Валё Пер. Террористы

   Через два хода он все-таки сдался.
   Лицо у него было обиженное, ибо по своей натуре он не умел достойно проигрывать. Да ведь и БРЕН не приучал своих людей к мысли о возможном проигрыше. Ставкой в этой игре была жизнь.
   В безвыходном положении — кончай с собой.
   До самого вечера Леваллуа не произнес ни слова, дулся и молча штудировал справочники.
   Полицейская волна продолжала свой мрачный речитатив.
   Не дай Бог жить в такой стране, заключил Рейнхард Гейдт.
   Но поскольку ему предстояло на некоторое время задержаться в ней, лучше уж привыкать.
   Пока японцы ночью устанавливали заряды — и главный, и резервные, — Рейнхард Гейдт спал крепко, без сновидений.
   Леваллуа долго не мог уснуть, все думал о проигранной партии. Сказал себе, что надо будет по возвращении в Копенгаген купить хороший учебник шахматной игры.
   Японцы вернулись в свою квартиру около пяти утра.
   Они тоже решили впредь некоторое время не показываться на улице. У них было припасено консервов не на одну неделю.
   На кровати, где раньше спал Гейдт, лежали их автоматы — тщательно вычищенные, проверенные, заряженные и готовые к стрельбе. Рядом с автоматами чернела груда запасных магазинов.
   На вокзале в Индии один из них израсходовал целых три магазина.
   Около кровати стоял деревянный ящик, полный ручных гранат. Заряды, предназначенные на крайний случай, они носили на себе, даже когда ложились спать.

XIX

   Эта среда надолго запомнилась Мартину Беку. Не привык он к такого рода работе: нескончаемые телефонные звонки, переговоры со всевозможными бюрократическими инстанциями. Утром он первым прибыл на Кунгсхольмсгатан, вечером позже всех ушел домой. Правда, Бенни Скакке держался до последнего, но и он, несмотря на относительную молодость, под конец дня выглядел до того замученным, что Мартин Бек прогнал его.
   — Ну все, Бенни, заканчивай, — сказал он. На что Скакке ответил:
   — Я буду сидеть здесь столько же, сколько ты, пока есть работа.
   Задиристый молодой человек, задиристый и упрямый. И пришлось Мартину Беку пойти на крайнюю меру. А именно, стать в позу начальника и отдать категорический приказ:
   — Если я говорю, чтобы ты отправлялся домой, изволь подчиняться. Понял? Ступай домой. Сейчас же.
   Скакке понял. С обиженным видом надел пальто и ушел.
   День и впрямь выдался сумасшедший. Начальник ЦПУ справился с позывами к размышлению и развил кипучую деятельность. Обрушил через курьеров на специальную группу ни много ни мало сорок два документа различного объема и содержания. Большинство из них касалось предельно ясных дел, которые давно уже были решены и исполнены. И в каждом документе, хотя бы всего на две строки, угадывалась нотка укоризны. Начальник ЦПУ явно считал, что его недостаточно полно информируют.
   Более конкретные замечания предоставлялось делать Стигу Мальму. Усталый и раздраженный, он, надо думать, страдал от двойной роли: на работе — цепная собака, дома — раб жены.
   — Бек?
   — Да.
   — Шеф хочет знать, почему в воздухе будет только два вертолета, когда у нас их двенадцать штук, да мы еще можем призанять у военных моряков.
   — Мы считаем, что двух достаточно.
   — Шеф этого не считает. Он просит тебя пересмотреть вопрос о вертолетах и посоветоваться с военно-морским штабом.
   — Поначалу мы вообще не собирались использовать вертолеты.
   — Это безумие. С нашими вертолетами плюс вертолеты моряков мы сможем полностью контролировать воздушное пространство.
   — А зачем нам контролировать воздушное пространство?
   — Если бы ты принял предложение военных летчиков, мы могли бы держать над районом событий эскадрилью истребителей и столько же штурмовиков.
