Женщина сидела на спинке кроватки, поставив локти на колени и закрыв руками лицо. Она раскачивалась взад-вперед, и Колльберг не слышал, плачет она или нет.
Он несколько секунд внимательно смотрел на нее, потом пошел в прихожую, где еще раньше заметил телефон. Возле телефона лежал список с домашними номерами, и в нем он быстро нашел номер доктора Стрёма.
Колльберг объяснил ему, что случилось, и доктор обещал приехать в течение пяти минут.
Колльберг вернулся к женщине, сидящей в той же позе. Она по-прежнему молчала. Колльберг сел рядом с ней и принялся ждать. Сначала он не знал, нужно ли прикоснуться к ней, но потом осторожно обнял ее за плечи. Казалось, она совершенно не замечает его присутствия.
Так они тихо сидели, пока не позвонил врач и не нарушил эту тишину.
VIII
IX
Он несколько секунд внимательно смотрел на нее, потом пошел в прихожую, где еще раньше заметил телефон. Возле телефона лежал список с домашними номерами, и в нем он быстро нашел номер доктора Стрёма.
Колльберг объяснил ему, что случилось, и доктор обещал приехать в течение пяти минут.
Колльберг вернулся к женщине, сидящей в той же позе. Она по-прежнему молчала. Колльберг сел рядом с ней и принялся ждать. Сначала он не знал, нужно ли прикоснуться к ней, но потом осторожно обнял ее за плечи. Казалось, она совершенно не замечает его присутствия.
Так они тихо сидели, пока не позвонил врач и не нарушил эту тишину.
VIII
На обратном пути в Ванадислунден Колльберг страшно потел, но не из-за быстрой ходьбы, влажной жары или его склонности к полноте. По крайней мере, не только поэтому.
Как и большинство тех, кому предстояло заниматься этим делом, он почувствовал себя уставшим сразу же после начала расследования. Он думал о том, какое это отвратительное преступление, и о людях, ставших жертвами его слепой бессмысленности. Он уже сталкивался с такими вещами, хотя не смог бы вот так с ходу сказать, сколько раз, и точно знал, как неприятно это может быть. И как тяжело.
Он размышлял также о том, как в обществе растет преступность, и думал, что ведь это общество, несмотря ни на что, создает он сам и другие люди, которые в нем живут и вносят свою долю в его зарождение. Он думал о том, как быстро выросла полиция за последний год, и с технической стороны, и количественно, и тем не менее, создается впечатление, что преступник по-прежнему имеет преимущество. Он думал о новых методах расследования и электронно-вычислительных машинах, благодаря которым человека, совершившего именно это преступление, они, возможно, задержат в течение нескольких часов, но он думал также и о том, какое маленькое утешение доставят эти фантастические технические достижения, например, женщине, от которой он только что ушел. Или ему. Или тем серьезным мужчинам, которые сейчас собрались вокруг мертвого тела в кустах между красным деревянным забором и вершиной холма.
Он видел труп лишь несколько мгновений и причем издалека, а во второй раз уже взглянуть не захотел, если можно было этого избежать. Однако он знал, что все напрасно. Образ ребенка в красной юбочке и блузочке в поперечную полоску врезался ему в подсознание и должен был остаться там навсегда, вместе со всеми другими образами, от которых он уже никогда не сможет избавиться. Он думал о деревянных башмачках на склоне неподалеку и о своем собственном, еще не родившемся, ребенке. Он думал о том, как будет выглядеть этот ребенок через девять лет, а также об ужасе и отвращении, которые вызывает такое преступление, и о том, как будут выглядеть первые страницы вечерних газет.
Все пространство вокруг мрачной, похожей на дот, водонапорной башни было перекрыто, включая крутой склон до самого подножья холма и лестницы на Ингемаргатан. Он прошел мимо автомобиля, остановился у ограды и посмотрел на пустую детскую площадку с песочницей, качелями и каруселью.
Он знал, что подобное уже происходило раньше и произойдет снова, и осознание этого давило на него, как невыносимо тяжелый груз. После того, как произошел последний случай, им дали электронно-вычислительные машины, а также больше людей и автомобилей. С тех пор как произошел последний случай, в парках улучшили освещение и убрали множество кустов. Когда произойдет следующий случай, у них будет еще больше автомобилей и электронно-вычислительных машин, а в парках останется еще меньше кустов. Все эти мысли мелькали в голове Колльберга, когда он вытирал лоб платком, который вполне можно было выжимать.
Журналисты и фотографы уже были на месте, но, к счастью, за это время сюда не проникло слишком много зевак. Журналисты и фотографы, как ни удивительно, с годами стали лучше, по меньшей мере, хоть это полиция должна считать благом. Зеваки никогда не станут лучше.
Несмотря на довольно большое количество людей в перекрытом пространстве, вокруг водонапорной башни парила странная тишина. Издалека доносились радостные выкрики и детский смех, очевидно, из плавательного бассейна или с детской площадки возле Свеавеген.
Колльберг остался стоять у ограждения. Он ничего не говорил, и к нему тоже никто не обращался.
Он знал, что в государственной комиссии по расследованию убийств и в отделе по расследованию преступлений, связанных с насилием, объявили тревогу, что расследование дела быстро стабилизируется, что на месте преступления работают эксперты-криминалисты, что к делу подключили полицию нравов, что будет организован центр по контактам с общественностью, что идут приготовления для того, чтобы обследовать один дом за другим, что объявлена тревога всем радиопатрулям и что никому не дадут передышки, в том числе и ему.
И все же, несмотря на это, он позволил себе на минутку остановиться и поразмышлять. Сейчас лето. Люди купаются. По городу бродят туристы со схемой города в руках. А в кустах между вершиной холма и красным деревянным забором лежит мертвый ребенок. Это было отвратительно. Но хуже всего было то, что это могло быть еще хуже.
На холм от кирхи Святого Стефана, рыча мотором, поднимался еще один автомобиль, наверное, уже девятый или десятый. Он выехал на вершину холма и остановился. Колльберг даже не повернул головы, но он видел, как из автомобиля выходит Гюнвальд Ларссон и приближается к нему.
— Что-нибудь выяснили?
— Не знаю.
— Чертов дождь. Лило всю ночь. Вероятно, это… — сказал Гюнвальд Ларссон и на этот раз оборвал сам себя. Через минуту он продолжил: — Если тут обнаружат какие-нибудь следы, то они, вероятно, окажутся моими. Вчера вечером я был здесь. Сразу после десяти.
— Гм.
— Из-за этого ограбления. Он напал на женщину не далее чем в пятидесяти шагах отсюда.
