Страница:
— Если бы нас уведомили вовремя, — сказал Дуглас, — мы подстерегли бы его на границе. Мало ли головорезов, которые навсегда избавили бы нас от него, взяв за труды только его шпоры. А теперь, Джеймс Стюарт, как говорится, ногу в стремя! Я слышу, труба зовет. Посмотрим, чей конь выносливее.
Человек триста хорошо вооруженных всадников сопровождали этих двух могущественных баронов, которые сначала направились в графство Дамфриз, а оттуда на восток, в Тевиотдейл. Из-за стремительной скачки значительная часть лошадей, как Мортон и предсказывал, выбыла из строя, так что отряд, приближаясь к месту назначения, насчитывал не более двухсот всадников, да и те в большинстве добирались на измученных конях.
В пути их то развлекали, то тревожили разноречивые слухи о продвижении английских войск и о сопротивлении, какое мог оказать аббат. Когда они были уже в шести-семи милях от монастыря святой Марии, им навстречу примчался в сопровождении нескольких слуг один из местных лэрдов, которого вызвал Мерри, зная, что на его сведения можно положиться. «Их лица пылали от скачки и шпоры алели в крови».
По словам этого лэрда, сэр Джон Фостер много раз назначал и столько же раз откладывал нападение на монастырь, но известие, что Пирси Шафтон открыто пребывает в аббатстве, его так возмутило, что он решил незамедлительно выполнить приказ королевы, предписавшей ему во что бы то ни стало захватить мятежного эвфуиста,
Благодаря своей неутомимой энергии аббат собрал войско, по численности почти равное английскому отряду, но гораздо менее опытное в военном деле. Этим войском командовал Джулиан Эвенел, и предполагалось, что бой произойдет на берегах речки, окаймляющей монастырские владения.
— Кто знает это место? — спросил Мерри.
— Я, милорд, — вызвался Глендининг.
— Хорошо, отбери человек двадцать, у кого кони покрепче, — приказал граф, — и скачите туда что есть силы. Объявите, что я следую за вами по пятам, веду сильное войско и беспощадно изрублю в куски того, кто первый начнет бой. Дэвидсон, — обратился он к лэрду, прискакавшему с известиями, — ты будешь моим проводником. За дело, Глендининг! Скажи Фостеру, что я его заклинаю: если он дорожит своим положением при дворе, пусть предоставит мне распутать это дело. Скажи аббату, что я сожгу монастырь вместе с ним самим, если он нанесет хоть один удар до моего прибытия. А этому псу, Джулиану Эвенелу, передай, что мы с ним еще не расквитались по одному счету; если же он вздумает открыть новый счет, я насажу его голову на верхушку самого высокого монастырского шпиля. Теперь живо! Шпор и лошадей не жалеть!
— Ваше приказание будет выполнено, милорд, — сказал Глендининг и, отобрав воинов, скакуны которых были в лучшем состоянии, пустился с ними в путь со всей скоростью, на которую были способны кони. Холмы и овраги замелькали под копытами скакунов.
Всадники не проехали еще и полпути, как им начали попадаться беглецы с поля сражения, и стало ясно, что битва началась. Двое верховых поддерживали в седле третьего — это был их старший брат, раненный стрелой навылет. Все они были вассалами монастыря, и Хэлберт, окликнув их по именам, стал расспрашивать о ходе боя, но в эту минуту, как ни старались братья удержать раненого в седле, он упал, и двое младших соскочили с лошадей, чтобы принять последний вздох старшего. Люди в таком состоянии не могут быть источником надежных сведений, и Глендининг со своим отрядом поспешил дальше; тревога его возрастала при виде мчавшихся врассыпную всадников с крестом святого Андрея на шлемах и латах, — видимо, они без оглядки бежали с поля сражения. Большинство беглецов, завидя на дороге сплоченный отряд конников, сворачивали налево или направо, держась на таком расстоянии, что заговорить с ними было невозможно. Другие, совсем растерявшись от страха, продолжали скакать посреди дороги, неистово пришпоривая лошадей; отвечая на окрики бессмысленным взглядом, они неслись, бросив поводья и не делая попытки остановиться. Хэлберт знал многих в лицо и, судя по их состоянию, больше не сомневался в том, что вассалы обители святой Марии наголову разбиты. Его охватила невыразимая тревога о судьбе Эдуарда, который, несомненно, должен был участвовать в битве. Пришпорив своего коня, он помчался с такой быстротой, что только пять-шесть спутников могли за ним угнаться, и скоро добрался до холма, у подножия которого, в полукруглом изгибе речки, лежала равнина, ставшая полем брани.
Его глазам представилось печальное зрелище. Говоря словами поэта, война и ужас пронеслись над полем, оставив за собой только страдание и смерть. Бой велся с ожесточением, как это всегда бывает в стычках между пограничными отрядами, когда исконная вражда и взаимные обиды воодушевляют обоих противников на упорную борьбу. Ближе к середине поля лежали тела воинов, павших в рукопашной схватке с неприятелем. Неумолимая ненависть, гнев и презрение застыли на их суровых лицах, окоченелые руки еще держались за рукояти сломанных мечей или тщетно порывались вытащить из раны смертоносную стрелу. Потеряв доблесть, только что проявленную в бою, некоторые раненые взывали о помощи, в отчаянии просили воды, а другие коснеющим языком лепетали слова полузабытой молитвы, в которую никогда но вдумывались, даже когда ее учили наизусть. Не уверенный в том, что ему надо сейчас делать по долгу службы, Хэлберт стал объезжать равнину, думая, не увидит ли он среди убитых и раненых своего брата Эдуарда. Англичане ему не препятствовали. Судя по облаку пыли, которое поднималось вдали, они продолжали преследовать одиночных беглецов; Хэлберт рассудил, что приблизиться к ним сейчас, когда каждый из победителей действует самочинно, значило бы обречь себя и свой отряд на бессмысленную гибель, потому что англичане немедленно стали бы уничтожать их, как уцелевших сторонников шотландского войска. Правильнее всего, решил он, оставаться на месте, пока не прибудет Мерри со своим войском, тем более что уже слышались трубные сигналы, которыми английский военачальник возвещал о прекращении преследования беглецов и сборе всего отряда. Созвав своих людей,
Хэлберт занял тот удобный для обороны пункт, который шотландцы занимали в начале боя и упорно отстаивали в течение всей схватки.
