Страница:
– ...напомнить вам, что в среду, в одиннадцать утра, – говорил теперь Гас Хефлин из административной секции, – у нас будет тренировка по противопожарной безопасности и проведению эвакуации. Пожалуйста, пометьте, что...
Билл Восс устало посмотрел на нее, перехватив ее взгляд. Он заерзал в кресле и подумал: «Перестаньте издеваться над животными».
– Попросили сказать вам, – произнес Ройс Коннел, – что все сотрудники – участники сегодняшнего брифинга по вопросам безопасности – должны быть освобождены от работы до конца недели. К обычным делам в секциях они вернутся в следующий понедельник.
– Как так? – спросил Восс.
– Это связано с необходимостью обеспечить безопасность приема в Уинфилде в воскресенье, – объяснил Коннел.
– Ну и...
– Останься после совещания, Билл.
– О!.. – Восс снова уселся с видом, который должен был означать: «Не трогайте меня». Джейн заметила, что на лицах еще нескольких человек было такое же выражение.
Итак, никто еще не посвящен в воскресные проблемы. Джейн выпрямилась на диване так порывисто, что Энспечер взглянул на нее с некоторым беспокойством. «Если уж руководителям секций и их заместителям не собирались ничего объяснять, то кому же собирались?» – спрашивала себя Джейн.
– ...существует возможность и других антиамериканских демонстраций в течение выходного, приходящегося на четвертое июля. – Это говорил уже Макс Гривс из ее секции. Официально Макс числился за министерством юстиции, и никто не говорил вслух, что на самом деле он из ФБР.
– ...машины для резки бумаги очищают от отходов ежедневно и дважды в пятницу. Это означает...
В комнате стоял гул голосов. Никто не следил за ходом совещания. Никто не делал пометок, кроме Мэри Константин, которая любила прикрывать тетрадью свою вполне заурядную грудь, которая, как она однажды призналась Джейн, была объектом вожделенных взглядов всех мужчин в этой комнате. Фантазии Мэри, вероятно, не имели почвы, думала Джейн. Но если бы женщины не фантазировали, мужчинам было бы грустно жить.
Она снова резко выпрямилась, нарушив раздумье Энспечера. Прежде он был ученым. До сих пор он питал слабость к свитерам с высоким воротником, которые надевал поверх сорочки с галстуком, и залатанным карманам пиджаков. Повсюду у него были дырки, прожженные искрами из его трубки.
А разве не благодаря эмоциональному мышлению, присущему женщинам, спрашивала себя Джейн, у них бывают разные вспышки, как гроза среди ясного неба. Даже самый незаметный мужчина может вдруг показаться им красавцем.
Вместе с тем с прямолинейным мужским мышлением можно двигаться только из точки А в точку В, а потом дальше – в точку С. Никакой полет фантазии не может нарушить железную цепь причин и следствий.
Именно прямолинейное мышление позволяло хитрецам вроде Неда предполагать, о чем думают их противники, чтобы помешать им. И именно эмоциональное мышление заставляло женщину, подобную Джейн, поверить, что такой мужчина, как Нед, был вполне доступен для нее, ничем не связан со своей женой и волен начать новую жизнь с другой, к тому же еще и в посольстве.
Находясь здесь, где она постоянно испытывала стресс, Джейн почувствовала внезапный прилив сил. Словно одинокий, маленький и сверкающий лучик солнечного света резал лондонскую мглу и коснулся ее, как указующий перст Господен. Взгляни на них, думала она, на несчастных трудоголиков. Их серая жизнь похожа на свинцовое лондонское небо. А у меня есть тайный сад, где я – единственная, желанная и никогда не чувствую себя уныло. Огромное наслаждение после долгих лет беспросветной рутины – оно было окрашено для нее в алый цвет и имело привкус опасности.
– Отлично, – сказал Коннел, – мы почти закончили, если никто не хочет чего-нибудь добавить.
Он обвел комнату вопросительным взглядом. Его симпатичное лицо выражало внимание и интерес.
«О да, – почти беззвучно сказала ему Джейн, – кое-кому из нас есть что сказать, и немало. Это высшая игра секретов, дорогой Ройс».
Она встала, помахала Коннелу и вышла из комнаты, чувствуя такую легкость, что почти не заметила, как вернулась в свой угловой кабинет ниже этажом.
Всем, кроме Неда Френча, приходилось записываться на прием к Джейн Вейл. Сотрудники ее секции должны были договариваться о встрече с ней тоже заблаговременно. Поэтому было совершенно необычно, когда сотрудники двух различных подразделений ее секции попросили принять их вместе. Это была ее первая беседа в этот понедельник. Джейн задержала взгляд на двух вошедших мужчинах.
Один из них, Гарри Лейлэнд, в течение последнего года возглавлял группу, занимавшуюся паспортами. Это был высокий пожилой человек, выходец из Новой Англии [14], демонстративно сохранявший – даже с некоторой нарочитой гордостью – очень сильный акцент, характерный для жителей штата Мэн.
Второй был новичком в Лондоне, Пол Винсент, выходец из Калифорнии, с пухлым и всегда загорелым лицом. Он был адвокатом, как и Джейн, только что окончил университет. Пол пытался освоить ведение различных юридических дел, с которыми граждане США обращались в секцию, включая вопросы гражданства, выступления в суде, высылку.
– Мы по поводу заявления о выдаче нового паспорта, – начал Лейлэнд. Он держал синий паспорт так, что была видна фотография мужчины, лицо которого трудно описать.
– Вы что думаете, у меня рентгеновское зрение или телевик на глазах? – спросила Джейн, удерживая улыбку.
– Извините, некий мистер Джеймс Фредерик Вимс заявил, что потерял паспорт несколько месяцев назад, вскоре после приезда сюда. У него какой-то большой пост в одной из американских фирм в Лондоне, поэтому с разрешением на работу проблем нет.
Лейлэнд остановился. Джейн ждала дальнейших разъяснений. Винсент нервничал.
– Продолжайте, Гарри, – мягко предложила Джейн.
– Угу. – Лейлэнд посмотрел на паспорт в своей руке так, как будто он никогда в жизни не видел ничего подобного. – Так вот, – продолжил он наконец, словно нехотя, – перед тем как выдать новый паспорт, мы посылаем телекс в столицу, чтобы получить подтверждение фамилии, даты, места рождения и сведения о том, когда был выдан предыдущий документ. Заявить о потере паспорта, чтобы иметь сразу два, – один из самых старых трюков.
– Это вы мне рассказываете! – сухо заметила Джейн.