   — Я сказал летчикам, что мы не можем помешать им летать.
   — Разумеется, не можем. Но вместо того, чтобы наладить отношения с военными, ты оскорбил один из родов оружия. Так как, пересмотришь вопрос о вертолетах?
   — Мы вполне достаточно занимались этим вопросом.
   — Твой ответ не обрадует шефа.
   — Моя задача заключается не в том, чтобы радовать его. Во всяком случае, я вижу ее в другом.
   Мальм тяжело вздохнул.
   — Честное слово, нелегко тут осуществлять связь.
   — А ты возьми, да тоже уезжай в свое поместье и поразмысли, что к чему.
   — Ты… ты жуткий нахал. Кстати, у меня нет поместья.
   — Зато есть у твоей жены, если не ошибаюсь?
   Мальм женился на довольно приличных деньгах, но люди, видевшие его супругу, утверждали, что она всегда кислая и злая, да к тому же некрасивая. О красоте можно судить по-разному, но кислоты и злости Мартин Бек за восемнадцать лет супружеской жизни нахлебался вдосталь. И ему было почти жаль Мальма.
   Однажды ему пришлось позвонить Мальму домой, и он обменялся несколькими словами с его благоверной. После чего пришел к выводу, что супруга члена коллегии ко всему еще и весьма спесива. Вот как протекал этот разговор:
   — Добрый день, это комиссар Бек. Могу я поговорить с членом коллегии?
   — Вы один из его подчиненных?
   — Да, в известном смысле.
   — Мне приходилось слышать о вас, полицейский Бек. Но вы попали как раз в такой момент, когда господин член коллегии занят моционом. Так что сейчас с ним никак нельзя говорить.
   — Что ж, тогда извините.
   — Постойте, полицейский Бек. Вот господин член коллегии появился на аллее. Он сможет подойти, как только кто-нибудь примет у него лошадь.
   Этот «кто-нибудь» явно отличался расторопностью, потому что уже через минуту Мальм взял трубку. Голос его звучал тихо и покорно, совсем не так, как на службе, где Мальм обычно говорил вызывающе и заносчиво.
   Пока Мартин Бек вспоминал этот случай, снова задребезжал телефон. На этот раз звонили от военных моряков. Капитан второго ранга имярек.
   — Я только хотел уточнить, какие вертолеты вам нужны — большие или поменьше, типа «Алуэтт»? Или, может быть, комбинированный отряд из тех и других? У каждого типа свои преимущества.
   — Нам вообще не нужны аэропланы.
   — Уважаемый господин комиссар, — сухо произнес моряк, — вертолет — не аэроплан. Тогда уж, скорее, летательный аппарат.
   — Благодарю за информацию. Извините, что употребил неверный термин.
   — Ничего. Многие ошибаются. Значит, вам совсем не понадобятся наши вертолеты.
   — Совсем.
   — У меня сложилось другое впечатление из разговора с начальником цепу.
   — Да, произошло небольшое недоразумение.
   — Ясно. До свидания, господин комиссар.
   — До свидания, господин капитан второго ранга, — вежливо ответил Мартин Бек.
   И так весь день. Снова и снова через его голову принимались решения, которые приходилось отменять и дезавуировать, когда по-хорошему, а когда и на повышенных тонах.
   Зато теперь были подготовлены все охранные мероприятия. Из членов группы на Кунгсхольмсгатан особенно большую работу провернул Меландер. Без громких слов. Так у него было заведено.
   Да и остальные не ленились.
   Так, Рённу было поручено задание, которое явно поглотило его целиком.
   За день он только раз появился в штабе — красноносый, под глазами мешки. Гюнвальд Ларссон тотчас спросил:
   — Как дела, Эйнар?
   — А, ничего. Только времени уходит больше, чем я думал. А ведь завтра в моем распоряжении будет не так уж много минут. От силы пятнадцать.
   — Скорее, двенадцать или тринадцать.