— Я слышал.
— Она только что закрыла свою фруктовую лавку и шла домой. Несла с собой всю выручку.
— Гм.
— Всю выручку. У людей с головой не в порядке, — сказал Гюнвальд Ларссон.
Он снова ненадолго замолчал. Потом кивнул головой в направлении вершины холма, красного деревянного забора и кустов и сказал:
— Тогда она там уже должна была лежать.
— Вероятно.
— Когда мы приехали, снова шел дождь. А патрульные в штатском из девятого округа были здесь за сорок пять минут до этого. Они тоже ничего не видели. А ведь тогда она уже должна была лежать здесь.
— Они искали грабителя, — сказал Колльберг.
— Да. А когда он орудовал здесь, они уже были в Лиль-Янскогене у Совиного источника. Это было после девяти.
— А как дела у той женщины?
— Машина скорой помощи отвезла ее прямиком в больницу. Шок, фрактура челюсти, выбито четыре зуба, сломан нос. Единственное, что она видела, было то, что это мужчина и что у него на лице красный платок. Потрясающее описание.
Гюнвальд Ларссон снова минутку помолчал и потом сказал:
— Если бы у меня были собаки…
— И что же?
— На прошлой неделе к нам зашел твой знаменитый коллега Мартин Бек и посоветовал, чтобы я пустил туда собак. Возможно, собака нашла бы…
Он снова кивнул в направлении вершины холма, словно не хотел говорить вслух то, о чем думал.
Колльберг недолюбливал Гюнвальда Ларссона, но сейчас понимал его.
— Гм, это возможно, — сказал он.
Гюнвальд Ларссон нерешительным голосом спросил:
— Это секс?
— Похоже на то.
— В таком случае, вряд ли это с тем будет иметь что-то общее.
— Вероятно.
Из-за веревочного ограждения к ним вышел Рённ, и Гюнвальд Ларссон мгновенно спросил:
— Это секс?
— Да, — ответил Рённ. — Похоже на то. Наверняка.
— В таком случае, вряд ли это с тем будет иметь что-то общее.
— С чем?
— С ограблением.
— Что-нибудь обнаружили? — спросил Колльберг.
— Почти ничего, — сказал Рённ. — Все следы смыл дождь. Она вся промокла.
— Тьфу, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Тьфу, это отвратительно. Два сумасшедших и словно сорвались с цепи на одном и том же месте. Причем один хуже другого.
Он быстро повернулся и пошел к автомобилю. Последнее, что они услышали от него, было:
— Черт возьми, ну и работенка.
Рённ несколько секунд смотрел ему вслед и потом тихо сказал:
— Может, ты подойдешь к нам туда на минутку?
Колльберг тяжело вздохнул и перешагнул через веревочное ограждение.
Мартин Бек вернулся в Стокгольм только в субботу к вечеру, за день до того, как должен был снова приступить к работе. Ольберг проводил его на вокзал.
В Халсберге у него была пересадка, и он купили там вечерние газеты. Засунул их в карман пиджака и вытащил только тогда, когда удобно сидел в гётеборгском экспрессе.
Он посмотрел на первую страницу и вздрогнул. Кошмар начался.
Для него на несколько часов позже, чем для всех остальных. Но только и всего.
Как и большинство тех, кому предстояло заниматься этим делом, он почувствовал себя уставшим сразу же после начала расследования. Он думал о том, какое это отвратительное преступление, и о людях, ставших жертвами его слепой бессмысленности. Он уже сталкивался с такими вещами, хотя не смог бы вот так с ходу сказать, сколько раз, и точно знал, как неприятно это может быть. И как тяжело.
Он размышлял также о том, как в обществе растет преступность, и думал, что ведь это общество, несмотря ни на что, создает он сам и другие люди, которые в нем живут и вносят свою долю в его зарождение. Он думал о том, как быстро выросла полиция за последний год, и с технической стороны, и количественно, и тем не менее, создается впечатление, что преступник по-прежнему имеет преимущество. Он думал о новых методах расследования и электронно-вычислительных машинах, благодаря которым человека, совершившего именно это преступление, они, возможно, задержат в течение нескольких часов, но он думал также и о том, какое маленькое утешение доставят эти фантастические технические достижения, например, женщине, от которой он только что ушел. Или ему. Или тем серьезным мужчинам, которые сейчас собрались вокруг мертвого тела в кустах между красным деревянным забором и вершиной холма.
Он видел труп лишь несколько мгновений и причем издалека, а во второй раз уже взглянуть не захотел, если можно было этого избежать. Однако он знал, что все напрасно. Образ ребенка в красной юбочке и блузочке в поперечную полоску врезался ему в подсознание и должен был остаться там навсегда, вместе со всеми другими образами, от которых он уже никогда не сможет избавиться. Он думал о деревянных башмачках на склоне неподалеку и о своем собственном, еще не родившемся, ребенке. Он думал о том, как будет выглядеть этот ребенок через девять лет, а также об ужасе и отвращении, которые вызывает такое преступление, и о том, как будут выглядеть первые страницы вечерних газет.
Все пространство вокруг мрачной, похожей на дот, водонапорной башни было перекрыто, включая крутой склон до самого подножья холма и лестницы на Ингемаргатан. Он прошел мимо автомобиля, остановился у ограды и посмотрел на пустую детскую площадку с песочницей, качелями и каруселью.
Он знал, что подобное уже происходило раньше и произойдет снова, и осознание этого давило на него, как невыносимо тяжелый груз. После того, как произошел последний случай, им дали электронно-вычислительные машины, а также больше людей и автомобилей. С тех пор как произошел последний случай, в парках улучшили освещение и убрали множество кустов. Когда произойдет следующий случай, у них будет еще больше автомобилей и электронно-вычислительных машин, а в парках останется еще меньше кустов. Все эти мысли мелькали в голове Колльберга, когда он вытирал лоб платком, который вполне можно было выжимать.
Журналисты и фотографы уже были на месте, но, к счастью, за это время сюда не проникло слишком много зевак. Журналисты и фотографы, как ни удивительно, с годами стали лучше, по меньшей мере, хоть это полиция должна считать благом. Зеваки никогда не станут лучше.
Несмотря на довольно большое количество людей в перекрытом пространстве, вокруг водонапорной башни парила странная тишина. Издалека доносились радостные выкрики и детский смех, очевидно, из плавательного бассейна или с детской площадки возле Свеавеген.
Колльберг остался стоять у ограждения. Он ничего не говорил, и к нему тоже никто не обращался.
