Страница:
– Где ты научился этой песне? – спросил Эрленд.
– А? Какие-то мальчики распевали ее около гостиницы в Кантерборге, где я жил, – сказал Гюннюльф. – Вот я и соблазнился перелицевать ее на норвежский язык. Но вышло не гладко… – Он сидел, перебирая струны и наигрывая мотив.
– Однако, брат, уже далеко за полночь. Кристин, должно быть, нужно ложиться спать. Ты не устала, жена моя?
Кристин боязливо взглянула на мужчин. Она была очень бледна.
– Не знаю… Может, мне лучше сейчас не ложиться в постель…
– Ты больна? – спросили оба, наклоняясь над ней.
– Не знаю, – сказала она тем же голосом. И взялась руками за поясницу. – У меня какая-то странная боль в пояснице…
Эрленд вскочил на ноги и направился к двери. Гюннюльф последовал за ним.
– Жаль, вы не позаботились заранее их вызвать сюда – тех женщин, что будут помогать ей, – сказал он. – А что, это намного раньше, чем она ждала?
Эрленд густо покраснел.
– Кристин считала, что ей никто не понадобится, кроме ее личных служанок… Некоторые из них уже сами рожали. – Он попытался рассмеяться.
– Ты с ума сошел! – Гюннюльф взглянул на него. – Да ведь к каждой скотнице зовут соседок и повивальных бабок, когда та собирается рожать! Что же, неужели твоя жена должна заползать в угол и прятаться, как кошка, которой пора котиться? Нет, брат, уж будь настолько мужчиной, чтобы раздобыть для Кристин самых искусных повитух во всей округе!
Эрленд поник головой, лицо его покрылось краской стыда.
– Это верно сказано, брат. Я сам поскачу в Росволд… и разошлю людей по другим усадьбам. А ты побудь пока с Кристин!
– Ты уезжаешь?.. – спросила испуганно Кристин, видя, что Эрленд надевает верхнее платье. Он подошел к ней и обнял ее.
– Я привезу к тебе самых искусных женщин, моя Кристин? Гюннюльф побудет с тобой, а тем временем пусть служанки приготовят для тебя горенку, – сказал он, целуя Кристин.
– Не можешь ли ты послать кого-нибудь за Эудфинной, дочерью Эудюна? – попросила Кристин. – Но только не раньше, чем настанет утро, – я не хочу, чтобы ее поднимали с постели ради меня… Я знаю, у нее так много хлопот.
Гюннюльф спросил у брата, кто такая Эудфинна.
– Мне кажется это малопристойным, – заметил священник. – Жена одного из твоих издольщиков…
– Кристин получит все, что она хочет, – сказал Эрленд. И так как священник вышел вместе с ним, а ему пришлось ждать, пока подадут коня, то Эрленд успел рассказать, при каких обстоятельствах Кристин познакомилась с крестьянкой. Гюннюльф закусил губу и глубоко задумался.
* * *
И вот в усадьбе началась суматоха: мужчины уезжали куда-то, служанки сбегались в горницу, спрашивая, как чувствует себя хозяйка. Кристин сказала, что ничего особенного пока еще нет, но нужно все приготовить в горенке. Она пришлет кого-нибудь сказать, когда ее надо будет перевести туда.Итак, она осталась одна со священником, стараясь разговаривать с ним ровно и весело, как раньше.
– А ты не боишься? – сказал он с легкой улыбкой.
– Нет, я боюсь! – Она взглянула ему в глаза – ее собственные глаза потемнели, и в них был испуг. – Не знаешь ли, деверь… а те, другие дети Эрленда, родились здесь, в Хюсабю?
– Нет! – быстро ответил священник. – Мальчик родился около Хюиехалса, а девочка – в Стринде, в усадьбе, которой он тогда владел, …А что, – спросил он немного погодя, – тебя мучит воспоминание, что до тебя здесь, у Эрленда, жила та, другая женщина?
– Да! – отвечала Кристин.
