Страница:
Три поколения французов, выдвинувших талантливых военачальников и организаторов, с уверенностью смотрели в то будущее, в котором Франция непременно (благодаря своей решимости и союзу с Россией) возвратит себе утраченные в 1870 г. провинции - Эльзас и Лотарингию и восстановит лидирующую роль Парижа в Европе. Сорокалетний военный министр Массими удвоил (благодаря закону 1913 года) численность армию. Он способствовал возвышению генералов, на которых пало бремя, слава и позор решений мировой войны: прославившийся в колониальных войнах Галиени, галантный генерал Дюбай, однорукий генерал По. Особое благоволение Массими вызвал начальник службы тыла, коренастый, белоусый генерал со спокойным взглядом голубых глаз - молчаливый генерал инженерных войск Жозеф Жоффр - "хладнокровный и методичный работник с гибким и точным умом". Жоффр не имел дипломов Сен-Сира и Военной академии, "обязательных" для французской военной элиты, но его спокойствие, выдержка, здравый смысл и жизненная сила подкупали. В ответ на сделанное ему в 1911 г. предложение возглавить французскую армию Жоффр ответил: "Я буду сражаться и одержу победу. Мне всегда удавалось все, за что я ни брался".
Потребовалось время для более трезвой оценки генерала Жоффра: "Его сила заключалась в характере, а не в способностях. Это был человек, обладавший всеми природными чертами крестьянина; крепкий, хорошо сложенный, выносливый, он обладал смелостью, доходившей до безрассудства, хладнокровием, переходившим в упрямство, умом, граничившим с хитростью. Если бы его умственные способности соответствовали его силе воли, он был бы крупнейшим деятелем войны... Но это был человек, обладавший лишь посредственными умственными способностями... Ограниченный ум лишал его инициативы, широты взглядов и воображения".
Одного только не сумел осуществить Массими. Во время балканских войн стало ясно, что серая форма болгар защищает их от снайперов лучше, чем привычное армейское разноцветье. Законопроект, предусматривавший переход на мундиры серо-зеленого и серо-голубого цвета вызвал отторжение у французов, сохранивших красные рейтузы своих пуалю. Мессими тогда заметил: "Эта глупая и слепая привязанность к самому заметному из всех цветов будет иметь жестокие последствия"{131}.
Немцы неверно оценили и Британию. Их посол в Лондоне Лихновский ревностно имитировал все английское. В этом он был не одинок; по-английски в Берлине говорила вся верхушка, начиная с канцлера Бетман-Гольвега и адмирала Тирпица. Многие видные немцы были женаты на англичанках. Лихновский видел свою миссию в том, чтобы избежать отчуждения двух германских народов. Но возвышение Берлина, его вызов на морях уже породили плеяду британских государственных деятелей, готовых на многое ради недопущения германского доминирования на континенте. В частности - на примирение и сближение с Францией. Глава английского штабного колледжа генерал Вильсон свободно говорил по-французски и (как и военный министр Холдейн) дружил с главой Высшей военной школы Франции генералом Фошем. Вильсон задал Фошу краткий и главный вопрос: сколько английских войск хотела бы видеть Франция на своей территории в случае войны? "Одного англичанина, а мы позаботимся, чтобы он сразу погиб".
Вильсон и его коллеги на велосипедах объехали границу Франции с Германией. В его кабинете во всю стену многозначительно висела карта Бельгии. В присутствии премьера Асквита 23 августа 1911 г. Вильсон, указывая на большую карту Бельгии, в течение нескольких часов "развеял множество иллюзий, объяснив, что Германия, рассчитывая на медленную мобилизацию России, пользуясь преимуществом в живой силе, направит основную часть своих сил против французов. Он правильно раскрыл сущность немецкого плана охвата французских войск правым крылом"{132}.
В 1913 г. генерал Вильсон каждый месяц посещал французский генеральный штаб, а весной 1914 г. было завершено создание франко-британского плана прибытия во Францию британского экспедиционного корпуса. Он был выработан в строжайшей тайне, о нем знали лишь десять офицеров. Программа Вильсона состояла из трех пунктов: "Первое: мы должны объединиться с французами.
Второе: мы должны провести мобилизацию в один день с Францией.
Третье: мы должны отправить на фронт шесть дивизий".
Кайзер и его окружение неверно поняли общую линию британской политики. Паузу в британской дипломатической игре 1 августа 1914 года в Берлине восприняли как обещание развязать руки Германии на Востоке. Кайзер воскликнул: "Теперь мы можем начать войну только с Россией! Мы просто отправим всю нашу армию на Восток!" Но отрезвление пришло быстро. В 11 часов вечера того же дня от посла Лихновского пришла уточняющая телеграмма: "Позитивных предложений со стороны Англии в целом ожидать не следует". Разочарованный кайзер обратился к высокому, грузному, лысому Мольтке (прибывшему в спешке во дворец в неподобающем виде - в военной шинели, накинутой на ночную рубашку): "Теперь вы можете делать все что хотите". Это "все что хотите" означало санкцию на реализацию "плана Шлиффена".
Мощь России
Страны Антанты имели несомненное численное превосходство над войсками коалиции центральных держав. Безграничные ресурсы России вызывали трепет. Сэр Эдвард Грей писал в апреле 1914 года: "Каждый французский политик находится под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов, потенциальной мощи и богатства".
При всем природном скептицизме Грей разделял это восхищение: "Русские ресурсы настолько велики, что в конечном итоге Германия будет истощена Россией даже без нашей помощи".
В августе 1914 г., у России было уже 114 готовых к боям дивизий, а у ее главного военного союзника Франции - 62 дивизии, к которым присоединилось 6 британских дивизий. Германия выставила в первый месяц войны 78 дивизий (доведя чуть позже численность своих дивизий до 96), а ее главный союзник Австро-Венгрия - 49 дивизий.
