Страница:
Я так и сделал – поцеловал ее, пожалуй, впервые за все шесть лет. Ее волосы пахли свежестью и чем-то сладким, и я понял, что для меня-то все эти годы ничего не изменилось.
Она отстранилась, положив руки мне на плечи, и с улыбкой взглянула мне в глаза.
– Может, ты возьмешь меня куда-нибудь дня на два? Или, быть может, разрешишь побыть с тобой здесь? Вообще-то я бы предпочла второе.
Я снова поцеловал ее.
– Знаешь, пожалуй, я кое-что придумал.
– Выпей сперва кофе.
Она налила чашку, поставила передо мной и, пока я пил, ласково ерошила мне волосы. Наконец я отставил чашку. В кухне было светло. Ада выглядела оживленной. А мне предстояло начать невеселый разговор.
– Это я о том, что ты заявила вчера.
– Да?
– Ты не изменила своего решения?
– Нет. – В голосе Ады прозвучали жесткие нотки.
– Напрасно. Прими предложение Сильвестра и уезжай из страны. Я могу встретить тебя в Мехико. Мы с тобой еще не старые люди. У нас впереди много времени.
Глаза Ады затуманились, она отрицательно покачала головой.
– Нет.
– Ты не хочешь изменить свое решение?
– Нет. Не хочу. Оставим этот разговор. В нашем распоряжении два дня. Постараемся прожить их спокойно.
– Хорошо, тогда у меня есть другой план. Слушай.
Я предложил Аде поставить за дверью двух свидетелей, вызвать к себе Сильвестра и застрелить его. Позднее свидетели под присягой покажут, что слышали, как Сильвестр угрожал ей оружием. Она же заявит, что ей стало известно о взяточничестве Сильвестра и что она пригрозила разоблачить его. В подтверждение сказанного Аде нужно устроить беспорядок в своем кабинете – опрокинуть стулья, разбросать служебные бумаги.
Два надежных свидетеля, готовых подтвердить ее слова, – и Ада сможет выкрутиться, если, конечно, не произойдет ничего непредвиденного.
– И кто же будут эти двое?
– Янси и я.
– Боже! Ты?! Чем я провинилась перед тобой? – Ада сморщилась, и мне показалось, что она вот-вот расплачется. – Никогда! Я не хочу тебя впутывать.
– А я настаиваю. Сильвестр давно уже напрашивается на это. Его просто необходимо убить. Когда на тебя набрасываются с кастетом, ты имеешь право защищаться.
Ада сузила глаза.
– План твой хорош. Даже очень. – Она сделала паузу и глубоко вздохнула. – Но мой лучше.
– А именно?
– По моему плану ты остаешься в стороне и вообще ничего не знаешь... Если тебе нужно, оклеить комнату обоями, ты зовешь маляра, а когда нужно привести в порядок сад, приглашаешь садовника. Я найду для своего дела опытного специалиста. Во всяком случае, буду заниматься этим сама, без чьей-либо помощи.
– Я тебе понадоблюсь.
– Я же сказала, что не хочу тебя впутывать. А если ты попробуешь вмешаться, я застрелю Сильвестра средь бела дня, и не при двух, а при двадцати свидетелях. Я говорю совершенно серьезно. Ну, а сейчас помалкивай и больше не заикайся об этом. Очень, очень, очень прошу тебя, Стив!
Ада жила у меня два дня и снова стала моей. Я был счастлив, но все это время меня не покидало тягостное чувство. Она ушла в воскресенье, когда уже сгустились сумерки.
РОБЕРТ ЯНСИ
ТОММИ ДАЛЛАС
РОБЕРТ ЯНСИ
Она отстранилась, положив руки мне на плечи, и с улыбкой взглянула мне в глаза.
– Может, ты возьмешь меня куда-нибудь дня на два? Или, быть может, разрешишь побыть с тобой здесь? Вообще-то я бы предпочла второе.
Я снова поцеловал ее.
– Знаешь, пожалуй, я кое-что придумал.
– Выпей сперва кофе.
Она налила чашку, поставила передо мной и, пока я пил, ласково ерошила мне волосы. Наконец я отставил чашку. В кухне было светло. Ада выглядела оживленной. А мне предстояло начать невеселый разговор.
– Это я о том, что ты заявила вчера.
– Да?
– Ты не изменила своего решения?
– Нет. – В голосе Ады прозвучали жесткие нотки.
– Напрасно. Прими предложение Сильвестра и уезжай из страны. Я могу встретить тебя в Мехико. Мы с тобой еще не старые люди. У нас впереди много времени.
Глаза Ады затуманились, она отрицательно покачала головой.
– Нет.
– Ты не хочешь изменить свое решение?
– Нет. Не хочу. Оставим этот разговор. В нашем распоряжении два дня. Постараемся прожить их спокойно.
– Хорошо, тогда у меня есть другой план. Слушай.
Я предложил Аде поставить за дверью двух свидетелей, вызвать к себе Сильвестра и застрелить его. Позднее свидетели под присягой покажут, что слышали, как Сильвестр угрожал ей оружием. Она же заявит, что ей стало известно о взяточничестве Сильвестра и что она пригрозила разоблачить его. В подтверждение сказанного Аде нужно устроить беспорядок в своем кабинете – опрокинуть стулья, разбросать служебные бумаги.
Два надежных свидетеля, готовых подтвердить ее слова, – и Ада сможет выкрутиться, если, конечно, не произойдет ничего непредвиденного.
– И кто же будут эти двое?
– Янси и я.
– Боже! Ты?! Чем я провинилась перед тобой? – Ада сморщилась, и мне показалось, что она вот-вот расплачется. – Никогда! Я не хочу тебя впутывать.
– А я настаиваю. Сильвестр давно уже напрашивается на это. Его просто необходимо убить. Когда на тебя набрасываются с кастетом, ты имеешь право защищаться.
Ада сузила глаза.
– План твой хорош. Даже очень. – Она сделала паузу и глубоко вздохнула. – Но мой лучше.
– А именно?
– По моему плану ты остаешься в стороне и вообще ничего не знаешь... Если тебе нужно, оклеить комнату обоями, ты зовешь маляра, а когда нужно привести в порядок сад, приглашаешь садовника. Я найду для своего дела опытного специалиста. Во всяком случае, буду заниматься этим сама, без чьей-либо помощи.
– Я тебе понадоблюсь.
– Я же сказала, что не хочу тебя впутывать. А если ты попробуешь вмешаться, я застрелю Сильвестра средь бела дня, и не при двух, а при двадцати свидетелях. Я говорю совершенно серьезно. Ну, а сейчас помалкивай и больше не заикайся об этом. Очень, очень, очень прошу тебя, Стив!