Вдруг до слуха Хэлберта донесся слабый женский голос, поразивший его в такую минуту, когда неприятельские войска еще находились тут и родственники павших воинов не могли приблизиться, чтобы отдать им последний долг. Тревожно поглядев по сторонам, он наконец увидел женщину, склонившуюся над телом рыцаря в богатых доспехах, шлем которого, хоть разбитый и в грязи, указывал на знатный род и высокий титул. Женщина была закутана в солдатский плащ и прижимала к груди сверток; вскоре Хэлберт убедился, что в этом свертке — ребенок. Посмотрев в сторону английского войска, юноша увидел, что оно не двигается с места; повторные и длительные сигналы трубачей вперемежку с возгласами начальников показывали, что их ряды еще не так скоро выстроятся в должном порядке. Таким образом, можно было хоть на. минуту подойти к несчастной женщине. Соскочив с коня и передав его одному из своих спутников, он бросился к несчастной и голосом, полным ласки и участия, спросил, не может ли он чем-нибудь помочь ей. Не отвечая на вопрос, она, тщетно стараясь дрожащей и непривычной рукой отстегнуть у раненого забрало от шлема, в отчаянии воскликнула:
— О, скорее дайте ему свежего воздуха, и он сейчас же очнется! Замок и золото, жизнь и честь отдала бы я, чтобы иметь силу сорвать с него это жестокое железо, что душит его!
Когда стремишься облегчить чужую скорбь, не надо доказывать несбыточность самых безумных надежд. Перед ними лежал мертвец, бездыханное тело, которому все земное отныне и навеки стало глубоко чуждым. Но Хэлберт Глендининг все же расстегнул панцирь на груди убитого, поднял забрало и, к своему изумлению, увидел перед собой застывшие черты Джулиана Эвенела. Отшумела его последняя битва, свирепая и мятежная душа его отлетела в разгаре боя, в котором он в течение многих лет находил высшее наслаждение.
— Увы, он скончался, — сказал Хэлберт молодой женщине, в которой теперь без труда узнал бедняжку Кэтрин.
— О нет, нет, нет, — повторяла она, — не говорите так. Он не умер. Он только в обмороке. Я сама как-то раз долго лежала без чувств, и его голос разбудил меня, когда он ласково сказал: «Кэтрин, ради меня, открой глаза!»
Открой глаза, Джулиан, ради меня! — молила она, обращаясь к бездыханному телу. — Я знаю, ты только притворяешься, хочешь меня напугать; но видишь, — воскликнула она с истерическим смехом, — я не испугалась! — И мгновенно, уже другим тоном, она стала заклинать его:
— О, заговори со мной, как хочешь брани, проклинай за глупость. Твои слова, пусть самые жестокие, сейчас прозвучали бы как ласковые речи, которыми ты осыпал меня перед тем, как я отдала тебе свою душу и тело… Приподымите его, — обратилась она к Хэлберту. — Приподымите же его, ради господа бога! Или в вас нет жалости? Ведь он обещал обвенчаться со мной, если я подарю ему сына, а этот мальчик — вылитый Джулиан! Как же он сдержит свое обещание, если вы не поможете мне разбудить его? Кристи из Клинт-хилла, Роули, Хатчен! На. пиру вы не отходили от него, а в беде бросили, бесстыжие предатели!
— Только не я, клянусь небом! — отозвался один из тяжелораненых, стараясь приподняться, опершись на локоть и поворачивая к Хэлберту лицо, — это был Кристи из Клинт-хилла. — Я не отступил ни на шаг, но человек может драться, пока дышит, а мне уж недолго осталось дышать. Э, молодчик, — продолжал он, посмотрев на Глендининга и заметив его военную одежду, — ты все-таки напялил на себя шлем. В этом колпаке приятнее жить, чем умирать. Лучше если бы судьба прислала сюда не тебя, а твоего брата. Он добрый, а ты дикарь и скоро будешь злодеем не лучше меня.
— Боже упаси! — вырвалось у Хэлберта.
— Черт с тобой и аминь, — пробормотал умирающий. — Там, куда я иду, и без тебя народу хватит. Благодарение богу, я к этой подлости не причастен, — прибавил он, взглянув на бедную Кэтрин. Затем он произнес еще несколько слов — не то молитву, не то проклятие, и душа Кристи из Клинт-хилла покинула сей мир.
Глубоко потрясенный этими горестными событиями, Глендининг на несколько мгновений совсем забыл о собственных делах и обязанностях. Он очнулся, услышав конский топот и возглас: «Святой Георгий за Англию!», издавна принятый в английской армии. Горсточка всадников, прискакавших с Хэлбертом, и уцелевшие монастырские вассалы, которые решили ждать прибытия Мерри, все, как один, застыли на месте с поднятыми копьями; не получив приказа, они не знали — сложить оружие или сопротивляться.
— Вот наш капитан, — сказал один из них, указывая на Глендининга, когда многочисленный отряд англичан, авангард фостеровской армии, вплотную приблизился к ним.
— Вот так капитан! — воскликнул начальник отряда. — Пешим с мечом в ножнах перед неприятелем. Сразу видно, что за вояка. Эй, молодой человек, вы кончили мечтать? Извольте ответить, что вам милее — сражаться — или наутек?
— Ни то, ни другое, — невозмутимо ответил Глендининг.
— Тогда бросай меч и сдавайся! — потребовал англичанин.
— Добровольно не сдамся, — все так же решительно сказал Хэлберт.
— Сам по себе действуешь, друг, или кому служишь? — спросил английский капитан.
— Служу благородному графу Мерри.
— Значит, ты служишь самому бесчестному из всех дворян на свете, — продолжал англичанин. — Мерри — изменник в Англии и предатель в Шотландии.
— Ты лжешь! — вскричал Глендининг, не заботясь о последствиях своей дерзости.
— То-то разгорячился, а еще минуту назад был так хладнокровен! Так, по-твоему, я лгу? Хочешь решить этот спор оружием один на один?
— Один на один! Один против двоих! Двое против пятерых! Как вам угодно, — сказал Хэлберт. — Но драться честно!
— Можешь быть спокоен. Посторонитесь, друзья мои, — распорядился отважный англичанин, — и если я буду убит, пусть он идет на все четыре стороны со своими людьми.
— Многие лета нашему храброму капитану! — закричали солдаты, ожидая поединка с таким нетерпением, как будто им сейчас покажут бой быков.
— Ну, много лет он вряд ли проживет, — заметил сержант. — Человеку уже стукнуло шестьдесят, а он лезет в драку и с причиной и без причины с первым встречным-поперечным и, главное, с юнцом, который ему в сыновья годится. А вот и сам начальник — игру мечей посмотреть ему хочется.
Действительно, сэр Джон Фостер во главе значительного отряда кавалерии подъехал к ним как раз в ту минуту, когда капитан, оказавшись по возрасту слабее мужественного и порывистого Глендининга, лишился меча, который был выбит у него из рук.
— Изрядно опозорился ты, Стоуварт Болтон, — бросил английский военачальник, — а ты, молодой человек, скажи, кто ты и откуда?
— Из свиты графа Мерри. Я прибыл с поручением от него к вашей милости, — ответил Глендининг, — но вот он сам едет сюда — на холмах уже виднеются его кавалеристы.
— Стройтесь, господа, живо! — скомандовал сэр Джон Фостер своим солдатам. — Кто сломал копье — обнажай меч! Мы не совсем готовы для второго боя, но если темная туча вон там, на холме, предвещает грозу, надо выдержать ее стойко, хоть плащи наши и продырявлены. Слушай, Стоуварт, мы сцапали оленя, за которым охотились, — вот и Пирси Шафтон; славно скрутили его два наших воина.