   — Ой-ой.
   — Ты там поосторожнее, Эйнар.
   Мартин Бек проводил Рённа взглядом. Гюнвальд Ларссон и Рённ, такие разные, понимали друг друга с полуслова. Даже дружили. Сам он с великим трудом ладил с Эйнаром Рённом на работе, а уж о том, чтобы встретиться в нерабочее время или потолковать о вещах, не относящихся к службе, не могло быть и речи. Легче давалось сотрудничество с Гюнвальдом Ларссоном, несмотря на его грубые манеры и склонность к оскорбительным замечаниям. Но дружбы с ним не получилось, хотя весьма натянутые поначалу отношения с годами улучшились.
   А вот Рённ и Гюнвальд Ларссон — друзья-приятели. Может быть, этих отличных сотрудников сблизило то, что они превосходно дополняют друг друга? Похоже, что и вне службы они отменно ладят. Хотя образование Рённа ограничивается средней школой в Лапландии, тогда как Гюнвальд Ларссон учился в самых лучших и дорогих частных заведениях.
   Лишь однажды Мартин Бек видел Рённа злым: когда Колльберг — по правде говоря, несправедливо — прошелся по адресу Гюнвальда Ларссона. Это было давно, весной шестьдесят восьмого года.
   Хотя Рённ поселился в Стокгольме двадцать шесть лет назад, он так и не свыкся до конца с жизнью большого города. Стажировку он проходил в Сконе, где еще острее воспринимал свое отчуждение.
   Сам-то он выражался проще. Скажем, так: «Ну и местечко, ой-ой!»
   В некоторых вопросах он проявлял поразительную последовательность. Так, он твердо знал, какую искать себе подругу жизни, и женился, как уже говорилось, на саамке. Когда умер его отец, Рённ поселил мать в Стокгольме, чтобы по доброму старому деревенскому обычаю заботиться о ней. Такие прочные семейные связи с годами стали весьма необычными в Швеции. Рённ редко говорил что-нибудь о жене, еще реже о матери, но, насколько знал Мартин Бек, старушка по-прежнему благополучно здравствовала в своей однокомнатной городской квартире.
   Мать Мартина Бека умерла в доме для престарелых осенью семьдесят второго года, и он не переставал упрекать себя в том, что плохо о ней заботился.
   Начальник охраны порядка в этот день тоже был буквально прикован к телефонам. Непримиримая позиция Мёллера в вопросе о демонстрантах вынудила его в последнюю минуту привлечь дополнительное число полицейских из провинции, невзирая на громкие сетования одних полицеймейстеров и (таких было больше) нелестные комментарии других.
   ЦПУ разослало всем полицеймейстерам страны нелепейший циркуляр, в котором можно было прочесть следующие поразительные строки:
   «…желаем также подчеркнуть, что превентивные меры по предотвращению преступлений ни при каких обстоятельствах не должны ослабляться и сокращаться в объеме, а, напротив, должны быть усилены, и всем сотрудникам в указанные дни надлежит предписать, чтобы они еще более решительно выступали против антиобщественных элементов — так, чтобы возможная нехватка и отсутствие персонала не были заметны и служба неслась как обычно…»
   Все претензии по этому поводу переадресовывались к начальнику охраны порядка, и ему приходилось отвечать на довольно заковыристые вопросы. Например:
   — Как я могу усилить превентивные меры, если у меня в строю всего три человека? И все трое должны дежурить в отделении?
   Или:
   — Не лучше ли мне выставить на площади глашатая с трубой и объявить комендантский час для всех, кроме пожарных и тех, кто идет в монопольку?^[10] Такой запрос поступил из Истада, где и впрямь еще не перевелись трубачи.
   Гётеборг горько жаловался:
   — У нас на сегодняшний вечер назначен матч чемпионата страны по гандболу. А все игроки, кроме вратаря, в Стокгольме. Как же нам быть?