Ада жила у меня два дня и снова стала моей. Я был счастлив, но все это время меня не покидало тягостное чувство. Она ушла в воскресенье, когда уже сгустились сумерки.
РОБЕРТ ЯНСИ
Дважды постучав, я открыл дверь кабинета Ады и вошел. Она ждала меня, и я заметил, как она взволнована, хотя и старается не выдать себя. Был понедельник, шесть вечера; в здании оставались только уборщицы.
– Ну, в чем дело? – спросил я. Она вызвала меня.
– Он... он ждет.
– Какой смысл разговаривать с ним?
Сильвестр загнал нас в угол. Я потратил целый день на подготовку к отъезду, выписывал и подписывал банковские ордера на перевод средств в Мехико. Правда, Ада еще не дала согласия, но что ей оставалось делать? Он загнал нас в угол.
– Попробую еще раз поговорить с ним.
Я пристально взглянул на Аду.
– Что ж, давай, хотя, честно говоря, не вижу смысла.
По коридору мы прошли в приемную Сильвестра, затем в его кабинет. Он сидел за письменным столом, глубоко втянув голову в плечи, похожий на одряхлевшего бульдога. Как же он постарел!
Увидев нас, Сильвестр рассмеялся – словно кто-то поскреб напильником.
– Так, так, просители явились? Вы ведь просители, а? Хотите предложить мне сделку, а?
– Вот именно, – кивнула Ада.
– Но я уже сообщил свои условия. – Голос его окреп.
– Вы должны выслушать меня.
Сильвестр ехидно рассмеялся.
– Говорите. Мне тоже иногда хочется развлечься.
Он ухмылялся, поворачивая голову то ко мне, то к Аде. Как ужасно он выглядел! Совсем не то, что до инфаркта. Теперь было видно, какой он старый. Неужели и я стану когда-нибудь таким?
– Я прошу вас порвать эти лживые бумажки, – сказала Ада.
Сильвестр скривился.
– Ну, знаете, вы меня разочаровали. Ничего лучшего придумать не могли?
– Еще раз прошу: порвите бумаги. Я прошу вас. Я умоляю.
Однако мольбы в ее голосе не слышалось.
– Зачем вы зря отнимаете у меня время?
– Хочу предоставить вам возможность покончить с этим делом.
– Предоставить мне возможность? – Безобразная ухмылка раздвинула его губы, а худые плечи передернулись от сдавленного смеха. – Это какую же?
– Возможность жить, – ледяным тоном ответила Ада. – Прошу вас.
Лицо Сильвестра потемнело от гнева. Тяжело опираясь на стол, он поднялся и крикнул:
– Стерва! Не смей и думать, что тебе удастся что-нибудь сделать со мной. Мой шофер ждет внизу в машине, он знает, где я и с кем. Я ведь предвидел какую-нибудь истерическую выходку с твоей стороны. Напрасно ты стараешься. Ничего не выйдет.
Сильвестр распалялся все больше и больше.
– Я хочу предоставить вам такую возможность. Хотя вы не заслуживаете пощады. Вы грязная и мерзкая личность! – сказала Ада.
Сильвестр занес над головой трость и с искаженным злобой лицом двинулся было на Аду. Раньше он никогда бы этого не сделал, но после инфаркта нервы у него стали сдавать.
И вдруг он остановился, опустил трость и усмехнулся.
– Нет, дорогая миссис Даллас, вам меня не спровоцировать.
– А мне и не нужно, – по-прежнему холодно ответила Ада. – Я намерена убить вас.
Вздрогнув, Сильвестр удивленно взглянул на нее.
– Ты... – Он снова сделал шаг вперед и снова остановился. – Нет, вы не посмеете. Но хватит, мне нельзя волноваться.
– О нет, я не собираюсь убивать вас сию же минуту да еще своими руками. Больше того, я теперь же подам вам заявление об отставке, как вы и требовали. Но где бы я ни была, я сделаю так, что вас все равно убьют, и вы ничего не сумеете предотвратить.
– М-м-м... – От бешенства Сильвестр не мог произнести ни слова.
– Мои люди будут неотступно следить за вами, и даже если потребуется месяц, год, десять лет – все равно наступит час, когда они появятся в нужное время в нужном месте. И вы не сможете предугадать, где и когда это произойдет. – Ада подошла к нему ближе. – Все случится совершенно неожиданно. Ну как, Сильвестр? Улыбается вам такая перспектива? Ждать и ждать.
Сильвестр издал какой-то звук – не то рычание, не то кашель – и оскалился. В нем боролись ненависть и страх. Мне еще не приходилось видеть его в таком состоянии.
– Ничего вы не сделаете! – крикнул он. – Я сейчас же дам ход этим документам. И вы оба сгорите на электрическом стуле.
– Все случится совершенно неожиданно, – словно не слыша его, повторила Ада. – Одно вы будете знать: что ваша смерть уже оплачена, но где и когда она настигнет вас – это до последнего мгновения останется тайной. И вы ничего не сможете сделать. Вы не будете знать, что делать.
– Будь ты проклята, сука!..
– Вы ничего не сможете сделать, – мягко, не повышая голоса, повторила Ада. – И комбинировать, интриговать, управлять событиями вам уже тоже не придется. Понимаете? Ничего не сможете сделать.
Издав ни на что не похожий звук, Сильвестр бросился к Аде и замахнулся тростью. Я смотрел на него и не верил своим глазам. Да, он болен, очень болен, и Ада воспользовалась этим.
Трость свистнула в воздухе, но Ада спокойно отступила в сторону, и трость ударила в ковер. Сильвестр словно споткнулся.
– И вы не сумеете предотвратить того, что вас ожидает, – продолжала твердить Ада.
И снова в воздухе свистнула трость, и снова опустилась на ковер, на этот раз упал и Сильвестр. Он упал лицом вниз. Попытался подняться, но не смог.
Ада подошла вплотную к нему.
– Это будет нечто такое, что вы не сможете предотвратить... Вы будете бессильны что-либо предпринять...
Сильвестр сделал новую попытку встать, приподнялся немного над полом, но ткнулся в ковер и затих.
Почти минуту мы молча смотрели на распростертое тело. Потом я опустился на колени и перевернул его. На меня глянули широко открытые закатившиеся глаза Сильвестра; я приложил ухо к его груди и сразу же поднялся.
– Боже мой! – вскрикнул я.
Ада кивнула, на секунду закрыла глаза и покачнулась.
– Присядь!
Она безвольно позволила усадить себя в кресло.