— Кто, этот молокосос? — воскликнул Болтон. — Он такой же Пирси Шафтон, как я сам — Пирси Шафтон. Юнец нарядился в его яркий плащ — это верно, но настоящий Пирси на добрый десяток лет старше этого воришки. Я знал Пирси, когда он был еще мне по пояс. А вы разве не видели его на турнирах и празднествах?
— К дьяволу празднества! — вскричал сэр Джон Фостер. — Разве у меня когда-нибудь было время для забав и веселья? Всю жизнь меня держат на должности палача. Сегодня я гоняюсь за разбойниками, завтра — за изменниками, и всегда я в страхе за жизнь. Копье мое век не висит на стенке, нога не вылезает из стремени, конь не расстается с седлом. А теперь, когда я упустил человека, которого даже не знаю в лицо, мне достанется от Тайного совета как собаке. Нет, лучше смерть, чем такое рабское, жалкое существование!
Жалобы Фостера были прерваны трубным сигналом, вслед за которым появился шотландский вестник. Он доложил, что «благородный граф Мерри желает, соблюдая взаимную честь и безопасность, встретиться для личной беседы с сэром Джоном Фостером на полдороге между двумя войсками, при свите в шесть человек с каждой стороны и с гарантией в том, что в течение десяти минут, кои необходимы на дорогу, не будет никаких враждебных действий».
— Вот и новая напасть, — продолжал англичанин. — Я должен вступить в переговоры с этим вероломным шотландцем, а он мастер расставлять ловушки и пускать пыль в глаза честным людям; он плут не хуже любого шотландского мошенника. Тягаться с ним на словах мне не под силу, а для драки мы сейчас тоже не годимся.., Вестник, мы согласны на встречу. А вы, воинственный сэр (обращаясь к молодому Глендинингу), берите своих людей и отправляйтесь вслед за трубачом восвояси, к графу, — марш! Стоуварт Болтон, наведи порядок и будь готов к атаке по знаку, который я подам… Сэр, я велел вам отправляться к своим и здесь не задерживаться.
Несмотря на это решительное приказание, Хэлберт Глендининг не мог уйти, не остановившись на мгновение около несчастной Кэтрин. Она лежала неподвижно, не страшась опасности, не слыша топота множества коней вокруг нее, не ведая, — как убедился Хэлберт, вглядевшись пристальнее, — уже ни о чем на свете. Он почти обрадовался тому, что жизненные страдания для нее кончились и что копыта коней, от которых он был не в силах ее уберечь, могли задеть и изуродовать только бесчувственное тело. Хэлберт взял на руки ребенка, которого она продолжала обнимать, и его немало смутил взрыв смеха, раздавшийся кругом, когда вооруженный солдат на глазах у всех оказался с такой непривычной и неудобной ношей.
— На плечо малютку! — крикнул один из стрелков.
— Покорми же своего младенца! — насмехался копьеносец.
— Замолчите вы, скоты! — остановил их Стоуварт Болтон. — Если у вас самих нет человеколюбия, уважайте его в других. Я прощаю этого молодчика, хотя он посмеялся над моими сединами, за то, что он спасает это беззащитное существо, которое вы могли бы растоптать, как будто вас родили и вскормили не женщины, а волчицы.
Пока все это происходило, оба военачальника встретились в обусловленном месте между войсками обеих сторон, и граф Мерри заговорил первый:
— Разве честно и справедливо поступаете вы, сэр Джон, и за кого принимаете вы графа Мортона и меня, позволяя себе вторгнуться в Шотландию с развернутыми знаменами, по своему произволу лишая людей жизни или отнимая у них свободу! Разве, по вашему мнению, хорошо разорять нашу страну и проливать кровь нашего народа, когда мы столько раз па деле доказывали свою преданность английской королеве, не нарушая, конечно, верности нашей государыне.
— Лорд Мерри, — ответил Фостер, — весь мир знает, что вы человек острого ума и глубокой мудрости; но вот уже несколько недель вы водите меня за нос, обещая взять под стражу мятежника, восставшего против моей августейшей повелительницы, этого Пирси Шафтона из Уилвертона. Вы своего слова не сдержали, ссылаясь на какие-то смуты на западе и на всякие другие препоны. Теперь, когда он с превеликой наглостью вернулся сюда и поселился открыто в десяти милях от английской границы, я не мог долее терпеть ваши отговорки и отсрочки и, повинуясь приказу моей госпожи и королевы, бросил в бой ее войска, чтобы силой захватить мятежника, где бы он ни скрывался.
— Значит, Пирси Шафтон в ваших руках? — спросил граф Мерри. — Знайте, что я не могу позволить вам увезти его отсюда, это бы меня опозорило! Будем сражаться!
— После всех милостей, которыми осыпала вас королева Англии, вы, милорд, будете сражаться за крамольника, восставшего против нее? — спросил сэр Джон Фостер.
— Вовсе нет, сэр Джон, — возразил граф, — но я буду сражаться насмерть, защищая честь и свободу независимой Шотландии.
— Клянусь небом, я даже рад, — заявил сэр Джон. — От сегодняшних трудов мой меч притупиться не успел.
— Клянусь честью, сэр Джон, — вмешался сэр Джордж Херон из Чипчейза, — у нас нет причин сейчас вступать в бой с этими шотландскими лордами. Я согласен со Стоувартом Болтоном — наш пленник такой же Пирси Шафтон, как и великий герцог Нортумберленд. Вы поступили бы весьма неблагоразумно, нарушив мир между двумя странами из-за какого-то проходимца, еще более ничтожного, чем этот зловредный ветрогон.
— Сэр Джордж, — ответил Фостер, — я не раз слышал, что вы, цапли, побаиваетесь ястреба… note 74 Не хватайтесь за меч, друг мой, я пошутил. А пленника велите привести сюда, мы узнаем, что он собой представляет. Но наши условия остаются в силе, господа, — обратился он к шотландцам.
— Мы даем честное слово, что не прибегнем к насилию, — ответил Мортон.
Насмешки градом посыпались на сэра Джона Фостера, когда приведенный пленник оказался вовсе не Пирси Шафтоном, а переодетой женщиной.
— Стащите плащ с этой девки, — закричал Фостер, — и гоните ее к конюхам — там ей честь и место!
Видя разочарование английского военачальника, рассмеялся даже Мерри, что не часто с ним случалось; но все же он вступился и не дал в обиду прекрасную Молинару, которая еще раз спасла сэра Пирси Шафтона, вторично рискуя собственной жизнью.
— Вы тут натворили столько зла, что оправдаться вам будет трудно,
— сказал граф Мерри начальнику английских войск, — а я, кажется, потерял бы честь и покой, если бы допустил, чтобы с головы этой молодой женщины упал хоть один волосок.