– Тебе трудно судить о поведении Эрленда в этом деле с Элиной, – сказал священник серьезно. – Нелегко было Эрленду управлять самим собой… Ему всегда было трудно понять, в чем же заключается правда, ибо с тех самых пор, как мы были малыми ребятами, все, что бы ни делал Эрленд, мать неизменно находила преотличным, а отец преотвратительным. Наверно, брат столько раз рассказывал тебе о нашей матери, что тебе все это известно…
– Насколько я могу припомнить, он упоминал о ней два-три раза, – сказала Кристин, – Но все же я знаю, что Эрленд любил ее…
Гюннюльф сказал тихо:
– Должно быть, никогда еще не бывало такой любви между матерью и сыном! Мать была гораздо моложе моего отца. И вот случилось это дело с теткой Осхильд… Наш дядя Борд умер, и люди говорили… Ты, конечно, все это знаешь? Отец поверил в самое худшее и сказал матери… Эрленд однажды швырнул в отца ножом, он был тогда еще маленьким мальчиком… И набрасывался на отца из-за матери не один раз, когда был подростком…
Когда мать заболела, он расстался с Элиной, дочерью Орма. Мать страдала язвами и струпьями на теле, и отец сказал, что это проказа. Он отослал ее от себя… Хотел принудить жить постоялицей у сестер-монахинь в богадельне. Тогда Эрленд взял мать и поехал с ней в Осло… Они жили у Осхильд, она хорошая лекарка, да и королевский врач-француз тоже сказал, что мать не прокаженная. Король Хокон отнесся тогда к Эрленду очень ласково и посоветовал искать исцеления на могиле святого Эрика, сына Валдемара, короля датского, деда нашего короля с материнской стороны. Многие получали там исцеление от накожных болезней.
Эрленд отправился в Данию с матерью, но она умерла на борту его корабля, к югу от Стада. Когда Эрленд вернулся с нею домой, – ты должна вспомнить, что отец был очень стар, а Эрленд всегда был непослушным сыном, – так вот, когда Эрленд приехал в Нидарос телом матери, отец жил в то время в нашей городской усадьбе и не хотел пускать к себе Эрленда, пока не убедится в том, что мальчишка не заразился, – так он сказал. Эрленд взял своего коня и ускакал, и не отдыхал, пока не приехал в ту усадьбу, где жила Элина с его сыном. С тех пор он твердо держался за нее, несмотря ни на что, несмотря на то, что самому ему она наскучила; вот так и случилось, что он отвез ее в Хюсабю и поручил ей управление поместьем, когда стал хозяином усадьбы. А Элина держала его в руках тем, что говорила: если после всего этого он изменит ей, то будет достоин сам заболеть проказой…
Теперь, уж кажется, пора, чтобы женщины твои занялись тобой, Кристин… – Он взглянул в посеревшее юное лицо, застывшее от ужаса и боли. Но когда хотел направиться к двери, Кристин громко закричала ему:
– Нет, нет! Не уходи от меня!..
– Тем скорее все кончится, – стал утешать ее священник, – раз ты уже так плохо себя чувствуешь.
– Да не в том дело! – Она крепко схватила его за руку. – Гюннюльф!
Ему показалось, что он никогда еще не видал такого ужаса на человеческом лице.
– Кристин… Ты не должна забывать, что тебе сейчас не хуже, чем бывает другим женщинам…
– Нет! Нет! – Она прижалась лицом к плечу священника. – Ведь я же знаю теперь, что Элина и ее дети должны были бы жить здесь. Ей он обещал верность и давал брачный обет, прежде чем я стала его любовницей…
– Тебе это известно? – спокойно сказал Гюннюльф. – Сам Эрленд не знал тогда, что делал. Но ты знаешь, этого обещания он не мог бы сдержать… Никогда бы архиепископ не дал своего согласия на то, чтобы они с Элиной поженились. Так уж не думай, будто твой брак недействителен… Ты законная супруга Эрленда…
– Ах, я утратила всякое право попирать землю ногами уже задолго до этого… И хуже еще, чем я думала… О, если бы я умерла и дитя мое никогда не родилось на свет!.. Я не посмею взглянуть на то, что носила…
– Прости тебя Господи, Кристин, ты не знаешь, что говоришь! Неужели ты хочешь, чтобы ребенок твой умер нерожденным и некрещеным?..
