- И все-таки я хотел бы знать, - твердо сказал я, - раз вы отрицаете эволюцию человечества, есть ли у вас какая-нибудь правдоподобная гипотеза взамен?
- Вам не нравятся мои рассуждения о Создателе? Мне тоже. Но у них есть то достоинство, что при одинаковой вероятности они намного более понятны, чем многие религиозные постулаты. И, когда я говорю "Создатель", я совсем не обязательно имею в виду некую личность. Скорее всего, это группа. Если бы группа наших собственных биологов и генетиков устроила свой полигон на каком-нибудь далеком острове, они бы много интересного почерпнули, наблюдая за межвидовой борьбой своих подопечных. А что такое, в конце концов, планета, как не остров во Вселенной? Но, как я уже сказал, мои рассуждения отнюдь не претендуют на то, чтобы называться теорией.
Завершая круг, мы вышли на дорогу из Оппли и, уже приближаясь к поселку, увидели, как впереди из-за поворота с Хикхэмской дороги, появилась погруженная в глубокую задумчивость фигура. Это был Бернард. Зеллаби позвал его. Бернард обернулся и остановился нас подождать.
- Не похоже, - заметил Зеллаби, что вам сильно помогла беседа с Торренсом.
- До доктора Торренса я так и не добрался, - сказал Бернард. - А теперь уже и нет смысла его беспокоить. Я только что разговаривал с парочкой Детей.
- Не с парочкой, - вежливо возразил Зеллаби. -Разговаривать можно с Составным Мальчиком или с Составной Девочкой. Либо с обоими.
- Согласен. Значит, я беседовал со в с е м и Детьми. И кстати, заметил в манере их высказываний отчетливое влияние Зеллаби.
Зеллаби был польщен.
- Обычно у нас были добрые отношения. Если считать их львом, а меня - ягненком, то тем более приятно сознавать, что я оказал на них какое-то воспитательное воздействие. И о чем вы говорили? - спросил он.
- Слово "говорили" здесь не вполне подходит, - ответил Бернард. Меня снабдили информацией, прочитали лекцию и дали инструкции. В конце концов, мне было поручено передать ультиматум.
- В самом деле ? И кому? - спросил Зеллаби.
- Точно сказать не могу. Грубо говоря, тому, кто сможет снабдить их воздушным транспортом.
Зеллаби поднял брови.
- Куда?
- Они не сказали. Наверное, туда, где они смогут жить, и где никто не будет им мешать.
Он коротко изложил нам аргументы Детей.
- В общем, вывод прост, - заключил он. - С их точки зрения, их присутствие здесь представляет вызов властям, от которого те не смогут долго уклоняться. Но любое правительство, которое попытается нанести им удар, навлечет на свою голову огромные политические неприятности, причем, независимо от успеха или провала акции. Сами Дети нападать не желают и не хотят, чтобы их вынудили защищаться...
- Естественно, - пробормотал Зеллаби. - Сейчас их задача выжить, чтобы потом, при случае завладеть миром.
- ... так что всех бы устроило, если Детям дадут уйти.
- То есть, они просят им подыграть, - прокомментировал Зеллаби и погрузился в размышления.
- С их стороны это довольно рискованно. Все в одном самолете... предположил я.
- О, ты их недооцениваешь. Они все предусмотрели. Самолетов должно быть несколько. Каждый должна проверить и обыскать специальная команда - под их контролем - на предмет бомб с часовым механизмом и прочих штучек. Далее - парашюты, причем некоторые из них будут выборочно проверяться. И еще множество подобных требований. Смысл того, что произошло в Гижинске, они поняли гораздо быстрее, чем наши люди, и не оставляют нам возможности принять какие-то радикальные меры.
- Гм, - заметил я. - Незавидная доля - проталкивать подобные предложения. Что в качестве альтернативы?
Бернард покачал головой.
- Ничего. Наверное, "ультиматум" здесь не слишком подходящее слово. Лучше сказать "требование". Я сказал Детям, что почти не надеюсь, что кто-то всерьез меня выслушает. Они ответили, что предпочитают сначала попытаться действовать таким образом - если это удастся, будет меньше проблем. Если же у меня ничего не выйдет, а это почти наверняка так, они предлагают, чтобы при второй попытке двое из них составили мне компанию. После того, как я увидел, что они сделали с начальником полиции, это не слишком приятная перспектива. Я не вижу, что может им помешать давить на один уровень за другим, пока они не окажутся на самом верху. Что их остановит?
- Знаете, я уже давно понял, что это должно произойти столь же неизбежно, как смена времен года, - сказал Зеллаби. - Но не ожидал, что так скоро. И наверное, у нас было бы еще несколько лет, если бы русские не предвосхитили события. Полагаю, это произошло раньше, чем того хотели и сами Дети. Они понимают, что еще не вполне готовы. Поэтому и хотят улететь куда-нибудь, где смогут без помех стать взрослыми.
Возникает довольно интересная моральная дилемма. С одной стороны, наш долг перед собственным биологическим видом и культурой уничтожить Детей, поскольку ясно, что если мы этого не сделаем, они завладеют миром, и их культура, какой бы она не оказалась, полностью вытеснит нашу. С другой стороны, именно наша культура не позволяет нам безжалостно уничтожить безоружное меньшинство, не говоря уже о практических препятствиях, возникающих на этом пути. С третьей же - о Господи, как сложно! - с третьей стороны, позволить Детям вместе со всеми своими проблемами переместиться на территорию, население которой в еще меньшей степени готово к встрече с ними - это лишь способ протянуть время, вообще никак не оправданный морально. Тут уж впору начать тосковать по уэллсовским марсианам, поскольку мы, похоже, оказались в той самой ситуации, когда ни одно из решений не выдерживает критики с точки зрения этики.
Мы с Бернардом слушали его молча. Наконец я сказал:
- Мне это напоминает один из тех софизмов, которые веками ставили философов в затруднительное положение.
- Да нет же, - возразил Зеллаби. - В затруднительном положении, когда безнравственно любое решение, остается возможность действовать во имя максимально большего добра для максимально большего числа людей. Ergo*, от Детей избавиться необходимо - как можно меньшей ценой и как можно быстрее. Честное слово, я пришел к этому выводу против собственной воли. За девять лет я успел их полюбить. И хоть моя жена утверждает обратное, я думаю, что даже подружился с ними насколько это вообще возможно.
Он снова сделал долгую паузу и покачал головой.
_______________________________
* Следовательно (лат.).
