Страница:
– Ему нужно будет только доставить мистера Уэверли в замок Стерлинг, – сказал майор. – Я отдам ему строгий приказ обращаться с ним хорошо. Право, я не могу придумать другого способа задержать его, да и вы вряд ли посоветуете мне выпустить его на свободу под свою ответственность.
– Ну вы не будете возражать, если я повидаюсь с ним завтра наедине? – спросил пастор.
– Конечно, нет; порукой мне ваша верность престолу и доброе имя. Но с какой целью вы меня просите об этом?
– Я просто хочу произвести опыт, – ответил мистер Мортон. – Мне кажется, что его можно побудить рассказать мне некоторые обстоятельства, которые впоследствии окажутся полезными для облегчения его участи, если и не для полного оправдания его поведения.
На этом друзья расстались и отправились отдыхать, полные самых тревожных мыслей о состоянии страны.
– Ну вы не будете возражать, если я повидаюсь с ним завтра наедине? – спросил пастор.
– Конечно, нет; порукой мне ваша верность престолу и доброе имя. Но с какой целью вы меня просите об этом?
– Я просто хочу произвести опыт, – ответил мистер Мортон. – Мне кажется, что его можно побудить рассказать мне некоторые обстоятельства, которые впоследствии окажутся полезными для облегчения его участи, если и не для полного оправдания его поведения.
На этом друзья расстались и отправились отдыхать, полные самых тревожных мыслей о состоянии страны.
Глава 33. Наперсник
Уэверли проснулся утром после тяжелого сна и беспокойных сновидений, нисколько не освеженный, и осознал весь ужас своего положения. Чем все это кончится, он не знал. Его могли предать военному суду, который в разгар гражданской войны вряд ли стал бы особенно затруднять себя выбором жертв или оценкой достоверности свидетельских показаний. Столь же не по себе становилось ему и при мысли о суде в Шотландии, где, насколько ему было известно, законы и формы судопроизводства во многих отношениях отличались от английских и, как он с детства привык, пусть ошибочно, думать, свобода и права граждан охранялись не так заботливо, как в Англии. Чувство озлобления поднималось в нем против правительства, в котором он видел причину своего теперешнего тяжелого и опасного положения, и он внутренне проклял излишнюю щепетильность, из-за которой он не последовал приглашению Мак-Ивора и не отправился с ним в поход.
«Почему я не последовал примеру других честных людей, – говорил он себе, – и при первой возможности не приветствовал прибытие в Англию потомка ее древних ко» ролей и законного наследника ее престола? О почему
Я не видал очей восстанья грозных, Не отыскал законного монарха И не поклялся в верности ему?
Все, что в доме Уэверли было хорошего и достойного, было основано на их преданности династии Стюартов. Из писем моего дяди и отца, как они были истолкованы этим шотландским судьей, ясно, что они и указывали мне путь моих предков; и только моя тупость да туманный язык, которым они из осторожности излагали свои мысли, сбили меня с толку. Если бы я поддался первому благородному порыву, узнав, как попирают мою честь, как сильно отличалось бы мое положение от теперешнего! Я был бы свободен, у меня было бы оружие, я сражался бы, подобно моим предкам, за любовь, за преданность и за славу. А теперь я сижу в западне, в полной зависимости от подозрительного, сурового и безжалостного человека, а впереди у меня лишь одиночество заключения или позор публичной казни. О Фергюс! Как прав ты был в своих пророчествах! И как быстро, как ужасно быстро исполнилось то, что ты предвидел!»
В то время как Эдуард предавался этим тягостным размышлениям и весьма естественно, хоть и не слишком справедливо, сваливал на правящую династию все бедствия, которыми он был обязан случаю, а частично по крайней мере и собственному легкомыслию, мистер Мортон воспользовался разрешением майора Мелвила и нанес нашему герою ранний визит.
В первую минуту Эдуард хотел было попросить, чтобы его не беспокоили вопросами или разговором; но при виде почтенного пастора, который спас его от немедленной расправы толпы, и его благожелательного выражения он подавил в себе эти чувства.
– Полагаю, сэр, – сказал несчастный молодой человек, – что при любых других обстоятельствах я выразил бы вам всю благодарность, которую вы заслуживаете за то, что спасли мою жизнь, сколько бы она ни стоила, но в голове у меня сейчас творится такое и ожидаю я еще таких ужасов, что едва ли могу выразить вам признательность за ваше вмешательство.
Мистер Мортон ответил, что пришел сюда отнюдь не за благодарностью и что его единственным желанием и исключительной целью является заслужить ее в будущем.
– Мой достойный друг, майор Мелвил, – продолжал он, – как человек военный и должностное лицо имеет определенные взгляды и обязанности, от которых я свободен. И в мнениях мы с ним далеко не всегда совпадаем, поскольку он, быть может, недостаточно принимает в расчет несовершенство человеческой природы. – Он помолчал, а потом продолжал:
– Я не напрашиваюсь к вам в наперсники, мистер Уэверли, с целью выведать от вас какие-либо обстоятельства, которые могут быть использованы во вред вам или другим лицам, но я от всей души желаю, чтобы вы доверили мне все подробности, которые могли бы привести к вашему оправданию. Торжественно обещаю вам, что все ваши признания попадут в руки верного и, насколько позволяют ему силы, усердного заступника.