Он знал, что в государственной комиссии по расследованию убийств и в отделе по расследованию преступлений, связанных с насилием, объявили тревогу, что расследование дела быстро стабилизируется, что на месте преступления работают эксперты-криминалисты, что к делу подключили полицию нравов, что будет организован центр по контактам с общественностью, что идут приготовления для того, чтобы обследовать один дом за другим, что объявлена тревога всем радиопатрулям и что никому не дадут передышки, в том числе и ему.
И все же, несмотря на это, он позволил себе на минутку остановиться и поразмышлять. Сейчас лето. Люди купаются. По городу бродят туристы со схемой города в руках. А в кустах между вершиной холма и красным деревянным забором лежит мертвый ребенок. Это было отвратительно. Но хуже всего было то, что это могло быть еще хуже.
На холм от кирхи Святого Стефана, рыча мотором, поднимался еще один автомобиль, наверное, уже девятый или десятый. Он выехал на вершину холма и остановился. Колльберг даже не повернул головы, но он видел, как из автомобиля выходит Гюнвальд Ларссон и приближается к нему.
— Что-нибудь выяснили?
— Не знаю.
— Чертов дождь. Лило всю ночь. Вероятно, это… — сказал Гюнвальд Ларссон и на этот раз оборвал сам себя. Через минуту он продолжил: — Если тут обнаружат какие-нибудь следы, то они, вероятно, окажутся моими. Вчера вечером я был здесь. Сразу после десяти.
— Гм.
— Из-за этого ограбления. Он напал на женщину не далее чем в пятидесяти шагах отсюда.
— Я слышал.
— Она только что закрыла свою фруктовую лавку и шла домой. Несла с собой всю выручку.
— Гм.
— Всю выручку. У людей с головой не в порядке, — сказал Гюнвальд Ларссон.
Он снова ненадолго замолчал. Потом кивнул головой в направлении вершины холма, красного деревянного забора и кустов и сказал:
— Тогда она там уже должна была лежать.
— Вероятно.
— Когда мы приехали, снова шел дождь. А патрульные в штатском из девятого округа были здесь за сорок пять минут до этого. Они тоже ничего не видели. А ведь тогда она уже должна была лежать здесь.
— Они искали грабителя, — сказал Колльберг.
— Да. А когда он орудовал здесь, они уже были в Лиль-Янскогене у Совиного источника. Это было после девяти.
— А как дела у той женщины?
— Машина скорой помощи отвезла ее прямиком в больницу. Шок, фрактура челюсти, выбито четыре зуба, сломан нос. Единственное, что она видела, было то, что это мужчина и что у него на лице красный платок. Потрясающее описание.
Гюнвальд Ларссон снова минутку помолчал и потом сказал:
— Если бы у меня были собаки…
— И что же?
— На прошлой неделе к нам зашел твой знаменитый коллега Мартин Бек и посоветовал, чтобы я пустил туда собак. Возможно, собака нашла бы…
Он снова кивнул в направлении вершины холма, словно не хотел говорить вслух то, о чем думал.
Колльберг недолюбливал Гюнвальда Ларссона, но сейчас понимал его.
— Гм, это возможно, — сказал он.
Гюнвальд Ларссон нерешительным голосом спросил:
— Это секс?
— Похоже на то.
— В таком случае, вряд ли это с тем будет иметь что-то общее.
— Вероятно.
Из-за веревочного ограждения к ним вышел Рённ, и Гюнвальд Ларссон мгновенно спросил:
— Это секс?
— Да, — ответил Рённ. — Похоже на то. Наверняка.
— В таком случае, вряд ли это с тем будет иметь что-то общее.
— С чем?
— С ограблением.
— Что-нибудь обнаружили? — спросил Колльберг.
— Почти ничего, — сказал Рённ. — Все следы смыл дождь. Она вся промокла.
— Тьфу, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Тьфу, это отвратительно. Два сумасшедших и словно сорвались с цепи на одном и том же месте. Причем один хуже другого.
Он быстро повернулся и пошел к автомобилю. Последнее, что они услышали от него, было:
— Черт возьми, ну и работенка.
Рённ несколько секунд смотрел ему вслед и потом тихо сказал:
— Может, ты подойдешь к нам туда на минутку?
Колльберг тяжело вздохнул и перешагнул через веревочное ограждение.
Мартин Бек вернулся в Стокгольм только в субботу к вечеру, за день до того, как должен был снова приступить к работе. Ольберг проводил его на вокзал.
В Халсберге у него была пересадка, и он купили там вечерние газеты. Засунул их в карман пиджака и вытащил только тогда, когда удобно сидел в гётеборгском экспрессе.
Он посмотрел на первую страницу и вздрогнул. Кошмар начался.
Для него на несколько часов позже, чем для всех остальных. Но только и всего.
IX
Есть минуты и ситуации, которых человек любой ценой хочет избежать, однако ему все же это не удается. Очевидно, полицейские попадают в такие ситуации чаще чем остальные люди и, вне всякого сомнения, с некоторыми полицейскими это происходит чаще чем с другими их коллегами.
Такой ситуацией являлся допрос женщины по имени Карин Карлсон, спустя менее двадцати четырех часов после того, как она узнала, что ее восьмилетнюю дочь задушил убийца-извращенец. Одинокую женщину, которая, несмотря на уколы и таблетки, совершенно не успела прийти в себя после потрясения и которая свою абсолютную апатию проявляла в том, что по-прежнему ходила в том же коричневом хлопчатобумажном платье-халате и тех же босоножках, которые были на ней, когда за сутки перед тем к ней в дверь позвонил толстый полицейский, которого она никогда раньше не видела и уже, наверное, никогда не увидит.
Этот человек — криминальный комиссар государственной комиссии по расследованию убийств, и он знает, что разговор нельзя отложить, и тем более он не может избежать этого разговора, потому что кроме этой единственной свидетельницы не существует ни единой зацепки, ни единой улики. Хотя протокол вскрытия еще не готов, но этот человек знает в общих чертах, что в нем будет написано.
Двадцать четыре часа назад Мартин Бек сидел на корме катера и вытаскивал сети, которые они с Ольбергом поставили рано утром. А теперь он стоял в кабинете управления полиции на Кунгсхольмсгатан, правым локтем опирался на металлический шкафчик и так скверно себя чувствовал, что ему даже не хотелось сесть.
Они договорились, что будет уместнее всего, если допрос проведет женщина, старший криминальный ассистент из отдела полиции нравов. Ей было лет сорок пять, звали ее Сильвия Гранберг, и для выполнения этой задачи она, в определенном смысле, очень хорошо подходила. Сидя напротив женщины в коричневом платье, она выглядела так же безучастно и невозмутимо, как и магнитофон, который она только что включила.