Как утверждают русские военные (в частности, генерал-квартирмейстер Данилов), в течение пяти лет, последовавших за войной с Японией, Россия была почти беспомощна. Реформа армии началась лишь в 1910 году, когда военным министром стал шестидесятиоднолетний генерал В. А. Сухомлинов низкого роста, с аккуратными усами и окладистой бородой. Обладая природным умом, сметкой, хорошей памятью, он сократил трехнедельный период мобилизации, улучшил техническое оснащение армии и организацию запасов. Рекрутирование войск отныне осуществлялось строго по территориальному принципу. Были уменьшены гарнизоны крепостей (это дало дополнительные шесть дивизий), увеличена численность офицерского корпуса, улучшено питание и обмундирование солдат, увеличена численность пулеметов. Основную массу военного оборудования Россия производила сама. Он частично искоренил "маньчжурский синдром" - деморализующую память о прежних поражениях. В отставку были отправлены 341 генерал и 400 полковников.
Нет сомнений в том, что русская армия 1914 г. была много сильнее армии десятилетней давности. Книга англичанина Нокса о русской армии 1914 г. полна восхищения перед ее могучей боевой силой. Поразительным для Нокса был природный оптимизм солдат и офицеров, спасавший их в немыслимых ситуациях невероятной по жестокости войны (о первых же днях которой немецкий генерал Гофман, действовавший в Восточной Пруссии, записал в дневнике: "Такой войны еще не было и никогда, вероятно, больше не будет. Она ведется со звериной яростью"). Даже по мнению высокомерных германских экспертов, русская армия оправилась от унизительного состояния 1906 года. В феврале 1914 года начальник германского генерального штаба фон Мольтке записал: "Со времен войны с Японией военные приготовления России осуществили гигантский прогресс, наибольший по сравнению с чем-либо в прошлом"{133}.
На патриотизм и жертвенность народа можно было положиться в те годы, как и всегда.
На армию и на флот были израсходованы огромные средства. Россия снова стала (уже после Цусимы!) великой военно-морской державой. Вызвавшая ярость англичан германская военно-морская программа Германии в 1907 - 1908 годах стоила 14 млн. фунтов стерлингов, а синхронная российская программа оценивалась в 9 млн. фунтов. Немецкое военно-морское строительство 1913-1914 годов обошлось Германии в 23 млн. фунтов, а одновременное российское строительство равнялось 24 миллионам фунтов стерлингов. Это было возможно лишь благодаря общему экономическому подъему страны: государственные доходы между 1900 и 1914 годами удвоились и достигли трех с половиной миллиардов рублей. К началу войны в русской армии насчитывались 6720 мобильных орудий против 6004 германских. Недавно построенные стратегические железные дороги позволяли России послать на фронт почти 100 дивизий в течение восемнадцати дней, что означало отставание от Германии в полной боевой готовности всего на три дня{134}.
У воинов восстановленной после маньчжурского позора армии новые (коричнево-зеленые) гимнастерки были перехвачены широким ремнем, ноги были обуты в сапоги. Дневной рацион составлял четыре тысячи калорий, приходившиеся преимущественно на черный хлеб, щи, кашу, чай и огромное - по западным понятиям - количество сахара. Солдаты были вооружены пятизарядной винтовкой калибра 7,62 мм, которую такие специалисты, как английский полковник Нокс, охарактеризовали как "полностью надежную". Вместе со всегда привинченным в боевых условиях штыком эта винтовка весила примерно четыре килограмма. Общий вес боевого снаряжения составлял примерно тридцать килограммов{135}.
И все же армии в 1914 г. не хватало 3000 офицеров, несмотря на улучшения в денежном обеспечении и в системе продвижения по службе. Служба в армии не давала особых льгот и привилегий. Дослужиться до офицера было привлекательно для сына крестьянина, но у вчерашнего дворянина были смешанные чувства. Подполковник русской армии получал примерно четверть того, что составляло жалование германского офицера того же ранга. Германский гаунтман получал 2851 германскую марку, а русский штабс-капитан - 1128 марок. Русские офицеры ездили по железной дороге в вагонах третьего класса (только за несколько лет до войны им позволили занимать места во втором классе). Между 1900 и 1914 годами две трети офицеров в звании от подпоручика до полковника были либо крестьянского, либо разночинного происхождения. 23 процента выпускников юнкерских училищ составляли выходцы из крестьян, а еще 20 процентов - разночинцы. Их наиболее многочисленными коллегами были остзейские немцы, которых было до четверти от общего числа офицеров. Аристократы занимали более видные позиции лишь в кавалерии.
Бросается в глаза, что политический режим России был аристократическим, а командование армии таковым не было. Во главе российской армии (в отличие от армий ей союзных и армий ей противостоящих) не стояли генералы-аристократы. В ней не доминировал верхний слой нации. Да, великие князья были генеральными инспекторами отдельных родов войск. Да, великий князь Николай Николаевич стал главнокомандующим русской армии. Но основную массу офицерского состава являли собой разночинцы или даже выходцы из крестьян. Отцы таких генералов, как Алексеев, Корнилов, Деникин, с трудом выбивались из крепостного сословия посредством двадцатипятилетней службы. В конечном счете военная каста разделилась на "простолюдинов", поощряемых военным министром Сухомлиновым (мало похожим на карикатуру, созданную охотниками за козлом отпущения в 1915 - 1917 годах) и аристократов, которым патронировали великие князья.
Россия всегда была плавильным тиглем национальностей - ив армии это обнаруживалось с особой убедительностью. Из шестнадцати командующих армиями 1914 года семеро носили немецкие имена, один - голландское, один был болгарином. У семерых были русские имена, хотя двое из них по происхождению являлись поляками.
Война в опасной степени замедлила внутреннее реформирование России. Как пишет британский историк X. Сетон-Уотсон, "пока Россия защищала себя от германских армий, не виделось возможным осуществлять земельную реформу или вводить автономию, не говоря уже о федеральной системе отношений для нерусских. В этом свете кадеты и даже умеренные социалисты, настаивавшие на том, чтобы отложить земельный и национальный вопросы до созыва конституционной ассамблеи, казались массам саботажниками перемен, которые пропаганда давно уже обещала народу"{136}.
