Страница:
Джиллиан смотрела, не замечая, что улыбается. Зато от Тома ее взгляд не укрылся.
— Ну, отлично! Хотел поразить своей мускулатурой, а в результате надо мной посмеялись.
— Мускулатура что надо… — Джиллиан провела кончиками пальцев по выпуклости на трусах. — Мне бы и в голову не пришло смеяться над такой. Вообще-то за двенадцать лет ты сильно подрос.
— И набрался ума-разума. Надеюсь, смогу тебя приятно поразить.
Он шутил, конечно, но в глубине глаз таилась серьезность, потому что он серьезно относился к их отношениям.
— Только не говори, что двенадцать лет назад не залез ко мне в окно от недостатка «ума-разума»!
— Я, знаешь ли, был тогда девственник… — он невесело усмехнулся, — и о том, что нужно женщине, имел весьма смутное представление.
— Я бы не оставила тебя в неведении, — мягко заметила она. — Помогла бы, направила…
— А как я бы тогда себя чувствовал? Я и без того понимал, что мы не пара, не хватало только выставить себя полным неумехой. Когда трясешься со страху, ничего не выходит. Ты уже повидала всего, ты была…
— Шлюха? — подсказала Джиллиан. — Ну конечно! Вот она, главная причина. Ты не пришел, потому что не хотел связываться со шлюхой!
— Что за чушь!
Том привлек ее к себе, а когда она принялась вырываться, заключил в кольцо из рук. Она затихла. Настал момент истины, которого не избежать, разговор, который, однажды начав, нельзя оборвать на середине.
— Я всегда считал тебя самой потрясающей, самой сексуальной девчонкой в мире. Мне бы и в голову не пришло судить тебя. Я смотрел на тебя снизу вверх, как… как на игрока высшей лиги, куда, как я тогда думал, мне никогда и ни за что не попасть. Твое окно притягивало сильнее любого магнита, я проводил под ним каждую ночь. Пару раз даже хватался за чертову лозу, но так никогда и не нашел смелости по ней взобраться.
Джиллиан ощутила жалость к той далекой глупенькой девчонке. Самоуверенная, наглая, с искаженным восприятием простейших вещей, с чересчур легким отношением к постели.
— Я изменилась с тех пор… — произнесла она очень тихо. — Я уже не та. Столько всего случилось, понимаешь…
Как ему объяснить? Она пыталась пару раз, но послание, как видно, не достигло цели. Да и можно ли объяснить такое цельной, бескомпромиссной личности? Разумеется, Том знает, что мир полон жестокости всех сортов и размеров, но он уверен, что со всем можно как-то разобраться. Иначе он не стал бы полицейским. Он даже не догадывается, что человека можно гнуть в дугу так, что со стороны и не подкопаешься, унижать и обижать, сохраняя достойный фасад, и никто ничего не заподозрит. В прежние времена она брала свою дозу и уходила туда, где никто над ней не властен, даже Эрик. И надо сказать, его такое положение дел устраивало, потому что ей приходилось возвращаться, а возвращаясь, она увязала с каждым разом чуточку глубже, давала ему чуть больше власти над собой. Вот почему он так бесился, узнав, что она завязала. Ведь в конечном счете это означало побег из тюрьмы.
Для Эрика удар кулаком — непременный атрибут постельных игр. Если наслаждению предшествует боль, она его заводит. Поначалу и в самом деле заводило, потом боли стало слишком много, а наслаждение исчезло вообще. Она перестала кончать и тем раздосадовала Эрика. Как он ее только не обзывал! Самое интересное, он до сих пор искренне уверен, что в том ее и только ее вина.
О чем думает мужчина, с кем ей снова после долгого перерыва предстоит секс? Уж конечно, не о насилии. Он не причинит ей боли. Как хорошо отдаться доброму, ласковому, сильному, кому доверяешь, кто не внушает страха…
Потому что, если все плохо кончится, у нее точно не будет сил на новую попытку. Уже никогда.
— Прошу тебя только об одном… — Джиллиан вдруг заметила, что яростно сжимает в руке цветы. — Надо поскорее поставить их в вазу!
— Бог с ними, с цветами. — Том легонько встряхнул ее за плечи. — Они так долго мокли под дождем, что пролежат без вазы всю ночь. Но если для тебя так важно, хорошо, я поставлю их в вазу. Надеюсь, будут и другие, более интересные пожелания!
Говорить оказалось труднее, чем она думала. Несчастная трусиха! Но объяснить — значит, признаться, что боишься, что не уверена ни в чем, а главное, в себе самой.
Джиллиан бросила вороватый взгляд из-под ресниц и подумала: его страх и неуверенность разделили их на целых двенадцать лет. Если теперь струсит она, все опять кончится ничем. Будет только хуже. Как бы ни обернулось их свидание, она не должна бояться.
Ну хорошо, надо успокоиться. Она не струсит, как малолетка. В конце концов, речь идет всего лишь о сексе, а секс, как теперь знает каждый, — естественная часть человеческой жизни. Том, конечно, звезд с неба не хватает, зато и не причинит боли. Тот, кто выхаживал животных, просто обязан оставаться добрым, разве не так?
— Я хочу… хочу покончить с одной… стороной своей жизни… печальной стороной, которая…
Джиллиан запнулась. Том не торопил ее, он просто смотрел, с бесстрастным, чисто полицейским выражением лица, которому научился, наверное, еще в академии. Там, где учат в том числе тому, что жестокость порой живет и в супружеской постели.
О чем он думает? Задается вопросом, почему она восемь лет терпела? На этот вопрос у нее нет ответа.
Он осторожно обнял ее, ладони его теперь мягко покоились на ее плечах. Кроме эрекции, которую Джиллиан ощущала животом, ничто не говорило о том, что Том возбужден. Подобная сдержанность в минуту, когда еще ничего не решено, внушает уважение.
— Хочешь поговорить? — наконец спросил он.
— Когда-нибудь. Не сегодня.
Он кивнул и скользнул кончиками пальцев по почти исчезнувшему синяку у нее под глазом.
— Рано или поздно поговорить придется. Иначе я ничего не смогу предпринять.
— Но не сейчас, ладно? — взмолилась Джиллиан.
— Ладно. Пусть сегодня все будет так, словно есть только мы двое.
Только они двое! Если бы все так и было. Вдруг призраки прошлого непрошеными явятся в спальню в самый решающий момент?
Том обвел взглядом комнату. Джиллиан проследила его взгляд. Все здесь в точности так же, как в юности, словно дедушка с бабушкой знали, что однажды она сюда вернется. Односпальная кровать выглядела девически узкой, и лоскутное одеяло это подчеркивало.
