Страница:
Насколько ответственна была оппозиция, насколько она преследовала конструктивные цели, способна ли она укрепить Россию, вовлеченную в страшную схватку? Западные союзники отмечали и беспечный радикализм и бесшабашную для военных лет риторику, неблагоприятные для себя черты в программных заявлениях кадетов. Тревогу вызывала общая внешнеполитическая ориентация кадетов. Здесь не закрывали глаза на то, что кадетская партия невероятно, но факт - даже в условиях войны весьма сдержанно относилась к союзу с Францией и Британией. Эта традиция брала начало с 1905 г., когда после войны с Японией (и последовавшей революции) произошло явственное ослабление российского государства, что сделало как никогда актуальным вопрос о зарубежном кредите. В апреле 1906 г. французское правительство дало согласие предоставить заем в два миллиарда двести пятьдесят миллионов франков, но оно предоставило этот заем непосредственно царскому правительству, а не Думе, где первую скрипку играли кадеты. Французы особенно и не скрывали геополитического подтекста своих действий - они желали укрепления той России, которая была их военным союзником. Укрепление царского правительства возвышало Россию, но ослабляло оппозицию, и кадеты этого не забыли. С тех пор гласно и негласно кадеты, будучи, безусловно, патриотами, все же воспринимали Антанту (и прежде всего Францию) как своего рода гаранта царизма в России, гаранта того строя, который конституционно-демократическая партия считала неадекватным национальным русским задачам и который она, не прячась особо, стремилась заменить.
Кадеты стремились как минимум преобразовать абсолютную монархию в конституционную. Были ли кадеты более деловиты, более конструктивны, чем царские чиновники, которых они готовились заменить? Западные эксперты сомневались. Лидеры конституционных демократов, как и прочие корифеи русского либерализма, были слишком умозрительными, слишком теоретиками, слишком книжными для людей действий. Понимание общих идей и знание политических систем недостаточно для управления человеческими делами: здесь необходим практический смысл, интуитивная оценка возможного и необходимого, быстрота принятия решений, четкость плана, понимание страстей, обдуманная смелость - все те качества, которых, по мнению западных дипломатов, конституционные демократы были лишены. Будучи на дружеской ноге с русскими либералами, западные дипломаты стремились не поощрять того, что им казалось политическим безрассудством, призывали лидеров кадетов к ответственности и осторожности. Посол Палеолог советовал помнить слова руководителей "монархической оппозиции" во время французской революции 1848 года: "Если бы мы знали, насколько тонки стены вулкана, мы бы не стремились вызвать извержение".
И кадеты и их западные коллеги, разумеется, не осознавали, насколько близкими к практике российской жизни скоро станут подобные исторические аналогии.
Либерально-буржуазная среда, в которой демократы Запада чувствовали себя в своей тарелке, была не единственным сегментом русского общества, где Запад пытался определить контуры русского будущего.
Послы западных стран пробовали почву и в других слоях, в частности среди рабочих партий. Именно отсюда к ним впервые пришли сведения о растущей популярности лидера большевистской фракции социал-демократов Ленине. Однажды возникнув, эта фамилия уже не исчезала. На вопрос, не является ли Ленин немецким провокатором, французским послом был получен ответ, что "Ленин человек неподкупный. Это фанатик, но необыкновенно честный, внушающий к себе всеобщее уважение".
"В таком случае, - пришел к выводу М. Палеолог, - он еще более опасен".
На левом фланге политического спектра стала набирать силу и влияние политическая партия, руководство которой считало главной задачей дня прекращение кровопролития.
Разумеется, это сразу же делало всех социал-демократов (кроме "оборонцев") политическими противниками Запада. Но не единственными. В консервативных кругах под влиянием военных разочарований и ощущения предела мощи России тоже стало чувствоваться брожение. Здесь зрело недовольство "слепыми поклонниками Антанты", кадетами в первую очередь. С точки зрения консерваторов наиболее опасными для политической стабильности российского государства являлись монархисты-либералы и конституционные демократы. По мнению правых, именно эти группы - прогрессисты, кадеты, октябристы - имели общую политическую доминанту - они вольно или невольно готовили крах режима и вели общество к революции. Эта революция, полагали правые, унесет либералов в пучину в первые же дни, поскольку революционный процесс пойдет значительно дальше, но в этом мало утешения - погибнет Россия. В грядущей революции, считали правые "реалисты", преемниками либералов будут не только социалисты. За дело в конечном счете возьмется огромная крестьянская масса. А когда мужик, у которого обычно такой кроткий вид, спущен с цепи, он становится диким зверем. Снова наступят времена Пугачева, и это будет ужасно
В уютных кабинетах западных дипломатов подобные оценки звучали еще экстравагантностями, но у послов Запада оставалось все меньше контраргументов. В Париж и Лондон шли сообщения, что, по мнению правого фланга русской политической арены, русский народ, по видимости столь покорный, не способен управлять собою.
"Когда у него ослабевает узда, малейшая свобода его опьяняет. Изменить его природу нельзя, есть люди, которые пьяны после стакана вина. Может быть, это происходит от долгого татарского владычества. Но ситуация именно такова. Россия никогда не будет управляться английскими методами. Парламентаризм не укоренится у нас", - цитировалось в дипломатической почте, идущей на Запад.
Ожесточение
Особенностью сложившейся в ходе мировой войны ситуации было то, что Британия и Франция не могли выдвинуть в качестве реалистической перспективы сепаратные переговоры с противником. Для Британии это было невозможно потому, что перемирие означало согласие с доминированием Германии в Европе, что означало конец Британской империи. Франция не могла помышлять о сепаратных переговорах ввиду того, что ее северо-западные департаменты были оккупированы. Россия, гипотетически рассуждая, в отличие от своих западных союзников, могла пойти на такие переговоры. Польша могла стать превосходным полем территориальных маневров (это уже было своеобразной традицией русско-германских отношений), которые принесли бы успех дипломатии сепаратного мира.
