Уоллес Эдгар Ричард Горацио. Сильнее Скотленд-Ярда

   Манфред сразу почувствовал, что девушку гнетет какая-то затаенная тоска. Ее приветливая улыбка, бесспорно искренняя, казалась несколько автоматической. В дальнейшем смутное предположение Манфреда переросло в уверенность.
   Девушка испытывала страх!
   Но кто внушал его?
 
   Когда дамы поднялись наверх, Манфреду удалось поближе познакомиться с доктором Уиглоу.
   — Ваш приятель отлично играет в гольф, — заметил доктор. — Право он отлично играет… для иностранца. Ведь вы оба родом из Испании?
   Манфред кивнул.
   Собственно говоря, он был более англичанином, чем его гость, но в настоящее время он был испанским гостем в Англии, к тому же с испанским паспортом.
   — Насколько я понял, ваши изыскания увенчались полным успехом? — осведомился Леон.
   Глаза доктора Уиглоу вспыхнули лихорадочным огнем.
   — Да, я очень доволен ими…
   Неожиданно он добавил:
   — Кто вам сказал о них?
   — Вы ведь сами рассказывали о них в клубе.
   Доктор нахмурил лоб.
   — Да?.. Что-то не припомню. Когда я говорил об этом?
   — Сегодня утром.
   Доктор закусил губы.
   — Я иногда бываю рассеянным…
   У Манфреда сложилось впечатление, что в докторе шла какая-то жестокая внутренняя борьба.
   — Да, на мою долю выпал необыкновенный успех. Да… Через несколько месяцев мое имя станет извести всему миру… Но мои изыскания стоят огромных денег. Лишь сегодня я подсчитал, что одним стенотиписткам приходится выплачивать около шестидесяти фунтов в неделю…
   Манфред изумленно взглянул на него.
   — Вашим стенотиписткам? — переспросил он медленно — В таком случае вы, должно быть, работаете над огромным трактатом?
   — Но вот и наши дамы! — воскликнул доктор.
   В докторе было что-то отталкивающее. Впоследствии Манфред укрепился в этом мнении.
   После обеда доктор Уиглоу неожиданно обратился к девушке:
   — Ты меня сегодня еще не поцеловала, Маргарет.
   Мисс Спэттер сначала зарделась, а затем побледнела.
   Пальцы ее дрожали.
   — Я… не помню, Феликс… — пролепетала она.
   Лицо доктора побагровело от злости.
   — Честное слово, это… изумительно! — вскричал он. — Я помолвлен с тобой, я выплачиваю твоей матери тысячу фунтов, а ты даже не помнишь, целовала ли меня?!
   — Доктор! — неожиданно перебил его Гонзалес, протягивая небольшой лист бумаги.
   Леон говорил мягко, но Манфред почувствовал в его голосе опасный металл.
   — Вы не просветите меня, какое химическое соединение обозначается этой формулой?
   Доктор Уиглоу медленно повернул голову и пристально оглядел говорившего.
   — Хлористый ангидрид, — бросил он.
   Беседа перешла на научные темы.
   Маленькая самодовольная дама была единственным лицом, не придавшим особого значения поведению доктора.
   — Феликс порой бывает довольно эксцентричным, но, как правило, он спокоен, приветлив и мил… Ах, главное для нас — счастье детей. Вы согласны со мной? — произнесла она на исковерканном испанском.
   Манфред нехотя кивнул.
   — Я глубоко убеждена в том, что Маргарет будет счастлива с ним, — продолжала почтенная мамаша, — во всяком случае, гораздо счастливее, чем с этим невыносимым человеком…
   Она не расшифровала понятие «невыносимый человек», но Манфред почувствовал, что за этим кроется целая трагедия. Менее всего он увлекался романтическими сюжетами, но одного взгляда на бледную, съежившуюся Маргарет было достаточно, чтобы понять, что в этой помолвке таится что-то неладное.