— Вот, значит, что я увидел бы, если б в ту ночь нашел в себе смелость… — Том взял ее за руку и потянул к постели.
Как некстати ее нервная дрожь! Джиллиан напряглась, но ее только затрясло сильнее. Дрожь никак не могла укрыться от Тома (ведь он держал ее за руку), но вырываться она не стала, потому что все их будущее зависело от того, как пройдут последующие несколько часов.
Нервное напряжение начинало сказываться в нехватке воздуха. Если так пойдет и дальше, она попросту отключится! Как раз то, что нужно. Том будет счастлив совокупиться с бесчувственным телом бывшей шлюхи!
Может, лучше не рисковать? Вместо постели податься в монастырь? Как раз таких, как она, там и ждут.
Пока мысли лихорадочно проносились в голове у Джиллиан, Том подвел ее к кровати. Колени коснулись матраца. Она судорожно глотнула, словно до сих пор только спала здесь и вдруг сообразила, что на постели можно заниматься и чем-то другим.
Повернулась к Тому, подняла дрожащую руку к его лицу. Отдернула.
— Не обижай меня!
— Ни за что на свете, — произнес он так серьезно и торжественно, будто приносил присягу.
Он бережно привлек ее к себе для поцелуя, так бережно, что Джиллиан подумала: может, все обойдется? Ведь он не схватил ее, не стиснул, попутно лапая за все, что подвернется, просто привлек ближе, оставив руки покоиться на талии.
Она и забыла, каким приятным может быть поцелуй, самый простой и нетребовательный, когда губы прижимаются, а язык скользит, едва касаясь, предлагая взять на себя активную роль.
Джиллиан ощутила, как в ней спадает давнее напряжение — неизменный спутник близости.
Кожа у Тома местами была еще влажная, волосы мокрыми завитками липли к голове, но он заметно согрелся. Он и не подумал ее раздевать, просто помог опуститься на постель, и внезапно время опять как будто потекло вспять. Она ощутила себя девчонкой из далекого прошлого, но не дерзкой и опытной, а еще совсем невинной. Девчонкой перед первой близостью. Каждое прикосновение несло в себе прелесть новизны, каждая ласка казалась откровением.
— Можно дотронуться до твоей груди? — спросил Том шепотом, в самое ухо, щекоча его теплом дыхания.
Перед ней предстала романтика, о которой Джиллиан не имела понятия. Никто никогда не спрашивал, можно ли, а между тем не все и не всегда разумеется само собой.
Совершенно очарованная моментом, Джиллиан сделала вид, что обдумывает просьбу. Нетерпение в зеленых глазах сказало ей, что промедление стоит Тому дорого и что при всем своем романтическом подходе он сходит с ума от желания, в чем тоже таилось очарование. Он давал ей время привыкнуть, отрешиться от печального опыта, снова стать на ты с собственными эмоциями и ощущениями. Странная мысль пришла ей в голову.
Так ли уж плохо заново переписывать историю? По крайней мере история человеческой жизни порой взывает о том, чтобы ее переписали. Вычеркнуть все плохое, а взамен внести светлое и радостное. Насколько потом легче жить!
— Можно… — наконец прошептала она.
Одно лишь предвкушение заставило груди налиться, а соски затвердеть, когда же прикосновение совершилось, удовольствия от него оказалось много, много больше.
— А если я поцелую? Ты не против?
Джиллиан застонала, обожженная потребностью в ласке.
— Я не стану позволять лишнего, обещаю… Поцелую прямо через сорочку…
При всей мальчишеской нерешительности просьбы ничего мальчишеского в том, как Том к ней прикасался, не замечалось. Она лежала в постели не просто со зрелым мужчиной, а с опытным и умелым любовником, и постепенно начинала проникаться своим открытием.
— Но только через сорочку… — прошептала Джиллиан, подыгрывая.
Голос ее дрожал уже не от нервозности, а от нетерпения.
Когда губы сомкнулись вокруг соска, она почувствовала не только влажную мягкость языка, но и грубоватый материал сорочки, отчего испытала, пожалуй, самое эротическое ощущение за всю свою жизнь. Тонкая преграда из ситца придавала обычному нежному касанию новый оттенок. Отчасти он напоминал царапающее прикосновение ногтя, но не имел ничего общего с болью, скорее с щекоткой. И даже иначе — изысканнее. Губы втянули в себя сосок вместе с тканью, а когда выпустили и тепло их исчезло, ситец сразу остыл и остудил кожу, придав ей еще большую чувствительность. Джиллиан ощутила, как ткань вспучивается, по мере того как твердеет сосок.
Ей захотелось сбросить все покровы, пересечь все барьеры, чтобы коснуться обнаженной кожей мужского тела — с радостью и удовольствием, на которые она давно перестала надеяться.
Но Том не спешил. Его движения отличались медлительностью, словно он хотел насладиться каждой секундой. Целая вечность ушла на то, чтобы покрыть ее груди поцелуями, хотя все ее существо изнывало от нетерпения.
Если сорвать с него трусы, то события ускорятся! Но Том поймал ее руки и сжал в своих.
— Ну, пожалуйста!
— Еще не время, — ответил он.
Ну конечно, где ему понять, что ей необходимо поскорее покончить с первым разом, пройти через него и все оставить в прошлом! Что бы он там ни думал, они сейчас не занимаются любовью — по крайней мере не она. Для нее это веха, порог, за которым навсегда кончится Эрик и начнется Том. Там она станет другой, сознавая, что последним в ее теле был желанный мужчина, а не…
Джиллиан до боли стиснула веки, сообразив, что все-таки впустила в спальню призрак прошлого. Все равно что пригласить Эрика третьим в постель!
С усилием оттеснив неприятные мысли, она попробова — ла вернуться к прикосновениям Тома, к запаху его кожи и мокрых от дождя волос. Она запустила в них пальцы, перебирая, проникаясь иной густотой и мягкостью, наслаждаясь тем, как влажные завитки щекочут кончики пальцев. Быть может, Том и прав, подумалось ей. Нужно время, много времени, чтобы познать нового мужчину: где он лучше чувствует, на что сильнее реагирует.
Ведь такой подход еще и заводит!
Подробно изучив волосы, Джиллиан перешла к шее, плечам и всему остальному. Для простого полицейского из захолустья, где почти никогда ничего не случалось, Том, на ее взгляд, находился в превосходной форме. Зря она все-таки поддалась тогда гневу и не воспользовалась его мускулами. Шея у него крепкая, плечи достаточно широкие, чтобы в одиночку перетаскать на них весь груз. Что касается торса… как раз такие можно увидеть в передаче «Те-лешопинг», когда речь идет о спортивных снарядах для подкачки груди и живота.