– Да, тем, что я ношу под сердцем своим, все равно, наверное, будет обладать дьявол! Оно не может быть спасено… Ах, если бы я выпила питье, которое мне подносила Элина!.. Быть может, это было бы искуплением за все то, в чем мы с Эрлендом согрешили!.. Тогда дитя мое не было бы зачато!.. Ах, я думала об этом все время, Гюннюльф… Когда я увижу то, что созрело во мне, тогда я пойму, что было бы гораздо лучше для меня выпить зараженный проказой напиток, что она предлагала мне, чем обречь на смерть ту, с которой Эрленд связал себя раньше…
– Кристин! – сказал священник. – Ты заговариваешься. Ведь не ты же обрекла бедную женщину на смерть. Эрленд не мог сдержать слово, которое дал ей, когда был молод и плохо знал закон и право. Никогда бы он не мог жить с ней вне греха! И она сама позволила другому соблазнить себя, а Эрленд хотел выдать ее замуж за него, когда узнал об этом. Не вы же побудили ее покончить с жизнью!..
– А хочешь узнать, как это случилось, что она лишила себя жизни? – Кристин была теперь в таком отчаянии, что говорила совершенно спокойно. – Мы были вместе в Хэуге, Эрленд и я, когда она приехала туда. Она привезла с собой рог, хотела, чтобы я выпила с ней… Наверное, она предназначала его для Эрленда, так я теперь думаю, но когда застала меня с ним, то захотела, чтобы я… Я знала, что это предательство… Я видела, что сама она не взяла ничего в рот, когда поднесла рог к губам. Но я захотела выпить… Мне было совершенно все равно, жить или умереть, когда я узнала, что Элина была у него здесь, в Хюсабю, все время. Тут вошел Эрленд… Он пригрозил ей ножом: «Ты должна выпить первой». Она взмолилась, и тогда он хотел отпустить ее. Но тут дьявол овладел мной, я схватила рог. «Одна из нас, твоих любовниц», – сказала я. Я подстрекала Эрленда… «Ты не можешь владеть нами обеими», – сказала я. Тогда она убила себя ножом Эрленда… Но Бьёрн и Осхильд нашли способ скрыть, как все это произошло…
– Значит, тетка Осхильд участвовала в этом, – сказал мрачно Гюннюльф. – Я понимаю… Она толкнула тебя в руки Эрленда.
– Нет! – запальчиво воскликнула Кристин. – Фру Осхильд просила нас… так просила Эрленда, так просила меня, что я не знаю, как я могла осмелиться перечить ей… чтобы мы поступили честно, – насколько это еще можно было сделать, – бросились к ногам отца моего и молили его простить нас за все наши прегрешения. Но я не посмела. Я сделала вид, что боюсь, как бы отец не убил Эрленда… Ах, я отлично знала, что отец не сделает ничего тому, кто отдал сам себя и свое дело в его руки! Я сослалась на то, что боюсь, как бы это не принесло такого горя отцу, что уж он никогда больше не сможет держать свою голову высоко. О, но ведь я доказала потом, что вовсе уж не так боюсь причинить горе отцу!.. Ты не знаешь, Гюннюльф, какой добрый человек мой отец! Никто не может понять, кто не знает отца моего, как он был ласков со мной всю мою жизнь. Всегда отец так любил меня. Я не хотела, чтобы он знал, что я вела себя так бесстыдно и что когда он думал, будто я сижу в Осло у монахинь и учусь всему доброму и справедливому… Да, я носила одежду послушницы, когда валялась с Эрлендом по хлевам да чердакам там, в городе…
Она взглянула на Гюннюльфа. Лицо у него было белое и твердое как камень.