Когда она выключила магнитофон спустя сорок пять минут, в ней не было заметно никаких видимых изменений, а ее голос за все это время ни разу не дрогнул. Мартину Беку представилась возможность убедиться в этом еще раз, когда через несколько минут он с Колльбергом и несколькими другими сотрудниками прослушивал ленту.
ГРАНБЕРГ: Фру Карлсон, я знаю, что для вас это очень тяжело, но к сожалению, мы вынуждены задать вам несколько вопросов.
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Да.
Г.: Вас зовут Карин Элизабет Карлсон.
С.: Да.
Г.: Когда вы родились?
С.: Седьмо… девять…
Г.: Пожалуйста, поворачивайте голову к микрофону, когда говорите. Хорошо?
С.: Седьмого апреля одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года.
Г.: Гражданское состояние?
С.: Что… я…
Г.: Я имею в виду, вы незамужняя, замужем или в разводе.
С.: Я в разводе.
Г.: Как давно вы развелись?
С.: Шесть лет… почти семь.
Г.: Как зовут вашего бывшего мужа?
С.: Сигвард Эрик Бертил Карлсон.
Г.: Где он живет?
С.: В Мальмё… то есть я хочу сказать, он туда приписан… по крайней мере, я так думаю.
Г.: Думаете? Вы точно не знаете?
МАРТИН БЕК: Он моряк, плавает. Пока что нам не удалось его найти.
Г.: Ваш бывший муж платил алименты на свою дочь?
М. Б.: Естественно, но оказалось, что уже несколько лет он ничего не платил.
С.: Он не очень любил Еву.
Г.: Вашу дочь звали Ева Карлсон. Еще одного имени у нее не было?
С.: Нет.
Г.: Она родилась пятого февраля одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года?
С.: Да.
Г.: Пожалуйста, попытайтесь рассказать нам как можно точнее, что произошло в пятницу вечером.
С.: Что произошло… ничего не произошло. Ева… пошла на улицу.
Г.: В котором часу?
С.: Было чуть позже семи. Она смотрела телевизор, а потом мы ужинали…
Г.: В котором часу вы ужинали?
С.: В шесть. Мы всегда ели в шесть часов, когда я приходила домой. Я работаю на фабрике, где изготовляют абажуры… и захожу за Евой в группу продленного дня, когда иду домой. Она сама ходит туда после школы… а по дороге домой мы вместе делаем покупки.
Г.: Что она ела за ужином?
С.: Котлеты… можно, я выпью немного воды?
Г.: Конечно, пожалуйста.
С.: Спасибо. Котлеты и картофельное пюре. А потом мы ели мороженое.
Г.: А что она пила?
С.: Молоко.
Г.: Что вы делали потом?
С.: Мы немножко смотрели телевизор… показывали детскую программу.
Г.: И приблизительно в семь часов или в начале восьмого она вышла на улицу?
С.: Да, дождь тогда уже прекратился. По телевизору были новости. А новости ее не очень интересуют.
Г.: Она пошла на улицу одна?
С.: Да. Понимаете, ведь было совсем светло и именно в этот день начались каникулы. Я разрешила ей оставаться на улице и играть до восьми часов. Вы считаете, что это… что это с моей стороны было легкомысленно?
Г.: Нет, что вы… вовсе нет. И после этого вы, значит, ее уже не видели?
С.: Нет… только при… нет, я не могу…
Г.: При опознании? Об этом вы можете не говорить. Когда вы начали беспокоиться?
С.: Не знаю. Я постоянно волновалась. Я всегда волновалась, когда ее не было дома. Ведь у меня есть только она…
Г.: Когда вы пошли ее искать?
С.: Около половины девятого. Она иногда забывает о времени. Может остаться у какой-нибудь подружки и забывает посмотреть на часы. Сами знаете… дети играют…
Г.: Конечно, еще бы мне это не знать. Когда вы начали ее искать?
С.: Приблизительно без четверти девять. Я знала, что у нее есть две подружки такого же возраста, как и она, и она с ними часто играет. Я позвонила родителям одной из них, но там никто не подходил к телефону.
М. Б.: Семья уехала. Они отправились на субботу и воскресенье в летний домик.
С.: Я этого не знала. Думаю, Ева тоже этого не знала.
Г.: Что вы делали потом?
С.: У родителей другой девочки нет телефона, и я туда сходила.
Г.: В котором часу это было?
С.: Наверняка я пришла туда уже после девяти, потому что входная дверь была заперта, и мне удалось попасть в дом только через несколько минут. Мне пришлось подождать, пока кто-нибудь не выйдет или не войдет. Ева была у них сразу после семи часов, но родители не пустили ее подружку на улицу. Ее отец сказал, что, по его мнению, уже слишком поздно, чтобы маленькие девочки играли на улице.
(Пауза.)
С.: Боже мой, если бы я знала… но ведь было светло и везде много людей. Если бы я знала…
Г.: А оттуда ваша дочь ушла сразу же?
С.: Да, она якобы сказала, что хочет пойти на детскую площадку.
Г.: О какой именно площадке она говорила, как по-вашему?
С.: Той, что в Ванадислундене, со стороны Свеавеген. Она всегда ходила только туда.
Г.: Может, она имела в виду другую детскую площадку, наверху, у водонапорной башни?
С.: Думаю, что нет. Она никогда туда не ходила. По крайней мере, не одна.
Г.: Как вы думаете, она могла пойти к каким-нибудь другим друзьям или подружкам?
С.: Насколько мне известно, нет. Она всегда играла только с этими двумя.
Г.: Что вы делали после того, как не нашли ее у подружки?
С.: Я… я пошла на детскую площадку возле Свеавеген. Там никого не было.
Г.: А потом?
С.: Потом я уже не знала, что должна делать. Я пошла домой и принялась ждать. Стояла у окна и высматривала ее на улице.
Г.: Когда вы позвонили в полицию?
С.: Это было уже позднее. В пять или десять минут одиннадцатого я увидела, как возле парка остановился полицейский автомобиль, а потом приехала машина скорой помощи. Тогда уже начался дождь. Я надела плащ и побежала туда. Я… я говорила там с каким-то полицейским, но он сказал мне, что там ранена какая-то взрослая женщина.
Г.: И вы пошли домой?
С.: Да… и я увидела, что в квартире горит свет. Я так обрадовалась, думала, что она уже дома. Но я просто забыла выключить свет.
