Страница:
«УЭЛЛСОВСКАЯ ВСЯЧИНА» также включает суммарный свод способов манипулирования религиозной и социальной истерией, таких, как:
а) отклонение от нежелательных целей;
б) поддержка фрагментарных социумов; с обязательно прилагаемыми рекомендациями, перечисленными в «ПИНКЕ УПРЯМЦУ».
Соглашения должны быть графически спроецированы на широкий круг культурных норм, от пост-индустриальной культуры Соединенных Штатов – сквозь хаос, кризисы и харизму культур слаборазвитых народов (с особым акцентом на Бразилию и ее соседей).
17. Ввиду исключительной деликатности «ПИНКА УПРЯМЦУ» и «УЭЛЛСОВСКОЙ ВСЯЧИНЫ» доступ к документам должен быть ограничен непосредственным ознакомлением на месте.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
а) отклонение от нежелательных целей;
б) поддержка фрагментарных социумов; с обязательно прилагаемыми рекомендациями, перечисленными в «ПИНКЕ УПРЯМЦУ».
Соглашения должны быть графически спроецированы на широкий круг культурных норм, от пост-индустриальной культуры Соединенных Штатов – сквозь хаос, кризисы и харизму культур слаборазвитых народов (с особым акцентом на Бразилию и ее соседей).
17. Ввиду исключительной деликатности «ПИНКА УПРЯМЦУ» и «УЭЛЛСОВСКОЙ ВСЯЧИНЫ» доступ к документам должен быть ограничен непосредственным ознакомлением на месте.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Поднятый из постели, Шавони проглотил таблетку бензедрина[24], запив ее стаканом молока, после чего, натянув одежду, побрел следом за разбудившим его военным полисменом.
Сильверсон ждал этажом ниже.
– Прежде чем вы начнете переговоры с инопланетянином, мистер Шавони, из Франклина должна выйти поисково-спасательная группа за Цвинглером и его индейцами.
Шавони, который еще пару минут назад просматривал во сне какой-то итальянский спагетти-вестерн, услышав это, смутился: он сонно потряс головой, надеясь, что проглоченная таблетка быстрее подействует.
– Дело в том, – зашептал Сильверсон, пока они шли к выходу, – что активность партизан в тех краях с каждым днем возрастает. Только что поступило донесение, что эти ублюдки подорвали штаб-квартиру Проекта в Сантарене. Очевидно, ситуация складывается намного хуже, чем представляется бразильским властям. В некотором смысле, это даже оправдывает взрыв дамбы, удачно спутавший все карты. Однако нам по-прежнему неизвестно местонахождение Цвинглера и Соула, если они еще живы.
– Так я должен канителиться с П'тери?
– Да, дело нешуточное, – посочувствовал Сильверсон. – Но это еще не все. Боюсь, что наши друзья несколько перестарались со взрывом дамбы. Самое серьезное – это донесение о том, что объем воды, опустошивший водное русло, превзошел все ожидания. Имеются серьезные опасения, что в скором времени вода перехлестнет и нижнюю плотину. Если это произойдет и общая масса воды из обоих озер дойдет до Сантарена – вот будет история! Не хотел бы я тогда очутиться в Сантарене.
Шавони поскреб в затылке. НАСА истратила миллиарды долларов на то, чтобы сохранить жизнь трем человеческим существам в двух с половиной тысячах миль от дома, и все оказалось ненужным.
– Есть и хорошие новости, – поспешил разогнать тучи Сильверсон. – Партизаны заложили гелигнит в один из шлюзов в Сантарене. Так что, если план не сработает, всегда можно будет свалить на них. Удар по дамбе выше по течению сделает такую версию еще убедительней.
– Скверно. Слов нет, до чего скверно. Видите, Сильверсон, я не могу сосредоточиться на переговорах. Все, что меня интересует в данный момент, – это Соул, Цвинглер и треклятые индейцы.
– Вот и я говорю – Франклин должен немедленно приступить к поисковым работам. Им виднее, где искать пропавшую экспедицию.
Однако П'тери не купился на эту канитель под звездным небом, которое, кстати, и так принадлежало ему.
– Сорок восемь часов, – твердо заявил инопланетянин, воздевая руку. – Дополнительное время истекло.
– Это наземная территория, П'тери. Непроходимые джунгли, знаете ли, ужасно трудно добраться…
– Есть подлинное свидетельство существования мозга самовнедрения? Нам уже приходилось вести торговлю с существами, коварными по природе.
– П'тери, я просто возмущен! Доставка мозгов вызывает у нас массу проблем.
– А где остальные мозговые системы?
– Они здесь – в полном сборе, – бодро подал голос Сильверсон. – Русские прошли с ними часа полтора назад. Вероятно, это посадка их шаттла так встревожила П'тери.
– Хорошо, – сказал П'тери. – Дайте нам, в таком случае, ознакомиться хоть с этой частью товара. Мы должны препарировать труп. Предстоит освоить операцию: извлечение мозгового вещества вместе с глазами и элементами позвоночного столба. Последующее тестирование займет еще двадцать четыре часа, которые дадут вам время определить доступность передаваемых вам данных. Если после этого не проявится никаких следов мозга самовнедрения, мы будем ждать еще одни земные сутки, после чего покинем вас.
Два других сферца, вероятно, получавшие информацию в ходе беседы, появились в дверном проеме разведкорабля. Они вынесли экран дисплея с небольшой контрольной панелью вниз по трапу и поставили его на бетонку перед Шавони.
– Программа обеспечит доступ к оговоренной информации. А теперь, пожалуйте мозговые блоки, – потребовал П'тери.
Шавони неохотно отдал распоряжения, и вскоре шесть мобильных носилок-каталок с неподвижными очертаниями тел прокатились через стеклянные двери.
Шавони торопливо нагнулся, просматривая данные на экране.
Сильверсон ждал этажом ниже.
– Прежде чем вы начнете переговоры с инопланетянином, мистер Шавони, из Франклина должна выйти поисково-спасательная группа за Цвинглером и его индейцами.
Шавони, который еще пару минут назад просматривал во сне какой-то итальянский спагетти-вестерн, услышав это, смутился: он сонно потряс головой, надеясь, что проглоченная таблетка быстрее подействует.
– Дело в том, – зашептал Сильверсон, пока они шли к выходу, – что активность партизан в тех краях с каждым днем возрастает. Только что поступило донесение, что эти ублюдки подорвали штаб-квартиру Проекта в Сантарене. Очевидно, ситуация складывается намного хуже, чем представляется бразильским властям. В некотором смысле, это даже оправдывает взрыв дамбы, удачно спутавший все карты. Однако нам по-прежнему неизвестно местонахождение Цвинглера и Соула, если они еще живы.