- Это был бы правильный шаг, - повторил он. - Но, конечно, власти сами на него не решатся - и лично я этому рад, поскольку не представляю, как бы они могли это сделать, не уничтожив заодно и весь поселок. - Он остановился и огляделся вокруг на Мидвич, мирно раскинувшийся в лучах вечернего солнца.
- Я уже стар и в любом случае долго не проживу, но у меня молодая жена и маленький сын, и мне хотелось бы надеяться, что у них впереди долгая жизнь. Нет, власти, конечно, будут спорить, но если Дети хотят улететь, они улетят. Гуманность одержит верх над биологической необходимостью - чем это будет, порядочностью? Или маразмом? Неизбежное отступит - но, интересно, надолго ли?..
Когда мы вернулись в поместье Кайл, чай уже был готов. Но после первой же чашки Бернард поднялся и попрощался с Зеллаби.
- Все равно, оставаясь здесь, я больше ничего не узнаю, - сказал он. - Чем раньше я представлю требования Детей моему недоверчивому начальству, тем скорее дело сдвинется с мертвой точки. Не сомневаюсь в вашей правоте, мистер Зеллаби, но лично я сделаю все возможное, чтобы Дети оказались за пределами страны, и как можно быстрее. За свою жизнь я видел немало неприятных зрелищ, но то, что произошло с начальником полиции, испугало меня сильнее всего. Конечно, я буду держать вас в курсе дел.
Он посмотрел на меня.
- Едешь со мной, Ричард?
Я поколебался. Джанет все еще находилась в Шотландии и должна была вернуться только через несколько дней. Ничто не требовало моего присутствия в Лондоне, а проблема Детей Мидвича захватила меня гораздо сильнее, чем я ожидал. Антея это заметила.
- Оставайтесь, если хотите, - сказала она. - Мы будем рады, если вы составите нам компанию.
В этом можно было не сомневаться, и я согласился.
- Между прочим, - сказал я Бернарду, - мы не знаем, полагается ли тебе компаньон, ведь теперь у тебя статус курьера. Если я попробую поехать с тобой, может статься, что меня не выпустят.
- Ох уж этот нелепый запрет! Я обязательно с ними серьезно поговорю - какой-то совершенно абсурдный, панический поступок, сказал Зеллаби.
Мы проводили Бернарда до дверей, и он уехал, помахав нам на прощание рукой.
- Да, для Детей это игра, - сказал Зеллаби, когда машина скрылась за поворотом. - А что потом?.. - он слегка пожал плечами и покачал головой.
22. Зеллаби Македонский
- Дорогая, - сказал Зеллаби жене за завтраком, - если ты поедешь сегодня в Трейн, то не купишь ли большую банку леденцов?
Антея перевела взгляд с тостера на мужа.
- Во-первых, Гордон, - сказала она без особой нежности, - если ты вспомнишь вчерашний день, то поймешь, что о поездке в Трейн не может быть и речи. Во-вторых, я не собираюсь снабжать Детей конфетами. Втретьих, если это означает, что ты собираешься сегодня вечером показывать им кино на Ферме, то я категорически против.
- Барьера больше нет, - сказал Зеллаби. - Вчера вечером я объяснил им, что это просто глупо. Заложники все равно не смогут ни о чем сговориться так, чтобы Дети об этом не узнали - хотя бы через мисс Лэмб или мисс Огл. Барьер означает только лишние неудобства; половина или даже четверть населения поселка послужит для них столь же хорошим щитом, как и все население. Кроме того, я пригрозил, что отменю свою лекцию об Эгейских островах сегодня вечером, если половина из них собирается болтаться по окрестным дорогам.
- И они так просто согласились? - с интересом спросила Антея.
- Конечно. Они вовсе не такие глупые, и с пониманием относятся к разумным аргументам.
- В самом деле? После всего, что мы пережили...
- Но их можно понять, - возразил Зеллаби. - Когда они возбуждены или испуганы, они делают глупости, но разве мы их не делаем? А раз они еще маленькие, то не рассчитывают свои силы, но ведь это можно сказать и о всех детях? Да, они встревожены и обеспокоены - а мы бы не беспокоились, если бы над нами висела угроза того, что произошло в Гижинске?
- Гордон, - холодно ответила Антея, - я тебя не понимаю. На Детях лежит ответственность за гибель шести человек. Они у б и л и шестерых людей, наших хороших знакомых, наших соседей, и еще больше народу ранили, некоторых очень тяжело. В любой момент это может произойти с НАМИ. Ты, что, з а щ и- щ а е ш ь их?
- Конечно, нет, дорогая. Я просто объясняю, что они могут делать ошибки, когда им угрожают, точно так же, как мы. Когда-нибудь им придется сражаться с нами за свою жизнь; они давно знают об этом, и сейчас по ошибке решили, что это время уже настало.
- Значит, теперь мы должны сказать: "Жаль, конечно, что вы по ошибке убили шесть человек, давайте об этом забудем"? Так?
- А что еще ты можешь предложить? Предпочитаешь враждовать с ними? - спросил Зеллаби.
- Нет, но если закон, как ты говоришь, против них бессилен, это вовсе не значит, что мы должны делать вид, что ничего не случилось. Кроме юридических мер воздействия, есть и общественные.
- Лучше тут не рубить с плеча. Они только что показали нам, что любым мерам можно с успехом противопоставить меры силовые, - с серьезным видом сказал Зеллаби.
Антея озадаченно посмотрела на него.
- Гордон, я тебя не понимаю. О многих вещах мы думаем одинаково, но сейчас я не могу с тобой согласиться. Мы не имеем права делать вид, что ничего не случилось; это значило бы, что мы простили их.
- Мы с тобой, дорогая, подходим к вопросу с разными мерками. Ты судишь по законам общества и считаешь их действия преступлением. Для меня же это - борьба за существование, и я вижу здесь не преступление, а мрачную первобытную дикость.
Тон, которым Зеллаби произнес последние слова, настолько отличался от его обычной манеры говорить, что мы с Антеей изумленно уставились на него. Я впервые видел такого Зеллаби: перед нами сидел человек, чьи неожиданные аргументы делали его Труды чем-то большим, чем они казались на первый взгляд; и человек этот был гораздо моложе и сильнее, чем мой старый знакомый - любитель пофилософствовать.
Зеллаби вновь перешел на свой обычный стиль.
- Умный ягненок не станет дразнить льва, - сказал он. - Он будет ублажать его, заигрывать с ним и надеяться на лучшее. Дети любят конфеты и будут их ждать.