Г.: Когда вы позвонили в полицию?
С.: После половины одиннадцатого, я уже больше не могла выдержать. Я позвонила одной моей подруге, мы вместе работаем на фабрике. Она живет в Хёкаренгене. И она мне сказала, чтобы я немедленно позвонила в полицию.
Г.: По нашим данным вы позвонили без десяти одиннадцать.
С.: Да. А потом я пошла в управление полиции. То, которое на Сурбрунгатан. Они были очень любезны со мной, я должна была описать им, как Ева выглядит… как она выглядела, во что была одета. Я взяла с собой фотографию, чтобы они знали, как она выглядит. Они были очень доброжелательны. Тот полицейский, который все записал, сказал, что не проходит и минуты, чтобы какой-нибудь ребенок не заблудился или не остался на ночь у знакомых, но всегда через несколько часов это обязательно выясняется. И…
Г.: Да?
С.: Он сказал, что если бы что-то случилось, возможно, какое-нибудь несчастье, то им об этом уже наверняка бы доложили.
Г.: Когда вы вернулись домой?
С.: После полуночи. Я сидела и ждала… всю ночь. Ждала, что кто-нибудь позвонит. Полиция. Я оставила им свой номер. Но никто не позвонил. Я на всякий случай позвонила туда еще раз. Но тот господин, с которым я разговаривала, сказал, что у них есть мой номер и что они немедленно позвонили бы мне, если бы…
(Пауза.)
С.: Но никто не позвонил. И утром тоже. А потом пришел полицейский в штатском и… сказал… что…
Г.: Думаю, можно не продолжать.
С.: Да. Нет.
М. Б.: К вашей дочери уже пару раз приставал один… ненормальный человек, не так ли?
С.: Да, прошлой осенью. Дважды. Она говорила, что якобы знает его. Он живет в том же квартале, что и Эйвор, это та девочка, у которой нет телефона.
М. Б.: Он живет на Хагагатан, да?
С.: Да. Я заявила об этом в полицию. Мы были там с Евой, и все это мне пришлось рассказать какой-то женщине. Ей также показали множество фотографий в альбомах.
Г.: У нас имеется рапорт об этом. Материал мы уже нашли.
М. Б.: Я знаю. Но я бы хотел вас спросить, не приставал ли этот человек к вашей Еве еще раз. Я имею в виду, после того, как вы заявили об этом в полицию.
С.: Нет… насколько мне известно, нет. Она ничего не говорила… а ведь она всегда обо всем рассказывала.
Г.: Спасибо, фрау Карлсон, это все.
С.: Уже все?
М. Б.: Не сердитесь, что я спрашиваю, но куда вы собираетесь сейчас идти?
С.: Не знаю. Только не домой, там…
Г.: Я провожу вас вниз, и мы по дороге все это обсудим. Думаю, мы что-нибудь придумаем.
С.: Спасибо. Вы очень добры ко мне.
Колльберг выключил магнитофон, хмуро посмотрел на Мартина Бека и сказал:
— Тот мерзавец, который приставал к ней осенью…
— Да?
— Его сейчас внизу допрашивает Рённ. Мы взяли его сразу же, вчера днем.
— Ну и..?
— Пока что это лишь большая победа современной вычислительной техники. Он ухмыляется и говорит, что это был не он.
— Это что-то доказывает?
— Конечно же, нет. У него вообще нет никакого алиби. Утверждает, что был дома и спал. У него однокомнатная квартира на Хагагатан. Говорит, что ничего не помнит.
— Он был насквозь пропитан алкоголем, — сказал Колльберг. — Мы знаем, что он сидел в ресторане «Красная вершина» и хлестал до шести часов, а потом его выставили. Думаю, его дела неважные.
— Что у него в прошлом?
— Насколько я могу судить, он обыкновенный эксгибиционист. Лента с записью рассказа этой девочки у меня здесь. Еще одна победа современной техники.
Открылась дверь, и вошел Рённ.
— Ну как? — спросил Колльберг.
— Пока никак. Ему нужно минутку отдохнуть. Похоже, он вообще не в состоянии что-либо соображать и невероятно устал.
— Мы тоже, — сказал Колльберг.
Он был прав. Рённ был неестественно бледен, веки у него опухли, а глаза покраснели.
— А как, по-твоему? — спросил Мартин Бек.
— Никак, — ответил Рённ. — Я просто-напросто не знаю. Думаю, что я заболею.
— Когда-нибудь в другой раз, — сказал Колльберг, — но только не сейчас. Прослушаем эту ленту?
Мартин Бек кивнул. Магнитофонная катушка снова начала вращаться. Приятный женский голос сказал:
— Допрос школьницы Евы Карлсон, родившейся пятого февраля одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Допрос проводит криминальный ассистент Соня Хансон.
Мартин Бек и Колльберг наморщили лбы и последующие несколько фраз прошли мимо их внимания. Они слишком хорошо знали этот голос и это имя. Соня Хансон была той девушкой, которую два с половиной года назад едва не убили, когда они использовали ее как приманку в полицейской ловушке.
— Просто чудо, что она осталась на службе, — заявил Колльберг.
— Да, действительно, — сказал Мартин Бек.
— Т-с-с, я ничего не слышу, — шикнул на них Рённ. Он не участвовал в расследовании того дела.
— …и потом этот мужчина подошел к тебе?
— Да. Мы с Эйвор ждали автобус на остановке.
— Что он делал?
— От него ужасно воняло, и он очень странно шел и потом сказал… что-то странное.
— Ты помнишь, что он сказал?
— Да. Он сказал: «Привет, девочки, вы не хотите сделать мне рентген бура?»
— Ты поняла, что он имел в виду, Ева?
— Нет, это-то и было странно, мы ведь знаем, что такое делать рентген. Как у герра доктора. Но мы ведь это не можем. Вот так, без того прибора или как он там называется.
— И что вы сделали, когда он вам это сказал?
— Ну, он это несколько раз повторил. А потом пошел дальше, а мы крались за ним.
— Крались?
— Ну, мы следили за ним. Как в кино или по телевизору.
— Значит, вы не испугались?
— Нет, вовсе нет, ведь ничего не случилось.
— Видишь ли, таких мужчин вы должны опасаться.
— Да, но этого мы вовсе не испугались.
— Вы узнали, куда он идет?
— Да, мы узнали. Он пошел в тот же дом, где живет Эйвор, и когда поднялся на второй этаж, достал ключ из кармана, открыл дверь и вошел внутрь.
— А вы пошли домой?
— Нет. Мы прокрались наверх и посмотрели на дверь. Там ведь было написано, как его зовут.
