Валё Пер. Террористы

   Рокотун проковылял к своему столику, полистал бумаги и, стоя спиной к судье и присяжным, заключил:
   — Я требую, чтобы Ребекка Линд была оправдана и обвинение отвергнуто. О каких-либо альтернативных предложениях не может быть речи, поскольку всякому разумному человеку должно быть ясно, что она ни в чем не виновна и, следовательно, ни о каком наказании говорить не приходится.
   Суд совещался недолго, меньше получаса. Затем было зачитано постановление.
   Ребекка Линд была оправдана, с освобождением из-под стражи в зале суда. Однако обвинение не было отвергнуто. Пятеро присяжных голосовали за оправдание, двое — против. Судья требовал осуждения обвиняемой.
   В коридоре Бульдозер Ульссон подошел к Мартину Беку:
   — Вот видишь. Зря ты растерялся, выиграл бы бутылку виски.
   — Думаешь обжаловать приговор?
   — Нет. Неужели у меня не найдется других дел, кроме как сидеть целый день в апелляционном суде и препираться с Рокотуном? Да еще по такому поводу?
   И он заспешил к выходу.
   Подошел Рокотун. Его хромота еще больше усилилась.
   — Спасибо, что поддержал, — сказал он. — Не каждый на это способен.
   — Мне показалось, что я уловил суть твоих мыслей.
   — В том-то и вся беда, — отозвался Рокотун, — многие улавливают суть, да мало кто готов за нее постоять.
   Рокотун задумчиво поглядел на Рею, откусывая кончик сигары.
   — В перерыве у меня состоялась интересная и полезная беседа с этой девушкой, женщиной, дамой.
   — Ее фамилия Нильсен, — сообщил Мартин Бек. — Рея Нильсен.
   — Благодарю, — тепло произнес Роксен. — Иногда мне сдается, что я проигрываю некоторые дела из-за фамилий. Как бы то ни было, госпоже Нильссон следовало бы пойти в юристы. В десять минут она проанализировала все дело и сделала резюме, на которое прокурору понадобилось бы несколько месяцев, будь он вообще на это способен.
   — Гм-м, — произнес Мартин Бек. — Обжалуй он приговор, в апелляционном суде вряд ли проиграл бы.
   — Что ж, — ответил Рокотун, — надо учитывать психологию противника. Он не станет обжаловать приговор после проигрыша в первой инстанции.
   — Почему это? — спросила Рея.
   — Ему важнее, чтобы о нем думали как о человеке, который настолько занят, что у него ни на что не хватает времени. Будь все прокуроры такими, как Бульдозер, скоро половина населения страны очутилась бы в тюрьме.
   Рея сделала гримасу.
   — В общем, спасибо, — заключил Рокотун и заковылял восвояси.
   В подъезде он остановился и закурил свою сигару. И так как он одновременно рыгнул, то покинул дворец правосудия окутанный огромным облаком дыма.
   Мартин Бек проводил адвоката задумчивым взглядом. Потом спросил:
   — Куда пойдешь?
   — Домой.
   — К себе или ко мне?
   — К тебе. Давно уже не была у тебя.
   В данном случае это «давно» измерялось четырьмя днями.

IV

   Мартин Бек жил в Старом городе на улице Чёпмангатан, в самом центре Стокгольма. Дом был вполне приличный, даже с лифтом; любой, кроме закоренелых снобов, владеющих виллами, парками и плавательными бассейнами в аристократических пригородах — Сальтшёбаден, Юрсхольм, — сказал бы, что у него не квартира, а мечта. Ему и впрямь здорово повезло, и самое поразительное, что он получил эту квартиру без жульничества, взяток и закулисных махинаций, с помощью которых работники полицейского ведомства обычно добивались всяких благ. После чего он даже собрался с духом и разорвал длившийся восемнадцать лет весьма неудачный брак.
   Потом ему опять не повезло, один психопат прострелил ему грудь, он год пролежал в больнице, и когда выписался, то чувствовал себя не в своей тарелке. Служба ему осточертела, и он с ужасом думал о перспективе провести оставшиеся до пенсии годы в кресле члена коллегии, в кабинете с ворсистым ковром на полу и картинами признанных живописцев на стенах.
   Правда, теперь этот риск свелся к минимуму: боссы в ЦПУ пришли к выводу, что с этим сумасшедшим — ну, почти сумасшедшим — невозможно сотрудничать.