– Так я должен канителиться с П'тери?
– Да, дело нешуточное, – посочувствовал Сильверсон. – Но это еще не все. Боюсь, что наши друзья несколько перестарались со взрывом дамбы. Самое серьезное – это донесение о том, что объем воды, опустошивший водное русло, превзошел все ожидания. Имеются серьезные опасения, что в скором времени вода перехлестнет и нижнюю плотину. Если это произойдет и общая масса воды из обоих озер дойдет до Сантарена – вот будет история! Не хотел бы я тогда очутиться в Сантарене.
Шавони поскреб в затылке. НАСА истратила миллиарды долларов на то, чтобы сохранить жизнь трем человеческим существам в двух с половиной тысячах миль от дома, и все оказалось ненужным.
– Есть и хорошие новости, – поспешил разогнать тучи Сильверсон. – Партизаны заложили гелигнит в один из шлюзов в Сантарене. Так что, если план не сработает, всегда можно будет свалить на них. Удар по дамбе выше по течению сделает такую версию еще убедительней.
– Скверно. Слов нет, до чего скверно. Видите, Сильверсон, я не могу сосредоточиться на переговорах. Все, что меня интересует в данный момент, – это Соул, Цвинглер и треклятые индейцы.
– Вот и я говорю – Франклин должен немедленно приступить к поисковым работам. Им виднее, где искать пропавшую экспедицию.
Однако П'тери не купился на эту канитель под звездным небом, которое, кстати, и так принадлежало ему.
– Сорок восемь часов, – твердо заявил инопланетянин, воздевая руку. – Дополнительное время истекло.
– Это наземная территория, П'тери. Непроходимые джунгли, знаете ли, ужасно трудно добраться…
– Есть подлинное свидетельство существования мозга самовнедрения? Нам уже приходилось вести торговлю с существами, коварными по природе.
– П'тери, я просто возмущен! Доставка мозгов вызывает у нас массу проблем.
– А где остальные мозговые системы?
– Они здесь – в полном сборе, – бодро подал голос Сильверсон. – Русские прошли с ними часа полтора назад. Вероятно, это посадка их шаттла так встревожила П'тери.
– Хорошо, – сказал П'тери. – Дайте нам, в таком случае, ознакомиться хоть с этой частью товара. Мы должны препарировать труп. Предстоит освоить операцию: извлечение мозгового вещества вместе с глазами и элементами позвоночного столба. Последующее тестирование займет еще двадцать четыре часа, которые дадут вам время определить доступность передаваемых вам данных. Если после этого не проявится никаких следов мозга самовнедрения, мы будем ждать еще одни земные сутки, после чего покинем вас.
Два других сферца, вероятно, получавшие информацию в ходе беседы, появились в дверном проеме разведкорабля. Они вынесли экран дисплея с небольшой контрольной панелью вниз по трапу и поставили его на бетонку перед Шавони.
– Программа обеспечит доступ к оговоренной информации. А теперь, пожалуйте мозговые блоки, – потребовал П'тери.
Шавони неохотно отдал распоряжения, и вскоре шесть мобильных носилок-каталок с неподвижными очертаниями тел прокатились через стеклянные двери.
Шавони торопливо нагнулся, просматривая данные на экране.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Женщина в хижине отправилась к праотцам, а с ней и ее загруженный мака-и мозг, приблизительно в полдень, несмотря на все старания Честера.
Уродец, однако, непостижимым образом остался жив. Его изувеченные органы продолжали работать. Обнаженный мозг сохранял сознание. Голова поворачивалась на звуки и отвечала криком.
Все шемахоя вернулись в деревню с рассветом, причем Кайяпи самолично вел больного Брухо, будто дитя. Никто не побеспокоился заглянуть в хижину. Для ребенка это стало тяжким испытанием – как и для караиба. Возможно, Кайяпи было вообще безразлично, жив или мертв ребенок, судя по словам, обращенным к соплеменникам.
Они возвратились к своим гамакам, надеясь, что сон избавит от нарастающей головной боли. Один Пьер, казалось, хотел выйти из наркотического транса, загнав себя до смерти: он расхаживал взад-вперед между деревней и хижиной, как одержимый. Его поведение напомнило Соулу контуженного подводника, который точно так же бродил перед их домом – Крис был тогда еще мальчишкой.
После смерти матери мака-и они не знали, что происходит с французом, наблюдая, приведут ли его подобные упражнения к более ясному расположению ума.
Честер, однако, находился в кислом настроении по причине бесплодности его попыток сохранить жизнь роженице, а Том Цвинглер и вовсе пребывал в преддверии инфаркта при одной мысли о крахе столь тщательно спланированной операции. И в дальнейшем такая ситуация ничего приятного не предвещала.
– Ты сказал этому парню, Кайяпи, что Брухо должен оставить племя? – спросил Честер.
– Птицы из его головы совсем разлетелись, – со вздохом отвечал Пьер. – И все затерялись в лесу, как только он увидел этого ребенка. Но Кайяпи еще созовет их назад – Кайяпи знает как.
Искренняя вера в того, кто и пальцем не пошевелил, чтобы спасти жизнь женщины и ее ребенка, оказалась для Честера последней каплей:
– Умница парень. Твой Кайяпи ест дерьмо с лучшими из лучших – и хорошо знает, зачем это делает. Как и мы, ага? Он получит то, чего хочет. Посмотри, как он ловко управляется с тобой: наркота, девчонки и черт знает что еще!
На мгновение Пьер был захвачен врасплох.
– Но Кайяпи – человек знания, – запинаясь, заговорил он. – У шемахоя поразительное понимание мира.
– Только не надо вешать мне эту лапшу. Кайяпи не больно-то волнует весь этот «мир». Он знает, где лучше пристроиться, вот и все. Во внешнем мире он – фитюлька, муха, снятая с кучи дерьма, без которого она никакого весу не имеет.
Пьер вглядывался в негра с гримасой тревожной брезгливости.
– Он мой учитель.
– Нечего сказать, замечательное дитя произвело на свет их «поразительное понимание мира»! Остается только радоваться, что у ребенка еще остались рот и нос: все ж какие-то признаки лица. Пьер неистово замахал руками.
– Кайяпи страдал и учился в ссылке. Теперь он вернулся домой. Это фигура поистине героическая.