Том тоже живо интересовался ее телом.
Добравшись до ленточки у ворота сорочки, он выразительно ею поиграл, как бы спрашивая, не пора ли перейти к следующему шагу. Джиллиан сделала вид, что не понимает намека.
— Хочу на тебя посмотреть. Можно?
Бог знает почему, но дыхание стеснилось, и по телу прошла дрожь. Джиллиан лишь медленно кивнула. Прежде она не чувствовала себя такой… исключительной, достойной самого бережного обращения.
Мелькнула запоздалая мысль, что надо бы выключить свет, хотя теперь не самый подходящий момент. Руки у Тома были большие и грубоватые для шелковой ленточки, и он развязал ее не без труда, впервые трогательно неуклюжий. Сам он своей неуклюжести даже не заметил, столь же захваченный нетерпением, как Джиллиан — неожиданным смущением.
Края сорочки заскользили с груди и обнажили ее.
Том снова удивил ее тем, что не потянулся к ней ни руками, ни губами. Он приподнялся на локте, и некоторое время просто пожирал ее взглядом. Потом кончиком пальца проследил округлость левой груди.
От природы Джиллиан достались полные, тяжелые груди. В молодости они дерзко торчали вперед, кружа голову мужчинам, но с годами понемногу потеряли упругость и к тридцати заметно поникли.
Джиллиан захотелось спрятаться от его взгляда, выключив лампу.
— Какая же ты красивая! — выдохнул Том.
Она отдернула руку от лампы.
Глава 21
— Ну, отлично! Хотел поразить своей мускулатурой, а в результате надо мной посмеялись.
— Мускулатура что надо… — Джиллиан провела кончиками пальцев по выпуклости на трусах. — Мне бы и в голову не пришло смеяться над такой. Вообще-то за двенадцать лет ты сильно подрос.
— И набрался ума-разума. Надеюсь, смогу тебя приятно поразить.
Он шутил, конечно, но в глубине глаз таилась серьезность, потому что он серьезно относился к их отношениям.
— Только не говори, что двенадцать лет назад не залез ко мне в окно от недостатка «ума-разума»!
— Я, знаешь ли, был тогда девственник… — он невесело усмехнулся, — и о том, что нужно женщине, имел весьма смутное представление.
— Я бы не оставила тебя в неведении, — мягко заметила она. — Помогла бы, направила…
— А как я бы тогда себя чувствовал? Я и без того понимал, что мы не пара, не хватало только выставить себя полным неумехой. Когда трясешься со страху, ничего не выходит. Ты уже повидала всего, ты была…
— Шлюха? — подсказала Джиллиан. — Ну конечно! Вот она, главная причина. Ты не пришел, потому что не хотел связываться со шлюхой!
— Что за чушь!
Том привлек ее к себе, а когда она принялась вырываться, заключил в кольцо из рук. Она затихла. Настал момент истины, которого не избежать, разговор, который, однажды начав, нельзя оборвать на середине.
— Я всегда считал тебя самой потрясающей, самой сексуальной девчонкой в мире. Мне бы и в голову не пришло судить тебя. Я смотрел на тебя снизу вверх, как… как на игрока высшей лиги, куда, как я тогда думал, мне никогда и ни за что не попасть. Твое окно притягивало сильнее любого магнита, я проводил под ним каждую ночь. Пару раз даже хватался за чертову лозу, но так никогда и не нашел смелости по ней взобраться.
Джиллиан ощутила жалость к той далекой глупенькой девчонке. Самоуверенная, наглая, с искаженным восприятием простейших вещей, с чересчур легким отношением к постели.
— Я изменилась с тех пор… — произнесла она очень тихо. — Я уже не та. Столько всего случилось, понимаешь…
Как ему объяснить? Она пыталась пару раз, но послание, как видно, не достигло цели. Да и можно ли объяснить такое цельной, бескомпромиссной личности? Разумеется, Том знает, что мир полон жестокости всех сортов и размеров, но он уверен, что со всем можно как-то разобраться. Иначе он не стал бы полицейским. Он даже не догадывается, что человека можно гнуть в дугу так, что со стороны и не подкопаешься, унижать и обижать, сохраняя достойный фасад, и никто ничего не заподозрит. В прежние времена она брала свою дозу и уходила туда, где никто над ней не властен, даже Эрик. И надо сказать, его такое положение дел устраивало, потому что ей приходилось возвращаться, а возвращаясь, она увязала с каждым разом чуточку глубже, давала ему чуть больше власти над собой. Вот почему он так бесился, узнав, что она завязала. Ведь в конечном счете это означало побег из тюрьмы.
Для Эрика удар кулаком — непременный атрибут постельных игр. Если наслаждению предшествует боль, она его заводит. Поначалу и в самом деле заводило, потом боли стало слишком много, а наслаждение исчезло вообще. Она перестала кончать и тем раздосадовала Эрика. Как он ее только не обзывал! Самое интересное, он до сих пор искренне уверен, что в том ее и только ее вина.
О чем думает мужчина, с кем ей снова после долгого перерыва предстоит секс? Уж конечно, не о насилии. Он не причинит ей боли. Как хорошо отдаться доброму, ласковому, сильному, кому доверяешь, кто не внушает страха…
Потому что, если все плохо кончится, у нее точно не будет сил на новую попытку. Уже никогда.
— Прошу тебя только об одном… — Джиллиан вдруг заметила, что яростно сжимает в руке цветы. — Надо поскорее поставить их в вазу!
— Бог с ними, с цветами. — Том легонько встряхнул ее за плечи. — Они так долго мокли под дождем, что пролежат без вазы всю ночь. Но если для тебя так важно, хорошо, я поставлю их в вазу. Надеюсь, будут и другие, более интересные пожелания!
Говорить оказалось труднее, чем она думала. Несчастная трусиха! Но объяснить — значит, признаться, что боишься, что не уверена ни в чем, а главное, в себе самой.
Джиллиан бросила вороватый взгляд из-под ресниц и подумала: его страх и неуверенность разделили их на целых двенадцать лет. Если теперь струсит она, все опять кончится ничем. Будет только хуже. Как бы ни обернулось их свидание, она не должна бояться.
Ну хорошо, надо успокоиться. Она не струсит, как малолетка. В конце концов, речь идет всего лишь о сексе, а секс, как теперь знает каждый, — естественная часть человеческой жизни. Том, конечно, звезд с неба не хватает, зато и не причинит боли. Тот, кто выхаживал животных, просто обязан оставаться добрым, разве не так?