– Здорово мы разыграли этого старого дьявола, – пытаясь говорить шутливо, заметил я, хотя мне было вовсе не до шуток.
– Да, – прошептала Ада. – Рискуют только болваны. Умные люди все подготавливают и рассчитывают заранее.
Не понимая, о чем она говорит, я взглянул на нее и только тут сообразил, что Ада повторяет слова, сказанные в свое время Сильвестром.
– Правильно, – согласился я.
– Он все подготовил и рассчитал заранее. И все у него получилось. За исключением маленькой детали. Он не мог учесть состояния крохотной сердечной мышцы, а она-то и оказалась ненадежной. Подумать только, совсем маленькая мышца сорвала идеально разработанные планы!
– К тому же и ты немного помогла этой самой мышце, – добавил я, чувствуя, что меня трясет, вероятно, от радости. Теперь никто и ничто не могло нас остановить.
Ада не ответила, и, взглянув на нее, я увидел на ее глазах слезы.
– Да, – продолжал я. – Рискуют только болваны.
Ада разрыдалась.
– Придется вызвать "скорую помощь", – проговорил я.
На следующий день, захватив с собой двух полицейских, я отправился к нему домой, предъявив его секретарше поддельное письмо, в котором он предлагал ей в случае его внезапной смерти сообщить подателю письма цифровую комбинацию замка сейфа и разрешить взять любые бумаги. Письмо не вызвало у секретарши ни малейших подозрений. Открыв сейф, я нашел именно то, что хотел найти: в аккуратной папке с инициалами "Б. Д." лежало шесть копий лживых показаний. Я любезно поблагодарил секретаршу, взял бумаги домой и сжег.
На следующий день по моему вызову явился Луис Лемор.
– Садитесь, – предложил я. – Закуривайте. Надеюсь, с вами ничего не стряслось на пути из Нового Орлеана?
– Ничего, благодарю вас. – У него было смуглое лицо с гладкой кожей и карие, беспокойно бегающие глаза.
– Так вот, – продолжал я, стремясь вынудить его на полную откровенность, потому что только тогда все карты оказались бы у меня в руках. – Так вот, Сильвестр умер.
– Да. – Лемор то смотрел на меня, то пялил глаза на стены.
– Я нашел у него в столе папку с кое-какой информацией... Однако я не считаю настолько уж необходимым оставлять это дело в производстве. – Я сделал паузу, позволяя ему подумать над моими словами. – Мне казалось, что это, возможно, вас заинтересует.
Я имел в виду дело по обвинению Лемора в убийстве и не сводил с него глаз, желая убедиться, понял ли он меня; и он понял.
На какое-то время его глаза перестали бегать, и он взглянул на меня.
– Возможно, – согласился он.
– Вот оно. – Я вынул дело из стола. – Как я уже сказал, у меня нет особых оснований оставлять его в производстве. Если, конечно, у вас нет документов вроде всяких там показаний, которые могут вынудить меня ускорить расследование.
Я смотрел на него, он – на меня, и мы прекрасно понимали друг друга.
– Что вы, сэр! Никаких документов у меня нет. И я не собираюсь сочинять ничего нового.
– Вот и хорошо. В таком случае я сейчас же вынесу постановление о прекращении следствия и возьму дело домой, на тот случай, если кому-нибудь по ошибке придет в голову опять направить его в производство.
Лемор понял и это.
– Все в порядке, – сообщил я Аде в тот же вечер. – Инцидент с Лемором исчерпан. Теперь мы с тобой на вершине мира и можем вечно править им. Сейчас же возьмемся за Новый Орлеан.
– Вечно – это слишком долгий срок, – заметила она.
– Ну, в чем дело? – спросил я. Она вызвала меня.
– Он... он ждет.
– Какой смысл разговаривать с ним?
Сильвестр загнал нас в угол. Я потратил целый день на подготовку к отъезду, выписывал и подписывал банковские ордера на перевод средств в Мехико. Правда, Ада еще не дала согласия, но что ей оставалось делать? Он загнал нас в угол.
– Попробую еще раз поговорить с ним.
Я пристально взглянул на Аду.
– Что ж, давай, хотя, честно говоря, не вижу смысла.
По коридору мы прошли в приемную Сильвестра, затем в его кабинет. Он сидел за письменным столом, глубоко втянув голову в плечи, похожий на одряхлевшего бульдога. Как же он постарел!
Увидев нас, Сильвестр рассмеялся – словно кто-то поскреб напильником.
– Так, так, просители явились? Вы ведь просители, а? Хотите предложить мне сделку, а?
– Вот именно, – кивнула Ада.
– Но я уже сообщил свои условия. – Голос его окреп.
– Вы должны выслушать меня.
Сильвестр ехидно рассмеялся.
– Говорите. Мне тоже иногда хочется развлечься.
Он ухмылялся, поворачивая голову то ко мне, то к Аде. Как ужасно он выглядел! Совсем не то, что до инфаркта. Теперь было видно, какой он старый. Неужели и я стану когда-нибудь таким?
– Я прошу вас порвать эти лживые бумажки, – сказала Ада.
Сильвестр скривился.
– Ну, знаете, вы меня разочаровали. Ничего лучшего придумать не могли?
– Еще раз прошу: порвите бумаги. Я прошу вас. Я умоляю.
Однако мольбы в ее голосе не слышалось.
– Зачем вы зря отнимаете у меня время?
– Хочу предоставить вам возможность покончить с этим делом.
– Предоставить мне возможность? – Безобразная ухмылка раздвинула его губы, а худые плечи передернулись от сдавленного смеха. – Это какую же?
– Возможность жить, – ледяным тоном ответила Ада. – Прошу вас.
Лицо Сильвестра потемнело от гнева. Тяжело опираясь на стол, он поднялся и крикнул:
– Стерва! Не смей и думать, что тебе удастся что-нибудь сделать со мной. Мой шофер ждет внизу в машине, он знает, где я и с кем. Я ведь предвидел какую-нибудь истерическую выходку с твоей стороны. Напрасно ты стараешься. Ничего не выйдет.
Сильвестр распалялся все больше и больше.
– Я хочу предоставить вам такую возможность. Хотя вы не заслуживаете пощады. Вы грязная и мерзкая личность! – сказала Ада.
Сильвестр занес над головой трость и с искаженным злобой лицом двинулся было на Аду. Раньше он никогда бы этого не сделал, но после инфаркта нервы у него стали сдавать.
И вдруг он остановился, опустил трость и усмехнулся.
– Нет, дорогая миссис Даллас, вам меня не спровоцировать.
