Страница:
(По прошествии времени можно рассуждать о возможности обрушить на Восточную Пруссию весь колоссальный вес русской армии - шестьдесят семь дивизий первой линии и тридцать одну пехотную дивизии второй линии плюс тридцать семь кавалерийских дивизий, поддерживаемые 5800 орудиями. Возможно. Возможно, следовало забыть об операции на юге, в Галиции, и уж никак не тешиться мечтами о создании третьего кулака вокруг Варшавы для удара по Берлину. Но никто из генералов августа 1914 года не мог заглянуть в будущее).
Под общим командованием генерала Жилинского, чей штаб находился в Белостоке, русские Первая (Ренненкампф) и Вторая (Самсонов) армии вступили на германскую территорию 17 августа силой 410 батальонов, 232 кавалерийских эскадрона и 1392 пушки против 224 батальонов пехоты, 128 эскадронов и 1130 пушек немцев. Идея заключалась в том, чтобы двумя огромными клещами, создаваемыми Первой и Второй русскими армиями, окружить войска генерал-полковника фон Притвица, защищавшие Восточную Пруссию. Первая армия Ренненкампфа выступила прямо на запад - сквозь любимые кайзером охотничьи угодья Роминтернского леса прямо в центр юнкерской Пруссии, а Самсонов должен был проделать серповидное движение и сомкнуться с ней с юга примерно в районе Мазурских озер. Тогда дорога на Берлин была бы открыта.
Это был весьма смелый замысел, но он требовал четкой координации всех участвующих в нем сторон. Однако Жилинский, столь блестящий в придворном окружении и служивший больше за начальничьим столом, а не в полевых условиях, не знал, как вести наступательные бои; он оказался бесталанным и беспечным организатором и сразу же допустил несколько грубых ошибок. Прежде всего, он не обеспечил надежную связь с обеими выступившими армиями. Он оставил артиллерию в безнадежно устаревших крепостях. Дивизии резерва никак не были связаны с вступившими в боевое соприкосновение войсками. Немцы знали, что войска Ренненкампфа превосходят их по численности, но они также знали, что у русских нет под рукой готовых к бою резервов.
Во-первых, русские - в отличие от немцев - ни во что не ставили малообученные дивизии второй и третьей линии. Немцы же бросали в бой до последнего даже самые малоподготовленные части. Во-вторых, русские были убийственно привязаны к своим гигантским крепостям, таким как Новогеоргиевск, - настоящим артиллерийским музеям, в то время как немцы смело обнажили свои крепости (Кенигсберг, Грауденц, Позен), изъяв артиллерию для нужд полевой армии.
Войска шли по пересеченной местности незнакомого края, впереди запевалы, позади полевые полковые кухни{156}. Немногие из марширующих представляли себе, куда они идут, но "полк быстро становился чем-то вроде деревни, а командир замещал помещика; перерывы на обед и на воскресную службу соблюдались... Воины царя шли навстречу артиллерийской канонаде"{157}.
Примерно семьдесят километров озер прочно отделяли Самсонова от Ренненкампфа. Жилинский санкционировал командиров обеих армий на сепаратные действия.
Были ли армии Ренненкампфа и Самсонова готовы к противостоянию с германской армией? В том смысле, в каком видели предстоящую войну большинство военных специалистов, начиная с Янушкевича и Жилинского, - да. Первая армия имела ("только", пишет француз Ж. Саван) 420 снарядов на орудие, но люди с маньчжурским опытом считали этот боезапас достаточным. Представить себе отчаянную пальбу, решающую роль артиллерии в августе 1914 года не сумел ни один провидец{158}. Тогдашние генералы не предполагали, что 70% потерь в наступившей войне будет приходиться на орудийный огонь. В состав русской дивизии входили шесть батарей легких орудий, а в состав германской дивизии - 12 батарей (из них 3 батареи тяжелых орудий). "Огневая сила германской пехотной дивизии в среднем равнялась огневой силе более чем полутора русских пехотных дивизий"{159}.
Наступающая Вторая армия имела десять с половиной тысяч коек в своих полевых госпиталях. А кто мог представить себе, что потери будут исчисляться сотнями тысяч? В пределах господствовавшего здравого смысла выступившие против Восточной Пруссии армии были готовы. Но, как пишет английский историк Н. Стоун, "армии царя не уступали ни в артиллерии, ни в людском материале; их беда была в неспособности использовать свое превосходство"{160}.
Они не были готовы к войне высшей координации и рационализма, но это почти цивилизационное объяснение. Специалист в данном вопросе - генерал Головин - признает, что вошедшие в Восточную Пруссию войска были качественно хуже германских (каждая германская дивизия стоила, мол, полутора русских дивизий){161}.
Удивительным для русской армии оказалось то, что кавалерия не добавляла войскам мобильности. Железнодорожные перевозки конной силы оказались непростым делом. Каждая лошадь требовала шести килограммов зерна ежедневно. Все это требовало исключительной организации и немыслимо для русской армии четких усилий. Возможно, эту неожиданную немощь кавалерии лучше всего олицетворял собой командующий кавалерией Первой армии - хан Нахичеванский, настолько старый, что не мог взнуздать боевого коня и сидевший в своей палатке. Впрочем, никто тогда еще не мог списать кавалерию со счета: возможности автомобиля еще не были оптимизированы, доказаны, общепризнанны. Даже в германской армии насчитывалось лишь восемьдесят три грузовика, и большая их часть оказалась технически негодной уже после пересечения Арденн. Русская армия реквизировала 3000 автомобилей, но почти все они ржавели на Семеновском плацу в Петрограде из-за отсутствия запасных частей и бензина{162}. И это в стране, занимающей одно из первых мест в мире по добыче нефти!
Кавалерия всем казалась эффективной, как почти никто не видел эффективности пулемета. Никто не предусмотрел важнейшей роли колючей проволоки, важности рытья глубоких окопов, обращения к саперному искусству.