Старший из мужчин вдруг понял, что все рассказанное было ни к чему, и повернулся к юристу.
– Так вот, из столицы приходит ответ с указанием задержать выдачу паспорта. Оказывается, птичка влипла в какую-то историю. – Он засунул новый паспорт во внутренний карман пиджака, как бы заключив его навсегда в тюрьму. Оказавшись в центре внимания, молодой юрист растянул губы в жалкой улыбке. Большие очки «порше» в черной оправе поблескивали от верхнего света. Он поправил очки на мясистом носу.
– Это, конечно, не приказ о высылке, – добавил он, – но предварительное указание о розыске. За этим последуют вопросы из налоговой службы. Такова процедура.
– Она такая? – спросила Джейн. – Это все, что нам известно?
– Этот Вимс причастен к каким-то оффшорным фондам [15], которые скисли год или два назад. Поэтому налоговая служба и ищет его. Кстати, это объясняет, зачем ему нужны два паспорта или больше.
Он нервно захихикал, словно сказал что-то неприличное. Джейн поняла, что она, должно быть, чем-то смущает этого, по-видимому, спокойного молодого человека. Она улыбнулась ему, хотя и не желала поощрять его шутливое настроение.
Ладно, посмотрим, что скажет теперь Лейлэнд.
– Гарри, можем ли мы вызвать этого Вимса побеседовать?
– Сейчас его нет в городе. – Лейлэнд задумался на секунду. – Мы оставляли для него уведомления. Не слишком много, чтобы не вспугнуть птичку.
– Но нам известно, где его можно найти.
– Угу.
– Отлично. Ваше время слишком дорого для таких занятий, – сказала она старшему. – Пусть Пол свяжется с министерством юстиции. А пока держите новый паспорт в сейфе. Я не могу придумать более надежного способа выкурить Вимса из места, где он скрывается.
Набирая номер, чтобы поговорить с Коннелом, он внимательно смотрел на телефон.
– Это Рэнд, – сказал он без лишних любезностей. – Ты серьезно решил сделать Неда Френча ответственным за безопасность Четвертого июля?! Знаешь, есть такая штука, как специальные каналы.
– Тогда, – холодно заметил Коннел, – они идут от меня. Если есть какие-то жалобы, подай их в письменном виде.
– Сукин сын, – воскликнул Рэнд, после того как положил трубку. Коннел был сейчас неприкасаемым. Но Френч-то таким не был. Есть только один способ проучить этого раздолбая Коннела. Если к концу приема сад повсюду будет залит кровью, Рэнд позаботится, чтоб там была и кровь Френча.
Глава 3
Билл Восс устало посмотрел на нее, перехватив ее взгляд. Он заерзал в кресле и подумал: «Перестаньте издеваться над животными».
– Попросили сказать вам, – произнес Ройс Коннел, – что все сотрудники – участники сегодняшнего брифинга по вопросам безопасности – должны быть освобождены от работы до конца недели. К обычным делам в секциях они вернутся в следующий понедельник.
– Как так? – спросил Восс.
– Это связано с необходимостью обеспечить безопасность приема в Уинфилде в воскресенье, – объяснил Коннел.
– Ну и...
– Останься после совещания, Билл.
– О!.. – Восс снова уселся с видом, который должен был означать: «Не трогайте меня». Джейн заметила, что на лицах еще нескольких человек было такое же выражение.
Итак, никто еще не посвящен в воскресные проблемы. Джейн выпрямилась на диване так порывисто, что Энспечер взглянул на нее с некоторым беспокойством. «Если уж руководителям секций и их заместителям не собирались ничего объяснять, то кому же собирались?» – спрашивала себя Джейн.
– ...существует возможность и других антиамериканских демонстраций в течение выходного, приходящегося на четвертое июля. – Это говорил уже Макс Гривс из ее секции. Официально Макс числился за министерством юстиции, и никто не говорил вслух, что на самом деле он из ФБР.
– ...машины для резки бумаги очищают от отходов ежедневно и дважды в пятницу. Это означает...
В комнате стоял гул голосов. Никто не следил за ходом совещания. Никто не делал пометок, кроме Мэри Константин, которая любила прикрывать тетрадью свою вполне заурядную грудь, которая, как она однажды призналась Джейн, была объектом вожделенных взглядов всех мужчин в этой комнате. Фантазии Мэри, вероятно, не имели почвы, думала Джейн. Но если бы женщины не фантазировали, мужчинам было бы грустно жить.
Она снова резко выпрямилась, нарушив раздумье Энспечера. Прежде он был ученым. До сих пор он питал слабость к свитерам с высоким воротником, которые надевал поверх сорочки с галстуком, и залатанным карманам пиджаков. Повсюду у него были дырки, прожженные искрами из его трубки.
А разве не благодаря эмоциональному мышлению, присущему женщинам, спрашивала себя Джейн, у них бывают разные вспышки, как гроза среди ясного неба. Даже самый незаметный мужчина может вдруг показаться им красавцем.
Вместе с тем с прямолинейным мужским мышлением можно двигаться только из точки А в точку В, а потом дальше – в точку С. Никакой полет фантазии не может нарушить железную цепь причин и следствий.
Именно прямолинейное мышление позволяло хитрецам вроде Неда предполагать, о чем думают их противники, чтобы помешать им. И именно эмоциональное мышление заставляло женщину, подобную Джейн, поверить, что такой мужчина, как Нед, был вполне доступен для нее, ничем не связан со своей женой и волен начать новую жизнь с другой, к тому же еще и в посольстве.
Находясь здесь, где она постоянно испытывала стресс, Джейн почувствовала внезапный прилив сил. Словно одинокий, маленький и сверкающий лучик солнечного света резал лондонскую мглу и коснулся ее, как указующий перст Господен. Взгляни на них, думала она, на несчастных трудоголиков. Их серая жизнь похожа на свинцовое лондонское небо. А у меня есть тайный сад, где я – единственная, желанная и никогда не чувствую себя уныло. Огромное наслаждение после долгих лет беспросветной рутины – оно было окрашено для нее в алый цвет и имело привкус опасности.
– Отлично, – сказал Коннел, – мы почти закончили, если никто не хочет чего-нибудь добавить.
Он обвел комнату вопросительным взглядом. Его симпатичное лицо выражало внимание и интерес.
«О да, – почти беззвучно сказала ему Джейн, – кое-кому из нас есть что сказать, и немало. Это высшая игра секретов, дорогой Ройс».