– Невероятное, чудовищное совпадение событий! – взорвался Цвинглер. – Ведь он не мог знать о том, что вода пойдет на убыль. Это мы взорвали плотину. Он не знал, что все так сложится.
Пьер упрямо замотал головой.
– Нет. Он знал – он обещал мне.
– Да верь ты хоть в черта в ступе – дело твое! Но, по мне, этот монстр – результат приема мака-и. Это единственный результат, к которому можно было прийти без нашего вмешательства. Кайяпи – просто на редкость удачливая бестия.
Вообще-то, они могли быть с Пьером поосторожнее, подумал Соул. Таким образом они только настроят его против себя. Соул попытался увести разговор от взаимных упреков и пререканий.
– Что случилось, то случилось, Том. Но разве мы не оказались правы насчет этих индейцев? Говоря словами П'тери, насчет их «высокой обменной стоимости»? Похоже, дикари бьются над той же проблемой, что и инопланетяне с тринадцатью тысячелетиями их цивилизации. Сферцы обнаружили, что столкнулись лицом к лицу с чем-то паранормальным, находящимся по ту сторону реальности. Они построили универсальную мыслительную машину, чтобы ответить на брошенный вызов. Шемахоя же столкнулись с этим неестественным, неприродным наводнением и сопротивлялись ему по-своему – не технологией, но биологически и концептуально…
Пьер уставился на Соула в замешательстве, удивляясь, вероятно, не накатила ли на него очередная волна наркотической грезы. Конечно, Пьер ничего не знал о Торговцах Сигналами. Принимать участие в дискуссии с ним на эту тему было все равно что вызывать древнеримского жреца Юпитера на беседу о спасении души с парой монахов-иезуитов!
– И все же, Крис, вместо того чтобы ломать тут стулья, не лучше ли признать, что этот ребенок есть сам по себе ответ?
– Он жив. Давайте же сохраним его в таком виде. По-моему, это все, что от нас требуется. Может, это не случайно, что у него нет глаз. Может, так и задумано.
– Конечно! Ведь его ДНК насквозь изгажена этой плесенью!
– Может, это существо вообще ощущает другую реальность за пределами этой. И кто знает, что за язык оно способно произвести? Возможно ли его будет вообще описать или усвоить человеческой психике? Кстати, чем бы нам покормить его? Ведь оно дышит. А дышит – значит, хочет есть.
– Полагаю, никто не принесет дары к яслям, – съязвил Цвинглер. – Похоже, они никакого значения не придают столь выдающемуся событию.
– Это объяснимо, – отреагировал Пьер. – Кайяпи представил вас как «Брухо Караиба» – белых жрецов – так что они держатся подальше.
– Какого же дьявола ты сразу не сказал! Пойдем искать молока для младенца. Француз, показывай дорогу.
С этими словами Честер ухватил его за руку и устремился в направлении деревни.
Соул зашел в хижину – еще раз взглянуть на дитя мака-и.
Какой полет фантазии вывел его на замечание об «ответе»? Он хватался как утопающий за соломинку. Экология, химия, лингвистическая культура шемахоя – на то, чтобы распутать этот клубок, уйдет несколько лет скрупулезных исследований. Может быть, в конечном счете выяснится, что этим народом открыт некий естественный стимулятор, подобный тому, что синтезирован в Гэддоне. Только со специфическим галлюцинаторным эффектом и патологическим побочным – производящим фантазии и чудовищ вместо форсирования мышления.
Ребенок испустил кошачий вопль, как только тень Соула легла на его обнаженный мозг. Он попробовал передвинуться – вперед-назад. Значит, это существо все-таки отличает свет от тьмы?
Что за черт! Ведь он должен умереть. Ему лучше быть мертвым – как его мать, лежавшая с ним бок о бок, чьи девять месяцев заключения под табу привели к столь печальному результату.
Из деревни вернулся Честер, бесцеремонно волоча за собой женщину с разбухшими от молока грудями. В стороне разбрызгивал грязь Пьер, рассказывая ей что-то утешительное на языке шемахоя.
Вид мертвой роженицы и урода-ребенка произвел на женщину неизгладимое впечатление. Она стала вопить и пятиться к выходу. Однако хватка Честера оказалась сильнее любого страха. Он погладил ее соски и сунул черный палец младенцу в рот.
– Скажи ей, француз, пусть не поднимает ребенка, чтобы не повредить ему.
Женщина, наконец, поняла, чего от нее хотят. Она наклонилась над ребенком, направляя раздувшиеся сосцы к его губам. Губы энергично засосали.
– Одному Богу ведомо, есть ли в нем проход от верха к низу. Может, оно все внутри узлом завязано. Как в той легенде – умный змей, связавшийся узлом, а? – И все же Честер внимательно наблюдал за женщиной, чтобы она ненароком не повредила рубцов.
– А подмастерье колдуна бродит по деревне с невменяемым видом. Он понял, что не станет наследником этой навозной кучи.
– Это не навозная куча, ты, белый негр! – прорычал Пьер.
Честер презрительно рассмеялся.
Примерно через полчаса женщина убежала в деревню. Однако Пьеру пообещала, что вернется.
Так как никто не собирался заняться телом умершей – а больше его нельзя было оставлять рядом с ребенком – Честер в конце концов унес его из хижины подальше в джунгли и пристроил между ветвей кривого дерева. Похороны пришлось отложить, пока не спадет вода. Или тело сожгут соплеменники – в зависимости от того, как у них принято справлять погребальный обряд. Вернувшись в хижину, он рухнул на подстилку рядом с монстром, брезгливо поежившись, мечтая отоспаться хоть немного. Сухого места было не найти.
Позже, когда солнце уже совершало вторую половину пути по небосклону, на пороге появился Пьер со связкой вяленой рыбы и каких-то разваренных или размоченных корней, вручив эту снедь Соулу.
Соул разделил трапезу вместе с двумя компаньонами – и только тут ощутил, как он был голоден. Каждая рыбка, каждый корень казались даром небес. Он не ел – он вкушал, с жадностью ребенка, сосущего материнскую грудь.
Когда они закончили есть, Пьер спросил:
– Ну, что скажешь, Крис? – В голосе его были холод и грусть. – Получается, американское правительство разрушило собственную дамбу, чтобы спасти горстку индейцев? Забавная получается история.
Соул собрался с духом и рассказал ему все.