Оба генерала - Ренненкампф и Самсонов - были избраны по критерию компетентности, опыта и энергии. Оба воевали в Маньчжурии и представляли собой лучшие кадры русской армии. Ренненкампф происходил из старинной остзейской немецкой семьи, известной своей лояльностью Романовым. Кавалерист с внушительными усами, он имел немалый военный опыт. Генерал Гурко характеризует его как обладающего "огромной смелостью, решительностью и решимостью"{163}. Теперь более ясно видно, что долгие годы командования Вильненским округом притупили его таланты, ослабили понимание важности координации, готовности к быстрому маневру. По мнению Нокса, он "мог быть Мюратом, если бы жил сотней лет раньше. Но в двадцатом веке он был анахронизмом"{164}.
Его вера во всесокрушающую силу кавалерии, безразличие к постоянной разведке, неумение наладить снабжение наступающей армии, слепая жажда увидеть врага и броситься на него сыграли дурную службу.
Русское командование знало, что германские силы в этом регионе невелики и шансы на успех весьма значительны, несмотря на явную тактическую и стратегическую слепоту наступающих войск. Первые августовские столкновения позволили противникам оценить друг друга. "Как хорошо эти русские научились стрелять после японской войны!" - воскликнул пленный немецкий офицер. Немецкий полковник докладывал в свой штаб: "Русские показали себя опасным противником. Хорошие солдаты по природе, они дисциплинированны, имеют превосходную боевую выучку и хорошо вооружены".
Немцы отметили высокие воинские качества своего противника. "20 августа впервые после полутора столетий в большом сражении встретились пруссаки и русские. Русские показали себя как очень серьезный противник. Хорошие по природе солдаты, они были дисциплинированны, имели хорошую боевую подготовку и были хорошо снаряжены. Они храбры, упорны, умело применяются к местности и мастера в закрытом размещении артиллерии и пулеметов. Особенно же искусны они оказались в полевой фортификации: как по мановению волшебного жезла вырастает ряд расположенных друг за другом окопов"{165}.
Выдвигая свои войска, Ренненкампф докладывал Жилинскому с высокой степенью оптимизма: "Там, где немцам удается использовать свое превосходство в технике, они наносят нам большой урон, но в непосредственной стратегии, в моральном состоянии у них нет превосходства над нами"{166}.
Были и более оптимистические оценки. По мнению И. Вацетиса, "8-я германская армия от 12 до 19 августа сидела в стратегическом мешке"{167}.
Немцы не собирались сдавать Восточную Пруссию с родовыми гнездами юнкеров, землю "тихих вод и темных песков", венчаемую Кенигсбергом, где с 1701 г. короновались прусские короли, объединившие Германию. Речь шла не просто о части Германии, а о той ее части, где располагались имения основной части офицерского корпуса, где жили семьи значительной части офицеров, где доживали свои дни ветераны прежних войн. (Во времена Шлиффена опасений было меньше - Россия агонизировала на Дальнем Востоке).
Русским сектором германского генштаба при Шлиффене заведовал подполковник Макс Гофман. Именно ему было поручено планировать действия против России. Высокий крепыш с очень короткой стрижкой, Гофман следил за русской армией еще в 1898 г., когда полгода был в России переводчиком; в ходе русско-японской войны он был наблюдателем от Германии. По некоторым данным один из офицеров русского генерального штаба передал ему за деньги один из вариантов рождающегося плана русской армии. Собственно, считает Гофман в мемуарах, поведение русской армии в Восточной Пруссии было довольно легко предсказуемо: попытка наступать по обе стороны Мазурских озер. Гофман обдумал основные варианты русского вторжения и к августу 1914 г. был готов встретить наступающую армию. Он всегда помнил знаменитую максиму Шлиффена: "Нанести удар всеми имеющимися силами по ближайшей русской армии, находящейся в пределах досягаемости"{168}.
Следовало воспользоваться тем, что, наступая, русские армии оторвались от своих баз снабжения.
Западный фронт
В августе 1914 года довольно быстро обнаружилась слабость французского стратегического планирования. Удар французов в районе Арденн не принес желанных результатов. Здесь немцы быстро построили оборонительные сооружения и применили пулеметы - страшное оружие Первой мировой войны. В течение 4-дневной битвы у границы погибли 140 тыс. французов, но они так и не ворвались в глубинные германские пределы. Помимо прочего, французская армия так и не встретила основные силы немцев там, где ожидала. Основная идея XVII французского стратегического плана лопнула.
Мир замер, стараясь угадать стратегический замысел немцев. Его контуры обозначились уже в ближайшие дни. 6 августа началось огромное по масштабам перемещение германских войск. 550 поездов в день пересекали мосты через Рейн, более миллиона человек были перевезены в 11 тысячах поездов. По мосту Гогенцоллерна в Кёльне на протяжении первых двух недель войны поезд шел каждые десять минут - шедевр военной организации. Но немцы двинулись не во Францию, их ударные силы сосредоточивались севернее - на границе с нейтральной Бельгией. Отступая на своем левом фланге, немцы, связав французов в гористой местности на подходах к Рейну, сосредоточили основные силы на правом фланге, бросив все свои основные силы в направлении прохода на север Франции через Бельгию.
На пути германской армии в Бельгии встала крепость Льеж. Ее форты оказались неприступными для фронтальных атак германской пехоты, и срок получения 1-й армией фон Клюка оперативного простора уже был перенесен с 10-го на 13-е августа. Не дождавшись капитуляции крепости, немцы обратились к тяжелой артиллерии, к одному из наиболее охраняемых секретов Германии 420-миллиметровой пушке фирмы "Крупп", произведенной в 1909 году. Трудности обращения с ней представляла транспортировка: разобранное на две части гигантское чудовище с трудом перевозилось по железной дороге. (Заменить ее могла лишь 305-миллиметровая австрийская пушка фирмы "Шкода". Оба орудия стреляли бронебойным снарядом со взрывателем замедленного действия).