   Через полчаса оба друга стояли в дверях и следили за удаляющимся сигнальным фонариком автомобиля доктора Уиглоу.
   Возвратившись в столовую, Манфред подбросил дров в камин.
   — Ну, каково впечатление? — спросил Гонзалес.
   — Ужас, — ответил Манфред.
   Леон закурил.
   — Девушку можно только пожалеть.
   — Он производит впечатление совершенно невменяемого человека, — заметил Манфред.
   — Он сошел с ума, — спокойно произнес Леон. — Один из признаков — провалы памяти. Разве ты не обратил внимания на то, что он совершенно забыл о нашей с ним утренней беседе в клубе?
   — О, это я заметил!
   — Он не может не чувствовать, что эти провалы памяти — порог безумия, но, в то же время, пошатнувшийся разум убеждает его в исключительной гениальности, а следовательно, и во вседозволенности. А это уже опасно… Завтра мы навестим его и посмотрим, чем он занимается в своей лаборатории и что его заставляет тратить уйму денег на стенотиписток. А теперь — спать, спать, дорогой Джордж! Не вижу иного способа избавиться от этого мрака.
 
   Лаборатория доктора Уиглоу располагалась в большом кирпичном строении с примыкавшем к нему деревянным павильоном.
   — За три недели это уже вторая лаборатория. Хозяин первой, правда, к нашему приходу был мертв…
   — Ты имеешь в виду теорию серийности? — спросил Леон.
   — Нет, просто… — пробормотал Манфред.
   У дверей лаборатории стоял почтовый автомобиль. Несколько девиц-ассистенток загружали машину огромным количеством пухлых конвертов. По-видимому, у доктора Уиглоу была обширная переписка.
   Доктор в белом халате вышел навстречу гостям.
   — У вас весьма значительная переписка, — заметил Леон.
   Доктор оживился.
   — Пока что я отправляю эти письма на почту в Торкуей. Они будут там лежать до… — он сделал паузу, — до того момента, когда я буду полностью уверен в результате своего открытия. Деятель науки должен быть очень осторожен в выводах, да-да! Но я убежден в том, что мое открытие непогрешимо!
   Он повел гостей в лабораторию.
   Манфред равнодушно осматривал помещение, мало чем отличающееся от лаборатории покойного профессора Тоблемона.
   — Я сейчас посвящу вас, — говорил доктор, — я посвящу вас в то, о чем пока не знает ни одна живая душа! Никто, никто даже не догадывается о подлинном величии моего открытия!
   Доктор выдвинул один из ящиков письменного стола, вынул из него фарфоровую пластинку и положил ее на стол. Из шкафа он извлек металлическую шкатулку. Содержимое шкатулки он пересыпал на пластинку. Это была обыкновенная садовая почва. К своему изумлению, Манфред заметил в груде земли копошащегося дождевого червя. Проворный червячок пытался снова зарыться поглубже в землю.
   — Проклятое животное! — гневно произнес доктор. Лицо его нервно подергивалось. — Как я ненавижу эту тварь!
   Глаза его горели бешеной злобой.
   Джордж Манфред глубоко перевел дыхание и стиснул зубы.
   — С детства для меня не существовало ничего более ужасного, чем эти проклятые твари, — сбивчиво говорил доктор. — У меня была гувернантка — злое, противное существо… Вы представляете, как это было ужасно?!
   Леон ничего не ответил.
   Для него дождевой червь был самым обыкновенным существом, ничем не отличавшимся от многих представителей животного мира. Он не мог понять, почему этот выдающийся естествоиспытатель воспылал такой жгучей ненавистью к этому виду живых существ.