– Вы, я полагаю, принадлежите к пресвитерианской церкви, сэр?
Мистер Мортон утвердительно кивнул.
– Если бы я руководился предрассудками, в которых меня воспитывали, я бы усомнился в вашем дружелюбном участии к моей судьбе; но я заметил, что подобные предрассудки имеются в Шотландии по отношению к вашим собратьям епископального толка, и я готов считать, что они в равной мере необоснованны.
– Горе тем, кто думает иначе, – сказал мистер Мортон, – или кто видит в форме духовного управления и в церковных обрядах исключительный залог христианской веры и нравственного совершенства.
– Но, – продолжал Уэверли, – я не вижу, почему я должен утруждать вас изложением подробностей, которыми, как бы я ни перебирал их в своей памяти, я не в состоянии объяснить и части возведенных на меня обвинений. Я прекрасно знаю, что я невиновен, но не представляю себе способа, которым мог бы надеяться оправдать себя.
– Именно поэтому, мистер Уэверли, – сказал священник, – я и осмелился просить вас быть со мной откровенным. Мое знание здешних жителей достаточно широко, а если в том представится нужда, его можно еще расширить. Ваше положение, боюсь, будет мешать вам принимать деятельные меры к отысканию доказательств или изобличению обмана, которые я с радостью взял бы на себя, и, если даже они не принесут вам пользы, они по крайней мере не смогут вам повредить.
Уэверли на несколько минут задумался. В конце концов, если он доверится мистеру Мортону, размышлял он, в том, что касается лично его, это не сможет повредить ни мистеру Брэдуордину, ни Фергюсу Мак-Ивору, поскольку они уже выступили с оружием в руках против правительства. Что же касается его, то если заверения его нового друга были такими же искренними, как был серьезен и его тон, вмешательство священника могло принести ему известную пользу. Поэтому он бегло пересказал мистеру Мортону большую часть событий, с которыми читатель уже знаком, опустив свои чувства к Флоре и не упоминая в своем рассказе ни о ней, ни о Розе Брэдуордин.
Священника особенно поразило сообщение о том, что Уэверли посетил Доналда Бин Лина.
– Я рад, что вы не говорили об этом майору. Этот факт может быть весьма превратно истолкован теми, кто не считает, что любопытство и страсть к романтическому могут повлиять на поступки юноши. Когда я был так же молод, как вы, мистер Уэверли, всякое такое сумасбродное предприятие (простите, пожалуйста, это выражение) имело бы для меня неотразимую прелесть. Но на свете много людей, которые никак не могут поверить, что человек способен пойти на опасное и утомительное предприятие без достаточных на то оснований, и поэтому приписывают эти действия побуждениям, весьма далеким от истины. Этот Бин Лин слывет по всей стране своего рода Робином Гудом, и рассказы о его ловкости и предприимчивости являются излюбленной темой бесед зимними вечерами у очага. Он, несомненно, обладает способностями, выходящими за пределы той дикой среды, в которой он вращается, и, будучи честолюбив и неразборчив в средствах, вероятно, попытается всеми доступными способами выдвинуться во время этой несчастной смуты.
Мистер Мортон затем тщательно записал для памяти все обстоятельства свидания Уэверли с Доналдом Бин Лином и прочие сообщенные им подробности.
Явное участие, которое этот достойный человек выказывал к его злоключениям, а главное, то, что он выразил Уэверли полную уверенность в его невиновности, естественно смягчили сердце Эдуарда, поскольку холодность майора Мелвила внушила нашему герою мысль, что весь мир ополчился против него. Он горячо пожал руку мистеру Мортону, заверил его, что проявленная им доброта и сочувствие сняли с него тяжелый груз, и добавил, что, как бы ни сложились обстоятельства, он принадлежит к семье, умеющей чувствовать благодарность и располагающей возможностями выказать ее.
Задушевность, с которой Уэверли благодарил его, вызвала слезы на глазах достойного пастора. Он вдвойне заинтересовался судьбой своего юного друга, видя, с какой искренностью и чистосердечием тот принял предложенные ему услуги.
Эдуард теперь спросил, не знает ли мистер Мортон, куда его собираются отправить.
– В замок Стерлинг, – ответил его друг, – и в этом отношении я рад за вас, так как комендант – человек порядочный и гуманный. Меня больше смущает, как будут обращаться с вами в дороге. Майор Мелвил вынужден передать вас в руки другого лица.
– Мне это только приятно, – ответил Уэверли, – я возненавидел этого холодного, расчетливого шотландского судью. Надеюсь, что нам никогда не придется с ним больше встретиться: его не тронули ни моя невиновность, ни мое несчастное положение; а ледяная педантичность, с которой он соблюдал все формы вежливости, терзая меня своими вопросами и выводами, была для меня пыткой инквизиции. Не пытайтесь оправдать его, дорогой сэр, я не могу равнодушно о нем слышать; скажите мне лучше, кому будет поручено конвоировать такого опасного государственного преступника,как я.
– Кажется, это будет некий Гилфиллан, из секты так называемых камеронцев.
– Я никогда о них не слышал.
– Они считают себя самыми строгими и буквальными последователями пресвитерианства и во времена Карла Второго и Иакова Второго отказались воспользоваться Актом о веротерпимости, или Индульгенцией note 303, как он назывался, распространявшимся на других представителей этого течения. Они собирались в открытом поле и, подвергаясь жестоким гонениям со стороны шотландского правительства, не раз за время этих царствований брались за оружие. Имя свое они получили от своего вождя Ричарда Камерона.