   Начальник охраны порядка ничего не смыслил в гандболе, зато хорошо разбирался в футболе. А потому ответил:
   — В Лондоне был случай, когда очередной матч чемпионата страны пришелся как раз на какой-то официальный визит, кажется греки приезжали. Команда «Метрополитен полис» выставила девять запасных игроков и выиграла.
   И он положил трубку, предоставив гётеборжцам обходиться одним вратарем.
   План охранных мероприятий выглядел толково и, в общем, отвечал требованиям Мартина Бека. Предполагалось разместить на крышах снайперов, но не слишком много. Держать под контролем кое-какие квартиры и чердаки на пути следования кортежа. Обыскивать только в крайнем случае.
   Задача подчиненных Мёллеру специалистов по ближней охране была не из самых трудных. На взгляд Мартина Бека, особого внимания требовали прибытие сенатора в аэропорт и посещение королевского дворца. Возможно также, церемония в честь покойного короля, которую правительство постановило провести в Риддархольмской церкви. Правда, останки Густава VI Адольфа находились в другом месте, но упомянутая церковь помещалась в центре города — идеально, с точки зрения охраны. К тому же в ней покоились останки многих шведских королей. Сойдет, черт побери…
   Правда, это повлекло за собой некоторые изменения графика, но ничего страшного.
   Обо всем, что предстояло высокому гостю, было написано в газетах, которые сумели разнюхать почти все детали. Не обошлось и без критики, но полицию пока что никто не поносил.
   В десять минут двенадцатого Мартин Бек погасил свет в кабинетах, вышел в коридор и запер двери. Его преследовало неприятное ощущение, что где-то он недоглядел, но где?
   Не хотелось проводить эту ночь в одиночестве, и он поехал к Рее. Как раз по средам она устраивала нечто вроде вечера открытых дверей для жильцов и других гостей, а Мартин Бек ощущал острую потребность поговорить с людьми, помыслы которых не ограничивались полицейскими кордонами, снайперами, вертолетами и весьма гипотетическими бомбами. Патрульная машина подбросила его до угла Фрейгатан и той улицы, где жила Рея. Своего шофера он давно отпустил.
   Через четыре минуты после того, как Мартин Бек покинул штаб, туда на лифте поднялся Гюнвальд Ларссон. Отпер двери, вошел в кабинет и, зажигая настольную лампу, заметил, что она еще горячая.
   Бек, подумал он. Кто же еще.
   Одежда на нем была мокрая, волосы взъерошены. За окнами, во мраке, под холодным дождем, заправляли хулиганы, воры, грабители, пьяницы и наркоманы.
   Гюнвальд Ларссон устал. Всю прошлую ночь он не спал — лежал и думал о БРЕН, летающих президентских головах и тому подобном. Днем пропустил и ленч и обед и допоздна работал под открытым небом вместе с Эйнаром Рённом, которому, право же, не мешало подсобить. Природа наделила Гюнвальда Ларссона могучим здоровьем, и физическим, и психическим, но и его выносливости был предел.
   В кабинете стояла кофеварка; в ящике письменного стола у Гюнвальда Ларссона лежал сахар и пакетики с чаем. Он налил в кофеварку воды, сунул штепсель в розетку и стал ждать. Правда, его с детства учили, что порядочные люди не заваривают чай в пакетиках, но сейчас у него не было выбора.
   Когда чай поспел, он взял из своего ящика личную чашку; остальные пользовались пластмассовыми кружками или картонными стаканчиками.
   Сидя за письменным столом, Гюнвальд Ларссон первым делом выпил несколько глотков и рассосал два кусочка сахара, чтобы согреться и восстановить нормальный состав крови. Затем достал все свои бумаги и принялся читать. У него было скверное настроение, он собрал лоб в складку над переносицей и нахмурил свои светлые брови.
   Что-то стрясется, как пить дать.
   Но что?
   Он взял со стола Меландера составленный сепо план ближней охраны. Текст был неудобочитаем из-за множества аббревиатур, но он одолевал страницу за страницей, тщательно изучая приложенные таблицы и обзорные схемы.