Опасность такого поворота событий поневоле делала Запад своего рода "заложником" России. Разумеется, там доверяли России и ее правительству, но в Лондоне и Париже должны были учитывать то обстоятельство, что партия мира, уйдя в политическое подполье, все же существует в Петрограде. Со своей стороны немцы, не сумев осуществить "план Шлиффена", потеряв шансы выиграть войну в одной битве, вынуждены были искать точки опоры среди сторонников сепаратного русско-германского урегулирования за линией фронта. Запад учитывал этот вариант, он никогда не покидал умственного горизонта западных политиков. Потому-то Лондон и Париж поспешили весной 1915 г. пообещать России Константинополь и проливы. Войдя в долговременный этап примерного равновесия сил на фронтах, Запад явственно осознавал, что его выживание зависит от России. Это же осознавали и в Берлине. Секрет успеха здесь стали все более видеть в расколе коалиции.
В Берлине спешили "капитализировать" ситуацию германских побед на русском фронте. В июле 1915 г., на пике германских побед в России, даже противник России канцлер Бетман-Гольвег пришел к выводу, что лучшего времени для заключения мира с Россией может не представиться. В течение 1915 г. Германия стала прилагать силы, чтобы оторвать Россию от Запада. Действия основывались на трех базисных установках:
1) Гогенцоллерны и Романовы должны побеспокоиться о сохранении своих династий; 2) Германия может помочь России там, где у нее особые интересы (прежде всего Польша и проливы); 3) дружба двух монархий исключительно выгодна России политически и экономически.
Нам важно отметить, что обещалось России в случае договоренности: сохранение Польши - за исключением "исправления стратегической границы". В случае же насильственного решения вопроса Польше предстояло быть связанной с Германией и Австрией военным союзом.
Был ли русский царь восприимчив к аргументам Берлина? У Запада в общем и целом никогда не возникало сомнений в лояльности императора Николая II как союзника по мировой коалиции. Царь сделал выбор, он определил для себя две главные задачи своего царствования: ликвидировать зависимость от Германии в экономике и найти способ примирения с главным антагонистом предшествующего столетия - Британией. Решение этих двух задач было необходимо, по его мнению, для развития огромных ресурсов России. Испытание ужасающей войной не поколебало эти идеи, он никогда в годы войны не отступил от этой схемы. Но немцы решили попробовать.
Согласно выработанной в Берлине концепции, если бы мир был заключен в 1915 г., то это означало бы восстановление предвоенного положения. Россия сохранила бы примерно позиции середины 1914 г. По согласованию со своим послом в Константинополе германский канцлер начал доводить до мнения правящих кругов России ту точку зрения, что русские союзники Британия и Франция просто не в состоянии решить стратегическую задачу России овладение проливами. Только Германия может гарантировать свободный проход русских судов через Босфор и Дарданеллы, может обеспечить России особый статус в Константинополе. Чтобы "подготовить Россию" к повороту в сторону Германии, канцлер Бетман-Гольвег оказал давление на Турцию, и та в конечном счете согласилась гарантировать России "право экономического и военного использования проливов". Взамен она потребовала отмены знаменитых "капитуляций", ограничивавших ее суверенитет над собственной территорией.
Бетман-Гольвег стремился передать царю, что, с одной стороны, территориальные требования Германии минимальны, а с другой - продолжение войны грозит для династии Романовых революцией и потерей короны. Еще дальше немцев в середине 1915 года пошли австрийцы. Верховный главнокомандующий Конрад фон Гетцендорф после возвращения Галиции и захвата Варшавы стал считать необходимым не только предложить России сепаратный мир, но и военный союз. Каналами передачи русским этой важной для них информации служили такие аристократы, как великий герцог Гессенский, граф Эйленбург, княжна Васильчикова, промышленники Фриц Вартбург и Андерсен.
Неизвестно, испытывал ли царь сомнения, но известно его отношение к попыткам прогерманских элементов увести его с этого пути Союзная дипломатия зафиксировала по меньшей мере две такие попытки. Обе они пришлись именно на конец 1915 г., когда русская армия едва сохранила способность сопротивляться. Первая попытка пришлась на начало декабря, когда министр царского двора граф Фредерике получил письмо от своего берлинского друга графа Эйленбурга с предложением "положить конец недоразумению между двумя государствами". Когда Фредерике - воплощение лояльности династии Романовых - начал читать это письмо, Николай, видимо, ощутил опасность для самых дорогих для него замыслов. Он прервал Фредерикса: "Читайте по-русски, я не понимаю по-немецки". Прослушав письмо, царь подчеркнул то место, где говорилось о "старой дружбе", и написал на полях: "Эта дружба умерла и похоронена". Царь отказался представить какую-либо форму ответа, так как таковой мог быть истолкован как начало диалога, а этого он хотел избежать в любом случае.
Вторая попытка найти каналы германо-русского примирения последовала через несколько дней. В Петроград из Германии прибыла родовитая аристократка Васильчикова с просьбой германской стороны уговорить царя заключить мир. Великим герцогом Гессенским ей было поручено сообщить симпатизирующим русско-германскому сближению элементам русского общества, что император Вильгельм готов гарантировать России самые выгодные условия мирного урегулирования. Чтобы усилить притягательность германских предложений, сообщалось, что Англия, якобы, уже предлагала Германии сепаратный мир. Главная линия аргументации сводилась к тому, что примирение между Германией и Россией необходимо для спасения двух династий в наступающую эпоху невиданного социального брожения. Немцам и австрийцам пришлось ожидать недолго. Царь и Сазонов, которым были переданы два письма с указанным содержанием, не видели еще угрозы трону и не восприняли германской аргументации. Чтобы не подвергнуть сомнению свою лояльность союзу с Западом, они полностью игнорировали письмо Васильчиковой. Более того, царь сослал Васильчикову в ее поместье, косвенно обвинив ее в измене. Но проблема от этого не исчезала, нужно было либо побеждать, либо сдаваться. Россия, русское общество хуже всего переносили именно срединное положение, когда требовался не жертвенный героизм, а будничная выдержка.