– Теперь я припоминаю, – сказал Уэверли, – но неужели торжество пресвитерианской церкви во времена революции не положило конец этой секте?
– Никоим образом, – ответил Мортон, – это великое событие далеко не удовлетворило их стремлении, а добивались они ни больше, ни меньше, как утверждения пресвитерианской церкви на основе старой Священной лиги и Ковенанта. Собственно говоря, они вряд ли толком понимали, чего они хотели. Их было много, они более или менее владели оружием и решили держаться в стороне, особняком, а ко времени объединения государства note 304 заключили самый противоестественный союз со своими прежними врагами – якобитами, чтобы воспрепятствовать этому важному государственному делу. С тех пор их численность постепенно падала, но их еще порядочно можно найти в западных графствах, а некоторые, более умеренно настроенные, чем в тысяча семьсот седьмом году, взялись за оружие для защиты правительства. Это лицо, которое они называют Одаренным Гилфилланом, давно уже ходит у них в вожаках, а теперь стоит во главе небольшого отряда, который на своем пути в Стерлинг должен не сегодня-завтра зайти сюда. Под этим конвоем майор Мелвил и собирается вас туда отправить. Я охотно поговорил бы с Гилфилланом о вас, но так как он глубоко пропитан всеми предрассудками своей секты и отличается той же свирепой нетерпимостью, он не обратит никакого внимания на уговоры эрастианского попа note 305, как он бы меня любезно назвал. А теперь прощайте, мой юный друг, я не хочу злоупотреблять снисходительностью майора, чтобы иметь возможность получить у него разрешение посетить вас еще раз в течение дня.
«Почему я не последовал примеру других честных людей, – говорил он себе, – и при первой возможности не приветствовал прибытие в Англию потомка ее древних ко» ролей и законного наследника ее престола? О почему
Я не видал очей восстанья грозных, Не отыскал законного монарха И не поклялся в верности ему?
Все, что в доме Уэверли было хорошего и достойного, было основано на их преданности династии Стюартов. Из писем моего дяди и отца, как они были истолкованы этим шотландским судьей, ясно, что они и указывали мне путь моих предков; и только моя тупость да туманный язык, которым они из осторожности излагали свои мысли, сбили меня с толку. Если бы я поддался первому благородному порыву, узнав, как попирают мою честь, как сильно отличалось бы мое положение от теперешнего! Я был бы свободен, у меня было бы оружие, я сражался бы, подобно моим предкам, за любовь, за преданность и за славу. А теперь я сижу в западне, в полной зависимости от подозрительного, сурового и безжалостного человека, а впереди у меня лишь одиночество заключения или позор публичной казни. О Фергюс! Как прав ты был в своих пророчествах! И как быстро, как ужасно быстро исполнилось то, что ты предвидел!»
В то время как Эдуард предавался этим тягостным размышлениям и весьма естественно, хоть и не слишком справедливо, сваливал на правящую династию все бедствия, которыми он был обязан случаю, а частично по крайней мере и собственному легкомыслию, мистер Мортон воспользовался разрешением майора Мелвила и нанес нашему герою ранний визит.
В первую минуту Эдуард хотел было попросить, чтобы его не беспокоили вопросами или разговором; но при виде почтенного пастора, который спас его от немедленной расправы толпы, и его благожелательного выражения он подавил в себе эти чувства.
– Полагаю, сэр, – сказал несчастный молодой человек, – что при любых других обстоятельствах я выразил бы вам всю благодарность, которую вы заслуживаете за то, что спасли мою жизнь, сколько бы она ни стоила, но в голове у меня сейчас творится такое и ожидаю я еще таких ужасов, что едва ли могу выразить вам признательность за ваше вмешательство.
Мистер Мортон ответил, что пришел сюда отнюдь не за благодарностью и что его единственным желанием и исключительной целью является заслужить ее в будущем.
– Мой достойный друг, майор Мелвил, – продолжал он, – как человек военный и должностное лицо имеет определенные взгляды и обязанности, от которых я свободен. И в мнениях мы с ним далеко не всегда совпадаем, поскольку он, быть может, недостаточно принимает в расчет несовершенство человеческой природы. – Он помолчал, а потом продолжал:
– Я не напрашиваюсь к вам в наперсники, мистер Уэверли, с целью выведать от вас какие-либо обстоятельства, которые могут быть использованы во вред вам или другим лицам, но я от всей души желаю, чтобы вы доверили мне все подробности, которые могли бы привести к вашему оправданию. Торжественно обещаю вам, что все ваши признания попадут в руки верного и, насколько позволяют ему силы, усердного заступника.
– Вы, я полагаю, принадлежите к пресвитерианской церкви, сэр?
Мистер Мортон утвердительно кивнул.
– Если бы я руководился предрассудками, в которых меня воспитывали, я бы усомнился в вашем дружелюбном участии к моей судьбе; но я заметил, что подобные предрассудки имеются в Шотландии по отношению к вашим собратьям епископального толка, и я готов считать, что они в равной мере необоснованны.
– Горе тем, кто думает иначе, – сказал мистер Мортон, – или кто видит в форме духовного управления и в церковных обрядах исключительный залог христианской веры и нравственного совершенства.