Несколько секунд он и Антея смотрели друг другу в глаза. Выражение озабоченности и тревоги медленно исчезло с ее лица, уступив место столь неприкрытой вере, что я даже смутился.
Зеллаби повернулся ко мне.
- Боюсь, что сегодня днем у меня будет много важных дел, друг мой. Не хотите ли отпраздновать окончание нашей осады, поехав вместе с Антеей в Трейн?
Когда, незадолго до обеда, мы вернулись в поместье Кайл, я нашел Зеллаби в брезентовом кресле на веранде и был поражен его отрешенным видом. За завтраком он был полон энергии и силы, а сейчас выглядел старым и уставшим, более старым, чем был на самом деле. Легкий ветерок шевелил его шелковистые седые волосы; взгляд был устремлен куда-то вдаль.
Услышав звук моих шагов, он взбодрился. Усталость, казалось, прошла, рассеянное выражение во взгляде исчезло, и когда он обернулся ко мне, это снова был тот самый Зеллаби, которого я знал уже десять лет.
Я сел в кресло рядом и поставил на пол большую банку с леденцами. Зеллаби взглянул на нее.
- Хорошо, - сказал он. - Они это любят. В конце концов, они все еще дети. С маленькой буквы.
- Послушайте, - сказал я, - я могу показаться назойливым, но, может, не стоит вам ехать к ним сегодня вечером? Время назад не повернешь. Обстоятельства изменились. Они открыто враждуют с поселком и вот-вот объявят войну человечеству. Они попробовали свою силу и вполне ее осознают. И наверняка подозревают, что против них могут быть приняты меры. Ультиматум, который они передали через Бернарда, не примут немедленно, если вообще примут. Вы сказали, что они встревожены - так вот, эта тревога наверняка еще не прошла - и они все еще опасны.
Зеллаби покачал головой.
- Не для меня, друг мой. Я начал учить их еще до того, как этим занялись власти, и я по сей день продолжаю их учить. Не могу похвастать, что до конца их понимаю, но думаю, что знаю их лучше, чем кто-либо другой. Важнее всего то, что они мне доверяют...
Он замолчал, откинувшись в кресле и глядя на качающиеся на ветру тополя.
- Доверие... - начал он, но тут появилась Антея с графином шерри, и Зеллаби принялся расспрашивать ее, что говорят о нас в Трейне.
За обедом он говорил меньше обычного, а потом скрылся в кабинете. Позже я увидел, как он отправляется на свою ежедневную послеобеденную прогулку, но поскольку на сей раз он меня с собой не пригласил, я устроился в шезлонге в саду. Вернулся он к чаю и предупредил меня, чтобы я поел поплотнее, так как в те вечера, когда он читал лекции Детям, ужин подавали поздно.
Антея сказала, впрочем, без особой надежды:
- Гордон... Они уже видели все твои фильмы. Про Эгейские острова ты уже показывал им по крайней мере дважды. Может, не сегодня? Может, ты подберешь фильм, который они еще не смотрели?
- Дорогая моя, это хороший фильм; его обязательно нужно смотреть больше одного или двух раз, - слегка обиженно сказал Зеллаби. - И потом, я ведь не рассказываю каждый раз одно и то же; ты же знаешь, о греческих островах я могу рассказывать бесконечно.
В половине седьмого мы начали грузить его принадлежности в машину. Ящиков было много - в них находились проектор, усилитель, громкоговоритель, коробки с фильмами, магнитофон, - и все было очень тяжелое. Когда поверх ящиков была пристроена стойка микрофона, я подумал, что мы собираемся на продолжительное сафари, а не на вечернюю лекцию.
Зеллаби вертелся вокруг, оглядывал и подсчитывал все предметы, включая банку с леденцами, и наконец, удостоверившись, что все в порядке, повернулся к Антее.
- Гейфорд отвезет меня туда и поможет разгрузить машину, - сказал он. - Волноваться совершенно не из-за чего, - он обнял и поцеловал ее.
- Гордон... - начала она. - Гордон...
Все еще обнимая ее левой рукой, он провел правой по ее лицу, и, глядя в глаза, с легкой укоризной покачал головой.
- Но, Гордон, я их боюсь... Вдруг они?..
- Не волнуйся, дорогая. Я знаю, что делаю, - сказал он.
Он повернулся, сел в машину, и мы поехали, а Антея стояла на крыльце, грустно глядя нам вслед.
Не могу сказать, что, когда я подъезжал к Ферме, у меня не было дурных предчувствий. Однако ничто в ее облике не вызывало тревоги. Это было просто большое, довольно уродливое здание викторианской эпохи с новыми пристройками промышленного вида, появившимися уже во времена мистера Кримма. На лугу перед Фермой от недавней битвы почти не осталось следов; только кусты вокруг были основательно помяты, а больше ничто не говорило о событиях недавней ночи.
Наш приезд не остался незамеченным. Не успел я выйти из машины, как дверь здания резко распахнулась, и больше десятка Детей весело сбежали по лестнице, нестройным хором крича: "Здравствуйте, мистер Зеллаби!" Они мгновенно открыли задние дверцы, и двое мальчиков принялись вытаскивать ящики и передавать их другим. Две девочки взбежали по лестнице с микрофоном и свернутым в трубку экраном, еще одна с радостным криком схватила банку с леденцами и побежала за ними следом.
- Привет, ребята, - сказал Зеллаби. - Это очень хрупкие приборы. Обращайтесь с ними осторожнее.
Мальчик улыбнулся в ответ, вытащил один из черных ящиков и с преувеличенной осторожностью передал его другому. Сейчас в Детях не было ничего таинственного или странного, разве только их удивительное сходство, из-за которого они напоминали хор из мюзикла. Впервые после своего возвращения в Мидвич я воспринимал Детей как детей - с маленькой буквы. Не было никакого сомнения в том, что Зеллаби пользуется у них популярностью. Он стоял, глядя на них с доброй, грустной улыбкой. Такими, какими я видел их сейчас, Дети не вызывали абсолютно никаких ассоциаций с опасностью. У меня даже возникло чувство, что это не могут быть т е Дети; и все теории, страхи и угрозы, которые мы обсуждали, относятся к кому-то другому. Действительно, трудно было отнести на их счет умопомрачение несчастного начальника полиции, которое так потрясло Бернарда. И уж совсем невозможно было поверить, что они могли выдвинуть ультиматум, который Бернард воспринял настолько серьезно, что согласился передать его в самые высокие инстанции.
- Надеюсь, сегодня здесь большинство, - полувопросительно сказал Зеллаби.