Она встала, помахала Коннелу и вышла из комнаты, чувствуя такую легкость, что почти не заметила, как вернулась в свой угловой кабинет ниже этажом.
Всем, кроме Неда Френча, приходилось записываться на прием к Джейн Вейл. Сотрудники ее секции должны были договариваться о встрече с ней тоже заблаговременно. Поэтому было совершенно необычно, когда сотрудники двух различных подразделений ее секции попросили принять их вместе. Это была ее первая беседа в этот понедельник. Джейн задержала взгляд на двух вошедших мужчинах.
Один из них, Гарри Лейлэнд, в течение последнего года возглавлял группу, занимавшуюся паспортами. Это был высокий пожилой человек, выходец из Новой Англии [14], демонстративно сохранявший – даже с некоторой нарочитой гордостью – очень сильный акцент, характерный для жителей штата Мэн.
Второй был новичком в Лондоне, Пол Винсент, выходец из Калифорнии, с пухлым и всегда загорелым лицом. Он был адвокатом, как и Джейн, только что окончил университет. Пол пытался освоить ведение различных юридических дел, с которыми граждане США обращались в секцию, включая вопросы гражданства, выступления в суде, высылку.
– Мы по поводу заявления о выдаче нового паспорта, – начал Лейлэнд. Он держал синий паспорт так, что была видна фотография мужчины, лицо которого трудно описать.
– Вы что думаете, у меня рентгеновское зрение или телевик на глазах? – спросила Джейн, удерживая улыбку.
– Извините, некий мистер Джеймс Фредерик Вимс заявил, что потерял паспорт несколько месяцев назад, вскоре после приезда сюда. У него какой-то большой пост в одной из американских фирм в Лондоне, поэтому с разрешением на работу проблем нет.
Лейлэнд остановился. Джейн ждала дальнейших разъяснений. Винсент нервничал.
– Продолжайте, Гарри, – мягко предложила Джейн.
– Угу. – Лейлэнд посмотрел на паспорт в своей руке так, как будто он никогда в жизни не видел ничего подобного. – Так вот, – продолжил он наконец, словно нехотя, – перед тем как выдать новый паспорт, мы посылаем телекс в столицу, чтобы получить подтверждение фамилии, даты, места рождения и сведения о том, когда был выдан предыдущий документ. Заявить о потере паспорта, чтобы иметь сразу два, – один из самых старых трюков.
– Это вы мне рассказываете! – сухо заметила Джейн.
Старший из мужчин вдруг понял, что все рассказанное было ни к чему, и повернулся к юристу.
– Так вот, из столицы приходит ответ с указанием задержать выдачу паспорта. Оказывается, птичка влипла в какую-то историю. – Он засунул новый паспорт во внутренний карман пиджака, как бы заключив его навсегда в тюрьму. Оказавшись в центре внимания, молодой юрист растянул губы в жалкой улыбке. Большие очки «порше» в черной оправе поблескивали от верхнего света. Он поправил очки на мясистом носу.
– Это, конечно, не приказ о высылке, – добавил он, – но предварительное указание о розыске. За этим последуют вопросы из налоговой службы. Такова процедура.
– Она такая? – спросила Джейн. – Это все, что нам известно?
– Этот Вимс причастен к каким-то оффшорным фондам [15], которые скисли год или два назад. Поэтому налоговая служба и ищет его. Кстати, это объясняет, зачем ему нужны два паспорта или больше.
Он нервно захихикал, словно сказал что-то неприличное. Джейн поняла, что она, должно быть, чем-то смущает этого, по-видимому, спокойного молодого человека. Она улыбнулась ему, хотя и не желала поощрять его шутливое настроение.
Ладно, посмотрим, что скажет теперь Лейлэнд.
– Гарри, можем ли мы вызвать этого Вимса побеседовать?
– Сейчас его нет в городе. – Лейлэнд задумался на секунду. – Мы оставляли для него уведомления. Не слишком много, чтобы не вспугнуть птичку.
– Но нам известно, где его можно найти.
– Угу.
– Отлично. Ваше время слишком дорого для таких занятий, – сказала она старшему. – Пусть Пол свяжется с министерством юстиции. А пока держите новый паспорт в сейфе. Я не могу придумать более надежного способа выкурить Вимса из места, где он скрывается.
* * *
В дипломатических кругах Е. Лоуренса Рэнда никогда не представляли по должности. Его должность называлась «резидент», так как он возглавлял операции резидентуры Компании в Лондоне или, проще говоря, руководил местным ЦРУ. Конечно, Ларри Рэнд редко посещал дипломатические приемы, поскольку страдал от своего маленького роста и от того, что лицо его было похоже на подгоревшее печенье.Набирая номер, чтобы поговорить с Коннелом, он внимательно смотрел на телефон.
– Это Рэнд, – сказал он без лишних любезностей. – Ты серьезно решил сделать Неда Френча ответственным за безопасность Четвертого июля?! Знаешь, есть такая штука, как специальные каналы.
– Тогда, – холодно заметил Коннел, – они идут от меня. Если есть какие-то жалобы, подай их в письменном виде.
– Сукин сын, – воскликнул Рэнд, после того как положил трубку. Коннел был сейчас неприкасаемым. Но Френч-то таким не был. Есть только один способ проучить этого раздолбая Коннела. Если к концу приема сад повсюду будет залит кровью, Рэнд позаботится, чтоб там была и кровь Френча.
Глава 3
В десять утра, набросав предварительный план того, как обеспечить безопасность приема в Уинфилд-Хаузе, Нед отослал помощника подготовиться к брифингу, назначенному на полдень. Шамун закрылся в своем кабинете и начал раскладывать карты и схемы, которые нужно было показать через проектор. Когда зазвенел телефон Неда Френча и тот не ответил, Мо вошел в его кабинет.
Поговорив с Лаверн Френч, Шамун написал записку боссу и задержался, глядя на уже редеющий поток чиновников, опоздавших в этот понедельник к началу работы. Шамун был в Англии недавно, но уже знал, что по понедельникам не имело смысла звонить людям в офис до одиннадцати утра, а по пятницам – после обеда, поскольку их нет на месте.
Капитан Морис Шамун был гораздо внимательнее к мелочам, чем другие офицеры его возраста. Другие первые лейтенанты и капитаны, работавшие на разведку под крышей посольства в 80-х, относились к новому поколению, говорили развязно, позволяли себе класть ноги на стол и потихоньку покуривать в кабинетах.