– Но, – продолжал Уэверли, – я не вижу, почему я должен утруждать вас изложением подробностей, которыми, как бы я ни перебирал их в своей памяти, я не в состоянии объяснить и части возведенных на меня обвинений. Я прекрасно знаю, что я невиновен, но не представляю себе способа, которым мог бы надеяться оправдать себя.
– Именно поэтому, мистер Уэверли, – сказал священник, – я и осмелился просить вас быть со мной откровенным. Мое знание здешних жителей достаточно широко, а если в том представится нужда, его можно еще расширить. Ваше положение, боюсь, будет мешать вам принимать деятельные меры к отысканию доказательств или изобличению обмана, которые я с радостью взял бы на себя, и, если даже они не принесут вам пользы, они по крайней мере не смогут вам повредить.
Уэверли на несколько минут задумался. В конце концов, если он доверится мистеру Мортону, размышлял он, в том, что касается лично его, это не сможет повредить ни мистеру Брэдуордину, ни Фергюсу Мак-Ивору, поскольку они уже выступили с оружием в руках против правительства. Что же касается его, то если заверения его нового друга были такими же искренними, как был серьезен и его тон, вмешательство священника могло принести ему известную пользу. Поэтому он бегло пересказал мистеру Мортону большую часть событий, с которыми читатель уже знаком, опустив свои чувства к Флоре и не упоминая в своем рассказе ни о ней, ни о Розе Брэдуордин.
Священника особенно поразило сообщение о том, что Уэверли посетил Доналда Бин Лина.
– Я рад, что вы не говорили об этом майору. Этот факт может быть весьма превратно истолкован теми, кто не считает, что любопытство и страсть к романтическому могут повлиять на поступки юноши. Когда я был так же молод, как вы, мистер Уэверли, всякое такое сумасбродное предприятие (простите, пожалуйста, это выражение) имело бы для меня неотразимую прелесть. Но на свете много людей, которые никак не могут поверить, что человек способен пойти на опасное и утомительное предприятие без достаточных на то оснований, и поэтому приписывают эти действия побуждениям, весьма далеким от истины. Этот Бин Лин слывет по всей стране своего рода Робином Гудом, и рассказы о его ловкости и предприимчивости являются излюбленной темой бесед зимними вечерами у очага. Он, несомненно, обладает способностями, выходящими за пределы той дикой среды, в которой он вращается, и, будучи честолюбив и неразборчив в средствах, вероятно, попытается всеми доступными способами выдвинуться во время этой несчастной смуты.
Мистер Мортон затем тщательно записал для памяти все обстоятельства свидания Уэверли с Доналдом Бин Лином и прочие сообщенные им подробности.
Явное участие, которое этот достойный человек выказывал к его злоключениям, а главное, то, что он выразил Уэверли полную уверенность в его невиновности, естественно смягчили сердце Эдуарда, поскольку холодность майора Мелвила внушила нашему герою мысль, что весь мир ополчился против него. Он горячо пожал руку мистеру Мортону, заверил его, что проявленная им доброта и сочувствие сняли с него тяжелый груз, и добавил, что, как бы ни сложились обстоятельства, он принадлежит к семье, умеющей чувствовать благодарность и располагающей возможностями выказать ее.
Задушевность, с которой Уэверли благодарил его, вызвала слезы на глазах достойного пастора. Он вдвойне заинтересовался судьбой своего юного друга, видя, с какой искренностью и чистосердечием тот принял предложенные ему услуги.
Эдуард теперь спросил, не знает ли мистер Мортон, куда его собираются отправить.
– В замок Стерлинг, – ответил его друг, – и в этом отношении я рад за вас, так как комендант – человек порядочный и гуманный. Меня больше смущает, как будут обращаться с вами в дороге. Майор Мелвил вынужден передать вас в руки другого лица.
– Мне это только приятно, – ответил Уэверли, – я возненавидел этого холодного, расчетливого шотландского судью. Надеюсь, что нам никогда не придется с ним больше встретиться: его не тронули ни моя невиновность, ни мое несчастное положение; а ледяная педантичность, с которой он соблюдал все формы вежливости, терзая меня своими вопросами и выводами, была для меня пыткой инквизиции. Не пытайтесь оправдать его, дорогой сэр, я не могу равнодушно о нем слышать; скажите мне лучше, кому будет поручено конвоировать такого опасного государственного преступника,как я.
– Кажется, это будет некий Гилфиллан, из секты так называемых камеронцев.
– Я никогда о них не слышал.
– Они считают себя самыми строгими и буквальными последователями пресвитерианства и во времена Карла Второго и Иакова Второго отказались воспользоваться Актом о веротерпимости, или Индульгенцией note 303, как он назывался, распространявшимся на других представителей этого течения. Они собирались в открытом поле и, подвергаясь жестоким гонениям со стороны шотландского правительства, не раз за время этих царствований брались за оружие. Имя свое они получили от своего вождя Ричарда Камерона.
– Теперь я припоминаю, – сказал Уэверли, – но неужели торжество пресвитерианской церкви во времена революции не положило конец этой секте?