— Я хочу… хочу покончить с одной… стороной своей жизни… печальной стороной, которая…
Джиллиан запнулась. Том не торопил ее, он просто смотрел, с бесстрастным, чисто полицейским выражением лица, которому научился, наверное, еще в академии. Там, где учат в том числе тому, что жестокость порой живет и в супружеской постели.
О чем он думает? Задается вопросом, почему она восемь лет терпела? На этот вопрос у нее нет ответа.
Он осторожно обнял ее, ладони его теперь мягко покоились на ее плечах. Кроме эрекции, которую Джиллиан ощущала животом, ничто не говорило о том, что Том возбужден. Подобная сдержанность в минуту, когда еще ничего не решено, внушает уважение.
— Хочешь поговорить? — наконец спросил он.
— Когда-нибудь. Не сегодня.
Он кивнул и скользнул кончиками пальцев по почти исчезнувшему синяку у нее под глазом.
— Рано или поздно поговорить придется. Иначе я ничего не смогу предпринять.
— Но не сейчас, ладно? — взмолилась Джиллиан.
— Ладно. Пусть сегодня все будет так, словно есть только мы двое.
Только они двое! Если бы все так и было. Вдруг призраки прошлого непрошеными явятся в спальню в самый решающий момент?
Том обвел взглядом комнату. Джиллиан проследила его взгляд. Все здесь в точности так же, как в юности, словно дедушка с бабушкой знали, что однажды она сюда вернется. Односпальная кровать выглядела девически узкой, и лоскутное одеяло это подчеркивало.
— Вот, значит, что я увидел бы, если б в ту ночь нашел в себе смелость… — Том взял ее за руку и потянул к постели.
Как некстати ее нервная дрожь! Джиллиан напряглась, но ее только затрясло сильнее. Дрожь никак не могла укрыться от Тома (ведь он держал ее за руку), но вырываться она не стала, потому что все их будущее зависело от того, как пройдут последующие несколько часов.
Нервное напряжение начинало сказываться в нехватке воздуха. Если так пойдет и дальше, она попросту отключится! Как раз то, что нужно. Том будет счастлив совокупиться с бесчувственным телом бывшей шлюхи!
Может, лучше не рисковать? Вместо постели податься в монастырь? Как раз таких, как она, там и ждут.
Пока мысли лихорадочно проносились в голове у Джиллиан, Том подвел ее к кровати. Колени коснулись матраца. Она судорожно глотнула, словно до сих пор только спала здесь и вдруг сообразила, что на постели можно заниматься и чем-то другим.
Повернулась к Тому, подняла дрожащую руку к его лицу. Отдернула.
— Не обижай меня!
— Ни за что на свете, — произнес он так серьезно и торжественно, будто приносил присягу.
Он бережно привлек ее к себе для поцелуя, так бережно, что Джиллиан подумала: может, все обойдется? Ведь он не схватил ее, не стиснул, попутно лапая за все, что подвернется, просто привлек ближе, оставив руки покоиться на талии.
Она и забыла, каким приятным может быть поцелуй, самый простой и нетребовательный, когда губы прижимаются, а язык скользит, едва касаясь, предлагая взять на себя активную роль.
Джиллиан ощутила, как в ней спадает давнее напряжение — неизменный спутник близости.
Кожа у Тома местами была еще влажная, волосы мокрыми завитками липли к голове, но он заметно согрелся. Он и не подумал ее раздевать, просто помог опуститься на постель, и внезапно время опять как будто потекло вспять. Она ощутила себя девчонкой из далекого прошлого, но не дерзкой и опытной, а еще совсем невинной. Девчонкой перед первой близостью. Каждое прикосновение несло в себе прелесть новизны, каждая ласка казалась откровением.
— Можно дотронуться до твоей груди? — спросил Том шепотом, в самое ухо, щекоча его теплом дыхания.
Перед ней предстала романтика, о которой Джиллиан не имела понятия. Никто никогда не спрашивал, можно ли, а между тем не все и не всегда разумеется само собой.
Совершенно очарованная моментом, Джиллиан сделала вид, что обдумывает просьбу. Нетерпение в зеленых глазах сказало ей, что промедление стоит Тому дорого и что при всем своем романтическом подходе он сходит с ума от желания, в чем тоже таилось очарование. Он давал ей время привыкнуть, отрешиться от печального опыта, снова стать на ты с собственными эмоциями и ощущениями. Странная мысль пришла ей в голову.
Так ли уж плохо заново переписывать историю? По крайней мере история человеческой жизни порой взывает о том, чтобы ее переписали. Вычеркнуть все плохое, а взамен внести светлое и радостное. Насколько потом легче жить!
— Можно… — наконец прошептала она.
Одно лишь предвкушение заставило груди налиться, а соски затвердеть, когда же прикосновение совершилось, удовольствия от него оказалось много, много больше.
— А если я поцелую? Ты не против?
Джиллиан застонала, обожженная потребностью в ласке.
— Я не стану позволять лишнего, обещаю… Поцелую прямо через сорочку…
При всей мальчишеской нерешительности просьбы ничего мальчишеского в том, как Том к ней прикасался, не замечалось. Она лежала в постели не просто со зрелым мужчиной, а с опытным и умелым любовником, и постепенно начинала проникаться своим открытием.
— Но только через сорочку… — прошептала Джиллиан, подыгрывая.
Голос ее дрожал уже не от нервозности, а от нетерпения.
Когда губы сомкнулись вокруг соска, она почувствовала не только влажную мягкость языка, но и грубоватый материал сорочки, отчего испытала, пожалуй, самое эротическое ощущение за всю свою жизнь. Тонкая преграда из ситца придавала обычному нежному касанию новый оттенок. Отчасти он напоминал царапающее прикосновение ногтя, но не имел ничего общего с болью, скорее с щекоткой. И даже иначе — изысканнее. Губы втянули в себя сосок вместе с тканью, а когда выпустили и тепло их исчезло, ситец сразу остыл и остудил кожу, придав ей еще большую чувствительность. Джиллиан ощутила, как ткань вспучивается, по мере того как твердеет сосок.
Ей захотелось сбросить все покровы, пересечь все барьеры, чтобы коснуться обнаженной кожей мужского тела — с радостью и удовольствием, на которые она давно перестала надеяться.
Но Том не спешил. Его движения отличались медлительностью, словно он хотел насладиться каждой секундой. Целая вечность ушла на то, чтобы покрыть ее груди поцелуями, хотя все ее существо изнывало от нетерпения.
Если сорвать с него трусы, то события ускорятся! Но Том поймал ее руки и сжал в своих.