В своих "Воспоминаниях" бывший военный министр Сухомлинов утверждает, что царь знал его мнение о слабостях русской армии. Хотя военные реформы 1909 - 1914 гг. и сделали русскую армию более мощной силой, она так никогда и не достигла уровня, сопоставимого с уровнем основного противника - с германским. Не удалось создать такой генеральный штаб, который был бы не простым отделом военного министерства, а мозговым центром армии и страны. Академия генерального штаба делала небольшие выпуски офицеров, но, приходя в армию, они становились заместителями командиров частей, а вовсе не их интеллектуальными кураторами.
Россия не породила военных гениев, ее армия отражала слабости страны в политической, социальной и культурной сфере. Никто не отказывал русским в мужестве и упорстве, но никто не может отрицать, что огромные людские силы часто использовались военными командирами бездарно. Неэффективная организация порождала дефекты снабжения во всем - вооружении, амуниции, средствах связи, медицинском оборудовании. В России отсутствовало главное необходимое для войны индустриального века условие - честное и компетентное экономическое планирование. Бездумно мобилизовывались квалифицированные рабочие. Невоенные отрасли промышленности рухнули довольно быстро, озлобляя страдающее население. Отсутствие промышленных товаров лишало стимула сельскохозяйственных производителей.
Слабые стороны русской армии обнаружились довольно быстро. Прежде всего они отражали факт бедности основной массы населения России, неграмотность половины ее населения. Малообразованные солдаты, при всей их природной храбрости, плохо ориентировались на местности, трудно овладевали техникой, терялись в сложной обстановке. Иностранные наблюдатели видели и героизм и поразительные черты ущербности. Они описывают "бессмысленные круговые вращения через песчаные поля и грязь", запоздалые приказы, непростительную слабость в деле организации тылового снабжения, отсутствие телефонной связи, упорное нежелание допрашивать пленных офицеров, слабость коммуникаций и слабую, бесконечно слабую организацию войск - особенно в сравнении с безупречной машиной, управляемой прусскими офицерами. Б. Такман пишет о "плохой разведке, пренебрежении маскировкой, разглашении военных тайн, отсутствии быстроты, о неповоротливости, безынициативности и недостатке способных генералов"{137}.
Во время мобилизации русского солдата надо было перебросить в среднем на тысячу километров - в четыре раза дальше, чем германского солдата.
Русская армия имела 850 снарядов на каждое орудие, в то время как в западных армиях приходилось от 2000 до 3000 снарядов. Вся русская армия имела 60 батарей тяжелой артиллерии, а германская - 381 батарею. В июле 1914 г. всего лишь один пулемет, который так быстро и жестоко покажет свою значимость, приходился на более чем тысячу солдат. (Только после грандиозных поражений в июле 1915 г. генеральный штаб России заказал 100 тысяч автоматических ружей и 30 тысяч новых пулеметов{138}). В течение первых пяти месяцев войны военная промышленность России производила в среднем 165 пулеметов в месяц (пик производства был достигнут в декабре 1916 г. - 1200 пулеметов в месяц). Русские заводы производили лишь треть автоматического оружия, запрашиваемого армией, а остальное закупалось во Франции, Британии и Соединенных Штатах; западные источники предоставили России 32 тысячи пулеметов. К сожалению, почти каждый тип пулемета имел свой собственный калибр патрона, что осложняло снабжение войск. То же можно сказать о более чем десяти типах винтовок (японские "арисака", американские "винчестеры", английские "ли-энфилд", французские "грас-кро-тачек", старые русские "берданы" использовали разные патроны). Более миллиарда патронов было завезено от союзников. Еще хуже было положение с артиллерией: более тридцати семи миллионов снарядов - два из каждых трех использованных - были завезены из Японии, Соединенных Штатов, Англии и Франции. Чтобы достичь русской пушки, каждый снаряд в среднем проделывал путь в шесть с половиной тысяч километров, а каждый патрон - в четыре тысячи километров. Недостаточная сеть железных дорог делала снабжение исключительно сложным, и к 1916 г. напряжение стало весьма ощутимым{139}.
Особая статья русской слабости - трудность разведывательной работы, координации на местности, сведения всех действий воедино, общего руководства, организации. Владея вторым в Европе воздушным флотом (244 самолета), Россия не смогла наладить разведку с воздуха. Немецкие летчики из 2-го военно-воздушного батальона, базировавшиеся в Познани и Кенигсберге, детально докладывали о перемещении русских колонн начиная с 9 августа 1914 года{140}. А русские асы не видели смысла в негероической, черновой разведработе. И чем более распространялась война, тем большим становился отрыв в степени ориентации с воздуха.
Противостоящие стороны были уверены в скоротечном характере войны: от силы шесть недель. Судьба войны решится в быстрых перемещениях войск, в ударах по наиболее уязвимым местам, в достижении максимальной мобильности. Учения русской армии представляли собой движения вперед и назад. Разыгрывалась ситуация быстрого массированного скопления максимального числа воинов для смелой атаки. Ни у кого не возникало и мысли, что это скопление будет наилучшей мишенью для артиллерии и минометов. Роль конницы преувеличивалась. Но, может быть, самой большой русской ошибкой было представление о неизменном значении крепостей. В них было влито столько превосходного бетона, они содержали столько превосходных артиллерийских орудий, что предложение министра Сухомлинова об их срытии могло действительно рассматриваться как вредительство высшей меры. (Возможно, Сухомлинов не без злорадства наблюдал в 1915 году, как бессмысленно, словно карточные домики, гибнут великие приграничные крепости России, отнимавшие у действующей армии столь нужную ей артиллерию и безграничные боезапасы).