– Никоим образом, – ответил Мортон, – это великое событие далеко не удовлетворило их стремлении, а добивались они ни больше, ни меньше, как утверждения пресвитерианской церкви на основе старой Священной лиги и Ковенанта. Собственно говоря, они вряд ли толком понимали, чего они хотели. Их было много, они более или менее владели оружием и решили держаться в стороне, особняком, а ко времени объединения государства note 304 заключили самый противоестественный союз со своими прежними врагами – якобитами, чтобы воспрепятствовать этому важному государственному делу. С тех пор их численность постепенно падала, но их еще порядочно можно найти в западных графствах, а некоторые, более умеренно настроенные, чем в тысяча семьсот седьмом году, взялись за оружие для защиты правительства. Это лицо, которое они называют Одаренным Гилфилланом, давно уже ходит у них в вожаках, а теперь стоит во главе небольшого отряда, который на своем пути в Стерлинг должен не сегодня-завтра зайти сюда. Под этим конвоем майор Мелвил и собирается вас туда отправить. Я охотно поговорил бы с Гилфилланом о вас, но так как он глубоко пропитан всеми предрассудками своей секты и отличается той же свирепой нетерпимостью, он не обратит никакого внимания на уговоры эрастианского попа note 305, как он бы меня любезно назвал. А теперь прощайте, мой юный друг, я не хочу злоупотреблять снисходительностью майора, чтобы иметь возможность получить у него разрешение посетить вас еще раз в течение дня.
Глава 34. Дела немного поправляются
Около полудня мистер Мортон пришел снова и принес приглашение от майора Мелвила, который покорнейше просил мистера Уэверли сделать ему честь пожаловать к обеду, невзирая на неприятные обстоятельства, задержавшие его в Кернврекане, причем добавлял, что будет искренне рад, если мистеру Уэверли удастся полностью выпутаться из этого дела. По правде говоря, отзыв мистера Мортона и его положительное мнение об Уэверли несколько поколебали предубеждения старого воина относительно предполагаемого участия нашего героя в мятеже его солдат; и если при тяжелом положении в стране малейшее подозрение в недовольстве или в поползновении примкнуть к восставшим якобитам и расценивалось как преступление, оно, конечно, не могло запятнать честь человека. Кроме того, лицо, которое пользовалось доверием майора, сообщило ему сведения, прямо противоположные тревожным вестям, полученным накануне. Это второе издание последних известий (которое оказалось впоследствии неточным) гласило, что горцы отошли от границ Нижней Шотландии с целью последовать за армией, направляющейся в Инвернесс. Майор не вполне понимал, как согласовать эти сведения с общеизвестными стратегическими способностями некоторых джентльменов из армии горцев, однако такое решение могло прийтись по вкусу другим военачальникам. Он припомнил, что эта же политика удержала горцев на севере в 1715 году, и ожидал уже, что мятеж окончится таким же образом, как тогда.
От этих известий он значительно повеселел и охотно согласился на предложение Мортона выказать некоторое внимание своему злополучному гостю. Он даже добавил от себя, что будет очень рад, если вся эта история окажется не чем иным, как юношеской эскападой, за которую молодой человек поплатится только несколькими днями ареста. Доброму посреднику понадобилось порядочно усилий, чтобы убедить своего юного Друга в необходимости принять это приглашение. Он не смел открыть Уэверли истинную причину своих хлопот, а именно – желание добиться от майора, чтобы он дал более благоприятный отзыв об Эдуарде коменданту крепости. По вспышкам, которые вырывались у нашего героя, он видел, что можно испортить все дело, неосторожно коснувшись этого предмета. Поэтому он стал убеждать его, что приглашение означает лишь уверенность майора в том, что Уэверли не замешан в каких-либо преступлениях, порочащих честь офицера и дворянина, и отклонить подобное предложение значило бы признаться в том, что ты его не заслуживаешь. Короче говоря, он самым убедительным образом доказал Эдуарду, что единственным правильным и мужественным поступком будет непринужденно встретиться с майором, и наш герой, подавив нежелание испытывать на себе его холодную и щепетильную вежливость, решился последовать его совету.
Встреча носила сначала довольно сухой и натянутый характер. Но раз уж Эдуард понял, что идти к майору необходимо, и действительно почувствовал большое облегчение от участия Мортона, он решил держать себя свободно, хотя принять дружественный тон ему так и не удалось. Майор не прочь был при случае выпить, и вино у него было прекрасное. Он пустился в рассказы о своих походах и обнаружил при этом глубокое знание людей и нравов. Мистер Мортон обладал изрядным запасом скромной веселости, неизменно оживлявшей те небольшие компании, в которых ему случалось бывать. Уэверли, живший обычно в мечтах, легко поддался общему настроению и оказался самым оживленным из собеседников. Дар слова был ему всегда присущ, хотя, если он не чувствовал поддержки в окружающих, он быстро замыкался и уходил я себя. Но в этом случае он задался особливой целью произвести на всех впечатление человека, сохраняющего даже при самых тяжелых обстоятельствах легкость и веселость обращения. Хотя Эдуарда легко было привести в угнетенное состояние, все же бодрость ему не так уж трудно было вернуть, и она вскоре пришла ему на выручку. Все трое были в восторге друг от друга, и любезный хозяин предлагал уже распить третью бутылку бургундского, как вдруг в отдалении послышался барабанный бой. Майор, всем сердцем отдавшийся радостям военных воспоминаний и забывший, что он еще и должностное лицо, выругался сквозь зубы, от души проклиная обстоятельства, которые возвращали его к официальным обязанностям. Он встал и подошел к окну, из которого можно было прекрасно разглядеть дорогу, а за ним последовали и гости.