– Ты понимаешь теперь, что я боюсь? Та, которая приняла его к себе, когда он приехал, зараженный проказой…
– А ты бы разве не сделала этого? – тихо спросил священник.
– Сделала бы! Сделала бы! Сделала бы! – Тень былой улыбки пробежала по осунувшемуся лицу женщины.
– Впрочем, Эрленд не был заражен, – сказал Гюннюльф. – Никто, кроме отца моего, ни на миг не верил, что мать умерла от проказы.
– Но я-то, я, наверное, все равно что прокаженная в глазах Господа, – сказала Кристин. Она уцепилась за руку священника и прижалась к ней лицом. – До того заражена я грехами…
– Сестра моя, – тихо сказал священник, положив руку на ее головную повязку. – Уж не так ты грешна, юное ты дитя, чтобы забыть, что Бог может не только очистить плоть от проказы, но так же верно может он очистить душу твою от греха…
– Ах, я не знаю, – всхлипывала она, пряча лицо в его рукав. – Не знаю я – я ведь и не раскаиваюсь, Гюннюльф… Я боюсь, но все же… Я боялась, стоя пред вратами в церкви с Эрлендом, когда священник венчал нас… Я боялась, когда шла с ним на свадебную службу… с золотым венцом на распущенных волосах, потому что я не посмела сказать о моем позоре отцу… с неискупленными грехами, – я не посмела даже сказать всю правду на исповеди нашему священнику. Но нынче зимой, когда я видела, что становлюсь безобразнее с каждым днем, – тогда я еще больше боялась, потому что Эрленд был не таким со мной, как раньше… Я вспоминала то время, когда он приходил ко мне в терем по вечерам в Скуге…
– Кристин, – сказал священник, пытаясь приподнять ее лицо, – не смей думать об этом сейчас!.. Думай о Боге, который видит твое горе и раскаяние. Обращайся к милосердной деве Марии, что жалеет всех страждущих…
– Как ты не понимаешь? Я заставила человека лишить себя жизни…
– Кристин, – строго сказал священник. – Как ты посмела возгордиться и подумать, будто ты можешь так сильно согрешить, что милосердие Божье не сильнее?
Он гладил и гладил ее косынку.
– Разве ты не помнить, сестра моя, как дьявол хотел искусить святого Мартейна, Тогда нечистый спросил святого Мартейна, воистину ли он верит сам, когда обещает всем грешникам, которых исповедует, Божье милосердие? И епископ ответил: «И тебе я посмею обещать прощение Божье, как только ты попросишь о нем, лишь бы ты отбросил свою гордыню и поверил, что любовь его сильнее твоей ненависти…»
Гюннюльф продолжал поглаживать по голове плачущую женщину. А сам думал: «Так вот как поступил Эрленд со своей юной невестой!..» Он побледнел, и в углах рта у него легли жесткие складки.
Эудфинна, дочь Эудюна, явилась раньше всех. Она застала роженицу в маленькой горенке; Гюннюльф сидел возле Кристин, и несколько служанок суетилось вокруг.
Эудфинна почтительно поздоровалась со священником, а Кристин поднялась со своего места и, подойдя к ней, протянула ей руку.
– Спасибо тебе, Эудфинна, что ты пришла. Знаю, дома твоим нелегко будет обходиться без тебя!..
Гюннюльф смотрел пытливо на женщину. Тут он тоже поднялся на ноги.
– Ты хорошо сделала, что пришла так скоро. Жене моего брата нужно, чтобы около нее был кто-нибудь, кто мог бы ее утешить… Она ведь чужая здесь, в долине, и к тому же молода и неопытна…
– Боже мой! Да она бела, что ее повязка! – шепнула Эудфинна. – Как, по-вашему, господин, можно дать ей сонного питья? Наверное, ей нужно немножко отдохнуть, пока ее не схватило по-настоящему.
Она неслышно и деловито засуетилась, пощупала ложе, приготовленное служанками на полу, и велела им принести еще несколько подушек и побольше соломы. Потом поставила на огонь какие-то маленькие горшочки с травами. После этого она занялась развязыванием всех тесемок и узелков на платье Кристин и наконец вытащила шпильки из волос больной.