В общем и целом, по мнению британского исследователя России, "ни одна из участвовавших в войне стран не была хуже подготовлена к войне, чем Россия. После поражения в войне с Японией некоторый прогресс был достигнут в реорганизации и техническом вооружении армии, в создании военно-промышленного потенциала. В последний момент большой кредит был взят из Франции для железнодорожного строительства в стратегически важных западных областях. Но интервал для восстановления сил был слишком кратким. Даже если бы передышка была продолжительнее, русская система управления исключала возможность надежной подготовки к войне, учитывая, что предполагаемым противником была в высшей степени технически передовая Германия. Россия так и не смогла сражаться на равных со своим главным врагом. Превосходство в людской силе не могло компенсировать отставания в производстве вооружений и недостатков военного руководства"{141}.
Стратегия Антанты
С точки зрения ведущих военных специалистов эпохи, война должна была длиться никак не более шести месяцев. Предполагалось, что она будет характерна быстрыми перемещениями войск, громкими сражениями, высокой маневренностью, при этом едва ли не решающее значение приобретут первые битвы. Ни один генеральный штаб не предусмотрел затяжного конфликта. Перед глазами у всех были балканские войны и русско-японский конфликт с их быстрыми перемещениями, с высокой мобильностью войск.
Стратегическое планирование России и Запада было согласовано в ходе конференций 1911-1913 гг., на которых французскую сторону представляли генералы Жоффр, Дюбай и Кастельно. Шесть недель давали генералы двух сторон грядущей войне. В 1913 г., как уже говорилось, генерал Жоффр пообещал выставить полтора миллиона солдат на десятый день войны и начать активные боевые операции на одиннадцатый день.
Русское стратегическое планирование отличалось чрезвычайной осторожностью. По плану 1890 года русской армии следовало полностью отдать противнику всю территорию к западу от Вислы. Концентрация войск должна была осуществляться на Немане (207 батальонов), в среднем течении Вислы (324 батальона) и на границе с Галицией (284 батальона) при резервной группе в 188 батальонов вокруг Брест-Литовска. План (No 18) был модифицирован в 1906 году: тринадцать дивизий на балтийском побережье, одиннадцать с половиной на Немане, тридцать четыре - на Средней Висле, пятнадцать дивизий на галицийской границе. Сухомлинов и Данилов переписали план (No 19) в 1910 году. В этом варианте было по крайней мере одно радикальное изменение: чтобы спасти Францию от изоляции в первые пять недель войны, Россия должна выступить быстро. Атакована будет Восточная Пруссия с двух сторон, с севера и юга.
Согласно окончательному плану русского генерального штаба, в случае поворота Германии к России как к первому (хронологически) противнику, две группы русских армий (против Германии и против Австро-Венгрии) должны были отступить к линии примерно проходящей к северу и югу от Бреста, а возможно и далее, оставляя всю Польшу, отступая за Припятские болота. В крайнем случае предвиделось нечто, напоминающее кампанию 1812 года. Но если Германия бросалась прежде всего на Францию, против основного противника, которым признавалась Австро-Венгрия, выставлялось 48,5 дивизии, а против Германии - 30 дивизий.
К началу войны Петроград и Париж уже представляли примерную картину: оставив от шестнадцати до двадцати пяти дивизий на российской границе, немцы бросятся на Париж. "Великие битвы будут иметь место на территории Люксембурга, Бельгии и Лотарингии". Это будет самый важный и опасный момент конфликта. Россия должна будет действенно поддержать союзницу. Данилов в Плане No 19 предложил вторгнуться в Восточную Пруссию силами четырех армий (19 из 28 армейских корпусов). Девять корпусов будут сдерживать австрийцев. На устаревшие крепости не следует обращать особого внимания, при малейшей возможности крепости следует снести с лица земли. Сухомлинов поддержал эту идею, но восстали ее противники в армии, при дворе и в Думе. Часть офицеров генерального штаба была уверена, что Франция потерпит поражение в первые три недели, и России придется грудью встретить свою судьбу{142}.
Оппозиция стала требовать доработки плана. В конечном счете Россия на девятой совместной с французами встрече в августе 1913 года устами генерала Янушкевича пообещала начать вторжение в Восточную Пруссию на пятнадцатый день войны{143}. В расчет брался характер обоих противников, Германии и Австро-Венгрии. Генералы Клюев в Варшаве и Алексеев в Киеве мобилизовали противостоящие силы.
По мнению российских (советских) исследователей, "выбор австро-венгерского фронта как главного был правильным, так как в случае успеха можно было отделить Венгрию от Австрии, в то же время русские армии приблизились бы к восточной области Германии - Силезии, потеря которой для Германии имела несравненно большее оперативное и экономическое значение, нежели потеря Восточной Пруссии. В силу таких соображений русскому командованию следовало иметь против австрийцев по крайней мере полуторное превосходство в силах, план же предусматривал равенство в силах с противниками"{144}.
В мае 1912 года 19-й план был исправлен. Оформлены были два варианта: вариант "Г" (Германия атакует Россию) и вариант "А" (Германия атакует Францию). 29 с половиной дивизий остаются на германском фронте, а 46 с половиной - на австро-венгерском. От возможности выступления против Восточной Пруссии не отказались, но решили осуществить это силами двух армий.
Но произошло не усиление южного фронта, а нечто противоположное. Ни северный, ни южный фронт не получили возможности использовать решающее превосходство российской армии. На протяжении значительного периода план рассматривался еще и в июне 1914 года стал законом. Россия на волне экономического подъема с 1906 года выступала как величайшая держава. Согласно мобилизационному плану она одевала в униформу 122 пехотные дивизии против 96 германских. Ежегодный контингент рекрутов составлял 585 тысяч человек, что в условиях трехлетнего срока службы означало ее трехкратное превосходство над Германией. Каждая русская дивизия оснащалась двенадцатью гаубицами вместо прежних шести (у немцев восемнадцать).