Барабанный бой между тем становился все явственней. Это были не размеренные звуки военного марша, а какая-то беспорядочная стукотня вроде той, которой в шотландских местечках скликают спящих ремесленников на пожар. Поскольку цель настоящей хроники дать беспристрастную оценку всем описанным лицам, я должен в оправдание барабанщика заявить, что он, по собственному уверению, мог отбить любой марш или сигнал, известный в британской армии, и, отправляясь в поход, начал с «Дамбартоновых барабанов», но командир заставил его замолчать. Одаренный Гилфиллан заявил, что не допустит, чтобы его единомышленники шагали под звуки такого небожественного и даже любимого гонителями церкви мотива, и приказал барабанщику отбивать сто девятнадцатый псалом. Но так как это превосходило возможности барабанщика, он прибегнул к безобидному постукиванию в качестве замены божественной музыки, на которую то ли он, то ли его инструмент оказался неспособен. Быть может, об этом не стоило бы упоминать, но барабанщик, о котором идет речь, был не кто иной, как городской барабанщик из Андертона. Я еще помню преемника его на этом посту, члена просвещенной организации, именуемой Британской конвенцией, а потому к памяти его следует отнестись с надлежащим почтением.
От этих известий он значительно повеселел и охотно согласился на предложение Мортона выказать некоторое внимание своему злополучному гостю. Он даже добавил от себя, что будет очень рад, если вся эта история окажется не чем иным, как юношеской эскападой, за которую молодой человек поплатится только несколькими днями ареста. Доброму посреднику понадобилось порядочно усилий, чтобы убедить своего юного Друга в необходимости принять это приглашение. Он не смел открыть Уэверли истинную причину своих хлопот, а именно – желание добиться от майора, чтобы он дал более благоприятный отзыв об Эдуарде коменданту крепости. По вспышкам, которые вырывались у нашего героя, он видел, что можно испортить все дело, неосторожно коснувшись этого предмета. Поэтому он стал убеждать его, что приглашение означает лишь уверенность майора в том, что Уэверли не замешан в каких-либо преступлениях, порочащих честь офицера и дворянина, и отклонить подобное предложение значило бы признаться в том, что ты его не заслуживаешь. Короче говоря, он самым убедительным образом доказал Эдуарду, что единственным правильным и мужественным поступком будет непринужденно встретиться с майором, и наш герой, подавив нежелание испытывать на себе его холодную и щепетильную вежливость, решился последовать его совету.
Встреча носила сначала довольно сухой и натянутый характер. Но раз уж Эдуард понял, что идти к майору необходимо, и действительно почувствовал большое облегчение от участия Мортона, он решил держать себя свободно, хотя принять дружественный тон ему так и не удалось. Майор не прочь был при случае выпить, и вино у него было прекрасное. Он пустился в рассказы о своих походах и обнаружил при этом глубокое знание людей и нравов. Мистер Мортон обладал изрядным запасом скромной веселости, неизменно оживлявшей те небольшие компании, в которых ему случалось бывать. Уэверли, живший обычно в мечтах, легко поддался общему настроению и оказался самым оживленным из собеседников. Дар слова был ему всегда присущ, хотя, если он не чувствовал поддержки в окружающих, он быстро замыкался и уходил я себя. Но в этом случае он задался особливой целью произвести на всех впечатление человека, сохраняющего даже при самых тяжелых обстоятельствах легкость и веселость обращения. Хотя Эдуарда легко было привести в угнетенное состояние, все же бодрость ему не так уж трудно было вернуть, и она вскоре пришла ему на выручку. Все трое были в восторге друг от друга, и любезный хозяин предлагал уже распить третью бутылку бургундского, как вдруг в отдалении послышался барабанный бой. Майор, всем сердцем отдавшийся радостям военных воспоминаний и забывший, что он еще и должностное лицо, выругался сквозь зубы, от души проклиная обстоятельства, которые возвращали его к официальным обязанностям. Он встал и подошел к окну, из которого можно было прекрасно разглядеть дорогу, а за ним последовали и гости.
Барабанный бой между тем становился все явственней. Это были не размеренные звуки военного марша, а какая-то беспорядочная стукотня вроде той, которой в шотландских местечках скликают спящих ремесленников на пожар. Поскольку цель настоящей хроники дать беспристрастную оценку всем описанным лицам, я должен в оправдание барабанщика заявить, что он, по собственному уверению, мог отбить любой марш или сигнал, известный в британской армии, и, отправляясь в поход, начал с «Дамбартоновых барабанов», но командир заставил его замолчать. Одаренный Гилфиллан заявил, что не допустит, чтобы его единомышленники шагали под звуки такого небожественного и даже любимого гонителями церкви мотива, и приказал барабанщику отбивать сто девятнадцатый псалом. Но так как это превосходило возможности барабанщика, он прибегнул к безобидному постукиванию в качестве замены божественной музыки, на которую то ли он, то ли его инструмент оказался неспособен. Быть может, об этом не стоило бы упоминать, но барабанщик, о котором идет речь, был не кто иной, как городской барабанщик из Андертона. Я еще помню преемника его на этом посту, члена просвещенной организации, именуемой Британской конвенцией, а потому к памяти его следует отнестись с надлежащим почтением.