– Никогда я не видела более прекрасных волос! – воскликнула она, когда весь поток золотисто-русой шелковистой гривы хлынул вокруг бледного лица. Эудфинна невольно рассмеялась. – Видно, они ничего не потеряли ни в блеске, ни в силе своей, хотя ты и проходила простоволосой немного дольше, чем следовало бы!..
Она уложила Кристин поудобнее на полу среди подушек и хорошенько укутала ее.
– Теперь выпей вот это, тогда будет не так больно от схваток. А потом постарайся немного поспать.
Гюннюльфу пора было уходить. Он подошел к Кристин к склонился над ней.
– Ты будешь молиться за меня, Гюннюльф? – спросила та умоляюще.
– Я буду молиться до тех пор, пока не увижу тебя с твоим ребенком на руках… Да и потом тоже! – сказал он и положил ее руку обратно под одеяло.
Кристин лежала в дремоте. Она чувствовала себя почти хорошо. Болезненные схватки в пояснице появлялись и исчезали и снова появлялись, но были так не похожи на все то, что она переживала раньше, что всякий раз, как они проходили, она чуть ли не спрашивала себя: да уж не причудилось ли ей все это? После мучений и ужаса ранних утренних часов Кристин чувствовала себя так, будто она уже прошла благополучно через наихудшие страхи и боль. Эудфинна тихонько ходила, развешивая у очага детские вещи, одеяла и шкуры, чтобы согреть их, да помешивала в своих горшках, отчего пряный запах распространился по горенке. В конце концов Кристин почти засыпала в промежутках между схватками, и ей казалось, что она сейчас в пивоварне у них дома, в Йорюндгорде, и должна помочь матери выкрасить большой кусок ткани, – наверное, это было оттого, что в комнате стоял пар от варившихся крапивы и коры ясеня.
* * *
Потом начали съезжаться одна за другой соседки, жены владельцев усадеб в местной округе и из Биргси. Эудфинна уступила им место и замешалась в толпу служанок. К вечеру Кристин почувствовала, что боли стали невыносимыми. Женщины сказали, что ей надо бы походить по комнате, пока она еще в силах. Для Кристин это было мучением – к тому времени горница была битком набита женщинами, и Кристин должна была вышагивать как кобыла, выставленная на продажу. А время от времени ей приходилось позволять чужим женщинам щупать и трогать себя руками по всему телу, после чего они принимались болтать все сразу. Наконец фру Гюнна из Росволда, которая как бы распоряжалась всем, сказала, что теперь Кристин может уже лечь на пол. Она разделила женщин, приказав одним спать, другом бодрствовать.– Ну, скоро все это не кончится… Но ты кричи, Кристин, когда тебе будет больно, и не беспокойся о тех, кто спит! Ведь мы все здесь собрались для того, чтобы помогать тебе, бедное мое дитя! – сказала она нежно и ласково, похлопав молодую женщину по щеке.
А Кристин лежала, кусая губы и комкая края одеяла в своих вспотевших руках. В горнице было жарко до духоты, но женщины сказали, что так и должно быть. После каждой схватки пот ручьями струился с Кристин.
В промежутках между схватками Кристин лежала, думая о том, как ей накормить всех этих женщин. Ей так хотелось, чтобы они увидели, что у нее в доме заведен хороший порядок Она велела Турбьёрг, стряпухе, положить творожной сыворотки в кипяток, когда будут варить свежую рыбу. Только бы Гюннюльф не счел это за нарушение поста. Отец Эйрик говорил, что это ничего, ибо сыворотка – не молочное кушанье, к тому же рыбный навар будет все равно вылит. Сушеную же рыбу, которую Эрленд достал еще осенью, ни под каким видом нельзя давать гостям: она испортилась и в ней кишат черви.
– Пречистая дева Мария!.. Долго ли мне ждать, когда ты поможешь?.. Ой, как теперь больно, как больно, как больно!