Шамуну, например, никогда бы не пришло в голову подойти к личному аппарату Неда, не получив от него такого указания. И ни за что он не обратился бы к Лаверн иначе, чем «миссис Френч», если бы она первой не стала называть его Мо. Такой деликатностью, вероятно, отличались не все жители города Сэндаски, штат Огайо, но в семье Шамуна она почиталась как Священное Писание.
Ибрагим Шамун не покинул Бейрут в начале 60-х, а уехал лишь после того, как город стали раздирать конфликты. Он ни секунды не сомневался, когда его бездетный дядя, владелец небольшого магазина ковров в Сэндаски, предложил ему войти партнером в свое дело, если он эмигрирует.
Очень быстро после этого появились на свет его сын Морис, две дочери и еще одиннадцать магазинов ковров в прилегающих к Сэндаски районах. Дядя Лаиб ушел на покой. Ибрагим же управлял сетью магазинов, был президентом торговой палаты, членом приходского управления методистской церкви и ждал, когда Морис окончит колледж и займет принадлежащее ему по праву второе место в фирме.
Капитан Шамун закрыл дверь в кабинет Неда, вошел в свою комнату, расположенную по соседству, и включил маленький настольный приемник, чтобы послушать новости. Конспирация была первой заповедью разведывательной работы, но две запертые двери и включенное радио свидетельствовали о личных пристрастиях Шамуна, отчасти определивших его судьбу.
Он знал, что не мог войти в команду, несмотря на отлично сшитую форму, капитанские двойные серебряные полосы на погонах и ряд наградных ленточек мирного времени на груди. Он никогда не мог войти ни в какую команду. Два мотива – тайный и явный – побудили его избрать военно-дипломатическую шпионскую карьеру.
Явным было нежелание доживать жизнь, расстилая перед провинциальными домохозяйками ковры и расхваливая качество синтетических покрытий. Тайное же оставалось тайным – не для Шамуна, но для всех остальных, даже для тех, кто довольно долго наблюдал за ним, например для Неда Френча.
Если Шамун и говорил с кем-то откровенно, то это был Нед, которого он считал своим единственным другом на службе. Впервые они встретились в посольстве в Риме, а не в Бонне, где Нед работал до того, как оказался в Лондоне. Рим, где ультралевацкие жестокости и неофашистские массовые кровопролития соединились с привычным мошенничеством чиновников, сблизил двух мужчин. Однажды, в откровенном дружеском разговоре, Шамун вскользь упомянул о тайной причине, побудившей его уехать из дому.
– Я был единственным ливанцем в Сэндаски, – часто говорил он, но никогда не завершал фразу.
– Вечно посторонний, да? – спросил тогда Нед.
Шамун не ответил. Нед был первым, кто угадал. При обычных проверках в разведке ощущение себя чужаком обычно не давало о себе знать. Правда, кое-что могла подсказать Неду поездка, совершенная Мо после окончания колледжа, в 1980-м. Вместо того чтобы в июне начать работать в главном магазине, Шамун собрал все свои сбережения и отправился в единственное место на земле, где, как он знал, он не мог чувствовать себя чужим.
Ливан.
Непостижимая бредовость этого шага оказалась очевидной, как только он приземлился в аэропорту Бейрута, оказавшись под перекрестным огнем друзов и фалангистской милиции. После этого, правда, дела пошли легче. Он бродил по изрытым пулями улицам столицы: с его худобой, темной кожей, глазами, похожими на маслины, он был неотличим от окружающих. По-арабски он говорил все еще как начинающий, вспоминая то, что слышал от отца и матери, когда они переходили на этот язык, непонятный детям. Его произношение было правильным.
Во всяком случае, так уверяла его двоюродная бабка Шана. Она рассказала ему и семейную тайну. В Сэндаски, в Огайо, дядя Лаиб был столпом методистской церкви, и Ибрагим был его преемником: Шамуны были образцовыми христианами. В Бейруте они считались иудеями.
– Нельзя сменить религию, – заверяла его Шана. – У людей слишком долгая память. Здесь, уж если ты родился евреем, евреем и останешься, Мойшелех.
Он заметил, что помимо воли кивает ей головой.
– А раз еврей – значит чужой, – добавил он. Хватит с него Ливана.
Кто-то постучал в дверь. Шамун напоминал зверя, вспугнутого охотниками. Крадучись, как обитатель джунглей, он подошел к двери.
– Кто там?
– Открой, – отозвался Нед Френч.
Шамун не торопясь отпер дверь.
– Извини, Нед, но у меня вся эта ерунда на столе...
Френч взглянул на карты.
– Все в порядке. Нет, радио не выключай. Я насчет звонка Лаверн.
– Что-нибудь срочное?
– Она не сказала.
– Ну тогда ей придется подождать, – резко сказал Нед и, как заметил Шамун, тут же пожалел об этой резкости. Смущенно вздохнув, он присел на стол Шамуна.
– Лаверн прекрасная армейская жена, – сказал он погодя. – Бог мой! Кажется, это звучит как эпитафия?
Шамун не ответил. Взглянув на него, Нед спросил:
– Питер Паркинс не звонил?
– Нет.
Френч пытался успокоиться, медленно поглаживая подбородок.
– Что-то пока не ладится с охраной безопасности воскресного пикника: начальники секций не выделяют для этого людей. Пара фэбээровцев, парень из таможни, все остальные жидковаты.
Шамун изобразил сожаление. Он понимал, что это было странно. Впалые щеки и тонкие губы всегда придавали его лицу угрюмое выражение, но некоторые находили его ироническим. Лицо было по-своему симпатичным, но люди вкладывали разный смысл в слово «ирония». Шамун знал: посторонний скрыл лицо под маской, чтобы никто не прочитал его мысли. Кроме Френча, может быть.
– Хочешь что-нибудь предложить? – спросил Нед.
– Ты, конечно, сообщил в Компанию?
– Конечно нет. – Голос босса звучал язвительно. – Эти обезьяны могут сами все выяснить.
– Но ты должен взять инициативу в свои руки, – заметил Шамун, – хотя бы для того, чтобы Ларри Рэнд не сделал этого.
Нед Френч глубоко вздохнул.
– А разве Компания когда-нибудь делилась информацией?
– Конечно, если им вывернуть руку. – Нед зло усмехнулся. – А мне нужны войска. – Он взял телефонную трубку. – Включи скрэмблер [16], когда я скажу.
Его телефон прозвонил один раз и замолк. Паркинс положил газету, повернулся на вертящемся стуле и воткнул провод наушников в одно из отверстий в невзрачном черном ящике. Его движения были размеренно точны, большие пальцы не спеша и привычно делали свое дело. Подкрутив два диска, он включил магнитофон.