— Милорд, — обратился к Мерри граф Мортон, — если сэр Джон согласится отъехать со мной в сторону на несколько минут, я берусь доказать ему, что в его интересах поскорее уехать отсюда, поручив обсуждение злосчастных событий сегодняшнего дня должностным лицам, которые карают за преступления, учиненные на границе.
Затем он отъехал с сэром Джоном Фостером в сторону и сказал ему следующее:
— Разве не удивительно, сэр Джон, что человек, который так хорошо знает королеву Елизавету, как вы, не догадывается о том, что она дарует свою благосклонность только тем, кто оказывает ей полезные услуги на деле, а вовсе не втягивает ее в. ненужные распри с соседями. Скажу вам, сэр рыцарь, напрямик то, что мне доподлинно известно. Если бы вы, в результате этого злополучного набега, задержали настоящего Пирси Шафтона, но при этом ваши действия, что вполне вероятно, привели бы к разрыву между нашими государствами, то ваша дальновидная повелительница и ее дальновидный Тайный совет предпочли бы разжаловать сэра Джона Фостера, чем ввязаться из-за него в войну. А теперь, когда вы потерпели неудачу с Шафтоном, на какую благодарность можете вы уповать, если вздумаете продолжать кровопролитие? Я обещаю уговорить графа Мерри, чтобы он выпроводил сэра Пирси за пределы Шотландии. Послушайтесь благоразумного совета и остановитесь вовремя. От сражения с нами вы ничего не выиграете: людей у вас меньше, они после недавнего боя ослабели и неизбежно будут разбиты.
Сэр Джон Фостер слушал его, опустив голову. — Да, черт побери, неудачно получилось, — — сказал он. — Славы мне сегодняшний день не принесет.
Подъехав к Мерри, он объявил, что, . из уважения к особе графа и к особе лорда Мортона, он решил безотлагательно удалиться вместе со своим войском.
— Погодите, сэр Джон Фостер, — остановил его Мерри, — я могу позволить вам беспрепятственно уйти, только если вы оставите мне заложника в обеспечение того, что за бесчинства ваших солдат в Шотландии вы рассчитаетесь сполна. Вы понимаете, что, разрешая вам вернуться в Англию, я беру на себя ответственность перед моей королевой, которая отчета за кровь ее подданных потребует у меня, если я допущу, что те, кто эту кровь пролил, так легко уйдут от возмездия.
— Никогда не допущу я, чтобы в Англии говорили, что Джон Фостер дал заложников, как поставленный на колени противник, и вдобавок — на том самом поле боя, где он одержал победу, — сказал англичанин. — Однако, — прибавил он после минутного молчания, — если Стоуварт Болтон по своей собственной воле пожелает остаться у вас, я не буду спорить, и мне думается, что так даже будет лучше. Пусть увидит своими глазами изгнание этого Пирси Шафтона за пределы Шотландии.
— Я все равно принимаю его как заложника и буду соответственно с ним обращаться, — объявил граф Мерри. Но Фостер отвернулся и, отдавая приказания Болтону и его людям, притворился, что не слышал этого заявления.
— Вот едет верный слуга своей прекрасной самодержавной повелительницы, — сказал вполголоса Мерри, обращаясь к Мортону. — Счастливец! Он знает, что выполнение ее приказаний может стоить ему головы, но невыполнение этих приказаний наверняка навлечет на него бесчестье и смерть. Не позавидуешь счастью тех, кто зависит от прихотей госпожи Фортуны и отвечает за них перед такой капризной и привередливой государыней, как его своенравная госпожа.
— У нас на престоле тоже женщина, милорд, — заметил Мортон.
— Это правда, Дуглас, — отозвался граф, подавляя вздох, — но неизвестно, как долго может женская рука удержать бремя правления в столь необузданной стране. А сейчас поедем в обитель святой Марии и сами посмотрим, в каком состоянии дела аббатства. Глендининг, присмотри за этой женщиной, позаботься о ней. Да что за дьявольщина! У тебя в руках ребенок, клянусь жизнью! Как угораздило тебя найти его сейчас, и на поле боя?
Хэлберт вкратце рассказал, что произошло. Граф подъехал к месту, где лежало тело Джулиана Эвенела, рядом с которым, все еще обнимая его, покоилась несчастная молодая женщина. Так гирлянды плюща не покидают могучий дуб, когда буря сразила его и вырвала с корнем. Оба тела уже окоченели. Мерри был растроган, как никогда, может быть вспоминая о своем собственном рождении.
— Дуглас, — сказал он, — нельзя прощать тем, кто отвечает жестокостью на самые нежные чувства, не правда ли?
Граф Мортон, не найдя счастья в браке, вел разгульную жизнь.
— Предложите этот вопрос Генри Уордену, милорд, или Джону Ноксу. Я плохой советчик в женских делах.
— Вперед, в аббатство, — скомандовал Мерри. — Пусть трубят поход. Глендининг, передай младенца той женщине в рыцарском плаще, пусть она о нем позаботится. Присмотри, чтобы не было надругательства над телами павших; прикажи немедленно увезти их или предать земле. Вперед, друзья мои!
Известие о поражении быстро разнеслось по всей окрестности и вызвало величайшее смятение среди жителей деревни и в монастыре. Ризничий и другие монахи советовали искать спасения в бегстве, казначей предлагал пожертвовать церковными сосудами и отдать их в качестве взятки английскому военачальнику; один аббат сохранял бесстрашие и твердость.
— Братия, — сказал он, — если господь не даровал нашим людям победы в бою, то, значит, он требует от нас другой победы, которая заключается в приятии мученического венца. Лишь наши собственные малодушие и трусость могут помешать нам выйти победителями в подобной борьбе. Облачимся же в доспехи веры и приготовимся погибнуть, если это необходимо, под развалинами святого храма, в коем мы посвятили себя служению вседержителю. Высокая честь выпала на долю всех нас, призванных к сему великому подвигу, начиная с нашего дорогого брата Николая, сединам которого предназначен почет мученического венца, и кончая моим возлюбленным сыном Эдуардом: хоть он пришел в наш вертоград последним, однако ж удостоен такой же награды, как и те, кто трудился в нем с самой зари. Мужайтесь, дети мои! Я не смею, подобно моим святым предшественникам, обещать вам, что вы будете спасены чудом; и я и вы равно недостойны того особого вмешательства, которое в былые времена обращало святотатственный меч против самих тиранов, его подъявших, устрашало чудесами очерствевшие сердца еретиков и ниспосылало сонмы ангелов для защиты алтарей, воздвигнутых во славу господа и пречистой девы. И все же, с божьей помощью, вы ныне узрите, что ваш аббат и отец не обесчестит митры, возложенной на его чело. Удалитесь же в свои кельи, дети мои, и предайтесь молитве в тиши. Облачитесь затем в стихари и сутаны, как для самых торжественных празднеств, и будьте наготове. Когда большой колокол возвестит своим звоном о приближении врага, выходите величавой процессией врагу навстречу. И пусть церковь откроет свои врата и станет убежищем для тех из наших вассалов, кто из-за участия своего в сегодняшней несчастливой битве или по другим причинам должен особенно опасаться ярости насильников. Скажите сэру Пирси Шафтону, если он спасся…
Человек триста хорошо вооруженных всадников сопровождали этих двух могущественных баронов, которые сначала направились в графство Дамфриз, а оттуда на восток, в Тевиотдейл. Из-за стремительной скачки значительная часть лошадей, как Мортон и предсказывал, выбыла из строя, так что отряд, приближаясь к месту назначения, насчитывал не более двухсот всадников, да и те в большинстве добирались на измученных конях.