Третьего августа царь Николай в третий раз за время течения войны твердо сказал "нет" на предложения центральных держав. Посредник Андерсен объяснял Бетман-Гольвегу в Берлине 9 августа 1915 г., что русские не ощущают себя побежденными, что огромная территориальная глубина России позволяет ей с меньшим трагизмом смотреть на потерю Польши и Курляндии. По мере того как стало ясно, что царь и его окружение не пойдут на сепаратный мир, германская сторона с разочарованием отставила династический подход, фактор дружбы двух императоров. Пожалуй, это был последний случай, когда машина германского правительства с Бетман-Гольвегом во главе энергично попыталась найти пути примирения с Россией Поражение июльско-августовских попыток выхода на мирный рубеж привело Бетман-Гольвега к выводу, что выбор у Германии один - не брезгуя ничем, следует ослабить несговорчивых восточных славян. Теперь он лишился надежды на обоюдно обусловленный договорный мир и стал стремиться всеми способами создать положение, при котором этот мир можно будет продиктовать.
"Нет" царя привело к тому, что Бетман-Гольвег написал 11 августа 1915 г. императору Вильгельму:
"Если развитие военных операций и события в России сделают возможным отбрасывание Московской империи на восток и лишение ее западных провинций, тогда наше освобождение от этого восточного кошмара будет целью, достойной усилий, великих жертв и исключительного напряжения этой войны"{372}.
Решительный отказ царя скорректировать свои геополитические интересы поставил перед Германией вопрос о выживании. Впервые его условием стало видеться расчленение России. Отныне акцент в германской политике стал переноситься на новый элемент российской реальности, на революционные элементы. В Берлине впервые стали размышлять о позитивной стороне дезинтеграции России. Здесь стали изучать "позитив" подрывных действий: коллапс России создаст в Восточной Европе гряду мелких государств, подвластных германскому влиянию. В истории России, устремленной Петром на Запад, наступает новая глава.
"
Необходимость не знает законов"
Идея окончательного ослабления России завладевает фон Яговым, еще одним (наряду с Циммерманом) сильным человеком в аппарате германской внешней политики, всегда полагавшим, что неевропейский характер огромной России представляет первостепенную угрозу для Германии. 2 сентября 1915 г. он представляет императору и правительству пространный меморандум о восточной угрозе. "До сих пор гигантская Российская империя с ее неиссякаемыми людскими ресурсами, способностью к экономическому возрождению и экспансионистскими тенденциями нависала над Западной Европой как кошмар. Несмотря на влияние западной цивилизации, открытое для нее Петром Великим и германской династией, которая последовала за ним, ее фундаментально византийско-восточная культура отделяет ее от латинской культуры Запада. Русская раса, частично славянская, частично монгольская, является враждебной по отношению к германо-латинским народам Запада"{373}.
Панславизм, выступивший в виде протеста против Запада, подорвал "традиционную дружбу династии" с Германией. На полях меморандума Вильгельм II добавил: "И французские деньги".
Стараясь оторвать Россию от Запада, немцы стали ставить на внутренний раскол. Как сказал канцлер Бетман-Гольвег по другому поводу, "необходимость не знает законов". Этой необходимостью для немцев стало уничтожение русского государства. Созданная при благожелательном отношении России Германская империя в роковой для себя час отринула идейное наследие Бисмарка и поставила на уничтожение России любым способом. Германский посол в Дании Брокдорф-Ранцау пришел в декабре 1915 г. к выводу: "Германии смертельно грозит русский колосс, кошмар полуазиатской империи московитов. У нас нет альтернативы попытке использовать революционеров, потому что на кону находится наше существование как великой державы".
Пользующаяся растущим в Берлине влиянием группировка во главе с министром иностранных дел фон Яговым начала занимать ту позицию, что династия Романовых решительно предала дружбу с Гогенцоллернами и поэтому династические соображения потеряли всякий смысл. Нельзя сказать, что немецкие дворяне не боялись социальных сдвигов. Так, Ранцау видел риск в провоцировании революции, но полагал, что социальную революцию можно будет контролировать, что самые жесткие проявления социальной стихии можно будет сдержать. После внутренней борьбы в конечном счете идея революционного отрыва России от Запада была поддержана самим кайзером Вильгельмом II, канцлером Бетман-Гольвегом, Яговом, Циммерманом и будущими канцлерами Михаэлисом и Гертлингом.
Среди военных эту идею, после колебаний, поддержали действительные вожди Германии - Мольтке, Фалькенгайн, Гинденбург и Людендорф. Германия встала на свой крестный путь и готова была использовать любые средства для спасения. Реализация действия в этом направлении была возложена на посла Ранцау в Дании, посла Ромберга в Швейцарии, Вангенхайна в Турции, Люциуса в Швеции. Так благородные революционные идеи стали разменной картой германского империализма.
Параллельно с подготовкой социального взрыва в России Берлин обратился к потенциалу национализма в многонациональной Российской империи. В конечном счете вопрос о создании буферных государств, выделенных из территории России, стал основой немецкой политики в отношении восточного противника. В отношении сохранения трона в России позитивным было мнение кайзера, который в 1915 г. еще склонен был сохранить династию Романовых "против правительств, состоящих из адвокатов, правящих Западом" Становящийся одним из главных организаторов подрывной работы против России немецкий посол в Дании Брокдорф-Ранцау в отличие от Вильгельма уже в декабре 1915 г. потребовал свержения Романовых: "Было бы катастрофической ошибкой ныне придавать серьезный вес нашей традиционной дружбе с Россией, то есть с династией Романовых"{374}.