Отличная идея, подумал Паркинс. Как только кто-то в здании включает скрэмблер, телефон Паркинса дает один звонок, предупреждая его. Это совсем не трудно было сделать, ведь в канцелярии не так много скрэмблеров, и почти все они устаревших моделей, чисто электромеханических, с простым набором, не то что новые – с совершенными компьютерами и с миллионами вариантов кодирования.
– ...много ли людей ты можешь выделить? – отчетливо прозвучал голос полковника Френча.
– Я не играю в то, что обречено на проигрыш, – ответил после паузы другой голос. Это был Е. Лоуренс Рэнд, который, как полагал Паркинс, имея на то основания, был резидентом ЦРУ в Лондоне.
– Ларри, это пораженчество!
– Не вешай мне лапшу на уши, Нед. Мы говорим о реальных перспективах. Отмени прием. Вспышка СПИДа, герпеса, свинки – чего угодно. Напряги воображение.
– Ты понимаешь, что порешь чушь? – бросил Нед.
Паркинс усмехнулся. Не было ничего приятней прямых стычек между индейскими вождями, возглавляющими у янки враждующие стороны. Такие стычки могут поведать о многом.
– Победы быть не может, Нед. Отмени.
– Слишком поздно.
– Никогда не поздно, – возразил Рэнд. – Стрела с транквилизатором охладит пыл добрейшей Пандоры. Нет ничего проще.
– Теперь я понял, кто хотел утихомирить Кастро взрывающейся сигарой. Мужики, вы слишком увлекаетесь разными техническими штучками, чтобы вам кто-то поверил. Я предлагаю шампанское, копченого лосося, а позже... настоящую теннессийскую свинину на гриле. Короче, ты пришлешь мне несколько своих мальчиков и девочек.
– Свинину подаешь? Толково. Это уберет мусульман и евреев.
– Ларри, – не выдержал Нед, – мне что, приказывать надо?
– Какие приказы? Я тебе не отвечу, полковник. Ухо Паркинса уловило нотку недовольства в голосе Рэнда, необычно неприятный тон. Паркинс подумал, что между спецслужбами разгорелась обычная ревность.
– Ларри, не будь таким козлом, – говорил полковник Френч. – Я не напрашивался на это дело. Мне его навязали заодно с президентской Директивой-103.
Тон Рэнда едва ли можно было назвать мирным.
– Можешь вытереть своими директивами задницу, Нед. Они годятся только для идиотов из загранслужбы, набитых дерьмом. А для меня они не значат ровно ничего.
– Бог мой, ну и тупая у тебя голова, – взорвался Нед.
– Отвяжись, вояка.
– Неужели тебе надо объяснять, – продолжал настаивать Нед, с трудом сдерживаясь, – как близки Фулмеры с президентом? Насколько они полны решимости выполнить Директиву-103 до последней буквы? Ты что, Ларри, ждешь прямого указания из Белого дома. Если ты будешь продолжать в том же духе, ты этого добьешься.
– Любители, – проворчал Рэнд, – вся эта чертова служба забита сумасшедшими любителями. Когда Белый дом наконец поймет, что он не может... – Тут он остановился.
– Давай, давай, Ларри, очень интересно послушать.
Прошло так много времени, прежде чем Рэнд продолжил, что Паркинс уже начал беспокоиться, а не сломалась ли его декодирующая аппаратура.
– Я могу дать тебе восемь мужчин и пять женщин, – сказал он наконец. – Но если только ты...
– Пришли их всех сюда сегодня к двенадцати дня, – резко оборвал Нед. – Мы планируем на это время наш первый брифинг. Да, и как обычно, огромное спасибо Компании, Ларри, за полезное сотрудничество. – Он повесил трубку.
Паркинс отключился от телефона, перемотал пленку и пометил кассету буквенно-цифровым кодом. Потом он поднял трубку и набрал номер внутреннего телефона.
– Группа посыльных.
– Это Паркинс. Пришли мне бегуна, малыш. Лучше Муркока, если он свободен.
Паркинс нацарапал записку, обернул ее вокруг пленки и закрепил простой резинкой. В запертую дверь, отделявшую кабинет Паркинса от прихожей, постучали. Паркинс встал, чтобы впустить «мальчика» лет тридцати.
– Доброе утро, майор Паркинс.
– Муркок, ты глупая башка.
– Прошу извинить, мистер Паркинс.
– Передай это пятому.
Когда посыльный ушел, Паркинс позвонил по городскому телефону. Мужчина с сильным шотландским акцентом сказал:
– Да-а.
– Кое-что послал вам, Джок.
– Что теперь? – спросил человек раздраженно.
Паркинс поудобней устроился на стуле.
– Нужна информация о пострадавшем в дорожной аварии сегодня утром – Бейкер и Мэрилбоун – около семи тридцати; машина сбила пешехода.
– Что-нибудь еще? – спросил шотландец иронически.
– Последние новости отсюда. Мои глупые «жучки» откусили больше, чем могут сожрать. – П. Дж. Р. Паркинс расслабился после хорошего разговора по единственной внешней линии во всем посольстве, которую он не прослушивал лично.
В 12.01 Шамун запер дверь зала и опустил шторы на окнах, выходивших не на пышную зелень площади, а в вентиляционную шахту, которая освещала комнату слабым светом. Даже этот свет был теперь перекрыт.
Люди сидели в темноте – около тридцати человек, прикинула Джейн, – их силуэты были видны на огромном экране позади Неда, стоявшего на сцене. Шамун подошел к проектору, который находился в конце комнаты, рядом с Джейн, и включил сияющий прямоугольник света. На экране появились аэрофотоснимки Уинфилд-Хауза и прилегающего к нему участка.
Джейн пыталась не смотреть на профиль Неда на экране. У нее перехватило в горле. «Это, наверно, любовь, – повторила она про себя слова старой песни Роджерса и Харт. – Это не аппендицит».
Она казалась себе длинной, худой, гибкой черной кошкой, свернувшейся в клубок и страстно желавшей превратиться в котенка. На сцене что-то говорил Нед, развертывая планы. Звук его сухого голоса, его интонация и ритм завораживали ее. Смысл она не улавливала. Может, он и был неуловимым, думала Джейн.
В сущности, делать здесь ей было нечего. Безопасность не входила в ее обязанности. Но Ройс Коннел попросил ее понаблюдать за деятельностью миссис Фулмер, а она с этим не справилась. Настолько, подумала Джейн, что Нед и все эти люди оказались теперь в крайне сложной ситуации.