В пути их то развлекали, то тревожили разноречивые слухи о продвижении английских войск и о сопротивлении, какое мог оказать аббат. Когда они были уже в шести-семи милях от монастыря святой Марии, им навстречу примчался в сопровождении нескольких слуг один из местных лэрдов, которого вызвал Мерри, зная, что на его сведения можно положиться. «Их лица пылали от скачки и шпоры алели в крови».
По словам этого лэрда, сэр Джон Фостер много раз назначал и столько же раз откладывал нападение на монастырь, но известие, что Пирси Шафтон открыто пребывает в аббатстве, его так возмутило, что он решил незамедлительно выполнить приказ королевы, предписавшей ему во что бы то ни стало захватить мятежного эвфуиста,
Благодаря своей неутомимой энергии аббат собрал войско, по численности почти равное английскому отряду, но гораздо менее опытное в военном деле. Этим войском командовал Джулиан Эвенел, и предполагалось, что бой произойдет на берегах речки, окаймляющей монастырские владения.
— Кто знает это место? — спросил Мерри.
— Я, милорд, — вызвался Глендининг.
— Хорошо, отбери человек двадцать, у кого кони покрепче, — приказал граф, — и скачите туда что есть силы. Объявите, что я следую за вами по пятам, веду сильное войско и беспощадно изрублю в куски того, кто первый начнет бой. Дэвидсон, — обратился он к лэрду, прискакавшему с известиями, — ты будешь моим проводником. За дело, Глендининг! Скажи Фостеру, что я его заклинаю: если он дорожит своим положением при дворе, пусть предоставит мне распутать это дело. Скажи аббату, что я сожгу монастырь вместе с ним самим, если он нанесет хоть один удар до моего прибытия. А этому псу, Джулиану Эвенелу, передай, что мы с ним еще не расквитались по одному счету; если же он вздумает открыть новый счет, я насажу его голову на верхушку самого высокого монастырского шпиля. Теперь живо! Шпор и лошадей не жалеть!
— Ваше приказание будет выполнено, милорд, — сказал Глендининг и, отобрав воинов, скакуны которых были в лучшем состоянии, пустился с ними в путь со всей скоростью, на которую были способны кони. Холмы и овраги замелькали под копытами скакунов.
Всадники не проехали еще и полпути, как им начали попадаться беглецы с поля сражения, и стало ясно, что битва началась. Двое верховых поддерживали в седле третьего — это был их старший брат, раненный стрелой навылет. Все они были вассалами монастыря, и Хэлберт, окликнув их по именам, стал расспрашивать о ходе боя, но в эту минуту, как ни старались братья удержать раненого в седле, он упал, и двое младших соскочили с лошадей, чтобы принять последний вздох старшего. Люди в таком состоянии не могут быть источником надежных сведений, и Глендининг со своим отрядом поспешил дальше; тревога его возрастала при виде мчавшихся врассыпную всадников с крестом святого Андрея на шлемах и латах, — видимо, они без оглядки бежали с поля сражения. Большинство беглецов, завидя на дороге сплоченный отряд конников, сворачивали налево или направо, держась на таком расстоянии, что заговорить с ними было невозможно. Другие, совсем растерявшись от страха, продолжали скакать посреди дороги, неистово пришпоривая лошадей; отвечая на окрики бессмысленным взглядом, они неслись, бросив поводья и не делая попытки остановиться. Хэлберт знал многих в лицо и, судя по их состоянию, больше не сомневался в том, что вассалы обители святой Марии наголову разбиты. Его охватила невыразимая тревога о судьбе Эдуарда, который, несомненно, должен был участвовать в битве. Пришпорив своего коня, он помчался с такой быстротой, что только пять-шесть спутников могли за ним угнаться, и скоро добрался до холма, у подножия которого, в полукруглом изгибе речки, лежала равнина, ставшая полем брани.
Его глазам представилось печальное зрелище. Говоря словами поэта, война и ужас пронеслись над полем, оставив за собой только страдание и смерть. Бой велся с ожесточением, как это всегда бывает в стычках между пограничными отрядами, когда исконная вражда и взаимные обиды воодушевляют обоих противников на упорную борьбу. Ближе к середине поля лежали тела воинов, павших в рукопашной схватке с неприятелем. Неумолимая ненависть, гнев и презрение застыли на их суровых лицах, окоченелые руки еще держались за рукояти сломанных мечей или тщетно порывались вытащить из раны смертоносную стрелу. Потеряв доблесть, только что проявленную в бою, некоторые раненые взывали о помощи, в отчаянии просили воды, а другие коснеющим языком лепетали слова полузабытой молитвы, в которую никогда но вдумывались, даже когда ее учили наизусть. Не уверенный в том, что ему надо сейчас делать по долгу службы, Хэлберт стал объезжать равнину, думая, не увидит ли он среди убитых и раненых своего брата Эдуарда. Англичане ему не препятствовали. Судя по облаку пыли, которое поднималось вдали, они продолжали преследовать одиночных беглецов; Хэлберт рассудил, что приблизиться к ним сейчас, когда каждый из победителей действует самочинно, значило бы обречь себя и свой отряд на бессмысленную гибель, потому что англичане немедленно стали бы уничтожать их, как уцелевших сторонников шотландского войска. Правильнее всего, решил он, оставаться на месте, пока не прибудет Мерри со своим войском, тем более что уже слышались трубные сигналы, которыми английский военачальник возвещал о прекращении преследования беглецов и сборе всего отряда. Созвав своих людей,
Хэлберт занял тот удобный для обороны пункт, который шотландцы занимали в начале боя и упорно отстаивали в течение всей схватки.
Вдруг до слуха Хэлберта донесся слабый женский голос, поразивший его в такую минуту, когда неприятельские войска еще находились тут и родственники павших воинов не могли приблизиться, чтобы отдать им последний долг. Тревожно поглядев по сторонам, он наконец увидел женщину, склонившуюся над телом рыцаря в богатых доспехах, шлем которого, хоть разбитый и в грязи, указывал на знатный род и высокий титул. Женщина была закутана в солдатский плащ и прижимала к груди сверток; вскоре Хэлберт убедился, что в этом свертке — ребенок. Посмотрев в сторону английского войска, юноша увидел, что оно не двигается с места; повторные и длительные сигналы трубачей вперемежку с возгласами начальников показывали, что их ряды еще не так скоро выстроятся в должном порядке. Таким образом, можно было хоть на. минуту подойти к несчастной женщине. Соскочив с коня и передав его одному из своих спутников, он бросился к несчастной и голосом, полным ласки и участия, спросил, не может ли он чем-нибудь помочь ей. Не отвечая на вопрос, она, тщетно стараясь дрожащей и непривычной рукой отстегнуть у раненого забрало от шлема, в отчаянии воскликнула:
— О, скорее дайте ему свежего воздуха, и он сейчас же очнется! Замок и золото, жизнь и честь отдала бы я, чтобы иметь силу сорвать с него это жестокое железо, что душит его!