- Да, мистер Зеллаби, - заверил его один из мальчиков. - Все, кроме Уилфреда, конечно. Он в изоляторе.
- О, да. Как он себя чувствует? - спросил Зеллаби.
- Спина еще болит, но все дробины удалили, и доктор говорит, что он скоро поправится, - сказал мальчик.
Мое недоумение продолжало возрастать. Мне все труднее было поверить, что мы не оказались жертвами какого-то чудовищного недоразумения, связанного с Детьми, и еще более невероятным казалось то, что Зеллаби, стоявщий рядом со мной, был тем же Зеллаби, который утром говорил о "мрачной первобытной дикости".
Из машины вытащили последний ящик. Я помнил, что он уже лежал в машине, когда мы грузили остальные. Ящик был явно очень тяжелым, и мальчики понесли его вдвоем. Зеллаби с легким беспокойством следил, как они поднимаются по лестнице, а потом повернулся ко мне.
- Я хотел предложить вам присоединиться к нам, - объяснил он. Но, должен признаться, сегодня мне не дает покоя мысль об Антее. Вы же знаете, как она волнутся. Дети никогда ей не нравились, а последние несколько дней расстроили ее куда больше, чем можно по ней заметить. Думаю, будет лучше, если вы составите ей компанию. Я надеюсь на вас, друг мой... Это было бы очень любезно с вашей стороны...
- Ну конечно, - сказал я. - Как я сам об этом не подумал? Конечно.
Что я еще мог сказать?
Он улыбнулся и протянул руку.
- Отлично. Я вам весьма благодарен, друг мой. Уверен, что могу на вас положиться.
Он повернулся к трем или четырем Детям, все еще вертевшимся неподалеку.
- Им уже не терпится, - произнес он с улыбкой. - Веди, Присцилла.
- Я Хелен, мистер Зеллаби, - сказала девочка.
- Ах, вот как. Ну, неважно. Идем, дорогая, - сказал Зеллаби, и они вместе поднялись по лестнице.
Я вернулся к машине и не спеша поехал обратно. По пути к поселку я заметил, что в "Косе и Камне" дела идут, кажется, неплохо, и чуть не поддался искушению остановиться и узнать местные настроения, но, вспомнив о просьбе Зеллаби, поехал дальше. Подъехав к поместью Кайл, я развернул машину, и, оставив ее на дороге, чтобы удобнее было потом ехать к Ферме, вошел в дом.
Антея сидела в гостиной, перед открытыми окнами, и слушала по радио квартет Гайдна. Когда я вошел, она повернула голову, и, увидев ее лицо, я подумал, что Зеллаби не зря попросил меня вернуться.
- Встретили с восторгом, - сказал я в ответ на ее немой вопрос. Судя по тому, что я видел - если не считать странного ощущения, что один ребенок повторен во множестве экземпляров - это была толпа самых обычных примерных школьников. Несомненно, он был прав, когда говорил, что они ему доверяют.
- Может быть, - согласилась Антея, - но Я им не доверяю. С тех самых пор, как они заставили своих матерей вернуться сюда. Я пыталась относиться к ним спокойно, а они взяли и убили Джима Паули. И теперь я их боюсь. Слава Богу, я сразу же отправила отсюда Майкла. Никто не может сказать, что они сделают в следующий момент. Даже Гордон говорит, что они испуганы и встревожены. Нельзя оставаться там, где твоя жизнь зависит от любого детского страха или приступа раздражения.
Вы можете себе представить, что кто-то всерьез отнесется к "ультиматуму" полковника Уэсткотта? Я не могу. И значит, что Дети вынуждены будут что-то предпринять, чтобы заставить себя слушать; они должны будут убедить важных твердолобых шишек, и один Бог знает, каким способом они решат это сделать. После всего, что уже случилось, я боюсь - действительно боюсь. Их нисколько не волнует, что станет со всеми нами.
- Им не имеет никакого смысла устраивать подобную демонстрацию здесь, - попытался я успокоить ее. - Им гораздо выгоднее сделать это там, где с этим будут считаться. Например, если они поедут с Бернардом в Лондон, как они грозились, и проделают с несколькими важными персонами то же, что они проделали с начальником полиции...
Мои слова оборвала яркая, как молния, вспышка. Весь дом сильно тряхнуло. Я вскочил.
- Что... - начал я, но договорить не успел.
Взрывная волна, ворвавшаяся через открытое окно, едва не сбила меня с ног. Вслед за ней обрушился дикий ревущий грохот, и мне показалось, что дом сейчас обрушится на нас.
Послышался звон и стук падающих предметов, а затем наступила полная тишина.
Еще ничего не соображая, я промчался мимо Антеи, беспомощно лежавшей в кресле, и выпрыгнул через открытое окно в сад. Тучи сорванных взрывной волной листьев медленно опускались на землю. Я повернулся и посмотрел на дом. От стены отвалилось два больших куска штукатурки, и ни в одном окне с западной стороны не осталось ни кусочка стекла. Я снова посмотрел назад и увидел над деревьями белокрасное зарево. Ни малейших сомнений в том, что это означало, у меня не было...
Я снова вбежал в гостиную, но Антея исчезла, и кресло стояло пустое. Я позвал ее, но ответа не получил.
Я нашел ее в кабинете Зеллаби. Пол был усыпан осколками стекла, одна занавеска сорвалась с карниза и лежала поперек софы. Часть фамильных реликвий Зеллаби упала с каминной полки и теперь валялась перед камином. Антея сидела в рабочем кресле Гордона, навалившись на стол и уронив голову на руки. Когда я вошел, она не пошевелилась и не издала ни звука.
От открытой двери через окно потянуло сквозняком. Ветерок подхватил лист бумаги, лежавший на столе рядом с головой Антеи, и сбросил его на пол.
Я поднял листок. Письмо, написанное четким подчерком Зеллаби. Мне не нужно было его читать. Я все понял сразу, как только увидел краснобелое зарево над Фермой и вспомнил тяжелые ящики, в которых, как я предполагал, были магнитофон, проектор и прочее. Кроме того, письмо было адресовано не мне. Но кладя его обратно на стол рядом с неподвижной Антеей, я заметил несколько строк в середине:
"... не горюй, любовь моя. Мы столько времени жили в раю, что почти забыли об истинном лике Природы. Когда-то было сказано: "Si fueris Romae, Romani vivito more"*, и это звучит вполне разумно. Впрочем, более непосредственно эту мысль лучше выразить так: "Если хочешь выжить в джунглях, живи по их законам..."