— Ага. И что же там было написано?
— По-моему, Эриксон. Мы еще подслушали у щели для писем на двери. Мы услышали, как он там ходит и все время что-то бормочет.
— Ты рассказала об этом маме?
— Зачем, ведь ничего не случилось, хотя это и было чуточку странно.
— Но о том, что произошло вчера, ты все же рассказала маме, ведь так?
— Да, я рассказала про коровок.
— И это снова был тот же самый мужчина?
— Да.
— Точно?
— Ну, мне так кажется.
— Как по-твоему, сколько лет этому мужчине?
— Ну, лет двадцать, не меньше.
— А сколько, по-твоему, мне лет?
— Ну, наверное, лет сорок. Или пятьдесят.
— Как ты думаешь, этот мужчина старше меня или младше?
— Ой, намного старше. Намного-намного. А сколько тебе лет?
— Двадцать восемь. Так, а теперь, пожалуйста, расскажи мне, что произошло вчера.
— Ну, мы с Эйвор играли возле дома в классики, а он подошел к нам и сказал: «Девочки, пойдемте со мной наверх, я покажу вам, как я дою своих коровок».
— Ага. И что он сделал потом?
— Разве у него в квартире могут быть коровы? Настоящие?
— Ну, и что же ты сказала? И Эйвор?
— Ну, мы ничего не сказали, но Эйвор потом говорила мне, что ей было неприятно, потому что у нее развязалась ленточка в волосах, и что она не смогла бы никуда ни с кем пойти.
— И тогда этот мужчина ушел?
— Нет, он сказал, что должен будет подоить коровку здесь. А потом…
Звонкий детский голосок замолчал посреди фразы, словно кто-то оборвал его, потому что Колльберг протянул руку и выключил магнитофон. Мартин Бек смотрел на него и суставами пальцев тер основание носа.
— Самое смешное то, что… — начал Рённ.
— Черт возьми, что ты болтаешь! — заорал на него Колльберг.
— Ну, так он ведь теперь признается в этом. Раньше он все отрицал, а девочки чем дальше, тем менее были уверены, что это он, так это ничем и не кончилось. Но теперь он во всем признается. Говорит, что был пьян и в первый раз, и во второй, иначе якобы никогда бы этого не сделал.
— Ага, так значит, он теперь признается, — сказал Колльберг.
— Да.
Мартин Бек вопросительно посмотрел на Колльберга. Потом повернулся к Рённу и сказал:
— Ты ночью не спал, да?
— Не спал.
Такой ситуацией являлся допрос женщины по имени Карин Карлсон, спустя менее двадцати четырех часов после того, как она узнала, что ее восьмилетнюю дочь задушил убийца-извращенец. Одинокую женщину, которая, несмотря на уколы и таблетки, совершенно не успела прийти в себя после потрясения и которая свою абсолютную апатию проявляла в том, что по-прежнему ходила в том же коричневом хлопчатобумажном платье-халате и тех же босоножках, которые были на ней, когда за сутки перед тем к ней в дверь позвонил толстый полицейский, которого она никогда раньше не видела и уже, наверное, никогда не увидит.
Этот человек — криминальный комиссар государственной комиссии по расследованию убийств, и он знает, что разговор нельзя отложить, и тем более он не может избежать этого разговора, потому что кроме этой единственной свидетельницы не существует ни единой зацепки, ни единой улики. Хотя протокол вскрытия еще не готов, но этот человек знает в общих чертах, что в нем будет написано.
Двадцать четыре часа назад Мартин Бек сидел на корме катера и вытаскивал сети, которые они с Ольбергом поставили рано утром. А теперь он стоял в кабинете управления полиции на Кунгсхольмсгатан, правым локтем опирался на металлический шкафчик и так скверно себя чувствовал, что ему даже не хотелось сесть.
Они договорились, что будет уместнее всего, если допрос проведет женщина, старший криминальный ассистент из отдела полиции нравов. Ей было лет сорок пять, звали ее Сильвия Гранберг, и для выполнения этой задачи она, в определенном смысле, очень хорошо подходила. Сидя напротив женщины в коричневом платье, она выглядела так же безучастно и невозмутимо, как и магнитофон, который она только что включила.
Когда она выключила магнитофон спустя сорок пять минут, в ней не было заметно никаких видимых изменений, а ее голос за все это время ни разу не дрогнул. Мартину Беку представилась возможность убедиться в этом еще раз, когда через несколько минут он с Колльбергом и несколькими другими сотрудниками прослушивал ленту.
ГРАНБЕРГ: Фру Карлсон, я знаю, что для вас это очень тяжело, но к сожалению, мы вынуждены задать вам несколько вопросов.
СВИДЕТЕЛЬНИЦА: Да.
Г.: Вас зовут Карин Элизабет Карлсон.
С.: Да.
Г.: Когда вы родились?
С.: Седьмо… девять…
Г.: Пожалуйста, поворачивайте голову к микрофону, когда говорите. Хорошо?
С.: Седьмого апреля одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года.
Г.: Гражданское состояние?
С.: Что… я…
Г.: Я имею в виду, вы незамужняя, замужем или в разводе.
С.: Я в разводе.
Г.: Как давно вы развелись?
С.: Шесть лет… почти семь.
Г.: Как зовут вашего бывшего мужа?
С.: Сигвард Эрик Бертил Карлсон.
Г.: Где он живет?
С.: В Мальмё… то есть я хочу сказать, он туда приписан… по крайней мере, я так думаю.
Г.: Думаете? Вы точно не знаете?
МАРТИН БЕК: Он моряк, плавает. Пока что нам не удалось его найти.
Г.: Ваш бывший муж платил алименты на свою дочь?
М. Б.: Естественно, но оказалось, что уже несколько лет он ничего не платил.
С.: Он не очень любил Еву.
Г.: Вашу дочь звали Ева Карлсон. Еще одного имени у нее не было?
С.: Нет.
Г.: Она родилась пятого февраля одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года?
С.: Да.
Г.: Пожалуйста, попытайтесь рассказать нам как можно точнее, что произошло в пятницу вечером.
С.: Что произошло… ничего не произошло. Ева… пошла на улицу.
Г.: В котором часу?
С.: Было чуть позже семи. Она смотрела телевизор, а потом мы ужинали…
Г.: В котором часу вы ужинали?
С.: В шесть. Мы всегда ели в шесть часов, когда я приходила домой. Я работаю на фабрике, где изготовляют абажуры… и захожу за Евой в группу продленного дня, когда иду домой. Она сама ходит туда после школы… а по дороге домой мы вместе делаем покупки.