Последующий исповедальный эпизод – «момент истины» – оставил у Соула чувство вялости и пустоты. Словно бы он вновь попал в некую эмоциональную зависимость от этого француза, где-то в дальнем и темном углу своего подсознания. Но он не был в зависимости. Он был свободен. Вопрос состоял лишь в том, чтобы подтолкнуть Пьера к объективному признанию случившегося, поскольку Пьер имел влияние на Кайяпи. Откровенное признание было необходимо, чтобы выйти на нормальный уровень общения. Так, по крайней мере, оценивал ситуацию сам Соул. Хладнокровное изложение фактов явно не удовлетворило бы Пьера.
Том Цвинглер не усматривал всех этих тонкостей и принял публичную исповедь с нескрываемой неприязнью к подобного рода зрелищам и даже с презрением – сам, однако, отнюдь не уверенный в себе, на этой стадии переговоров. Без рубинов Цвинглер имел вид воина, потерявшего доспехи, и вид этот говорил о том, что он надолго выбыл из игры.
Соула самого чуть было не добило это вынужденное признание – и кому! – своему бывшему другу и любовнику Айлин. Человеку, который дал жизнь его сыну.
Пьер вышел – обдумать сказанное или просто «переспать» его.
Соул тщетно искал покоя своему изможденному телу. Перенапряжение давало о себе знать. Честер проснулся, когда он забрел в хижину во второй раз, и Соул занял его место на соломенном ложе. Он заснул рядом с новорожденным.
Вертолет так и не прибыл.
Женщина возвратилась из деревни накормить ребенка, когда взошли звезды.
Пьер держался в стороне, приблизившись лишь для того, чтобы пополнить их провиант очередной порцией вяленой рыбы и корней. В этот раз пища туземцев уже не вызвала прежнего восхищения. Он отказался обсуждать вопрос о сферцах и торговле мозгами. Тем более, все это казалось очень далеким здесь – по колено в воде, в чужих сумерках. И в близком чужом рассвете.
Цвинглер мрачнел на глазах. Время от времени он машинально сверялся с часами. Однако чем больше уходил в себя американец, тем более воодушевлялся Соул. Проблема со сферцами представлялась фантастической интерполяцией между уединенной крепостью мира Видьи и столь же изолированной реальностью народа шемахоя. Два этих особых мира прочно и явно связались в его голове.
Соул отправился в деревню, озираясь по пути, наблюдая возрождавшуюся жизнь племени и с каждой минутой все более поражаясь его разумному устройству. Женщины плели сети, обвивая особым образом жгуты из листьев – по словам Пьера, подражая тем самым космосу, структуре созвездий. Ведь звезды плавали в небе, урожай света собирался, захватывался в воображаемые линии, так же и рыба должна была заплывать в тенета, привлекаемая этими подражательными линиями, запутываясь в них плавниками. Женщины же коптили рыбу, которую старательно потрошили мужчины, ибо извлечение внутренностей было мужской обязанностью, хотя последние не отличались опрятностью, оставляя возле хижин груды гниющих кишок, осаждаемые легионами мух. Хотя, с другой стороны, может быть, именно это спасало от проникновения мошкары в жилища.
Местные мальчишки играли в камешки с небольшими окатышами и пустотелыми продырявленными тыквами, и победитель плясал, громыхая наполненной тыквой, точно маракасом. Девочки старались схватить камешек, выпавший из дыры. Естественно, мальчик в ходе кратковременного триумфа терял часть своего выигрыша, что не упускалось из виду стремительными охотницами, хватавшими добычу, в то время как их друзья и подружки изо всех сил старались им помешать. Все это приводило к «смешилкам» со шлепками и щекоткой – обычной прелюдии сексуальных игр и вместе с тем испытанию на стойкость.
Кайяпи и Брухо оставались в уединении до наступления вечера третьего дня. Затем молодой индеец появился на пороге с видом усталым и в высшей степени загадочным. Он был похож на стайера на финише. Кайяпи созвал толпу, с края которой маячил ученик колдуна, с тем же бледным лицом, словно одержимый неизвестной науке ментальной проказой.
Когда народу собралось достаточно, Кайяпи вошел в хижину и вывел за собой старика. Кровь запеклась на его носу и губах сухой черной коркой, обсиженной мухами, смахивать которых у шамана не было сил. Его раскраска потекла, и он стал походить на комок раздутого пластилина с лобком из перьев макао или на упавший в лужу воланчик для бадминтона.
Старый шаман посмотрел на грязь, оставшуюся от потопа, и улыбнулся.
И следом за ним, с нарастающим воодушевлением, загоготало все племя шемахоя.
Расхохотались они не на шутку, смех раскатился по пустоши, отгоняя последних гремлинов наводнения. Из всего мужского народонаселения один только наследник Брухо отказался смеяться, сохранив суровое, натянутое выражение лица, – и вскоре увильнул куда-то в сторону, поджав хвост. Кайяпи гомерически расхохотался ему вослед, окончательно убрав соперника со сцены.
После чего Брухо с Кайяпи торжественно направились в хижину, где лежал ребенок.
Кайяпи выгнал Честера и Цвинглера за дверь категоричными жестами, взял старика под руку и проводил внутрь. Соул приблизился к Пьеру.
– Что они собираются делать с ребенком? Не знаешь?
Пьер только пожал плечами, столь же неприступный, как и Кайяпи.
Они оставались внутри долгое время – пока не появились звезды и свет луны не упал на вырубку. Честер и Цвинглер стояли бок о бок с индейцами, взволнованно прислушиваясь. Честер все крутил свое стреляющее дротиками пневматическое ружье, а Цвинглер, не изменяя привычке последних дней, поглядывал на циферблат. За исключением жертвенных огней на платформах, это было точное повторение того, что случилось три дня назад во время потопа и рождения ребенка. Спустя некоторое время из-за дверей донесся громкий стон, которому вторила собравшаяся в отдалении толпа женщин племени: за время последних событий им доставалась роль исключительно безмолвных наблюдателей. Это был подражательный стон – стон роженицы, на который мужчины племени отвечали коротким лающим смехом.
– Этот спиногрыз давно бы сдох от голода, если б не я, – проворчал Честер. – Надо же, какое стечение обстоятельств – как вы выразились, мистер Цвинглер.
– Они очень хорошо знают, что делают, – высокомерно отбрил его Пьер с оттенком некоторого религиозного ханжества, как показалось Соулу.
После этого обмена стонами и смехом под лучами луны Брухо вновь появился на пороге хижины, чтобы обратиться к своему народу.