– А мне и не нужно, – по-прежнему холодно ответила Ада. – Я намерена убить вас.
Вздрогнув, Сильвестр удивленно взглянул на нее.
– Ты... – Он снова сделал шаг вперед и снова остановился. – Нет, вы не посмеете. Но хватит, мне нельзя волноваться.
– О нет, я не собираюсь убивать вас сию же минуту да еще своими руками. Больше того, я теперь же подам вам заявление об отставке, как вы и требовали. Но где бы я ни была, я сделаю так, что вас все равно убьют, и вы ничего не сумеете предотвратить.
– М-м-м... – От бешенства Сильвестр не мог произнести ни слова.
– Мои люди будут неотступно следить за вами, и даже если потребуется месяц, год, десять лет – все равно наступит час, когда они появятся в нужное время в нужном месте. И вы не сможете предугадать, где и когда это произойдет. – Ада подошла к нему ближе. – Все случится совершенно неожиданно. Ну как, Сильвестр? Улыбается вам такая перспектива? Ждать и ждать.
Сильвестр издал какой-то звук – не то рычание, не то кашель – и оскалился. В нем боролись ненависть и страх. Мне еще не приходилось видеть его в таком состоянии.
– Ничего вы не сделаете! – крикнул он. – Я сейчас же дам ход этим документам. И вы оба сгорите на электрическом стуле.
– Все случится совершенно неожиданно, – словно не слыша его, повторила Ада. – Одно вы будете знать: что ваша смерть уже оплачена, но где и когда она настигнет вас – это до последнего мгновения останется тайной. И вы ничего не сможете сделать. Вы не будете знать, что делать.
– Будь ты проклята, сука!..
– Вы ничего не сможете сделать, – мягко, не повышая голоса, повторила Ада. – И комбинировать, интриговать, управлять событиями вам уже тоже не придется. Понимаете? Ничего не сможете сделать.
Издав ни на что не похожий звук, Сильвестр бросился к Аде и замахнулся тростью. Я смотрел на него и не верил своим глазам. Да, он болен, очень болен, и Ада воспользовалась этим.
Трость свистнула в воздухе, но Ада спокойно отступила в сторону, и трость ударила в ковер. Сильвестр словно споткнулся.
– И вы не сумеете предотвратить того, что вас ожидает, – продолжала твердить Ада.
И снова в воздухе свистнула трость, и снова опустилась на ковер, на этот раз упал и Сильвестр. Он упал лицом вниз. Попытался подняться, но не смог.
Ада подошла вплотную к нему.
– Это будет нечто такое, что вы не сможете предотвратить... Вы будете бессильны что-либо предпринять...
Сильвестр сделал новую попытку встать, приподнялся немного над полом, но ткнулся в ковер и затих.
Почти минуту мы молча смотрели на распростертое тело. Потом я опустился на колени и перевернул его. На меня глянули широко открытые закатившиеся глаза Сильвестра; я приложил ухо к его груди и сразу же поднялся.
– Боже мой! – вскрикнул я.
Ада кивнула, на секунду закрыла глаза и покачнулась.
– Присядь!
Она безвольно позволила усадить себя в кресло.
– Здорово мы разыграли этого старого дьявола, – пытаясь говорить шутливо, заметил я, хотя мне было вовсе не до шуток.
– Да, – прошептала Ада. – Рискуют только болваны. Умные люди все подготавливают и рассчитывают заранее.
Не понимая, о чем она говорит, я взглянул на нее и только тут сообразил, что Ада повторяет слова, сказанные в свое время Сильвестром.
– Правильно, – согласился я.
– Он все подготовил и рассчитал заранее. И все у него получилось. За исключением маленькой детали. Он не мог учесть состояния крохотной сердечной мышцы, а она-то и оказалась ненадежной. Подумать только, совсем маленькая мышца сорвала идеально разработанные планы!
– К тому же и ты немного помогла этой самой мышце, – добавил я, чувствуя, что меня трясет, вероятно, от радости. Теперь никто и ничто не могло нас остановить.
Ада не ответила, и, взглянув на нее, я увидел на ее глазах слезы.
– Да, – продолжал я. – Рискуют только болваны.
Ада разрыдалась.
– Придется вызвать "скорую помощь", – проговорил я.
* * *
Теперь нас беспокоили лишь копии показаний Лемора, если только они вообще существовали. Первым делом мы тщательно проверили содержимое письменного стола и сейфа Сильвестра в его кабинете в Капитолии. Но ничего не обнаружили.На следующий день, захватив с собой двух полицейских, я отправился к нему домой, предъявив его секретарше поддельное письмо, в котором он предлагал ей в случае его внезапной смерти сообщить подателю письма цифровую комбинацию замка сейфа и разрешить взять любые бумаги. Письмо не вызвало у секретарши ни малейших подозрений. Открыв сейф, я нашел именно то, что хотел найти: в аккуратной папке с инициалами "Б. Д." лежало шесть копий лживых показаний. Я любезно поблагодарил секретаршу, взял бумаги домой и сжег.
На следующий день по моему вызову явился Луис Лемор.
– Садитесь, – предложил я. – Закуривайте. Надеюсь, с вами ничего не стряслось на пути из Нового Орлеана?
– Ничего, благодарю вас. – У него было смуглое лицо с гладкой кожей и карие, беспокойно бегающие глаза.
– Так вот, – продолжал я, стремясь вынудить его на полную откровенность, потому что только тогда все карты оказались бы у меня в руках. – Так вот, Сильвестр умер.
– Да. – Лемор то смотрел на меня, то пялил глаза на стены.
– Я нашел у него в столе папку с кое-какой информацией... Однако я не считаю настолько уж необходимым оставлять это дело в производстве. – Я сделал паузу, позволяя ему подумать над моими словами. – Мне казалось, что это, возможно, вас заинтересует.
Я имел в виду дело по обвинению Лемора в убийстве и не сводил с него глаз, желая убедиться, понял ли он меня; и он понял.
На какое-то время его глаза перестали бегать, и он взглянул на меня.
– Возможно, – согласился он.
– Вот оно. – Я вынул дело из стола. – Как я уже сказал, у меня нет особых оснований оставлять его в производстве. Если, конечно, у вас нет документов вроде всяких там показаний, которые могут вынудить меня ускорить расследование.
Я смотрел на него, он – на меня, и мы прекрасно понимали друг друга.
– Что вы, сэр! Никаких документов у меня нет. И я не собираюсь сочинять ничего нового.
– Вот и хорошо. В таком случае я сейчас же вынесу постановление о прекращении следствия и возьму дело домой, на тот случай, если кому-нибудь по ошибке придет в голову опять направить его в производство.