С его точки зрения, Романовы выказали Германии черную неблагодарность в отношении поддержки, оказанной России в борьбе с Японией. И потом стоял вопрос о самом существовании Германии. Если она не расколет фронт своих противников, то будет задушена. Единственный способ избежать этой смертельной опасности - дестабилизировать Россию: "Если мы вовремя сумеем революционизировать Россию и тем самым сокрушить коалицию, то призом победы будет главенство в мире".
Итак, если военной мощи окажется недостаточно. Германия должна ликвидировать русскую мощь посредством революции{375}. В конце 1915 г. германское министерство иностранных дел и министерство финансов выделили дополнительно сорок миллионов марок для революционной борьбы в России до января 1918 г. Копенгагенский штаб состоял из восьми человек, еще десятеро объезжали революционные центры России.
С сепаратистскими планами приступили немцы и к Средней Азии. Немецкой точкой опоры был Тегеран, отсюда они вели подрывную работу и пропаганду. С немецкой методичностью были начаты усилия по стимулированию прежде не проявлявшего себя сепаратизма Закавказья и Средней Азии. Более желанная цель Германии лежала ближе - Грузия. В Константинополе был создан фонд, целью которого было поднять Грузию против России. В Германии жил ряд грузинских эмигрантов, рассчитывавших на помощь кайзеровского правительства в процессе отделения ее от России. Берлин готов был, ради помощи грузинских националистов, заранее признать независимость Грузии от России, но в данном случае турецкое правительство выступило резко против. Немцам пришлось немало выкручивать руки своим турецким союзникам, прежде чем те летом 1915 г. подписали документ, обещающий грузинам автономию (нужно отметить, что и этот документ подписал не великий визирь, а второстепенный турецкий чиновник).
Берлинские грузины в сентябре 1914 г. предлагали следующее: Грузия становится королевством во главе с центральноевропейским принцем, армянские и азербайджанские территории возглавляются турецкими принцами: и все вместе они составляют т.н. Кавказскую федерацию. По германской инициативе на турецкой территории (в Трапезунде) был создан Грузинский легион во главе с германским капитаном - графом фон дер Шуленбергом. Германские подводные лодки высадили грузинских агентов близ Батуми. Их призывы изменить России пока не имели массового успеха.
Но главным призом немцев, конечно же, являлась Украина. Наиболее привлекательным стало видеться отделение от России ее кровной сестры, второй по величине и значимости части страны. Бетман-Гольвег и Ягов начиная с 1915 г. стали использовать в целях реализации сепаратистской сецессии украинский национализм, направляя усилия из Бухареста, Константинополя и Берна. Они твердо полагали, что выделение Украины лишит Россию статуса мировой державы. Так началась операция по разъединению двух народов-братьев. Германский и австрийский штабы готовили крупную акцию, предполагавшую помощь украинским сепаратистам. Именно на юге они хотели нанести России решающий удар. Во главе подрывной работы на Украине стоял германский генеральный консул во Львове Хайнце{376}. Но основную работу под его началом в первый период войны проводили австрийцы. Германский исследователь пишет, что униатский архиепископ во Львове поддерживал эту активность сепаратистов в надежде разрушить связи тридцати миллионов украинских православных с Москвой и привести их в лоно униатской церкви, подчиняющейся римскому папе{377}.
С началом военных действий группа украинских националистов создала под руководством Хайнце "Лигу освобождения Украины". Германия стала оказывать этой лиге постоянную финансовую помощь. Украинские крестьяне получали написанные в педантичном германском стиле описания того, сколь великой была Украина во времена гетманов. Но те чувствовали себя частью славянской семьи, и эта пропаганда, как признавали сами западноукраинские вожди сепаратизма, успеха не имела. Эти сепаратисты подсказали немцам, что нужно сосредоточиться на земельном вопросе, а не на полусказках о прежнем величии. Социальный акцент, однако, не нравился австрийцам, и они определенно охладели к Лиге.
Дело раскола двух славянских народов полностью взяли в свои руки немцы. Именно они с начала 1915 года полностью финансировали деятельность Лиги, чьи отделения работали под прикрытием германских посольств в Константинополе и Бухаресте, откуда агенты засылались в Одессу и другие черноморские порты. Известный ренегат российской социал-демократии Гельфанд в исследовании, подготовленном в марте 1915 года, определял активизацию украинского национализма как главное орудие раскола Российской империи. Немцы начали отделять военнопленных украинцев от русских и подвергали их методической индоктринации, чтобы сделать из них борцов за украинское отделение. Под руководством регирунгс-президента Шверина был создан особый штаб для контактов с украинцами. На немецком языке была создана целая библиотека литературы о значении Украины и ее экономических возможностях. Такие деятели кайзеровской Германии, как Пауль Рорбах и Альберт Баллин, встали во главе "украинской партии" среди немцев, утверждая, что в Киеве лежит ключ к общеевропейской победе Германии.
Австрийцы тоже старались не упустить своего шанса. Поражение русских в Польше и Галиции привело к тому, что австрийский посол в Берлине Гогенлоэ стал всерьез рассматривать проект создания вассального украинского государства в составе Двуединой монархии - для этого нужно было вызвать лишь дезинтеграцию России.