* Буквально: "Если живешь в Риме, поступай как римляне". (лат.).
- Вам не нравятся мои рассуждения о Создателе? Мне тоже. Но у них есть то достоинство, что при одинаковой вероятности они намного более понятны, чем многие религиозные постулаты. И, когда я говорю "Создатель", я совсем не обязательно имею в виду некую личность. Скорее всего, это группа. Если бы группа наших собственных биологов и генетиков устроила свой полигон на каком-нибудь далеком острове, они бы много интересного почерпнули, наблюдая за межвидовой борьбой своих подопечных. А что такое, в конце концов, планета, как не остров во Вселенной? Но, как я уже сказал, мои рассуждения отнюдь не претендуют на то, чтобы называться теорией.
Завершая круг, мы вышли на дорогу из Оппли и, уже приближаясь к поселку, увидели, как впереди из-за поворота с Хикхэмской дороги, появилась погруженная в глубокую задумчивость фигура. Это был Бернард. Зеллаби позвал его. Бернард обернулся и остановился нас подождать.
- Не похоже, - заметил Зеллаби, что вам сильно помогла беседа с Торренсом.
- До доктора Торренса я так и не добрался, - сказал Бернард. - А теперь уже и нет смысла его беспокоить. Я только что разговаривал с парочкой Детей.
- Не с парочкой, - вежливо возразил Зеллаби. -Разговаривать можно с Составным Мальчиком или с Составной Девочкой. Либо с обоими.
- Согласен. Значит, я беседовал со в с е м и Детьми. И кстати, заметил в манере их высказываний отчетливое влияние Зеллаби.
Зеллаби был польщен.
- Обычно у нас были добрые отношения. Если считать их львом, а меня - ягненком, то тем более приятно сознавать, что я оказал на них какое-то воспитательное воздействие. И о чем вы говорили? - спросил он.
- Слово "говорили" здесь не вполне подходит, - ответил Бернард. Меня снабдили информацией, прочитали лекцию и дали инструкции. В конце концов, мне было поручено передать ультиматум.
- В самом деле ? И кому? - спросил Зеллаби.
- Точно сказать не могу. Грубо говоря, тому, кто сможет снабдить их воздушным транспортом.
Зеллаби поднял брови.
- Куда?
- Они не сказали. Наверное, туда, где они смогут жить, и где никто не будет им мешать.
Он коротко изложил нам аргументы Детей.
- В общем, вывод прост, - заключил он. - С их точки зрения, их присутствие здесь представляет вызов властям, от которого те не смогут долго уклоняться. Но любое правительство, которое попытается нанести им удар, навлечет на свою голову огромные политические неприятности, причем, независимо от успеха или провала акции. Сами Дети нападать не желают и не хотят, чтобы их вынудили защищаться...
- Естественно, - пробормотал Зеллаби. - Сейчас их задача выжить, чтобы потом, при случае завладеть миром.
- ... так что всех бы устроило, если Детям дадут уйти.
- То есть, они просят им подыграть, - прокомментировал Зеллаби и погрузился в размышления.
- С их стороны это довольно рискованно. Все в одном самолете... предположил я.
- О, ты их недооцениваешь. Они все предусмотрели. Самолетов должно быть несколько. Каждый должна проверить и обыскать специальная команда - под их контролем - на предмет бомб с часовым механизмом и прочих штучек. Далее - парашюты, причем некоторые из них будут выборочно проверяться. И еще множество подобных требований. Смысл того, что произошло в Гижинске, они поняли гораздо быстрее, чем наши люди, и не оставляют нам возможности принять какие-то радикальные меры.
- Гм, - заметил я. - Незавидная доля - проталкивать подобные предложения. Что в качестве альтернативы?
Бернард покачал головой.
- Ничего. Наверное, "ультиматум" здесь не слишком подходящее слово. Лучше сказать "требование". Я сказал Детям, что почти не надеюсь, что кто-то всерьез меня выслушает. Они ответили, что предпочитают сначала попытаться действовать таким образом - если это удастся, будет меньше проблем. Если же у меня ничего не выйдет, а это почти наверняка так, они предлагают, чтобы при второй попытке двое из них составили мне компанию. После того, как я увидел, что они сделали с начальником полиции, это не слишком приятная перспектива. Я не вижу, что может им помешать давить на один уровень за другим, пока они не окажутся на самом верху. Что их остановит?
- Знаете, я уже давно понял, что это должно произойти столь же неизбежно, как смена времен года, - сказал Зеллаби. - Но не ожидал, что так скоро. И наверное, у нас было бы еще несколько лет, если бы русские не предвосхитили события. Полагаю, это произошло раньше, чем того хотели и сами Дети. Они понимают, что еще не вполне готовы. Поэтому и хотят улететь куда-нибудь, где смогут без помех стать взрослыми.
Возникает довольно интересная моральная дилемма. С одной стороны, наш долг перед собственным биологическим видом и культурой уничтожить Детей, поскольку ясно, что если мы этого не сделаем, они завладеют миром, и их культура, какой бы она не оказалась, полностью вытеснит нашу. С другой стороны, именно наша культура не позволяет нам безжалостно уничтожить безоружное меньшинство, не говоря уже о практических препятствиях, возникающих на этом пути. С третьей же - о Господи, как сложно! - с третьей стороны, позволить Детям вместе со всеми своими проблемами переместиться на территорию, население которой в еще меньшей степени готово к встрече с ними - это лишь способ протянуть время, вообще никак не оправданный морально. Тут уж впору начать тосковать по уэллсовским марсианам, поскольку мы, похоже, оказались в той самой ситуации, когда ни одно из решений не выдерживает критики с точки зрения этики.
Мы с Бернардом слушали его молча. Наконец я сказал:
- Мне это напоминает один из тех софизмов, которые веками ставили философов в затруднительное положение.
- Да нет же, - возразил Зеллаби. - В затруднительном положении, когда безнравственно любое решение, остается возможность действовать во имя максимально большего добра для максимально большего числа людей. Ergo*, от Детей избавиться необходимо - как можно меньшей ценой и как можно быстрее. Честное слово, я пришел к этому выводу против собственной воли. За девять лет я успел их полюбить. И хоть моя жена утверждает обратное, я думаю, что даже подружился с ними насколько это вообще возможно.
Он снова сделал долгую паузу и покачал головой.
_______________________________
* Следовательно (лат.).