   И Мартин Бек по-прежнему занимал пост руководителя группы расследования убийств, на котором ему явно суждено было оставаться, пока сие престарелое, но весьма эффективное учреждение не ликвидируют.
   Поговаривали даже, что у группы чересчур высок процент расследованных дел. И, дескать, это потому, что в группе сосредоточены сильные кадры, а работы сравнительно мало, сотрудники могут позволить себе долго копаться.
   Сверх того, как уже говорилось, кое-кто из высоких начальников лично недолюбливал Мартина Бека. Один из них даже намекал, будто Мартин Бек не совсем честными способами вынудил Леннарта Колльберга, одного из лучших следователей страны, покинуть уголовный розыск и стать смотрителем зала ручного огнестрельного оружия в Музее вооруженных сил, так что все бремя содержания семейства легло на плечи его несчастной супруги.
   Мартин Бек редко приходил в ярость, но когда до него дошла эта сплетня, он еле удержался от того, чтобы пойти и дать автору по морде.
   На самом деле все только выиграли от ухода Колльберга. Он сам, поскольку избавился от опостылевшей ему работы и мог больше времени проводить с семьей. Жена и дети, которые скучали без него. Бенни Скакке, который занял место Колльберга и получил возможность копить новые заслуги на пути к своей желанной цели — стать полицеймейстером. И, наконец, выиграли те деятели из ЦПУ, которые, признавая заслуги Колльберга как следователя, тем не менее не уставали жаловаться, что «с ним трудно иметь дело» и «он любитель создавать осложнения».
   Если уж на то пошло, только один человек сожалел, что группа расследования убийств, влачившая относительно мирное существование в доме на Вестберга-алле, лишилась Колльберга. И этим человеком был Мартин Бек.
   Когда он два с лишним года назад вышел из больницы, его ожидали также проблемы более личного характера. Он почувствовал себя, как никогда ранее, одиноким и неприкаянным. Дело, которое ему поручили для терапии, было уникальным, оно казалось прямо-таки заимствованным из арсенала детективных романов. Это и было то самое дело о запертой комнате. Расследование подвигалось со скрипом, и разгадка не принесла ему удовлетворения. Много раз у Мартина Бека возникало ощущение, будто он сам, а не труп какого-то ничем не примечательного и никому не нужного старика, очутился в запертой комнате.
   И вдруг ему опять повезло. Нет, не с расследованием, хотя он нашел убийцу; при последующем судебном разбирательстве Бульдозер Ульссон предпочел повернуть дело так, что обвиняемого осудили за убийство в связи с ограблением банка, к которому он был совсем непричастен. Кстати, именно об этом случае Рокотун вспомнил в этот день в суде. С той поры Мартин Бек испытывал неприязнь к Бульдозеру, уж очень грубо он подтасовывал факты. Впрочем, до открытой вражды не дошло. Мартин Бек не был злопамятным и охотно разговаривал с Бульдозером, хотя и не прочь был вставить палки в колеса старшему прокурору, как, например, сегодня.
   А повезло ему с Реей Нильсен. Уже через десять минут после знакомства он понял, что встретил ту самую женщину, которая ему нужна. Да и она не скрывала своего интереса к нему.
   Поначалу для него, пожалуй, важнее всего был человеческий контакт: она понимала его с полуслова, да и он безошибочно угадывал ее желания и невысказанные вопросы.
   Все началось с этого. Они встречались часто, но только у нее. Рея Нильсен сдавала квартиры в своем доме на Тюлегатан, и, хотя в последнее время роль домовладельца ей приелась, она сумела сколотить там нечто вроде коммуны.
   Не одна неделя минула, прежде чем она пришла к нему на Чёпмангатан. Сама приготовила ужин — Рея Нильсен очень любила поесть и умела вкусно готовить. Как показал тот вечер, любила и умела она не только это, причем у них обнаружилась полная гармония.
   Хороший был вечер. Едва ли не лучший в жизни Мартина Бека.
   Утром они вместе позавтракали. Мартин Бек накрывал на стол и смотрел при этом, как Рея одевается.
   Он уже видел ее обнаженной, но у него было сильное подозрение, что не скоро насмотрится.
   Рея Нильсен была крепкая, статная. Она могла показаться коренастой, но с таким же основанием можно было охарактеризовать ее телосложение как на редкость целесообразное и гармоничное. И лицо ее можно было назвать неправильным, а можно — волевым и нестандартным.