Глава 35. Один из волонтеров, какими они бывали шестьдесят лет назад
Услышав досадный бой барабана, майор Мелвил открыл стеклянную дверь и вышел на некое подобие террасы, отделявшее его дом от большой дороги, с которой доносились эти воинственные звуки. Уэверли и его новый друг последовали за ним, хотя майор охотно отказался бы от их общества. Вскоре они увидели торжественную процессию: впереди шел барабанщик, за ним знаменосец с огромным флагом, разделенным андреевским крестом на четыре треугольника, с надписями: Ковенант, Церковь, Король, Королевства. За мужем, удостоенным этой чести, шагал начальник отряда – сухой, смуглый, сурового вида человек лет шестидесяти. Религиозная гордость, которая проявлялась у хозяина «Золотого светильника» в каком-то надменном лицемерии, приобретала в чертах этого человека возвышенный и мрачный характер истинного и неколебимого фанатизма. Его вид неизменно вызывал в воображении какую-нибудь трагическую картину, где главную роль играла религиозная экзальтация, а он был первым действующим лицом. Это мог быть мученик на костре, воин на поле брани, одинокий изгнанник, среди всевозможных лишений находящий себе утешение в силе и мнимой чистоте своей веры, может быть, даже суровый инквизитор, столь же грозный в проявлениях своей власти, как и несгибаемый в превратностях, – все эти роли казались созданными для него. Но наряду с неукротимой энергией и твердостью в его осанке и тоне было что-то неестественно педантичное и торжественное, производившее почти комическое впечатление. В зависимости от настроения зрителя и от обстановки, в которой представал перед ним мистер Гилфиллан, он мог при виде его испугаться, восхититься или рассмеяться. Воитель носил обычное платье западных крестьян, скроенное, правда, из лучшего материала, но отнюдь не претендовавшее на тогдашнюю моду или вообще на покрой одежды шотландских дворян какой бы то ни было эпохи; вооружение его состояло из палаша и пистолетов такого древнего вида, что они могли быть свидетелями поражения при Пентланде или при Босуэлл-Бридже note 306. Сделав несколько шагов навстречу майору Мелвилу, он с глубокой торжественностью слегка притронулся к своей оттопыренной со всех сторон синей шотландской шапке в ответ на приветствие майора, учтиво приподнявшего свою шитую золотом небольшую треуголку. В этот миг Уэверли не мог удержаться от мысли, что перед ним какой-нибудь вожак Круглоголовых былых времен, беседующий с одним из капитанов войска Марлборо note 307.
Отряд человек в тридцать, следовавший за этим одаренным командиром, был довольно разношерстный. Одеты они были так, как одеваются в Нижней Шотландии, но все в разноцветное платье, что в сочетании с вооружением придавало им вид случайно набранной шайки, так уж привык глаз связывать представление об оружии с единообразием форменной одежды. В передних рядах выделялось несколько человек, видимо, столь же ретивых, как и их начальник; такие люди в бою были грозны, поскольку их естественная храбрость усугублялась еще религиозным фанатизмом. Другие, надутые, важно выступали, гордясь тем, что носят оружие, и наслаждаясь новизной своего положения, в то время как остальные, видимо, утомленные переходом, едва волочили ноги или даже отставали от товарищей, чтобы подкрепиться чем-нибудь в окрестных хижинах или харчевнях. «Шесть гренадеров из полка Лигонье note 308, – подумал про себя майор, возвращаясь в памяти к своим боевым годам, – живо бы скомандовали этому сброду: направо кругом!»
Тем не менее, вежливо поздоровавшись с Гилфилланом, он осведомился, получил ли тот его письмо, которое должно было застать его в пути, и согласится ли проконвоировать до Стерлинга упомянутого в письме государственного преступника.
– Да, – лаконично отозвался вождь камеронцев голосом, который, казалось, исходил из самых penetralia note 309 его персоны.
– Но ваш отряд, мистер Гилфиллан, не столь многочислен, как я этого ожидал, – оказал майор Мелвил.
– Иные из воинов моих взалкали и возжаждали в пути и отстали, чтобы подкрепить измученные души свои словом.
– Жалею, сэр, – ответил майор, – что вы не положились на нас, чтобы накормить ваших людей в Кернврекане. Все, что есть у меня в доме, в полном распоряжении лиц, служащих правительству.
– Не о пище телесной говорю я, – ответил ковенантец note 310, взглянув на майора с презрительной усмешкой, – но все же благодарю; мои люди остались послушать золотые речи мистера Джабеша Рентауэла, который преподаст им вечернее увещание.
– Неужели, сэр, – воскликнул майор, – вы действительно отпустили значительную часть ваших людей слушать проповедь под открытым небом в тот момент, когда мятежники каждую минуту могут наводнить страну?
Гилфиллан опять презрительно усмехнулся и ограничился косвенным ответом:
– Так-то люди от мира сего мудрее в поколении своем, чем дети света!
