Валерий Рыжков. Белая обитель

   Виктор подошел к окну. Березовая аллея стояла перед его взором. Начинало по-осеннему рано смеркаться. Он сунул руку в карман, вытащил сигаретную пачку, открыл и закрыл. Виктор бросил курить, но дежурную пачку держал в больничном халате.
   Это был след его студенческой привычки.

Глава 4

   В ординаторской собрались врачи. Предстоял административный обход.
   Врачи еще раз просматривали истории болезней. Обход администрации отличался от профессорского обхода тем, что профессор рекомендовал, вносил поправки в лечение, а административный обход вносил коррективы по ведению историй болезни и обязательно подводил итоги с оргвыводами. Без оргвыводов, вроде, как и порядка не бывает. И всегда маленькие начальники указывали пальцем вверх, произнося магические заклинания, что там могут и не понять либеральных отношений к подчиненным.
   – Лучше бы наша администрация исправляла наш быт, – подтрунивал Вечерский.
   – Больного перевезти на консультацию – от нашего завгара машины не добьешься, – поддержал Седов. – То бензина нет, то на ремонте. Протянуть бы их всех в нашем капустнике!
   – Говорить против ветра, как и плевать, осторожность иметь надо, – проговорил увещательным голосом Словин.
   – Мокрый, дождя не боится, – заметил Вечерский.
   Словин достал термос, налил себе чаю на один глоток, предложил коллегам. Все вежливо отказались. Вошла старшая медсестра. Её наманикюренные пальчики свидетельствовали об определенном, несколько привилегированном положении в отделении.
   – Господа, получите квитанцию на зарплату! – она протянула ведомость докторам, – и ещё: сегодня обход отменяется, прибыла комиссия из городского управления.
   – Это что – аванс? – спросил Седов.
   – Пособие, – бросил реплику Вечерский. – Ретивому врачу работы вдвое, а зарплата на заплаты в семейном бюджете.
   – Вот я молодой специалист, шесть лет жил на стипендию, подрабатывал санитаром на «скорой помощи» и был тогда заметно побогаче, – Коля Седов повертел перед собой лист платежной ведомости.
   – Надо было оставаться вечным студентом, – иронично заметил Вечерский.
   – В институте на второй год не оставляют, к сожалению. Для меня нет разницы, что аванс, а что получка, от перестановки сумма не меняется, я весь в профессии, если даже платить не будут, то буду просто служить врачом моему Отечеству, – отчеканил Николай, чем вызвал смешок у коллег.
   – Подальше положить, чтобы случайно не растратить на кино и рестораны, – острил Вечерский, – и главное не отдать заначку!
   Старшая медсестра ушла с чувством удовлетворенного любопытства. Словин подошел к Зимину.
   – Я видел Веригину, она сегодня в какой-то тревоге, обратите на неё внимание, – посоветовал ему Словин. Зимин не хотел повторно заходить к этой пациентке. Но он верил авторитетному врачу, особенно в его знания, помноженные на интуицию.
   …Он пересилил себя, осознавая, что может и заблуждаться, но как у врача у него нет права на ошибку.
   В палате Веригина сидела на кровати, свесив худые ноги, зябко поеживалась, так что и махровый халат её не согревал. Обострение хронического процесса щитовидной железы давало о себе знать даже внешними симптомами: глаза навыкате, с лихорадочным блеском, в голосе раздражение и мелкая дрожь в кончиках пальцев.
   Как только Зимин вошел, она начала свой шекспировский монолог – быть или не быть.
   – Вот я и схлопотала старость в одиночестве, – она сделала жадный вдох. – У меня было двое мужиков, официально, так может быть и больше. Про первого ничего не скажу, тот роман у меня был по молодости. Второй был любовник, но он был мне в последние десять лет как муж. У него жена – кувалда. Конечно, у него в жизни всё было швах – по всем швам. Видный такой мужчина, поедет в дом отдыха или санаторий, крутанет рулем, и всё у него с колес. – Зимин начал раздражаться на пациентку, которая смешала медицинские, социальные проблемы, теперь решила обсудить сексуальные, но она продолжала изливать свои переживания. – Но он, как человек, я скажу, не тонкой организации чувств. Я ему как любовница тоже не подарок. Это представьте себе, доктор, жена его стерва, а я неврастеничка. Он со своей женой годами не спит. Его кровать дома переместилась ближе к коридору. Затюкали его как мужика. Молод месяц, но не всю ночь светит.