Кристин старалась продержаться еще немного, пока не сдалась и не начала кричать…
Эудфинна сидела у очага, следя за горшками с водой. Кристин так хотелось, чтобы у нее достало смелости попросить Эудфинну подойти к ней и взять ее за руку. Она не знала, чего бы она не дала за возможность держать в этот миг знакомую и дружескую руку. Но постеснялась просить об этом…
* * *
На следующий день над Хюсабю лежала какая-то растерянная тишина. Был канун Благовещения, и усадебные работы нужно было закончить засветло, но мужчины бродили задумчивые и серьезные, а у испуганных служанок все из рук валилось. Слуги полюбили свою молодую хозяйку, а дела ее, по слухам, шли не важно.Эрленд во дворе разговаривал с кузнецом и старался сосредоточить все мысли на том, что ему тот говорил. Вдруг фру Гюнна быстро подошла к нему:
– С женой твоей, Эрленд, дело нейдет… Мы уже испробовали все средства. Ты должен зайти к ней… Может быть, ей принесет пользу, если она посидит у тебя на коленях. Ступай в горницу и надень короткую куртку, но поторопись: ей очень плохо. бедняжке!
Эрленд густо покраснел. Он вспомнил, ему говорили, что если женщина не в состоянии разрешиться дитятей, которого она зачала тайно, то будто бы ей поможет, если она посидит на коленях у отца ребенка.
Кристин лежала на полу, прикрытая несколькими одеялами: две женщины сидели около нее. В ту самую минуту, как Эрленд вошел, он увидел, что Кристин вся съежилась, зарылась лицом в колени одной женщины и вертела головой из стороны в сторону, но не издавала ни единого стона.
Когда схватки прошли, она приподняла голову и огляделась диким, испуганным взором; треснувшие, почерневшие губы ловили воздух. Всякий след молодости и красоты сошел с этого опухшего, пылавшего багровым пламенем лица, – даже волосы, перепутанные с соломой и с шерстью от шкур, сбились в какой-то грязный войлок. Она взглянула на Эрленда, словно не узнала его сразу.
Но когда поняла, для чего женщины послали за ним, сердито замотала головой:
– Там, откуда я родом, не в обычае… чтобы мужчины присутствовали, когда женщина рожает…
– Здесь, на севере, иногда это принято, – сказал Эрленд мягко. – Если это может хоть немного облегчить твои страдания, моя Кристин, то согласись…
– Он… – И когда он опустился на колени рядом с ней, она обвила его за талию руками, прижалась к нему. Вся скорчившись и сотрясаясь от дрожи, она переборола схватку, не вскрикнув.
– Нельзя ли мне сказать два слова моему супругу наедине? – произнесла она быстро, с трудом переводя дух, когда схватка прошла. Женщины отошли в сторону.
– Это во время ее родов ты обещал ей то, о чем она говорила?.. Жениться на ней, когда она овдовеет… В ту ночь, когда родился Орм… – шепнула Кристин.
У Эрленда перехватило дыхание, словно ему нанесли удар под ложечку. Потом он решительно покачал головой.
– Я был в замке в ту ночь – мой отряд стоял там на страже. А когда я вернулся утром домой, в наше жилище, и мне на руки положили мальчика… Неужели ты лежала здесь и думала об этом, Кристин?..
– Да! – Она опять крепко прижалась к нему, но волна боли захлестнула ее. Эрленд отер пот, струившийся у нее по лицу.
– Теперь ты знаешь, – произнес он, когда она опять лежала тихо. – Не хочешь ли, я побуду у тебя, как говорит фру Гюнна?
Но Кристин отказалась. И в конце концов женщинам пришлось заставить Эрленда уйти.