Пьер снисходительно перевел:
– Перемены идут на убыль. Позвольте мне рассказать вам новую историю о том, как змей вышел из камня и свернулся снаружи, с другой стороны камня, в котором сидел. Брухо объясняет отсутствие глаз у ребенка тем, что они просто ему не нужны. Глаза – это отверстия, через которые смотрит мозг. Мозг же этого ребенка уже снаружи – выглядывает из головы, и видит, и узнает нас, не имея глаз, потому что смотрит самостоятельно…
– Я просто в восторге от находчивости этого парня.
– Да ведь это же рождение мифического мышления! Оно может вызвать самые широкие и непредсказуемые изменения в этом народе, замешанном на инцесте.
– Чертовски хитер в использовании обстоятельств, сказал бы я. Три дня у него ушло на придумывание алиби.
– Если бы мы с таким же успехом могли объяснять собственные культурные потрясения, – вздохнул Соул.
– Совершенно верно! – выпалил Пьер, одарив его первым приязненным взором за последние часы.
Затем Кайяпи вынес изувеченное дитя на свет луны – оно кричало настойчиво и пронзительно, точно котенок.
– О господи, осторожнее, – прошептал Честер, напрасно сжимая в руках ружье.
Кайяпи воздел ребенка на поднятых руках – к звездам и луне – и грациозной походкой направился меж мужами племени шемахоя.
Брухо, запинаясь, продолжал свою речь возле двери:
– Большой-большой голова пришел со стороны. Сны теперь должны оставить народ шемахоя? – спрашивает он. Нет, потому что Кайяпи – мой сын, который пришел Извне, который знает Внешний Мир, и он должен положить сны обратно в камень шемахоя. Как? Следите за ним. Вода отошла от ше-во-и – это дерево, на котором растет мака-и. Мать мака-и ушла лечь в руки ше-во-и.
Брухо проковылял к толпе, которая тут же расступилась и пала пред ним и Кайяпи, и Кайяпи понес сквозь нее ребенка в джунгли, воздымая высоко над головой.
Они подошли к дереву, на котором Честер разместил тело роженицы, – оно так и находилось в развилке ствола, никем не прибранное.
– Эй, это что, и есть то самое дерево?!
– Откуда я знаю, черт подери! – огрызнулся Пьер. – Я же говорил, что ни разу не видел его.
– Неслыханное совпадение, – усмехнулся Честер, растягивая свои негритянские губы. – Может, он просто знал заранее… кто-нибудь прибежал к нему и рассказал, где я оставил труп. Ну каждая капля воды на мельницу этого прохиндея!
– Может, Брухо предсказал это, – хмыкнул Цвинглер.
– Заткнитесь! Он говорит, что она погребена в небесах – видимо, имеет в виду воздух, а не землю – так что у мака-и есть вместилище для возвращения в землю, и новые сны придут к шемахоя…
– Он собирается отделаться от ребенка, я же говорил вам – я это за милю учуял!
– Проклятье, Честер, мы бессильны – смотри! – будь наблюдателем.
– По крайней мере, пока не услышишь шума вертолета, – хмуро усмехнулся Пьер.
– По крайней мере, хотя бы до этого.
Кайяпи опустился на колени перед корнями дерева, положил тельце на еще влажную землю и стал рыться в грязи, точно собака, которая собирается спрятать кость.
Он копал яму.
Пригоршню желтой глины он запихнул себе в рот, прожевал и проглотил.
– Брухо говорит, что он возвращается к народу шемахоя – к внутренней жизни в племени – внося с собой то, что оставалось извне, сны спасения.
Кайяпи схватил ребенка – и женщины застонали в унисон, а мужчины отозвались утробным лающим смехом.
Внезапно Кайяпи поднес ребенка ко рту и вцепился зубами в мозговую грыжу. Несколько минут он терзал жертву, точно дикая собака или стервятник, – а женщины в это время стонали, а мужчины смеялись – пока не ободрал мозг с расколотого черепа.
Соула стошнило при виде того, как язык Кайяпи глубоко вошел в младенческий череп, слюнявя его людоедским французским поцелуем.
Наконец он запихнул пустую оболочку иссякнувшего тела в вырытую яму, не касаясь остатков мозговой плоти, сгреб и утрамбовал землю, с самоуверенной ухмылкой похлопав по ней ладонью…
С искаженным лицом Пьер взглянул на Соула и ему под ноги – на лужу корней и рыбы, извергнутую им.
– Вы продаете мозги, и теперь он ест их! – истошно завопил он. – Да вся вселенная – трапеза каннибалов, а суть существования – эксплуатация! Ваши космические монстры – только лишнее тому доказательство. Давай же, Крис, расскажи мне еще о чудесах галактики – и скорее в путь, к звездам, где нам уготован пир информации! – Пьер яростно ткнул пальцем в зеленый полог над головой, скрывавший бледные холодные звезды.
После всего случившегося Кайяпи расхаживал с важным видом, а старый Брухо тем временем лежал в коматозном состоянии в табуированной хижине на подстилке новорожденного.
Честер не сводил со старика угрюмого взора – с последнего оставшегося мозга самовнедрения – пытаясь как-то усвоить то, что случилось.
Уродец, однако, непостижимым образом остался жив. Его изувеченные органы продолжали работать. Обнаженный мозг сохранял сознание. Голова поворачивалась на звуки и отвечала криком.
Все шемахоя вернулись в деревню с рассветом, причем Кайяпи самолично вел больного Брухо, будто дитя. Никто не побеспокоился заглянуть в хижину. Для ребенка это стало тяжким испытанием – как и для караиба. Возможно, Кайяпи было вообще безразлично, жив или мертв ребенок, судя по словам, обращенным к соплеменникам.
Они возвратились к своим гамакам, надеясь, что сон избавит от нарастающей головной боли. Один Пьер, казалось, хотел выйти из наркотического транса, загнав себя до смерти: он расхаживал взад-вперед между деревней и хижиной, как одержимый. Его поведение напомнило Соулу контуженного подводника, который точно так же бродил перед их домом – Крис был тогда еще мальчишкой.
После смерти матери мака-и они не знали, что происходит с французом, наблюдая, приведут ли его подобные упражнения к более ясному расположению ума.
Честер, однако, находился в кислом настроении по причине бесплодности его попыток сохранить жизнь роженице, а Том Цвинглер и вовсе пребывал в преддверии инфаркта при одной мысли о крахе столь тщательно спланированной операции. И в дальнейшем такая ситуация ничего приятного не предвещала.
– Ты сказал этому парню, Кайяпи, что Брухо должен оставить племя? – спросил Честер.