Генерал Жилинский дал обещание выставить на тринадцатый день войны 800 тысяч солдат только лишь против одной Германии. С целью демонстрации союзнической солидарности Россия пообещала раннее наступление не на юге, против Австро-Венгрии, а на севере, против Германии. Это означало, что немцам трудно будет противостоять русской армии силами 5-6 корпусов. Такой перевес в Восточной Пруссии удовлетворял французов. Устраивало ли смещение боевой инициативы Россию? На этот счет высказываются серьезные сомнения. "Обязательства начать решительные действия против Германии на 15-й день мобилизации является в полном смысле слова роковым решением, - говорил генерал Н. Н. Головин. - Преступное по своему легкомыслию и стратегическому невежеству, это обязательство тяжелым грузом легло на кампанию 1914 г."{145}.
Потребовалось время для более трезвой оценки генерала Жоффра: "Его сила заключалась в характере, а не в способностях. Это был человек, обладавший всеми природными чертами крестьянина; крепкий, хорошо сложенный, выносливый, он обладал смелостью, доходившей до безрассудства, хладнокровием, переходившим в упрямство, умом, граничившим с хитростью. Если бы его умственные способности соответствовали его силе воли, он был бы крупнейшим деятелем войны... Но это был человек, обладавший лишь посредственными умственными способностями... Ограниченный ум лишал его инициативы, широты взглядов и воображения".
Одного только не сумел осуществить Массими. Во время балканских войн стало ясно, что серая форма болгар защищает их от снайперов лучше, чем привычное армейское разноцветье. Законопроект, предусматривавший переход на мундиры серо-зеленого и серо-голубого цвета вызвал отторжение у французов, сохранивших красные рейтузы своих пуалю. Мессими тогда заметил: "Эта глупая и слепая привязанность к самому заметному из всех цветов будет иметь жестокие последствия"{131}.
Немцы неверно оценили и Британию. Их посол в Лондоне Лихновский ревностно имитировал все английское. В этом он был не одинок; по-английски в Берлине говорила вся верхушка, начиная с канцлера Бетман-Гольвега и адмирала Тирпица. Многие видные немцы были женаты на англичанках. Лихновский видел свою миссию в том, чтобы избежать отчуждения двух германских народов. Но возвышение Берлина, его вызов на морях уже породили плеяду британских государственных деятелей, готовых на многое ради недопущения германского доминирования на континенте. В частности - на примирение и сближение с Францией. Глава английского штабного колледжа генерал Вильсон свободно говорил по-французски и (как и военный министр Холдейн) дружил с главой Высшей военной школы Франции генералом Фошем. Вильсон задал Фошу краткий и главный вопрос: сколько английских войск хотела бы видеть Франция на своей территории в случае войны? "Одного англичанина, а мы позаботимся, чтобы он сразу погиб".
Вильсон и его коллеги на велосипедах объехали границу Франции с Германией. В его кабинете во всю стену многозначительно висела карта Бельгии. В присутствии премьера Асквита 23 августа 1911 г. Вильсон, указывая на большую карту Бельгии, в течение нескольких часов "развеял множество иллюзий, объяснив, что Германия, рассчитывая на медленную мобилизацию России, пользуясь преимуществом в живой силе, направит основную часть своих сил против французов. Он правильно раскрыл сущность немецкого плана охвата французских войск правым крылом"{132}.
В 1913 г. генерал Вильсон каждый месяц посещал французский генеральный штаб, а весной 1914 г. было завершено создание франко-британского плана прибытия во Францию британского экспедиционного корпуса. Он был выработан в строжайшей тайне, о нем знали лишь десять офицеров. Программа Вильсона состояла из трех пунктов: "Первое: мы должны объединиться с французами.
Второе: мы должны провести мобилизацию в один день с Францией.
Третье: мы должны отправить на фронт шесть дивизий".
Кайзер и его окружение неверно поняли общую линию британской политики. Паузу в британской дипломатической игре 1 августа 1914 года в Берлине восприняли как обещание развязать руки Германии на Востоке. Кайзер воскликнул: "Теперь мы можем начать войну только с Россией! Мы просто отправим всю нашу армию на Восток!" Но отрезвление пришло быстро. В 11 часов вечера того же дня от посла Лихновского пришла уточняющая телеграмма: "Позитивных предложений со стороны Англии в целом ожидать не следует". Разочарованный кайзер обратился к высокому, грузному, лысому Мольтке (прибывшему в спешке во дворец в неподобающем виде - в военной шинели, накинутой на ночную рубашку): "Теперь вы можете делать все что хотите". Это "все что хотите" означало санкцию на реализацию "плана Шлиффена".
Мощь России
Страны Антанты имели несомненное численное превосходство над войсками коалиции центральных держав. Безграничные ресурсы России вызывали трепет. Сэр Эдвард Грей писал в апреле 1914 года: "Каждый французский политик находится под огромным впечатлением от растущей силы России, ее огромных ресурсов, потенциальной мощи и богатства".
При всем природном скептицизме Грей разделял это восхищение: "Русские ресурсы настолько велики, что в конечном итоге Германия будет истощена Россией даже без нашей помощи".
В августе 1914 г., у России было уже 114 готовых к боям дивизий, а у ее главного военного союзника Франции - 62 дивизии, к которым присоединилось 6 британских дивизий. Германия выставила в первый месяц войны 78 дивизий (доведя чуть позже численность своих дивизий до 96), а ее главный союзник Австро-Венгрия - 49 дивизий.
Как утверждают русские военные (в частности, генерал-квартирмейстер Данилов), в течение пяти лет, последовавших за войной с Японией, Россия была почти беспомощна. Реформа армии началась лишь в 1910 году, когда военным министром стал шестидесятиоднолетний генерал В. А. Сухомлинов низкого роста, с аккуратными усами и окладистой бородой. Обладая природным умом, сметкой, хорошей памятью, он сократил трехнедельный период мобилизации, улучшил техническое оснащение армии и организацию запасов. Рекрутирование войск отныне осуществлялось строго по территориальному принципу. Были уменьшены гарнизоны крепостей (это дало дополнительные шесть дивизий), увеличена численность офицерского корпуса, улучшено питание и обмундирование солдат, увеличена численность пулеметов. Основную массу военного оборудования Россия производила сама. Он частично искоренил "маньчжурский синдром" - деморализующую память о прежних поражениях. В отставку были отправлены 341 генерал и 400 полковников.
Нет сомнений в том, что русская армия 1914 г. была много сильнее армии десятилетней давности. Книга англичанина Нокса о русской армии 1914 г. полна восхищения перед ее могучей боевой силой. Поразительным для Нокса был природный оптимизм солдат и офицеров, спасавший их в немыслимых ситуациях невероятной по жестокости войны (о первых же днях которой немецкий генерал Гофман, действовавший в Восточной Пруссии, записал в дневнике: "Такой войны еще не было и никогда, вероятно, больше не будет. Она ведется со звериной яростью"). Даже по мнению высокомерных германских экспертов, русская армия оправилась от унизительного состояния 1906 года. В феврале 1914 года начальник германского генерального штаба фон Мольтке записал: "Со времен войны с Японией военные приготовления России осуществили гигантский прогресс, наибольший по сравнению с чем-либо в прошлом"{133}.
На патриотизм и жертвенность народа можно было положиться в те годы, как и всегда.
На армию и на флот были израсходованы огромные средства. Россия снова стала (уже после Цусимы!) великой военно-морской державой. Вызвавшая ярость англичан германская военно-морская программа Германии в 1907 - 1908 годах стоила 14 млн. фунтов стерлингов, а синхронная российская программа оценивалась в 9 млн. фунтов. Немецкое военно-морское строительство 1913-1914 годов обошлось Германии в 23 млн. фунтов, а одновременное российское строительство равнялось 24 миллионам фунтов стерлингов. Это было возможно лишь благодаря общему экономическому подъему страны: государственные доходы между 1900 и 1914 годами удвоились и достигли трех с половиной миллиардов рублей. К началу войны в русской армии насчитывались 6720 мобильных орудий против 6004 германских. Недавно построенные стратегические железные дороги позволяли России послать на фронт почти 100 дивизий в течение восемнадцати дней, что означало отставание от Германии в полной боевой готовности всего на три дня{134}.
У воинов восстановленной после маньчжурского позора армии новые (коричнево-зеленые) гимнастерки были перехвачены широким ремнем, ноги были обуты в сапоги. Дневной рацион составлял четыре тысячи калорий, приходившиеся преимущественно на черный хлеб, щи, кашу, чай и огромное - по западным понятиям - количество сахара. Солдаты были вооружены пятизарядной винтовкой калибра 7,62 мм, которую такие специалисты, как английский полковник Нокс, охарактеризовали как "полностью надежную". Вместе со всегда привинченным в боевых условиях штыком эта винтовка весила примерно четыре килограмма. Общий вес боевого снаряжения составлял примерно тридцать килограммов{135}.
И все же армии в 1914 г. не хватало 3000 офицеров, несмотря на улучшения в денежном обеспечении и в системе продвижения по службе. Служба в армии не давала особых льгот и привилегий. Дослужиться до офицера было привлекательно для сына крестьянина, но у вчерашнего дворянина были смешанные чувства. Подполковник русской армии получал примерно четверть того, что составляло жалование германского офицера того же ранга. Германский гаунтман получал 2851 германскую марку, а русский штабс-капитан - 1128 марок. Русские офицеры ездили по железной дороге в вагонах третьего класса (только за несколько лет до войны им позволили занимать места во втором классе). Между 1900 и 1914 годами две трети офицеров в звании от подпоручика до полковника были либо крестьянского, либо разночинного происхождения. 23 процента выпускников юнкерских училищ составляли выходцы из крестьян, а еще 20 процентов - разночинцы. Их наиболее многочисленными коллегами были остзейские немцы, которых было до четверти от общего числа офицеров. Аристократы занимали более видные позиции лишь в кавалерии.
Бросается в глаза, что политический режим России был аристократическим, а командование армии таковым не было. Во главе российской армии (в отличие от армий ей союзных и армий ей противостоящих) не стояли генералы-аристократы. В ней не доминировал верхний слой нации. Да, великие князья были генеральными инспекторами отдельных родов войск. Да, великий князь Николай Николаевич стал главнокомандующим русской армии. Но основную массу офицерского состава являли собой разночинцы или даже выходцы из крестьян. Отцы таких генералов, как Алексеев, Корнилов, Деникин, с трудом выбивались из крепостного сословия посредством двадцатипятилетней службы. В конечном счете военная каста разделилась на "простолюдинов", поощряемых военным министром Сухомлиновым (мало похожим на карикатуру, созданную охотниками за козлом отпущения в 1915 - 1917 годах) и аристократов, которым патронировали великие князья.
Россия всегда была плавильным тиглем национальностей - ив армии это обнаруживалось с особой убедительностью. Из шестнадцати командующих армиями 1914 года семеро носили немецкие имена, один - голландское, один был болгарином. У семерых были русские имена, хотя двое из них по происхождению являлись поляками.
Война в опасной степени замедлила внутреннее реформирование России. Как пишет британский историк X. Сетон-Уотсон, "пока Россия защищала себя от германских армий, не виделось возможным осуществлять земельную реформу или вводить автономию, не говоря уже о федеральной системе отношений для нерусских. В этом свете кадеты и даже умеренные социалисты, настаивавшие на том, чтобы отложить земельный и национальный вопросы до созыва конституционной ассамблеи, казались массам саботажниками перемен, которые пропаганда давно уже обещала народу"{136}.
В своих "Воспоминаниях" бывший военный министр Сухомлинов утверждает, что царь знал его мнение о слабостях русской армии. Хотя военные реформы 1909 - 1914 гг. и сделали русскую армию более мощной силой, она так никогда и не достигла уровня, сопоставимого с уровнем основного противника - с германским. Не удалось создать такой генеральный штаб, который был бы не простым отделом военного министерства, а мозговым центром армии и страны. Академия генерального штаба делала небольшие выпуски офицеров, но, приходя в армию, они становились заместителями командиров частей, а вовсе не их интеллектуальными кураторами.
Россия не породила военных гениев, ее армия отражала слабости страны в политической, социальной и культурной сфере. Никто не отказывал русским в мужестве и упорстве, но никто не может отрицать, что огромные людские силы часто использовались военными командирами бездарно. Неэффективная организация порождала дефекты снабжения во всем - вооружении, амуниции, средствах связи, медицинском оборудовании. В России отсутствовало главное необходимое для войны индустриального века условие - честное и компетентное экономическое планирование. Бездумно мобилизовывались квалифицированные рабочие. Невоенные отрасли промышленности рухнули довольно быстро, озлобляя страдающее население. Отсутствие промышленных товаров лишало стимула сельскохозяйственных производителей.
Слабые стороны русской армии обнаружились довольно быстро. Прежде всего они отражали факт бедности основной массы населения России, неграмотность половины ее населения. Малообразованные солдаты, при всей их природной храбрости, плохо ориентировались на местности, трудно овладевали техникой, терялись в сложной обстановке. Иностранные наблюдатели видели и героизм и поразительные черты ущербности. Они описывают "бессмысленные круговые вращения через песчаные поля и грязь", запоздалые приказы, непростительную слабость в деле организации тылового снабжения, отсутствие телефонной связи, упорное нежелание допрашивать пленных офицеров, слабость коммуникаций и слабую, бесконечно слабую организацию войск - особенно в сравнении с безупречной машиной, управляемой прусскими офицерами. Б. Такман пишет о "плохой разведке, пренебрежении маскировкой, разглашении военных тайн, отсутствии быстроты, о неповоротливости, безынициативности и недостатке способных генералов"{137}.
Во время мобилизации русского солдата надо было перебросить в среднем на тысячу километров - в четыре раза дальше, чем германского солдата.
Русская армия имела 850 снарядов на каждое орудие, в то время как в западных армиях приходилось от 2000 до 3000 снарядов. Вся русская армия имела 60 батарей тяжелой артиллерии, а германская - 381 батарею. В июле 1914 г. всего лишь один пулемет, который так быстро и жестоко покажет свою значимость, приходился на более чем тысячу солдат. (Только после грандиозных поражений в июле 1915 г. генеральный штаб России заказал 100 тысяч автоматических ружей и 30 тысяч новых пулеметов{138}). В течение первых пяти месяцев войны военная промышленность России производила в среднем 165 пулеметов в месяц (пик производства был достигнут в декабре 1916 г. - 1200 пулеметов в месяц). Русские заводы производили лишь треть автоматического оружия, запрашиваемого армией, а остальное закупалось во Франции, Британии и Соединенных Штатах; западные источники предоставили России 32 тысячи пулеметов. К сожалению, почти каждый тип пулемета имел свой собственный калибр патрона, что осложняло снабжение войск. То же можно сказать о более чем десяти типах винтовок (японские "арисака", американские "винчестеры", английские "ли-энфилд", французские "грас-кро-тачек", старые русские "берданы" использовали разные патроны). Более миллиарда патронов было завезено от союзников. Еще хуже было положение с артиллерией: более тридцати семи миллионов снарядов - два из каждых трех использованных - были завезены из Японии, Соединенных Штатов, Англии и Франции. Чтобы достичь русской пушки, каждый снаряд в среднем проделывал путь в шесть с половиной тысяч километров, а каждый патрон - в четыре тысячи километров. Недостаточная сеть железных дорог делала снабжение исключительно сложным, и к 1916 г. напряжение стало весьма ощутимым{139}.
Особая статья русской слабости - трудность разведывательной работы, координации на местности, сведения всех действий воедино, общего руководства, организации. Владея вторым в Европе воздушным флотом (244 самолета), Россия не смогла наладить разведку с воздуха. Немецкие летчики из 2-го военно-воздушного батальона, базировавшиеся в Познани и Кенигсберге, детально докладывали о перемещении русских колонн начиная с 9 августа 1914 года{140}. А русские асы не видели смысла в негероической, черновой разведработе. И чем более распространялась война, тем большим становился отрыв в степени ориентации с воздуха.
Противостоящие стороны были уверены в скоротечном характере войны: от силы шесть недель. Судьба войны решится в быстрых перемещениях войск, в ударах по наиболее уязвимым местам, в достижении максимальной мобильности. Учения русской армии представляли собой движения вперед и назад. Разыгрывалась ситуация быстрого массированного скопления максимального числа воинов для смелой атаки. Ни у кого не возникало и мысли, что это скопление будет наилучшей мишенью для артиллерии и минометов. Роль конницы преувеличивалась. Но, может быть, самой большой русской ошибкой было представление о неизменном значении крепостей. В них было влито столько превосходного бетона, они содержали столько превосходных артиллерийских орудий, что предложение министра Сухомлинова об их срытии могло действительно рассматриваться как вредительство высшей меры. (Возможно, Сухомлинов не без злорадства наблюдал в 1915 году, как бессмысленно, словно карточные домики, гибнут великие приграничные крепости России, отнимавшие у действующей армии столь нужную ей артиллерию и безграничные боезапасы).
В общем и целом, по мнению британского исследователя России, "ни одна из участвовавших в войне стран не была хуже подготовлена к войне, чем Россия. После поражения в войне с Японией некоторый прогресс был достигнут в реорганизации и техническом вооружении армии, в создании военно-промышленного потенциала. В последний момент большой кредит был взят из Франции для железнодорожного строительства в стратегически важных западных областях. Но интервал для восстановления сил был слишком кратким. Даже если бы передышка была продолжительнее, русская система управления исключала возможность надежной подготовки к войне, учитывая, что предполагаемым противником была в высшей степени технически передовая Германия. Россия так и не смогла сражаться на равных со своим главным врагом. Превосходство в людской силе не могло компенсировать отставания в производстве вооружений и недостатков военного руководства"{141}.
Стратегия Антанты
С точки зрения ведущих военных специалистов эпохи, война должна была длиться никак не более шести месяцев. Предполагалось, что она будет характерна быстрыми перемещениями войск, громкими сражениями, высокой маневренностью, при этом едва ли не решающее значение приобретут первые битвы. Ни один генеральный штаб не предусмотрел затяжного конфликта. Перед глазами у всех были балканские войны и русско-японский конфликт с их быстрыми перемещениями, с высокой мобильностью войск.
Стратегическое планирование России и Запада было согласовано в ходе конференций 1911-1913 гг., на которых французскую сторону представляли генералы Жоффр, Дюбай и Кастельно. Шесть недель давали генералы двух сторон грядущей войне. В 1913 г., как уже говорилось, генерал Жоффр пообещал выставить полтора миллиона солдат на десятый день войны и начать активные боевые операции на одиннадцатый день.
Русское стратегическое планирование отличалось чрезвычайной осторожностью. По плану 1890 года русской армии следовало полностью отдать противнику всю территорию к западу от Вислы. Концентрация войск должна была осуществляться на Немане (207 батальонов), в среднем течении Вислы (324 батальона) и на границе с Галицией (284 батальона) при резервной группе в 188 батальонов вокруг Брест-Литовска. План (No 18) был модифицирован в 1906 году: тринадцать дивизий на балтийском побережье, одиннадцать с половиной на Немане, тридцать четыре - на Средней Висле, пятнадцать дивизий на галицийской границе. Сухомлинов и Данилов переписали план (No 19) в 1910 году. В этом варианте было по крайней мере одно радикальное изменение: чтобы спасти Францию от изоляции в первые пять недель войны, Россия должна выступить быстро. Атакована будет Восточная Пруссия с двух сторон, с севера и юга.
Согласно окончательному плану русского генерального штаба, в случае поворота Германии к России как к первому (хронологически) противнику, две группы русских армий (против Германии и против Австро-Венгрии) должны были отступить к линии примерно проходящей к северу и югу от Бреста, а возможно и далее, оставляя всю Польшу, отступая за Припятские болота. В крайнем случае предвиделось нечто, напоминающее кампанию 1812 года. Но если Германия бросалась прежде всего на Францию, против основного противника, которым признавалась Австро-Венгрия, выставлялось 48,5 дивизии, а против Германии - 30 дивизий.
К началу войны Петроград и Париж уже представляли примерную картину: оставив от шестнадцати до двадцати пяти дивизий на российской границе, немцы бросятся на Париж. "Великие битвы будут иметь место на территории Люксембурга, Бельгии и Лотарингии". Это будет самый важный и опасный момент конфликта. Россия должна будет действенно поддержать союзницу. Данилов в Плане No 19 предложил вторгнуться в Восточную Пруссию силами четырех армий (19 из 28 армейских корпусов). Девять корпусов будут сдерживать австрийцев. На устаревшие крепости не следует обращать особого внимания, при малейшей возможности крепости следует снести с лица земли. Сухомлинов поддержал эту идею, но восстали ее противники в армии, при дворе и в Думе. Часть офицеров генерального штаба была уверена, что Франция потерпит поражение в первые три недели, и России придется грудью встретить свою судьбу{142}.
Оппозиция стала требовать доработки плана. В конечном счете Россия на девятой совместной с французами встрече в августе 1913 года устами генерала Янушкевича пообещала начать вторжение в Восточную Пруссию на пятнадцатый день войны{143}. В расчет брался характер обоих противников, Германии и Австро-Венгрии. Генералы Клюев в Варшаве и Алексеев в Киеве мобилизовали противостоящие силы.
По мнению российских (советских) исследователей, "выбор австро-венгерского фронта как главного был правильным, так как в случае успеха можно было отделить Венгрию от Австрии, в то же время русские армии приблизились бы к восточной области Германии - Силезии, потеря которой для Германии имела несравненно большее оперативное и экономическое значение, нежели потеря Восточной Пруссии. В силу таких соображений русскому командованию следовало иметь против австрийцев по крайней мере полуторное превосходство в силах, план же предусматривал равенство в силах с противниками"{144}.
В мае 1912 года 19-й план был исправлен. Оформлены были два варианта: вариант "Г" (Германия атакует Россию) и вариант "А" (Германия атакует Францию). 29 с половиной дивизий остаются на германском фронте, а 46 с половиной - на австро-венгерском. От возможности выступления против Восточной Пруссии не отказались, но решили осуществить это силами двух армий.
Но произошло не усиление южного фронта, а нечто противоположное. Ни северный, ни южный фронт не получили возможности использовать решающее превосходство российской армии. На протяжении значительного периода план рассматривался еще и в июне 1914 года стал законом. Россия на волне экономического подъема с 1906 года выступала как величайшая держава. Согласно мобилизационному плану она одевала в униформу 122 пехотные дивизии против 96 германских. Ежегодный контингент рекрутов составлял 585 тысяч человек, что в условиях трехлетнего срока службы означало ее трехкратное превосходство над Германией. Каждая русская дивизия оснащалась двенадцатью гаубицами вместо прежних шести (у немцев восемнадцать).
Генерал Жилинский дал обещание выставить на тринадцатый день войны 800 тысяч солдат только лишь против одной Германии. С целью демонстрации союзнической солидарности Россия пообещала раннее наступление не на юге, против Австро-Венгрии, а на севере, против Германии. Это означало, что немцам трудно будет противостоять русской армии силами 5-6 корпусов. Такой перевес в Восточной Пруссии удовлетворял французов. Устраивало ли смещение боевой инициативы Россию? На этот счет высказываются серьезные сомнения. "Обязательства начать решительные действия против Германии на 15-й день мобилизации является в полном смысле слова роковым решением, - говорил генерал Н. Н. Головин. - Преступное по своему легкомыслию и стратегическому невежеству, это обязательство тяжелым грузом легло на кампанию 1914 г."{145}.