   Больше всего ему нравились в ней строгие голубые глаза, круглые груди, светло-коричневые соски, светлый пушок на животе и ступни.
   Рея Нильсен хрипло рассмеялась.
   — Гляди, гляди. Мне это даже очень приятно.
   Потом они позавтракали — выпили чаю, съели поджаренного хлеба с конфитюром.
   Рея сидела задумчивая и озабоченная.
   Мартин Бек знал — почему. Он и сам был озабочен.
   Сразу после завтрака она ушла, сказав на прощание:
   — Спасибо за чудесную ночь.
   — Тебе спасибо.
   — Я позвоню. Если соскучишься раньше, сам позвони. Постояла в раздумье, потом сунула ноги в свои красные сабо и заключила:
   — Пока. Еще раз спасибо.
   Мартин Бек в тот день был выходной. Проводив Рею, он пошел в ванную и принял душ. Растерся мохнатым полотенцем. Надел домашний халат и лег.
   Но мысли не давали ему покоя, он встал и подошел к зеркалу. На вид не дашь сорока девяти, да ведь от правды не уйдешь. Вроде бы он не очень изменился за последние годы. Высокий, стройный, чуть желтоватая кожа, широкий подбородок. Ни одного седого волоса, никакого намека на лысину.
   Или все это самообман? Потому что ему так хочется?
   Мартин Бек вернулся к кровати и лег, заложив руки за голову.
   Несомненно, эти часы, проведенные с ней, были лучшими в его жизни.
   В то же время возникла неразрешимая по всем признакам проблема.
   Ему с ней было чертовски хорошо. Ну, а вообще — какая она? Он затруднялся ответить. И все-таки…
   Припомнились слова, сказанные о Рее кем-то из жильцов ее дома на Тюлегатан.
   Наполовину девчонка, наполовину кремень.
   Дурацкое выражение, но что-то в этом есть.
   Что можно сказать о прошедшей ночи?
   Лучшая в его жизни. Правда, Мартин Бек не мог похвастаться богатым опытом.
   Какая она? Надо ответить себе на этот вопрос. Прежде чем переходить к самой сути.
   Вроде бы ей с ним не скучно. Иногда смеется. Несколько раз ему казалось, что она плачет.
   Как будто все хорошо. Как будто.
   Ничего из этого не выйдет.
   Слишком многое говорит против.
   Я на тринадцать лет старше. Мы оба разведены.
   У обоих дети, но если мои взрослые — Рольфу девятнадцать, Ингрид скоро двадцать один, — то ее совсем еще малыши.
   Когда мне исполнится шестьдесят и я созрею для пенсии, ей будет всего сорок семь. Не годится.
   Мартин Бек не стал звонить. Шли дни, миновало больше недели после той чудесной ночи, и однажды в половине восьмого утра зазвонил телефон.
   — Привет, — сказал голос Реи.
   — Привет. Спасибо за прошлую встречу.
   — Взаимно. Ты очень занят?
   — Отнюдь.
   — Как бы наша полиция не надорвалась. Когда вы, собственно, работаете?
   — У нашей группы выдалась спокойная полоса. Но выйди в город и посмотри. Ты увидишь другую картину.
   — Спасибо, я знаю, что творится на улицах.
   Она помолчала, прокашлялась, потом продолжала:
   — Не пора ли нам поговорить?
   — Пожалуй.
   — Ладно, я готова в любую минуту. Лучше дома у тебя.
   — Потом пойдем куда-нибудь, поужинаем, — сказал Мартин Бек.
   — Что ж… Можно. А в сабо пускают в кафе?
   — Конечно.
   — Значит, приду в семь. Думаю, наше совещание не затянется.
   Разговор был важный для обоих, но, как и предсказывала Рея Нильсен, совещание не затянулось.
   Да Мартин Бек и не ожидал долгого разговора. Он привык к тому, что они мыслят примерно одинаково, и не видел причин полагать, что на этот раз получилось иначе. Скорее всего, оба пришли к единому мнению по достаточно серьезному для них вопросу.
   Рея явилась ровно в семь. Сбросила красные сабо и поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его. Потом спросила:
   — Почему ты не звонил? Мартин Бек промолчал.
   — Потому что все обдумал, — заключила она, — и остался недоволен итогом?