Никто не обвинял Джейн в провале, меньше всех Ройс, который мог, если бы захотел, одним насупленным взглядом заставить ее плакать. Любому, кто спросил бы Джейн о том, кому принадлежали ее симпатии и привязанность последние два года, она готова была признаться, что все в ней, кроме физического влечения, было устремлено к Ройсу Коннелу, в которого она влюбилась безоглядно, как школьница. А разве кто-нибудь мог не влюбиться?
То, что она испытывала к Ройсу, казалось всего-навсего теплым чувством в сравнении с тем пламенем, что захватило ее сейчас. И любовь Неда к ней, она знала, была такой же неистовой.
Она переменила позу и попыталась сосредоточиться на том, что говорил Нед.
– Если бы у нас была по всему периметру ограда высотой двенадцать футов, к тому же усиленная сетью «Циклон», – произнес он, показывая линию на экране, – однако вместо этого у нас есть только ряд стальных прутьев, кое-как соединенных между собой и не более надежных, чем венецианское стекло. Имея это в виду...
Как ни странно, Джейн была даже приятна та ситуация, в которую поставил ее роман с Недом. Она вдруг спросила себя, не слишком ли любит острые ощущения и не начинается ли все это у женщин ближе к сорока годам. Работала она много. Как сотрудница, аккредитованная и назначенная конгрессом, она со временем могла бы получить должность консула в какой-нибудь небольшой стране вроде Люксембурга или в прибрежных Альпах во Франции. Разумеется, при условии, что она не влипнет в какую-нибудь историю.
Насколько позволяли обстоятельства, она оставалась самой собой – просто Джейн. Она была стройной и изящной, с яркой цыганской внешностью, но носила туфли без каблуков, очки как у библиотекаря, скучные прямые платья и совсем не экстравагантные костюмы из дамских отделов универмагов «Триплер», или «Дж. Пресс», или «Л. Л. Бин». Она не изменила стиля одежды и после окончания колледжа в Рэдклифе, и во время учебы в Гарвардской школе права.
Напряженно работая и не заводя любовных интриг, она делала карьеру в загранслужбе. Своим продвижением она была отчасти обязана секретной программе «утвердительного действия» в госдепе – в соответствии с ней белые англо-саксонские протестанты, руководящие этим учреждением, позволяли избранным представителям других рас и национальностей выбиваться из среды клерков. Продвигалась и Джейн Вейл, закончившая школу права с похвальным листом, хотя была не только женщиной, но и еврейкой. Это означало, что ее никогда не могли назначить на работу ни в какую арабскую страну, но оставалось много других возможностей.
Поговорив с Лаверн Френч, Шамун написал записку боссу и задержался, глядя на уже редеющий поток чиновников, опоздавших в этот понедельник к началу работы. Шамун был в Англии недавно, но уже знал, что по понедельникам не имело смысла звонить людям в офис до одиннадцати утра, а по пятницам – после обеда, поскольку их нет на месте.
Капитан Морис Шамун был гораздо внимательнее к мелочам, чем другие офицеры его возраста. Другие первые лейтенанты и капитаны, работавшие на разведку под крышей посольства в 80-х, относились к новому поколению, говорили развязно, позволяли себе класть ноги на стол и потихоньку покуривать в кабинетах.
Шамуну, например, никогда бы не пришло в голову подойти к личному аппарату Неда, не получив от него такого указания. И ни за что он не обратился бы к Лаверн иначе, чем «миссис Френч», если бы она первой не стала называть его Мо. Такой деликатностью, вероятно, отличались не все жители города Сэндаски, штат Огайо, но в семье Шамуна она почиталась как Священное Писание.
Ибрагим Шамун не покинул Бейрут в начале 60-х, а уехал лишь после того, как город стали раздирать конфликты. Он ни секунды не сомневался, когда его бездетный дядя, владелец небольшого магазина ковров в Сэндаски, предложил ему войти партнером в свое дело, если он эмигрирует.
Очень быстро после этого появились на свет его сын Морис, две дочери и еще одиннадцать магазинов ковров в прилегающих к Сэндаски районах. Дядя Лаиб ушел на покой. Ибрагим же управлял сетью магазинов, был президентом торговой палаты, членом приходского управления методистской церкви и ждал, когда Морис окончит колледж и займет принадлежащее ему по праву второе место в фирме.
Капитан Шамун закрыл дверь в кабинет Неда, вошел в свою комнату, расположенную по соседству, и включил маленький настольный приемник, чтобы послушать новости. Конспирация была первой заповедью разведывательной работы, но две запертые двери и включенное радио свидетельствовали о личных пристрастиях Шамуна, отчасти определивших его судьбу.
Он знал, что не мог войти в команду, несмотря на отлично сшитую форму, капитанские двойные серебряные полосы на погонах и ряд наградных ленточек мирного времени на груди. Он никогда не мог войти ни в какую команду. Два мотива – тайный и явный – побудили его избрать военно-дипломатическую шпионскую карьеру.
Явным было нежелание доживать жизнь, расстилая перед провинциальными домохозяйками ковры и расхваливая качество синтетических покрытий. Тайное же оставалось тайным – не для Шамуна, но для всех остальных, даже для тех, кто довольно долго наблюдал за ним, например для Неда Френча.
Если Шамун и говорил с кем-то откровенно, то это был Нед, которого он считал своим единственным другом на службе. Впервые они встретились в посольстве в Риме, а не в Бонне, где Нед работал до того, как оказался в Лондоне. Рим, где ультралевацкие жестокости и неофашистские массовые кровопролития соединились с привычным мошенничеством чиновников, сблизил двух мужчин. Однажды, в откровенном дружеском разговоре, Шамун вскользь упомянул о тайной причине, побудившей его уехать из дому.
– Я был единственным ливанцем в Сэндаски, – часто говорил он, но никогда не завершал фразу.
– Вечно посторонний, да? – спросил тогда Нед.
Шамун не ответил. Нед был первым, кто угадал. При обычных проверках в разведке ощущение себя чужаком обычно не давало о себе знать. Правда, кое-что могла подсказать Неду поездка, совершенная Мо после окончания колледжа, в 1980-м. Вместо того чтобы в июне начать работать в главном магазине, Шамун собрал все свои сбережения и отправился в единственное место на земле, где, как он знал, он не мог чувствовать себя чужим.
Ливан.
