторону и увидел сквозь парапет моста сверкающую коричневую воду, текущую широко и свободно, а потом сворачивающую в темную зигзагообразную полосу зеленых деревьев на фоне голубого неба.
   Все это я увидел за какую-то долю секунды. А потом мы начали быстро спускаться, как лифт в высотном здании, когда все внутри замирает от ожидания, и, съехав с моста, очутились на западном берегу реки.
   – Куда? – спросил я.
   – Прямо.
   Ее лицо оставалось таким же непроницаемым, каким было, когда мы выехали из города. Я думал, что скрывается за этой изваянной из мрамора или изо льда маской, и ждал, когда это случится. Я ехал в нетерпении и все время предвкушал свою победу.
   Не поворачивая головы, одними губами она сказала:
   – Сверните сюда.
   Я увидел узкую дорогу – две колеи в рыхлом черноземе, – уходящую с шоссе в лес. Я снизил скорость и сделал поворот.
   Машина запрыгала по проселку, на который с запада падали темные тени. Дорога уходила в лес. И воздух был насыщен запахом леса. В густой желтой траве среди холмов дорога почти не проглядывалась. Вести машину приходилось наугад. Я так и не мог понять, куда мы едем.
   Так мы ехали минут семь-восемь, удалившись от шоссе примерно на две мили.
   – Далеко еще? – спросил я.
   – Не очень, – спокойно ответила она, а я, взглянув на ее неподвижное лицо, еще раз подумал, что таится в ее мыслях.
   Мы углублялись в лес и проехали, наверное, еще миль пять, когда она сказала:
   – Сейчас будет полянка. Там и остановимся.
   У подножия огромного дерева с черным стволом я увидел покрытую зеленой травой прогалину. Над прогалиной нависал толстенный сук от этого дерева.
   Я затормозил и съехал с дороги, почувствовав, как осела под тяжестью машины мягкая почва. Я повернул ключ в зажигании, и машина, вздохнув, замерла.
   Между вершинами деревьев проглядывал, склоняясь к западу, большой оранжевый шар солнца. Но на тенистой полянке было прохладно и тихо. Лишь с деревьев доносился веселый гомон соек да похожий на шепот напуганных женщин шелест листьев, хотя стояло полное безветрие.
   – Ну и дорога! – заметил я, не зная, что сказать.
   – Это старая охотничья тропа. Теперь по ней никто не ездит.
   – Еще бы, – рассмеялся я. В тишине смех прозвучал как-то нелепо и гулко.
   – Мы здесь одни, – сказала она.
   – Да. – Я чувствовал себя отлично, я рос, как растут, одержав победу.
   Да, мы были одни. Одни в целом мире. Я выглянул из окна и, чуть повернув голову, посмотрел на большой черный сук, нависающий прямо над нами, как крестовина или перекладина. Меня пробрала дрожь. В тени было прохладно. Хорошо бы полянку обогрело солнце.
   Итак, она в моей власти. Долго же мне пришлось ждать. А я-то думал, что тогда в коридоре все испортил. Вот еще одно доказательство тому, что я узнал много лет назад: когда делаешь ход, то приводишь в движение такие силы, о каких и не подозреваешь. И может произойти все что угодно. Здесь нечего рассуждать. Здесь идет игра, и если с первого захода не получается, делай второй. А там, глядишь, и повезет.
   Я протянул руку, чтобы обнять ее, но она отодвинулась. Потом повернулась ко мне и улыбнулась. Мне стало тревожно.
   – Я давно нравлюсь вам, полковник?
   – Очень давно.
   – Полковник, может, ваш день и пришел.
   Она придвигалась все ближе и ближе, взгляд ее буравил мне лицо, а на губах играла недобрая улыбка. Я слышал ее дыхание, слышал биение собственного сердца, и в мозгу у меня стучало: "Сейчас!" Атака бомбардировщика.
   Перед тем как соприкоснулись наши губы, она на мгновенье словно споткнулась, а потом прильнула ко мне.
   Она целовала меня, а я, сидя в машине в этом месте, где царила мертвая тишина, если не считать гомона соек, шепота листьев и биения моего сердца, думал о том, что такое происходит впервые в моей жизни.
   Но когда я попытался прикоснуться к ней, она оттолкнула мои руки и выпрямилась. Глядя прямо мне в глаза, она проговорила:
   – Я сказала, может, ваш день и пришел. Но это зависит от вас.
   – От меня?
   Она не ответила, снова прильнув ко мне, и я способен был только думать: "Сейчас!"
   Мы довольно долго пробыли там, на поляне, под покровом черного сука. Я ласкал ее, сколько было дозволено, с каждым разом все больше и больше, но ни разу так, как мне бы хотелось.
   – Я вам нравлюсь?
   – Я уже два года влюблен в вас.
   – Неправда. Никто ни в кого не влюблен. Вы хотите меня, но это не любовь.
   Вместо ответа я еще раз поцеловал ее.
   Ее дыханье коснулось моего уха, и внутри у меня что-то так сжалось, что я чуть не задохнулся.