Г.: Что она ела за ужином?
С.: Котлеты… можно, я выпью немного воды?
Г.: Конечно, пожалуйста.
С.: Спасибо. Котлеты и картофельное пюре. А потом мы ели мороженое.
Г.: А что она пила?
С.: Молоко.
Г.: Что вы делали потом?
С.: Мы немножко смотрели телевизор… показывали детскую программу.
Г.: И приблизительно в семь часов или в начале восьмого она вышла на улицу?
С.: Да, дождь тогда уже прекратился. По телевизору были новости. А новости ее не очень интересуют.
Г.: Она пошла на улицу одна?
С.: Да. Понимаете, ведь было совсем светло и именно в этот день начались каникулы. Я разрешила ей оставаться на улице и играть до восьми часов. Вы считаете, что это… что это с моей стороны было легкомысленно?
Г.: Нет, что вы… вовсе нет. И после этого вы, значит, ее уже не видели?
С.: Нет… только при… нет, я не могу…
Г.: При опознании? Об этом вы можете не говорить. Когда вы начали беспокоиться?
С.: Не знаю. Я постоянно волновалась. Я всегда волновалась, когда ее не было дома. Ведь у меня есть только она…
Г.: Когда вы пошли ее искать?
С.: Около половины девятого. Она иногда забывает о времени. Может остаться у какой-нибудь подружки и забывает посмотреть на часы. Сами знаете… дети играют…
Г.: Конечно, еще бы мне это не знать. Когда вы начали ее искать?
С.: Приблизительно без четверти девять. Я знала, что у нее есть две подружки такого же возраста, как и она, и она с ними часто играет. Я позвонила родителям одной из них, но там никто не подходил к телефону.
М. Б.: Семья уехала. Они отправились на субботу и воскресенье в летний домик.
С.: Я этого не знала. Думаю, Ева тоже этого не знала.
Г.: Что вы делали потом?
С.: У родителей другой девочки нет телефона, и я туда сходила.
Г.: В котором часу это было?
С.: Наверняка я пришла туда уже после девяти, потому что входная дверь была заперта, и мне удалось попасть в дом только через несколько минут. Мне пришлось подождать, пока кто-нибудь не выйдет или не войдет. Ева была у них сразу после семи часов, но родители не пустили ее подружку на улицу. Ее отец сказал, что, по его мнению, уже слишком поздно, чтобы маленькие девочки играли на улице.
(Пауза.)
С.: Боже мой, если бы я знала… но ведь было светло и везде много людей. Если бы я знала…
Г.: А оттуда ваша дочь ушла сразу же?
С.: Да, она якобы сказала, что хочет пойти на детскую площадку.
Г.: О какой именно площадке она говорила, как по-вашему?
С.: Той, что в Ванадислундене, со стороны Свеавеген. Она всегда ходила только туда.
Г.: Может, она имела в виду другую детскую площадку, наверху, у водонапорной башни?
С.: Думаю, что нет. Она никогда туда не ходила. По крайней мере, не одна.
Г.: Как вы думаете, она могла пойти к каким-нибудь другим друзьям или подружкам?
С.: Насколько мне известно, нет. Она всегда играла только с этими двумя.
Г.: Что вы делали после того, как не нашли ее у подружки?
С.: Я… я пошла на детскую площадку возле Свеавеген. Там никого не было.
Г.: А потом?
С.: Потом я уже не знала, что должна делать. Я пошла домой и принялась ждать. Стояла у окна и высматривала ее на улице.
Г.: Когда вы позвонили в полицию?
С.: Это было уже позднее. В пять или десять минут одиннадцатого я увидела, как возле парка остановился полицейский автомобиль, а потом приехала машина скорой помощи. Тогда уже начался дождь. Я надела плащ и побежала туда. Я… я говорила там с каким-то полицейским, но он сказал мне, что там ранена какая-то взрослая женщина.
Г.: И вы пошли домой?
С.: Да… и я увидела, что в квартире горит свет. Я так обрадовалась, думала, что она уже дома. Но я просто забыла выключить свет.
Г.: Когда вы позвонили в полицию?
С.: После половины одиннадцатого, я уже больше не могла выдержать. Я позвонила одной моей подруге, мы вместе работаем на фабрике. Она живет в Хёкаренгене. И она мне сказала, чтобы я немедленно позвонила в полицию.
Г.: По нашим данным вы позвонили без десяти одиннадцать.
С.: Да. А потом я пошла в управление полиции. То, которое на Сурбрунгатан. Они были очень любезны со мной, я должна была описать им, как Ева выглядит… как она выглядела, во что была одета. Я взяла с собой фотографию, чтобы они знали, как она выглядит. Они были очень доброжелательны. Тот полицейский, который все записал, сказал, что не проходит и минуты, чтобы какой-нибудь ребенок не заблудился или не остался на ночь у знакомых, но всегда через несколько часов это обязательно выясняется. И…
Г.: Да?
С.: Он сказал, что если бы что-то случилось, возможно, какое-нибудь несчастье, то им об этом уже наверняка бы доложили.
Г.: Когда вы вернулись домой?
С.: После полуночи. Я сидела и ждала… всю ночь. Ждала, что кто-нибудь позвонит. Полиция. Я оставила им свой номер. Но никто не позвонил. Я на всякий случай позвонила туда еще раз. Но тот господин, с которым я разговаривала, сказал, что у них есть мой номер и что они немедленно позвонили бы мне, если бы…
(Пауза.)
С.: Но никто не позвонил. И утром тоже. А потом пришел полицейский в штатском и… сказал… что…
Г.: Думаю, можно не продолжать.
С.: Да. Нет.
М. Б.: К вашей дочери уже пару раз приставал один… ненормальный человек, не так ли?
С.: Да, прошлой осенью. Дважды. Она говорила, что якобы знает его. Он живет в том же квартале, что и Эйвор, это та девочка, у которой нет телефона.
М. Б.: Он живет на Хагагатан, да?
С.: Да. Я заявила об этом в полицию. Мы были там с Евой, и все это мне пришлось рассказать какой-то женщине. Ей также показали множество фотографий в альбомах.
Г.: У нас имеется рапорт об этом. Материал мы уже нашли.
М. Б.: Я знаю. Но я бы хотел вас спросить, не приставал ли этот человек к вашей Еве еще раз. Я имею в виду, после того, как вы заявили об этом в полицию.
С.: Нет… насколько мне известно, нет. Она ничего не говорила… а ведь она всегда обо всем рассказывала.
Г.: Спасибо, фрау Карлсон, это все.