Из крупповской столицы - города Эссена две черные осадные мортиры 9-го августа были погружены на железнодорожные платформы и на следующий день отправились в Бельгию. До Льежа оставалось 18 километров, когда разрушенный тоннель вынудил немецких артиллеристов везти орудия по шоссе. Два дня продолжалось это непредвиденное перемещение монстров. Но 12 августа одно из орудий было направлено на форт Понтисс, и окружающий мир содрогнулся от ужасающего грохота (артиллеристы находились в 300 метрах от орудия). Корректировщики направляли артиллеристов с аэростатов и колоколен. Через 60 секунд после выстрела снаряд с высоты 1200 метров обрушился на бетон бельгийской крепости. Над фортом поднялся столб дыма. Рушились потолки и галереи; огонь, дым и оглушительный грохот наполнили казематы, солдаты доходили до "истерики, обезумев от ужасного чувства ожидания следующего выстрела"{169}. После 45 выстрелов форт Понтисс пал 13 августа. На следующий день ту же судьбу ждали и другие форты. Льеж пал к 16 августа, и армия Клюка выступила вперед - на север Франции. Иностранные наблюдатели думали, что немцы нарушили свой график на две недели. На самом же деле "план Шлиффена" получил отсрочку лишь на два дня.
Шестнадцатого августа германский генеральный штаб переехал из Берлина на Рейн, в Кобленц, в 130 километрах от центра германского фронта. Шлиффен мечтал, что его план будет реализовывать его наследник, германский командующий "из просторного дома, где под рукой были бы телефон, телеграф и радио, а около него - целый флот ожидающих приказа автомобилей и мотоциклов. Здесь, в удобном кресле, у большого стола, современный главнокомандующий наблюдал бы за ходом боя по карте. Отсюда он бы передавал по телефону вдохновляющие слова, и здесь бы он получал донесения от командующих армиями и корпусами, а также сведения с воздушных шаров и дирижаблей, наблюдающих за маневрами противника".
Здесь Мольтке пришел к выводу, что французы концентрируют свои главные силы для наступления через Лотарингию между Мецем и Вогезами. Это его устраивало, и 17 августа он не счел концентрацию французских сил в Лотарингии угрожающей. "План Шлиффена" снова стал главной стратегической схемой.
В тот же день, 17 августа, преодолев сопротивление крепостей Льеж и Намюр, 1-я германская армия ветерана войны 1870 г. генерала фон Клюка, 2-я армия генерала фон Бюлова и 3-я армия генерала фон Хойзена начали стратегически важнейший марш на северо-запад "восьмиугольника" французской территории. Ярко выраженный брюнет Клюк казался моложе своих 68 лет, а его коллега и сверстник Бюлов выглядел старше своего возраста. Оба они рвались на север Франции, чтобы оттуда зайти за спину основной массы французской армии. Это была громадная сила - три дня и три ночи 320 тысяч солдат Клюка шли через Брюссель. Как пишет Б. Такмен, "марш германских войск через Бельгию был подобен нашествию южноамериканских муравьев, которые периодически неожиданно выходят из джунглей, пожирая все на своем пути, не останавливаясь ни перед какими препятствиями"{170}.
Оккупация Брюсселя отозвалась в Берлине победным звоном колоколов. Теперь армия фон Клюка шла с севера от Льежа, а армия фон Бюлова к югу от города, вдоль долины Мааса.
Немецкие войска маршировали с пением солдатских песен. Этот рев уставших солдат звучал в ушах бельгийцев устрашающе. Французов на этом этапе подвела разведка. Они оценивали силы немцев к западу от Мааса в 17 дивизий, в то время как на самом деле их было 30. И в первых столкновениях французов с немцами первые не знали, какой мощи кулак опускается на них. Еще хуже было то, что настроенные на наступление французы медленно учились обороняться. Они пока еще не умели того, что военная необходимость, искусство выживания их скоро научит окапываться, ставить проволочные заграждения, выдвигать пулеметные гнезда.
Двадцать второго августа Клюк рванулся к Монсу, пересекая канал, ускоряя движение. 23 августа противостоящая немцам на Маасе пятая армия генерала Ланрезака отступила. Перед фон Клюком (160 тысяч) стоял британский экспедиционный корпус (70 тысяч), о существовании которого Клюк узнал лишь 20 августа из газет. Немцы порядочно устали (240 километров за 11 дней), и их силы были растянуты по бельгийским дорогам. В результате первый день участия английской армии в боевых действиях показал решимость англичан, но он же продемонстрировал физическое превосходство немцев. Девятичасовое сражение задержало продвижение фон Клюка на день.
К этому времени французская армия в бессмысленных наступлениях в Лотарингии - да и повсюду на Западном фронте - потеряла уже 140 тысяч солдат из общего числа 1250 тысяч. Жоффр, при всем своем крестьянском упорстве, должен был признать 24 августа, что французская армия уже не способна к наступательному порыву и "обречена на оборонительные действия". К его чести нужно сказать, что он достаточно быстро начал учиться искусству обороны. Пришлось учиться и другим видным сторонникам наступательной войны. Президент Пуанкаре записал в дневнике: "Мы должны согласиться на отступление и оккупацию. Так исчезли иллюзии последних двух недель. Теперь будущее Франции зависит от ее способности сопротивляться".
А немцы почувствовали огромный прилив самоуверенности. На севере они наконец-то вступили на территорию Франции. Вера в "план Шлиффена" никогда не была более абсолютной. Обе атакующие армии вышли во фланг основным силам французов на 120-километровом фронте - миллионные силы вторжения ворвались в Северную Францию и начали движение с севера к Парижу, оказавшемуся под непосредственным ударом. Именно тогда западные союзники призвали Петроград изменить согласованные сроки и максимально ускорить выступление русских войск.
Восточный фронт-2
Выдвижение русских армий в Восточную Пруссию вызвало замешательство в стане немцев. Командующий германскими войсками в Восточной Пруссии генерал Притвиц не смел полагаться на свои четыре корпуса и начал готовиться к отступлению за Вислу. Сложность немцев заключалась в том, что, обратившись против одной из русских армий, они рисковали получить удар в тыл со стороны второй. Немцы осмелились контратаковать, но вечером 20 августа стало ясно, что их наступление на Восточном фронте завершилось поражением под Гумбиненом. Притвиц начал впадать в панику. Во время телефонной беседы с главной штаб-квартирой в Кобленце он дошел до истерики, допуская возможность потери всей Восточной Пруссии. Более того, Притвиц поставил под сомнение свою способность защитить даже рубеж по реке Висла "ввиду ее мелководья".