   Она встала, прошла к тумбочке, достала сигареты.
   – Я не буду курить. Мне так легче. Вы, говорят, хороший психоаналитик, так я ваш психотерапевтический материал. – Она посмотрела на него с вызовом, как на компаньона, то есть на равных, чтобы обсудить именно эти проблемы, а не результаты анализов или инструментальных исследований, которые провели по обязательному медицинскому страхованию. – Много хороших людей, да милого нет. Жить не хочется. Я бы ещё могла встряхнуться, но это всё в прошлом. Надо теперь по-настоящему лечиться. У меня мечта – провести оставшуюся жизнь в комфорте.
   Веригина встала, потом присела на кровать, её больничный халат распахнулся, оголив бедра.
   – У меня дочь пыталась покончить жизнь самоубийством. Ей семнадцать лет, и она влюбилась в моего любовника. Доходило до того, что она схватит нож и демонстративно режет себе вены. Я в крик, она смеётся. Однажды ей говорю: не хочешь – не живи, и вышла из кухни. Она побыла там, вышла на лестницу и встала перед распахнутым окном четвертого этажа. Она специально так вызывающе проделывала эти фокусы, показывая, что вся вина за её жизнь будет на мне. Я выхожу и говорю: иди, посмотри за кашей, а сама пошла в магазин. Она слезла с окна и пошла на кухню. Вот такая у меня дочь – самоубийца.
   Её лицо побледнело, углы рта опустились, и глаза потускнели.
   – Мне ничего не остается, как предложить для вас и всех ваших близких услуги семейного психотерапевта.
   – Доктор, как я устала, – она ещё монотоннее и безнадежнее продолжала шепотом ронять слова, – я так надеялась, у меня болит каждая клеточка тела, а вы меня выписываете, и я понимаю, что вы подневольный человек и у вас такой сердитый заведующий отделением. Вы уже мне, конечно, помогли – уколы, таблетки.
   Виктор вышел из палаты перегруженный словесным хламом пациентки, но теперь все её слова надо было систематизировать, дать правильную диагностическую оценку и решить вопрос о своевременном медикаментозном или все-таки психотерапевтическом лечении её тревог и навязчивых мыслей. У Зимина в голове вертелись мысли, как назойливые мухи вокруг крошек хлеба.
   Было время обеда. Из палат суетливо выходили пациенты и шли по коридору в столовую, громко обсуждая между собой целесообразность диет.
   Каждый пациент имеет желание, чтобы именно его увидел или заметил врач. Его переживания, его болезнь. И чтобы врач чудодейственно сделал что-нибудь для него в этой жизни. Пациенты непременно хотят, чтобы именно доктор спросил, что они съели, сколько раз днем и ночью. Сколько раз они пользовались туалетом, какой диурез, беспокоят ли их запоры. Да, больные боятся запоров больше, чем поноса, а медицинский персонал наоборот. Пациенты живут по больничному распорядку, но всегда ненароком делают погрешности в еде. Во время больничного пребывания мало удовольствий получаешь, поэтому остаётся один путь к чувственному удовлетворению через еду.
   У Виктора засосало под ложечкой, но он продолжал вежливо раскланиваться с пациентами, подумав: «И никто не ведает, что и как доктор обедает, и большая часть его жизни в больнице проходит на бутербродах».
   Он вошел в ординаторскую.
   – Ты что так долго задержался у больной, будто реанимацию Веригиной оказывал, – иронично заметил Вечерский. – Ей, конечно, полезней было бы грудь помассировать.
   – Это пациентка, которая боится умереть ночью и потому у неё бессонница, – бестактно влез в разговор Седов.
   – Грубо и нетактично, коллеги. Ваши рассуждения в плоскости коммунальной квартиры. У неё депрессия, – проговорил жестко Словин, – её внутреннее состояние критическое, частично это от нашей действительности. От социальных и психологических проблем никуда не уйдешь, их необходимо своевременно решать, используя психотерапию, конечно, через это можно раскачать её упрятанные глубинные страхи, но опасность тут заключается в том, что её нельзя выпускать из поля зрения, а самой ей не справиться со своими навязчивыми идеями ущерба, – он помолчал, рука снова прижалась к правому боку, на лице мелькнула болевая гримаса. – Попробуйте провести сеанс гипноза. Гипноз – это сноподобное состояние. Попробуйте в этом состоянии внушить ей уверенность в себя и настроить на позитивные мысли. Наяву при пробуждении обсудить все мелочи её переживаний, и разъясните ей, где симптом болезненного состояния, а где нерешенные бытовые проблемы.