- Это был бы правильный шаг, - повторил он. - Но, конечно, власти сами на него не решатся - и лично я этому рад, поскольку не представляю, как бы они могли это сделать, не уничтожив заодно и весь поселок. - Он остановился и огляделся вокруг на Мидвич, мирно раскинувшийся в лучах вечернего солнца.
- Я уже стар и в любом случае долго не проживу, но у меня молодая жена и маленький сын, и мне хотелось бы надеяться, что у них впереди долгая жизнь. Нет, власти, конечно, будут спорить, но если Дети хотят улететь, они улетят. Гуманность одержит верх над биологической необходимостью - чем это будет, порядочностью? Или маразмом? Неизбежное отступит - но, интересно, надолго ли?..
Когда мы вернулись в поместье Кайл, чай уже был готов. Но после первой же чашки Бернард поднялся и попрощался с Зеллаби.
- Все равно, оставаясь здесь, я больше ничего не узнаю, - сказал он. - Чем раньше я представлю требования Детей моему недоверчивому начальству, тем скорее дело сдвинется с мертвой точки. Не сомневаюсь в вашей правоте, мистер Зеллаби, но лично я сделаю все возможное, чтобы Дети оказались за пределами страны, и как можно быстрее. За свою жизнь я видел немало неприятных зрелищ, но то, что произошло с начальником полиции, испугало меня сильнее всего. Конечно, я буду держать вас в курсе дел.
Он посмотрел на меня.
- Едешь со мной, Ричард?
Я поколебался. Джанет все еще находилась в Шотландии и должна была вернуться только через несколько дней. Ничто не требовало моего присутствия в Лондоне, а проблема Детей Мидвича захватила меня гораздо сильнее, чем я ожидал. Антея это заметила.
- Оставайтесь, если хотите, - сказала она. - Мы будем рады, если вы составите нам компанию.
В этом можно было не сомневаться, и я согласился.
- Между прочим, - сказал я Бернарду, - мы не знаем, полагается ли тебе компаньон, ведь теперь у тебя статус курьера. Если я попробую поехать с тобой, может статься, что меня не выпустят.
- Ох уж этот нелепый запрет! Я обязательно с ними серьезно поговорю - какой-то совершенно абсурдный, панический поступок, сказал Зеллаби.
Мы проводили Бернарда до дверей, и он уехал, помахав нам на прощание рукой.
- Да, для Детей это игра, - сказал Зеллаби, когда машина скрылась за поворотом. - А что потом?.. - он слегка пожал плечами и покачал головой.
22. Зеллаби Македонский
- Дорогая, - сказал Зеллаби жене за завтраком, - если ты поедешь сегодня в Трейн, то не купишь ли большую банку леденцов?
Антея перевела взгляд с тостера на мужа.
- Во-первых, Гордон, - сказала она без особой нежности, - если ты вспомнишь вчерашний день, то поймешь, что о поездке в Трейн не может быть и речи. Во-вторых, я не собираюсь снабжать Детей конфетами. Втретьих, если это означает, что ты собираешься сегодня вечером показывать им кино на Ферме, то я категорически против.
- Барьера больше нет, - сказал Зеллаби. - Вчера вечером я объяснил им, что это просто глупо. Заложники все равно не смогут ни о чем сговориться так, чтобы Дети об этом не узнали - хотя бы через мисс Лэмб или мисс Огл. Барьер означает только лишние неудобства; половина или даже четверть населения поселка послужит для них столь же хорошим щитом, как и все население. Кроме того, я пригрозил, что отменю свою лекцию об Эгейских островах сегодня вечером, если половина из них собирается болтаться по окрестным дорогам.
- И они так просто согласились? - с интересом спросила Антея.
- Конечно. Они вовсе не такие глупые, и с пониманием относятся к разумным аргументам.
- В самом деле? После всего, что мы пережили...
- Но их можно понять, - возразил Зеллаби. - Когда они возбуждены или испуганы, они делают глупости, но разве мы их не делаем? А раз они еще маленькие, то не рассчитывают свои силы, но ведь это можно сказать и о всех детях? Да, они встревожены и обеспокоены - а мы бы не беспокоились, если бы над нами висела угроза того, что произошло в Гижинске?
- Гордон, - холодно ответила Антея, - я тебя не понимаю. На Детях лежит ответственность за гибель шести человек. Они у б и л и шестерых людей, наших хороших знакомых, наших соседей, и еще больше народу ранили, некоторых очень тяжело. В любой момент это может произойти с НАМИ. Ты, что, з а щ и- щ а е ш ь их?
- Конечно, нет, дорогая. Я просто объясняю, что они могут делать ошибки, когда им угрожают, точно так же, как мы. Когда-нибудь им придется сражаться с нами за свою жизнь; они давно знают об этом, и сейчас по ошибке решили, что это время уже настало.
- Значит, теперь мы должны сказать: "Жаль, конечно, что вы по ошибке убили шесть человек, давайте об этом забудем"? Так?
- А что еще ты можешь предложить? Предпочитаешь враждовать с ними? - спросил Зеллаби.
- Нет, но если закон, как ты говоришь, против них бессилен, это вовсе не значит, что мы должны делать вид, что ничего не случилось. Кроме юридических мер воздействия, есть и общественные.
- Лучше тут не рубить с плеча. Они только что показали нам, что любым мерам можно с успехом противопоставить меры силовые, - с серьезным видом сказал Зеллаби.
Антея озадаченно посмотрела на него.
- Гордон, я тебя не понимаю. О многих вещах мы думаем одинаково, но сейчас я не могу с тобой согласиться. Мы не имеем права делать вид, что ничего не случилось; это значило бы, что мы простили их.
- Мы с тобой, дорогая, подходим к вопросу с разными мерками. Ты судишь по законам общества и считаешь их действия преступлением. Для меня же это - борьба за существование, и я вижу здесь не преступление, а мрачную первобытную дикость.
Тон, которым Зеллаби произнес последние слова, настолько отличался от его обычной манеры говорить, что мы с Антеей изумленно уставились на него. Я впервые видел такого Зеллаби: перед нами сидел человек, чьи неожиданные аргументы делали его Труды чем-то большим, чем они казались на первый взгляд; и человек этот был гораздо моложе и сильнее, чем мой старый знакомый - любитель пофилософствовать.
Зеллаби вновь перешел на свой обычный стиль.
- Умный ягненок не станет дразнить льва, - сказал он. - Он будет ублажать его, заигрывать с ним и надеяться на лучшее. Дети любят конфеты и будут их ждать.
Несколько секунд он и Антея смотрели друг другу в глаза. Выражение озабоченности и тревоги медленно исчезло с ее лица, уступив место столь неприкрытой вере, что я даже смутился.