С.: Уже все?
М. Б.: Не сердитесь, что я спрашиваю, но куда вы собираетесь сейчас идти?
С.: Не знаю. Только не домой, там…
Г.: Я провожу вас вниз, и мы по дороге все это обсудим. Думаю, мы что-нибудь придумаем.
С.: Спасибо. Вы очень добры ко мне.
Колльберг выключил магнитофон, хмуро посмотрел на Мартина Бека и сказал:
— Тот мерзавец, который приставал к ней осенью…
— Да?
— Его сейчас внизу допрашивает Рённ. Мы взяли его сразу же, вчера днем.
— Ну и..?
— Пока что это лишь большая победа современной вычислительной техники. Он ухмыляется и говорит, что это был не он.
— Это что-то доказывает?
— Конечно же, нет. У него вообще нет никакого алиби. Утверждает, что был дома и спал. У него однокомнатная квартира на Хагагатан. Говорит, что ничего не помнит.
— Он был насквозь пропитан алкоголем, — сказал Колльберг. — Мы знаем, что он сидел в ресторане «Красная вершина» и хлестал до шести часов, а потом его выставили. Думаю, его дела неважные.
— Что у него в прошлом?
— Насколько я могу судить, он обыкновенный эксгибиционист. Лента с записью рассказа этой девочки у меня здесь. Еще одна победа современной техники.
Открылась дверь, и вошел Рённ.
— Ну как? — спросил Колльберг.
— Пока никак. Ему нужно минутку отдохнуть. Похоже, он вообще не в состоянии что-либо соображать и невероятно устал.
— Мы тоже, — сказал Колльберг.
Он был прав. Рённ был неестественно бледен, веки у него опухли, а глаза покраснели.
— А как, по-твоему? — спросил Мартин Бек.
— Никак, — ответил Рённ. — Я просто-напросто не знаю. Думаю, что я заболею.
— Когда-нибудь в другой раз, — сказал Колльберг, — но только не сейчас. Прослушаем эту ленту?
Мартин Бек кивнул. Магнитофонная катушка снова начала вращаться. Приятный женский голос сказал:
— Допрос школьницы Евы Карлсон, родившейся пятого февраля одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Допрос проводит криминальный ассистент Соня Хансон.
Мартин Бек и Колльберг наморщили лбы и последующие несколько фраз прошли мимо их внимания. Они слишком хорошо знали этот голос и это имя. Соня Хансон была той девушкой, которую два с половиной года назад едва не убили, когда они использовали ее как приманку в полицейской ловушке.
— Просто чудо, что она осталась на службе, — заявил Колльберг.
— Да, действительно, — сказал Мартин Бек.
— Т-с-с, я ничего не слышу, — шикнул на них Рённ. Он не участвовал в расследовании того дела.
— …и потом этот мужчина подошел к тебе?
— Да. Мы с Эйвор ждали автобус на остановке.
— Что он делал?
— От него ужасно воняло, и он очень странно шел и потом сказал… что-то странное.
— Ты помнишь, что он сказал?
— Да. Он сказал: «Привет, девочки, вы не хотите сделать мне рентген бура?»
— Ты поняла, что он имел в виду, Ева?
— Нет, это-то и было странно, мы ведь знаем, что такое делать рентген. Как у герра доктора. Но мы ведь это не можем. Вот так, без того прибора или как он там называется.
— И что вы сделали, когда он вам это сказал?
— Ну, он это несколько раз повторил. А потом пошел дальше, а мы крались за ним.
— Крались?
— Ну, мы следили за ним. Как в кино или по телевизору.
— Значит, вы не испугались?
— Нет, вовсе нет, ведь ничего не случилось.
— Видишь ли, таких мужчин вы должны опасаться.
— Да, но этого мы вовсе не испугались.
— Вы узнали, куда он идет?
— Да, мы узнали. Он пошел в тот же дом, где живет Эйвор, и когда поднялся на второй этаж, достал ключ из кармана, открыл дверь и вошел внутрь.
— А вы пошли домой?
— Нет. Мы прокрались наверх и посмотрели на дверь. Там ведь было написано, как его зовут.
— Ага. И что же там было написано?
— По-моему, Эриксон. Мы еще подслушали у щели для писем на двери. Мы услышали, как он там ходит и все время что-то бормочет.
— Ты рассказала об этом маме?
— Зачем, ведь ничего не случилось, хотя это и было чуточку странно.
— Но о том, что произошло вчера, ты все же рассказала маме, ведь так?
— Да, я рассказала про коровок.
— И это снова был тот же самый мужчина?
— Да.
— Точно?
— Ну, мне так кажется.
— Как по-твоему, сколько лет этому мужчине?
— Ну, лет двадцать, не меньше.
— А сколько, по-твоему, мне лет?
— Ну, наверное, лет сорок. Или пятьдесят.
— Как ты думаешь, этот мужчина старше меня или младше?
— Ой, намного старше. Намного-намного. А сколько тебе лет?
— Двадцать восемь. Так, а теперь, пожалуйста, расскажи мне, что произошло вчера.
— Ну, мы с Эйвор играли возле дома в классики, а он подошел к нам и сказал: «Девочки, пойдемте со мной наверх, я покажу вам, как я дою своих коровок».
— Ага. И что он сделал потом?
— Разве у него в квартире могут быть коровы? Настоящие?
— Ну, и что же ты сказала? И Эйвор?
— Ну, мы ничего не сказали, но Эйвор потом говорила мне, что ей было неприятно, потому что у нее развязалась ленточка в волосах, и что она не смогла бы никуда ни с кем пойти.
— И тогда этот мужчина ушел?
— Нет, он сказал, что должен будет подоить коровку здесь. А потом…
Звонкий детский голосок замолчал посреди фразы, словно кто-то оборвал его, потому что Колльберг протянул руку и выключил магнитофон. Мартин Бек смотрел на него и суставами пальцев тер основание носа.
— Самое смешное то, что… — начал Рённ.
— Черт возьми, что ты болтаешь! — заорал на него Колльберг.
— Ну, так он ведь теперь признается в этом. Раньше он все отрицал, а девочки чем дальше, тем менее были уверены, что это он, так это ничем и не кончилось. Но теперь он во всем признается. Говорит, что был пьян и в первый раз, и во второй, иначе якобы никогда бы этого не сделал.
— Ага, так значит, он теперь признается, — сказал Колльберг.
— Да.
Мартин Бек вопросительно посмотрел на Колльберга. Потом повернулся к Рённу и сказал:
— Ты ночью не спал, да?
— Не спал.