После украинцев в лагерях военнопленных начали отделять также грузин, финнов, мусульман. Особое внимание вызвал у Хайнце польский и еврейский вопросы. Последний был назван "третьим по значению после украинского и польского". Германский историк Фишер считает, что в Германии "евреи России рассматривались как квазигерманский элемент, возможно, учитывая их идиш"{378}. Немцы учитывали эффект погромов. В первые же дни войны (17 августа) было дано официальное благословение для создания в Германии "Комитета освобождения евреев России", работу которого возглавил берлинский социолог профессор Франц Оппенхаймер. В обращении к русским евреям, подписанном Верховным командованием германской и австрийской армии, содержался призыв к вооруженной борьбе против России. Русским евреям обещались "равные гражданские права для всех, свободное отправление религиозных обрядов, свободный выбор места жительства на территории, которую оккупируют в будущем центральные державы". В направляемых в Россию листовках обещалось изгнать "москалей" из Польши, Литвы, Белоруссии, Украины. "Свобода идет к вам из Европы!"{379}.
Кадеты стремились как минимум преобразовать абсолютную монархию в конституционную. Были ли кадеты более деловиты, более конструктивны, чем царские чиновники, которых они готовились заменить? Западные эксперты сомневались. Лидеры конституционных демократов, как и прочие корифеи русского либерализма, были слишком умозрительными, слишком теоретиками, слишком книжными для людей действий. Понимание общих идей и знание политических систем недостаточно для управления человеческими делами: здесь необходим практический смысл, интуитивная оценка возможного и необходимого, быстрота принятия решений, четкость плана, понимание страстей, обдуманная смелость - все те качества, которых, по мнению западных дипломатов, конституционные демократы были лишены. Будучи на дружеской ноге с русскими либералами, западные дипломаты стремились не поощрять того, что им казалось политическим безрассудством, призывали лидеров кадетов к ответственности и осторожности. Посол Палеолог советовал помнить слова руководителей "монархической оппозиции" во время французской революции 1848 года: "Если бы мы знали, насколько тонки стены вулкана, мы бы не стремились вызвать извержение".
И кадеты и их западные коллеги, разумеется, не осознавали, насколько близкими к практике российской жизни скоро станут подобные исторические аналогии.
Либерально-буржуазная среда, в которой демократы Запада чувствовали себя в своей тарелке, была не единственным сегментом русского общества, где Запад пытался определить контуры русского будущего.
Послы западных стран пробовали почву и в других слоях, в частности среди рабочих партий. Именно отсюда к ним впервые пришли сведения о растущей популярности лидера большевистской фракции социал-демократов Ленине. Однажды возникнув, эта фамилия уже не исчезала. На вопрос, не является ли Ленин немецким провокатором, французским послом был получен ответ, что "Ленин человек неподкупный. Это фанатик, но необыкновенно честный, внушающий к себе всеобщее уважение".
"В таком случае, - пришел к выводу М. Палеолог, - он еще более опасен".
На левом фланге политического спектра стала набирать силу и влияние политическая партия, руководство которой считало главной задачей дня прекращение кровопролития.
Разумеется, это сразу же делало всех социал-демократов (кроме "оборонцев") политическими противниками Запада. Но не единственными. В консервативных кругах под влиянием военных разочарований и ощущения предела мощи России тоже стало чувствоваться брожение. Здесь зрело недовольство "слепыми поклонниками Антанты", кадетами в первую очередь. С точки зрения консерваторов наиболее опасными для политической стабильности российского государства являлись монархисты-либералы и конституционные демократы. По мнению правых, именно эти группы - прогрессисты, кадеты, октябристы - имели общую политическую доминанту - они вольно или невольно готовили крах режима и вели общество к революции. Эта революция, полагали правые, унесет либералов в пучину в первые же дни, поскольку революционный процесс пойдет значительно дальше, но в этом мало утешения - погибнет Россия. В грядущей революции, считали правые "реалисты", преемниками либералов будут не только социалисты. За дело в конечном счете возьмется огромная крестьянская масса. А когда мужик, у которого обычно такой кроткий вид, спущен с цепи, он становится диким зверем. Снова наступят времена Пугачева, и это будет ужасно
В уютных кабинетах западных дипломатов подобные оценки звучали еще экстравагантностями, но у послов Запада оставалось все меньше контраргументов. В Париж и Лондон шли сообщения, что, по мнению правого фланга русской политической арены, русский народ, по видимости столь покорный, не способен управлять собою.
"Когда у него ослабевает узда, малейшая свобода его опьяняет. Изменить его природу нельзя, есть люди, которые пьяны после стакана вина. Может быть, это происходит от долгого татарского владычества. Но ситуация именно такова. Россия никогда не будет управляться английскими методами. Парламентаризм не укоренится у нас", - цитировалось в дипломатической почте, идущей на Запад.
Ожесточение
Особенностью сложившейся в ходе мировой войны ситуации было то, что Британия и Франция не могли выдвинуть в качестве реалистической перспективы сепаратные переговоры с противником. Для Британии это было невозможно потому, что перемирие означало согласие с доминированием Германии в Европе, что означало конец Британской империи. Франция не могла помышлять о сепаратных переговорах ввиду того, что ее северо-западные департаменты были оккупированы. Россия, гипотетически рассуждая, в отличие от своих западных союзников, могла пойти на такие переговоры. Польша могла стать превосходным полем территориальных маневров (это уже было своеобразной традицией русско-германских отношений), которые принесли бы успех дипломатии сепаратного мира.
Опасность такого поворота событий поневоле делала Запад своего рода "заложником" России. Разумеется, там доверяли России и ее правительству, но в Лондоне и Париже должны были учитывать то обстоятельство, что партия мира, уйдя в политическое подполье, все же существует в Петрограде. Со своей стороны немцы, не сумев осуществить "план Шлиффена", потеряв шансы выиграть войну в одной битве, вынуждены были искать точки опоры среди сторонников сепаратного русско-германского урегулирования за линией фронта. Запад учитывал этот вариант, он никогда не покидал умственного горизонта западных политиков. Потому-то Лондон и Париж поспешили весной 1915 г. пообещать России Константинополь и проливы. Войдя в долговременный этап примерного равновесия сил на фронтах, Запад явственно осознавал, что его выживание зависит от России. Это же осознавали и в Берлине. Секрет успеха здесь стали все более видеть в расколе коалиции.