Зеллаби повернулся ко мне.
- Боюсь, что сегодня днем у меня будет много важных дел, друг мой. Не хотите ли отпраздновать окончание нашей осады, поехав вместе с Антеей в Трейн?
Когда, незадолго до обеда, мы вернулись в поместье Кайл, я нашел Зеллаби в брезентовом кресле на веранде и был поражен его отрешенным видом. За завтраком он был полон энергии и силы, а сейчас выглядел старым и уставшим, более старым, чем был на самом деле. Легкий ветерок шевелил его шелковистые седые волосы; взгляд был устремлен куда-то вдаль.
Услышав звук моих шагов, он взбодрился. Усталость, казалось, прошла, рассеянное выражение во взгляде исчезло, и когда он обернулся ко мне, это снова был тот самый Зеллаби, которого я знал уже десять лет.
Я сел в кресло рядом и поставил на пол большую банку с леденцами. Зеллаби взглянул на нее.
- Хорошо, - сказал он. - Они это любят. В конце концов, они все еще дети. С маленькой буквы.
- Послушайте, - сказал я, - я могу показаться назойливым, но, может, не стоит вам ехать к ним сегодня вечером? Время назад не повернешь. Обстоятельства изменились. Они открыто враждуют с поселком и вот-вот объявят войну человечеству. Они попробовали свою силу и вполне ее осознают. И наверняка подозревают, что против них могут быть приняты меры. Ультиматум, который они передали через Бернарда, не примут немедленно, если вообще примут. Вы сказали, что они встревожены - так вот, эта тревога наверняка еще не прошла - и они все еще опасны.
Зеллаби покачал головой.
- Не для меня, друг мой. Я начал учить их еще до того, как этим занялись власти, и я по сей день продолжаю их учить. Не могу похвастать, что до конца их понимаю, но думаю, что знаю их лучше, чем кто-либо другой. Важнее всего то, что они мне доверяют...
Он замолчал, откинувшись в кресле и глядя на качающиеся на ветру тополя.
- Доверие... - начал он, но тут появилась Антея с графином шерри, и Зеллаби принялся расспрашивать ее, что говорят о нас в Трейне.
За обедом он говорил меньше обычного, а потом скрылся в кабинете. Позже я увидел, как он отправляется на свою ежедневную послеобеденную прогулку, но поскольку на сей раз он меня с собой не пригласил, я устроился в шезлонге в саду. Вернулся он к чаю и предупредил меня, чтобы я поел поплотнее, так как в те вечера, когда он читал лекции Детям, ужин подавали поздно.
Антея сказала, впрочем, без особой надежды:
- Гордон... Они уже видели все твои фильмы. Про Эгейские острова ты уже показывал им по крайней мере дважды. Может, не сегодня? Может, ты подберешь фильм, который они еще не смотрели?
- Дорогая моя, это хороший фильм; его обязательно нужно смотреть больше одного или двух раз, - слегка обиженно сказал Зеллаби. - И потом, я ведь не рассказываю каждый раз одно и то же; ты же знаешь, о греческих островах я могу рассказывать бесконечно.
В половине седьмого мы начали грузить его принадлежности в машину. Ящиков было много - в них находились проектор, усилитель, громкоговоритель, коробки с фильмами, магнитофон, - и все было очень тяжелое. Когда поверх ящиков была пристроена стойка микрофона, я подумал, что мы собираемся на продолжительное сафари, а не на вечернюю лекцию.
Зеллаби вертелся вокруг, оглядывал и подсчитывал все предметы, включая банку с леденцами, и наконец, удостоверившись, что все в порядке, повернулся к Антее.
- Гейфорд отвезет меня туда и поможет разгрузить машину, - сказал он. - Волноваться совершенно не из-за чего, - он обнял и поцеловал ее.
- Гордон... - начала она. - Гордон...
Все еще обнимая ее левой рукой, он провел правой по ее лицу, и, глядя в глаза, с легкой укоризной покачал головой.
- Но, Гордон, я их боюсь... Вдруг они?..
- Не волнуйся, дорогая. Я знаю, что делаю, - сказал он.
Он повернулся, сел в машину, и мы поехали, а Антея стояла на крыльце, грустно глядя нам вслед.
Не могу сказать, что, когда я подъезжал к Ферме, у меня не было дурных предчувствий. Однако ничто в ее облике не вызывало тревоги. Это было просто большое, довольно уродливое здание викторианской эпохи с новыми пристройками промышленного вида, появившимися уже во времена мистера Кримма. На лугу перед Фермой от недавней битвы почти не осталось следов; только кусты вокруг были основательно помяты, а больше ничто не говорило о событиях недавней ночи.
Наш приезд не остался незамеченным. Не успел я выйти из машины, как дверь здания резко распахнулась, и больше десятка Детей весело сбежали по лестнице, нестройным хором крича: "Здравствуйте, мистер Зеллаби!" Они мгновенно открыли задние дверцы, и двое мальчиков принялись вытаскивать ящики и передавать их другим. Две девочки взбежали по лестнице с микрофоном и свернутым в трубку экраном, еще одна с радостным криком схватила банку с леденцами и побежала за ними следом.
- Привет, ребята, - сказал Зеллаби. - Это очень хрупкие приборы. Обращайтесь с ними осторожнее.
Мальчик улыбнулся в ответ, вытащил один из черных ящиков и с преувеличенной осторожностью передал его другому. Сейчас в Детях не было ничего таинственного или странного, разве только их удивительное сходство, из-за которого они напоминали хор из мюзикла. Впервые после своего возвращения в Мидвич я воспринимал Детей как детей - с маленькой буквы. Не было никакого сомнения в том, что Зеллаби пользуется у них популярностью. Он стоял, глядя на них с доброй, грустной улыбкой. Такими, какими я видел их сейчас, Дети не вызывали абсолютно никаких ассоциаций с опасностью. У меня даже возникло чувство, что это не могут быть т е Дети; и все теории, страхи и угрозы, которые мы обсуждали, относятся к кому-то другому. Действительно, трудно было отнести на их счет умопомрачение несчастного начальника полиции, которое так потрясло Бернарда. И уж совсем невозможно было поверить, что они могли выдвинуть ультиматум, который Бернард воспринял настолько серьезно, что согласился передать его в самые высокие инстанции.
- Надеюсь, сегодня здесь большинство, - полувопросительно сказал Зеллаби.
- Да, мистер Зеллаби, - заверил его один из мальчиков. - Все, кроме Уилфреда, конечно. Он в изоляторе.