– Птицы из его головы совсем разлетелись, – со вздохом отвечал Пьер. – И все затерялись в лесу, как только он увидел этого ребенка. Но Кайяпи еще созовет их назад – Кайяпи знает как.
Искренняя вера в того, кто и пальцем не пошевелил, чтобы спасти жизнь женщины и ее ребенка, оказалась для Честера последней каплей:
– Умница парень. Твой Кайяпи ест дерьмо с лучшими из лучших – и хорошо знает, зачем это делает. Как и мы, ага? Он получит то, чего хочет. Посмотри, как он ловко управляется с тобой: наркота, девчонки и черт знает что еще!
На мгновение Пьер был захвачен врасплох.
– Но Кайяпи – человек знания, – запинаясь, заговорил он. – У шемахоя поразительное понимание мира.
– Только не надо вешать мне эту лапшу. Кайяпи не больно-то волнует весь этот «мир». Он знает, где лучше пристроиться, вот и все. Во внешнем мире он – фитюлька, муха, снятая с кучи дерьма, без которого она никакого весу не имеет.
Пьер вглядывался в негра с гримасой тревожной брезгливости.
– Он мой учитель.
– Нечего сказать, замечательное дитя произвело на свет их «поразительное понимание мира»! Остается только радоваться, что у ребенка еще остались рот и нос: все ж какие-то признаки лица. Пьер неистово замахал руками.
– Кайяпи страдал и учился в ссылке. Теперь он вернулся домой. Это фигура поистине героическая.
– Невероятное, чудовищное совпадение событий! – взорвался Цвинглер. – Ведь он не мог знать о том, что вода пойдет на убыль. Это мы взорвали плотину. Он не знал, что все так сложится.
Пьер упрямо замотал головой.
– Нет. Он знал – он обещал мне.
– Да верь ты хоть в черта в ступе – дело твое! Но, по мне, этот монстр – результат приема мака-и. Это единственный результат, к которому можно было прийти без нашего вмешательства. Кайяпи – просто на редкость удачливая бестия.
Вообще-то, они могли быть с Пьером поосторожнее, подумал Соул. Таким образом они только настроят его против себя. Соул попытался увести разговор от взаимных упреков и пререканий.
– Что случилось, то случилось, Том. Но разве мы не оказались правы насчет этих индейцев? Говоря словами П'тери, насчет их «высокой обменной стоимости»? Похоже, дикари бьются над той же проблемой, что и инопланетяне с тринадцатью тысячелетиями их цивилизации. Сферцы обнаружили, что столкнулись лицом к лицу с чем-то паранормальным, находящимся по ту сторону реальности. Они построили универсальную мыслительную машину, чтобы ответить на брошенный вызов. Шемахоя же столкнулись с этим неестественным, неприродным наводнением и сопротивлялись ему по-своему – не технологией, но биологически и концептуально…
Пьер уставился на Соула в замешательстве, удивляясь, вероятно, не накатила ли на него очередная волна наркотической грезы. Конечно, Пьер ничего не знал о Торговцах Сигналами. Принимать участие в дискуссии с ним на эту тему было все равно что вызывать древнеримского жреца Юпитера на беседу о спасении души с парой монахов-иезуитов!
– И все же, Крис, вместо того чтобы ломать тут стулья, не лучше ли признать, что этот ребенок есть сам по себе ответ?
– Он жив. Давайте же сохраним его в таком виде. По-моему, это все, что от нас требуется. Может, это не случайно, что у него нет глаз. Может, так и задумано.
– Конечно! Ведь его ДНК насквозь изгажена этой плесенью!
– Может, это существо вообще ощущает другую реальность за пределами этой. И кто знает, что за язык оно способно произвести? Возможно ли его будет вообще описать или усвоить человеческой психике? Кстати, чем бы нам покормить его? Ведь оно дышит. А дышит – значит, хочет есть.
– Полагаю, никто не принесет дары к яслям, – съязвил Цвинглер. – Похоже, они никакого значения не придают столь выдающемуся событию.
– Это объяснимо, – отреагировал Пьер. – Кайяпи представил вас как «Брухо Караиба» – белых жрецов – так что они держатся подальше.
– Какого же дьявола ты сразу не сказал! Пойдем искать молока для младенца. Француз, показывай дорогу.
С этими словами Честер ухватил его за руку и устремился в направлении деревни.
Соул зашел в хижину – еще раз взглянуть на дитя мака-и.
Какой полет фантазии вывел его на замечание об «ответе»? Он хватался как утопающий за соломинку. Экология, химия, лингвистическая культура шемахоя – на то, чтобы распутать этот клубок, уйдет несколько лет скрупулезных исследований. Может быть, в конечном счете выяснится, что этим народом открыт некий естественный стимулятор, подобный тому, что синтезирован в Гэддоне. Только со специфическим галлюцинаторным эффектом и патологическим побочным – производящим фантазии и чудовищ вместо форсирования мышления.
Ребенок испустил кошачий вопль, как только тень Соула легла на его обнаженный мозг. Он попробовал передвинуться – вперед-назад. Значит, это существо все-таки отличает свет от тьмы?
Что за черт! Ведь он должен умереть. Ему лучше быть мертвым – как его мать, лежавшая с ним бок о бок, чьи девять месяцев заключения под табу привели к столь печальному результату.
Из деревни вернулся Честер, бесцеремонно волоча за собой женщину с разбухшими от молока грудями. В стороне разбрызгивал грязь Пьер, рассказывая ей что-то утешительное на языке шемахоя.
Вид мертвой роженицы и урода-ребенка произвел на женщину неизгладимое впечатление. Она стала вопить и пятиться к выходу. Однако хватка Честера оказалась сильнее любого страха. Он погладил ее соски и сунул черный палец младенцу в рот.
– Скажи ей, француз, пусть не поднимает ребенка, чтобы не повредить ему.
Женщина, наконец, поняла, чего от нее хотят. Она наклонилась над ребенком, направляя раздувшиеся сосцы к его губам. Губы энергично засосали.
– Одному Богу ведомо, есть ли в нем проход от верха к низу. Может, оно все внутри узлом завязано. Как в той легенде – умный змей, связавшийся узлом, а? – И все же Честер внимательно наблюдал за женщиной, чтобы она ненароком не повредила рубцов.
– А подмастерье колдуна бродит по деревне с невменяемым видом. Он понял, что не станет наследником этой навозной кучи.
– Это не навозная куча, ты, белый негр! – прорычал Пьер.
Честер презрительно рассмеялся.