В Берлине спешили "капитализировать" ситуацию германских побед на русском фронте. В июле 1915 г., на пике германских побед в России, даже противник России канцлер Бетман-Гольвег пришел к выводу, что лучшего времени для заключения мира с Россией может не представиться. В течение 1915 г. Германия стала прилагать силы, чтобы оторвать Россию от Запада. Действия основывались на трех базисных установках:
1) Гогенцоллерны и Романовы должны побеспокоиться о сохранении своих династий; 2) Германия может помочь России там, где у нее особые интересы (прежде всего Польша и проливы); 3) дружба двух монархий исключительно выгодна России политически и экономически.
Нам важно отметить, что обещалось России в случае договоренности: сохранение Польши - за исключением "исправления стратегической границы". В случае же насильственного решения вопроса Польше предстояло быть связанной с Германией и Австрией военным союзом.
Был ли русский царь восприимчив к аргументам Берлина? У Запада в общем и целом никогда не возникало сомнений в лояльности императора Николая II как союзника по мировой коалиции. Царь сделал выбор, он определил для себя две главные задачи своего царствования: ликвидировать зависимость от Германии в экономике и найти способ примирения с главным антагонистом предшествующего столетия - Британией. Решение этих двух задач было необходимо, по его мнению, для развития огромных ресурсов России. Испытание ужасающей войной не поколебало эти идеи, он никогда в годы войны не отступил от этой схемы. Но немцы решили попробовать.
Согласно выработанной в Берлине концепции, если бы мир был заключен в 1915 г., то это означало бы восстановление предвоенного положения. Россия сохранила бы примерно позиции середины 1914 г. По согласованию со своим послом в Константинополе германский канцлер начал доводить до мнения правящих кругов России ту точку зрения, что русские союзники Британия и Франция просто не в состоянии решить стратегическую задачу России овладение проливами. Только Германия может гарантировать свободный проход русских судов через Босфор и Дарданеллы, может обеспечить России особый статус в Константинополе. Чтобы "подготовить Россию" к повороту в сторону Германии, канцлер Бетман-Гольвег оказал давление на Турцию, и та в конечном счете согласилась гарантировать России "право экономического и военного использования проливов". Взамен она потребовала отмены знаменитых "капитуляций", ограничивавших ее суверенитет над собственной территорией.
Бетман-Гольвег стремился передать царю, что, с одной стороны, территориальные требования Германии минимальны, а с другой - продолжение войны грозит для династии Романовых революцией и потерей короны. Еще дальше немцев в середине 1915 года пошли австрийцы. Верховный главнокомандующий Конрад фон Гетцендорф после возвращения Галиции и захвата Варшавы стал считать необходимым не только предложить России сепаратный мир, но и военный союз. Каналами передачи русским этой важной для них информации служили такие аристократы, как великий герцог Гессенский, граф Эйленбург, княжна Васильчикова, промышленники Фриц Вартбург и Андерсен.
Неизвестно, испытывал ли царь сомнения, но известно его отношение к попыткам прогерманских элементов увести его с этого пути Союзная дипломатия зафиксировала по меньшей мере две такие попытки. Обе они пришлись именно на конец 1915 г., когда русская армия едва сохранила способность сопротивляться. Первая попытка пришлась на начало декабря, когда министр царского двора граф Фредерике получил письмо от своего берлинского друга графа Эйленбурга с предложением "положить конец недоразумению между двумя государствами". Когда Фредерике - воплощение лояльности династии Романовых - начал читать это письмо, Николай, видимо, ощутил опасность для самых дорогих для него замыслов. Он прервал Фредерикса: "Читайте по-русски, я не понимаю по-немецки". Прослушав письмо, царь подчеркнул то место, где говорилось о "старой дружбе", и написал на полях: "Эта дружба умерла и похоронена". Царь отказался представить какую-либо форму ответа, так как таковой мог быть истолкован как начало диалога, а этого он хотел избежать в любом случае.
Вторая попытка найти каналы германо-русского примирения последовала через несколько дней. В Петроград из Германии прибыла родовитая аристократка Васильчикова с просьбой германской стороны уговорить царя заключить мир. Великим герцогом Гессенским ей было поручено сообщить симпатизирующим русско-германскому сближению элементам русского общества, что император Вильгельм готов гарантировать России самые выгодные условия мирного урегулирования. Чтобы усилить притягательность германских предложений, сообщалось, что Англия, якобы, уже предлагала Германии сепаратный мир. Главная линия аргументации сводилась к тому, что примирение между Германией и Россией необходимо для спасения двух династий в наступающую эпоху невиданного социального брожения. Немцам и австрийцам пришлось ожидать недолго. Царь и Сазонов, которым были переданы два письма с указанным содержанием, не видели еще угрозы трону и не восприняли германской аргументации. Чтобы не подвергнуть сомнению свою лояльность союзу с Западом, они полностью игнорировали письмо Васильчиковой. Более того, царь сослал Васильчикову в ее поместье, косвенно обвинив ее в измене. Но проблема от этого не исчезала, нужно было либо побеждать, либо сдаваться. Россия, русское общество хуже всего переносили именно срединное положение, когда требовался не жертвенный героизм, а будничная выдержка.