- О, да. Как он себя чувствует? - спросил Зеллаби.
- Спина еще болит, но все дробины удалили, и доктор говорит, что он скоро поправится, - сказал мальчик.
Мое недоумение продолжало возрастать. Мне все труднее было поверить, что мы не оказались жертвами какого-то чудовищного недоразумения, связанного с Детьми, и еще более невероятным казалось то, что Зеллаби, стоявщий рядом со мной, был тем же Зеллаби, который утром говорил о "мрачной первобытной дикости".
Из машины вытащили последний ящик. Я помнил, что он уже лежал в машине, когда мы грузили остальные. Ящик был явно очень тяжелым, и мальчики понесли его вдвоем. Зеллаби с легким беспокойством следил, как они поднимаются по лестнице, а потом повернулся ко мне.
- Я хотел предложить вам присоединиться к нам, - объяснил он. Но, должен признаться, сегодня мне не дает покоя мысль об Антее. Вы же знаете, как она волнутся. Дети никогда ей не нравились, а последние несколько дней расстроили ее куда больше, чем можно по ней заметить. Думаю, будет лучше, если вы составите ей компанию. Я надеюсь на вас, друг мой... Это было бы очень любезно с вашей стороны...
- Ну конечно, - сказал я. - Как я сам об этом не подумал? Конечно.
Что я еще мог сказать?
Он улыбнулся и протянул руку.
- Отлично. Я вам весьма благодарен, друг мой. Уверен, что могу на вас положиться.
Он повернулся к трем или четырем Детям, все еще вертевшимся неподалеку.
- Им уже не терпится, - произнес он с улыбкой. - Веди, Присцилла.
- Я Хелен, мистер Зеллаби, - сказала девочка.
- Ах, вот как. Ну, неважно. Идем, дорогая, - сказал Зеллаби, и они вместе поднялись по лестнице.
Я вернулся к машине и не спеша поехал обратно. По пути к поселку я заметил, что в "Косе и Камне" дела идут, кажется, неплохо, и чуть не поддался искушению остановиться и узнать местные настроения, но, вспомнив о просьбе Зеллаби, поехал дальше. Подъехав к поместью Кайл, я развернул машину, и, оставив ее на дороге, чтобы удобнее было потом ехать к Ферме, вошел в дом.
Антея сидела в гостиной, перед открытыми окнами, и слушала по радио квартет Гайдна. Когда я вошел, она повернула голову, и, увидев ее лицо, я подумал, что Зеллаби не зря попросил меня вернуться.
- Встретили с восторгом, - сказал я в ответ на ее немой вопрос. Судя по тому, что я видел - если не считать странного ощущения, что один ребенок повторен во множестве экземпляров - это была толпа самых обычных примерных школьников. Несомненно, он был прав, когда говорил, что они ему доверяют.
- Может быть, - согласилась Антея, - но Я им не доверяю. С тех самых пор, как они заставили своих матерей вернуться сюда. Я пыталась относиться к ним спокойно, а они взяли и убили Джима Паули. И теперь я их боюсь. Слава Богу, я сразу же отправила отсюда Майкла. Никто не может сказать, что они сделают в следующий момент. Даже Гордон говорит, что они испуганы и встревожены. Нельзя оставаться там, где твоя жизнь зависит от любого детского страха или приступа раздражения.
Вы можете себе представить, что кто-то всерьез отнесется к "ультиматуму" полковника Уэсткотта? Я не могу. И значит, что Дети вынуждены будут что-то предпринять, чтобы заставить себя слушать; они должны будут убедить важных твердолобых шишек, и один Бог знает, каким способом они решат это сделать. После всего, что уже случилось, я боюсь - действительно боюсь. Их нисколько не волнует, что станет со всеми нами.
- Им не имеет никакого смысла устраивать подобную демонстрацию здесь, - попытался я успокоить ее. - Им гораздо выгоднее сделать это там, где с этим будут считаться. Например, если они поедут с Бернардом в Лондон, как они грозились, и проделают с несколькими важными персонами то же, что они проделали с начальником полиции...
Мои слова оборвала яркая, как молния, вспышка. Весь дом сильно тряхнуло. Я вскочил.
- Что... - начал я, но договорить не успел.
Взрывная волна, ворвавшаяся через открытое окно, едва не сбила меня с ног. Вслед за ней обрушился дикий ревущий грохот, и мне показалось, что дом сейчас обрушится на нас.
Послышался звон и стук падающих предметов, а затем наступила полная тишина.
Еще ничего не соображая, я промчался мимо Антеи, беспомощно лежавшей в кресле, и выпрыгнул через открытое окно в сад. Тучи сорванных взрывной волной листьев медленно опускались на землю. Я повернулся и посмотрел на дом. От стены отвалилось два больших куска штукатурки, и ни в одном окне с западной стороны не осталось ни кусочка стекла. Я снова посмотрел назад и увидел над деревьями белокрасное зарево. Ни малейших сомнений в том, что это означало, у меня не было...
Я снова вбежал в гостиную, но Антея исчезла, и кресло стояло пустое. Я позвал ее, но ответа не получил.
Я нашел ее в кабинете Зеллаби. Пол был усыпан осколками стекла, одна занавеска сорвалась с карниза и лежала поперек софы. Часть фамильных реликвий Зеллаби упала с каминной полки и теперь валялась перед камином. Антея сидела в рабочем кресле Гордона, навалившись на стол и уронив голову на руки. Когда я вошел, она не пошевелилась и не издала ни звука.
От открытой двери через окно потянуло сквозняком. Ветерок подхватил лист бумаги, лежавший на столе рядом с головой Антеи, и сбросил его на пол.
Я поднял листок. Письмо, написанное четким подчерком Зеллаби. Мне не нужно было его читать. Я все понял сразу, как только увидел краснобелое зарево над Фермой и вспомнил тяжелые ящики, в которых, как я предполагал, были магнитофон, проектор и прочее. Кроме того, письмо было адресовано не мне. Но кладя его обратно на стол рядом с неподвижной Антеей, я заметил несколько строк в середине:
"... не горюй, любовь моя. Мы столько времени жили в раю, что почти забыли об истинном лике Природы. Когда-то было сказано: "Si fueris Romae, Romani vivito more"*, и это звучит вполне разумно. Впрочем, более непосредственно эту мысль лучше выразить так: "Если хочешь выжить в джунглях, живи по их законам..."
* Буквально: "Если живешь в Риме, поступай как римляне". (лат.).