Примерно через полчаса женщина убежала в деревню. Однако Пьеру пообещала, что вернется.
Так как никто не собирался заняться телом умершей – а больше его нельзя было оставлять рядом с ребенком – Честер в конце концов унес его из хижины подальше в джунгли и пристроил между ветвей кривого дерева. Похороны пришлось отложить, пока не спадет вода. Или тело сожгут соплеменники – в зависимости от того, как у них принято справлять погребальный обряд. Вернувшись в хижину, он рухнул на подстилку рядом с монстром, брезгливо поежившись, мечтая отоспаться хоть немного. Сухого места было не найти.
Позже, когда солнце уже совершало вторую половину пути по небосклону, на пороге появился Пьер со связкой вяленой рыбы и каких-то разваренных или размоченных корней, вручив эту снедь Соулу.
Соул разделил трапезу вместе с двумя компаньонами – и только тут ощутил, как он был голоден. Каждая рыбка, каждый корень казались даром небес. Он не ел – он вкушал, с жадностью ребенка, сосущего материнскую грудь.
Когда они закончили есть, Пьер спросил:
– Ну, что скажешь, Крис? – В голосе его были холод и грусть. – Получается, американское правительство разрушило собственную дамбу, чтобы спасти горстку индейцев? Забавная получается история.
Соул собрался с духом и рассказал ему все.
Последующий исповедальный эпизод – «момент истины» – оставил у Соула чувство вялости и пустоты. Словно бы он вновь попал в некую эмоциональную зависимость от этого француза, где-то в дальнем и темном углу своего подсознания. Но он не был в зависимости. Он был свободен. Вопрос состоял лишь в том, чтобы подтолкнуть Пьера к объективному признанию случившегося, поскольку Пьер имел влияние на Кайяпи. Откровенное признание было необходимо, чтобы выйти на нормальный уровень общения. Так, по крайней мере, оценивал ситуацию сам Соул. Хладнокровное изложение фактов явно не удовлетворило бы Пьера.
Том Цвинглер не усматривал всех этих тонкостей и принял публичную исповедь с нескрываемой неприязнью к подобного рода зрелищам и даже с презрением – сам, однако, отнюдь не уверенный в себе, на этой стадии переговоров. Без рубинов Цвинглер имел вид воина, потерявшего доспехи, и вид этот говорил о том, что он надолго выбыл из игры.
Соула самого чуть было не добило это вынужденное признание – и кому! – своему бывшему другу и любовнику Айлин. Человеку, который дал жизнь его сыну.
Пьер вышел – обдумать сказанное или просто «переспать» его.
Соул тщетно искал покоя своему изможденному телу. Перенапряжение давало о себе знать. Честер проснулся, когда он забрел в хижину во второй раз, и Соул занял его место на соломенном ложе. Он заснул рядом с новорожденным.
Вертолет так и не прибыл.
Женщина возвратилась из деревни накормить ребенка, когда взошли звезды.
Пьер держался в стороне, приблизившись лишь для того, чтобы пополнить их провиант очередной порцией вяленой рыбы и корней. В этот раз пища туземцев уже не вызвала прежнего восхищения. Он отказался обсуждать вопрос о сферцах и торговле мозгами. Тем более, все это казалось очень далеким здесь – по колено в воде, в чужих сумерках. И в близком чужом рассвете.
Цвинглер мрачнел на глазах. Время от времени он машинально сверялся с часами. Однако чем больше уходил в себя американец, тем более воодушевлялся Соул. Проблема со сферцами представлялась фантастической интерполяцией между уединенной крепостью мира Видьи и столь же изолированной реальностью народа шемахоя. Два этих особых мира прочно и явно связались в его голове.
Соул отправился в деревню, озираясь по пути, наблюдая возрождавшуюся жизнь племени и с каждой минутой все более поражаясь его разумному устройству. Женщины плели сети, обвивая особым образом жгуты из листьев – по словам Пьера, подражая тем самым космосу, структуре созвездий. Ведь звезды плавали в небе, урожай света собирался, захватывался в воображаемые линии, так же и рыба должна была заплывать в тенета, привлекаемая этими подражательными линиями, запутываясь в них плавниками. Женщины же коптили рыбу, которую старательно потрошили мужчины, ибо извлечение внутренностей было мужской обязанностью, хотя последние не отличались опрятностью, оставляя возле хижин груды гниющих кишок, осаждаемые легионами мух. Хотя, с другой стороны, может быть, именно это спасало от проникновения мошкары в жилища.
Местные мальчишки играли в камешки с небольшими окатышами и пустотелыми продырявленными тыквами, и победитель плясал, громыхая наполненной тыквой, точно маракасом. Девочки старались схватить камешек, выпавший из дыры. Естественно, мальчик в ходе кратковременного триумфа терял часть своего выигрыша, что не упускалось из виду стремительными охотницами, хватавшими добычу, в то время как их друзья и подружки изо всех сил старались им помешать. Все это приводило к «смешилкам» со шлепками и щекоткой – обычной прелюдии сексуальных игр и вместе с тем испытанию на стойкость.
Кайяпи и Брухо оставались в уединении до наступления вечера третьего дня. Затем молодой индеец появился на пороге с видом усталым и в высшей степени загадочным. Он был похож на стайера на финише. Кайяпи созвал толпу, с края которой маячил ученик колдуна, с тем же бледным лицом, словно одержимый неизвестной науке ментальной проказой.
Когда народу собралось достаточно, Кайяпи вошел в хижину и вывел за собой старика. Кровь запеклась на его носу и губах сухой черной коркой, обсиженной мухами, смахивать которых у шамана не было сил. Его раскраска потекла, и он стал походить на комок раздутого пластилина с лобком из перьев макао или на упавший в лужу воланчик для бадминтона.
Старый шаман посмотрел на грязь, оставшуюся от потопа, и улыбнулся.
И следом за ним, с нарастающим воодушевлением, загоготало все племя шемахоя.
Расхохотались они не на шутку, смех раскатился по пустоши, отгоняя последних гремлинов наводнения. Из всего мужского народонаселения один только наследник Брухо отказался смеяться, сохранив суровое, натянутое выражение лица, – и вскоре увильнул куда-то в сторону, поджав хвост. Кайяпи гомерически расхохотался ему вослед, окончательно убрав соперника со сцены.
После чего Брухо с Кайяпи торжественно направились в хижину, где лежал ребенок.
Кайяпи выгнал Честера и Цвинглера за дверь категоричными жестами, взял старика под руку и проводил внутрь. Соул приблизился к Пьеру.