   – У неё откровения чаще скатываются на сексуальную почву, – отпустил реплику Вечерский.
   – И на них надо найти ответ, привести всё в гармоничное состояние, избегая смакования сексуальных проблем, с пациенткой надо работать, – закончил Словин.
   Зимин в ответ благодарно кивнул головой. Он взял историю болезни и стал делать в ней записи.
   Без стука в дверь ворвалась родственница больного, которого наблюдал доктор Вечерский. Она бегло говорила, стрекоча, особенно о лечении и о внимании и особенной заботе.
   – Все, что в наших силах, будем делать, – улыбнулся он в ответ женщине.
   – Может быть, какие-нибудь заграничные лекарства нужны для больного?
   – Пока необходимости нет, несмотря на нашу скудость муниципального лечебного учреждения, но для вашего родственника на данный момент все есть в полном ассортименте, так что не волнуйтесь. Передавайте привет Сергею Павловичу от меня! Он замечательный человек, мы с ним соседи по дачам. Так что встретимся еще на пикнике. В добрый час.
   Она ушла с чувством выполненного гражданского долга. Вечерский воткнул букет из роз в вазу, коньяк положил в дорожную сумку.
   – Мелочь, а приятно. Как расценить этот дар? Когда у человека самое дорогое – это здоровье.
   – За здоровье надо платить – это лозунг перестройки с человеческим лицом, – подначил Седов.
   – Вы ещё молодой, коллега, а за моей спиной практика трехгодичная в захолустном городке. Потом работа в поликлинике. Пешком по участку с сумкой через плечо. Насмотрелся я за пять лет на наши коммуналки и грязные подъезды. И, конечно, на несчастных больных. Потом я попал в эту больницу, тут и микроклимат другой, и оплата врача другая.
   – Приходит пора платить долги, – твердо сказал Седов. – Я считаю, что своевременно надо напоминать человеку о его вредных привычках: когда он хочет есть сладкое, то это может привести к диабету, от распития виски возможны последствия в виде язвенной болезни, секс на стороне – это потом приведет к венерологу. Такая жизнь без последствий для здоровья до старости не для многих оптимистов. Так что врач всегда будет иметь пациентов.
   – В вашей шутке мало правды, – заметил устало Словин, но интерн был глух к его словам.
   – Цветы я бы отнес женщине, – мечтательно произнес Николай.
   – Бери и неси! Если женщине, то не жалко, – Вечерский сделал широкий жест и поставил вазу на стол Седову.
   – Что вы, это ведь вам преподнесено, – промямлил слабо Седов. – У нас труд корпоративный, на примере Веригиной, которой мы все занимаемся, кто на дежурстве, кто по вызову дежурной медсестры.
   – Что вы, Вечерский, от нее кроме пролетарского спасибо ничего не услышишь, извиняйте за шутку, как говорят на Брайтоне. От цветов я не отказываюсь.
   – Бери! Если было бы посущественнее и покрепче на градус, не отдал бы, а так – бери.
   Седов обратился к Словину:
   – Интересно, как вы относитесь к подаркам наших клиентов, то есть наших пациентов?
   Словин не хотел отвечать, но все, кто находился в ординаторской, ждали ответа.
   – Мой совет – не превращать это в систему. Совесть должна быть чиста и спокойна. Каждый должен уважать чужой труд. Большой благодарности не следует ждать по принуждению, в болезни человек несчастен вдвойне.
   – Мудрено! – вяло заметил Вечерский. – О своем здоровье должен заботиться каждый гражданин, а не уповать по-иждивенчески, что по ноль три госпитализируют в палату люкс, не имея при себе настоящей медицинской страховки.
   – Разве у нас возможен капитализм? – спросил Седов. – Если это произойдет, предприимчивость станет в особом почете. Это будет здорово!