Когда стремишься облегчить чужую скорбь, не надо доказывать несбыточность самых безумных надежд. Перед ними лежал мертвец, бездыханное тело, которому все земное отныне и навеки стало глубоко чуждым. Но Хэлберт Глендининг все же расстегнул панцирь на груди убитого, поднял забрало и, к своему изумлению, увидел перед собой застывшие черты Джулиана Эвенела. Отшумела его последняя битва, свирепая и мятежная душа его отлетела в разгаре боя, в котором он в течение многих лет находил высшее наслаждение.
— Увы, он скончался, — сказал Хэлберт молодой женщине, в которой теперь без труда узнал бедняжку Кэтрин.
— О нет, нет, нет, — повторяла она, — не говорите так. Он не умер. Он только в обмороке. Я сама как-то раз долго лежала без чувств, и его голос разбудил меня, когда он ласково сказал: «Кэтрин, ради меня, открой глаза!»
Открой глаза, Джулиан, ради меня! — молила она, обращаясь к бездыханному телу. — Я знаю, ты только притворяешься, хочешь меня напугать; но видишь, — воскликнула она с истерическим смехом, — я не испугалась! — И мгновенно, уже другим тоном, она стала заклинать его:
— О, заговори со мной, как хочешь брани, проклинай за глупость. Твои слова, пусть самые жестокие, сейчас прозвучали бы как ласковые речи, которыми ты осыпал меня перед тем, как я отдала тебе свою душу и тело… Приподымите его, — обратилась она к Хэлберту. — Приподымите же его, ради господа бога! Или в вас нет жалости? Ведь он обещал обвенчаться со мной, если я подарю ему сына, а этот мальчик — вылитый Джулиан! Как же он сдержит свое обещание, если вы не поможете мне разбудить его? Кристи из Клинт-хилла, Роули, Хатчен! На. пиру вы не отходили от него, а в беде бросили, бесстыжие предатели!
— Только не я, клянусь небом! — отозвался один из тяжелораненых, стараясь приподняться, опершись на локоть и поворачивая к Хэлберту лицо, — это был Кристи из Клинт-хилла. — Я не отступил ни на шаг, но человек может драться, пока дышит, а мне уж недолго осталось дышать. Э, молодчик, — продолжал он, посмотрев на Глендининга и заметив его военную одежду, — ты все-таки напялил на себя шлем. В этом колпаке приятнее жить, чем умирать. Лучше если бы судьба прислала сюда не тебя, а твоего брата. Он добрый, а ты дикарь и скоро будешь злодеем не лучше меня.
— Боже упаси! — вырвалось у Хэлберта.
— Черт с тобой и аминь, — пробормотал умирающий. — Там, куда я иду, и без тебя народу хватит. Благодарение богу, я к этой подлости не причастен, — прибавил он, взглянув на бедную Кэтрин. Затем он произнес еще несколько слов — не то молитву, не то проклятие, и душа Кристи из Клинт-хилла покинула сей мир.
Глубоко потрясенный этими горестными событиями, Глендининг на несколько мгновений совсем забыл о собственных делах и обязанностях. Он очнулся, услышав конский топот и возглас: «Святой Георгий за Англию!», издавна принятый в английской армии. Горсточка всадников, прискакавших с Хэлбертом, и уцелевшие монастырские вассалы, которые решили ждать прибытия Мерри, все, как один, застыли на месте с поднятыми копьями; не получив приказа, они не знали — сложить оружие или сопротивляться.
— Вот наш капитан, — сказал один из них, указывая на Глендининга, когда многочисленный отряд англичан, авангард фостеровской армии, вплотную приблизился к ним.
— Вот так капитан! — воскликнул начальник отряда. — Пешим с мечом в ножнах перед неприятелем. Сразу видно, что за вояка. Эй, молодой человек, вы кончили мечтать? Извольте ответить, что вам милее — сражаться — или наутек?
— Ни то, ни другое, — невозмутимо ответил Глендининг.
— Тогда бросай меч и сдавайся! — потребовал англичанин.
— Добровольно не сдамся, — все так же решительно сказал Хэлберт.
— Сам по себе действуешь, друг, или кому служишь? — спросил английский капитан.
— Служу благородному графу Мерри.
— Значит, ты служишь самому бесчестному из всех дворян на свете, — продолжал англичанин. — Мерри — изменник в Англии и предатель в Шотландии.
— Ты лжешь! — вскричал Глендининг, не заботясь о последствиях своей дерзости.
— То-то разгорячился, а еще минуту назад был так хладнокровен! Так, по-твоему, я лгу? Хочешь решить этот спор оружием один на один?
— Один на один! Один против двоих! Двое против пятерых! Как вам угодно, — сказал Хэлберт. — Но драться честно!
— Можешь быть спокоен. Посторонитесь, друзья мои, — распорядился отважный англичанин, — и если я буду убит, пусть он идет на все четыре стороны со своими людьми.
— Многие лета нашему храброму капитану! — закричали солдаты, ожидая поединка с таким нетерпением, как будто им сейчас покажут бой быков.
— Ну, много лет он вряд ли проживет, — заметил сержант. — Человеку уже стукнуло шестьдесят, а он лезет в драку и с причиной и без причины с первым встречным-поперечным и, главное, с юнцом, который ему в сыновья годится. А вот и сам начальник — игру мечей посмотреть ему хочется.
Действительно, сэр Джон Фостер во главе значительного отряда кавалерии подъехал к ним как раз в ту минуту, когда капитан, оказавшись по возрасту слабее мужественного и порывистого Глендининга, лишился меча, который был выбит у него из рук.
— Изрядно опозорился ты, Стоуварт Болтон, — бросил английский военачальник, — а ты, молодой человек, скажи, кто ты и откуда?
— Из свиты графа Мерри. Я прибыл с поручением от него к вашей милости, — ответил Глендининг, — но вот он сам едет сюда — на холмах уже виднеются его кавалеристы.
— Стройтесь, господа, живо! — скомандовал сэр Джон Фостер своим солдатам. — Кто сломал копье — обнажай меч! Мы не совсем готовы для второго боя, но если темная туча вон там, на холме, предвещает грозу, надо выдержать ее стойко, хоть плащи наши и продырявлены. Слушай, Стоуварт, мы сцапали оленя, за которым охотились, — вот и Пирси Шафтон; славно скрутили его два наших воина.