   — Примерно так.
   — Примерно?
   — Именно так.
   — Решил, что мы не можем поселиться вместе, или жениться, или заводить еще детей, или затеять еще какую-нибудь ерунду. Потому что тогда все запутается и осложнится, и наши хорошие отношения окажутся под угрозой. Мы набьем оскомину и осточертеем друг другу.
   — Да, — ответил он. — Наверно, ты права. Как бы мне ни хотелось поспорить.
   Она поймала его взгляд своими пытливыми ярко-голубыми глазами:
   — А тебе очень хочется поспорить?
   — Очень. Но я воздержусь.
   На мгновение она как будто растерялась. Подошла к окну, отодвинула занавеску и произнесла что-то так невнятно, что он не разобрал слов.
   Подождала и, не оборачиваясь, громко сказала:
   — Я говорю, что люблю тебя. Люблю и уверена, что это надолго.
   Мартин Бек опешил. Потом подошел и обнял ее. Подняв голову от его груди, она добавила:
   — Я хочу сказать, что делаю ставку на тебя, и так будет до тех пор, пока это взаимно. Ясно?
   — Ясно, — ответил Мартин Бек. — Пошли теперь поужинаем?
   Они отправились в дорогой ресторан, где красные сабо Реи были встречены презрительными взглядами. Вообще-то они редко ходили в рестораны, потому что готовить Рея любила и могла хоть кого поучить.
   Потом они вернулись к нему, и она осталась у него на ночь, хотя днем они об этом и не думали.
   С той поры прошло почти два года. Рея Нильсен множество раз навещала дом на Чёпмангатан, и, естественно, теперь квартира в какой-то мере носила отпечаток ее личности. Заметнее всего он был на кухне, которая стала просто неузнаваемой.
   А над кроватью она зачем-то повесила плакат с портретом Мао Цзедуна. Мартин Бек никогда не говорил о политике, промолчал он и в этом случае.
   Но Рея поддела его:
   — Если кто-нибудь надумает делать репортаж «Дома у комиссара полиции», можешь снять его. Если испугаешься…
   Мартин Бек не ответил, но при мысли о том, какой переполох это изображение вызвало бы в определенных кругах, решил нарочно не снимать плакат.
   Когда они вечером 5 июня 1974 года вошли в квартиру Мартина Бека, Рея первым делом сбросила босоножки.
   — Чертовы ремни трут, — посетовала она. — Ничего, скоро разносятся.
   Разувшись, она облегченно вздохнула.
   Всю дорогу домой Рея говорила почти без передышки. Ход судебного разбирательства, случайность приговора, небрежно проведенное полицейское дознание потрясли ее.
   — Можно мне теперь слово вставить? — начал Мартин Бек.
   — Конечно. Ты ведь знаешь, я слишком много болтаю. Но сам же уверял, что не считаешь это недостатком.
   — Конечно. А теперь я и вовсе привык — даже начал считать словоохотливость достоинством, во всяком случае, если человеку есть что сказать.
   — Словоохотливость — учтиво звучит, — рассмеялась она.
   — Я заметил, что в одном из перерывов у тебя с Роксеном была весьма оживленная беседа, — продолжал Мартин Бек. — Меня даже заело любопытство: о чем это они говорят?
   — Любопытство тоже положительное качество, — заметила Рея. — Ну, просто я обратила внимание на такие стороны дела, которых, как мне показалось, он не учел. Потом-то я убедилась, что он все учел. А еще…
   — Да, что еще?
   — Еще мы толковали с ним о том же, о чем говорили с тобой сейчас по пути сюда. Дескать, у нас самая дорогостоящая в мире полиция, и, несмотря на это, она проводит дознание так скверно, что заключение не годится для суда. В настоящем правовом государстве суд отверг бы такие материалы и заставил бы полицию их доработать.
   — И что же сказал на это Рокотун?
   — Сказал, что правовым государством у нас и не пахнет, а дорогостоящая полиция предназначена для охраны режима и определенных привилегированных классов и групп.
   — Он мог бы добавить, что уровень преступности в нашей стране чрезвычайно высок.
   — А вторая часть вопроса? Почему такой мощный полицейский аппарат не в силах провести обыкновенное дознание? Я и то справилась бы лучше. Ведь речь идет о судьбах, даже о жизни людей! Прошу ответить.