— Ну, пожалуйста!
— Еще не время, — ответил он.
Ну конечно, где ему понять, что ей необходимо поскорее покончить с первым разом, пройти через него и все оставить в прошлом! Что бы он там ни думал, они сейчас не занимаются любовью — по крайней мере не она. Для нее это веха, порог, за которым навсегда кончится Эрик и начнется Том. Там она станет другой, сознавая, что последним в ее теле был желанный мужчина, а не…
Джиллиан до боли стиснула веки, сообразив, что все-таки впустила в спальню призрак прошлого. Все равно что пригласить Эрика третьим в постель!
С усилием оттеснив неприятные мысли, она попробова — ла вернуться к прикосновениям Тома, к запаху его кожи и мокрых от дождя волос. Она запустила в них пальцы, перебирая, проникаясь иной густотой и мягкостью, наслаждаясь тем, как влажные завитки щекочут кончики пальцев. Быть может, Том и прав, подумалось ей. Нужно время, много времени, чтобы познать нового мужчину: где он лучше чувствует, на что сильнее реагирует.
Ведь такой подход еще и заводит!
Подробно изучив волосы, Джиллиан перешла к шее, плечам и всему остальному. Для простого полицейского из захолустья, где почти никогда ничего не случалось, Том, на ее взгляд, находился в превосходной форме. Зря она все-таки поддалась тогда гневу и не воспользовалась его мускулами. Шея у него крепкая, плечи достаточно широкие, чтобы в одиночку перетаскать на них весь груз. Что касается торса… как раз такие можно увидеть в передаче «Те-лешопинг», когда речь идет о спортивных снарядах для подкачки груди и живота.
Том тоже живо интересовался ее телом.
Добравшись до ленточки у ворота сорочки, он выразительно ею поиграл, как бы спрашивая, не пора ли перейти к следующему шагу. Джиллиан сделала вид, что не понимает намека.
— Хочу на тебя посмотреть. Можно?
Бог знает почему, но дыхание стеснилось, и по телу прошла дрожь. Джиллиан лишь медленно кивнула. Прежде она не чувствовала себя такой… исключительной, достойной самого бережного обращения.
Мелькнула запоздалая мысль, что надо бы выключить свет, хотя теперь не самый подходящий момент. Руки у Тома были большие и грубоватые для шелковой ленточки, и он развязал ее не без труда, впервые трогательно неуклюжий. Сам он своей неуклюжести даже не заметил, столь же захваченный нетерпением, как Джиллиан — неожиданным смущением.
Края сорочки заскользили с груди и обнажили ее.
Том снова удивил ее тем, что не потянулся к ней ни руками, ни губами. Он приподнялся на локте, и некоторое время просто пожирал ее взглядом. Потом кончиком пальца проследил округлость левой груди.
От природы Джиллиан достались полные, тяжелые груди. В молодости они дерзко торчали вперед, кружа голову мужчинам, но с годами понемногу потеряли упругость и к тридцати заметно поникли.
Джиллиан захотелось спрятаться от его взгляда, выключив лампу.
— Какая же ты красивая! — выдохнул Том.
Она отдернула руку от лампы.
Глава 21
Как всегда по воскресеньям, Алекс раздумывала над гардеробом на будущую неделю и, когда зазвонил телефон, даже не взглянула на номер, уверенная, что звонит Дункан.
— Мне нужно поговорить с тобой на очень, очень серьезную тему, — заявил Эрик. — Я не могу больше откладывать разговор.
Голос Эрика всколыхнул притихшее возмущение. Если бы не обещание, она бы высказала все, что думала о нем. Что ж, по крайней мере, она не обязана больше быть с ним любезной.
— Не думаю, чтобы у меня…
— Нашлись на это силы? Понимаю. В последнее время тебе приходится несладко. Я бы и рад разделить с тобой ношу, но этот тип вечно крутится рядом.
— Какой тип? — уточнила Алекс сквозь стиснутые зубы. Еще пара таких замечаний — и Эрик получит все, чего заслуживает.
— Тот, что называет себя профессором и ни на шаг не отходит от тебя весь день напролет.
Точнее, день и ночь напролет. Само собой, Алекс не стала вдаваться в такие подробности.
— Если речь о Дункане Форбсе, он, в самом деле профессор и в библиотеку приходит не ради меня, а потому что пишет книгу.
— Ну да, которую задумал как раз накануне убийства! Он находился поблизости и тогда, когда тебе подкинули пистолет. Что, если он совсем не тот, за кого себя выдает?
Алекс напомнила себе, что Эрик предпринимает не первую попытку поссорить их с Дунканом. Что бы там ни было у Эрика на уме, ссора в ее планы не входит.
— Послушай, уже поздно…
— Постой! — В трубке послышался вздох. — Прости, я не имел права чернить твоего избранника. Все дело в том, что порой я остро ощущаю себя твоим… братом. Ведь, согласись, брату свойственно тревожиться за сестру.
— Ценю твою заботу, — смягчилась Алекс. — Но если уж на то пошло, я сама могу о себе позаботиться.
Ей пришло в голову, что она, быть может, слишком сурова к нему. Дункан советовал держаться от него подальше, но что она знает о Дункане? Только то, что он сам рассказал. С чего она взяла, что ему можно вот так безоглядно верить?
— Я проявляю не только свою личную инициативу, Алекс, — проникновенно продолжали в трубке. — Дедушка не раз просил меня за тобой присматривать. Не могу же я махнуть рукой на его просьбу!
— Конечно, не можешь, — уже совсем мягко согласилась она.
— Кстати, как дедушкино наследие?
Алекс устыдилась. Она столько времени проводила в постельных играх с Дунканом Форбсом, что совсем забыла о взятой на себя миссии. Взятой, между прочим, добровольно.
— Неплохо.
Наступила пауза. Казалось, Эрик тщательно обдумывает свои дальнейшие слова.
— Я не хотел упоминать о таком деле, но… видишь ли, похоже на то, что дедушка намеревался оставить вам с Джиллиан в наследство кое-кто особенное. Он ничего вам не говорил?
— В самом деле, говорил, незадолго до смерти. О какой-то дополнительной статье завещания. Я точно не помню. Да и какая разница, раз такой статьи не оказалось? Речь шла только о доме и небольших сбережениях.
— Но что именно он сказал? Попробуй припомнить.
— Ну… — Алекс порылась в памяти. — Ах да! Сказал, что приложит к завещанию письмо. Никакого письма не оказалось.
— Знаешь, он ведь и со мной говорил на эту тему. У меня создалось впечатление, что он хотел завещать вам ценное художественное полотно.