   — Я создал теорию, — продолжал доктор, вытирая потный лоб, — согласно которой в разные периоды на Земле владычествуют различные представители животного царства. В нашу эпоху мир принадлежит человечеству. Пройдет миллион лет, и человек выродится, станет мелким, как муравей, а владыкой мира будет дождевой червь. Его способности и свойства разовьются с невероятной силой… Эта мысль всегда терзала меня…
   Заметив, что Гонзалес и Манфред хранят молчание, доктор продолжал:
   — Она терзает меня и сейчас. Я задался целью избавить человечество от этой ужасной перспективы. — Он перевел дыхание. — Пока дождевые черви еще не развили свои способности, у нас имеется реальная возможность победить их. Да, победить!
   Он достал из шкафа широкогорлую склянку, наполненную каким-то серым порошком.
   — Здесь результат двенадцатилетней работы, — сказал он. — Яд найти нетрудно, но мой состав… о!
   Он взял щепотку порошка и бросил ее в стакан с водой. Порошок медленно растворился в воде. Затем доктор взял пипетку и капнул несколько капель на кучку земли. Прошло несколько секунд. В земле что-то задергалось и замерло.
   Все было кончено.
   — Он мертв! — торжествующе воскликнул доктор Уиглоу. — Мертв не только червяк, но и почва. Стоит какому-нибудь червеообразному существу коснуться этой пригоршни земли, как он тут же подохнет. Подохнет!
   Он позвонил. Вошла одна из ассистенток.
   — Выбросьте это, — процедил он с перекошенным от омерзения лицом.
 
   Весь обратный путь Леон молчал, забившись в угол автомобиля, и напряженно хмурил лоб.
   Молчал он и за обедом.
   Когда Манфред предложил ему прогуляться в сумерках, Леон только покачал головой.
   Так же молча он ушел из дома с наступлением темноты.
   Около десяти часов вечера он подошел к дому доктора Уиглоу.
   Одной из странностей доктора было то, что, имея в своем распоряжении огромный дом, он предпочитал спать в небольшом деревянном павильоне, выселив оттуда садовника. В последнее время ему мерещились всякие страхи, и он проводил ночи в полной изоляции от своей многочисленной прислуги.
   Гонзалес слышал о причудах доктора и поэтому подходил к павильону, приняв необходимые меры предосторожности. Он хорошо знал, что трусливый человек порой бывает гораздо опаснее смелого, но злонамеренного.
   Постучав в дверь, он вскоре услышал осторожные шаги и голос:
   — Кто там?
   Гонзалес назвался.
   Прошло несколько долгих минут, прежде чем доктор решился открыть дверь.
   — Прошу вас, — сказал он и тщательно запер за посетителем дверь. — Вы, должно быть, пришли поздравить меня. Спасибо! Вы обязательно должны быть на моей свадьбе! Это будет великолепное торжество! Я произнесу речь о значении моего открытия. Хотите выпить? Я позвоню в главный корпус и…
   Гонзалес покачал головой.
   — Я много думал о вашем открытии, доктор, — сказал он, — и установил некоторую связь между ним и теми пакетами, которые были отправлены в почтовом автомобиле…
   Лицо доктора посветлело.
   — А вы проницательны, мой друг! Да, так и есть: я поддерживаю переписку с самыми различными сельскохозяйственными обществами и объединениями во всем мире. Я ведь мировая величина! Не кто иной, как я, нашел средство против филоксеры и спас множество виноградников от гибели!
   Леон кивнул — это было правдой.
   — Следовательно, мое слово кое-что да значит для сельских хозяев! Но после ряда переговоров с местными фермерами я пришел к выводу, что эти люди по своему невежеству неодобрительно относятся к моему проекту уничтожения этих… тварей… Но теперь, когда я совершенно убежден в безотказности моего препарата, я могу со спокойной совестью дать почте распоряжение разослать пакеты. Перед вашим приходом я как раз собирался телефонировать начальнику почтового отделения…
   — И кому, вы собираетесь разослать их?