   – У нас всё возможно. И за все будет платить человек. По мне лучше платить деньги, чем расплачиваться своим здоровьем, бессребренностью оказываемой помощи и донорской кровью, когда не хватает до следующей получки, как в студенческие годы до стипендии, – мрачно заметил Вечерский. – Вы извините за подобные размышления вслух, но голодные студенческие годы бесследно не проходят.
   Телефонный звонок из приемного покоя прервал разговор. По телефону заведующий Горячев дал команду принять больного.
   – Седов, распоряжение шефа – принять больного с черепно-мозговой травмой, – тот побледнел, втянул шею и растерянным взглядом посмотрел на Зимина, потом на Словина, – не бойся, тебя Прокопий Александрович подстрахует.
   Седов и Словин ушли в приемный покой. Они спускались по лестнице с третьего этажа. Словин пустился в рассуждения, продолжая будто забытую мысль. Седов восхищенно смотрел на Словина, так и не осознавая, откуда у этого утомленного старца к концу рабочего дня столько сил и энергии.
   – Правильно лечит – кто правильно ставит диагноз. Перед осмотром больного нужно собраться со всеми силами, сосредоточиться на нем. Забыть обо всем на свете. Вы и больной, и тут ничего не должно быть выпущено из вашего поля зрения!
   Беседа – это сбор анамнеза. Осмотр – это ключ к постановке диагноза. Предварительный диагноз вы должны поставить в течение пятнадцати-двадцати минут, клинический – в течение трех суток. Заключительный диагноз: полный, развернутый, глубинный, где основная болезнь и что сопутствует патологии, что может дать в дальнейшем рецидив – на все это должно уйти не больше трех недель.
   Седов покорно шел рядом, кивал в знак согласия своей курчавой головой и уныло протянул: «Дистанция огромного размера».
   – Медицина – это и искусство. Немаловажна вера человека, и больного, и здорового, во врача. Есть определенные болезни, при которых не может наступить благоприятный исход.
   – Даже гипноз бессилен без веры? – усомнился интерн.
   – И гипноз не панацея, если человек потерял веру в выздоровление. Человек погибает, я имею виду не физическую смерть, тогда, когда теряет веру любой здравомыслящий человек, а когда больной приковывает себя к больничной койке, несмотря на то, что сердце бьется без перебоев. Не лишайте веры даже тогда, когда её нет.
   Они вошли в приемный покой больницы, где сновал медицинский персонал, родственники ходили взад-вперед, заламывая руки, сами больные безучастно ожидали осмотра врачей. За столом делал торопливую запись врач «скорой помощи», заведующий приемным покоем бодряческим тоном над всеми подтрунивал, снимая паническое напряжение, которое всегда присутствует. После того, как больного увозили на отделение, на короткий момент становилось тихо и весь персонал погружался в кресла и дремал беспокойным сном. Суточные или ночные дежурства по больнице мало доставляли удовольствия, тем более что день постоянно насыщен нестандартными случаями, где доктор выбрасывает адреналина столько, что потом год за годом, десятилетие за десятилетием, если не перейдет на административную работу или вообще уйдет из медицины, трудно восстановиться. Или врач пройдет через эмоциональное и психологическое выгорание, оставив за собой право только на выполнение профессионального долга.
   И тогда этот врач, умудренный опытом, обязательно посмотрит, поставит диагноз, запишет длинно и подробно свой осмотр и пойдет на перекур или выпить чашечку кофе для бодрости. Но и этот ординарный случай он будет помнить, а утром на конференции монотонно доложит в сухой сводке: поступил во столько-то, доставлен так-то, поставлен диагноз такой-то. И закончит дежурной фразой: замечаний к работе медперсонала нет.
   Опыт показывает, что если даже и есть замечания, то говорить на утренней конференции нет смысла. Это вызывает раздражение у администрации, которая сама прекрасно знает, что штат медицинского персонала не укомплектован: ни врачами, ни медсестрами, ни санитарками. Для администрации отдежурил доктор, отчитался, и заступит на вахту следующий по графику врач. Кто будет крайним и на кого, как говорится, карта ляжет, тот и понесёт организационные выводы. Для служебного взыскания кадровая служба больницы отыщет событие и состав нарушения служебных инструкций и предписаний. Заканчивается долгий рабочий день, а еще нужно каждому иметь в запасе силы и хорошее настроение.