— Вот как? Так прямо и сказал?
— Нет, всего лишь мое ощущение, но очень упорное.
— Не думаю, что для него есть основания. Мы обе знаем дедушкину коллекцию наперечет. Среди полотен есть приличные, но ни одно не назовешь ценным.
— Допустим, сердечный приступ сразил его, прежде чем он написал письмо. В таком случае полотно где-то ждет своего часа. Тебе на ум не приходят тайники… скрытые сейфы…
— Эрик, ради Бога! — перебила Алекс с вернувшимся раздражением. — Дедушка был уже стар и мог иметь в виду что угодно, от пейзажа над камином до жуткого чеканного гонга, якобы из индийского храма! Помнишь, с танцовщицей и тигром? При всей своей несомненной древности вещи безобразные, они никак не потянут на целое состояние.
— Он в первую очередь торговал антиквариатом. Никакой старческий маразм не притупит умение отличать ценное от нестоящего. Лично мне безразлично, что он имел в виду, но твоя сестра нуждается в деньгах. Клиники дорого обходятся.
— Клиники?
— Помнишь тот разговор? Тогда я выступал категорически против, однако ситуация ухудшилась. Ради блага самой Джиллиан ее нужно удалить от внешнего мира.
— Что?!
Перед мысленным взором Алекс явился чудовищный средневековый приют для душевнобольных со всеми орудиями пыток, которые там использовались «для их же собственного блага». А Эрик продолжал:
— По-моему, все может плохо кончиться. Я не могу принять на себя ответственность за последствия.
— Но мне показалось, что с ней все в порядке!
Тошнотворное ощущение усилилось. С недавних пор Алекс знала наверняка, что не сумеет, ну никак не сумеет отправить Джиллиан в клинику без ее собственного согласия, а теперь подумала, что странно требовать его от милой, ухоженной, ясноглазой молодой женщины, с которой можно мирно попить чаю, поболтать о прошлом и искренне посмеяться. Вспомнился и горький упрек сестры, что она всегда держит сторону Эрика.
А ведь верно, подумалось вдруг. Почему она всегда и все принимает на веру? Почему даже не пытается проверить голословные утверждения?
— Алекс, — между тем увещевал Эрик своим проникновенным, печальным голосом, — не каждый вид наркомании излечим!
— Надо верить в лучшее.
— Разумеется, разумеется! Но насколько стало бы легче нам всем, а главное — Джиллиан, будь у нее деньги на то, чтобы начать все сначала. Наследство, какое бы ни было, дедушка предназначал вам. Чем пропадать зря, оно могло бы облегчить вам обеим жизнь!
— Разумный довод, — признала Алекс и добавила в шутку: — Давай как-нибудь пороемся на заднем дворе.
Эрик засмеялся, но смех его звучал невесело.
— Что ж, я свое дело сделал. Решение оставляю на твое усмотрение. Если что, звони. Поверь, я хочу для вас с Джиллиан только хорошего.
Правда ли? Алекс вдруг усомнилась в его словах. Тем не менее, пришлось поблагодарить за них.
— Не за что! Некоторое время меня не будет в городе. В Юджине и Портленде проходят крупные аукционы, соберутся нужные люди. Грех упустить такой шанс. А перед отъездом… Алекс, хочу еще раз тебя предостеречь. Будь осторожнее. Не доверяю я твоему профессору.
Понятное дело, недоверие коренилось в том же уголке души Эрика Мунна, где до сих пор таилась память о родинке у нее на груди. Кто такой на самом деле Дункан Форбс? Надо бы навести справки, тем более что она буквально сидит на всей информации мира. Для того и создан Интернет, чтобы знать все обо всех.
Кстати, ничего плохого нет в том, чтобы развенчать инсинуации Эрика. Даже благородно.
Усаживаясь за компьютер, Алекс ожидала чего угодно, только не такого ливня информации. Имя Дункана Форбса ревело в Интернете Ниагарским водопадом. Оно, конечно, не уникально, но как-то не верилось, что речь идет именно о нем.
Просмотрев ссылки, Алекс выбрала статью в лондонской «Тайме», примерно годичной давности, под названием «Похищенный Гоген возвращен владельцу».
Что может иметь с ним общего Дункан? Да ясно что! Как профессор истории, он, должно быть, помог установить подлинность шедевра, а потом написал книгу о важности искусства Гогена для живописи.
Алекс нажала кнопку.
«Полотно кисти Гогена стоимостью десять миллионов фунтов стерлингов, три месяца назад выкраденное из замка лорда Хутинга, было возвращено законному владельцу и снова украсит стены великолепного архитектурного ансамбля пятнадцатого века.
«Купальщиц» Гогена похитили беспрецедентным образом, в один из дней, когда замок открыт для широкой публики. Его возвращением мы обязаны профессору Дункану Форбсу, за свои подвиги на этом поприще прозванному «Индианой Джонсом от живописи»…»
Алекс как разделала глоток воды и раскашлялась взахлеб.
— «Индиана Джонс от живописи»?!
Статья до небес превозносила Дункана, рисовала его эдаким рыцарем на белом коне, только вооруженным не мечом, а кистью. В своем паломничестве во имя искусства рыцарь разыскивал и возвращал краденые шедевры за солидное вознаграждение.
Человек, труп которого нашли в библиотеке, в числе прочего оказался скупщиком краденого антиквариата. Наверняка его появление не случайно. Но почему Дункан ни словом ей не обмолвился о том, чем занимается?
— Лживая скотина!!! — процедила Алекс.
Хотелось дать выход гневу, но как? Надавать обманщику пощечин! За неимением его под рукой Алекс дала столу хорошего пинка, чуть не сбросив на пол лэптоп. Ее сразу остудила резкость удара.
Поиск еще не закончен. Надо узнать все, что можно, про мистера Дункана Форбса, он же «Индиана Джонс от живописи». А для начала — успокоиться. В конечном счете, никто ей не лгал ни о профессорском звании, ни о работе в университете, пусть даже пресловутая работа ограничена промежутками в поисках сокровищ. Но какое верное прозвище!
Насчет книги о Гогене он тоже не лгал. А как насчет той, которую якобы пишет сейчас? И даже если он говорил правду, они же спят вместе! Неужто женщина, с которой спишь, не заслуживает немного больше правды о себе, чем первая встречная? Вот почему он так сдержанно отвечает на ее расспросы. Не хотел признаться, что имеет и другое, более доходное занятие.
Почему?
Чем больше Алекс размышляла, тем меньше ей нравилось происходящее.
Разве она не рассказала ему о себе все, до последней мелочи? Разве не впустила в свою жизнь, в свою постель, в свое тело? Откровенность за откровенность, ведь так?