– Однако, сэр, – сказал майор, – поскольку вы доставите этого джентльмена в Стерлинг и передадите его вместе с этими бумагами в руки коменданта Блекни, я убедительно прошу вас соблюдать во время перехода некоторые строевые правила. Например, я посоветовал бы вам вести своих людей более сомкнутым строем, так, чтобы каждый задний прикрывал переднего, и не давать им разбегаться, как гусям на выгоне, а для предотвращения внезапного нападения я рекомендовал бы вам выделить небольшой дозор из самых надежных солдат и выслать его вперед под командой одного караульного, чтобы при приближении к деревне или к лесу… – Здесь майор оборвал свою речь. – Но так как я вижу, что вы меня не слушаете, мистер Гилфиллан, я полагаю, что мне не стоит утруждать себя дальнейшими указаниями. Вы, без сомнения, лучше моего знаете, какие меры принимать в этих случаях; но об одном я хотел бы вас предупредить: с этим джентльменом вы должны обращаться мягко и вежливо и не подвергать его каким-либо стеснениям помимо тех, которые необходимы для его охраны.
– Я смотрел в свои инструкции, – сказал мистер Гилфиллан, – подписанные достойным и набожным дворянином Уильямом, графом Гленкернским, и не нашел в них ни слова о том, что я должен слушаться каких-либо приказов или указаний по поводу моих действий со стороны майора Уильяма Мелвила из Кернврекана.
Майор Мелвил покраснел до самых своих изрядно напудренных ушей, выглядывавших из-под аккуратно, по-военному зачесанных буклей, тем более что заметил улыбку, мелькнувшую на лице мистера Мортона.
Отряд человек в тридцать, следовавший за этим одаренным командиром, был довольно разношерстный. Одеты они были так, как одеваются в Нижней Шотландии, но все в разноцветное платье, что в сочетании с вооружением придавало им вид случайно набранной шайки, так уж привык глаз связывать представление об оружии с единообразием форменной одежды. В передних рядах выделялось несколько человек, видимо, столь же ретивых, как и их начальник; такие люди в бою были грозны, поскольку их естественная храбрость усугублялась еще религиозным фанатизмом. Другие, надутые, важно выступали, гордясь тем, что носят оружие, и наслаждаясь новизной своего положения, в то время как остальные, видимо, утомленные переходом, едва волочили ноги или даже отставали от товарищей, чтобы подкрепиться чем-нибудь в окрестных хижинах или харчевнях. «Шесть гренадеров из полка Лигонье note 308, – подумал про себя майор, возвращаясь в памяти к своим боевым годам, – живо бы скомандовали этому сброду: направо кругом!»
Тем не менее, вежливо поздоровавшись с Гилфилланом, он осведомился, получил ли тот его письмо, которое должно было застать его в пути, и согласится ли проконвоировать до Стерлинга упомянутого в письме государственного преступника.
– Да, – лаконично отозвался вождь камеронцев голосом, который, казалось, исходил из самых penetralia note 309 его персоны.
– Но ваш отряд, мистер Гилфиллан, не столь многочислен, как я этого ожидал, – оказал майор Мелвил.
– Иные из воинов моих взалкали и возжаждали в пути и отстали, чтобы подкрепить измученные души свои словом.
– Жалею, сэр, – ответил майор, – что вы не положились на нас, чтобы накормить ваших людей в Кернврекане. Все, что есть у меня в доме, в полном распоряжении лиц, служащих правительству.
– Не о пище телесной говорю я, – ответил ковенантец note 310, взглянув на майора с презрительной усмешкой, – но все же благодарю; мои люди остались послушать золотые речи мистера Джабеша Рентауэла, который преподаст им вечернее увещание.
– Неужели, сэр, – воскликнул майор, – вы действительно отпустили значительную часть ваших людей слушать проповедь под открытым небом в тот момент, когда мятежники каждую минуту могут наводнить страну?
Гилфиллан опять презрительно усмехнулся и ограничился косвенным ответом:
– Так-то люди от мира сего мудрее в поколении своем, чем дети света!
– Однако, сэр, – сказал майор, – поскольку вы доставите этого джентльмена в Стерлинг и передадите его вместе с этими бумагами в руки коменданта Блекни, я убедительно прошу вас соблюдать во время перехода некоторые строевые правила. Например, я посоветовал бы вам вести своих людей более сомкнутым строем, так, чтобы каждый задний прикрывал переднего, и не давать им разбегаться, как гусям на выгоне, а для предотвращения внезапного нападения я рекомендовал бы вам выделить небольшой дозор из самых надежных солдат и выслать его вперед под командой одного караульного, чтобы при приближении к деревне или к лесу… – Здесь майор оборвал свою речь. – Но так как я вижу, что вы меня не слушаете, мистер Гилфиллан, я полагаю, что мне не стоит утруждать себя дальнейшими указаниями. Вы, без сомнения, лучше моего знаете, какие меры принимать в этих случаях; но об одном я хотел бы вас предупредить: с этим джентльменом вы должны обращаться мягко и вежливо и не подвергать его каким-либо стеснениям помимо тех, которые необходимы для его охраны.
– Я смотрел в свои инструкции, – сказал мистер Гилфиллан, – подписанные достойным и набожным дворянином Уильямом, графом Гленкернским, и не нашел в них ни слова о том, что я должен слушаться каких-либо приказов или указаний по поводу моих действий со стороны майора Уильяма Мелвила из Кернврекана.
Майор Мелвил покраснел до самых своих изрядно напудренных ушей, выглядывавших из-под аккуратно, по-военному зачесанных буклей, тем более что заметил улыбку, мелькнувшую на лице мистера Мортона.