   Осень за окном отяжелялась черными тучами и дождем. На газонах, разметенные ветром, валялись сброшенные с деревьев желтые и красные листья. Темновато-сыровато – это осень.
   В ординаторскую торопливо вошла черноволосая худенькая врач-рентгенолог. Её кокетливые глаза в этот раз не выдавали игривого женского обаяния. Вечерский порывисто встал и хотел направиться к ней, чтобы взять её за руку или за талию, но передумал и спросил:
   – Ниночка, что случилось? У вас такой озабоченный вид!
   – Где Прокопий Александрович? Он мне нужен.
   – Ушел с интерном в приемный покой.
   – Ему обязательно завтра будет проведена фиброгастроскопия.
   – Он что-то не говорил об этом, все скрывает о себе наш мудрец, – заметил с легкой иронией Вечерский.
   – Что-то серьезное? – спросил Зимин.
   Зимин знал, что есть такая категория врачей, профессия которых обязывает быть провидцем и предотвращать чужую беду, может быть, и не вселенского характера, но человеческого свойства, в то же время, забывая о себе, о своем здоровье. Во врачебном коллективе всегда находишься настороже со специалистами, которым всё ясно, к этой кагорте относятся рентгенологи и, конечно, скептики, патологоанатомы.
   – Рентгенологически у него выявлено образование, а вот какого характера опухоль, я не берусь судить без биопсии. Поэтому я посылаю его на исследование, чтобы взять «отщип» ткани на определение атипических клеток.
   – Не может быть!? – хором произнесли Зимин и Вечерский.
   – У Словина рак желудка?
   – А если метастазы?
   – Тут время или уже упущено, или все-таки есть шанс. Это будет известно после полного обследования, – подчеркнула врач рентгенолог.
   Зимин и Вечерский переглянулись многозначительно и несколько растерянно. У Вечерского отпало желание говорить Нине Николаевне комплименты профессионального характера. Не тот случай.
   Она оставила записку на столе для Словина и вышла из ординаторской.
   Вечерский взял папку, на которой было написано «Журнал по техбезопасности», и вложил туда сценарий «капустника» – комедии положений и нравов «Счастье и безумие одного дня». Он отложил папку в сторону.
   Тягостная тишина повисла в ординаторской. Зимин и Вечерский закурили по сигарете.
   – Мудрец действительно в последнее время стал сдавать физически. Осунулся. Кожные покровы лица у него бледно-серые, анемичные. Постфактум, конечно, судить легче.
   – Что опухоль – это плохо, но если она окажется злокачественной – это приговор.
   – Не будем забегать далеко вперед, посмотрим, что биопсия покажет, – начал успокаивать Вечерский. – Вроде в клинике работает, а пройти нужное обследование и у него никогда не хватало времени. Он все спешил свое мастерство, свой опыт как дело всей его жизни передать нам, только жизнь не перегонишь. – Вечерский и сам не заметил, что о Словине он говорил в прошедшем времени, потом спохватился. – Нет, он нам нужен сейчас. – Он решил сменить несколько мрачную тему и обобщающими словами высказался. – Здоровье врачей в зоне высокого риска. Мы облучены всепроникающим радиационным действием болезней на нас. Быть заложником у болезни – это страшнее, чем быть в руках террористов, хотя во многом ситуации схожи – там и тут исход непредсказуем.
   Они выкурили по сигарете и вышли из ординаторской.
   В ординаторскую вошли главная и старшая медицинская сестра отделения и еще один из заместителей главного врача по технике безопасности.
   – Как тут накурено, – поморщилась главная медсестра.
   Заместитель главного врача Птицин, не церемонясь, с военной выправкой, прошелся по ординаторской и увидел папку по техбезопасности.
   – Возьму-ка на проверку, почитаю на досуге, как выполняются инструкции врачами отделения, а то газетки читать наскучило, вы передайте ответственному Горячеву, что я сегодня верну, – попросил вежливо Птицин.
   – Неужели у вас есть время читать эту белиберду? – главная медсестра нечаянно прижалась своим пышным бюстом к Птицину.
   – Положение обязывает, а инструкция предписывает о контроле документов нашего учреждения, – отрапортовал Птицин.
   Через полчаса Вечерский обнаружил пропажу папки. Потер потный лоб. Открыл ящик стола – там было пусто. Подошел Зимин, за ним следом Седов.