   И вынужден был признать, как и остальные члены спецгруппы, что план безупречен. Эрик Мёллер знал свое дело и рассуждал верно. К тому же проблема ближней охраны была не так уж сложна. Наблюдение за пунктами, которые Мёллер называл уязвимыми, должно было начаться в полночь.
   Гюнвальд Ларссон посмотрел на стенные часы. Без девяти двенадцать. Стало быть, некоторые из четырехсот сотрудников тайной полиции, занятых в операции, уже вышли под дождь.
   Он отложил план сепо и перешел к периферийной охране. Дворцовый сад — уязвимый пункт не только с точки зрения Мёллера. Король и этот чертов американец будут стоять здесь, как на эстраде, являя собой удобную мишень для снайперов на мысу Бласиехольмен и острове Шеппсхольмен, не говоря уже о судах в проливе Норрстрём и у пристаней.
   Полистав схемы, он успокоился. Пятерка мыслителей, другими словами, он сам, Бек, Меландер, Рённ и Скакке, все это предусмотрела. Мост на Шеппсхольмен закрыт уже несколько часов назад, дома вдоль пристани на мысу тщательно проверены. Особенно «Грандотель ройяль» с его многочисленными окнами.
   Гюнвальд Ларссон вздохнул, продолжая перебирать бумаги. Под дворцовым садом подземных коммуникаций немного, их легко контролировать, послав туда людей в резиновых комбинезонах. Или таких, которые не боятся испортить свою одежду.
   Часы на стене щелкнули. Ровно двенадцать.
   Он поглядел на свой хронометр. Настенные часы, как всегда, ошибались, а именно, отставали на минуту и двадцать три секунды.
   Гюнвальд Ларссон встал, чтобы передвинуть стрелки.
   В этот момент послышался стук в дверь.
   Члены группы никогда не стучались. Следовательно, это был кто-то посторонний.
   — Войдите, — сказал Гюнвальд Ларссон.
   В комнату вошла девушка. Не девушка, так женщина в возрасте от двадцати трех до тридцати лет.
   Нерешительно глядя на Гюнвальда Ларссона, она поздоровалась:
   — Привет.
   — Здравствуй, — сдержанно ответил Гюнвальд Ларссон. Стал спиной к столу, скрестил руки на груди и спросил:
   — Что угодно?
   — А я тебя знаю. Ты Гюнвальд Ларссон из отдела насильственных преступлений.
   Он промолчал.
   — Но ты-то меня вряд ли знаешь.
   Гюнвальд Ларссон рассматривал гостью. Пепельные волосы, голубые глаза, правильные черты. Хороший рост — метр семьдесят пять, может, чуть больше. Недурна собой. Одета просто и аккуратно: серая водолазка, отутюженные синие брюки, туфли на низком каблуке. Судя по ее подчеркнутому спокойствию, пришла неспроста. Однако он был почти уверен, что не встречался с ней раньше. И Гюнвальд Ларссон, нахмурив лоб, вперил в нее свои ярко-голубые глаза.
   — Меня зовут Рут Саломонссон, — сообщила она. — Работаю в этом здании. Отдел экономических преступлений.
   — Должность?
   — Младший инспектор. У меня сейчас дежурство. То есть, в данную минуту перерыв.
   Гюнвальд Ларссон вспомнил про свой чай, повернулся, взял чашку и опустошил ее одним духом.
   — Предъявить удостоверение? — спросила она.
   — Предъяви.
   Она достала удостоверение из правого заднего кармана и протянула ему.
   Гюнвальд Ларссон внимательно изучил его. Двадцать пять лет. Вроде бы все верно. Он спросил:
   — И что тебе надо?
   — Я знаю, что ты выполняешь специальное задание под непосредственным руководством комиссара Бека, полицеймейстера и начальника цепу.