– Что они собираются делать с ребенком? Не знаешь?
Пьер только пожал плечами, столь же неприступный, как и Кайяпи.
Они оставались внутри долгое время – пока не появились звезды и свет луны не упал на вырубку. Честер и Цвинглер стояли бок о бок с индейцами, взволнованно прислушиваясь. Честер все крутил свое стреляющее дротиками пневматическое ружье, а Цвинглер, не изменяя привычке последних дней, поглядывал на циферблат. За исключением жертвенных огней на платформах, это было точное повторение того, что случилось три дня назад во время потопа и рождения ребенка. Спустя некоторое время из-за дверей донесся громкий стон, которому вторила собравшаяся в отдалении толпа женщин племени: за время последних событий им доставалась роль исключительно безмолвных наблюдателей. Это был подражательный стон – стон роженицы, на который мужчины племени отвечали коротким лающим смехом.
– Этот спиногрыз давно бы сдох от голода, если б не я, – проворчал Честер. – Надо же, какое стечение обстоятельств – как вы выразились, мистер Цвинглер.
– Они очень хорошо знают, что делают, – высокомерно отбрил его Пьер с оттенком некоторого религиозного ханжества, как показалось Соулу.
После этого обмена стонами и смехом под лучами луны Брухо вновь появился на пороге хижины, чтобы обратиться к своему народу.
Пьер снисходительно перевел:
– Перемены идут на убыль. Позвольте мне рассказать вам новую историю о том, как змей вышел из камня и свернулся снаружи, с другой стороны камня, в котором сидел. Брухо объясняет отсутствие глаз у ребенка тем, что они просто ему не нужны. Глаза – это отверстия, через которые смотрит мозг. Мозг же этого ребенка уже снаружи – выглядывает из головы, и видит, и узнает нас, не имея глаз, потому что смотрит самостоятельно…
– Я просто в восторге от находчивости этого парня.
– Да ведь это же рождение мифического мышления! Оно может вызвать самые широкие и непредсказуемые изменения в этом народе, замешанном на инцесте.
– Чертовски хитер в использовании обстоятельств, сказал бы я. Три дня у него ушло на придумывание алиби.
– Если бы мы с таким же успехом могли объяснять собственные культурные потрясения, – вздохнул Соул.
– Совершенно верно! – выпалил Пьер, одарив его первым приязненным взором за последние часы.
Затем Кайяпи вынес изувеченное дитя на свет луны – оно кричало настойчиво и пронзительно, точно котенок.
– О господи, осторожнее, – прошептал Честер, напрасно сжимая в руках ружье.
Кайяпи воздел ребенка на поднятых руках – к звездам и луне – и грациозной походкой направился меж мужами племени шемахоя.
Брухо, запинаясь, продолжал свою речь возле двери:
– Большой-большой голова пришел со стороны. Сны теперь должны оставить народ шемахоя? – спрашивает он. Нет, потому что Кайяпи – мой сын, который пришел Извне, который знает Внешний Мир, и он должен положить сны обратно в камень шемахоя. Как? Следите за ним. Вода отошла от ше-во-и – это дерево, на котором растет мака-и. Мать мака-и ушла лечь в руки ше-во-и.
Брухо проковылял к толпе, которая тут же расступилась и пала пред ним и Кайяпи, и Кайяпи понес сквозь нее ребенка в джунгли, воздымая высоко над головой.
Они подошли к дереву, на котором Честер разместил тело роженицы, – оно так и находилось в развилке ствола, никем не прибранное.
– Эй, это что, и есть то самое дерево?!
– Откуда я знаю, черт подери! – огрызнулся Пьер. – Я же говорил, что ни разу не видел его.
– Неслыханное совпадение, – усмехнулся Честер, растягивая свои негритянские губы. – Может, он просто знал заранее… кто-нибудь прибежал к нему и рассказал, где я оставил труп. Ну каждая капля воды на мельницу этого прохиндея!
– Может, Брухо предсказал это, – хмыкнул Цвинглер.
– Заткнитесь! Он говорит, что она погребена в небесах – видимо, имеет в виду воздух, а не землю – так что у мака-и есть вместилище для возвращения в землю, и новые сны придут к шемахоя…
– Он собирается отделаться от ребенка, я же говорил вам – я это за милю учуял!
– Проклятье, Честер, мы бессильны – смотри! – будь наблюдателем.
– По крайней мере, пока не услышишь шума вертолета, – хмуро усмехнулся Пьер.
– По крайней мере, хотя бы до этого.
Кайяпи опустился на колени перед корнями дерева, положил тельце на еще влажную землю и стал рыться в грязи, точно собака, которая собирается спрятать кость.
Он копал яму.
Пригоршню желтой глины он запихнул себе в рот, прожевал и проглотил.
– Брухо говорит, что он возвращается к народу шемахоя – к внутренней жизни в племени – внося с собой то, что оставалось извне, сны спасения.
Кайяпи схватил ребенка – и женщины застонали в унисон, а мужчины отозвались утробным лающим смехом.
Внезапно Кайяпи поднес ребенка ко рту и вцепился зубами в мозговую грыжу. Несколько минут он терзал жертву, точно дикая собака или стервятник, – а женщины в это время стонали, а мужчины смеялись – пока не ободрал мозг с расколотого черепа.
Соула стошнило при виде того, как язык Кайяпи глубоко вошел в младенческий череп, слюнявя его людоедским французским поцелуем.
Наконец он запихнул пустую оболочку иссякнувшего тела в вырытую яму, не касаясь остатков мозговой плоти, сгреб и утрамбовал землю, с самоуверенной ухмылкой похлопав по ней ладонью…
С искаженным лицом Пьер взглянул на Соула и ему под ноги – на лужу корней и рыбы, извергнутую им.
– Вы продаете мозги, и теперь он ест их! – истошно завопил он. – Да вся вселенная – трапеза каннибалов, а суть существования – эксплуатация! Ваши космические монстры – только лишнее тому доказательство. Давай же, Крис, расскажи мне еще о чудесах галактики – и скорее в путь, к звездам, где нам уготован пир информации! – Пьер яростно ткнул пальцем в зеленый полог над головой, скрывавший бледные холодные звезды.
После всего случившегося Кайяпи расхаживал с важным видом, а старый Брухо тем временем лежал в коматозном состоянии в табуированной хижине на подстилке новорожденного.
Честер не сводил со старика угрюмого взора – с последнего оставшегося мозга самовнедрения – пытаясь как-то усвоить то, что случилось.