После его ухода силы, казалось, оставили Кристин, она не могла больше сдерживаться и громко закричала в диком ужасе, чувствуя приближение схватки, и стала жалобно молить о помощи. Однако, когда женщины предложили ей опять позвать к вей мужа, она закричала: «Нет!» Пусть уж лучше ее замучит до смерти…
* * *
Гюннюльф и бывший с ним причетник отправились в церковь отслужить вечерню. Все обитатели усадьбы, не занятые у роженицы, пошли вместе с ними. Но Эрленд незаметно покинул церковь еще до окончания службы и пошел по направлению к домам.На западе, над горами и лесом, по ту сторону долины, небо стало желто-красным – весенний день уже померк, наступал ясный, светлый и мягкий вечер. Кое-где пробивались звезды, блестя в светлом воздухе. Над чернолесьем у озера плавало легкое облачко тумана, и там, где поля были обращены к солнцу, виднелись проталины, в воздухе стоял душистый запах мокрой земли и тающего снега.
Маленькая горенка находилась в западной части двора. Эрленд подошел к ней, постоял немного, прислонившись к теплым от солнца бревнам стены. Ах, как она кричит!.. Однажды он слышал, как ревела телка в лапах медведя, – это было на их горном выгоне, когда Эрленд был подростком. Арнбьёрн, пастух, и сам он бежали на юг через лес. Эрленд вспомнил косматую глыбу, поднявшуюся на ноги и превратившуюся в медведя с красной, горящей пастью. Копье Арнбьёрна разлетелось пополам под ударом медвежьих лап, – и пастух выхватил копье у Эрленда, потому что тот стоял окаменев от ужаса. Телка лежала живая, но вымя и бедро у нее были выедены… «Кристин моя, о моя Кристин!.. Господи, сжалься, ради своей Пречистой Матери!..» – Он бежал обратно в церковь.
Служанки принесли ужин в большую горницу, – стол они не поставили, а подали все прямо к очагу. Мужчины взяли хлеба и рыбы к себе на скамьи, заняли свои места и тихо сидели; ели мало – казалось, никому не хотелось есть. После трапезы слуги не приходили я ничего не убирали, никто из мужчин не вставал, чтобы уйти на покой. Все продолжали сидеть, глядя на огонь в очаге и не разговаривая.
Эрленд забился в угол у кровати – он не в силах был вынести, чтобы кто-нибудь видел его лицо.
Магистр Гюннюльф зажег светильник и поставил его на подлокотник почетного сиденья. А сам уселся ниже, на скамью, с книгой в руках, – беззвучно и безостановочно чуть-чуть шевелились его губы.
Раз как-то Ульв, сын Халдора, встал, подошел к очагу и взял там ломоть мягкого хлеба, затем покопался среди поленьев и вытащил одно. Потом перешел в угол около входной двери, где сидел старый Оон. Оба они стали проделывать что-то с хлебом, скрывшись за плащом Ульва. Старый Оон резал и стругал полено. Мужчины время от времени поглядывали туда. Вскоре Ульв и Оон встали и вышли из горницы.
Гюннюльф поглядел им вслед, но ничего не сказал. И опять принялся читать свои молитвы.
* * *
Вдруг какой-то мальчик свалился во сне со скамьи прямо на пол. Потом встал, оглядел всех диким взором. Вздохнул и опять сел на скамейку.Ульв, сын Халдора, и Оон тихо вошли в горницу и прошли на места, где они раньше сидели. Мужчины взглянули на них, но никто ничего не сказал.
Неожиданно Эрленд вскочил на ноги, прошел через горницу к своим домочадцам. Лицо у него было серым, как глина, а глаза провалились.
– Неужели никто из вас не знает никакого средства? – сказал он. – Ну хоть ты, Оон, – шепнул он.
– Не подействовало, – так же тихо ответил ему Ульв. – Видно, так уж суждено, что ей не иметь этого ребенка, – сказал Оон. – Тут уж не помогут ни жертвоприношения, ни руны. Жаль мне тебя, Эрленд, что ты так скоро теряешь любезную жену свою!..
– Ах, ну говори так, словно она уже умерла! – взмолился Эрленд, сломленный отчаянием. Он отошел в свой угол и бросился на скамью, прижавшись головой к доскам в ногах кровати.
Раз только кто-то из мужчин вышел из горницы и когда вернулся, сказал.
– Месяц встал. Скоро утро…