Непостижимая бредовость этого шага оказалась очевидной, как только он приземлился в аэропорту Бейрута, оказавшись под перекрестным огнем друзов и фалангистской милиции. После этого, правда, дела пошли легче. Он бродил по изрытым пулями улицам столицы: с его худобой, темной кожей, глазами, похожими на маслины, он был неотличим от окружающих. По-арабски он говорил все еще как начинающий, вспоминая то, что слышал от отца и матери, когда они переходили на этот язык, непонятный детям. Его произношение было правильным.
Во всяком случае, так уверяла его двоюродная бабка Шана. Она рассказала ему и семейную тайну. В Сэндаски, в Огайо, дядя Лаиб был столпом методистской церкви, и Ибрагим был его преемником: Шамуны были образцовыми христианами. В Бейруте они считались иудеями.
– Нельзя сменить религию, – заверяла его Шана. – У людей слишком долгая память. Здесь, уж если ты родился евреем, евреем и останешься, Мойшелех.
Он заметил, что помимо воли кивает ей головой.
– А раз еврей – значит чужой, – добавил он. Хватит с него Ливана.
Кто-то постучал в дверь. Шамун напоминал зверя, вспугнутого охотниками. Крадучись, как обитатель джунглей, он подошел к двери.
– Кто там?
– Открой, – отозвался Нед Френч.
Шамун не торопясь отпер дверь.
– Извини, Нед, но у меня вся эта ерунда на столе...
Френч взглянул на карты.
– Все в порядке. Нет, радио не выключай. Я насчет звонка Лаверн.
– Что-нибудь срочное?
– Она не сказала.
– Ну тогда ей придется подождать, – резко сказал Нед и, как заметил Шамун, тут же пожалел об этой резкости. Смущенно вздохнув, он присел на стол Шамуна.
– Лаверн прекрасная армейская жена, – сказал он погодя. – Бог мой! Кажется, это звучит как эпитафия?
Шамун не ответил. Взглянув на него, Нед спросил:
– Питер Паркинс не звонил?
– Нет.
Френч пытался успокоиться, медленно поглаживая подбородок.
– Что-то пока не ладится с охраной безопасности воскресного пикника: начальники секций не выделяют для этого людей. Пара фэбээровцев, парень из таможни, все остальные жидковаты.
Шамун изобразил сожаление. Он понимал, что это было странно. Впалые щеки и тонкие губы всегда придавали его лицу угрюмое выражение, но некоторые находили его ироническим. Лицо было по-своему симпатичным, но люди вкладывали разный смысл в слово «ирония». Шамун знал: посторонний скрыл лицо под маской, чтобы никто не прочитал его мысли. Кроме Френча, может быть.
– Хочешь что-нибудь предложить? – спросил Нед.
– Ты, конечно, сообщил в Компанию?
– Конечно нет. – Голос босса звучал язвительно. – Эти обезьяны могут сами все выяснить.
– Но ты должен взять инициативу в свои руки, – заметил Шамун, – хотя бы для того, чтобы Ларри Рэнд не сделал этого.
Нед Френч глубоко вздохнул.
– А разве Компания когда-нибудь делилась информацией?
– Конечно, если им вывернуть руку. – Нед зло усмехнулся. – А мне нужны войска. – Он взял телефонную трубку. – Включи скрэмблер [16], когда я скажу.
* * *
Паркинс сидел в своем огромном запертом кабинете, набитом всевозможным электронным оборудованием и инструментами, и читал утреннюю газету. Его широкая прямая спина не позволяла ему нагнуться над столом, поэтому он держал газету перед собой, словно был близорук. Хотя ему было пятьдесят два, Паркинс обходился без очков, и глаза его упускали очень немногое.Его телефон прозвонил один раз и замолк. Паркинс положил газету, повернулся на вертящемся стуле и воткнул провод наушников в одно из отверстий в невзрачном черном ящике. Его движения были размеренно точны, большие пальцы не спеша и привычно делали свое дело. Подкрутив два диска, он включил магнитофон.
Отличная идея, подумал Паркинс. Как только кто-то в здании включает скрэмблер, телефон Паркинса дает один звонок, предупреждая его. Это совсем не трудно было сделать, ведь в канцелярии не так много скрэмблеров, и почти все они устаревших моделей, чисто электромеханических, с простым набором, не то что новые – с совершенными компьютерами и с миллионами вариантов кодирования.
– ...много ли людей ты можешь выделить? – отчетливо прозвучал голос полковника Френча.
– Я не играю в то, что обречено на проигрыш, – ответил после паузы другой голос. Это был Е. Лоуренс Рэнд, который, как полагал Паркинс, имея на то основания, был резидентом ЦРУ в Лондоне.
– Ларри, это пораженчество!
– Не вешай мне лапшу на уши, Нед. Мы говорим о реальных перспективах. Отмени прием. Вспышка СПИДа, герпеса, свинки – чего угодно. Напряги воображение.
– Ты понимаешь, что порешь чушь? – бросил Нед.
Паркинс усмехнулся. Не было ничего приятней прямых стычек между индейскими вождями, возглавляющими у янки враждующие стороны. Такие стычки могут поведать о многом.
– Победы быть не может, Нед. Отмени.
– Слишком поздно.
– Никогда не поздно, – возразил Рэнд. – Стрела с транквилизатором охладит пыл добрейшей Пандоры. Нет ничего проще.
– Теперь я понял, кто хотел утихомирить Кастро взрывающейся сигарой. Мужики, вы слишком увлекаетесь разными техническими штучками, чтобы вам кто-то поверил. Я предлагаю шампанское, копченого лосося, а позже... настоящую теннессийскую свинину на гриле. Короче, ты пришлешь мне несколько своих мальчиков и девочек.
– Свинину подаешь? Толково. Это уберет мусульман и евреев.
– Ларри, – не выдержал Нед, – мне что, приказывать надо?
– Какие приказы? Я тебе не отвечу, полковник. Ухо Паркинса уловило нотку недовольства в голосе Рэнда, необычно неприятный тон. Паркинс подумал, что между спецслужбами разгорелась обычная ревность.
– Ларри, не будь таким козлом, – говорил полковник Френч. – Я не напрашивался на это дело. Мне его навязали заодно с президентской Директивой-103.
Тон Рэнда едва ли можно было назвать мирным.
– Можешь вытереть своими директивами задницу, Нед. Они годятся только для идиотов из загранслужбы, набитых дерьмом. А для меня они не значат ровно ничего.
– Бог мой, ну и тупая у тебя голова, – взорвался Нед.
– Отвяжись, вояка.