— Кто, этот молокосос? — воскликнул Болтон. — Он такой же Пирси Шафтон, как я сам — Пирси Шафтон. Юнец нарядился в его яркий плащ — это верно, но настоящий Пирси на добрый десяток лет старше этого воришки. Я знал Пирси, когда он был еще мне по пояс. А вы разве не видели его на турнирах и празднествах?
— К дьяволу празднества! — вскричал сэр Джон Фостер. — Разве у меня когда-нибудь было время для забав и веселья? Всю жизнь меня держат на должности палача. Сегодня я гоняюсь за разбойниками, завтра — за изменниками, и всегда я в страхе за жизнь. Копье мое век не висит на стенке, нога не вылезает из стремени, конь не расстается с седлом. А теперь, когда я упустил человека, которого даже не знаю в лицо, мне достанется от Тайного совета как собаке. Нет, лучше смерть, чем такое рабское, жалкое существование!
Жалобы Фостера были прерваны трубным сигналом, вслед за которым появился шотландский вестник. Он доложил, что «благородный граф Мерри желает, соблюдая взаимную честь и безопасность, встретиться для личной беседы с сэром Джоном Фостером на полдороге между двумя войсками, при свите в шесть человек с каждой стороны и с гарантией в том, что в течение десяти минут, кои необходимы на дорогу, не будет никаких враждебных действий».
— Вот и новая напасть, — продолжал англичанин. — Я должен вступить в переговоры с этим вероломным шотландцем, а он мастер расставлять ловушки и пускать пыль в глаза честным людям; он плут не хуже любого шотландского мошенника. Тягаться с ним на словах мне не под силу, а для драки мы сейчас тоже не годимся.., Вестник, мы согласны на встречу. А вы, воинственный сэр (обращаясь к молодому Глендинингу), берите своих людей и отправляйтесь вслед за трубачом восвояси, к графу, — марш! Стоуварт Болтон, наведи порядок и будь готов к атаке по знаку, который я подам… Сэр, я велел вам отправляться к своим и здесь не задерживаться.
Несмотря на это решительное приказание, Хэлберт Глендининг не мог уйти, не остановившись на мгновение около несчастной Кэтрин. Она лежала неподвижно, не страшась опасности, не слыша топота множества коней вокруг нее, не ведая, — как убедился Хэлберт, вглядевшись пристальнее, — уже ни о чем на свете. Он почти обрадовался тому, что жизненные страдания для нее кончились и что копыта коней, от которых он был не в силах ее уберечь, могли задеть и изуродовать только бесчувственное тело. Хэлберт взял на руки ребенка, которого она продолжала обнимать, и его немало смутил взрыв смеха, раздавшийся кругом, когда вооруженный солдат на глазах у всех оказался с такой непривычной и неудобной ношей.
— На плечо малютку! — крикнул один из стрелков.
— Покорми же своего младенца! — насмехался копьеносец.
— Замолчите вы, скоты! — остановил их Стоуварт Болтон. — Если у вас самих нет человеколюбия, уважайте его в других. Я прощаю этого молодчика, хотя он посмеялся над моими сединами, за то, что он спасает это беззащитное существо, которое вы могли бы растоптать, как будто вас родили и вскормили не женщины, а волчицы.
Пока все это происходило, оба военачальника встретились в обусловленном месте между войсками обеих сторон, и граф Мерри заговорил первый:
— Разве честно и справедливо поступаете вы, сэр Джон, и за кого принимаете вы графа Мортона и меня, позволяя себе вторгнуться в Шотландию с развернутыми знаменами, по своему произволу лишая людей жизни или отнимая у них свободу! Разве, по вашему мнению, хорошо разорять нашу страну и проливать кровь нашего народа, когда мы столько раз па деле доказывали свою преданность английской королеве, не нарушая, конечно, верности нашей государыне.
— Лорд Мерри, — ответил Фостер, — весь мир знает, что вы человек острого ума и глубокой мудрости; но вот уже несколько недель вы водите меня за нос, обещая взять под стражу мятежника, восставшего против моей августейшей повелительницы, этого Пирси Шафтона из Уилвертона. Вы своего слова не сдержали, ссылаясь на какие-то смуты на западе и на всякие другие препоны. Теперь, когда он с превеликой наглостью вернулся сюда и поселился открыто в десяти милях от английской границы, я не мог долее терпеть ваши отговорки и отсрочки и, повинуясь приказу моей госпожи и королевы, бросил в бой ее войска, чтобы силой захватить мятежника, где бы он ни скрывался.
— Значит, Пирси Шафтон в ваших руках? — спросил граф Мерри. — Знайте, что я не могу позволить вам увезти его отсюда, это бы меня опозорило! Будем сражаться!
— После всех милостей, которыми осыпала вас королева Англии, вы, милорд, будете сражаться за крамольника, восставшего против нее? — спросил сэр Джон Фостер.
— Вовсе нет, сэр Джон, — возразил граф, — но я буду сражаться насмерть, защищая честь и свободу независимой Шотландии.
— Клянусь небом, я даже рад, — заявил сэр Джон. — От сегодняшних трудов мой меч притупиться не успел.
— Клянусь честью, сэр Джон, — вмешался сэр Джордж Херон из Чипчейза, — у нас нет причин сейчас вступать в бой с этими шотландскими лордами. Я согласен со Стоувартом Болтоном — наш пленник такой же Пирси Шафтон, как и великий герцог Нортумберленд. Вы поступили бы весьма неблагоразумно, нарушив мир между двумя странами из-за какого-то проходимца, еще более ничтожного, чем этот зловредный ветрогон.
— Сэр Джордж, — ответил Фостер, — я не раз слышал, что вы, цапли, побаиваетесь ястреба… note 74 Не хватайтесь за меч, друг мой, я пошутил. А пленника велите привести сюда, мы узнаем, что он собой представляет. Но наши условия остаются в силе, господа, — обратился он к шотландцам.
— Мы даем честное слово, что не прибегнем к насилию, — ответил Мортон.
Насмешки градом посыпались на сэра Джона Фостера, когда приведенный пленник оказался вовсе не Пирси Шафтоном, а переодетой женщиной.
— Стащите плащ с этой девки, — закричал Фостер, — и гоните ее к конюхам — там ей честь и место!
Видя разочарование английского военачальника, рассмеялся даже Мерри, что не часто с ним случалось; но все же он вступился и не дал в обиду прекрасную Молинару, которая еще раз спасла сэра Пирси Шафтона, вторично рискуя собственной жизнью.
— Вы тут натворили столько зла, что оправдаться вам будет трудно,
— сказал граф Мерри начальнику английских войск, — а я, кажется, потерял бы честь и покой, если бы допустил, чтобы с головы этой молодой женщины упал хоть один волосок.
— Милорд, — обратился к Мерри граф Мортон, — если сэр Джон согласится отъехать со мной в сторону на несколько минут, я берусь доказать ему, что в его интересах поскорее уехать отсюда, поручив обсуждение злосчастных событий сегодняшнего дня должностным лицам, которые карают за преступления, учиненные на границе.