   — Всем сельским хозяевам. Всей Европе! Всей Азии! Всей Америке! В каждом пакете есть инструкция на нескольких языках о способе применения моего средства… А для того, чтобы они действительно выполнили мои предписания, я сообщаю, что мой порошок — эффективнейшее средство для удобрения почвы! Остроумно, вы не находите?
   — И что будет дальше?
   — Они растворят порошок в воде и окропят свои поля. Достаточно будет окропить только часть полей. Эти проклятые твари сами позаботятся о том, чтобы разнести заразу на остальной почве! Не пройдет и полгода, как…
   — Значит, вы не сообщаете людям об истинном назначении порошка?
   — Нет, я ведь уже объяснил вам, — сказал доктор раздраженно. — Подождите минутку, я позвоню на почту.
   Он направился к телефону, но Леон преградил ему путь.
   — Мой дорогой друг, — произнес он твердо. — Вам не следует этого делать.
   — Вы хотите мне помешать?
   — Да, — сказал Леон, беря его за руку.
   — Но почему? Отпустите меня!
   Но Леон зажал его руку мертвой хваткой.
   Ему без труда удалось бы удержать обычного человека, но сумасшедшие обладают непомерной силой. Доктору удалось отбросить Леона на пол. Прежде, чем он успел подняться, хозяин лаборатории бросился к двери и запер ее за собой на ключ.
   Павильон разделяла перегородка с небольшим оконцем над дверью. Леон придвинул к двери стол и высадил стекло.
   — Не смейте прикасаться к телефону! — крикнул он. — Вы слышите?!
   Доктор расхохотался в ответ.
   — Вы тоже продались этим тварям! — бросил он и потянулся за трубкой.
   Леон нажал спуск револьвера.
 
   Когда Манфред на следующее утро возвратился со своей обычной прогулки, он застал Гонзалеса в саду. Тот расхаживал по дорожке и сосредоточенно курил сигару.
   — Дорогой Леон, почему же ты мне не рассказал? — спросил Манфред, положив руку на плечо друга.
   Леон промолчал.
   — Все говорят об этой истории… Будто бы к доктору в павильон забрался вор и застрелил его, когда тот попытался вызвать полицию. Исчезло все столовое серебро, золотые часы и бумажник…
   — Они покоятся на дне бухты, — спокойно ответил Леон. — Я рано утром занимался рыбной ловлей. Ты еще спал.
   Некоторое время друзья молчали.
   — Неужели это было так необходимо? — спросил Манфред.
   — Да, — твердо ответил Леон. — Этот человек готовил миру неслыханные бедствия.
   — Из-за дождевых червей?..
   — Их существование гораздо дороже и ценнее жизни этого маньяка. Все величайшие знатоки сельского хозяйства единогласно утверждают, что если бы не было этих невзрачных созданий, почва давно бы оскудела. Не прошло бы и семи лет, как человечество вымерло бы с голоду.
   Манфред изумленно взглянул на своего друга.
   — Не может быть!
   — Однако, это так. Черви — величайшие друзья человечества. Все. Лекция окончена. Мне пора на почту — нужно перехватить эти проклятые пакеты.
   — Что ж, все, что ни делается, — все к лучшему, — задумчиво произнес Манфред. — Девушка произвела на меня прекрасное впечатление, и я убежден, что тот «невыносимый человек», о котором говорила ее чопорная мамаша, вовсе не так уж невыносим!

Глава 4.
Человек, которого дважды настигала смерть

   Антракт между вторым и третьим актами несколько затянулся.
   Трое элегантных мужчин, сидевшие в одной из лож, молчали, думая, по-видимому, каждый о своем. Сегодня на сцене шла шаблонная детективная пьеса, и каждый из троих уже после первого акта разгадал «тайну» совершенного по ходу пьесы преступления.
   Мистер Фейр отужинал в обществе Гонзалеса и Манфреда, а затем все трое решили посетить театр.