   — Ресурсы полиции за последние десять лет возросли неимоверно, это точно. Но изрядную часть этих ресурсов держат в запасе для особых задач. Каких именно, даже не знаю.
   — Твой ответ совпадает с тем, что сказал Роксен. Мартин Бек промолчал.
   — Но ты сегодня сделал доброе дело, — продолжала Рея. — Много ли сотрудников полиции согласились бы отвечать на такие вопросы?
   Мартин Бек по-прежнему молчал.
   — Ни один, — сказала Рея. — А твои ответы изменили весь ход дела. Я это сразу почувствовала. Будь у меня время, я бы чаще ходила в суд. Это полезно: обостряет восприимчивость. Там сразу улавливаешь, как люди реагируют и меняют свою точку зрения.
   С чем, с чем, а с восприимчивостью у Реи Нильсен было все в порядке, но Мартин Бек не стал этого подчеркивать. Она поглядела на свои ноги:
   — Красивые босоножки, но до чего же трут, черт возьми. Какое счастье их сбросить.
   — Сбрасывай остальное, если есть желание, — сказал Мартин Бек.
   Он достаточно долго знал эту женщину, чтобы предвидеть, что будет дальше.
   Либо она сразу последует его совету, либо переведет разговор на что-нибудь другое.
   Рея поглядела на него. Он подумал, что иногда глаза ее словно светятся. Она открыла рот, как бы собираясь что-то сказать, но тут же закрыла его.
   Вместо этого она живо сняла рубашку и джинсы, и не успел Мартин Бек расстегнуть пиджак, как одежда Реи уже лежала на полу, а сама она — на кровати.
   — Черт, как ты медленно раздеваешься, — сказала она и прыснула.
   К ней вдруг вернулось хорошее настроение. Это выразилось и в том, как она его обнимала. Они одновременно испытали острое наслаждение и решили, что на сегодня хватит.
   Порывшись в шкафу, Рея Нильсен достала длинную лиловую кофту, которую особенно любила и которой дорожила не меньше, чем своей самостоятельностью.
   Одеваясь, она заговорила о еде.
   — Горячий бутерброд, или три, или пять, что ты на это скажешь? Я накупила всякой вкуснятины, ветчину и паштет, какого ты в жизни не пробовал.
   — Верю, верю, — отозвался Мартин Бек.
   Он стоял у окна, слушая волчий вой полицейских машин, который доходил даже до его квартиры на тихой улице.
   — Через пять минут будет готово, — сказала Рея.
   — Верю.
   Так было каждый раз, у нее тотчас развивался страшный аппетит, она была способна голая бежать на кухню и приниматься за стряпню. И непременно подавай ей горячее.
   Мартин Бек не знал таких проблем, скорее, наоборот. Правда, расставшись с женой, он перестал жаловаться на пищеварение — то ли она скверно готовила, то ли тут играли роль психосоматические причины. Но и теперь, особенно когда Мартин Бек был загружен работой или рядом не было Реи, он вполне мог удовлетворить свою потребность в калориях парой вчерашних бутербродов с сыром и стаканом-другим гомогенизированного молока.
   Но против горячих бутербродов Реи было трудно устоять.
   Подобно тому, как Бульдозер Ульссон почти всегда выигрывал свои дела, ей почти всегда удавались бутерброды.
   Мартин Бек съел три штуки и выпил две бутылочки пива. Рея проглотила семь бутербродов, опустошила полбутылки красного вина, и все-таки через четверть часа снова полезла в холодильник.
   — Останешься? — спросил Мартин Бек.
   — Ага, — отозвалась она. — Такой уж день выдался.
   — Какой такой день?
   — Подходящий для нас, какой же еще.
   — Понятно.
   — Завтра устроим праздник. Отметим День шведского флага. И королевские именины. Придумаем что-нибудь оригинальное, когда проснемся.
   — Что ж, давай.
   Рея забралась в кресло. Наверно, большинству она показалась бы потешной в этой позе и диковинной кофте.
   Мартин Бек не считал ее потешной. Только он решил, что Рея задремала, вдруг она произнесла:
   — Я вспомнила, что хотела тебе сказать, когда ты набросился на меня.
   — В самом деле? И что же?
   — Эта девушка, Ребекка Линд, что с ней теперь станется?
   — Ничего. Ее ведь оправдали.