Лемор понял и это.
– Все в порядке, – сообщил я Аде в тот же вечер. – Инцидент с Лемором исчерпан. Теперь мы с тобой на вершине мира и можем вечно править им. Сейчас же возьмемся за Новый Орлеан.
– Вечно – это слишком долгий срок, – заметила она.
ТОММИ ДАЛЛАС
Всю ночь мы с Эрлом ехали из Флориды, чтобы успеть на похороны Сильвестра. Я не мог не приехать. Пожалуй, я не поверил бы в смерть этого человека, пока не увидел его в гробу.
Я увидел его. Он и вправду умер.
Я смотрел на его лицо, сохранившее обычное жесткое выражение, и думал, что оно нисколько не изменилось, разве что немного заострилось, да веки, словно тонкая бумага, прикрыли глаза. Я никогда не видел его с закрытыми глазами. "Рискуют только болваны", – любил говаривать Сильвестр. Он пытался убить меня, и вот он лежит в гробу, а я стою рядом и смотрю на него. Интересно, что сказал бы он теперь!
День для похорон выдался самый подходящий.
Серое небо, холодный ветер, посвистывающий над надгробными плитами. Я наблюдал, как могильщики орудуют лопатами, как уменьшается куча земли, сбрасываемой в могилу и постепенно закрывающей крышку посеребренного гроба, и пытался вызвать в себе жалость к Сильвестру, потому что сейчас он мертв, а когда-то был добр ко мне. Однако совсем иное чувство овладело мною. "Сукин ты сын! – думал я. – Ведь ты изо всех сил пытался отправить меня на тот свет. А что получилось? Ты в могиле, а я вот он, живой!.."
Но о покойниках грешно думать плохо, поэтому в конце концов я перестал думать о Сильвестре и все чаще повторял про себя, что вокруг холодно и сыро и добрый глоток виски придется весьма кстати, о чем я и позабочусь сразу же после похорон.
Мелькнуло что-то желтое, я испуганно мигнул, но тут же сообразил, что это всего лишь лампа-вспышка. Отвык я от нее. Какой-то фоторепортер снял меня и Аду. Давненько фотокорреспондентам не выпадало такое везение.
Ада взяла меня под руку – разумеется, для следующего снимка, – и я украдкой взглянул на ее лицо с гладкой белой кожей, слегка прикрытое черной вуалеткой. Ада казалась серьезной, но не печальной. "Интересно, – подумал я, – какой бы у нее был вид, если бы она узнала о моей находке и о том, как я намерен ею воспользоваться!"
Опять мелькнула вспышка.
– Теперь можешь убрать руку, – шепнул я. – Больше фотографировать не будут.
Но Ада словно не слышала.
И тут у меня мелькнула сумасшедшая мысль.
– Это ты "позаботилась" о нем?
В ответ она лишь чуть заметно поджала губы.
И тогда меня прорвало.
– Я ездил в Мобил на прошлой неделе. Останавливался в мотеле "Парадизо". Очень интересное место.
На ее лице что-то отразилось. Не слишком заметно, но отразилось, я хорошо это видел. Пусть помучается как следует.
Похороны закончились, и я сел в свой "кадиллак", где меня поджидал Эрл. Я не хотел уезжать с кладбища вместе с Адой. Пусть она объяснит это газетчикам, как хочет.
– Останови вон у того бара, – приказал я Эрлу.
"Гастон" – так он назывался, судя по вывеске. В воздухе висел сигарный дым, свет ярких ламп отражался на полированной стойке, а я глотал виски и чувствовал, как по телу разливается приятная теплота. На задней стене висела доска с результатами заездов на ипподроме, а перед ней несколько мужчин без пиджаков играли в покер и в домино. За одним из столов над чем-то громко смеялись, и этот смех заполнял душный зал.
Сильвестр лежал мертвый в земле, а я живой сидел здесь.
– Еще порцию, – сказал я бармену.
Я увидел его. Он и вправду умер.
Я смотрел на его лицо, сохранившее обычное жесткое выражение, и думал, что оно нисколько не изменилось, разве что немного заострилось, да веки, словно тонкая бумага, прикрыли глаза. Я никогда не видел его с закрытыми глазами. "Рискуют только болваны", – любил говаривать Сильвестр. Он пытался убить меня, и вот он лежит в гробу, а я стою рядом и смотрю на него. Интересно, что сказал бы он теперь!
День для похорон выдался самый подходящий.
Серое небо, холодный ветер, посвистывающий над надгробными плитами. Я наблюдал, как могильщики орудуют лопатами, как уменьшается куча земли, сбрасываемой в могилу и постепенно закрывающей крышку посеребренного гроба, и пытался вызвать в себе жалость к Сильвестру, потому что сейчас он мертв, а когда-то был добр ко мне. Однако совсем иное чувство овладело мною. "Сукин ты сын! – думал я. – Ведь ты изо всех сил пытался отправить меня на тот свет. А что получилось? Ты в могиле, а я вот он, живой!.."
Но о покойниках грешно думать плохо, поэтому в конце концов я перестал думать о Сильвестре и все чаще повторял про себя, что вокруг холодно и сыро и добрый глоток виски придется весьма кстати, о чем я и позабочусь сразу же после похорон.
Мелькнуло что-то желтое, я испуганно мигнул, но тут же сообразил, что это всего лишь лампа-вспышка. Отвык я от нее. Какой-то фоторепортер снял меня и Аду. Давненько фотокорреспондентам не выпадало такое везение.
Ада взяла меня под руку – разумеется, для следующего снимка, – и я украдкой взглянул на ее лицо с гладкой белой кожей, слегка прикрытое черной вуалеткой. Ада казалась серьезной, но не печальной. "Интересно, – подумал я, – какой бы у нее был вид, если бы она узнала о моей находке и о том, как я намерен ею воспользоваться!"
Опять мелькнула вспышка.
– Теперь можешь убрать руку, – шепнул я. – Больше фотографировать не будут.
Но Ада словно не слышала.
И тут у меня мелькнула сумасшедшая мысль.
– Это ты "позаботилась" о нем?
В ответ она лишь чуть заметно поджала губы.
И тогда меня прорвало.
– Я ездил в Мобил на прошлой неделе. Останавливался в мотеле "Парадизо". Очень интересное место.
На ее лице что-то отразилось. Не слишком заметно, но отразилось, я хорошо это видел. Пусть помучается как следует.
Похороны закончились, и я сел в свой "кадиллак", где меня поджидал Эрл. Я не хотел уезжать с кладбища вместе с Адой. Пусть она объяснит это газетчикам, как хочет.