   – У меня пропала папка с черновым сценарием нашего «капустника», – произнес глухо Вечерский.
   – Не расстраивайся, вернут папку, да и так все помнят свои роли.
   – Смотря в чьи руки попадется эта папка. Для некоторых это покажется компроматом.
   – Так кто взять может без разрешения? – возмутился Зимин.
   – У нас могу-у-т не взять, а изъять, – растягивая слова, произнес интерн.
   – Теперь надо узнать, в чьих она руках, – проговорил тяжело Вечерский.
   – Не иголка, отыщется.
   – Или рванет как мина замедленного действия!
   – Тогда не замедлит себя ждать, рванет, все равно капустник завтра, так что соперники опоздали, лавры наши, аплодисменты ваши, ну а девушки потом, – смеясь, произнес Седов.
   – Шутник ты, Николай Третий, – процедил Вечерский. – Жизни не знаешь. Лаптем щи не хлебал. Я до этого места путь прошел от…
   – Слышал, от сельского врача до… Как вы мне все тут надоели за год интернатуры, меня все учат от санитарки бабушки Зины до главного врача.
   – Еще долго будут учить, так что не расстраивайся, ты только начинаешь входить в медицину и не знаешь, что у тебя должны быть руки и сердце чистые, как белый халат, – саркастически произнес Вечерский.
   – Как белый халат? Что остается от доктора через двадцать лет – ничего, в лучшем случае – ветеран труда при выходе на пенсию.
   – Разминка закончена, – произнес Горячев, стремительно вошедший в ординаторскую. – Всех вас, господа, во главе со мной вызывают в шестнадцать ноль-ноль в кабинет главного врача на местком.
   – На ковер! За что? – вопросительно протянул Седов.
   – Докапустничались! Пирожники. – Горячев развернулся и вышел.
   – Мина сработала замечательнейшим образом, – тихо произнес Вечерский.
   – Получается, что мы сами на ней подорвались, – грустно заметил Седов.
   – Не бойся! У нас трансплантология на самом высоком уровне – любой поврежденный орган заменят безвозмездно в качестве научного эксперимента.
   Вечерский хладнокровно посмотрел на часы.
   – Осталось пятнадцать минут – можно и стакан чаю, как говорит Словин.

Глава 5

   Кабинет главного врача состоял из четырех комнат: приемной с секретаршей, которая больше ведала подковерной канцелярией и знала все слухи по больнице, в большом кабинете стоял огромный дубовый стол с тринадцатью резными стульями и картинами северных пейзажей, дальше – комната отдыха и малый кабинет.
   Секретарша Роза Карловна, отяжелевшая годами на аппаратной работе, с очками на переносице, на этот раз врачей отделения приветствовала настороженно и неприветливо.
   – Что вы там ещё натворили? – она въедливо смотрела на Николая Седова. – Я вас всегда предупреждала, что вы добром не кончите своими шуточками.
   Это больше относилось к врачу-интерну Седову, который имел обыкновение подшучивать над канцелярскими неточностями в приказах администрации. Она, как старшина роты, пристально оглядела внешний вид врачей и по селектору доложила главному, что все фигуранты происшествия прибыли. Он попросил её зайти в большой кабинет, она встала, выгнув подобострастно спину, взяла чистые листы бумаги и прошла вовнутрь, как нырнув в омут, плотно притворив за собой двойные двери, обитые кожей. В приемной потянуло сыростью.
   Через три минуты она всех пригласила в зал.
   За большим столом восседал местный комитет: заместитель главного врача Сергей Сергеевич, председатель местного комитета жена известного авторитетного чиновника Татьяна Юльевна, по вопросам соцкультбыта – уролог Игорь Петрович, и во главе стола, не поднимая головы, сидел главный врач Чернов, в прошлом несостоявшийся санитарный врач. Вести собрание захотела вездесущая Роза Карловна, но главный врач удалил ее из зала.
   Когда врачи расселись по другую сторону стола по ранжиру: Горячев, Зимин, Вечерский, Седов – наступила тягостная тишина.
   – Начинайте! – подал команду Чернов.
   Сергей Сергеевич грузно привстал, потом сел и, тяжело ворочая языком, скрипуче начал говорить, с каждым словом набирая громкость в голосе, сильно жестикулируя руками.