   Неожиданно мистер Фейр нахмурился, будто вспомнив нечто неприятное. Заметив улыбку Леона, он спросил:
   — Чему вы улыбаетесь?
   — Вашим мыслям, — ответил тот.
   — Моим мыслям?
   — Да. Вы только что подумали о «Четырех Справедливых».
   — Потрясающе! Я действительно подумал о них. Что это, чтение мыслей на расстоянии?
   — Нет, это не телепатия, — ответил Леон. — Я определил это по выражению вашего лица.
   — Фантастика!
   — Отнюдь. Лицо человека всегда является зеркалом его чувств или действий. Человек, разрезающий ножницами сукно, при этом непроизвольно жует губами. То же самое делает и гребец в такт ударам весел…
   — Но какое выражение лица может соответствовать воспоминаниям о «Четырех Справедливых» — спросил мистер Фейр с улыбкой.
   — Последняя реплика второго акта звучала примерно так: «Справедливости! Справедливости! Существует справедливость, которая выше требований закона!» Услышав эти крамольные слова, вы нахмурились и переглянулись с редактором «Мегафона», сидевшим в последней ложе. На основании этого я сделал вывод, что вы написали для его газеты материал о «Четырех Справедливых»…
   — Если иметь в виду некролог бедняге Фольмоузу, то… да, вы правы. Я как раз подумал об этих людях, взявших на себя обязанности судей и палачей в тех случаях, когда закон бессилен…
   Манфред неожиданно прервал их беседу.
   — Леон, взгляни-ка вон на того субъекта в партере, вон, с брильянтовой заколкой в галстуке! Видишь? Что ты о нем скажешь?
   Леон навел бинокль на указанный объект.
   — Я охотно послушал бы его голос, — сказал он. — Мягкое лицо, но слишком развита нижняя челюсть… Ты заметил, какие у него глаза?
   — Сильно выкачены, веки припухли…
   — Что еще?
   — Губы тоже припухли…
   Леон обратился к мистеру Фейру:
   — Я никогда не бьюсь об заклад, но сейчас готов поспорить на тысячу пезет, что у этого человека грубый и хриплый голос.
   — Вы правы, — сказал начальник полиции, — голос мистера Беллема резкий и хриплый… И какой же вы из этого делаете вывод?
   — Он зол и… опасен.
   Мистер Фейр озабоченно потер кончик носа.
   — Если бы я не знал вас так хорошо, то решил бы, что вы мистифицируете меня. Но после того, как вы столь блестящим образом доказали свои способности…
   Мистер Фейр имел в виду недавний визит Гонзалеса и Манфреда в регистрационное бюро Скотленд-Ярда.
   Чиновники разложили перед Гонзалесом четыре десятка фотографий, и он подробно рассказал об особенностях характеров преступников и о совершенных ими преступлениях, лишь в четырех случаях допустив небольшие погрешности.
   — Да, Грегори Беллем — скверный человек, — задумчиво проговорил начальник полиции. — Он никогда не попадал в наши лапы, но это, в конце концов, вопрос случая. Он хитер и коварен… Жаль только, что этого не хочет замечать такая прелестная женщина, как Джейн Паркер…
   — Вы имеете в виду даму, сидящую рядом с ним? — спросил Манфред.
   — Да. Она артистка, причем, довольно известная.
   — Чем занимается этот Беллем?
   — Вы ведь читали нашего Диккенса? — вместо ответа осведомился мистер Фейр, полагая, что Манфред — испанец. — Так вот, род занятий мистера Беллема, как и героев Диккенса, весьма расплывчат. Он занимается кредитными операциями и прочими делами, приносящими доход…
   — Например?
   — У нас есть основания предполагать, что он содержит тайный притон курильщиков опиума… Вот, на прошлой неделе в газетах было сообщение о том, что некий Джон Лизуорт застрелил свою сиделку, а затем покончил с собой… До этого он посетил притон курильщиков опиума…
   — Притон Беллема? — живо спросил Манфред.