   — Достаточно Бека. Где ты об этом узнала?
   — А, в этом доме хватает длинных языков. Еще…
   — Что еще?
   — Ну, говорят, будто вы разыскиваете одного человека, имени точно не помню. Но с приметами знакомилась.
   — Где же?
   — В отделе опознания. У меня там подруга работает.
   — Если тебе есть что сказать, выкладывай.
   — Ты не хочешь предложить мне сесть?
   — Пока нет. Так в чем все-таки дело?
   — Понимаешь, несколько недель назад…
   — Дата, — перебил ее Гюнвальд Ларссон. — Меня интересуют точные факты.
   Она смиренно посмотрела на него:
   — Это было в понедельник четвертого ноября. Гюнвальд Ларссон ободряюще кивнул:
   — Смотри-ка. Ну и что же случилось в понедельник четвертого ноября?
   — Понимаешь, мы с одной подругой договорились пойти потанцевать. Зашли в «Амарант»…
   Гюнвальд Ларссон снова перебил ее:
   — В «Амарант»? Разве там танцуют?
   Она примолкла.
   — Я спрашиваю: в «Амаранте» танцуют? — повторил он.
   Она вдруг смутилась и покачала головой.
   — Так что же вы с подругой там делали?
   — Мы… мы сели за столик в баре.
   — Вместе?
   — Нет.
   — Что было дальше?
   — Я познакомилась с одним датским коммерсантом, он назвался Ёргенсеном.
   — Так. Дальше?
   — Потом он проводил меня домой.
   — Так. И что же там произошло?
   — А как ты думаешь?
   — Я не склонен к предвзятым мнениям. Особенно по поводу личной жизни других людей.
   Она закусила губу, затем произнесла с вызовом:
   — Мы были вместе. Лежали вместе, если выражаться культурно. Потом он ушел, и больше я его не видела.
   На правом виске Гюнвальда Ларссона вздулась жила. Он обошел вокруг стола и сел. Ударил кулаком по столу с такой силой, что настенные часы остановились, по-прежнему показывая неверное время.
   — Что это еще за фокусы, черт возьми, — яростно произнес он. — Чего ты хочешь от меня? Чтобы я развесил объявления: полиция поставляет бесплатных шлюх, обращаться в бар «Амарант»? Какие у тебя часы приема? По понедельникам от девятнадцати до двадцати трех?
   — Вот уж не ожидала такого косного, старомодного взгляда, — отпарировала она. — Мне двадцать пять лет, я незамужняя, бездетная и пока не спешу замуж.
   — Двадцать пять?
   — Незамужняя и бездетная, — повторила она. — Разве у меня нет права на личную жизнь?
   — Почему же, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Лишь бы я не был в нее замешан.
   — Пожалуй, это я могу тебе гарантировать.
   Недовольный ее тоном, Гюнвальд Ларссон снова ударил кулаком по столу, на сей раз так сильно, что отдалось в локте. Он поморщился.
   — Эти мне женщины-легаши, которые ходят по барам и закадривают мужиков… А потом являются сюда и несут какую-то чушь про датчан.
   Он поглядел на вышедшие из строя настенные часы и на свой хронометр.
   — Твой перерыв, наверно, кончился. Проваливай!
   — Я ведь пришла сюда, чтобы вам немного помочь, — сказала она. — Да, видно, без толку.
   — Видно, так.
   — Значит, остальное можно не рассказывать?
   — Я не увлекаюсь порнографией.
   — Я тоже.
   — О чем же тогда пойдет речь?
   — Этот мужчина понравился мне, — сказала она. — Образованный, симпатичный и вообще ничего.
   Она холодно посмотрела на Гюнвальда Ларссона и добавила:
   — Очень даже ничего. Гюнвальд Ларссон молчал.
   — И дней через десять я позвонила в гостиницу, которую он мне назвал.
   — Вот как.
   — Вот так. А там мне ответили, что постояльца с такой фамилией нет и никогда не было.