Она схватилась за телефон, мстительно воображая, что выкрикнет Дункану в самое ухо все свои претензии. Однако номер так и остался ненабранным. Посидев немного, Алекс положила трубку.
Такие вещи нужно высказывать в лицо!
Пять минут спустя она уже выезжала со стоянки у дома, держа путь к знакомому коттеджу в гостинице «Риверсайд».
Машины Дункана за коттеджем не оказалось. Дверь дома заперта. Впустую подергав ручку, Алекс попробовала заглянуть в окна, но ничего не сумела рассмотреть и окончательно разъярилась.
Очень может быть, что именно так чувствует себя охотничья собака, добравшись до норы и обнаружив, что кролик успел смыться. Теперь понятно, отчего собаки заливаются лаем. Алекс и сама залилась бы, с подвыванием.
Как по-мужски — взять да и исчезнуть с лица земли как раз тогда, когда женщина настроена на хорошую разборку!
Ничего, от разборки ему не уйти. Надо же, так бессовестно, беспардонно врать от начала и до конца, с первой до последней минуты! Просто хочется рвать и метать!
Сидя в машине с коченеющими ногами и пылающим от гнева лицом, Алекс проворачивала в памяти подробности романа с Дунканом Форбсом и чем дальше, тем больше видела все в новом свете.
Труп убитого мошенника в библиотеке. Все и каждый думают, что речь идет о наркотиках. Но если вспомнить, Плотник еще и скупал краденое. Что же из этого следует?
Алекс сдвинула брови, пытаясь увязать в единое целое информацию, по крупицам осевшую в памяти за время расследования.
— Мне нужно поговорить с тобой на очень, очень серьезную тему, — заявил Эрик. — Я не могу больше откладывать разговор.
Голос Эрика всколыхнул притихшее возмущение. Если бы не обещание, она бы высказала все, что думала о нем. Что ж, по крайней мере, она не обязана больше быть с ним любезной.
— Не думаю, чтобы у меня…
— Нашлись на это силы? Понимаю. В последнее время тебе приходится несладко. Я бы и рад разделить с тобой ношу, но этот тип вечно крутится рядом.
— Какой тип? — уточнила Алекс сквозь стиснутые зубы. Еще пара таких замечаний — и Эрик получит все, чего заслуживает.
— Тот, что называет себя профессором и ни на шаг не отходит от тебя весь день напролет.
Точнее, день и ночь напролет. Само собой, Алекс не стала вдаваться в такие подробности.
— Если речь о Дункане Форбсе, он, в самом деле профессор и в библиотеку приходит не ради меня, а потому что пишет книгу.
— Ну да, которую задумал как раз накануне убийства! Он находился поблизости и тогда, когда тебе подкинули пистолет. Что, если он совсем не тот, за кого себя выдает?
Алекс напомнила себе, что Эрик предпринимает не первую попытку поссорить их с Дунканом. Что бы там ни было у Эрика на уме, ссора в ее планы не входит.
— Послушай, уже поздно…
— Постой! — В трубке послышался вздох. — Прости, я не имел права чернить твоего избранника. Все дело в том, что порой я остро ощущаю себя твоим… братом. Ведь, согласись, брату свойственно тревожиться за сестру.
— Ценю твою заботу, — смягчилась Алекс. — Но если уж на то пошло, я сама могу о себе позаботиться.
Ей пришло в голову, что она, быть может, слишком сурова к нему. Дункан советовал держаться от него подальше, но что она знает о Дункане? Только то, что он сам рассказал. С чего она взяла, что ему можно вот так безоглядно верить?
— Я проявляю не только свою личную инициативу, Алекс, — проникновенно продолжали в трубке. — Дедушка не раз просил меня за тобой присматривать. Не могу же я махнуть рукой на его просьбу!
— Конечно, не можешь, — уже совсем мягко согласилась она.
— Кстати, как дедушкино наследие?
Алекс устыдилась. Она столько времени проводила в постельных играх с Дунканом Форбсом, что совсем забыла о взятой на себя миссии. Взятой, между прочим, добровольно.
— Неплохо.
Наступила пауза. Казалось, Эрик тщательно обдумывает свои дальнейшие слова.
— Я не хотел упоминать о таком деле, но… видишь ли, похоже на то, что дедушка намеревался оставить вам с Джиллиан в наследство кое-кто особенное. Он ничего вам не говорил?
— В самом деле, говорил, незадолго до смерти. О какой-то дополнительной статье завещания. Я точно не помню. Да и какая разница, раз такой статьи не оказалось? Речь шла только о доме и небольших сбережениях.
— Но что именно он сказал? Попробуй припомнить.
— Ну… — Алекс порылась в памяти. — Ах да! Сказал, что приложит к завещанию письмо. Никакого письма не оказалось.
— Знаешь, он ведь и со мной говорил на эту тему. У меня создалось впечатление, что он хотел завещать вам ценное художественное полотно.
— Вот как? Так прямо и сказал?
— Нет, всего лишь мое ощущение, но очень упорное.
— Не думаю, что для него есть основания. Мы обе знаем дедушкину коллекцию наперечет. Среди полотен есть приличные, но ни одно не назовешь ценным.
— Допустим, сердечный приступ сразил его, прежде чем он написал письмо. В таком случае полотно где-то ждет своего часа. Тебе на ум не приходят тайники… скрытые сейфы…
— Эрик, ради Бога! — перебила Алекс с вернувшимся раздражением. — Дедушка был уже стар и мог иметь в виду что угодно, от пейзажа над камином до жуткого чеканного гонга, якобы из индийского храма! Помнишь, с танцовщицей и тигром? При всей своей несомненной древности вещи безобразные, они никак не потянут на целое состояние.
— Он в первую очередь торговал антиквариатом. Никакой старческий маразм не притупит умение отличать ценное от нестоящего. Лично мне безразлично, что он имел в виду, но твоя сестра нуждается в деньгах. Клиники дорого обходятся.
— Клиники?
— Помнишь тот разговор? Тогда я выступал категорически против, однако ситуация ухудшилась. Ради блага самой Джиллиан ее нужно удалить от внешнего мира.
— Что?!
Перед мысленным взором Алекс явился чудовищный средневековый приют для душевнобольных со всеми орудиями пыток, которые там использовались «для их же собственного блага». А Эрик продолжал:
— По-моему, все может плохо кончиться. Я не могу принять на себя ответственность за последствия.
— Но мне показалось, что с ней все в порядке!