– Останови вон у того бара, – приказал я Эрлу.
"Гастон" – так он назывался, судя по вывеске. В воздухе висел сигарный дым, свет ярких ламп отражался на полированной стойке, а я глотал виски и чувствовал, как по телу разливается приятная теплота. На задней стене висела доска с результатами заездов на ипподроме, а перед ней несколько мужчин без пиджаков играли в покер и в домино. За одним из столов над чем-то громко смеялись, и этот смех заполнял душный зал.
Сильвестр лежал мертвый в земле, а я живой сидел здесь.
– Еще порцию, – сказал я бармену.
РОБЕРТ ЯНСИ
Через два дня после похорон Сильвестра я ехал по шоссе в Новый Орлеан, покачиваясь на заднем сиденье штабной машины. На плечах у меня красовались погоны с двумя генеральскими звездами, а за мной катилась целая дивизия. Не все на колесах, разумеется, но тем не менее колес было немало: двенадцать легких танков, столько же самоходных противотанковых орудий, а бронетранспортеров, джипов и грузовиков не сосчитать. И все это принадлежало мне!
Боже, да если бы так я вступал в Ремаген! Но мы направлялись всего-навсего в Новый Орлеан; позиции, которые нам предстояло атаковать, представляли собой всего-навсего наспех воздвигнутые баррикады, а силы противника – всего-навсего несколько полицейских.
Разумеется, они и не подумают сопротивляться, когда увидят нас. Они тут же разбегутся, едва увидят танки, противотанковые самоходки, грузовики и солдат. Разбегутся ко всем чертям. Только болваны рискнули бы оказать сопротивление механизированной дивизии, располагая лишь дубинками и пистолетами.
В качестве ординарца я взял с собой рыжего верзилу Пэкстона – не потому, что он отличался особым умом, а потому, что ухитрялся говорить то, что мне нравилось.
– Какой прекрасный денек, а, господин полковник? – заметил он и тут же спохватился: – Прошу прощения, я хотел сказать – господин генерал.
– Ничего, ничего, – снисходительно улыбнулся я.
– Черт возьми, так и должно было произойти, а, господин пол... генерал? Вы и с вами целая армия?
Я засмеялся.
– Да-с, сэр, наступит времечко, когда вы, господин генерал, поведете не одну дивизию. Я уверен, такое время наступит, и, клянусь всеми святыми, я бы и тогда хотел быть вместе с вами.
– Будешь, Пэкстон, будешь!
– Вот здорово-то! До чего же здорово!
Я опять засмеялся. Штабная машина катилась по шоссе со скоростью, позволявшей другим машинам не отставать от нее. Мы миновали пригороды, шоссе перешло в Тьюлейн-авеню; переправившись по мосту через осушенный навигационный канал, мы пересекли Броуд-стрит, за ней Канал-стрит и наконец увидели главную линию обороны противника.
Это было всего несколько старых плотничьих верстаков, перед которыми стояла жиденькая цепь полицейских в новоорлеанской синей форме.
– Остановись здесь, – приказал я водителю; он повиновался, и позади тотчас загрохотали и завизжали тормозами бесчисленные машины. А нам противостояла всего лишь реденькая цепочка полицейских.
Я уже выбирался из машины, когда Пэкстон прикоснулся к моей руке.
– Не лучше ли вам остаться в машине, сэр?
– Мой мальчик, я ведь настоящий, а не штабной генерал, – ответил я и подошел к стоявшему у баррикады капитану полиции.
– Вам известно, зачем мы здесь? – обратился я к нему.
– Известно, но у нас есть свой приказ, генерал.
Я вынул из внутреннего кармана кителя бумагу.
– Вот предписание верховного суда Луизианы. Вам предлагается без сопротивления передать мне все служебные здания, оборудование и дела дирекции порта и ирригационной комиссии, новый состав которых только что назначен губернатором в соответствии с существующими законоположениями.
– У нас есть свой приказ.
– Это же предписание уполномочивает администрацию штата Луизиана принять все необходимые меры для осуществления данного распоряжения. Слышите? Все необходимые меры.
– Я уже вам ответил, генерал. У нас есть свой приказ.
– Послушайте, разве вы не видите эти машины вон там, на шоссе? Вы что, хотите, чтобы все это обрушилось на вас?
По лицу капитана было видно, что он вовсе не испытывает подобного желания. Однако все тем же тоненьким и безжизненным голосом он повторил:
– Приказ.
– Вот что я вам скажу. Я не хочу кровопролития. Даю вам тридцать минут на размышление. Если не передумаете – пеняйте на себя.
Я резко повернулся и направился к своей машине. Настроение у меня было превосходное. Когда человек становится генералом, он и чувствует себя как-то иначе. Это означает, что он добился чего-то настоящего, стал одним из сильных мира сего.
– Поставьте машину в тень, – распорядился я, усаживаясь в автомобиль. – Мы подождем полчаса. Передайте командиру танковой части, пусть подтянет танки.
Даже тень не спасала от страшной жары. Струйки пота катились у меня по телу и по лицу, но я не снимал кителя. В таких делах не должно быть никаких отступлений от устава.
– Уж не вздумают ли они затеять пальбу? Как вы считаете, господин генерал? – спросил Пэкстон.
Из тридцати минут прошло шестнадцать.
– Нет. Надеюсь, не такие они идиоты.
Однако полицейские не покидали своих мест, и я не видел никаких признаков отступления.
Скрежеща гусеницами и чихая моторами, подползли и остановились шесть танков; торчавшие из открытых люков головы водителей казались частью самих танков; из башен высовывались под углом в сорок пять градусов длинные стволы 90-миллиметровых пушек.
Я поглядывал то на танки, то на часы. Когда до конца получасового срока осталось пять минут, я вылез из машины и подошел к полицейскому капитану, все еще стоявшему около баррикады. На его синей рубашке расплывались большие пятна пота, багровое полное лицо покрылось испариной. Похоже было, что офицер ничего не собирается предпринимать.
– Ну, так как же, капитан? – спросил я. Полицейскому потребовалось какое-то время, чтобы собраться с силами и заговорить.
– Приказ... У меня есть приказ...
– Да? Дело ваше.
Я направился к головному танку, поднялся в него и сел рядом с его командиром.
– Вы готовы?
– Так точно, господин генерал.
Правой рукой я подал знак заводить моторы и сейчас же услышал нарастающий гул, вскоре переросший словно в грохот работающей над самым ухом цементомешалки. Время истекло, но я решил дать им еще минуты две. Подняв руку с двумя пальцами, я издали показал ее полицейскому офицеру. Капитан вытер лицо белым носовым платком. Полицейские по-прежнему стояли на месте. Я наблюдал за минутной стрелкой часов, завершающей последний круг.
– Вперед! – наконец скомандовал я водителю. – Пошел. На самой малой скорости.
Верхний люк у нас был открыт; я жестом подал команду остальным танкам, и мы двинулись на баррикаду.
– Не останавливайтесь и не ускоряйте ход, – приказал я водителю. – Продолжайте двигаться, даже если они попытаются встать на вашем пути.
Танкисты еще раньше получили приказ не открывать огонь первыми. Меня не оставляла надежда, что это сделают полицейские.
Я смотрел вдоль длинного ствола пушки с каплеобразным вздутием на конце, видел шеренгу людей в синей форме, длинный мост на фоне горячего голубого неба. Полицейские не вытащили свои пистолеты. Да я и не ждал этого. Я слышал, как гусеницы танка пронзительно скрежещут по асфальту. Фигуры в синем стояли неподвижно. До них оставалось футов тридцать.
– Не замедляйте хода и не сворачивайте! – крикнул я водителю на ухо.
По-прежнему скрежетали гусеницы, синие фигуры росли и росли, потом цепь рассыпалась, и полицейские начали поспешно, но без паники уступать нам дорогу. Словно по заранее продуманному плану. Так оно, наверное, и было. И вот уже на нашем пути осталась лишь опустевшая баррикада из небольших плотничьих верстаков.
Я даже не почувствовал, как танк ткнулся в заграждение, только услышал громкий хруст дерева под гусеницами. Теперь никто и ничто не могло остановить нас.
Бронированная колонна медленно двигалась по Тьюлейн-авеню. Гусеницы пожирали асфальт как мясорубка. Тротуары по обеим сторонам улицы заполняли толпы людей, лица их сливались воедино, как патроны, уложенные в патронташ. Я смотрел вперед, и толпа представлялась мне монолитом; а потом я смотрел по сторонам и видел каждое лицо в отдельности. И мне вспомнился ринг, где я дрался за школу в полутяжелом весе: то вокруг непроглядная тьма, то, войдя в клинч и глядя через плечо противника, ты видишь лица, будто они всего на фут от тебя, различаешь их черты, их выражение, догадываешься, о чем они думают, и по их губам понимаешь, что они кричат: "Бей его, Янси, бей!" Вот и сейчас, глядя по сторонам, я видел лица людей так отчетливо, что на секунду мне почудилось, будто и я стою среди них, смотрю на самого себя в башне танка и, может, даже думаю: "Полюбуйтесь-ка на этого мерзавца!"
Потом на углу впереди нас от толпы отделилась какая-то размахивающая руками фигура. "В чем дело?" – подумал я. А вглядевшись, узнал Аду и подал команду остановиться. Колонна – целая дивизия – замедлила ход и застыла на месте. Не слишком торопливо, но все же быстро, так что белая юбка развевалась вокруг ног, Ада подошла к танку и, подняв голову, взглянула на меня. Улыбка на ее лице показывала, что никогда еще, наверно, она не была так довольна, как в эту минуту.
– Ну как? Все в порядке? – спросила она.
– Разумеется. Иначе и быть не может.
Ада удовлетворенно кивнула:
– Прекрасно. Продолжайте. – Она отошла от танка и вернулась на прежнее место.
Я прекрасно понимал, зачем ей понадобилась эта сцена. Она хотела показать Новому Орлеану, что и танки и солдаты принадлежат ей, повинуются каждому ее слову, что это она прислала их. Ей хотелось показать, что это она завоевала город. Что ж, она достигла своей цели. Только те, кто все это наблюдал, не ведали того, что ведал я: она принадлежала мне. Так же, как я принадлежал ей.
Я подал команду, ни секунды не сомневаясь, что за мной послушно двинется целая дивизия. Какое восхитительное ощущение!
Боже, да если бы так я вступал в Ремаген! Но мы направлялись всего-навсего в Новый Орлеан; позиции, которые нам предстояло атаковать, представляли собой всего-навсего наспех воздвигнутые баррикады, а силы противника – всего-навсего несколько полицейских.
Разумеется, они и не подумают сопротивляться, когда увидят нас. Они тут же разбегутся, едва увидят танки, противотанковые самоходки, грузовики и солдат. Разбегутся ко всем чертям. Только болваны рискнули бы оказать сопротивление механизированной дивизии, располагая лишь дубинками и пистолетами.
В качестве ординарца я взял с собой рыжего верзилу Пэкстона – не потому, что он отличался особым умом, а потому, что ухитрялся говорить то, что мне нравилось.
– Какой прекрасный денек, а, господин полковник? – заметил он и тут же спохватился: – Прошу прощения, я хотел сказать – господин генерал.
– Ничего, ничего, – снисходительно улыбнулся я.
– Черт возьми, так и должно было произойти, а, господин пол... генерал? Вы и с вами целая армия?
Я засмеялся.
– Да-с, сэр, наступит времечко, когда вы, господин генерал, поведете не одну дивизию. Я уверен, такое время наступит, и, клянусь всеми святыми, я бы и тогда хотел быть вместе с вами.
– Будешь, Пэкстон, будешь!
– Вот здорово-то! До чего же здорово!
Я опять засмеялся. Штабная машина катилась по шоссе со скоростью, позволявшей другим машинам не отставать от нее. Мы миновали пригороды, шоссе перешло в Тьюлейн-авеню; переправившись по мосту через осушенный навигационный канал, мы пересекли Броуд-стрит, за ней Канал-стрит и наконец увидели главную линию обороны противника.
Это было всего несколько старых плотничьих верстаков, перед которыми стояла жиденькая цепь полицейских в новоорлеанской синей форме.
– Остановись здесь, – приказал я водителю; он повиновался, и позади тотчас загрохотали и завизжали тормозами бесчисленные машины. А нам противостояла всего лишь реденькая цепочка полицейских.
Я уже выбирался из машины, когда Пэкстон прикоснулся к моей руке.
– Не лучше ли вам остаться в машине, сэр?
– Мой мальчик, я ведь настоящий, а не штабной генерал, – ответил я и подошел к стоявшему у баррикады капитану полиции.
– Вам известно, зачем мы здесь? – обратился я к нему.
– Известно, но у нас есть свой приказ, генерал.
Я вынул из внутреннего кармана кителя бумагу.
– Вот предписание верховного суда Луизианы. Вам предлагается без сопротивления передать мне все служебные здания, оборудование и дела дирекции порта и ирригационной комиссии, новый состав которых только что назначен губернатором в соответствии с существующими законоположениями.