   — А вот этого установить не удалось. По крайней мере, надзор за ним мы…
   В эту минуту раскрылся занавес, и Манфреду пришлось прекратить дальнейшие расспросы.
 
   За утренним кофе Гонзалес неожиданно спросил:
   — Собственно говоря, что такое преступление?
   — Дорогой профессор, — торжественно произнес Манфред, — если желаете, я, так и быть, просвещу вас. Преступление есть нарушение закона, установленного обществом.
   — Ответ поверхностный и, я бы сказал, примитивный. разъясняю: преступлением является любое деяние, совершаемое в ущерб своему ближнему… Да-да. Человек, разрушающий силы и способности молодых людей, разбивающий их судьбы, толкающий на путь порока…
   — Ты говоришь о…
   — Да-да. О мистере Беллеме, живущем на Джермен-стрит 87!
   — О, ты не на шутку заинтересовался им!
   — Разумеется, — ответил Гонзалес. — И поэтому я сегодня вечером выйду из дома в образе иностранного артиста с карманами, набитыми деньгами. Я буду развлекаться напропалую и, без сомнения, столкнусь при этом с нашим мистером Беллемом. Что скажешь?
   — Вы гениальны, господин профессор!
 
   В свое время Грегори Беллем приобрел три дома на Монтегю-стрит. Эти дома, стоящие рядом, образовали единый блок. Первое здание занимали различные конторы. Там же помещалась и официальная контора мистера Беллема.
   Кроме того, он пользовался погребом, превращённым в жилое помещение. Погреб имел два потайных хода. Первый ход вел в гараж, расположенный во дворе дома, второй — в соседний дом, сданный в аренду некоему мистеру Раймонду, несколько лет назад сменившему профессию, а заодно имя и внешность. Характер его занятий был также расплывчат, как и у героев Диккенса.
   Третий корпус занимал международный артистический клуб. Мистер Беллем никогда не входил в его подъезд, однако уютную гостиную клуба посещал регулярно. Как он проникал туда — никто не знал, в том числе и полиция.
   Во втором здании, как раз над благопристойной квартирой мистера Раймонда, находилась роскошная гостиная, где наркоманы курили опиум. Желающим курить гашиш предлагалось подвальное помещение. Порой и сам мистер Беллем появлялся здесь с трубкой в руках, но лишь в тех случаях, когда ему приходилось сопровождать какого-либо нового и выгодного гостя.
   По странной случайности наркоз не действовал на психику Беллема, и он чрезвычайно гордился этим особенным качеством.
   Сегодня он сопровождал нового гостя, артиста из Испании, которого его агенты подцепили в артистическом клубе и доставили в курильню. Гость был необычайно богат и респектабелен. Мистер Беллем поспешил поведать гостю о своей невосприимчивости к наркотикам.
   — А я, как правило, ношу с собой собственное снадобье, — сказал испанец, вынимая из кармана небольшую серебряную коробочку.
   — Что это? — спросил заинтересованный Беллем.
   — Моя личная смесь: опиум плюс турецкий табак. Особый вкус, особое действие.
   — Но вам нельзя курить эту смесь в верхней гостиной. Попробуйте лучше чистый опиум, старина.
   Гонзалес пожал плечами.
   — Собственно, я зашёл сюда любопытства ради…
   И он повернулся к выходу.
   — Куда же вы? — занервничал Беллем. — У нас есть и другое помещение, несколько… ниже. Здесь же мои наркоманы не терпят посторонних запахов. Я сам спущусь с вами вниз и с удовольствием отведаю вашей смеси. Прошу!
   Миновав целый лабиринт коридоров, они очутились в нижнем зале. Он был совершенно пуст. Они выбрали уголок поуютнее и расположились на низких диванах.
   — Я хотел задать вам один вопрос, — медленно произнес Леон, — вас по ночам не мучает бессонница?