   — Жутко интересно. Не иначе, он разъезжает по разным странам и проверяет сотрудниц полиции. Собирает материал для какого-нибудь полового исследования. Потом тиснет бестселлер. Ты выговорила себе проценты с тиража?
   — Ты просто невыносим.
   — Ты так думаешь? — учтиво произнес Гюнвальд Ларссон.
   — Как бы то ни было, вчера я встретила ту подругу. Она тоже разговаривала с ним перед тем, как мы поехали ко мне.
   — И где же ты живешь?
   — Карлавеген, двадцать семь.
   — Спасибо. Запишу, если кто-нибудь подарит мне на рождество адресную книжку.
   Ее лицо стало злым. И упрямым.
   — Да только ведь не подарят, — доверительно сообщил Гюнвальд Ларссон. — Я сам покупаю себе все рождественские подарки.
   — Моя подруга несколько лет работала в Дании, и она говорит, что, если он датчанин, то из какого-нибудь глухого угла. Потому что так говорили по-датски в начале века.
   — А твоей подруге сколько лет?
   — Двадцать восемь.
   — Какая у нее профессия?
   — Она изучает северные языки в университете.
   Гюнвальд Ларссон на многое смотрел пренебрежительно, в том числе и на университетское образование. Однако сейчас он призадумался.
   — Продолжай, — велел он.
   — Сегодня я зашла в отдел регистрации иностранцев и проверила. Там он тоже не проходил.
   — Как его звали, повтори?
   — Рейнхард Ёргенсен.
   Гюнвальд Ларссон встал и подошел к столу Меландера.
   — А как он выглядел?
   — Примерно как ты. Только на двадцать лет моложе. И к тому же у него баки.
   — Рост как у меня?
   — Около того. Но вес, наверно, поменьше.
   — Людей моего роста не так уж много.
   Гюнвальд Ларссон не добрал четыре сантиметра до двух метров.
   — Может, на сантиметр-другой пониже.
   — И он сказал, что его зовут Рейнхард?
   — Да.
   — Еще какие-нибудь приметы?
   — Никаких. То есть, у него сильный загар, кроме…
   — Кроме?
   — Кроме тех мест, где у мужчин обычно нет загара.
   — И говорил по-датски?
   — Да. Я бы посчитала его за настоящего датчанина. Если бы не то, что сказала вчера подруга.
   Гюнвальд Ларссон отыскал на столе Меландера коричневый конверт. Взвесил его на ладони, потом вытащил фотоснимок восемнадцать на двадцать четыре. Протянул Рут Саломонссон и спросил:
   — Похож?
   — Он самый, только снят года два назад. По меньшей мере.
   Она пригляделась внимательнее.
   — Плохой отпечаток.
   — Это увеличение с групповой фотографии на малоформатной пленке.
   — Во всяком случае, это он. Я уверена. Как его звать по-настоящему?
   — Рейнхард Гейдт. Кажется, он из ЮАР. Что он говорил о своих занятиях?
   — Коммерция. Купля-продажа каких-то мудреных машин.
   — И ты, значит, встретила его четвертого вечером?
   — Да.
   — Он был один?
   — Один.
   — Когда ты видела его последний раз?
   — На другое утро. Около шести.
   — У него была своя машина?
   — Я ее не видела.
   — И где он, по его словам, остановился?
   — В «Гранде».
   — Еще что-нибудь знаешь?
   — Нет. Это все.
   — Ладно. Спасибо, что пришла.
   — Не за что.
   — У меня тут кое-что сорвалось с языка, — сказал Гюнвальд Ларссон.
   — Насчет бесплатных шлюх, — улыбнулась она.
   — Нет, — ответил он, — насчет женщин-легашей. Нам бы побольше таких.
   — Теперь мой перерыв уж точно кончился, — сказала она. — Привет.
   — Минутку, — остановил ее Гюнвальд Ларссон. Постучал костяшками пальцев по фотографии и сказал: