– Это, драгоценный преждерожденный Кормибарсов, императорский племянник Чжу Цинь-гуй, юаньвайлан Палаты наказаний.
– Вот как. Хаким, вернись в наш номер и жди меня там... И что в том повелении было сказано?
– Было сказано, чтобы взять под стражу ланчжуна Багатура Лобо и немедленно препроводить его во дворец.
– Простите, драгоценный преждерожденный Оуянцев...
– Просто: драг прер.
– Ну... да. Простите, драг прер Оуянцев, а как выглядели эти гвардейцы, во что были одеты?
– Такие... рослые, на подбор, судя по всему, из Полка славянской культуры, с оружием... А к чему вы спрашиваете?
– Это может прояснить ситуацию. А не было ли, вы не заметили, на их форме такой широкой синей каймы?
– Да... кажется. Я не разглядел толком: так неожиданно все случилось, так внезапно. Да, определенно: была такая кайма. Синяя. А что?
– Это несколько меняет дело. Значит, гвардейцы были из Внутренней охраны, драг прер Оуянцев. Вы знаете ведь, чем занимается это ведомство?
– Э-э-э... Внутренними нарушениями, касающимися императорской семьи.
– Вот именно.
– И что из этого?
– А из этого следует, что мой друг и ваш сослуживец, драг прер, обвиняется в каком-то проступке, затрагивающем императорскую фамилию...
– Невероятно! Этого просто не может быть. Это... невозможно. И потом, вот так, прямо за несколько часов до Чуньцзе... Не понимаю.
– Ты говоришь, Богдан, что гвардейцы ничего не объяснили?
– Да, ата. Баг – тот вообще сразу замолчал, просто собрался и пошел к двери. Я спросил старшего: что случилось? Почему? Тот лишь плечами пожал: не знаю, не ведаю. Мне дано повеление – я его исполняю. Сказано: взять под стражу и доставить.
– Как они обратились к Багу?
– Э-э... Драгоценный преждерожденный.
– Это хорошо. Не подданный, а драгоценный преждерожденный – это хорошо, значит, явным человеконарушителем его не считают... И полк послали славянский – это еще один знак уважительности, коль скоро вы оба – гости из улуса, по преимуществу славянского. То есть в рамках исполнения повеления взять под стражу было сделано все, чтобы подчеркнуть расположение того, кто отдавал повеление, к тому, относительно кого оно было дано. Оч-чень интересно... И в то же время – прямо перед таким празднеством да под арест... Просто диву даюсь.
– И ты... Богдан, ты даже не догадываешься, в чем тут может быть дело?
– Ну, как сказать, ата... Мы сегодня были в Запретном городе, ата, и там забрели в один заброшенный павильон... Быть может, этого делать не стоило, но туда убежал кот Бага и не хотел выходить обратно. И ведь нигде не было никаких запретительных надписей...
– Нет, дело не в этом, драг прер Оуянцев...
– ...Богдан...
– ...Драг прер Богдан. По уложениям, принятым для Запретного города, гостям не чинится никаких препятствий при передвижении – за исключением личных покоев владыки и его семьи, но там при входе стоят гвардейцы.
– Да я и сам чувствую, что дело не в этом! Ведь тогда и меня должны были... под стражу, а забрали одного Бага!
– Ну... да.
– Багатур Лобо – славный человек. Я многое повидал на своем веку и говорю тебе, Богдан, и вам, уважаемый Кай: не таков он, чтобы чинить вред императорской семье. На таких, как твой друг Багатур, ордусская земля держится. Я думаю, тут ошибка. Что мы должны делать, уважаемый Кай, как вы считаете? Вы местный, вам виднее. Одарите нас своей мудростью.
– А-а-а... я могу позвонить нескольким людям, моим приятелям, они по своим каналам... ах, ведь уже так поздно! Положим, они и оторвутся от домашних забот... если они дома... но все равно – раньше завтрашнего дня, а то и послезавтрашнего, ничего узнать не удастся...
– Скверно. И негоже людей тревожить в день праздника.
– Куда как скверно, ата!
– Вот что. Ни один из нас не знает за Багатуром Лобо таких проступков, которые заслуживали бы наказания...
– Вообще никаких проступков!
– И я так думаю. Мы, трое, полностью уверены в его невиновности. Так ли?
– Так!
– Разумеется!
– Значит, поступим, как делали в древности. Уважаемый Кай, висит ли еще перед вратами Запретного города Жалобный барабан, взывающий к слуху?
– Да, конечно, как и много лет уже, – в центре площади Тяньаньмэнь. Погодите, постойте, вы что же, драгоценный преждерожденный Кормибарсов... вы хотите ударить в этот барабан?
– Да. А что тут удивительного? Так велит долг дружбы и долг подданного.
– Но в Ханбалыке давно уже никто не бил в этот барабан!..
– Значит, пришло время.
– Да, ата, да. Ты мудр как всегда. Мы пойдем и ударим в барабан, и нас обязаны будут выслушать... И будь, что будет.
– Верно, минфа. Мы спросим: за что задержали доблестного ланчжуна Багатура Лобо. И это будет правильно. Я никогда никого не бросал на поле боя. А уж на столичном празднике... И здесь не брошу. Это – долг. Вы с нами, уважаемый Кай?
Где-то в Запретном городе,
23-й день первого месяца, вторница,
поздний вечер
– ...Ведь я только что случайно узнала, – молвила принцесса, когда слегка оправившийся от изумления Баг отвесил ей сообразный земной поклон, после чего она коротко, но властно махнула сложенным веером, отправив маньчжурских гвардейцев в коридор, и за ними затворилась дверь. – Дворцовый евнух [ 55] Гу Юйцай сказал, что задержали какого-то ланчжуна из провинции. И я... – Принцесса зарделась. С хрустом раскрылся веер, прикрыв лицо до самых глаз. – Я отчего-то решила, что это вы... еч Баг... Вы помните, что позволили мне называть вас так?
Ланчжун только молча, не поднимая глаз, почтительно кивнул. Он боялся взглянуть на принцессу: когда она появилась в дверях и откинула с лица накидку, удивительная уверенность сжала его сердце холодной рукой – да, определенно да, теперь уже никаких сомнений, да, совершенно точно: принцесса Чжу Ли и студентка Цао Чуньлянь – одно лицо. И какое лицо... За то время, что честный человекоохранитель не видел принцессы, она, казалось, стала еще прекраснее, и никакие белила и румяна не могли скрыть, скрасить, усреднить живой прелести ее лица; в то же время девушка стала... взрослее, что ли? облик ее неуловимо, почти незаметно изменился – так бывает, когда человек понимает что-то важное или принимает какое-то существенное для себя решение и это решение проводит черту между ним вчерашним и им нынешним, – все это Баг ощутил с одного взгляда и сердце его привычно пропустило удар, потому что в самой сокровенной глубине души он вдруг отчетливо понял: это из-за него. А вот из-за него – реального, живого Бага или же из-за того образа неустрашимого ланчжуна, который она наверняка придумала, – об этом Баг не помышлял и задумываться. И опасался поднять глаза: а вдруг она в них прочитает не совсем сообразные – кто он и кто она! – мысли, обуревавшие его смятенный ум. Все усилия недавних упражнений, сметенные ее визитом, ухнули в пропасть...
– И вот я поспешила сюда. – Принцесса окинула взглядом комнату. – У вас тут не очень просторно. – Она убрала веер от лица и улыбнулась. – И как так вышло?
– Не могу даже вообразить, – опять низко поклонился Баг, вдруг поймав себя на мысли, что никогда еще в жизни не испытывал такого волнения, как при виде принцессы. Но если раньше ланчжун скорее был согласен бежать от нее прочь, в гущу самого кипучего сражения, в погоню за самыми отъявленными заблужденцами, для которых человеческая жизнь не стоит и ломаного чоха, то теперь в душе созрела отчаянная решимость: сколько можно бегать от себя самого?! Все равно не убежишь. Будь что будет. Что должно быть. Ибо – карма. – Не могу найти никакого объяснения...
– Гм... – Чжу Ли грозно нахмурила тонкие брови. – И вам ничего не сообщили?
– Ровным счетом ничего, – выпрямляясь, развел руками Баг. – Теряюсь в догадках, драгоценная преждерожденная... – Ланчжун хотел было добавить еще какое-нибудь определение, но слов не нашлось, и он замолк, все так же не поднимая глаз, а сердце продолжало усиленно биться.
– Очень странно. А где вас, еч Баг... ну как сказать... задержали?
– Прямо в гостинице. Мы прибыли сюда вместе с минфа Богданом Руховичем Оуянцевым-Сю...
– А, еч Богдан! – радостно воскликнула принцесса. – И он здесь?.. Ну как же. – Она сделала неопределенное движение веером. – Как же ему не быть, коли драг еч Богдан также числится в списках гостей! – Трудно было не понять, кому именно в большей степени напарники были обязаны приглашением ко двору на Чуньцзе. – А где вы остановились?
– В «Шоуду»... И если драгоценная преждерожденная...
– Опять! – Принцесса снова нахмурилась. – Еч Баг, ну мы же с вами договаривались, помните? Есть еч Баг, еч Богдан и еч Ли. Я пришла к вам совершенно неофициально. И если вы немедленно не бросите эти церемонии, мне придется одарить вас милостью моего гнева
Сказано это было настолько искренне, что Баг осмелился поднять взор – и, утонув на мгновение в больших черных глазах девушки, улыбнулся, кивнул, снова отводя взгляд, и ответил с еле заметной смешинкой в голосе:
– Да, конечно, не извольте гневаться... еч Ли.
– Ну вот... – Принцесса сделала два шага к Багу, роскошный халат легко прошуршал по краю ложа. – Так и что же в «Шоуду»? – С ее приближением ланчжун вновь ощутил упоительный, неземной аромат, заработавшее было нормально сердце снова замерло, и Баг невпопад ответил:
– Не угодно ли будет присесть? – Быстрым движением расправил и без того ровное покрывало на ложе, задел случайно возлежавшего в центре Судью Ди: кот с момента появления нежданной гостьи смотрел на принцессу дружелюбно, с интересом. – А кстати... еч Ли, позвольте вам представить – Александрийского Управления внешней охраны фувэйбин Судья Ди.
– Добрый вечер, драгоценный хвостатый преждерожденный, – церемонно поклонилась коту принцесса; фувэйбин вытянул шею, жадно вбирая ноздрями воздух. Чжу Ли протянула к нему руку, кот обнюхал пальцы, поднялся и потерся о них, выгнув спину; сказал «мр-р-р». – Ну вот, а некоторые считают, что бессловесным тварям неведомы ритуалы! – рассмеялась она. Легко села слева от кота. – Повелеваю вам, еч Баг, также сесть.
Ланчжун осторожно опустился на ложе справа от Судьи Ди. Впрочем, кот недолго выполнял роль пограничного камня: осторожно, сначала одной лапой опробуя путь, он взошел принцессе на колени, обнюхал ее – Чжу Ли легко ойкнула, – после чего улегся и довольно громко замурлыкал. Взаимопонимание было найдено.
– А теперь, когда меня признали, – улыбнулась принцесса, осторожно гладя кота, – рассказывайте.
Но рассказывать особенно было нечего. Честный человекоохранитель, с каждой минутой чувствуя себя все свободнее и свободнее, поведал принцессе о том, как они с Богданом посетили Запретный город, побывали в «Зале любимой груши», как потом встретились в гостинице, чтобы отправиться на ужин, и чем это закончилось. О своих роящихся как пчелы подозрениях ланчжун пока умолчал.
– Еще раз скажу: очень странно. – Принцесса задумалась о чем-то, и искоса глядевший на нее Баг, да что там – исподтишка пожиравший ее взглядом Баг увидел, что и она, немного скованная вначале, теперь совершенно освоилась и уже не испытывает, похоже, ни малейшего смущения. – Открою вам: евнух сказал мне, что вас задержали по обвинению в Великой непочтительности.
«Как я и предполагал...» – уныло подумал ланчжун. Такой оборот дела нравился ему меньше всего.
– И вот подумайте... еч Баг... – Принцесса внезапно запнулась: взглянула ланчжуну прямо в глаза. («Ах, если бы ты действительно была просто Цао Чунь-лянь, студентка из Ханбалыка», – горестно подумал Баг.) – И вот подумайте: отчего против вас может быть выдвинуто такое обвинение?
– Честно сказать, еч Ли, я уже размышлял над этим... – Баг машинально вытащил из рукава футляр с сигарами, потом испугался несообразности своего поступка, хотел было убрать назад, но принцесса легко махнула рукой: да курите! – Но не решался поведать вам о своих, быть может, незрелых и поспешных предположениях... Отчего же еще я могу быть здесь? Но причины представить себе не в состоянии. Ну разве что...
– Говорите, говорите! – оживилась принцесса.
– Да нет, это же просто смешно, еч Ли... Недалеко от «Зала любимой груши» мы с мин-фа Оуянцевым чуть не столкнулись с двумя преждерожденными. Ни по их одежде, ни по виду судить об их положении было просто невозможно... – И Баг старательно описал, будто составляя членосборный портрет, наружность встреченной парочки. И упомянул о том, как отстранил их с дороги.
– Да, – подняв глаза к потолку, задумчиво проговорила принцесса, – высокий человек по вашему описанию очень походит на моего двоюродного брата Чжу Цинь-гуя... Но он никогда не отличался чванливостью, не требовал какого-то особого отношения к себе или к своему положению. Хотя Цинь-гуй и уверовал недавно в учение Пророка Мухаммада, он остается в полной мере благородным мужем, коему более многих иных человеческих качеств присуща уступчивость-жан... Нет, братец Чжу – он открыт, чрезвычайно верен долгу и довольно прост в общении. – «Даже слишком прост иногда». – Это совершенно на него не похоже... Странно, очень странно... – Казалось, Чжу Ли пребывает в растерянности.
– Да и мне не верится в подобное! – Баг крутил в руках сигары: курить хотелось нестерпимо, но он не смел. – А что... еч Ли, я слышал, Тайюаньский хоу питал большую нежность к своей покойной супруге?
– А, вы про Куан Цюн-ну, еч Баг? Бедняжка!.. – Принцесса горестно вздохнула, легкая тень омрачила ее прекрасное лицо. – Да, все верно: братец Чжу души в ней не чаял. Такие глубокие чувства нечасто встретишь. – Девушка искоса глянула на Бага, и тот с трудом удержался от румянца. – Они были неразлучны, и если бы Небу было угодно, чтобы Цюн-ну повстречалась Цинь-гую на несколько лет раньше и стала бы его первой супругой, то, я думаю, другой жены у него просто не было бы... Но у бедняжки оказалось очень слабое сердце, больное. Вот и вышло, что однажды оно не справилось и – Цюн-ну оставила этот мир... Как это печально...
– Да, действительно. – Баг не знал, что еще сказать.
– Незадолго до ее кончины между Цюн-ну и братцем возникли серьезные разногласия. Я вам расскажу, еч Баг, но... надеюсь, это останется только между нами?
Баг без слов прижал к груди руки и утвердительно закивал. Судья Ди смотрел на него в упор с принцессиных колен.
– Быть может... я так думаю... еще и это ускорило ее печальный конец... – продолжала принцесса, глядя на закрытое окно. – Дело в том, что незадолго до смерти Цюн-ну они стали часто спорить. Братец Чжу считал, что нужно законодательными мерами ограничить проникновение варварской культуры в нашу страну, а Цюн-ну не могла с этим согласиться. Однажды она прибежала ко мне расстроенная, и мы весь вечер проговорили об этом. Бедняжка Цюн-ну была уверена, что человек должен сам выбирать – что ему более по душе, а вот так отгораживаться от мира нельзя ни в коем случае. Во-первых, у варваров придумано немало полезного и удобного, красивого и высокого, а во-вторых, неужели мы так не уверены в своем, чтобы бояться чужого? Ведь верно, еч Баг? – подняла принцесса глаза на ланчжуна.
Баг кивнул. Конечно, верно. Совершенно правильно. Любой в своем праве – что ему выбрать. Каждый может жить по своей сообразности. Если при том не причиняет вреда другим, живущим рядом. Человек свободен... в рамках своего свободного выбора. Кому – утка по-ханбалыкски, а кому – большие прутняки. Точно.
– Это была женщина высоких устремлений и чистейших помыслов, во всем разделявшая заботы супруга, – качнула головой Чжу Ли. – Из тех, о ком в древности составляли отдельные жизнеописания. И, сказать по правде, тогда я была полностью на ее стороне: братец очень уж крутого хотел поворота к тому, что называет незамутненной чистотой совершенномудрых мужей древности. Слишком круто. Разве можно так легко решать за весь народ, тем более – если в твоих руках нешуточная власть?.. А если кому-то нравится то, что постановит удалить Чжу Цинь-гуй, – ведь он перестанет уважать Чжу Цинь-гуя, а вместе с ним – и всю страну... люди не прощают, когда государство лишает их того, что они любят. – Нежный голос принцессы окреп, тон стал решительным; видно было, что эти вопросы мучают ее не первый день. – А потом вдруг братец Цинь-гуй подал новый доклад, его потом обсуждали на собрании глав палат и ведомств в Чжэншитане – Зале выправления дел... Он предложил, напротив, как можно более деятельно распространять среди варваров нашу культуру, и делать это прежде всего через приверженцев Аллаха, благо они в каком-то смысле – одна общность, но в то же время их и в Ордуси, и за ее пределами примерно поровну. Батюшка только посмеивался, говорил – молодой, горячий, не знает, как лучше, но помыслы у него самые светлые...
«Заблужденец, – привычно квалифицировал ланчжун и тут же испугался этой мысли: будущий наследник трона – и заблужденец?! – Ой, что-то я не то думаю!»
– И вот что странно. Как раз когда Цинь-гуй оставил те планы, что так расстраивали Цюн-ну, – ей бы радоваться да радоваться! А она., как раз в начале лета это было... стала вдруг сама не своя. Я пыталась с ней поговорить, но она совсем замкнулась. Прошло несколько дней и – умерла. Что между ними случилось?.. – закончила принцесса чуть слышно. – А теперь я вижу вас, еч Баг, здесь – в Вэньхуадяне, под нефритовым кубком Внутренней охраны. Я не знаю, что и думать по этому поводу... – Казалось, Чжу Ли вот-вот заплачет. И Багу захотелось прижать ее к себе, успокоить, не допустить слез; он уже почти не любил этого неведомого ему евнуха Го, который зачем-то рассказал девушке про взятого под стражу ланчжуна... Сидел бы себе и сидел, со временем все разъяснилось бы, а принцесса и знать бы не знала...
И честный человекоохранитель, бросив думать о несообразности своего поведения и обмирая от невозможной дерзости, робко протянул руку и уже почти коснулся было плеча поникшей принцессы, – пусть потом щедро одарит милостью своего небесного гнева, все равно! – как в коридоре раздались отдаленные выкрики «на караул!», а потом донеслись звуки шагов – ближе и ближе.
Богдан и Баг
– Вот как. Хаким, вернись в наш номер и жди меня там... И что в том повелении было сказано?
– Было сказано, чтобы взять под стражу ланчжуна Багатура Лобо и немедленно препроводить его во дворец.
– Простите, драгоценный преждерожденный Оуянцев...
– Просто: драг прер.
– Ну... да. Простите, драг прер Оуянцев, а как выглядели эти гвардейцы, во что были одеты?
– Такие... рослые, на подбор, судя по всему, из Полка славянской культуры, с оружием... А к чему вы спрашиваете?
– Это может прояснить ситуацию. А не было ли, вы не заметили, на их форме такой широкой синей каймы?
– Да... кажется. Я не разглядел толком: так неожиданно все случилось, так внезапно. Да, определенно: была такая кайма. Синяя. А что?
– Это несколько меняет дело. Значит, гвардейцы были из Внутренней охраны, драг прер Оуянцев. Вы знаете ведь, чем занимается это ведомство?
– Э-э-э... Внутренними нарушениями, касающимися императорской семьи.
– Вот именно.
– И что из этого?
– А из этого следует, что мой друг и ваш сослуживец, драг прер, обвиняется в каком-то проступке, затрагивающем императорскую фамилию...
– Невероятно! Этого просто не может быть. Это... невозможно. И потом, вот так, прямо за несколько часов до Чуньцзе... Не понимаю.
– Ты говоришь, Богдан, что гвардейцы ничего не объяснили?
– Да, ата. Баг – тот вообще сразу замолчал, просто собрался и пошел к двери. Я спросил старшего: что случилось? Почему? Тот лишь плечами пожал: не знаю, не ведаю. Мне дано повеление – я его исполняю. Сказано: взять под стражу и доставить.
– Как они обратились к Багу?
– Э-э... Драгоценный преждерожденный.
– Это хорошо. Не подданный, а драгоценный преждерожденный – это хорошо, значит, явным человеконарушителем его не считают... И полк послали славянский – это еще один знак уважительности, коль скоро вы оба – гости из улуса, по преимуществу славянского. То есть в рамках исполнения повеления взять под стражу было сделано все, чтобы подчеркнуть расположение того, кто отдавал повеление, к тому, относительно кого оно было дано. Оч-чень интересно... И в то же время – прямо перед таким празднеством да под арест... Просто диву даюсь.
– И ты... Богдан, ты даже не догадываешься, в чем тут может быть дело?
– Ну, как сказать, ата... Мы сегодня были в Запретном городе, ата, и там забрели в один заброшенный павильон... Быть может, этого делать не стоило, но туда убежал кот Бага и не хотел выходить обратно. И ведь нигде не было никаких запретительных надписей...
– Нет, дело не в этом, драг прер Оуянцев...
– ...Богдан...
– ...Драг прер Богдан. По уложениям, принятым для Запретного города, гостям не чинится никаких препятствий при передвижении – за исключением личных покоев владыки и его семьи, но там при входе стоят гвардейцы.
– Да я и сам чувствую, что дело не в этом! Ведь тогда и меня должны были... под стражу, а забрали одного Бага!
– Ну... да.
– Багатур Лобо – славный человек. Я многое повидал на своем веку и говорю тебе, Богдан, и вам, уважаемый Кай: не таков он, чтобы чинить вред императорской семье. На таких, как твой друг Багатур, ордусская земля держится. Я думаю, тут ошибка. Что мы должны делать, уважаемый Кай, как вы считаете? Вы местный, вам виднее. Одарите нас своей мудростью.
– А-а-а... я могу позвонить нескольким людям, моим приятелям, они по своим каналам... ах, ведь уже так поздно! Положим, они и оторвутся от домашних забот... если они дома... но все равно – раньше завтрашнего дня, а то и послезавтрашнего, ничего узнать не удастся...
– Скверно. И негоже людей тревожить в день праздника.
– Куда как скверно, ата!
– Вот что. Ни один из нас не знает за Багатуром Лобо таких проступков, которые заслуживали бы наказания...
– Вообще никаких проступков!
– И я так думаю. Мы, трое, полностью уверены в его невиновности. Так ли?
– Так!
– Разумеется!
– Значит, поступим, как делали в древности. Уважаемый Кай, висит ли еще перед вратами Запретного города Жалобный барабан, взывающий к слуху?
– Да, конечно, как и много лет уже, – в центре площади Тяньаньмэнь. Погодите, постойте, вы что же, драгоценный преждерожденный Кормибарсов... вы хотите ударить в этот барабан?
– Да. А что тут удивительного? Так велит долг дружбы и долг подданного.
– Но в Ханбалыке давно уже никто не бил в этот барабан!..
– Значит, пришло время.
– Да, ата, да. Ты мудр как всегда. Мы пойдем и ударим в барабан, и нас обязаны будут выслушать... И будь, что будет.
– Верно, минфа. Мы спросим: за что задержали доблестного ланчжуна Багатура Лобо. И это будет правильно. Я никогда никого не бросал на поле боя. А уж на столичном празднике... И здесь не брошу. Это – долг. Вы с нами, уважаемый Кай?
Где-то в Запретном городе,
23-й день первого месяца, вторница,
поздний вечер
– ...Ведь я только что случайно узнала, – молвила принцесса, когда слегка оправившийся от изумления Баг отвесил ей сообразный земной поклон, после чего она коротко, но властно махнула сложенным веером, отправив маньчжурских гвардейцев в коридор, и за ними затворилась дверь. – Дворцовый евнух [ 55] Гу Юйцай сказал, что задержали какого-то ланчжуна из провинции. И я... – Принцесса зарделась. С хрустом раскрылся веер, прикрыв лицо до самых глаз. – Я отчего-то решила, что это вы... еч Баг... Вы помните, что позволили мне называть вас так?
Ланчжун только молча, не поднимая глаз, почтительно кивнул. Он боялся взглянуть на принцессу: когда она появилась в дверях и откинула с лица накидку, удивительная уверенность сжала его сердце холодной рукой – да, определенно да, теперь уже никаких сомнений, да, совершенно точно: принцесса Чжу Ли и студентка Цао Чуньлянь – одно лицо. И какое лицо... За то время, что честный человекоохранитель не видел принцессы, она, казалось, стала еще прекраснее, и никакие белила и румяна не могли скрыть, скрасить, усреднить живой прелести ее лица; в то же время девушка стала... взрослее, что ли? облик ее неуловимо, почти незаметно изменился – так бывает, когда человек понимает что-то важное или принимает какое-то существенное для себя решение и это решение проводит черту между ним вчерашним и им нынешним, – все это Баг ощутил с одного взгляда и сердце его привычно пропустило удар, потому что в самой сокровенной глубине души он вдруг отчетливо понял: это из-за него. А вот из-за него – реального, живого Бага или же из-за того образа неустрашимого ланчжуна, который она наверняка придумала, – об этом Баг не помышлял и задумываться. И опасался поднять глаза: а вдруг она в них прочитает не совсем сообразные – кто он и кто она! – мысли, обуревавшие его смятенный ум. Все усилия недавних упражнений, сметенные ее визитом, ухнули в пропасть...
– И вот я поспешила сюда. – Принцесса окинула взглядом комнату. – У вас тут не очень просторно. – Она убрала веер от лица и улыбнулась. – И как так вышло?
– Не могу даже вообразить, – опять низко поклонился Баг, вдруг поймав себя на мысли, что никогда еще в жизни не испытывал такого волнения, как при виде принцессы. Но если раньше ланчжун скорее был согласен бежать от нее прочь, в гущу самого кипучего сражения, в погоню за самыми отъявленными заблужденцами, для которых человеческая жизнь не стоит и ломаного чоха, то теперь в душе созрела отчаянная решимость: сколько можно бегать от себя самого?! Все равно не убежишь. Будь что будет. Что должно быть. Ибо – карма. – Не могу найти никакого объяснения...
– Гм... – Чжу Ли грозно нахмурила тонкие брови. – И вам ничего не сообщили?
– Ровным счетом ничего, – выпрямляясь, развел руками Баг. – Теряюсь в догадках, драгоценная преждерожденная... – Ланчжун хотел было добавить еще какое-нибудь определение, но слов не нашлось, и он замолк, все так же не поднимая глаз, а сердце продолжало усиленно биться.
– Очень странно. А где вас, еч Баг... ну как сказать... задержали?
– Прямо в гостинице. Мы прибыли сюда вместе с минфа Богданом Руховичем Оуянцевым-Сю...
– А, еч Богдан! – радостно воскликнула принцесса. – И он здесь?.. Ну как же. – Она сделала неопределенное движение веером. – Как же ему не быть, коли драг еч Богдан также числится в списках гостей! – Трудно было не понять, кому именно в большей степени напарники были обязаны приглашением ко двору на Чуньцзе. – А где вы остановились?
– В «Шоуду»... И если драгоценная преждерожденная...
– Опять! – Принцесса снова нахмурилась. – Еч Баг, ну мы же с вами договаривались, помните? Есть еч Баг, еч Богдан и еч Ли. Я пришла к вам совершенно неофициально. И если вы немедленно не бросите эти церемонии, мне придется одарить вас милостью моего гнева
Сказано это было настолько искренне, что Баг осмелился поднять взор – и, утонув на мгновение в больших черных глазах девушки, улыбнулся, кивнул, снова отводя взгляд, и ответил с еле заметной смешинкой в голосе:
– Да, конечно, не извольте гневаться... еч Ли.
– Ну вот... – Принцесса сделала два шага к Багу, роскошный халат легко прошуршал по краю ложа. – Так и что же в «Шоуду»? – С ее приближением ланчжун вновь ощутил упоительный, неземной аромат, заработавшее было нормально сердце снова замерло, и Баг невпопад ответил:
– Не угодно ли будет присесть? – Быстрым движением расправил и без того ровное покрывало на ложе, задел случайно возлежавшего в центре Судью Ди: кот с момента появления нежданной гостьи смотрел на принцессу дружелюбно, с интересом. – А кстати... еч Ли, позвольте вам представить – Александрийского Управления внешней охраны фувэйбин Судья Ди.
– Добрый вечер, драгоценный хвостатый преждерожденный, – церемонно поклонилась коту принцесса; фувэйбин вытянул шею, жадно вбирая ноздрями воздух. Чжу Ли протянула к нему руку, кот обнюхал пальцы, поднялся и потерся о них, выгнув спину; сказал «мр-р-р». – Ну вот, а некоторые считают, что бессловесным тварям неведомы ритуалы! – рассмеялась она. Легко села слева от кота. – Повелеваю вам, еч Баг, также сесть.
Ланчжун осторожно опустился на ложе справа от Судьи Ди. Впрочем, кот недолго выполнял роль пограничного камня: осторожно, сначала одной лапой опробуя путь, он взошел принцессе на колени, обнюхал ее – Чжу Ли легко ойкнула, – после чего улегся и довольно громко замурлыкал. Взаимопонимание было найдено.
– А теперь, когда меня признали, – улыбнулась принцесса, осторожно гладя кота, – рассказывайте.
Но рассказывать особенно было нечего. Честный человекоохранитель, с каждой минутой чувствуя себя все свободнее и свободнее, поведал принцессе о том, как они с Богданом посетили Запретный город, побывали в «Зале любимой груши», как потом встретились в гостинице, чтобы отправиться на ужин, и чем это закончилось. О своих роящихся как пчелы подозрениях ланчжун пока умолчал.
– Еще раз скажу: очень странно. – Принцесса задумалась о чем-то, и искоса глядевший на нее Баг, да что там – исподтишка пожиравший ее взглядом Баг увидел, что и она, немного скованная вначале, теперь совершенно освоилась и уже не испытывает, похоже, ни малейшего смущения. – Открою вам: евнух сказал мне, что вас задержали по обвинению в Великой непочтительности.
«Как я и предполагал...» – уныло подумал ланчжун. Такой оборот дела нравился ему меньше всего.
– И вот подумайте... еч Баг... – Принцесса внезапно запнулась: взглянула ланчжуну прямо в глаза. («Ах, если бы ты действительно была просто Цао Чунь-лянь, студентка из Ханбалыка», – горестно подумал Баг.) – И вот подумайте: отчего против вас может быть выдвинуто такое обвинение?
– Честно сказать, еч Ли, я уже размышлял над этим... – Баг машинально вытащил из рукава футляр с сигарами, потом испугался несообразности своего поступка, хотел было убрать назад, но принцесса легко махнула рукой: да курите! – Но не решался поведать вам о своих, быть может, незрелых и поспешных предположениях... Отчего же еще я могу быть здесь? Но причины представить себе не в состоянии. Ну разве что...
– Говорите, говорите! – оживилась принцесса.
– Да нет, это же просто смешно, еч Ли... Недалеко от «Зала любимой груши» мы с мин-фа Оуянцевым чуть не столкнулись с двумя преждерожденными. Ни по их одежде, ни по виду судить об их положении было просто невозможно... – И Баг старательно описал, будто составляя членосборный портрет, наружность встреченной парочки. И упомянул о том, как отстранил их с дороги.
– Да, – подняв глаза к потолку, задумчиво проговорила принцесса, – высокий человек по вашему описанию очень походит на моего двоюродного брата Чжу Цинь-гуя... Но он никогда не отличался чванливостью, не требовал какого-то особого отношения к себе или к своему положению. Хотя Цинь-гуй и уверовал недавно в учение Пророка Мухаммада, он остается в полной мере благородным мужем, коему более многих иных человеческих качеств присуща уступчивость-жан... Нет, братец Чжу – он открыт, чрезвычайно верен долгу и довольно прост в общении. – «Даже слишком прост иногда». – Это совершенно на него не похоже... Странно, очень странно... – Казалось, Чжу Ли пребывает в растерянности.
– Да и мне не верится в подобное! – Баг крутил в руках сигары: курить хотелось нестерпимо, но он не смел. – А что... еч Ли, я слышал, Тайюаньский хоу питал большую нежность к своей покойной супруге?
– А, вы про Куан Цюн-ну, еч Баг? Бедняжка!.. – Принцесса горестно вздохнула, легкая тень омрачила ее прекрасное лицо. – Да, все верно: братец Чжу души в ней не чаял. Такие глубокие чувства нечасто встретишь. – Девушка искоса глянула на Бага, и тот с трудом удержался от румянца. – Они были неразлучны, и если бы Небу было угодно, чтобы Цюн-ну повстречалась Цинь-гую на несколько лет раньше и стала бы его первой супругой, то, я думаю, другой жены у него просто не было бы... Но у бедняжки оказалось очень слабое сердце, больное. Вот и вышло, что однажды оно не справилось и – Цюн-ну оставила этот мир... Как это печально...
– Да, действительно. – Баг не знал, что еще сказать.
– Незадолго до ее кончины между Цюн-ну и братцем возникли серьезные разногласия. Я вам расскажу, еч Баг, но... надеюсь, это останется только между нами?
Баг без слов прижал к груди руки и утвердительно закивал. Судья Ди смотрел на него в упор с принцессиных колен.
– Быть может... я так думаю... еще и это ускорило ее печальный конец... – продолжала принцесса, глядя на закрытое окно. – Дело в том, что незадолго до смерти Цюн-ну они стали часто спорить. Братец Чжу считал, что нужно законодательными мерами ограничить проникновение варварской культуры в нашу страну, а Цюн-ну не могла с этим согласиться. Однажды она прибежала ко мне расстроенная, и мы весь вечер проговорили об этом. Бедняжка Цюн-ну была уверена, что человек должен сам выбирать – что ему более по душе, а вот так отгораживаться от мира нельзя ни в коем случае. Во-первых, у варваров придумано немало полезного и удобного, красивого и высокого, а во-вторых, неужели мы так не уверены в своем, чтобы бояться чужого? Ведь верно, еч Баг? – подняла принцесса глаза на ланчжуна.
Баг кивнул. Конечно, верно. Совершенно правильно. Любой в своем праве – что ему выбрать. Каждый может жить по своей сообразности. Если при том не причиняет вреда другим, живущим рядом. Человек свободен... в рамках своего свободного выбора. Кому – утка по-ханбалыкски, а кому – большие прутняки. Точно.
– Это была женщина высоких устремлений и чистейших помыслов, во всем разделявшая заботы супруга, – качнула головой Чжу Ли. – Из тех, о ком в древности составляли отдельные жизнеописания. И, сказать по правде, тогда я была полностью на ее стороне: братец очень уж крутого хотел поворота к тому, что называет незамутненной чистотой совершенномудрых мужей древности. Слишком круто. Разве можно так легко решать за весь народ, тем более – если в твоих руках нешуточная власть?.. А если кому-то нравится то, что постановит удалить Чжу Цинь-гуй, – ведь он перестанет уважать Чжу Цинь-гуя, а вместе с ним – и всю страну... люди не прощают, когда государство лишает их того, что они любят. – Нежный голос принцессы окреп, тон стал решительным; видно было, что эти вопросы мучают ее не первый день. – А потом вдруг братец Цинь-гуй подал новый доклад, его потом обсуждали на собрании глав палат и ведомств в Чжэншитане – Зале выправления дел... Он предложил, напротив, как можно более деятельно распространять среди варваров нашу культуру, и делать это прежде всего через приверженцев Аллаха, благо они в каком-то смысле – одна общность, но в то же время их и в Ордуси, и за ее пределами примерно поровну. Батюшка только посмеивался, говорил – молодой, горячий, не знает, как лучше, но помыслы у него самые светлые...
«Заблужденец, – привычно квалифицировал ланчжун и тут же испугался этой мысли: будущий наследник трона – и заблужденец?! – Ой, что-то я не то думаю!»
– И вот что странно. Как раз когда Цинь-гуй оставил те планы, что так расстраивали Цюн-ну, – ей бы радоваться да радоваться! А она., как раз в начале лета это было... стала вдруг сама не своя. Я пыталась с ней поговорить, но она совсем замкнулась. Прошло несколько дней и – умерла. Что между ними случилось?.. – закончила принцесса чуть слышно. – А теперь я вижу вас, еч Баг, здесь – в Вэньхуадяне, под нефритовым кубком Внутренней охраны. Я не знаю, что и думать по этому поводу... – Казалось, Чжу Ли вот-вот заплачет. И Багу захотелось прижать ее к себе, успокоить, не допустить слез; он уже почти не любил этого неведомого ему евнуха Го, который зачем-то рассказал девушке про взятого под стражу ланчжуна... Сидел бы себе и сидел, со временем все разъяснилось бы, а принцесса и знать бы не знала...
И честный человекоохранитель, бросив думать о несообразности своего поведения и обмирая от невозможной дерзости, робко протянул руку и уже почти коснулся было плеча поникшей принцессы, – пусть потом щедро одарит милостью своего небесного гнева, все равно! – как в коридоре раздались отдаленные выкрики «на караул!», а потом донеслись звуки шагов – ближе и ближе.
Богдан и Баг
Улицы Ханбалыка,
23-й день первого месяца, вторница,
поздний вечер
Народное гулянье набирало силу.
Оставалось менее трех часов до того момента, когда, превращая ночь в день, заполыхают над великим городом грандиозные фейерверки, веселя и радуя несчетные толпы; когда, подсвеченные сотнями лампочек, горящих внутри их полупрозрачных шелковых тел, взлетят над улицами и парками несомые на длинных, почти незаметных шестах драконы, медленно размахивая просторными крыльями, грозно шевеля усами и, под разноязыкие восторженные крики, изрыгая радужные пламена; и начнут рваться миллионы хлопушек, отпугивая злых духов от наступившей новой эры...
Но уже и теперь на улицах центра столицы было не протолкнуться, хотя с девяти вечера движение повозок по всем проспектам и трактам близ императорского дворца перекрыли, чтобы дать волю народу – пусть ликует и поет без помех.
Пришлось идти пешком.
Спешить не получалось. На самом оживленном базаре в разгар торгового дня не бывает такой толпы, какая заполняла в тот вечер срединные улицы Ханбалыка. Мороз – не помеха; кто пел, кто и плясал от избытка бесшабашного веселья или для согреву; справа играли на балалайках, слева на цинах, где-то поодаль гудели дутары... время от времени накатывали слюноточивые запахи от раскаленных жаровен: тут мясо ломтями, там плов или борщ, поодаль – припасенные с лета кузнечики... В местах попросторнее народ степенно, но шумно приходил в восторг от разных дивных див – большей частию от удивительных по форме и красоте фонарей, выставленных на всеобщее обозрение народными умельцами; а уж совсем неподалеку от площади две компании затеяли игру «битва драконов за жемчужину» и под гром барабанов и литавр да удалые выклики вовсю восхищали окружающих чудесами акробатики... Юркие, словно ящерки, сновали разносчики – нынче все было бесплатно. «Чай, чай, кто замерз? Чай горячий – кто замерз?» «Новый год настает – и девиз правленья новый...» «Налетай, не зевай – хэ маотай, хэ маотай!» «Двадцать раз Наврузбайрам за год празднуем мы там – я ордусское веселье и за злато не отдам! Ух! Ух!»
Двигавшаяся навстречу единочаятелям стайка крепко взявших друг друга под руки молодых людей – три девушки, два паренька – по неволе преградила дорогу Богдану, беку и Каю, озабоченно и молча пробиравшимся сквозь радостно гомонящие дебри. Не обойти.
– Драгоценные преждерожденные, отчего вы столь мрачны? Нельзя в праздник ходить с такими лицами! Давайте к нам в хоровод!
Только в такой давке хороводы и водить...
– Простите, драгоценные юнцы и юницы, мы спешим веселиться в другое место и очень боимся припоздниться... – отозвался Богдан.
– Тогда – проходите! – На миг молодые, всерьез рискуя быть оттертыми друг от друга и уж не встретиться до завтра, разомкнулась, милосердно пропуская троицу сквозь себя. – Желаем не опоздать! Славного вам веселья, драгоценные преждерожденные, счастливого вам Нового года!
– Да пребудет с вами милость Аллаха! – Это уже бек.
«Ты, Чуньцзе, напои меня...» «Ечи, ечи, это в наших силах..» «Сладкие пампушки – празднику подружки! Сладкие пампушки – вкусней, чем лягушки!»
Некоторое время Богдан колебался – не показать ли Каю то письмо, которое нашел нынче под грушею пронырливый фувэйбин Судья Ди. Может быть, в этом обрывке бумаги, в этих незавершенных строках и таилась отгадка странного, чтобы не сказать резче, взятия Бага под стражу? Но врожденное чувство такта пересилило: все ж это было частное, очень частное письмо; волею Провидения Багу и Богдану довелось увидеть его уцелевшие иероглифы – однако нарочно, своей волей показывать последнее письмо несчастной Цюн-ну кому-то еще... щепетильному Богдану это казалось вопиюще несправедливым. «Завтра же во время пира отдам его юаньвайлану, – в который раз твердил себе Богдан. – Завтра – пир... можно было бы завтра же и обратиться к Тайюаньскому хоу, а может, и непосредственно к цзайсяну, ведь там все они будут... Но – время, время... Баг-то – под стражею, а это ни с чем не сообразно! Да еще в праздничную ночь!»
Но дело заключалось – Богдан отчетливо это чувствовал – не только в Баге. Являясь до мозга костей человеком государственным, минфа понимал – вернее, опять-таки более чувствовал, нежели понимал, – что странное и нечеловеколюбивое происшествие с Багом является лишь одним из звеньев цепи неких загадочных и тревожных событий, лишь малая толика коих стала, опять-таки волею Провидения, известна минфа. В эту цепь входили, несомненно, и странное нападение одних варваров на других в летящем из-за границ Ордуси воздухолете; и появление Дэдлиба с его жуткой историй о парижском убийстве, совершенном по непонятным пока причинам; и, возможно, даже письмо бедняжки Цюн-ну...
Не за что уцепиться, не за что...
Внезапно новая мысль пришла ему в голову. Он даже остановился, и спешащие бек и Кай невольно пролетели мимо него на пару шагов – и, недоуменно обернувшись, одинаково нахмурились и вернулись, глядя на Богдана с удивлением, но молча, ибо уже видели, что минфа не просто блажит, но, достав из внутреннего кармана дохи трубку телефона, выбирает из записной книжки некий номер.
Дэдлиб отозвался почти сразу.
Не тратя времени на очередную серию приветствий, Богдан, памятуя, что нынче они с заокеанским человекоохранителем все ж таки уже виделись и успели обменяться сообразными выражениями взаимного расположения, сразу перешел к делу:
– Добрый вечер, уважаемый господин Дэдлиб. Это минфа Оуянцев-Сю. Рад был бы и крайне вам признателен, ежели б вы сочли возможным поведать мне, как продвинулись ваши поиски французского подданного, о коем мы имели удовольствие беседовать сегодня днем.
– Ага, – сказал Дэдлиб. В гаме и гуле улицы его было слышно не лучшим образом, но все же Богдан вполне разбирал слова. – Значит, вас все-таки взяло за живое.
– Не то слово, – ответил Богдан, плотнее прижимая трубку к уху.
– Я и сам собирался вам звонить, но не решился сегодня. Тут у вас такое творится – черт ногу сломит, не хотелось беспокоить. Мне позарез нужна помощь ваших служб – но праздник этот... Как в воду канул мой подопечный, – сообщил он. – Оставил вещи в гостинице, получаса в номере не пробыл, ушел и пропал. Но у меня есть косвенные данные... а, чего уж там. Догадка у меня сразу возникла... Я смотался в аэропорт и целую историю там выдумал: друг, мол, улетел, меня не дождавшись, опоздал я из-за праздничных пробок на улицах... а его встречать должны, а я должен сообщить звонком туда, где его встречают, каким именно рейсом он вылетел... и стал показывать тамошним господам его фото: не припомните ли, на какой аэролайнер он сел? У вас тут все такие доверчивые... прямо из кожи вон лезли, чтобы помочь... Ну и один вспомнил.
– Что?
– Меньше чем за час, как я подскочил в аэропорт, наш француз с пустыми совершенно руками, без вещей, покинул Ордусь. В Сан-Франциско, между прочим. Хорошо, что я приехал так быстро, – еще часа четыре, и сутолока выбила бы у контролера из головы всю память, завтра он бы ничего уже и не вспомнил... Причем, когда я назвал имя, служитель захлопал глазами этак обиженно и сказал, что того звали совсем не так. Вот, мол, сами можете посмотреть регистрационные бумаги... Пришлось отрабатывать назад – ну, значит, просто похож, извините, спасибо и все такое... То есть – если это действительно был он – у французика уже заранее были билеты и документы. И вдобавок совсем не на то имя, под которым он летел сюда и под которым его регистрировали в посольстве... и в гостинице. Еще ниточка потянулась! – сказал Дэдлиб радостно; по всему было видно, что чем больше разрастался снежный ком загадок и несообразностей, тем ему становилось интереснее, а стало быть, веселее. Гокэ праздновал великий день по-своему.
23-й день первого месяца, вторница,
поздний вечер
Народное гулянье набирало силу.
Оставалось менее трех часов до того момента, когда, превращая ночь в день, заполыхают над великим городом грандиозные фейерверки, веселя и радуя несчетные толпы; когда, подсвеченные сотнями лампочек, горящих внутри их полупрозрачных шелковых тел, взлетят над улицами и парками несомые на длинных, почти незаметных шестах драконы, медленно размахивая просторными крыльями, грозно шевеля усами и, под разноязыкие восторженные крики, изрыгая радужные пламена; и начнут рваться миллионы хлопушек, отпугивая злых духов от наступившей новой эры...
Но уже и теперь на улицах центра столицы было не протолкнуться, хотя с девяти вечера движение повозок по всем проспектам и трактам близ императорского дворца перекрыли, чтобы дать волю народу – пусть ликует и поет без помех.
Пришлось идти пешком.
Спешить не получалось. На самом оживленном базаре в разгар торгового дня не бывает такой толпы, какая заполняла в тот вечер срединные улицы Ханбалыка. Мороз – не помеха; кто пел, кто и плясал от избытка бесшабашного веселья или для согреву; справа играли на балалайках, слева на цинах, где-то поодаль гудели дутары... время от времени накатывали слюноточивые запахи от раскаленных жаровен: тут мясо ломтями, там плов или борщ, поодаль – припасенные с лета кузнечики... В местах попросторнее народ степенно, но шумно приходил в восторг от разных дивных див – большей частию от удивительных по форме и красоте фонарей, выставленных на всеобщее обозрение народными умельцами; а уж совсем неподалеку от площади две компании затеяли игру «битва драконов за жемчужину» и под гром барабанов и литавр да удалые выклики вовсю восхищали окружающих чудесами акробатики... Юркие, словно ящерки, сновали разносчики – нынче все было бесплатно. «Чай, чай, кто замерз? Чай горячий – кто замерз?» «Новый год настает – и девиз правленья новый...» «Налетай, не зевай – хэ маотай, хэ маотай!» «Двадцать раз Наврузбайрам за год празднуем мы там – я ордусское веселье и за злато не отдам! Ух! Ух!»
Двигавшаяся навстречу единочаятелям стайка крепко взявших друг друга под руки молодых людей – три девушки, два паренька – по неволе преградила дорогу Богдану, беку и Каю, озабоченно и молча пробиравшимся сквозь радостно гомонящие дебри. Не обойти.
– Драгоценные преждерожденные, отчего вы столь мрачны? Нельзя в праздник ходить с такими лицами! Давайте к нам в хоровод!
Только в такой давке хороводы и водить...
– Простите, драгоценные юнцы и юницы, мы спешим веселиться в другое место и очень боимся припоздниться... – отозвался Богдан.
– Тогда – проходите! – На миг молодые, всерьез рискуя быть оттертыми друг от друга и уж не встретиться до завтра, разомкнулась, милосердно пропуская троицу сквозь себя. – Желаем не опоздать! Славного вам веселья, драгоценные преждерожденные, счастливого вам Нового года!
– Да пребудет с вами милость Аллаха! – Это уже бек.
«Ты, Чуньцзе, напои меня...» «Ечи, ечи, это в наших силах..» «Сладкие пампушки – празднику подружки! Сладкие пампушки – вкусней, чем лягушки!»
Некоторое время Богдан колебался – не показать ли Каю то письмо, которое нашел нынче под грушею пронырливый фувэйбин Судья Ди. Может быть, в этом обрывке бумаги, в этих незавершенных строках и таилась отгадка странного, чтобы не сказать резче, взятия Бага под стражу? Но врожденное чувство такта пересилило: все ж это было частное, очень частное письмо; волею Провидения Багу и Богдану довелось увидеть его уцелевшие иероглифы – однако нарочно, своей волей показывать последнее письмо несчастной Цюн-ну кому-то еще... щепетильному Богдану это казалось вопиюще несправедливым. «Завтра же во время пира отдам его юаньвайлану, – в который раз твердил себе Богдан. – Завтра – пир... можно было бы завтра же и обратиться к Тайюаньскому хоу, а может, и непосредственно к цзайсяну, ведь там все они будут... Но – время, время... Баг-то – под стражею, а это ни с чем не сообразно! Да еще в праздничную ночь!»
Но дело заключалось – Богдан отчетливо это чувствовал – не только в Баге. Являясь до мозга костей человеком государственным, минфа понимал – вернее, опять-таки более чувствовал, нежели понимал, – что странное и нечеловеколюбивое происшествие с Багом является лишь одним из звеньев цепи неких загадочных и тревожных событий, лишь малая толика коих стала, опять-таки волею Провидения, известна минфа. В эту цепь входили, несомненно, и странное нападение одних варваров на других в летящем из-за границ Ордуси воздухолете; и появление Дэдлиба с его жуткой историй о парижском убийстве, совершенном по непонятным пока причинам; и, возможно, даже письмо бедняжки Цюн-ну...
Не за что уцепиться, не за что...
Внезапно новая мысль пришла ему в голову. Он даже остановился, и спешащие бек и Кай невольно пролетели мимо него на пару шагов – и, недоуменно обернувшись, одинаково нахмурились и вернулись, глядя на Богдана с удивлением, но молча, ибо уже видели, что минфа не просто блажит, но, достав из внутреннего кармана дохи трубку телефона, выбирает из записной книжки некий номер.
Дэдлиб отозвался почти сразу.
Не тратя времени на очередную серию приветствий, Богдан, памятуя, что нынче они с заокеанским человекоохранителем все ж таки уже виделись и успели обменяться сообразными выражениями взаимного расположения, сразу перешел к делу:
– Добрый вечер, уважаемый господин Дэдлиб. Это минфа Оуянцев-Сю. Рад был бы и крайне вам признателен, ежели б вы сочли возможным поведать мне, как продвинулись ваши поиски французского подданного, о коем мы имели удовольствие беседовать сегодня днем.
– Ага, – сказал Дэдлиб. В гаме и гуле улицы его было слышно не лучшим образом, но все же Богдан вполне разбирал слова. – Значит, вас все-таки взяло за живое.
– Не то слово, – ответил Богдан, плотнее прижимая трубку к уху.
– Я и сам собирался вам звонить, но не решился сегодня. Тут у вас такое творится – черт ногу сломит, не хотелось беспокоить. Мне позарез нужна помощь ваших служб – но праздник этот... Как в воду канул мой подопечный, – сообщил он. – Оставил вещи в гостинице, получаса в номере не пробыл, ушел и пропал. Но у меня есть косвенные данные... а, чего уж там. Догадка у меня сразу возникла... Я смотался в аэропорт и целую историю там выдумал: друг, мол, улетел, меня не дождавшись, опоздал я из-за праздничных пробок на улицах... а его встречать должны, а я должен сообщить звонком туда, где его встречают, каким именно рейсом он вылетел... и стал показывать тамошним господам его фото: не припомните ли, на какой аэролайнер он сел? У вас тут все такие доверчивые... прямо из кожи вон лезли, чтобы помочь... Ну и один вспомнил.
– Что?
– Меньше чем за час, как я подскочил в аэропорт, наш француз с пустыми совершенно руками, без вещей, покинул Ордусь. В Сан-Франциско, между прочим. Хорошо, что я приехал так быстро, – еще часа четыре, и сутолока выбила бы у контролера из головы всю память, завтра он бы ничего уже и не вспомнил... Причем, когда я назвал имя, служитель захлопал глазами этак обиженно и сказал, что того звали совсем не так. Вот, мол, сами можете посмотреть регистрационные бумаги... Пришлось отрабатывать назад – ну, значит, просто похож, извините, спасибо и все такое... То есть – если это действительно был он – у французика уже заранее были билеты и документы. И вдобавок совсем не на то имя, под которым он летел сюда и под которым его регистрировали в посольстве... и в гостинице. Еще ниточка потянулась! – сказал Дэдлиб радостно; по всему было видно, что чем больше разрастался снежный ком загадок и несообразностей, тем ему становилось интереснее, а стало быть, веселее. Гокэ праздновал великий день по-своему.