Тошнотворное ощущение усилилось. С недавних пор Алекс знала наверняка, что не сумеет, ну никак не сумеет отправить Джиллиан в клинику без ее собственного согласия, а теперь подумала, что странно требовать его от милой, ухоженной, ясноглазой молодой женщины, с которой можно мирно попить чаю, поболтать о прошлом и искренне посмеяться. Вспомнился и горький упрек сестры, что она всегда держит сторону Эрика.
А ведь верно, подумалось вдруг. Почему она всегда и все принимает на веру? Почему даже не пытается проверить голословные утверждения?
— Алекс, — между тем увещевал Эрик своим проникновенным, печальным голосом, — не каждый вид наркомании излечим!
— Надо верить в лучшее.
— Разумеется, разумеется! Но насколько стало бы легче нам всем, а главное — Джиллиан, будь у нее деньги на то, чтобы начать все сначала. Наследство, какое бы ни было, дедушка предназначал вам. Чем пропадать зря, оно могло бы облегчить вам обеим жизнь!
— Разумный довод, — признала Алекс и добавила в шутку: — Давай как-нибудь пороемся на заднем дворе.
Эрик засмеялся, но смех его звучал невесело.
— Что ж, я свое дело сделал. Решение оставляю на твое усмотрение. Если что, звони. Поверь, я хочу для вас с Джиллиан только хорошего.
Правда ли? Алекс вдруг усомнилась в его словах. Тем не менее, пришлось поблагодарить за них.
— Не за что! Некоторое время меня не будет в городе. В Юджине и Портленде проходят крупные аукционы, соберутся нужные люди. Грех упустить такой шанс. А перед отъездом… Алекс, хочу еще раз тебя предостеречь. Будь осторожнее. Не доверяю я твоему профессору.
Понятное дело, недоверие коренилось в том же уголке души Эрика Мунна, где до сих пор таилась память о родинке у нее на груди. Кто такой на самом деле Дункан Форбс? Надо бы навести справки, тем более что она буквально сидит на всей информации мира. Для того и создан Интернет, чтобы знать все обо всех.
Кстати, ничего плохого нет в том, чтобы развенчать инсинуации Эрика. Даже благородно.
Усаживаясь за компьютер, Алекс ожидала чего угодно, только не такого ливня информации. Имя Дункана Форбса ревело в Интернете Ниагарским водопадом. Оно, конечно, не уникально, но как-то не верилось, что речь идет именно о нем.
Просмотрев ссылки, Алекс выбрала статью в лондонской «Тайме», примерно годичной давности, под названием «Похищенный Гоген возвращен владельцу».
Что может иметь с ним общего Дункан? Да ясно что! Как профессор истории, он, должно быть, помог установить подлинность шедевра, а потом написал книгу о важности искусства Гогена для живописи.
Алекс нажала кнопку.
«Полотно кисти Гогена стоимостью десять миллионов фунтов стерлингов, три месяца назад выкраденное из замка лорда Хутинга, было возвращено законному владельцу и снова украсит стены великолепного архитектурного ансамбля пятнадцатого века.
«Купальщиц» Гогена похитили беспрецедентным образом, в один из дней, когда замок открыт для широкой публики. Его возвращением мы обязаны профессору Дункану Форбсу, за свои подвиги на этом поприще прозванному «Индианой Джонсом от живописи»…»
Алекс как разделала глоток воды и раскашлялась взахлеб.
— «Индиана Джонс от живописи»?!
Статья до небес превозносила Дункана, рисовала его эдаким рыцарем на белом коне, только вооруженным не мечом, а кистью. В своем паломничестве во имя искусства рыцарь разыскивал и возвращал краденые шедевры за солидное вознаграждение.
Человек, труп которого нашли в библиотеке, в числе прочего оказался скупщиком краденого антиквариата. Наверняка его появление не случайно. Но почему Дункан ни словом ей не обмолвился о том, чем занимается?
— Лживая скотина!!! — процедила Алекс.
Хотелось дать выход гневу, но как? Надавать обманщику пощечин! За неимением его под рукой Алекс дала столу хорошего пинка, чуть не сбросив на пол лэптоп. Ее сразу остудила резкость удара.
Поиск еще не закончен. Надо узнать все, что можно, про мистера Дункана Форбса, он же «Индиана Джонс от живописи». А для начала — успокоиться. В конечном счете, никто ей не лгал ни о профессорском звании, ни о работе в университете, пусть даже пресловутая работа ограничена промежутками в поисках сокровищ. Но какое верное прозвище!
Насчет книги о Гогене он тоже не лгал. А как насчет той, которую якобы пишет сейчас? И даже если он говорил правду, они же спят вместе! Неужто женщина, с которой спишь, не заслуживает немного больше правды о себе, чем первая встречная? Вот почему он так сдержанно отвечает на ее расспросы. Не хотел признаться, что имеет и другое, более доходное занятие.
Почему?
Чем больше Алекс размышляла, тем меньше ей нравилось происходящее.
Разве она не рассказала ему о себе все, до последней мелочи? Разве не впустила в свою жизнь, в свою постель, в свое тело? Откровенность за откровенность, ведь так?
Она схватилась за телефон, мстительно воображая, что выкрикнет Дункану в самое ухо все свои претензии. Однако номер так и остался ненабранным. Посидев немного, Алекс положила трубку.
Такие вещи нужно высказывать в лицо!
Пять минут спустя она уже выезжала со стоянки у дома, держа путь к знакомому коттеджу в гостинице «Риверсайд».
Машины Дункана за коттеджем не оказалось. Дверь дома заперта. Впустую подергав ручку, Алекс попробовала заглянуть в окна, но ничего не сумела рассмотреть и окончательно разъярилась.
Очень может быть, что именно так чувствует себя охотничья собака, добравшись до норы и обнаружив, что кролик успел смыться. Теперь понятно, отчего собаки заливаются лаем. Алекс и сама залилась бы, с подвыванием.
Как по-мужски — взять да и исчезнуть с лица земли как раз тогда, когда женщина настроена на хорошую разборку!
Ничего, от разборки ему не уйти. Надо же, так бессовестно, беспардонно врать от начала и до конца, с первой до последней минуты! Просто хочется рвать и метать!
Сидя в машине с коченеющими ногами и пылающим от гнева лицом, Алекс проворачивала в памяти подробности романа с Дунканом Форбсом и чем дальше, тем больше видела все в новом свете.
Труп убитого мошенника в библиотеке. Все и каждый думают, что речь идет о наркотиках. Но если вспомнить, Плотник еще и скупал краденое. Что же из этого следует?
Алекс сдвинула брови, пытаясь увязать в единое целое информацию, по крупицам осевшую в памяти за время расследования.