   — Ты иногда возьмешь да скажешь глупость. Я знаю, что ее оправдали. Меня другое волнует, что станется с ней чисто психологически. Способна она позаботиться о себе?
   — Мне кажется, способна. Она вроде не такая пассивная и апатичная, как многие ее сверстники. А что до судебного разбирательства…
   — Вот именно, разбирательство. Что она из него вынесла? Скорее всего, что полиция может схватить ни в чем не повинного человека и заключить под стражу, и вдобавок его еще могут в тюрьму упечь. — Рея нахмурилась. — Тревожно мне за эту девушку. Трудно пробиться в одиночку в обществе, которого не понимаешь. При чуждой тебе системе.
   — Судя по всему, американец этот был хороший парень; он в самом деле хотел о ней позаботиться.
   — Может быть, это не в его власти, — покачала головой Рея.
   Мартин Бек молча посмотрел на нее, потом сказал:
   — Хотелось бы возразить, но ведь у меня тоже было тревожно на душе, когда я увидел эту девушку. Да только что мы можем для нее сделать? То есть в частном порядке можно подбросить ей денег, но, во-первых, вряд ли она примет такую помощь, а, во-вторых, нет у меня лишних денег.
   Рея поскребла в затылке.
   — Ты прав. Пожалуй, она и впрямь не примет помощь, которая отдает благотворительностью. И в бюро социального обеспечения по доброй воле не пойдет. Может, попытается работу искать, так ведь не найдет.
   Мартин Бек поежился и впервые за много лет высказал суждение, которое можно было назвать политическим:
   — Мы явно нуждаемся в помощи. Кто нам ее окажет? Уж не он ли — тот, что на плакате?
   — Все, у меня туман в голове, — произнесла Рея. — Одно мне ясно: Ребекке Линд не суждено стать сколько-нибудь заметным членом общества благоденствия.
   Сказала и тут же уснула, не подозревая, как ошибалась.
   Мартин Бек вышел на кухню, вымыл и убрал посуду. Между тем Рея явно проснулась, потому что в комнате заговорил телевизор. Дома у себя она не завела телевизора, вероятно, из-за детей, но у него иногда смотрела какую-нибудь программу. Мартин Бек услышал, как она что-то крикнула, и вернулся в комнату.
   — Экстренное сообщение, — объяснила Рея.
   Начало он пропустил, но и без того было ясно, о чем идет речь.
   Диктор говорил сурово и торжественно.
   — …покушение состоялось недалеко от дворца. Мощный заряд взорвался под мостовой в ту самую минуту, когда в этом месте проезжал кортеж. Президент и другие лица, сидевшие в бронированной машине, были убиты на месте, тела их сильно искалечены. Машину забросило на близлежащее здание. Имеются и другие жертвы, в основном охранники, но есть среди них и гражданские лица. По данным городского полицеймейстера погибло шестнадцать человек, но окончательная цифра может оказаться значительно выше. Он подчеркивает также, что никогда еще в стране не принимались столь основательные меры безопасности по случаю официального визита. Сразу после покушения некая радиостанция сообщила на французском языке, что ответственность за взрыв взяла на себя международная террористическая группа БРЕН.
   Диктор взял телефонную трубку и прислушался. Потом продолжал:
   — Только что через спутник получены кадры, заснятые американской телевизионной компанией в связи с этим официальным визитом, который окончился так трагически.
   Не говоря уже о плохом качестве, кадры сами по себе были настолько отвратительными, что их вообще не следовало показывать.
   Сначала они увидели прибытие самолета, потом самого президента, который довольно вяло помахал встречающим. Гость без особого интереса обозрел почетный караул и поздоровался с хозяевами, изображая улыбку. После этого показали кортеж. Охрана производила весьма надежное впечатление. Дальше последовало самое главное. Оператору телевидения явно повезло. Окажись он на полсотни метров ближе, вряд ли остался бы жив. С другой стороны, будь он на полсотни метров дальше, не снял бы такие кадры. Все произошло мгновенно. На экране возник огромный столб огня, высоко в воздух взлетели машины, животные, люди. Растерзанные тела пропали в облаке дыма, напоминающем атомный гриб. Затем последовала панорама окружающей территории. Красивый вид: фонтан, широкая улица в обрамлении пальм. И омерзительный завершающий кадр: половина лошади билась в судорогах подле груды металла, которая, вероятно, была машиной, и бесформенного обрубка, который только что был живым человеком.