Стресс оказал дурную услугу. Генерал Мольтке сам был в состоянии высшего напряжения. Шел двадцатый день из роковых сорока. Ближайшее же время должно было показать реальную цену "плана Шлиффена". Внимание Мольтке было приковано к правому флангу стремящихся обойти французский фронт армий Клюка и Бюлова, когда раздался панический звонок Притвица. Мольтке попытался призвать к его дисциплине: "Вы должны любой ценой удержать оборонительную линию по Висле". Притвиц ответил, что не может гарантировать выполнение этого приказа. Мольтке мог простить все, кроме упоминания о возможности отойти за Вислу. Генерал со сломленной волей Германии был не нужен - Притвиц не успел опустить телефонную трубку, а судьба его была уже решена.
В квартиру отставного генерала Пауля фон Бенкендорфа унд Гинденбурга в Ганновере "в 3 часа пополудни 22 августа пришла телеграмма из императорской штаб-квартиры: готов ли Гинденбург к немедленному осуществлению обязанностей в Восточной Пруссии? - Я готов"{171}.
Начальником штаба Гинденбурга германское командование назначило генерал-майора Людендорфа, считавшегося прежде техническим экспертом, но блеснувшего в Бельгии энергией и стратегическим видением. (В конечном счете он оказался лучшим германским стратегом этой войны). Оба эти военачальника никогда не были фаворитами высшего командования. До сорока восьми лет Людендорф так и не сумел получить в командование полк, и лишь война открыла его исключительный талант. Мольтке написал ему, назначая на Восточный фронт: "Лишь Вы можете предотвратить худшее. У вас трудная задача, но она вам по плечу"{172}.
Людендорф отбыл на восток через пятнадцать минут после получения приказа, "преисполненный почти нечеловеческой способностью работать и с несокрушимой решимостью"{173}.
Они встретились на хорошо освещенном вокзале Ганновера. Очень разные люди: Гинденбург олицетворял естественную властность, а Людендорф "безжалостный интеллект". Вместе они образовали то, что Гинденбург позже назовет "счастливым браком" С прибытием дуэта Гинденбург-Людендорф в штаб Восточного фронта начинается "научная" война германского командования против храброго, но лишенного стратегического видения и организации русского воинства. Теперь нам виден и тот смысл этого назначения, который был прикрыт от глаз современников. "Посылка Людендорфа на восточный фронт, - пишет английский историк М. Гилберт, - означала, что в первоначальной германской калькуляции была заложена ошибка: прежде чем стремиться к решающей победе на Западе, следовало вести войну со всей серьезностью на Востоке"{174}.
Новое руководство прибыло на Восточный фронт тогда, когда штаб-квартира Притвица уже была перенесена из прежней столицы тевтонских рыцарей Мариенбурга в будущую "столицу" Гитлера - Растенбург (подле которого фюрер через четверть века построит Вольфшанце). В этом штабе относительно спокойным в отношении русских был полковник Гофман, скрывавший под непритязательной внешностью подлинный стратегический талант. Имея опыт пребывания в качестве германского военного атташе в Санкт-Петербурге, он несколько ближе знал противника, и никакая несуразность со стороны русского военного руководства не могла его удивить. Он принял как должное передачу открытым текстом, клером приказов русских командующих армиями командирам корпусов. Он же убедил Людендорфа, что Ренненкампф не будет спешить на помощь Самсонову - два генерала не разговаривали друг с другом, а их дуэль во время японской войны предотвратил лишь царь.
Ренненкампф знал, что стоящие перед ним части Франсуа и Макензена слабеют и отходят, и видел в этом добрый знак: немцы отводят боевые части к Кенигсбергу и на балтийское побережье. Он не мог себе представить, что немцы решили уничтожить обе русские армии по одной, начиная с армии Самсонова. В результате подлинная удача пришла к Гинденбургу утром 25 августа, когда радиооператоры представили ему изложенный Ренненкампфом план осады Кенигсберга. Внутреннее ликование немцев можно понять - теперь они знали, что Первая русская армия определенно не собирается сближаться или даже координировать действия со Второй, идущей, несмотря на усталость, отрыв от баз и потерю слаженности, вперед и вперед.
Тем временем фон Мольтке в главной штаб-квартире не был уверен в адекватности выбора Гинденбурга и Людендорфа. Он пришел к выводу о необходимости помощи своему Восточному фронту. Поздним вечером 26 августа 1914 г. полковник Герхард Таппен, начальник оперативного отдела верховного главнокомандования, сообщил начальнику штаба Восточного фронта Людендорфу, что в Восточную Пруссию направляются с запада три корпуса и кавалерийская дивизия. Людендорф помнил о "главном" в плане фон Шлиффена - ни при каких обстоятельствах не ослаблять правый фланг германской армии, делающей серповидное движение через Бельгию и Северную Францию к Парижу. Поэтому он ответил, что его восьмая армия не нуждается в подкреплениях. В любом случае выделяемые войска прибудут слишком поздно, чтобы повлиять на исход разворачивающейся в Восточной Пруссии битвы. Упомянутые корпуса должны укрепить правый фланг бросившихся на Францию войск. Таппен заверил, что особой надобности в этих корпусах не существует.
Возможно, именно этих корпусов не хватило Германии на пути к Парижу, и в этом смысле смелое вхождение в Пруссию Ренненкампфа и Самсонова изменило конечный итог войны.
Поражение русской армии
Немцы несправедливо обличали варварское нашествие: среди русских офицеров было довольно много остзейских немцев, имевших прямые родственные отношения с населением Восточной Пруссии, и они постарались, помимо прочего, держать дисциплину своих частей.
В последовавшей битве горько обозначилось несчастье России отсутствие координации, хладнокровного рационализма, научного подхода к делу. В армии Самсонова было только двадцать пять телефонов, несколько аппаратов Морзе, аппарат Хьюза и примитивный телепринтер, который работал со скоростью 1200 слов в час и часто ломался. Командующему армией приходилось садиться на коня и объезжать подведомственные части. Русские связисты практически не знали, как пользоваться радио (по меньшей мере они предпочитали не пользоваться своими аппаратами; немцы же возложили на сорок своих радиоаппаратов основную нагрузку связи между частями). Корпуса теряли коды друг друга и переходили на открытое вещание. В 150-тысячной Второй армии, на которую Россия возложила все свои надежды, было только десять автомобилей и четыре постоянно ломавшихся мотоцикла. К армии были также приписаны 42 аэроплана, но обслуживание их было неадекватным, и они постоянно выходили из строя{175}.
Под общим командованием генерала Жилинского, чей штаб находился в Белостоке, русские Первая (Ренненкампф) и Вторая (Самсонов) армии вступили на германскую территорию 17 августа силой 410 батальонов, 232 кавалерийских эскадрона и 1392 пушки против 224 батальонов пехоты, 128 эскадронов и 1130 пушек немцев. Идея заключалась в том, чтобы двумя огромными клещами, создаваемыми Первой и Второй русскими армиями, окружить войска генерал-полковника фон Притвица, защищавшие Восточную Пруссию. Первая армия Ренненкампфа выступила прямо на запад - сквозь любимые кайзером охотничьи угодья Роминтернского леса прямо в центр юнкерской Пруссии, а Самсонов должен был проделать серповидное движение и сомкнуться с ней с юга примерно в районе Мазурских озер. Тогда дорога на Берлин была бы открыта.
Это был весьма смелый замысел, но он требовал четкой координации всех участвующих в нем сторон. Однако Жилинский, столь блестящий в придворном окружении и служивший больше за начальничьим столом, а не в полевых условиях, не знал, как вести наступательные бои; он оказался бесталанным и беспечным организатором и сразу же допустил несколько грубых ошибок. Прежде всего, он не обеспечил надежную связь с обеими выступившими армиями. Он оставил артиллерию в безнадежно устаревших крепостях. Дивизии резерва никак не были связаны с вступившими в боевое соприкосновение войсками. Немцы знали, что войска Ренненкампфа превосходят их по численности, но они также знали, что у русских нет под рукой готовых к бою резервов.
Во-первых, русские - в отличие от немцев - ни во что не ставили малообученные дивизии второй и третьей линии. Немцы же бросали в бой до последнего даже самые малоподготовленные части. Во-вторых, русские были убийственно привязаны к своим гигантским крепостям, таким как Новогеоргиевск, - настоящим артиллерийским музеям, в то время как немцы смело обнажили свои крепости (Кенигсберг, Грауденц, Позен), изъяв артиллерию для нужд полевой армии.
Войска шли по пересеченной местности незнакомого края, впереди запевалы, позади полевые полковые кухни{156}. Немногие из марширующих представляли себе, куда они идут, но "полк быстро становился чем-то вроде деревни, а командир замещал помещика; перерывы на обед и на воскресную службу соблюдались... Воины царя шли навстречу артиллерийской канонаде"{157}.
Примерно семьдесят километров озер прочно отделяли Самсонова от Ренненкампфа. Жилинский санкционировал командиров обеих армий на сепаратные действия.
Были ли армии Ренненкампфа и Самсонова готовы к противостоянию с германской армией? В том смысле, в каком видели предстоящую войну большинство военных специалистов, начиная с Янушкевича и Жилинского, - да. Первая армия имела ("только", пишет француз Ж. Саван) 420 снарядов на орудие, но люди с маньчжурским опытом считали этот боезапас достаточным. Представить себе отчаянную пальбу, решающую роль артиллерии в августе 1914 года не сумел ни один провидец{158}. Тогдашние генералы не предполагали, что 70% потерь в наступившей войне будет приходиться на орудийный огонь. В состав русской дивизии входили шесть батарей легких орудий, а в состав германской дивизии - 12 батарей (из них 3 батареи тяжелых орудий). "Огневая сила германской пехотной дивизии в среднем равнялась огневой силе более чем полутора русских пехотных дивизий"{159}.
Наступающая Вторая армия имела десять с половиной тысяч коек в своих полевых госпиталях. А кто мог представить себе, что потери будут исчисляться сотнями тысяч? В пределах господствовавшего здравого смысла выступившие против Восточной Пруссии армии были готовы. Но, как пишет английский историк Н. Стоун, "армии царя не уступали ни в артиллерии, ни в людском материале; их беда была в неспособности использовать свое превосходство"{160}.
Они не были готовы к войне высшей координации и рационализма, но это почти цивилизационное объяснение. Специалист в данном вопросе - генерал Головин - признает, что вошедшие в Восточную Пруссию войска были качественно хуже германских (каждая германская дивизия стоила, мол, полутора русских дивизий){161}.
Удивительным для русской армии оказалось то, что кавалерия не добавляла войскам мобильности. Железнодорожные перевозки конной силы оказались непростым делом. Каждая лошадь требовала шести килограммов зерна ежедневно. Все это требовало исключительной организации и немыслимо для русской армии четких усилий. Возможно, эту неожиданную немощь кавалерии лучше всего олицетворял собой командующий кавалерией Первой армии - хан Нахичеванский, настолько старый, что не мог взнуздать боевого коня и сидевший в своей палатке. Впрочем, никто тогда еще не мог списать кавалерию со счета: возможности автомобиля еще не были оптимизированы, доказаны, общепризнанны. Даже в германской армии насчитывалось лишь восемьдесят три грузовика, и большая их часть оказалась технически негодной уже после пересечения Арденн. Русская армия реквизировала 3000 автомобилей, но почти все они ржавели на Семеновском плацу в Петрограде из-за отсутствия запасных частей и бензина{162}. И это в стране, занимающей одно из первых мест в мире по добыче нефти!
Кавалерия всем казалась эффективной, как почти никто не видел эффективности пулемета. Никто не предусмотрел важнейшей роли колючей проволоки, важности рытья глубоких окопов, обращения к саперному искусству.
Оба генерала - Ренненкампф и Самсонов - были избраны по критерию компетентности, опыта и энергии. Оба воевали в Маньчжурии и представляли собой лучшие кадры русской армии. Ренненкампф происходил из старинной остзейской немецкой семьи, известной своей лояльностью Романовым. Кавалерист с внушительными усами, он имел немалый военный опыт. Генерал Гурко характеризует его как обладающего "огромной смелостью, решительностью и решимостью"{163}. Теперь более ясно видно, что долгие годы командования Вильненским округом притупили его таланты, ослабили понимание важности координации, готовности к быстрому маневру. По мнению Нокса, он "мог быть Мюратом, если бы жил сотней лет раньше. Но в двадцатом веке он был анахронизмом"{164}.
Его вера во всесокрушающую силу кавалерии, безразличие к постоянной разведке, неумение наладить снабжение наступающей армии, слепая жажда увидеть врага и броситься на него сыграли дурную службу.
Русское командование знало, что германские силы в этом регионе невелики и шансы на успех весьма значительны, несмотря на явную тактическую и стратегическую слепоту наступающих войск. Первые августовские столкновения позволили противникам оценить друг друга. "Как хорошо эти русские научились стрелять после японской войны!" - воскликнул пленный немецкий офицер. Немецкий полковник докладывал в свой штаб: "Русские показали себя опасным противником. Хорошие солдаты по природе, они дисциплинированны, имеют превосходную боевую выучку и хорошо вооружены".
Немцы отметили высокие воинские качества своего противника. "20 августа впервые после полутора столетий в большом сражении встретились пруссаки и русские. Русские показали себя как очень серьезный противник. Хорошие по природе солдаты, они были дисциплинированны, имели хорошую боевую подготовку и были хорошо снаряжены. Они храбры, упорны, умело применяются к местности и мастера в закрытом размещении артиллерии и пулеметов. Особенно же искусны они оказались в полевой фортификации: как по мановению волшебного жезла вырастает ряд расположенных друг за другом окопов"{165}.
Выдвигая свои войска, Ренненкампф докладывал Жилинскому с высокой степенью оптимизма: "Там, где немцам удается использовать свое превосходство в технике, они наносят нам большой урон, но в непосредственной стратегии, в моральном состоянии у них нет превосходства над нами"{166}.
Были и более оптимистические оценки. По мнению И. Вацетиса, "8-я германская армия от 12 до 19 августа сидела в стратегическом мешке"{167}.
Немцы не собирались сдавать Восточную Пруссию с родовыми гнездами юнкеров, землю "тихих вод и темных песков", венчаемую Кенигсбергом, где с 1701 г. короновались прусские короли, объединившие Германию. Речь шла не просто о части Германии, а о той ее части, где располагались имения основной части офицерского корпуса, где жили семьи значительной части офицеров, где доживали свои дни ветераны прежних войн. (Во времена Шлиффена опасений было меньше - Россия агонизировала на Дальнем Востоке).
Русским сектором германского генштаба при Шлиффене заведовал подполковник Макс Гофман. Именно ему было поручено планировать действия против России. Высокий крепыш с очень короткой стрижкой, Гофман следил за русской армией еще в 1898 г., когда полгода был в России переводчиком; в ходе русско-японской войны он был наблюдателем от Германии. По некоторым данным один из офицеров русского генерального штаба передал ему за деньги один из вариантов рождающегося плана русской армии. Собственно, считает Гофман в мемуарах, поведение русской армии в Восточной Пруссии было довольно легко предсказуемо: попытка наступать по обе стороны Мазурских озер. Гофман обдумал основные варианты русского вторжения и к августу 1914 г. был готов встретить наступающую армию. Он всегда помнил знаменитую максиму Шлиффена: "Нанести удар всеми имеющимися силами по ближайшей русской армии, находящейся в пределах досягаемости"{168}.
Следовало воспользоваться тем, что, наступая, русские армии оторвались от своих баз снабжения.
Западный фронт
В августе 1914 года довольно быстро обнаружилась слабость французского стратегического планирования. Удар французов в районе Арденн не принес желанных результатов. Здесь немцы быстро построили оборонительные сооружения и применили пулеметы - страшное оружие Первой мировой войны. В течение 4-дневной битвы у границы погибли 140 тыс. французов, но они так и не ворвались в глубинные германские пределы. Помимо прочего, французская армия так и не встретила основные силы немцев там, где ожидала. Основная идея XVII французского стратегического плана лопнула.
Мир замер, стараясь угадать стратегический замысел немцев. Его контуры обозначились уже в ближайшие дни. 6 августа началось огромное по масштабам перемещение германских войск. 550 поездов в день пересекали мосты через Рейн, более миллиона человек были перевезены в 11 тысячах поездов. По мосту Гогенцоллерна в Кёльне на протяжении первых двух недель войны поезд шел каждые десять минут - шедевр военной организации. Но немцы двинулись не во Францию, их ударные силы сосредоточивались севернее - на границе с нейтральной Бельгией. Отступая на своем левом фланге, немцы, связав французов в гористой местности на подходах к Рейну, сосредоточили основные силы на правом фланге, бросив все свои основные силы в направлении прохода на север Франции через Бельгию.
На пути германской армии в Бельгии встала крепость Льеж. Ее форты оказались неприступными для фронтальных атак германской пехоты, и срок получения 1-й армией фон Клюка оперативного простора уже был перенесен с 10-го на 13-е августа. Не дождавшись капитуляции крепости, немцы обратились к тяжелой артиллерии, к одному из наиболее охраняемых секретов Германии 420-миллиметровой пушке фирмы "Крупп", произведенной в 1909 году. Трудности обращения с ней представляла транспортировка: разобранное на две части гигантское чудовище с трудом перевозилось по железной дороге. (Заменить ее могла лишь 305-миллиметровая австрийская пушка фирмы "Шкода". Оба орудия стреляли бронебойным снарядом со взрывателем замедленного действия).
Из крупповской столицы - города Эссена две черные осадные мортиры 9-го августа были погружены на железнодорожные платформы и на следующий день отправились в Бельгию. До Льежа оставалось 18 километров, когда разрушенный тоннель вынудил немецких артиллеристов везти орудия по шоссе. Два дня продолжалось это непредвиденное перемещение монстров. Но 12 августа одно из орудий было направлено на форт Понтисс, и окружающий мир содрогнулся от ужасающего грохота (артиллеристы находились в 300 метрах от орудия). Корректировщики направляли артиллеристов с аэростатов и колоколен. Через 60 секунд после выстрела снаряд с высоты 1200 метров обрушился на бетон бельгийской крепости. Над фортом поднялся столб дыма. Рушились потолки и галереи; огонь, дым и оглушительный грохот наполнили казематы, солдаты доходили до "истерики, обезумев от ужасного чувства ожидания следующего выстрела"{169}. После 45 выстрелов форт Понтисс пал 13 августа. На следующий день ту же судьбу ждали и другие форты. Льеж пал к 16 августа, и армия Клюка выступила вперед - на север Франции. Иностранные наблюдатели думали, что немцы нарушили свой график на две недели. На самом же деле "план Шлиффена" получил отсрочку лишь на два дня.
Шестнадцатого августа германский генеральный штаб переехал из Берлина на Рейн, в Кобленц, в 130 километрах от центра германского фронта. Шлиффен мечтал, что его план будет реализовывать его наследник, германский командующий "из просторного дома, где под рукой были бы телефон, телеграф и радио, а около него - целый флот ожидающих приказа автомобилей и мотоциклов. Здесь, в удобном кресле, у большого стола, современный главнокомандующий наблюдал бы за ходом боя по карте. Отсюда он бы передавал по телефону вдохновляющие слова, и здесь бы он получал донесения от командующих армиями и корпусами, а также сведения с воздушных шаров и дирижаблей, наблюдающих за маневрами противника".
Здесь Мольтке пришел к выводу, что французы концентрируют свои главные силы для наступления через Лотарингию между Мецем и Вогезами. Это его устраивало, и 17 августа он не счел концентрацию французских сил в Лотарингии угрожающей. "План Шлиффена" снова стал главной стратегической схемой.
В тот же день, 17 августа, преодолев сопротивление крепостей Льеж и Намюр, 1-я германская армия ветерана войны 1870 г. генерала фон Клюка, 2-я армия генерала фон Бюлова и 3-я армия генерала фон Хойзена начали стратегически важнейший марш на северо-запад "восьмиугольника" французской территории. Ярко выраженный брюнет Клюк казался моложе своих 68 лет, а его коллега и сверстник Бюлов выглядел старше своего возраста. Оба они рвались на север Франции, чтобы оттуда зайти за спину основной массы французской армии. Это была громадная сила - три дня и три ночи 320 тысяч солдат Клюка шли через Брюссель. Как пишет Б. Такмен, "марш германских войск через Бельгию был подобен нашествию южноамериканских муравьев, которые периодически неожиданно выходят из джунглей, пожирая все на своем пути, не останавливаясь ни перед какими препятствиями"{170}.
Оккупация Брюсселя отозвалась в Берлине победным звоном колоколов. Теперь армия фон Клюка шла с севера от Льежа, а армия фон Бюлова к югу от города, вдоль долины Мааса.
Немецкие войска маршировали с пением солдатских песен. Этот рев уставших солдат звучал в ушах бельгийцев устрашающе. Французов на этом этапе подвела разведка. Они оценивали силы немцев к западу от Мааса в 17 дивизий, в то время как на самом деле их было 30. И в первых столкновениях французов с немцами первые не знали, какой мощи кулак опускается на них. Еще хуже было то, что настроенные на наступление французы медленно учились обороняться. Они пока еще не умели того, что военная необходимость, искусство выживания их скоро научит окапываться, ставить проволочные заграждения, выдвигать пулеметные гнезда.
Двадцать второго августа Клюк рванулся к Монсу, пересекая канал, ускоряя движение. 23 августа противостоящая немцам на Маасе пятая армия генерала Ланрезака отступила. Перед фон Клюком (160 тысяч) стоял британский экспедиционный корпус (70 тысяч), о существовании которого Клюк узнал лишь 20 августа из газет. Немцы порядочно устали (240 километров за 11 дней), и их силы были растянуты по бельгийским дорогам. В результате первый день участия английской армии в боевых действиях показал решимость англичан, но он же продемонстрировал физическое превосходство немцев. Девятичасовое сражение задержало продвижение фон Клюка на день.
К этому времени французская армия в бессмысленных наступлениях в Лотарингии - да и повсюду на Западном фронте - потеряла уже 140 тысяч солдат из общего числа 1250 тысяч. Жоффр, при всем своем крестьянском упорстве, должен был признать 24 августа, что французская армия уже не способна к наступательному порыву и "обречена на оборонительные действия". К его чести нужно сказать, что он достаточно быстро начал учиться искусству обороны. Пришлось учиться и другим видным сторонникам наступательной войны. Президент Пуанкаре записал в дневнике: "Мы должны согласиться на отступление и оккупацию. Так исчезли иллюзии последних двух недель. Теперь будущее Франции зависит от ее способности сопротивляться".
А немцы почувствовали огромный прилив самоуверенности. На севере они наконец-то вступили на территорию Франции. Вера в "план Шлиффена" никогда не была более абсолютной. Обе атакующие армии вышли во фланг основным силам французов на 120-километровом фронте - миллионные силы вторжения ворвались в Северную Францию и начали движение с севера к Парижу, оказавшемуся под непосредственным ударом. Именно тогда западные союзники призвали Петроград изменить согласованные сроки и максимально ускорить выступление русских войск.
Восточный фронт-2
Выдвижение русских армий в Восточную Пруссию вызвало замешательство в стане немцев. Командующий германскими войсками в Восточной Пруссии генерал Притвиц не смел полагаться на свои четыре корпуса и начал готовиться к отступлению за Вислу. Сложность немцев заключалась в том, что, обратившись против одной из русских армий, они рисковали получить удар в тыл со стороны второй. Немцы осмелились контратаковать, но вечером 20 августа стало ясно, что их наступление на Восточном фронте завершилось поражением под Гумбиненом. Притвиц начал впадать в панику. Во время телефонной беседы с главной штаб-квартирой в Кобленце он дошел до истерики, допуская возможность потери всей Восточной Пруссии. Более того, Притвиц поставил под сомнение свою способность защитить даже рубеж по реке Висла "ввиду ее мелководья".
Стресс оказал дурную услугу. Генерал Мольтке сам был в состоянии высшего напряжения. Шел двадцатый день из роковых сорока. Ближайшее же время должно было показать реальную цену "плана Шлиффена". Внимание Мольтке было приковано к правому флангу стремящихся обойти французский фронт армий Клюка и Бюлова, когда раздался панический звонок Притвица. Мольтке попытался призвать к его дисциплине: "Вы должны любой ценой удержать оборонительную линию по Висле". Притвиц ответил, что не может гарантировать выполнение этого приказа. Мольтке мог простить все, кроме упоминания о возможности отойти за Вислу. Генерал со сломленной волей Германии был не нужен - Притвиц не успел опустить телефонную трубку, а судьба его была уже решена.
В квартиру отставного генерала Пауля фон Бенкендорфа унд Гинденбурга в Ганновере "в 3 часа пополудни 22 августа пришла телеграмма из императорской штаб-квартиры: готов ли Гинденбург к немедленному осуществлению обязанностей в Восточной Пруссии? - Я готов"{171}.
Начальником штаба Гинденбурга германское командование назначило генерал-майора Людендорфа, считавшегося прежде техническим экспертом, но блеснувшего в Бельгии энергией и стратегическим видением. (В конечном счете он оказался лучшим германским стратегом этой войны). Оба эти военачальника никогда не были фаворитами высшего командования. До сорока восьми лет Людендорф так и не сумел получить в командование полк, и лишь война открыла его исключительный талант. Мольтке написал ему, назначая на Восточный фронт: "Лишь Вы можете предотвратить худшее. У вас трудная задача, но она вам по плечу"{172}.
Людендорф отбыл на восток через пятнадцать минут после получения приказа, "преисполненный почти нечеловеческой способностью работать и с несокрушимой решимостью"{173}.
Они встретились на хорошо освещенном вокзале Ганновера. Очень разные люди: Гинденбург олицетворял естественную властность, а Людендорф "безжалостный интеллект". Вместе они образовали то, что Гинденбург позже назовет "счастливым браком" С прибытием дуэта Гинденбург-Людендорф в штаб Восточного фронта начинается "научная" война германского командования против храброго, но лишенного стратегического видения и организации русского воинства. Теперь нам виден и тот смысл этого назначения, который был прикрыт от глаз современников. "Посылка Людендорфа на восточный фронт, - пишет английский историк М. Гилберт, - означала, что в первоначальной германской калькуляции была заложена ошибка: прежде чем стремиться к решающей победе на Западе, следовало вести войну со всей серьезностью на Востоке"{174}.
Новое руководство прибыло на Восточный фронт тогда, когда штаб-квартира Притвица уже была перенесена из прежней столицы тевтонских рыцарей Мариенбурга в будущую "столицу" Гитлера - Растенбург (подле которого фюрер через четверть века построит Вольфшанце). В этом штабе относительно спокойным в отношении русских был полковник Гофман, скрывавший под непритязательной внешностью подлинный стратегический талант. Имея опыт пребывания в качестве германского военного атташе в Санкт-Петербурге, он несколько ближе знал противника, и никакая несуразность со стороны русского военного руководства не могла его удивить. Он принял как должное передачу открытым текстом, клером приказов русских командующих армиями командирам корпусов. Он же убедил Людендорфа, что Ренненкампф не будет спешить на помощь Самсонову - два генерала не разговаривали друг с другом, а их дуэль во время японской войны предотвратил лишь царь.
Ренненкампф знал, что стоящие перед ним части Франсуа и Макензена слабеют и отходят, и видел в этом добрый знак: немцы отводят боевые части к Кенигсбергу и на балтийское побережье. Он не мог себе представить, что немцы решили уничтожить обе русские армии по одной, начиная с армии Самсонова. В результате подлинная удача пришла к Гинденбургу утром 25 августа, когда радиооператоры представили ему изложенный Ренненкампфом план осады Кенигсберга. Внутреннее ликование немцев можно понять - теперь они знали, что Первая русская армия определенно не собирается сближаться или даже координировать действия со Второй, идущей, несмотря на усталость, отрыв от баз и потерю слаженности, вперед и вперед.
Тем временем фон Мольтке в главной штаб-квартире не был уверен в адекватности выбора Гинденбурга и Людендорфа. Он пришел к выводу о необходимости помощи своему Восточному фронту. Поздним вечером 26 августа 1914 г. полковник Герхард Таппен, начальник оперативного отдела верховного главнокомандования, сообщил начальнику штаба Восточного фронта Людендорфу, что в Восточную Пруссию направляются с запада три корпуса и кавалерийская дивизия. Людендорф помнил о "главном" в плане фон Шлиффена - ни при каких обстоятельствах не ослаблять правый фланг германской армии, делающей серповидное движение через Бельгию и Северную Францию к Парижу. Поэтому он ответил, что его восьмая армия не нуждается в подкреплениях. В любом случае выделяемые войска прибудут слишком поздно, чтобы повлиять на исход разворачивающейся в Восточной Пруссии битвы. Упомянутые корпуса должны укрепить правый фланг бросившихся на Францию войск. Таппен заверил, что особой надобности в этих корпусах не существует.
Возможно, именно этих корпусов не хватило Германии на пути к Парижу, и в этом смысле смелое вхождение в Пруссию Ренненкампфа и Самсонова изменило конечный итог войны.
Поражение русской армии
Немцы несправедливо обличали варварское нашествие: среди русских офицеров было довольно много остзейских немцев, имевших прямые родственные отношения с населением Восточной Пруссии, и они постарались, помимо прочего, держать дисциплину своих частей.
В последовавшей битве горько обозначилось несчастье России отсутствие координации, хладнокровного рационализма, научного подхода к делу. В армии Самсонова было только двадцать пять телефонов, несколько аппаратов Морзе, аппарат Хьюза и примитивный телепринтер, который работал со скоростью 1200 слов в час и часто ломался. Командующему армией приходилось садиться на коня и объезжать подведомственные части. Русские связисты практически не знали, как пользоваться радио (по меньшей мере они предпочитали не пользоваться своими аппаратами; немцы же возложили на сорок своих радиоаппаратов основную нагрузку связи между частями). Корпуса теряли коды друг друга и переходили на открытое вещание. В 150-тысячной Второй армии, на которую Россия возложила все свои надежды, было только десять автомобилей и четыре постоянно ломавшихся мотоцикла. К армии были также приписаны 42 аэроплана, но обслуживание их было неадекватным, и они постоянно выходили из строя{175}.