Третьего августа царь Николай в третий раз за время течения войны твердо сказал "нет" на предложения центральных держав. Посредник Андерсен объяснял Бетман-Гольвегу в Берлине 9 августа 1915 г., что русские не ощущают себя побежденными, что огромная территориальная глубина России позволяет ей с меньшим трагизмом смотреть на потерю Польши и Курляндии. По мере того как стало ясно, что царь и его окружение не пойдут на сепаратный мир, германская сторона с разочарованием отставила династический подход, фактор дружбы двух императоров. Пожалуй, это был последний случай, когда машина германского правительства с Бетман-Гольвегом во главе энергично попыталась найти пути примирения с Россией Поражение июльско-августовских попыток выхода на мирный рубеж привело Бетман-Гольвега к выводу, что выбор у Германии один - не брезгуя ничем, следует ослабить несговорчивых восточных славян. Теперь он лишился надежды на обоюдно обусловленный договорный мир и стал стремиться всеми способами создать положение, при котором этот мир можно будет продиктовать.
"Нет" царя привело к тому, что Бетман-Гольвег написал 11 августа 1915 г. императору Вильгельму:
"Если развитие военных операций и события в России сделают возможным отбрасывание Московской империи на восток и лишение ее западных провинций, тогда наше освобождение от этого восточного кошмара будет целью, достойной усилий, великих жертв и исключительного напряжения этой войны"{372}.
Решительный отказ царя скорректировать свои геополитические интересы поставил перед Германией вопрос о выживании. Впервые его условием стало видеться расчленение России. Отныне акцент в германской политике стал переноситься на новый элемент российской реальности, на революционные элементы. В Берлине впервые стали размышлять о позитивной стороне дезинтеграции России. Здесь стали изучать "позитив" подрывных действий: коллапс России создаст в Восточной Европе гряду мелких государств, подвластных германскому влиянию. В истории России, устремленной Петром на Запад, наступает новая глава.
"
Необходимость не знает законов"
Идея окончательного ослабления России завладевает фон Яговым, еще одним (наряду с Циммерманом) сильным человеком в аппарате германской внешней политики, всегда полагавшим, что неевропейский характер огромной России представляет первостепенную угрозу для Германии. 2 сентября 1915 г. он представляет императору и правительству пространный меморандум о восточной угрозе. "До сих пор гигантская Российская империя с ее неиссякаемыми людскими ресурсами, способностью к экономическому возрождению и экспансионистскими тенденциями нависала над Западной Европой как кошмар. Несмотря на влияние западной цивилизации, открытое для нее Петром Великим и германской династией, которая последовала за ним, ее фундаментально византийско-восточная культура отделяет ее от латинской культуры Запада. Русская раса, частично славянская, частично монгольская, является враждебной по отношению к германо-латинским народам Запада"{373}.
Панславизм, выступивший в виде протеста против Запада, подорвал "традиционную дружбу династии" с Германией. На полях меморандума Вильгельм II добавил: "И французские деньги".
Стараясь оторвать Россию от Запада, немцы стали ставить на внутренний раскол. Как сказал канцлер Бетман-Гольвег по другому поводу, "необходимость не знает законов". Этой необходимостью для немцев стало уничтожение русского государства. Созданная при благожелательном отношении России Германская империя в роковой для себя час отринула идейное наследие Бисмарка и поставила на уничтожение России любым способом. Германский посол в Дании Брокдорф-Ранцау пришел в декабре 1915 г. к выводу: "Германии смертельно грозит русский колосс, кошмар полуазиатской империи московитов. У нас нет альтернативы попытке использовать революционеров, потому что на кону находится наше существование как великой державы".
Пользующаяся растущим в Берлине влиянием группировка во главе с министром иностранных дел фон Яговым начала занимать ту позицию, что династия Романовых решительно предала дружбу с Гогенцоллернами и поэтому династические соображения потеряли всякий смысл. Нельзя сказать, что немецкие дворяне не боялись социальных сдвигов. Так, Ранцау видел риск в провоцировании революции, но полагал, что социальную революцию можно будет контролировать, что самые жесткие проявления социальной стихии можно будет сдержать. После внутренней борьбы в конечном счете идея революционного отрыва России от Запада была поддержана самим кайзером Вильгельмом II, канцлером Бетман-Гольвегом, Яговом, Циммерманом и будущими канцлерами Михаэлисом и Гертлингом.
Среди военных эту идею, после колебаний, поддержали действительные вожди Германии - Мольтке, Фалькенгайн, Гинденбург и Людендорф. Германия встала на свой крестный путь и готова была использовать любые средства для спасения. Реализация действия в этом направлении была возложена на посла Ранцау в Дании, посла Ромберга в Швейцарии, Вангенхайна в Турции, Люциуса в Швеции. Так благородные революционные идеи стали разменной картой германского империализма.
Параллельно с подготовкой социального взрыва в России Берлин обратился к потенциалу национализма в многонациональной Российской империи. В конечном счете вопрос о создании буферных государств, выделенных из территории России, стал основой немецкой политики в отношении восточного противника. В отношении сохранения трона в России позитивным было мнение кайзера, который в 1915 г. еще склонен был сохранить династию Романовых "против правительств, состоящих из адвокатов, правящих Западом" Становящийся одним из главных организаторов подрывной работы против России немецкий посол в Дании Брокдорф-Ранцау в отличие от Вильгельма уже в декабре 1915 г. потребовал свержения Романовых: "Было бы катастрофической ошибкой ныне придавать серьезный вес нашей традиционной дружбе с Россией, то есть с династией Романовых"{374}.
С его точки зрения, Романовы выказали Германии черную неблагодарность в отношении поддержки, оказанной России в борьбе с Японией. И потом стоял вопрос о самом существовании Германии. Если она не расколет фронт своих противников, то будет задушена. Единственный способ избежать этой смертельной опасности - дестабилизировать Россию: "Если мы вовремя сумеем революционизировать Россию и тем самым сокрушить коалицию, то призом победы будет главенство в мире".