   — В самом деле отличная смесь, — сказал мистер Беллем, раскуривая предложенную гостем трубку, — а бессонницей я не страдаю, мой друг, не с чего.
   — Ведь вы сводите с пути истины многих, очень многих людей. Они здесь утрачивают здоровье, разум, человеческий облик…
   — Это их дело, — бросил Беллем.
   — Я знаю одно восточное средство — оно лишает человека рассудка, приводит в бешенство…
   — Вы меня простите, старина, но я не располагаю временем для философии… Я жду одну даму…
   — Даже если это мисс Паркер, вам стоит задержаться…
   — Какого дьявола…
   — Это восточное средство гораздо сильнее всякого другого…
   — Но какое это имеет отношение ко мне? — нетерпеливо бросил Беллем.
   — Очень большое, — спокойно ответил Гонзалес. — В данную минуту вы курите двойную дозу этого вещества, гораздо большую, чем может вынести нормальный человек.
   Беллем вскочил и отшвырнул трубку.
   Что было дальше, он не помнил…
 
   Когда сознание вернулось к нему, он понял, что лежит в постели. Со стоном оторвав голову от подушки, мистер Беллем огляделся. Строго убранная комната. Бетонный пол. Лампа на столе. Какой-то человек, читающий газету…
   — Я… сплю, — прошептал Беллем.
   Человек поднял голову.
   — Не угодно ли встать?
   Беллем ничего не ответил.
   Человек был облачен в мундир с блестящими пуговицами и форменную фуражку с кокардой. Беллем с трудом разобрал буквы на кокарде.
   — Тэ… о… — прошептал он. — Что бы это могло значить?
   Вдруг он понял: «Т.О.» — тюремная охрана!
   Он снова оглядел комнату. Взгляд его упал на окно, забранное массивной решёткой. На стене висела какая-то таблица. Он попытался разобрать текст её… «Правила распорядка в королевских тюрьмах». Он только теперь заметил, что одежда на нём была из сурового полотна с поперечными чёрными полосами.
   Да, он был в тюрьме!
   От ужаса и отчаянья он негромко взвыл.
   — Ведите себя прилично! — прикрикнул на него охранник. — С нас довольно представления, которое вы устроили вчера!
   — Я… Я давно нахожусь здесь? — хрипло спросил Беллем.
   — Будто вы не знаете! Вчера минуло ровно три недели.
   — Три недели?! — в ужасе вскричал арестант. — В чем же меня обвиняют?
   — Вы что, притворяетесь сумасшедшим? — спросил охранник.
   — Нет-нет, я просто хочу знать…
   — Вы и на суде симулировали сумасшествие… А когда судья приговорил вас к смертной казни…
   — Что?!!
   — К смертной казни, — повторил охранник. — Вы ещё сказали…
   — Но что же я сделал?
   — Вы убили одну молодую женщину… не помню её имени… Да что вы ломаете комедию — будьте мужчиной!
   Над столом висел отрывной календарь.
   — Двенадцатое апреля, — прошептал Беллем.
   Со дня визита незнакомца прошло более месяца…
   — Я хочу говорить с начальником тюрьмы! — закричал Беллем. — Я расскажу ему всю правду! Меня одурманили!
   — Эту чепуху вы болтаете ежедневно. Надоело. Когда вы убили…
   — Кого? Кого я убил? Джейн Паркер?
   — Вам виднее, кого там вы убили… А шумите вы напрасно — особенно в эту ночь…
   — Я должен видеть начальника…
   — Исключено.
   — А если письменно?
   — Ваше дело, — бросил охранник и указал на стол.
   Беллем бросился к столу. Там лежало несколько листков белой бумаги со штампом тюрьмы.
   Неожиданно его пронзила ужасная мысль.
   — Когда… когда… назначена… казнь?
   — На рассвете, — зевая, бросил охранник.