– Неужели тебе надо объяснять, – продолжал настаивать Нед, с трудом сдерживаясь, – как близки Фулмеры с президентом? Насколько они полны решимости выполнить Директиву-103 до последней буквы? Ты что, Ларри, ждешь прямого указания из Белого дома. Если ты будешь продолжать в том же духе, ты этого добьешься.
– Любители, – проворчал Рэнд, – вся эта чертова служба забита сумасшедшими любителями. Когда Белый дом наконец поймет, что он не может... – Тут он остановился.
– Давай, давай, Ларри, очень интересно послушать.
Прошло так много времени, прежде чем Рэнд продолжил, что Паркинс уже начал беспокоиться, а не сломалась ли его декодирующая аппаратура.
– Я могу дать тебе восемь мужчин и пять женщин, – сказал он наконец. – Но если только ты...
– Пришли их всех сюда сегодня к двенадцати дня, – резко оборвал Нед. – Мы планируем на это время наш первый брифинг. Да, и как обычно, огромное спасибо Компании, Ларри, за полезное сотрудничество. – Он повесил трубку.
Паркинс отключился от телефона, перемотал пленку и пометил кассету буквенно-цифровым кодом. Потом он поднял трубку и набрал номер внутреннего телефона.
– Группа посыльных.
– Это Паркинс. Пришли мне бегуна, малыш. Лучше Муркока, если он свободен.
Паркинс нацарапал записку, обернул ее вокруг пленки и закрепил простой резинкой. В запертую дверь, отделявшую кабинет Паркинса от прихожей, постучали. Паркинс встал, чтобы впустить «мальчика» лет тридцати.
– Доброе утро, майор Паркинс.
– Муркок, ты глупая башка.
– Прошу извинить, мистер Паркинс.
– Передай это пятому.
Когда посыльный ушел, Паркинс позвонил по городскому телефону. Мужчина с сильным шотландским акцентом сказал:
– Да-а.
– Кое-что послал вам, Джок.
– Что теперь? – спросил человек раздраженно.
Паркинс поудобней устроился на стуле.
– Нужна информация о пострадавшем в дорожной аварии сегодня утром – Бейкер и Мэрилбоун – около семи тридцати; машина сбила пешехода.
– Что-нибудь еще? – спросил шотландец иронически.
– Последние новости отсюда. Мои глупые «жучки» откусили больше, чем могут сожрать. – П. Дж. Р. Паркинс расслабился после хорошего разговора по единственной внешней линии во всем посольстве, которую он не прослушивал лично.
* * *
Джейн Вейл сидела в конце маленького зала в подвале здания канцелярии на Гросвенор-сквер.В 12.01 Шамун запер дверь зала и опустил шторы на окнах, выходивших не на пышную зелень площади, а в вентиляционную шахту, которая освещала комнату слабым светом. Даже этот свет был теперь перекрыт.
Люди сидели в темноте – около тридцати человек, прикинула Джейн, – их силуэты были видны на огромном экране позади Неда, стоявшего на сцене. Шамун подошел к проектору, который находился в конце комнаты, рядом с Джейн, и включил сияющий прямоугольник света. На экране появились аэрофотоснимки Уинфилд-Хауза и прилегающего к нему участка.
Джейн пыталась не смотреть на профиль Неда на экране. У нее перехватило в горле. «Это, наверно, любовь, – повторила она про себя слова старой песни Роджерса и Харт. – Это не аппендицит».
Она казалась себе длинной, худой, гибкой черной кошкой, свернувшейся в клубок и страстно желавшей превратиться в котенка. На сцене что-то говорил Нед, развертывая планы. Звук его сухого голоса, его интонация и ритм завораживали ее. Смысл она не улавливала. Может, он и был неуловимым, думала Джейн.
В сущности, делать здесь ей было нечего. Безопасность не входила в ее обязанности. Но Ройс Коннел попросил ее понаблюдать за деятельностью миссис Фулмер, а она с этим не справилась. Настолько, подумала Джейн, что Нед и все эти люди оказались теперь в крайне сложной ситуации.
Никто не обвинял Джейн в провале, меньше всех Ройс, который мог, если бы захотел, одним насупленным взглядом заставить ее плакать. Любому, кто спросил бы Джейн о том, кому принадлежали ее симпатии и привязанность последние два года, она готова была признаться, что все в ней, кроме физического влечения, было устремлено к Ройсу Коннелу, в которого она влюбилась безоглядно, как школьница. А разве кто-нибудь мог не влюбиться?
То, что она испытывала к Ройсу, казалось всего-навсего теплым чувством в сравнении с тем пламенем, что захватило ее сейчас. И любовь Неда к ней, она знала, была такой же неистовой.
Она переменила позу и попыталась сосредоточиться на том, что говорил Нед.
– Если бы у нас была по всему периметру ограда высотой двенадцать футов, к тому же усиленная сетью «Циклон», – произнес он, показывая линию на экране, – однако вместо этого у нас есть только ряд стальных прутьев, кое-как соединенных между собой и не более надежных, чем венецианское стекло. Имея это в виду...
Как ни странно, Джейн была даже приятна та ситуация, в которую поставил ее роман с Недом. Она вдруг спросила себя, не слишком ли любит острые ощущения и не начинается ли все это у женщин ближе к сорока годам. Работала она много. Как сотрудница, аккредитованная и назначенная конгрессом, она со временем могла бы получить должность консула в какой-нибудь небольшой стране вроде Люксембурга или в прибрежных Альпах во Франции. Разумеется, при условии, что она не влипнет в какую-нибудь историю.
Насколько позволяли обстоятельства, она оставалась самой собой – просто Джейн. Она была стройной и изящной, с яркой цыганской внешностью, но носила туфли без каблуков, очки как у библиотекаря, скучные прямые платья и совсем не экстравагантные костюмы из дамских отделов универмагов «Триплер», или «Дж. Пресс», или «Л. Л. Бин». Она не изменила стиля одежды и после окончания колледжа в Рэдклифе, и во время учебы в Гарвардской школе права.
Напряженно работая и не заводя любовных интриг, она делала карьеру в загранслужбе. Своим продвижением она была отчасти обязана секретной программе «утвердительного действия» в госдепе – в соответствии с ней белые англо-саксонские протестанты, руководящие этим учреждением, позволяли избранным представителям других рас и национальностей выбиваться из среды клерков. Продвигалась и Джейн Вейл, закончившая школу права с похвальным листом, хотя была не только женщиной, но и еврейкой. Это означало, что ее никогда не могли назначить на работу ни в какую арабскую страну, но оставалось много других возможностей.