– У нас есть свой приказ.
– Это же предписание уполномочивает администрацию штата Луизиана принять все необходимые меры для осуществления данного распоряжения. Слышите? Все необходимые меры.
– Я уже вам ответил, генерал. У нас есть свой приказ.
– Послушайте, разве вы не видите эти машины вон там, на шоссе? Вы что, хотите, чтобы все это обрушилось на вас?
По лицу капитана было видно, что он вовсе не испытывает подобного желания. Однако все тем же тоненьким и безжизненным голосом он повторил:
– Приказ.
– Вот что я вам скажу. Я не хочу кровопролития. Даю вам тридцать минут на размышление. Если не передумаете – пеняйте на себя.
Я резко повернулся и направился к своей машине. Настроение у меня было превосходное. Когда человек становится генералом, он и чувствует себя как-то иначе. Это означает, что он добился чего-то настоящего, стал одним из сильных мира сего.
– Поставьте машину в тень, – распорядился я, усаживаясь в автомобиль. – Мы подождем полчаса. Передайте командиру танковой части, пусть подтянет танки.
Даже тень не спасала от страшной жары. Струйки пота катились у меня по телу и по лицу, но я не снимал кителя. В таких делах не должно быть никаких отступлений от устава.
– Уж не вздумают ли они затеять пальбу? Как вы считаете, господин генерал? – спросил Пэкстон.
Из тридцати минут прошло шестнадцать.
– Нет. Надеюсь, не такие они идиоты.
Однако полицейские не покидали своих мест, и я не видел никаких признаков отступления.
Скрежеща гусеницами и чихая моторами, подползли и остановились шесть танков; торчавшие из открытых люков головы водителей казались частью самих танков; из башен высовывались под углом в сорок пять градусов длинные стволы 90-миллиметровых пушек.
Я поглядывал то на танки, то на часы. Когда до конца получасового срока осталось пять минут, я вылез из машины и подошел к полицейскому капитану, все еще стоявшему около баррикады. На его синей рубашке расплывались большие пятна пота, багровое полное лицо покрылось испариной. Похоже было, что офицер ничего не собирается предпринимать.
– Ну, так как же, капитан? – спросил я. Полицейскому потребовалось какое-то время, чтобы собраться с силами и заговорить.
– Приказ... У меня есть приказ...
– Да? Дело ваше.
Я направился к головному танку, поднялся в него и сел рядом с его командиром.
– Вы готовы?
– Так точно, господин генерал.
Правой рукой я подал знак заводить моторы и сейчас же услышал нарастающий гул, вскоре переросший словно в грохот работающей над самым ухом цементомешалки. Время истекло, но я решил дать им еще минуты две. Подняв руку с двумя пальцами, я издали показал ее полицейскому офицеру. Капитан вытер лицо белым носовым платком. Полицейские по-прежнему стояли на месте. Я наблюдал за минутной стрелкой часов, завершающей последний круг.
– Вперед! – наконец скомандовал я водителю. – Пошел. На самой малой скорости.
Верхний люк у нас был открыт; я жестом подал команду остальным танкам, и мы двинулись на баррикаду.
– Не останавливайтесь и не ускоряйте ход, – приказал я водителю. – Продолжайте двигаться, даже если они попытаются встать на вашем пути.
Танкисты еще раньше получили приказ не открывать огонь первыми. Меня не оставляла надежда, что это сделают полицейские.
Я смотрел вдоль длинного ствола пушки с каплеобразным вздутием на конце, видел шеренгу людей в синей форме, длинный мост на фоне горячего голубого неба. Полицейские не вытащили свои пистолеты. Да я и не ждал этого. Я слышал, как гусеницы танка пронзительно скрежещут по асфальту. Фигуры в синем стояли неподвижно. До них оставалось футов тридцать.
– Не замедляйте хода и не сворачивайте! – крикнул я водителю на ухо.
По-прежнему скрежетали гусеницы, синие фигуры росли и росли, потом цепь рассыпалась, и полицейские начали поспешно, но без паники уступать нам дорогу. Словно по заранее продуманному плану. Так оно, наверное, и было. И вот уже на нашем пути осталась лишь опустевшая баррикада из небольших плотничьих верстаков.
Я даже не почувствовал, как танк ткнулся в заграждение, только услышал громкий хруст дерева под гусеницами. Теперь никто и ничто не могло остановить нас.
Бронированная колонна медленно двигалась по Тьюлейн-авеню. Гусеницы пожирали асфальт как мясорубка. Тротуары по обеим сторонам улицы заполняли толпы людей, лица их сливались воедино, как патроны, уложенные в патронташ. Я смотрел вперед, и толпа представлялась мне монолитом; а потом я смотрел по сторонам и видел каждое лицо в отдельности. И мне вспомнился ринг, где я дрался за школу в полутяжелом весе: то вокруг непроглядная тьма, то, войдя в клинч и глядя через плечо противника, ты видишь лица, будто они всего на фут от тебя, различаешь их черты, их выражение, догадываешься, о чем они думают, и по их губам понимаешь, что они кричат: "Бей его, Янси, бей!" Вот и сейчас, глядя по сторонам, я видел лица людей так отчетливо, что на секунду мне почудилось, будто и я стою среди них, смотрю на самого себя в башне танка и, может, даже думаю: "Полюбуйтесь-ка на этого мерзавца!"
Потом на углу впереди нас от толпы отделилась какая-то размахивающая руками фигура. "В чем дело?" – подумал я. А вглядевшись, узнал Аду и подал команду остановиться. Колонна – целая дивизия – замедлила ход и застыла на месте. Не слишком торопливо, но все же быстро, так что белая юбка развевалась вокруг ног, Ада подошла к танку и, подняв голову, взглянула на меня. Улыбка на ее лице показывала, что никогда еще, наверно, она не была так довольна, как в эту минуту.
– Ну как? Все в порядке? – спросила она.
– Разумеется. Иначе и быть не может.
Ада удовлетворенно кивнула:
– Прекрасно. Продолжайте. – Она отошла от танка и вернулась на прежнее место.
Я прекрасно понимал, зачем ей понадобилась эта сцена. Она хотела показать Новому Орлеану, что и танки и солдаты принадлежат ей, повинуются каждому ее слову, что это она прислала их. Ей хотелось показать, что это она завоевала город. Что ж, она достигла своей цели. Только те, кто все это наблюдал, не ведали того, что ведал я: она принадлежала мне. Так же, как я принадлежал ей.
Я подал команду, ни секунды не сомневаясь, что за мной послушно двинется целая дивизия. Какое восхитительное ощущение!