Затем он отъехал с сэром Джоном Фостером в сторону и сказал ему следующее:
— Разве не удивительно, сэр Джон, что человек, который так хорошо знает королеву Елизавету, как вы, не догадывается о том, что она дарует свою благосклонность только тем, кто оказывает ей полезные услуги на деле, а вовсе не втягивает ее в. ненужные распри с соседями. Скажу вам, сэр рыцарь, напрямик то, что мне доподлинно известно. Если бы вы, в результате этого злополучного набега, задержали настоящего Пирси Шафтона, но при этом ваши действия, что вполне вероятно, привели бы к разрыву между нашими государствами, то ваша дальновидная повелительница и ее дальновидный Тайный совет предпочли бы разжаловать сэра Джона Фостера, чем ввязаться из-за него в войну. А теперь, когда вы потерпели неудачу с Шафтоном, на какую благодарность можете вы уповать, если вздумаете продолжать кровопролитие? Я обещаю уговорить графа Мерри, чтобы он выпроводил сэра Пирси за пределы Шотландии. Послушайтесь благоразумного совета и остановитесь вовремя. От сражения с нами вы ничего не выиграете: людей у вас меньше, они после недавнего боя ослабели и неизбежно будут разбиты.
Сэр Джон Фостер слушал его, опустив голову. — Да, черт побери, неудачно получилось, — — сказал он. — Славы мне сегодняшний день не принесет.
Подъехав к Мерри, он объявил, что, . из уважения к особе графа и к особе лорда Мортона, он решил безотлагательно удалиться вместе со своим войском.
— Погодите, сэр Джон Фостер, — остановил его Мерри, — я могу позволить вам беспрепятственно уйти, только если вы оставите мне заложника в обеспечение того, что за бесчинства ваших солдат в Шотландии вы рассчитаетесь сполна. Вы понимаете, что, разрешая вам вернуться в Англию, я беру на себя ответственность перед моей королевой, которая отчета за кровь ее подданных потребует у меня, если я допущу, что те, кто эту кровь пролил, так легко уйдут от возмездия.
— Никогда не допущу я, чтобы в Англии говорили, что Джон Фостер дал заложников, как поставленный на колени противник, и вдобавок — на том самом поле боя, где он одержал победу, — сказал англичанин. — Однако, — прибавил он после минутного молчания, — если Стоуварт Болтон по своей собственной воле пожелает остаться у вас, я не буду спорить, и мне думается, что так даже будет лучше. Пусть увидит своими глазами изгнание этого Пирси Шафтона за пределы Шотландии.
— Я все равно принимаю его как заложника и буду соответственно с ним обращаться, — объявил граф Мерри. Но Фостер отвернулся и, отдавая приказания Болтону и его людям, притворился, что не слышал этого заявления.
— Вот едет верный слуга своей прекрасной самодержавной повелительницы, — сказал вполголоса Мерри, обращаясь к Мортону. — Счастливец! Он знает, что выполнение ее приказаний может стоить ему головы, но невыполнение этих приказаний наверняка навлечет на него бесчестье и смерть. Не позавидуешь счастью тех, кто зависит от прихотей госпожи Фортуны и отвечает за них перед такой капризной и привередливой государыней, как его своенравная госпожа.
— У нас на престоле тоже женщина, милорд, — заметил Мортон.
— Это правда, Дуглас, — отозвался граф, подавляя вздох, — но неизвестно, как долго может женская рука удержать бремя правления в столь необузданной стране. А сейчас поедем в обитель святой Марии и сами посмотрим, в каком состоянии дела аббатства. Глендининг, присмотри за этой женщиной, позаботься о ней. Да что за дьявольщина! У тебя в руках ребенок, клянусь жизнью! Как угораздило тебя найти его сейчас, и на поле боя?
Хэлберт вкратце рассказал, что произошло. Граф подъехал к месту, где лежало тело Джулиана Эвенела, рядом с которым, все еще обнимая его, покоилась несчастная молодая женщина. Так гирлянды плюща не покидают могучий дуб, когда буря сразила его и вырвала с корнем. Оба тела уже окоченели. Мерри был растроган, как никогда, может быть вспоминая о своем собственном рождении.
— Дуглас, — сказал он, — нельзя прощать тем, кто отвечает жестокостью на самые нежные чувства, не правда ли?
Граф Мортон, не найдя счастья в браке, вел разгульную жизнь.
— Предложите этот вопрос Генри Уордену, милорд, или Джону Ноксу. Я плохой советчик в женских делах.
— Вперед, в аббатство, — скомандовал Мерри. — Пусть трубят поход. Глендининг, передай младенца той женщине в рыцарском плаще, пусть она о нем позаботится. Присмотри, чтобы не было надругательства над телами павших; прикажи немедленно увезти их или предать земле. Вперед, друзья мои!
ГЛАВА XXXVII
Жениться хочешь?
Так войну кончай!
«Король Иоанн»
Известие о поражении быстро разнеслось по всей окрестности и вызвало величайшее смятение среди жителей деревни и в монастыре. Ризничий и другие монахи советовали искать спасения в бегстве, казначей предлагал пожертвовать церковными сосудами и отдать их в качестве взятки английскому военачальнику; один аббат сохранял бесстрашие и твердость.
— Братия, — сказал он, — если господь не даровал нашим людям победы в бою, то, значит, он требует от нас другой победы, которая заключается в приятии мученического венца. Лишь наши собственные малодушие и трусость могут помешать нам выйти победителями в подобной борьбе. Облачимся же в доспехи веры и приготовимся погибнуть, если это необходимо, под развалинами святого храма, в коем мы посвятили себя служению вседержителю. Высокая честь выпала на долю всех нас, призванных к сему великому подвигу, начиная с нашего дорогого брата Николая, сединам которого предназначен почет мученического венца, и кончая моим возлюбленным сыном Эдуардом: хоть он пришел в наш вертоград последним, однако ж удостоен такой же награды, как и те, кто трудился в нем с самой зари. Мужайтесь, дети мои! Я не смею, подобно моим святым предшественникам, обещать вам, что вы будете спасены чудом; и я и вы равно недостойны того особого вмешательства, которое в былые времена обращало святотатственный меч против самих тиранов, его подъявших, устрашало чудесами очерствевшие сердца еретиков и ниспосылало сонмы ангелов для защиты алтарей, воздвигнутых во славу господа и пречистой девы. И все же, с божьей помощью, вы ныне узрите, что ваш аббат и отец не обесчестит митры, возложенной на его чело. Удалитесь же в свои кельи, дети мои, и предайтесь молитве в тиши. Облачитесь затем в стихари и сутаны, как для самых торжественных празднеств, и будьте наготове. Когда большой колокол возвестит своим звоном о приближении врага, выходите величавой процессией врагу навстречу. И пусть церковь откроет свои врата и станет убежищем для тех из наших вассалов, кто из-за участия своего в сегодняшней несчастливой битве или по другим причинам должен особенно опасаться ярости насильников. Скажите сэру Пирси Шафтону, если он спасся…