Итак, если военной мощи окажется недостаточно. Германия должна ликвидировать русскую мощь посредством революции{375}. В конце 1915 г. германское министерство иностранных дел и министерство финансов выделили дополнительно сорок миллионов марок для революционной борьбы в России до января 1918 г. Копенгагенский штаб состоял из восьми человек, еще десятеро объезжали революционные центры России.
С сепаратистскими планами приступили немцы и к Средней Азии. Немецкой точкой опоры был Тегеран, отсюда они вели подрывную работу и пропаганду. С немецкой методичностью были начаты усилия по стимулированию прежде не проявлявшего себя сепаратизма Закавказья и Средней Азии. Более желанная цель Германии лежала ближе - Грузия. В Константинополе был создан фонд, целью которого было поднять Грузию против России. В Германии жил ряд грузинских эмигрантов, рассчитывавших на помощь кайзеровского правительства в процессе отделения ее от России. Берлин готов был, ради помощи грузинских националистов, заранее признать независимость Грузии от России, но в данном случае турецкое правительство выступило резко против. Немцам пришлось немало выкручивать руки своим турецким союзникам, прежде чем те летом 1915 г. подписали документ, обещающий грузинам автономию (нужно отметить, что и этот документ подписал не великий визирь, а второстепенный турецкий чиновник).
Берлинские грузины в сентябре 1914 г. предлагали следующее: Грузия становится королевством во главе с центральноевропейским принцем, армянские и азербайджанские территории возглавляются турецкими принцами: и все вместе они составляют т.н. Кавказскую федерацию. По германской инициативе на турецкой территории (в Трапезунде) был создан Грузинский легион во главе с германским капитаном - графом фон дер Шуленбергом. Германские подводные лодки высадили грузинских агентов близ Батуми. Их призывы изменить России пока не имели массового успеха.
Но главным призом немцев, конечно же, являлась Украина. Наиболее привлекательным стало видеться отделение от России ее кровной сестры, второй по величине и значимости части страны. Бетман-Гольвег и Ягов начиная с 1915 г. стали использовать в целях реализации сепаратистской сецессии украинский национализм, направляя усилия из Бухареста, Константинополя и Берна. Они твердо полагали, что выделение Украины лишит Россию статуса мировой державы. Так началась операция по разъединению двух народов-братьев. Германский и австрийский штабы готовили крупную акцию, предполагавшую помощь украинским сепаратистам. Именно на юге они хотели нанести России решающий удар. Во главе подрывной работы на Украине стоял германский генеральный консул во Львове Хайнце{376}. Но основную работу под его началом в первый период войны проводили австрийцы. Германский исследователь пишет, что униатский архиепископ во Львове поддерживал эту активность сепаратистов в надежде разрушить связи тридцати миллионов украинских православных с Москвой и привести их в лоно униатской церкви, подчиняющейся римскому папе{377}.
С началом военных действий группа украинских националистов создала под руководством Хайнце "Лигу освобождения Украины". Германия стала оказывать этой лиге постоянную финансовую помощь. Украинские крестьяне получали написанные в педантичном германском стиле описания того, сколь великой была Украина во времена гетманов. Но те чувствовали себя частью славянской семьи, и эта пропаганда, как признавали сами западноукраинские вожди сепаратизма, успеха не имела. Эти сепаратисты подсказали немцам, что нужно сосредоточиться на земельном вопросе, а не на полусказках о прежнем величии. Социальный акцент, однако, не нравился австрийцам, и они определенно охладели к Лиге.
Дело раскола двух славянских народов полностью взяли в свои руки немцы. Именно они с начала 1915 года полностью финансировали деятельность Лиги, чьи отделения работали под прикрытием германских посольств в Константинополе и Бухаресте, откуда агенты засылались в Одессу и другие черноморские порты. Известный ренегат российской социал-демократии Гельфанд в исследовании, подготовленном в марте 1915 года, определял активизацию украинского национализма как главное орудие раскола Российской империи. Немцы начали отделять военнопленных украинцев от русских и подвергали их методической индоктринации, чтобы сделать из них борцов за украинское отделение. Под руководством регирунгс-президента Шверина был создан особый штаб для контактов с украинцами. На немецком языке была создана целая библиотека литературы о значении Украины и ее экономических возможностях. Такие деятели кайзеровской Германии, как Пауль Рорбах и Альберт Баллин, встали во главе "украинской партии" среди немцев, утверждая, что в Киеве лежит ключ к общеевропейской победе Германии.
Австрийцы тоже старались не упустить своего шанса. Поражение русских в Польше и Галиции привело к тому, что австрийский посол в Берлине Гогенлоэ стал всерьез рассматривать проект создания вассального украинского государства в составе Двуединой монархии - для этого нужно было вызвать лишь дезинтеграцию России.
После украинцев в лагерях военнопленных начали отделять также грузин, финнов, мусульман. Особое внимание вызвал у Хайнце польский и еврейский вопросы. Последний был назван "третьим по значению после украинского и польского". Германский историк Фишер считает, что в Германии "евреи России рассматривались как квазигерманский элемент, возможно, учитывая их идиш"{378}. Немцы учитывали эффект погромов. В первые же дни войны (17 августа) было дано официальное благословение для создания в Германии "Комитета освобождения евреев России", работу которого возглавил берлинский социолог профессор Франц Оппенхаймер. В обращении к русским евреям, подписанном Верховным командованием германской и австрийской армии, содержался призыв к вооруженной борьбе против России. Русским евреям обещались "равные гражданские права для всех, свободное отправление религиозных обрядов, свободный выбор места жительства на территории, которую оккупируют в будущем центральные державы". В направляемых в Россию листовках обещалось изгнать "москалей" из Польши, Литвы, Белоруссии, Украины. "Свобода идет к вам из Европы!"{379}.